Падальщики. Книга 3. Испытание выживанием

Глава 2. Продолжай бороться

15 января 2072 года. 04:00

Тесса

В лаборатории в тусклом свете дневной лампы привычно жужжат инкубаторы для культивирования клеток. Пока человек спит, набираясь энергией на следующие сутки, эти механические помощники работают круглосуточно. Хотелось бы мне такую же вилку для розетки, как у них, чтобы работать двадцать четыре на семь. После того, как Кейн открыл мне безрадостный факт того, что я медленно превращаюсь в монстра, сон стал для меня непозволительной роскошью.

Но не бессонница – причина моего бодрствования в четыре утра, когда все остальные жители Бадгастайна пускают сопли в подушку. Я не сплю из-за вернувшихся кошмаров.

Подсознание ткет полотно сновидения лишь небольшим набором человеческих страхов. До заражения моими кошмарами были, разумеется, пирующие моим телом зараженные, прощание с родителями в то последнее утро, когда моя семья еще насчитывала четыре члена, иногда снился Полковник Триггер, который всегда наводил на меня депрессию своим фатализмом. Этой же ночью я увидела новый кошмар, порожденный не мною, а вирусом, который с каждым днем отвоевывает все больше пространства в моем мозгу.

Я очутилась в странном месте, заполненном белесым туманом. Оно казалось и реальным и призрачным одновременно. Необъятная вселенная, существующая на грани жизни и смерти. Я будто умерла и оказалась в месте, куда обычному человеку не попасть. Вот только этот туманный мир не приносил умиротворения, как обещают Библия, Коран или Тора. Все было с точностью наоборот – меня охватила тревога, потому что я чувствовала, что что-то здесь не так.

Абсолютная безвыходность из этого облачного болота заставляла задыхаться. Я растерянно бегала туда-сюда, отчаянно звала другие души потусить вместе, ведь переживать бесконечность в компании веселее, но все равно не достигала ни конца, ни края, ни чьих-либо ушей. Я могла воспарить или проваливаться сквозь туманную негу, но ни дна, ни потолка я не находила. Призрачный туман был вездесущ, без формы, без объема, без вкуса или запаха. Он был везде и в то же время был пустым.

Я не могла проснуться – путы странного мира держали меня так прочно, как когда пытаешься сорваться во сне на стремительный бег, а ноги не слушаются, словно застряли в трясине. Я хотела умереть во сне, но и это было мне неподвластно. Я рыдала и кричала в пустоту «Довольно! Хватит!». Но не было никого, кто услышал бы меня. Я была одна в безграничной туманной пустоте.

И тогда я поняла, что это за место. Я поняла, почему из туманного болота невозможно выбраться. Почему эта бесконечность, в которой чувствуешь подвох и тревогу, не выпускает тебя из своей утробы. Это и есть проклятье человечества, в которое вирус заключает людей. Темница без окон и дверей, из которой не достучаться до реального мира, не докричаться до собственного мозга, который подчинился врагу, укравшему твое тело. Вот, где все они обитают – люди, в чьи тела вселился дьявол. И пока он трансформирует их кости и потрошит их руками собратьев, запертые в бесконечном тумане небытия люди также, как и я, истошно вопят в никуда и молят выпустить их.

В этот момент я резко проснулась. А потом долго сидела в кровати и ловила воздух ртом, из глаз лились слезы, из глотки вырывались рыдания, как будто я кричала взаправду. Мне бы хотелось списать этот бред на излишне эмоциональные переживания и физическую истощенность, отчего мозг взрывается от избытка информации и выдает тухлый винегрет во сне. Но я была совершенно уверена в том, что это жуткое туманное место реально. По крайней мере, реально настолько, насколько хватает границ квантового мира вокруг нас. Я чувствовала в том тумане людей, может, не видела и не слышала, но ощущала их присутствие.

Все до одного – они до сих пор пребывают там.

Мне понадобились полчаса и холодный душ, чтобы успокоить воспаленные вирусом нейроны мозга. Я была уверена, что этот жуткий кошмар, полный безнадеги и скорби – дело вирионов заразы, которая медленно готовит меня к переходу в это бесконечное туманное ничто. Я не умру. Как и Лилит, которая лежит в соседней лаборатории и привычно рычит. Она заперта во времени, в пространстве, не живая и не мертвая. Она застряла где-то посередине. Вся ее жизнь превратилась в блуждание в бескрайней серой мгле, проклятая чувствовать подобных ей и запертых в этом чистилище людей, пока вирус управляет их телами в реальном мире. Он не может отпустить людей к богу, иначе вся его армия превратится в безмозглых мертвецов. Но и позволить сознанию человека сидеть в физической оболочке тоже не может. Пограничное состояние человеческого сознания между жизнью и смертью – единственный способ для вируса существовать в теле человека.

Буддист был прав. Черт подери, он все это время был прав. Мы прокляты.

Я сижу в лаборатории Кейна, пока он спит (мне даже кажется, что я слышу, как сладко храпит эта счастливая сволочь), и изучаю экспресс-курс по вирусологии и генетике, чтобы глубже понять, что происходит со мной. Я не хочу возвращаться в тот беспросветный кошмар, где правит неизбежное отчаяние. Я не хочу провести там вечность, и потому цепляюсь за последние островки своей надежды.

– Неужели в тебе, наконец, проснулось любопытство исследователя?

Я дернулась от его внезапного появления. Заспанный Кейн стоял в проеме двери в черной водолазке и брюках, и тем казался нормальным чуваком, а не надменной гнидой, каким он бывает в белом халате.

– Во мне просыпается монстр, которого я не хочу выпускать наружу, – ответила я и вернулась к экрану ноутбука, где яркими красками сверкала ДНК моего убийцы.

Кейн лениво прошел к столу и сел рядом. От него приятно пахнет: чистым телом и детскими пеленками. Уж не знаю, откуда мне известно, как пахнут детские пеленки, но вирус раскрывает новые доселе неизвестные стороны моей неосознанной индивидуальности. С недавних пор, например, меня начала донимать идиотская галлюцинация – Робокоп, плавающий по радуге в пластиковом стаканчике, в котором красит себе ногти на ногах. С таким бредом в голове я уже не удивляюсь странным мыслям вроде того, что Кейн вкусно пахнет.

– Если я тебя разбудила, извини. Я была уверена, что ты спишь, как пьяный Полифем14, – сказала я.

Тут раздался громкий мощный храп откуда-то из-под потолка. Я озадаченно взглянула на Кейна.

– Это Арси, – ответил он.

– Твою мать.

– Их компьютерная лаборатория прямо над нами.

Арси и Йонас вели круглосуточное наблюдение за периметром Бадгастайна, а также ловили сигналы с Желявы и других мест обитания последних остатков людей, как например бункер Валентин в Германии и подводная база Порто-Палермо. Гулкий храп Арси, который сотрясал бетонные стены, самоуверенно заявлял о том, что наше убежище под стопроцентной защитой.

– Мне все кажется, что я могу помочь тебе чем-то. Что у меня вдруг родится гениальная мысль, до которой ты не додумался, – произнесла я.

Робокоп усмехнулся.

«Лучше расскажи ему, что представляешь, как он заплетает тебе косу и вы красите друг другу ногти», – произнес робот-полицейский, махая перед моими глазами кисточкой от лака для ногтей. Черт, я даже учуяла ее химический запах.

– Твою мать, Робокоп, свали уже из моих больных фантазий!

Я лишь спустя минуту поняла, что произнесла это вслух.

– Ты что, бредишь? – обеспокоенно спросил Кейн.

– Кажется, да. Меня стали донимать сумасшедшие галлюцинации, – выдохнула я.

«Эй! Я не какая-нибудь галлюцинация! Я личность!»

– Это нормально. Мозг человека по-разному реагирует на заражение, но почти всегда больной начинал бредить, – отвечает Кейн со свойственным ему реализмом.

– Да, но я уже второй час не могу сосредоточиться и читаю одну и ту же страницу из-за этого долбанного Робокопа в пластиковом стаканчике на радуге.

Кейн смерил меня озадаченным взглядом.

– Скажи, ты ведь его не видишь?

Кейн оглянулся и неуверенно замотал головой.

– Вот видишь? Ты галлюцинация! – сказала я роботу-полицейском.

На что он надрывно зарыдал.

«Ты бессердечная сука!»

Я замотала головой и махнула рукой.

– Смотри, – Кейн перехватил мышку из моей руки и быстро вывел из недр гигабайтов различные схемы ДНК. – Для создания антивирусного препарата мне необходимы три комбинации генов: те, что отвечают за прекращение выработки эритроцитов; те, что отвечают за изменение метаболизма; и те, что отвечают за подмену сознания. И если первые два компонента мы создали еще сорок лет назад, то третий компонент, отключающий человеческое сознание, представляет для нас настоящую проблему. Без полноценной сыворотки вирусный гомеостаз быстро деактивирует весь ее потенциал и возвращает все биологические процессы, протекающие в человеческом теле, в устойчивую зараженную норму.

Перед нами возникли уже знакомые цепочки ДНК, на которых подсвечивались разными цветами первые два вида комбинаций генов, измененных вирусом в человеческой ДНК.

– Почему полное отключение сознания является для вируса жизненно необходимым фактором? – спросила я.

– Вирус создал потребность в крови у человека, остановив выработку эритроцитов, но этого было недостаточно для его репликации, потому что вирус все равно был заперт в теле одной зараженной особи, ведь ему делали искусственное переливание. Тогда вирус решил отключить человеческое сознание, чтобы зараженного можно было контролировать. Лишь будучи одурманенным человек сможет напасть на себе подобного, тем самым передавая вирионы от особи к особи и продолжая жизненный цикл вируса.

– И как он это сделал? Как отключил сознание? – спросила я.

Мы смотрели на третью комбинацию генов, которая скрывала в себе сложнейшую загадку: как чужеродный организм смог стереть сознание человека?

– Для начала тебе нужно понять, что такое Я, – начал Кейн. – Что тебя определяет? Что тебя отличает от других?

Я ответила, не думая:

– Память.

– Верно, память – это твоя идентичность. Благодаря памяти, ты знаешь, кто ты такая, кем работаешь, кто твои друзья, что планируешь делать на выходных, что любишь, что ненавидишь. Вирус понял, что надо стереть память.

– И как это сделать?

Кейн демонстрировал разные изображения МРТ головного мозга, а я все нюхала его шею, надеясь, что он не замечает.

– Мозг – сложная конструкция, состоящая из иерархических групп сверхсложных гиперструктур нейронов, – Кейн продолжал объяснять. – Память прописывается сразу в нескольких нейронных сетях во всех частях мозга. То есть воспоминание – это возбуждение определенного набора нейронов, объединенных в одну сеть, но в разных частях мозга. Воспоминание о вкусном ужине затрагивает разные отделы мозга, например, корковый центр обоняний, затылочную долю со зрительным отделом и височную долю со слуховым. Отключить целые отделы мозга вирус не может, потому что зараженный не сможет без них охотиться. А значит стереть память он не в силах. Но он может контролировать способность человеческого мозга пользоваться памятью.

– Отключая нейроны, – следовала я за Кейном.

Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я чувствовала себя не в своей тарелке, когда он смотрел на меня вот с таким вот довольным лицом, словно я-собака ему кость динозавра принесла. Я ударю его, если он почешет меня за ушком.

А может, не ударю, а попрошу еще.

Робокоп крутился на табурете возле дальнего стола и подначивал: «Оседлай его, сестра!».

Я мысленно шикнула на образ, понимая, что галлюцинации переходят все разумные пределы.

– Интересно, как это происходит? – спросила я, прервав наш затянувшийся глазной контакт.

– Что именно?

– Как люди теряли память? Как переставали осознавать себя?

Кейн задумался, а потом произнёс:

– Представь, как ложишься спать вечером.

«Он уже приглашает тебя в постель!»

Заткнись, металлический ублюдок!

Кейн запустил видеоролик с тремя разными электроэнцефалограммами.

– Эта принадлежит Лилит, я ее помню. А эти чьи? – спросила я.

– А эти принадлежат спящему и бодрствующему. Сравни их с Лилит, – сказал Кейн.

И я, как самая послушная ученица, сосредоточилась над заданием Кейна.

Ритмы Лилит были ровными и монотонными, как на энцефалограмме человека в фазе глубокого сна, скачки линий были синхронными, превращаясь в один дружный хор. На третьей электроэнцефалограмме была показана деятельность мозга бодрствующего человека, и его ритмы работали хаотично. Примерно такой же бардак, как у меня в голове с Робокопом, радугой и стаканчиком.

– Когда мы проваливаемся в фазу глубокого сна, нейроны в мозгу начинают работать синхронно. В состоянии сна сложные нейронные взаимодействия невозможны, а это – основное условие наличия сознания. Мы осознаем себя, когда нейроны работают в сложной многокомпонентной витиеватой системе взаимодействий. Нам нужен этот хаос, – Кейн показал на беспорядочные линии, – чтобы осознавать себя.

Кейн увеличил картинку.

– Получается, за время глубокого сна, – Кейн показал на дружный хор симметричных скачков в линиях спящего, которые удивительным образом походили на линии электроэнцефалограммы Лилит, – из нашей памяти пропадают целых восемь часов жизни. Мы не знаем, что мы делали в это время, как переворачивались, куда закидывали ноги, укрывались или скидывали одеяло. Мы, может, даже встали и пошли в кухню, чтобы выпить стакан воды, а потом вернулись обратно в постель. Наше тело жило само по себе. Нас в нем просто не было.

Я взглянула на Кейна, вспомнив свой кошмар. Нас просто нет. Получается, тело может жить без меня. Как это возможно? Как вообще природа допустила такое, что тебя могут просто выгнать из тела, как из автомобиля? Так по-садистски засунуть тебя в мир туманных грез, из которого нет выхода. Лилит сейчас там. Она даже не осознает, что ее тело лежит в плексигласовом боксе в гостинице «Умбертус» посреди альпийского Бадгастайна, когда не осталось больше людей на земле. Все это время она пребывала в том белесом нигде без границ, без света, без звуков, без вкуса и вообще без какого-либо проблеска жизни. Осознает ли она время в том нигде? Знает ли, что с ней произошло? Понимает ли, сколько времени прошло? Слышит ли остальных людей?

Кейн подвел меня к жуткой правде, на которую я не хотела смотреть, но пришлось.

– Электроэнцефалограмма Лилит – это электроэнцефалограмма спящего человека. Ее там сейчас нет, – Кейн указал на голографический видеоролик, донося до меня каждый миллиметр пугающего открытия.

– А теперь представь, что этой способностью человеческого мозга отключать сознательное и действовать бессознательно воспользовался некий вражеский агент, и пока Лилит была в отключке, он записал себя в ее сознание, подменил его, занял его место, и теперь ее сознание не может вернуться на свой прежний стул. Там уже сидит вирус.

– Кома от болевого шока, – вспомнила я один из этапов процесса превращения.

Кейн закивал.

– Сначала вирус выработал в человеке потребность в крови, потом стал модифицировать метаболизм, отключая органы. Трансформация породила нестерпимый болевой шок, который загонял человека в кому. Вирус насильно заставлял человека заснуть.

– И когда люди засыпали, он садился на пустой стул, – закончила я.

Кейн закивал, одарив меня грустной улыбкой.

– Как думаешь, где они – люди? – тихо спросила я.

Мне хотелось услышать научное объяснение своего кошмара. Кейну понадобилось время, чтобы собраться с мыслями.

– Я думаю, – начал он, – они нигде.

И сердце мое остановилось. Боже, как точно он это описал!

«Выходи за него замуж, детка!»

Пошел к черту!

– Вернее, нам сложно представить это место. Оно не конкретное. Ведь это просто своеобразное состояние головного мозга, когда вследствие нарушения электрических импульсов в нем не создается достаточное количество нейронных сетей, чтобы сформировалось полноценное сознание. Эти люди по-прежнему где-то там, в мозгах зараженных, просто они не осознают самих себя, как людей.

Мы долго молчали, просто сидя рядом друг с другом, наблюдая за пленяющим взор танцем вирусной ДНК, испещренной цепочками разноцветных нуклеотидов-бусинок, означающих смерть. Отнюдь не веселую, как может показаться от всей этой цветастой дискотеки. Это очень печальная смерть, обрекающая на вечное проклятье существовать где-то между мирами.

– А я ведь была там… этой ночью, – сорвалось с моих губ.

Я тут же дернула себя. Я не люблю делиться секретами, ведь душу нараспашку открываешь – слабые места преподносишь потенциальному врагу на блюдечке. Но внутренне мне хотелось поделиться с Кейном своими сокровенными страхами. Черт, да я все никак не могла перестать представлять, как мы друг другу косы плетем!

«О-о, уже слышен звон свадебных колокольчиков!»

Я пристрелю тебя. Я клянусь. Я понимаю, что ты не сидишь на том стуле, Робокоп, но я сейчас достану винтовку и растерзаю в щепки этот стул!

– Я была там, где они заперты, – начала я, – там очень… тоскливо.

Мне не хватало слов, но я старалась описать Кейну место, в котором ему никогда не оказаться.

– В груди селится глубокая пустота, как когда теряешь кого-то очень дорогого. От этой пустоты не скрыться, не найти покой, потому что они не в силах это изменить. Все, что им остается – это смириться со своей беспомощностью и беспрестанно выть. И я так хочу вывести их оттуда. Я хочу дать им ориентир, на который они пойдут, как на свет маяка…

Кейн хмуро смотрел на меня, сложив руки у лица. Не знаю, понимал ли он меня, по крайней мере, очень старался. Он ведь никогда раньше не задумывался над тем, что происходит с людьми после комы. И только опыт с Лилит показал, что они не исчезают за долю секунды в никуда. Они как призраки остаются запертыми между жизнью и смертью и постоянно испытывают необъяснимый страх и тоску, которую не могут объяснить, потому что не помнят, кто они и что с ними случилось.

Я почувствовала, как Кейн дотронулся до моего плеча.

– Так вот, что он значит, – тихо произнес Кейн.

Он водил пальцем по моей татуировке, которую я сделала в день отбора в основной состав Падальщиков. Мое левое предплечье стало полотном для корабля, отважно пробирающегося через бушующие волны к слабому свету маяка на плече.

Вот так я сама выдала Кейну свою суть, открыла душу и отдала ему самый сокровенный секрет, через который мною можно манипулировать: я на все готова ради спасения невинных.

Я взглянула на Кейна и прошептала:

– Я не хочу возвращаться в тот туман.

И хотя я до последнего сомневалась в том, что Кейн сможет меня понять, он сделал то, что еще больше заставило мою душу ныть в безмолвном отчаянии.

Кейн положил свою ладонь на мою и крепко сжал ее:

– Я не отдам тебя, – уверенно произнес он.

И растрогавшийся Робокоп залился слезами.

15 января 2072 года. 19:00

Маргинал

– За разжигание розни и расшатывание единства населения Объекта 505, за подстрекательство к бунтам, многочисленные попытки покушения на членов Генералитета, а также за участие в убийстве Генерала Исайи Онвуатуэгву. Ксавьер Монро, Розали Новак, Андрей Зелинский, властью Генералитета приговариваем вас к смертной казни через расстрел. Приговор не подлежит обжалованию и должен быть исполнен немедленно, – зачитывает главный палач базы.

Трансляция казни первых бунтовщиков демонстрируется каждое утро и вечер, оказывая разное влияние на население. В ком-то пробуждает страх, ведь это первая в истории Желявы казнь за мятеж. В ком-то расстрел трех невинных людей пробуждает ненависть к устоявшемуся военному режиму на базе. А кто-то преисполняется ненавистью к настоящим затейникам бунта – расформированным Падальщикам.

– Видел, как расстреляли Монро? А он ведь ни при чем! Я собственными глазами видел его в инженерном блоке, когда твои братаны устраивали резню в штабе!

Сильный толчок заставил паренька в зеленой униформе впечататься в дверь шкафчика в раздевалке отрядов внутренней безопасности.

– Отвечай, когда с тобой разговаривают, урод!

Конечно, легко вести себя нахально и распускать руки, когда за твоей спиной стоят еще шесть крепышей, а цель у вас – один новобранец Падальщиков, который в отрядах специального назначения всего четыре месяца пробыл до того, как их расформировали. Он вообще не понимает, что к чему, он даже смысла значка Анх, который у него отобрали два дня назад, не до конца осознает. Он просто знает, что шел в Падальщики, потому что хотел выбраться из подземелий и увидеть мир снаружи. А потом случился военный переворот, отряд Падальщиков упразднили, а солдат распределили между Назгулами15 и Големами.

Тех, кому не повезло, определили к последним. И, как оказалось, повезло немногим.

– Отстань от него! – крикнул малец шестнадцати лет, такой же худой и уязвимый как и его друг, ставший целью забияк.

Два худосочных паренька встали плечо к плечу, готовые дать отпор.

Голем, который прослужил в отрядах внутренней безопасности всего два года, считал, что уже имеет полное право занять верхний уровень в иерархии дедовщины. Он посмеялся над двумя пацанами, над которыми возвышался на целую голову, его шестеро товарищей стояли чуть позади и подначивали босса:

– Давай, задай им жару!

– Да! Покажи им, что значит быть Големом!

– Да ты же дунешь на них и они уже свалятся с ног!

– Ха-ха!

Парень ткнул пальцем в грудь первого пацана, потом в грудь второго и произнес:

– Топ и Гир. Что это за дурацкие имена?!

Пацаны хранили молчание, насупив брови и сжав кулаки. Они были готовы драться. У обоих на правых руках были татуировки, выполненные в едином стиле: спорткары в стремительной гонке, в которой окружение превращается в размазанные цветастые линии, потому что пилот сосредоточен на единственной миссии – первым дойти до финиша. Живым.

– Вы же ни хрена не понимаете! Вы всего пару месяцев, как военную форму получили!

– Совсем сосунки!

– Да они тут и недели не продержатся!

Главный Голем оскалился, чувствуя дразнящий зуд в кулаках.

– Но ничего, – произнес он, – отныне мы ваша семья, а мы в семье заботимся друг о друге. И для начала мы вас закалим.

Топ и Гир действительно были отобраны в Теслу16 всего полгода назад, они ни разу не участвовали в боях, и похвастать развитыми мускулами и выносливостью по сравнению с Големами не могли. Но в Падальщики отбирали не по размеру мышц, а по температуре сердца, в которой теплилась надежда.

На телеэкране демонстрируются кадры того, как трех человек, приставленных к стене, шестеро солдат в зеленой униформе со значком щита на груди расстреливают в упор. В отличие от красочных художественных фильмов времен Хроник на этих кадрах нет взрывающихся фонтанов крови и вываливающихся кишок. Три мертвеца с бледными лицами, но гордыми взглядами полными слез и веры в смысл жертвы во имя правды просто сползают по стене на бетонный пол. Картинка обрывается. Такова реальность. Она бескрасочная. И она куда болезненнее фильмов.

На фоне бодрого голоса диктора новостей из Отдела пропаганды, объявляющего о том, что повтор трансляции расстрела будет показан завтра утром, семь парней в той же зеленой униформе пинают ногами лежащих на полу раздевалки подростков, которым не повезло.

Я наблюдаю за тысячами картинок с мониторов, где рассортированных по отрядам бывших Падальщиков подвергают ежедневным избиениям, унижениям и просто травле. Господь сюда уже не вернется. Прошло сорок лет с конца света, а человек так и не изменился. Люди продолжают получать наслаждение от насилия. Стать зараженными монстрами – самая верная участь для них.

Человечество не переживет вымирание, они слишком слабы, чтобы войти в новый мир в прежней форме. Если они хотят продолжать свое существование, они должны подчиниться вирусу, который сделает их сильнее, быстрее, выносливее. Он уподобит их машинам, подчиняющимся лишь своим инстинктам, прописанным в генетическом коде, как компьютерный алгоритм – четкий, однозначный и безошибочный. Машинам, которыми они стремились стать. Ведь разве не для этого они тысячелетиями удовлетворяли свои низменные потребности: насыщали желудки до отвала, смотрели глупые развлекаловки по телевизору, занимались беспорядочным сексом? Вся жизнь человека до Вспышки сводилась лишь к тому, чтобы угодить своему необъятному прожорливому эго, рост которого не знал конца и края. Они сами отказались от своего будущего, стремясь насытиться настоящим, предпочтя пищу физическую пище духовной. Они приблизили свою духовную смерть, как к тому и стремились, а потом в ужасе отпрыгнули от того, что нашли в конце избранного пути.

Два часа спустя маленькие ножки ступают по бетонному полу с такой скоростью, что кажется, будто девочка вот-вот запутается в своих широких хлопковых штанинах и упадет. Но, похоже, они с детства приноровились к их свободным одеяниям, потому что до сих пор ни один из бывших жителей деревни не променял свои льняные и хлопковые туники до колен на практичную поливискозную одежду Желявы. Удивительным образом чужеземцам до сих удавалось сохранять свою диковинную самобытность, которая вызывала разную реакцию у жителей Желявы. Кто-то им сочувствовал после резни в деревне, кто-то воспринимал недоверчиво, кто-то видел в них врагов и даже соперников за пропитание. Но большинство видело в них паломников, забредших на земли, которые покинул Господь.

Деревенщин приняли с распростертыми объятиями, как посланников с поверхности, кажущейся загадочной и недостижимой. Они прожили там всю жизнь, не прятались под землей, как люди на Желяве, а смело бросали вызов смертельному вирусу, каждое утро просыпаясь посреди лесов заразе назло. В них видели героев. В них видят свет, что жаждут уже сорок лет. Я было поддался всеобщей эйфории от новых времен, ожидающих людей на подступах, но потом произошло то, что снова вернуло мне веру в недостойность человека ходить по земле.

На Желяве произошел военный переворот.

В очередной раз человек доказал миру то, что мир уже давно понял о нем: люди умеют только разрушать, и им не место здесь. Человек должен сгинуть в нескончаемом процессе эволюции и позволить другому виду воспользоваться шансом на жизнь.

Ложь, которую распространяет Отдел пропаганды Генеральского штаба льет бальзам на мою веру в мерзость человеческих существ: отряды специального назначения убили Генерала, желая занять его место.

Никогда еще Падальщики не вызывали к себе столько ненависти, как сейчас. Они воспользовались отчаянностью людей и обманули их доверие, выдав Триггеру лидеров среди мятежных масс. Ксавьер Монро, Розали Новак и Андрей Зелинский – первые жертвы нового этапа правления каннибалов. Полковники прочесывают ряды в поисках пособников бунта среди населения, многие уже гниют в тюрьмах: кто-то заслуженно, а кто-то по ложному доносу, лишь потому что надоел соседу, которому понравились твои шерстяные носки.

Каждый день я бурно рукоплещу товарищу Триггеру, который безупречно играет роль наставника, разочарованного своими воспитанниками. Он ежедневно записывает видеообращения для населения, в которых говорит о том, что сама идея существования отрядов специального назначения претерпела крах, ведь они, ослепленные своей избранностью, посягнули на мироустой базы ради высокомерной гордости за самих себя. Отважные элитные войска возомнили себя богами, раз могут бесстрашно расхаживать на поверхности. Полковник Триггер оплакивает смерть своего старого друга, с которым они стояли у истоков создания Желявы, и покорно подчинится воле народа, если его изберут для ношения генеральского мундира.

Браво!

Я снова и снова восхищаюсь его мерзостью и фальшью, отсчитывая дни до роковой даты, когда последняя крупица гнили будет уничтожена. Вопреки слепой самоуверенности Триггера, вопреки бесстрашным намерениям Падальщиков, все это время судьба Желявы находилась в моих руках.

Девочка-подросток резко сменила бег на шаг, опустила глаза, еще глубже нырнув за стену из длинных каштановых волос на лице, и всеми силами старалась превратиться в невидимку. Когда двое мускулистых Големов в своей узнаваемой зеленой униформе со значком щита на груди и дубинкой на поясе прошли мимо нее, она обрадовалась, что ее чары невидимки сработали, и снова прибавила шаг.

Триггер пока не сообразил, что самыми эффективными партизанами бунтарей на базе являлись дети, которые разносили запрещенную информацию по всем углам Желявы, как мелкие клопы, медленно заселяющие каждую щель в полу. Алания сделала верную ставку, возложив на жертвенный алтарь детей. Ее натура открыла доселе невидимую ни для кого холодную расчетливость, граничащую с откровенной жестокостью. Алания отчаянно пытается вырваться на поверхность, и даже дети для нее не являлись ничем иным, как пешками на черно-белом поле.

Сопротивление сторон набирает обороты, а мой палец завис над заветной кнопкой, которая покончит со всей этой смрадной преисподней человечества, где сильный по-прежнему пожирает слабого, жадность и деспотизм цветут, как будто Вспышка и не уничтожала девяносто процентов населения земли, мораль продолжает медленно загнивать, а человек противится перерождению.

Девочка продолжала свое паломничество к заветному месту встречи. На ходу она вытащила из кармана туники желтое яйцо-Тамагочи, понажимала несколько кнопок и довольная спрятала его обратно.

Я теперь частенько наблюдаю за этой храброй девчонкой. Честно признаться, только благодаря таким детям, как она, я продолжаю наблюдать за спектаклем, заинтригованный бесстрашием нового поколения. Они не похожи на своих предков. Они иные, потому что растут в совсем других условиях.

Возле аварийной двери, ведущей в тюремный блок, стоял Голем. Девочка остановилась. Охранник с большой черной родинкой на щеке размером с огромного таракана лишь мельком взглянул на несовершеннолетнего визитера, огляделся по сторонам, потом указал девочке кивком на красный мигающий глаз Желявы под потолком, пристально наблюдающий за передвижением каждого микроба в воздухе.

Через пару секунд лампочка на видеокамере слежения погасла, тогда Голем снова кивнул девчонке, ловкими движениями набрал код на двери, замки щелкнули, и девочка вбежала внутрь, как шустрая белка в дупло. Голем взглянул на камеру, спустя три секунды та снова начала мигать красным глазом.

Девочка уже знает маршрут. Она выучила его по картам, что добыли солдаты-пособники бунтарей. Одолев длинный коридор, отважная девочка открыла дверь ключ-картой, которая носила в складках одежд, и кодом, что выучила наизусть.

Тюремный блок. Узкие бетонные одиночные камеры с решетчатыми дверьми выстроены в ровные линии, как шеренги солдат. Тусклое освещение, запах влажной земли, лужи на размоченном бетонном полу, смрад фекалий и снующие туда-сюда вездесущие крысы – вот уж кому суждено жить вечно, и никакой вирус не сразит, ни метеоритный дождь, ни радиация.

Девочка быстро перемещалась вдоль рядов, выискивая знакомые цифры, и через минуту уже стояла возле своего хозяина.

– Принесла? – спросил знакомый голос.

Девочка кивнула, смотря на своего покровителя во все глаза, и протянула желтое яйцо сквозь металлические прутья камеры.

Тормунд взял Тамагочи и со всей серьезностью впился взглядом в черно-белый экран, на котором играли пиксели.

– Аппетит в норме, поспала хорошо, настроение позитивное, общение удовлетворено… – анализировал он.

А потом, наконец, вернул яйцо девочке.

– Неплохо. Смотри у меня! Если с Акирой что-то случится, пинком с базы выкину! – пригрозил он пальцем.

Девочка замотала головой. Она даже не осознавала, что Тормунд-то из камеры вряд ли когда-нибудь выйдет.

– Я за ней ухаживаю! – залепетала она.

– С сестренкой что? – грозно расспрашивал наставник.

– Прилежно учится. Вчера получила высший балл за контрольную по ботанике!

– Смотрите у меня там! Чтоб после учебы сразу в отсек! Ни с кем не разговаривать вне школы! И тем более не дрючиться с уродами!

– Что значит «дрючиться»? – пролепетал тоненький наивный голосок.

– Фунчоза! Ей всего двенадцать! – шикнула Хай Лин.

– Я в ее года уже весь свой отсек перетрахал! – огрызнулся Тормунд.

– Что значит «перетрахать»?

– Ладно, Шишка! Что передала Долбалалания? – Тормунд перебил девочку, оставив ее любознательность неудовлетворённой.

Тормунд присел перед старшей сестрой, которую звали Каришка и имя которой он наверняка забыл, потому что ему проще звать обеих просто Шишками.

– Фидель и Маркус затаились из-за расстрела.

– Какого расстрела?! – воскликнул Тормунд.

В ту же секунду все камеры в крыле оживились, пленники приникли к решеткам дверей и прислушались.

Каришка громко сглотнула.

– Ксавьер, Розали и Андрей, – голос у нее сорвался, и она заплакала.

– Суки! – выругался Тормунд.

– Твою мать!

– Уроды конченные!

Послышались вздохи со всех камер.

– Но мы ведь на это и рассчитывали. Что они отвлекут внимание от Фиделя и Маркуса – истинных главарей мятежником, – произнесла Ольга.

– Я на это не рассчитывал! Я рассчитывал на то, что мы Совет блоков создадим, а не будем в тюрьме ждать своей очереди на казнь! – воскликнул Тони.

Двухметровый чернокожий бывший командир бывшей Теслы с белесыми шрамами, называемыми фигурами Лихтенберга, нервно зашагал по камере.

– Теперь и разницы нет, что Маркус с Фиделем живы. Мы-то здесь! А мы единственный боевой отряд на стороне мятежников! – вставила Хай Лин.

– Бывший боевой отряд, – напомнил Ноа. Бывший командир отряда Бодхи, чье тело разрисовано надписями на санскрите.

– Что с Долбалаланией? – спросил Тормунд, возвращаясь к Каришке.

– К Алании приставили охрану, ее никуда не выпускают из спального отсека, кроме как на работу, – лепетал тонкий голосок.

– Пусть там и сидит!

– Она спрашивает, что нам делать дальше?

Тормунд некоторое время молчал: брови нахмурены, губы поджаты, глаза бегают из стороны в сторону. Наконец-то его безумие начинало уступать животному страху перед собственной смертью. Они все чуют, что им осталось недолго. Все, кто заперт в этом ряду клеток, чувствуют приближение кончины.

– Пусть не высовывается. Надо подождать хотя бы пару дней. Потом посмотрим.

Каришка тяжело вздохнула.

– Теперь давай, дуй отсюда! И чтоб осторожно! – наказал Тормунд и потеребил девчонку по макушке.

– Ты же вернешься к нам? – вдруг пролепетала девочка.

Тормунд замялся. Остальные в камерах притихли.

– Ты обещал защищать нас. Ты ведь сдержишь обещание? – снова прошептала девочка.

Тормунд ухмыльнулся.

– Конечно! Вот только придумаю способ пройти через стены тюрьмы и сразу рвану к тебе!

Каришка довольно улыбнулась. Она не понимала сарказма.

– Я буду ждать! – лицо ребенка сияло.

А Тормунд не посмел разбить ее надежду. Ведь он – Падальщик, а Падальщики это неумирающая надежда.

– Вот, это анальгин, – она протянула тряпичный сверток с пилюлями сквозь решетку.

А потом развернулась, и ее след простыл.

– Чего мы этим добьемся? Мы не сможем ничем управлять из-за решетки, – раздался голос из соседней камеры.

Ноа сидел на бетонном полу и в свойственной ему буддистской манере гладил огромную крысу, повадившуюся выпрашивать у него крошки соевого брикета, что заключенным приносили раз в день. Крыса быстро дрессировалась и уже знала свое имя – Ратнабхадра, что в переводе с санскрита означало «великолепная прелесть». Буро-серая шкурка была грязной и местами выдрана клочьями после драк с сородичами за еду или территорию. Своим потрепанным видом она метафорично дополняла Падальщиков, искромсанных недавней заварушкой. Торс и плечи ребят были испещрены гематомами – вмятины в броне от пуль наносят нехилые повреждения мягким тканям.

– Мы должны хотя бы следить за обстановкой на базе, – возразила Ольга-командир Бесов, чью скулу пересекал длинный шрам с запекшейся кровью – пуля чудом прошлась вдоль лица, не прошив череп насквозь.

– А смысл? У нас нет контроля.

– Предлагаешь впасть в состояние «сомати»? – буркнул Тони, чья камера располагалась напротив камеры Ноа и который больше остальных возражал против антисанитарных игрищ с крысами.

– По крайней мере, не рисковать жизнями девчонок и Алании, – Хай Лин заняла сторону Ноа, который еще в детстве стал ее неофициальным братом, названным ей благодаря стечению разных обстоятельств: и прискорбных и не очень.

Несмотря на возражения Полковника Триггера, притворно разъяренного смертью Генерала, с которым он, видишь ли, прослужил сорок лет бок о бок, Хай Лин все же оказали первую помощь – бронебойная пуля прошла сквозь защиту и пробила ей лучевую кость, и теперь ее рука была в гипсе и подвязана в треугольную косынку, а сама Хай Лин мучилась от дикой боли. Разумеется, никаких обезболивающих им не положено. Как и милосердия.

– Они сами вызвались навещать нас. Тем более, в охране есть наши люди. Риск минимален, – прокряхтела Бриджит, чья камера граничила с Тони.

Ей досталось хуже остальных: гематомы расплылись по торсу, плечам и ногам, она не могла стоять, едва ли могла сесть, не вскрикнув от рези в мышцах, и все то время, что она провела в камере, она продолжала неподвижно лежать на полу, мучаясь от ноющих болей по всему телу. Големы набивали ее свинцом остервенело, когда увидели, что она помогла Калебу скрыться.

Когда же я увидел ее доблестный акт самопожертвования ради выживания Калеба, как она толкнула того за дверь, а потом под градом пуль избивала электронную панель кода доступа, чтобы выиграть ему еще пару минут на побег, мне впервые за долгое время подумалось, что, возможно, я поторопился со своими роковыми выводами. Медленно умирающая во мне вера в чистоту человеческой души вдруг затлела, как потревоженный ветром уголек в потухшем костре. Но потом Триггер со своими лживыми речами и кровожадными намерениями казнить невинных людей, которых он сам же и подставил намеренно, вылил ведро ледяной воды на остатки жара в моем костре человечности, который отныне потух навсегда.

Человечеству суждено сгнить в этих бетонных стенах, и я не могу им помочь, потому что они сами не хотят помощи, продолжая междоусобицы даже на грани вымирания. Человеческую сущность не изменить за один день, лишь потому что самые бравые из людей того хотят. И к сожалению, отважные герои, как Бриджит обратятся в прах вместе с трусами и злодеями, просто потому что их слишком мало для спасения человечества.

– Да уж. Для них риск минимален. Чего не сказать о Калебе…

– Опять начинаешь?

– А я и не заканчивала!

Началась очередная перепалка между Хай Лин и Бриджит, которая вспыхивала каждый раз, когда эти две львицы расходились во мнении хотя бы на наномиллиметр.

Хорошо, что их камеры разделяла камера Тони, иначе два инвалида проломили бы стену между друг другом и сцепились в рукопашную, несмотря на боль.

– Как ты могла отправить его на поверхность?! – Хай Лин снова запела свой речитатив, ставший уже привычным за последние два дня в заточении.

– Повторяю: я не знала, куда нас вел Маргинал! – Бриджит привычно психанула в ответ.

– А спросить не пробовала?

– Уж извини, что мы были заняты, пытаясь спасти собственные жизни!

– Хреново пыталась, если Калеб теперь на поверхности, окруженный зомбаками! Его могли сожрать до потрохов! А может, он стал одним из них!

– А чего ты так печешься о нем?! Неужто и на Калеба течешь?

– Да пошла ты!

– Что, член Фунчозы наскучил?

– Я оторву тебе твой поганый язык!

– Давай, давай! Попробуй! Шизофреничка хренова!

– Я придушу тебя, сука конченная!

– Мозгов не хватит, как и у твоего отца, – подначивала Бриджит.

Хай Лин всегда бесилась, когда безумие ее отца приписывали и ей. А Бриджит всегда тянула за эту болезненную струну. Хай Лин заорала и с разворота вмазала ногой по решетке, отчего та сотряслась на петлях. Но в тот же миг девушка скрючила гримасу боли и прижала травмированную руку к груди, словно пыталась остановить импульс нервных окончаний, устремившийся в мозг, как доносчик-шестерка: «А ей больно! Ей должно быть больно! Она только что дернулась! Сделай ей больно!».

– Я пущу тебе кишки, лесбиянка херова! – Хай Лин глушила боль разъяренным матом.

– Психопатка!

– Шлюха отсосная!

– Дегенератка узкоглазая!

– Весь Маяк – сборище лузеров! Только и умеете, что командиров один за другим терять!

– А Васаби – комитет профессоров на факультете мудачья!

Было смешно наблюдать за тем, как они подначивали друг друга, мучаясь от болей: одна – неподвижно лежа на полу, вторая – хватаясь за руку в повязке. Сойдись они сейчас на ринге, ни одна бы и полминуты не продержалась, за то бахвальства хоть занимай.

– Девки, да заткнитесь уже, а! Как напрягает это ваше кудахтанье над Калебом! – Тони вздохнул и нервно зашагал по камере.

Его было жалко больше всех: по краям женщины с вечным предменструальным синдромом, впереди псих, целующийся с крысой.

– Мы сидим в клетках! Падальщики расформированы! Триггер подсчитывает количество жителей, которых собирается пустить в расход! А вы все своими вагинами меряетесь! – ныл он.

– А что мы можем сделать отсюда?

– Давай предложи умную мысль, ты же у нас мозговитый!

Насколько быстро эти две мегеры могли сцапаться друг с другом, настолько же быстро могли объединиться, чтобы уничтожить третьего. Воистину женщины – изобретение Дьявола.

Пока девки продолжали наполнять мрачные углы подземелья матом и угрозами, Тормунд равнодушно вытащил пару таблеток из кулька и проглотил, а потом передал Ольге, сидящей в соседней камере.

Кулек с анальгетиком передавался из рук в руки. Когда сверток перекинули Тони, он протянул пару таблеток Хай Лин. Она смерила их презрительным, но в то же время желанным взглядом, а потом ответила:

– Лучше отдай их вытраханной Жиже.

– Мне от тебя подачки не нужны! – тут же раздался ответ Бриджит, хотя в ее голосе проскользнули нотки мольбы о сочувствии.

Ей было гораздо хуже остальных, представьте, что по вам проехался каток, от ноющих болей она даже спать не могла.

– А это не подачка! Я их все облизнула!

– И что с того?

– А у меня герпес! Приятного аппетита!

– Ну ты и сука!

И все же Бриджит приняла двойную дозу от Тони.

Едва сверток с таблетками был опустошен и спрятан в трусы, послышался звук открывшихся дверей. Заскрипели металлические петли, потом громкий хлопок, отчего ребята сразу вскочили с пола – стало ясно, что кто-то решил наведаться в тюремный блок. Новый жилец? Или посетитель?

Ни первое, ни второе. К ним пришла смерть. Даже Бриджит привстала на локтях, узнав громоздкий силуэт.

Крайслер в сопровождении четверых Големов медленно вышел из-за угла. Рядом с двухметровым Полковником Крайслером шел всеми ненавистный майор Триггера – Корвин, от которого вечно разило потом и предательством.

Крайслер с каменным лицом, на котором навечно запечатлелась маска хладнокровного убийцы, был облачен в зеленые камуфляжные брюки и штурмовую куртку из плотной ткани рипстоп с армированной нитью. Униформу Полковника покрывают тефлоном и специальной огнестойкой и водоотталкивающей пропиткой, но даже несмотря на столь плотный костюм, рельефы его могучих мышц проступали, как сквозь капрон. Крайслер напоминал искусственно накаченного киборга, чьи мышцы проработали до предела так, что лопается кожа. Крайслер воистину казался бессмертным. Лысая голова с выпирающей поперечной мышцей затылка заставляли фантазировать над тем, что он и мозг свой прокачивает железом, а разбитый всмятку нос демонстрировал следы десятков переломов. Избитый Рафаэлка, сидящий где-то в соседнем ряду клеток с остальными сержантами, в нынешнем состоянии напоминал молодую версию Крайслера в процессе жестокой и кровавой закалки, ведь Крайслер тоже когда-то был двадцатитрехлетним сержантом. Он даже когда-то пацаном был и в штаны коричневые массы клал с вдохновением художника, вот только это представлялось с трудом – настолько Крайслер был далек от чего-то милого, невинного и безобидного. Поэтому в пропагандистских комиксах, которые распространяются на Желяве подпольным образом, Крайслер был рожден скалой: холодной, бесчувственной, железной. И бесконечно глупой.

Пленники следили за Крайслером осторожными взглядами, стараясь не терять бесстрашие перед его легендарной и огромной фигурой, но у них это плохо получалось. Их взоры выдавали нотки страха где-то оттенками, где-то мазками, где-то легким шлейфом; но страх был везде. Полковник мастерски владел искусством наведения страха, как и причинения боли, он лучше остальных знает, как быстро человек может отказаться от собственных принципов, веры и даже отречься от детей под натиском боли. Боль стала его лучшим другом, на которую можно положиться, которая никогда не ошибется и которая будет служить тебе до конца времен, покуда человек обладает нервной системой и ноцицепторами.

– Полковник! Мы не убивали Генерала!

– Молчать! – взревел Крайслер в ответ на возглас Тормунда.

Резиновая дубинка в широкой мускулистой руке Крайслера врезалась о решетку камеры Тормунда с такой мощью, что изогнулась чуть ли не пополам. Стены всего тюремного блока задрожали.

Наступила тишина. Гнетущая. Зловещая. Предсмертная.

Эхо разъяренного низкого баса разлетелось по всем углам блока, скрытым во мраке чистилища, где пленники томятся в ожидании суда. Его громкий возглас словно объявил о визите бога в это угрюмое место. Бога, который повелевает судьбами здешних обитателей: этого убить, тому дать время на размышление, вон того ко мне на пыточный стол, а этот будет гнить здесь вечно. Крайслер в здешних местах всесилен – вот, что он пытался донести до обреченных пленников, которые не смели посягнуть на его власть в этих стенах. Пленники всегда теряли рассудок перед Крайслером, это стало аксиомой.

Вот только он никогда не имел дела с солдатами из Падальщиков. Особенно с Тормундом, который всегда чихать хотел на субординацию.

– Да хрена лысого я буду молчать!

Привычный голос Тормунда с толикой безумия и щепоткой контроля над мышцами языка познакомил Крайслера с первой особенностью спецотрядов, которыми Падальщики просто кишат, как тюремный блок – крысами.

– Как ты думаешь, мы попали в генеральский отсек? Откуда у нас были коды? А ключ-карта? Триггер нам все дал! – выпалил Тормунд.

Безумие подсказывало ему, что терять уже нечего: расстрел сегодня, или завтра, или через неделю, но он обязательно свершится. И ироничным образом теперь не от красноречия Триггера зависело отсрочивание смертного приговора Падальщикам, а от трезвости Крайслера, который должен провести расследование убийства своего лучшего друга. Эта затея обещает быть запутанной и опасной, потому что Триггер приложит все усилия, чтобы склонить Крайслера на свою сторону. Ситуацию ухудшает еще и то, что Крайслер никогда не испытывал любовных чувств к спецотрядам. Они его раздражали своей избранностью, несмотря на то, что все это время он выживал благодаря ресурсам, что Падальщики тащили с поверхности.

– Мы нашли тех солдат, которые слили вам код доступа и предоставили ключ-карту для входа в Зоны, – произнес Корвин.

Его сиплый голос и щербинка между зубами в целый палец раздражали Падальщиков на уровне рефлексов.

– Дай угадаю, Триггер их нашел! – выплюнул Тони.

– В данный момент мы привлекаем совместные усилия для поиска ваших пособников по всей территории…

– Нет у нас пособников! Он всегда был только один! Это был Триггер! – перебила Хай Лин Корвина.

А дальше заключенных было не остановить.

– Крайслер! Подумай же сам! Как мы могли провернуть это все в одиночку без помощи сверху?

– А карты Зон? А видеопокрытие? Нас прикрывали!

– Мы в арсенале полчаса запасались боеприпасами! Хочешь сказать, Трухина этого бы не заметила?

Пленники перебивали друг друга.

– Мы уже обнаружили ваших заговорщиков в Зоне Браво, они понесут…

– Ой да заткнись ты, сифозная подстилка! – Тормунд перебил Корвин.

– Полковник! Видеокамеры на наших костюмах! Посмотрите записи!

– Но вы намеренно не включили их, чтобы не оставлять доказательств собственной причастности к убийству Генерала, – Корвин продолжал лить ложь изо всех щелей.

– Разумеется, вы все подчистили! А совесть свою подчистить сможешь?

– Шлюшка-Калеб постоянно у Триггера торчал! Думаешь, они там в любви друг другу признавались? Триггер наши планы одобрял!

– Да! Проверь визиты Калеба к Триггеру!

– По всей базе подслушивающих устройств как тараканов напичкано, неужели у Триггера их нет?

– Задайся же вопросом, почему!

Наконец, Крайслер не выдержал гама голосов и заорал:

– Заткнулись все!

Странным образом его басовитый яростный рык всегда под корень обрубал любой гомон в помещении, как дезинсектор. Казалось, что даже крысы застыли в изумлении, словно приказ Крайслера и на них распространялся. Бедняжка Ратнабхадра так испугалась, что забилась в карман брюк Ноа и спряталась под его рукой.

Крайслер развернулся в коридоре так, чтобы всем заключенным по обеим сторонам коридора было видно выражение его лица.

– Касательно командира Маяка, – начал он медленно, – мне откровенно наплевать на его причастность к мятежу, потому что он уже труп. Надеюсь, зараженные отменно полакомились его кровью!

Бриджит зажмурилась, сдерживая слезы и жуткие картины перед глазами, которые родились в ответ на реплику Полковника, которая вполне вероятно оказалась недалекой от реальности. Дальнейший разговор ей был уже неинтересен: личная потеря больнее целого конца света.

– А раз трупами мне заниматься неинтересно, то все свое внимание я сосредоточу на вас. Уж поверьте!

Никто не произнес ни слова.

– Расследование уже ведется. Все трое арестованных лидеров повстанцев перед расстрелом сознались в том, что помимо них в заговоре участвовали и другие лица, – продолжал Крайслер.

– Под твоими пытками грех не сознаться, – фыркнул Тормунд.

Крайслер медленно подошел к решетке самого языкастого. Его тень легла на Тормунда, как надвигающаяся смертельная волна цунами. Тормунд чуть отпрянул. Крайслер даже без физического тела демонстрировал свое превосходство.

– Скажи спасибо, что я их пытками не убил. Скажи спасибо, что я сразу не убил тебя, и твою подружку, и твоего громилу-сержанта, и всех вас остальных!

С этими словами Полковник осмотрел каждого заключенного за решеткой. Его голос снова набирал обороты.

– Приказ о расстреле должен быть подписан всеми Полковниками! Две подписи уже есть, не хватает лишь моей. И я вот настолько близок, чтобы ее поставить! – снова кричал он, сжимая указательный и большой пальцы.

В блоке царила тишина.

– Но я отдам должное Генералу. Я почту его память верой в им же созданный уклад, который все эти сорок лет спасал наши задницы от загнивания на базе! Я почту его имя, которое вы все осрамили своим предательством! Я почту человека, который спас вам жизни и которого вы в благодарность убили! Своими ли руками, поспособствовали – мне неважно! Я уважу его честь верой в справедливый суд! И потому, и только потому (!) я проведу расследование!

Заключенные переглядывались между собой, понимая, что расследование лишь оттянет их казнь. Триггер не позволит оставить их в живых, ведь они – не просто живое доказательство вины Триггера в смерти Генерала, они еще и сверкающая надежда для людей вернуться на поверхность, чего Триггер ни за что не допустит.

– Полковник, пожалуйста, не верьте Триггеру. Не ради нас и не ради Генерала. Не верьте ему ради себя самого. Вы теперь остались один на один с демонами, – произнес Ноа, пряча в ладонях Великолепную прелесть.

Крайслер сверлил Ноа долгим взглядом, полным ненависти. А все потому, что как бы он ни старался, но Падальщики яснее остальных видели ситуацию, сложившуюся в Генералитете. Четыре десятилетия неизбежно прокладывали границы между старожилами-вояками из-за созревающих мировоззрений, преследующих одну цель, но так явственно разнившихся в методах ее достижения. Генерал видел спасение людей в совместных усилиях сильных и слабых, и это мнение поддерживал Крайслер. Триггер же с Трухиной всегда норовили сместить ценности Генерала в сторону сильных, именно эти двое становились инициаторами законов о сокращенных витаминных добавках для немощных жителей, они продвигали идею гуманных смертельных инъекций для тех, кто по каким-либо причинам – старость или инвалидность – не мог приносить пользу обществу Желявы.

И теперь, когда Генерал мертв, Крайслер остался один на один с живодерами Триггером и Трухиной, прекрасно осознавая, что при первой же возможности эти двое избавятся от Крайслера, как от гнилого зерна в элеваторе. В Крайслере крепче остальных засели семена Генеральских принципов, волею судьбы ставшие презренными в глазах Триггера. И сейчас ему следовало вести игру очень аккуратно, как вести машину по узкому мосту над ущельем – одно неверное движение, и он труп.

Для того Крайслер и явился этим вечером в тюрьму – проверить свои выводы на прочность. И как оказалось, его тревожные умозаключения имели все шансы на то, чтобы оказаться реальностью. Удивительным образом ненавистные ему отряды специального назначения озвучили его сомнения вслух, они были одного с ним мнения, и теперь Крайслер думал, раз Генерал души не чаял в Падальщиках и вознес их чуть ли не до статуса богов для последних остатков человечества на земле, то возможно, Крайслеру следует принять и эту истину, в которую верил Генерал? Даже если эти предатели косвенно виноваты в его смерти.

Отчаянные попытки Корвина оспорить доводы Падальщиков в свою защиту лишний раз убедили Крайслера в том, что здесь ведется нечестная игра. И вопрос в голове Крайслера, который не переставал мучить его ни во снах, ни наяву, это: хватило бы Триггеру дерзости отстаивать свои ценности, жертвуя собственными старыми друзьями, типа Генерала?

Когда звуки шагов и металлического лязганья дверных замков обозначили уход Полковника из тюремного блока, оцепенение отпустило бывших солдат.

– Триггер не позволит ему оправдать нас, – произнес Тони.

– Само собой.

– Он же не идиот.

– Далеко не идиот.

– Нас все равно прикончат.

Заключенные снова возвращали свои тела на холодный бетонный пол, отдаваясь в объятия томительного ожидания смерти.

И снова часики на бомбе затикали в такт обратного отсчета. А когда они не тикали?

16 января 2072 года. 10:00

Куки

Не знаю, что там происходит между Кейном и Тесс, но их уединения в лаборатории уже третий день ни для кого не проходят бесследно. А для Божены не бессимптомно. Она уже четвертой зубочисткой ковыряется в зубах с таким видом, словно обещает вонзить каждую из них в глаз Тесс.

– Божена, а можно этим заниматься в туалете? Ты так громко чавкаешь, словно у нас здесь верблюд завелся! – взмолился поваренок Свен.

– Пошёл в жопу, – холодно ответила Божена.

– Кто-то сегодня не в настроении…

– Кто-то уже третий день не в настроении, – подмигнул Фабио Ульриху в ответ на его комментарий.

Оба спрятали свои улыбки в тарелках с переваренной овсяной кашей, продолжая переглядываться и кивать в сторону ревнивой фурии.

– Да отстаньте вы от нее, – Малик встал на защиту коллеги.

Той было наплевать и на шутки, и на попытки ее защитить. Она продолжала сосредоточенно жевать зубочистку, разглядывая заснеженные ели за окном ресторана, и разрабатывать план по расчленению Тесс.

– В самом деле! Может, Божена из Китая. Там надо было чавкать в знак того, что еда вкусная. Чем громче, тем лучше! – поделилась Хайдрун любопытным фактом. Она у нас вечная заступница за мир во всем мире.

– Точно! Божена – панда! Вот, откуда твое лицо мне знакомо! Из документалки Дискавери!

Божена продолжала беспристрастно ковырять зубочисткой меж зубов и чавкать, пропустив между ушей шутку Арси.

С одной стороны, мне жаль, что она перестала быть для Кейна ассистенткой номер один, но с другой стороны поделом ей. С ее королевской заносчивости давно пора спесь сбить.

– Так ты расскажешь нам, чем эти двое занимаются в лаборатории? – спросил Томас Малика.

– Опытами по восстановлению репродуктивной функции…

– Да хватит уже! – Томас огрызнулся на Фабио.

Ему тоже не нравилась идея того, что его сестренка, возможно, сдружилась с Кейном на уровне бедер. И я не знаю, почему. То ли потому что мы воспринимаем Кейна, как бездушного эгоиста, и Тесс могла найти себе партию получше. То ли потому что мысль о том, что твоя младшая сестренка – потаскушка – мерзкая сама по себе.

– Нас не посвящают, – ответил Малик, стараясь казаться равнодушным, но у него это плохо получалось, потому что Тесса и его сместила с роли ассистента Кейна.

В общем, ревность прочно поселилась в гостинице с того момента, как Тесса ворвалась в наш маленький меланхоличный мир с намерением всех нас спасти. И знаете что? У нее это получалось!

Признаюсь честно, после того спектакля три дня назад, когда Лилит узнала на фотографиях в кулоне своих детей и разревелась, мы все как пришибленные ходим. Я никогда не воспринимала зараженных, как людей. Странно, да? Вся теория Кейна в том и заключалась, чтобы из зараженных сделать людей обратно, мы все согласились с ней, но сами-то еще ни разу не представили итог. А он вот тут, прямо под одной с нами крышей – Лилит почти вспомнила себя, вирус не позволил ей пройти дальше к своей человечности, поставив подножку и снова затащив в свои беспамятные объятия. Но Лилит там. И от этого на груди так тяжело! Как же ей должно быть страшно там! Вот только где это там? И как ее оттуда вытащить?

Все это время Малик с Боженой работали в биохимической лаборатории и делали для Кейна анализы клеток мозга Лилит. Большего им не позволяли. Малик обижался на Кейна из-за того, что тот избрал Тессу своим первым помощником. Что-то про ее интуицию он сказал, мол, она помогает в экспериментах. Что это за загадочная интуиция и почему только Тесса ею обладает, нам не говорят.

Мне и не нужно. Мне нравится Тесса. Она сделала нас лучше. С ее приходом в наших упорядоченных размеренных жизнях началась беспрестанная дискотека, в которой я все больше и больше перестаю что-либо понимать. Столько новых фактов открылось, столько безумных затей мы осуществили!

Каждую ночь я стараюсь отвлечь Малика от обиды на Кейна, и скажу вам, у меня чертовски хорошо это получается. Может, он и прирожденный исследователь, но я – прирожденная развратница. Я сделаю все для парня, которого люблю. А Малика я люблю всем сердцем! Вот и сейчас мысли о нем, о его голом торсе, прижимающемся ко мне, о его горячем языке, облизывающем мою шею, заставляли биться мое сердце все быстрее.

Внезапно что-то ударило меня в лоб.

– Ай! – вскрикнула я и потерла место ушиба.

Передо мной на столе лежала печенька в виде лося, которые сегодня испек Свен. Этими лосями можно гвозди забить. Но мы, как всегда, расхваливаем стряпню нашего безнадежного повара и макаем лосей в чай, а потом долго и упорно сосем.

– Ты чего? – выругалась я на Хайдрун, которая запустила в меня железным копытным.

– У тебя слюни по подбородку текут. Хватит смотреть порно прямо перед нами.

Мы сидели в ресторане и завтракали всей компанией.

– Оно же в мыслях!

– Зато эрекция в реальности, – Хайдрун указала на мои соски.

Я смущенно закрыла свои набухшие вишенки. Малик рядом усмехнулся, я потупила глаза.

Вдруг на лестнице послышались быстрые шаги, и в столовую вбежала взволнованная Тесса.

– Завтрак окончен! Дел много! – бросила она в своей привычной командирской манере.

– И тебе доброе утро, – мы поприветствовали ее вразнобой.

Хайдрун радостно помахала ей, Ульрих послал воздушный поцелуй, немой Миша отдал честь. Но Тесс не разделяла нашего позитива. Впрочем, как и всегда.

– Вы оглохли? Если хотите наконец узнать, что раскопал Кейн, всем бегом в лабораторию! – повторила она на этот раз тоном, не терпящим возражений.

Мы тут же побросали ложки и стаканы и сорвались с мест.

– Не отставай, панда! – крикнула Арси Божене.

Та неторопливо вытянула пятую зубочистку и мысленно выжгла на ней имя нашей хакерши с дредами. А потом любопытство все же взяло свое, в следующую минуту она уже бежала в наших рядах в лабораторию, двери которой наконец открылись для нас.

Кейн приветствовал нас в лучшем расположении духа, чем обычно, хотя было видно, что он невообразимо устал.

– Доброе утро. Пожалуйста. Проходите. Рассаживайтесь, – приветствовал он детишек в учебном классе.

– Привет, Лилит!

– Как поживаешь, Лилит?

С того момента, как нам стало известно о том, что Лилит по-прежнему человек, просто где-то глубоко спрятанный в этой чудовищной оболочке, мы стали чаще разговаривать с ней. Она, конечно, не особо говорливая и на все наши реплики рычит в ответ, но все же мы больше не могли воспринимать ее как безмозглую зараженную особь. Она лежала в плексигласовом боксе с головой, оторванной от остального тела искусственно вызванным параличом, но ее это ничуть не смущало.

Наверное.

Я оглядела ее с ног до головы и поняла, что мне срочно надо сделать ей маникюр и педикюр. А то проснется и ужаснется своим гигантским когтям. А у Хайдрун возьмем одно из ее платьев в стиле бохо, Лилит подошел бы зеленый цвет – как у сочной летней травы на альпийских лугах вокруг нашего отеля.

Мы собрались вокруг голографического экрана, который уже демонстрировал какую-то непонятную чертовщину, от которой мне спать хочется. Я в этих делах больше на Зелибобу похожа: просто скажите, куда бежать и где копать. Избавьте от излишних научных терминов.

– Итак, – начал Кейн, – хочу вас всех поблагодарить за ваши усилия. Потому что впервые за последние сорок лет мы сдвинулись с мертвой точки!

Мы все тут же радостно переглянулись и заулыбались. Хайдрун захлопала, Ульрих снова послал Тессе воздушный поцелуй, Миша отдал честь.

Мне не верится! Неужели это все? Неужели мы закончили лекарство? Неужели третий компонент сработал и сыворотка готова? Неужели мы спасем Лилит и всех остальных?

– Итак, как вы помните, для создания антивирусного препарата мне необходимы три комбинации генов: те, что отвечают за прекращение выработки эритроцитов; те, что отвечают за изменение метаболизма; и те, что отвечают за подмену сознания. Мне наконец удалось понять, каким образом вирус деактивировал сознание человека, а это означает, что мы сможем закончить сыворотку!

Мы хором из шестнадцати голосов выдохнули, некоторые даже возвели глаза к небесам. Воистину мы ждали этого момента много лет.

– И что теперь? Кол в сердце, отрезать башку? Чеснок, кресты… Как нам победить этих кровососов? – Перчинка готова была ринуться в бой.

– Не все так просто, – сосредоточенно произнес Кейн.

Он вывел перед нами изображение человеческого мозга, в котором загорались яркие светлячки, а между ними тянулись голубые нити, создавая запутанные сети.

– Это вязание крючком «Ажурный узор номер пятнадцать»? Я видела его в «Рукодельнице» за июнь двадцать девятого!

Мы все с недоумением посмотрели на Хайдрун. Кейн продолжил, сделав вид, что не расслышал ее.

– Вирус не отключает части мозга, как и не блокирует работу нейронов. Он отключает целые нейронные сети мозга. Объясню, как.

Картинка с мозгом, внутри которого плелся «Ажурный узор номер пятнадцать» из нейронных сетей, ожила, и теперь мозг вращался так, чтобы мы рассмотрели всю эту серебристо-голубую вечеринку в трехмерном изображении.

– В две тысячи семнадцатом году нейробиологи из Швейцарского института в рамках исследовательского проекта «Блю Брэйн» применили в изучении работы мозга алгебраическую топологию и пришли к удивительному открытию17. Они нашли в мозге многомерное пространство, которое формируется порядка восьмидесяти шестью миллиардами нейронов. Тогда нейробиологи создали компьютерную модель неокортекса – это самая последняя сформировавшаяся в ходе эволюции часть мозга, которая как раз и отвечает за сознание и восприятие. Так вот, в работе компьютерной модели исследователи увидели, что связи, в которые объединяются нейроны, создают многомерный геометрический объект. Сначала эта связь выглядит как линия, потом она становится двумерной плоскостью, типа доски, потом кубом и так далее. Они формируют сложные фигуры с несколькими измерениями. И самое большее число измерений – одиннадцать.

Мы наблюдали за видеофильмом, в котором демонстрировалась эта теория. Внутри мозга виднелись яркие серебристые нейроны, а между ними, как провода, тянулись голубые связи, по которым бегали огоньки. Мы наблюдали за тем, как в мозгу сначала активировались два нейрона с одним проводом, потом их стало четыре, как плоский четырехугольник, потом связи принимали объем, и мы уже смотрели на кривой куб, и дальше вся эта конструкция быстро разрасталась: соседние нейроны загорались и добавляли новые измеримые плоскости.

– То есть вирус блокирует связь между нейронами? – уточнил Томас.

– Именно. Нейрон не может быть основной измерительной единицей мозга, потому что нейроны отмирают по разным причинам, но это не значит, что мы тут же забываем, как держать ложку или заново учимся ездить на велосипеде. За нашу память отвечают целые сети. Когда один нейрон выходит из строя, сеть подключает к себе другой нейрон и продолжает функционировать.

– Что все это значит? Деятельность нейронных связей по-прежнему сохранена, но человек не может ею воспользоваться? – спросила Божена.

Которая наконец оставила пытки зубочисток и влилась в общую думающую массу.

– Именно. Вирус просто перезаписал их программу. Внедрил в них некоего блокировщика сигналов на генном уровне и каждую секунду, даже сейчас, продолжает рьяно отслеживать любые попытки человеческого сознания вернуться. Я уверен, что, когда зараженный видит нечто очень дорогое для человека, как например фотографии детей для Лилит, комбинации нейронных сетей активируются, вспыхивают, как мы видели это у Лилит под воздействием сыворотки на энцефалограмме. Заряды импульсов по-прежнему возникают, просто они не доходят до ядра нейронов – вирус блокирует их.

– Ты сказал на генном уровне? – переспросил Томас.

– Именно. Малик, Божена, все эти три дня вы занимались расшифровкой ДНК нейронов Лилит, и благодаря вам мы определили вирусные генные комбинации, которые срабатывают, как блокировщики, – Кейн довольно улыбнулся.

Внимание! Кейн улыбнулся!

Божена тут же расправила плечи и взглянула на Тесс так, как боксер, победивший на ринге, смотрит на противника: мол, это была хорошая игра, спасибо, но ты лузер!

– И как вирус контролирует нейронные связи? – спросил Томас.

– При помощи все той же алгебраической топологии. Он понял ее. Как вы помните, нулевые пациенты превращались девять месяцев, и все это время вирус ковырялся в их мозгу, он изучал его и вычислял. Это поразительно!

Кейн был так воодушевлен, что аж чуть не прыгал. Конечно, я бы разделила его энтузиазм, если бы победа вируса не означала тотальное вымирание человечества. Но видеть Кейна в азарте ученого после его привычного меланхоличного и бесстрастного существования с нами в одних стенах было действительно очаровательно.

– Он прописал всю эту информацию в гены. Он создал целую программу, блокирующую связи в одиннадцати измерениях. Вот она.

Мы увидели хромосому с ярко подсвеченными одиннадцатью промежутками. Кейн приблизил их, чтобы мы увидели цепи нуклеотидов, которые горели ярким синим цветом.

– Вот в этих частях ДНК прячется наш блокировщик, – прокомментировал Кейн. – От самого меньшего набора генов, которые блокируют возникновение связей между двумя нейронами, до самого огромного, который блокирует связи, возникающие в одиннадцати измерениях.

– Это невероятно! Вирус что, написал своего рода искусственный интеллект?! – Ульрих даже рот открыл от удивления и потрогал голографическую картинку, желая прикоснуться к чуду.

«Он взял за основу наш интеллект и создал его копию», – нарисовал немой Миша в воздухе свои магические знаки.

– Погодите, ребят, – вставила Перчинка, – тут что-то не клеится. Согласно твоей теории, зараженные могут обладать всеми одиннадцатью измерениями человеческого сознания и фактически могут быть такими же умными, как мы. А если это так, то они бы нас всех уже давно истребили. А вы сами видели, что они там далеко не такие сообразительные, как описывает твоя теория. Вспомните хотя бы ИКЕЮ.

– Ты совершенно права, Перчинка, – наконец-то у Кейна были ответы на все наши вопросы. – Не все они обладают активными одиннадцатью генами. У Лилит, например, их всего три. Остальные восемь пусты. Словно вирус оставил там потенциал, который сможет использовать при дальнейшей мутации. Ему необходима человеческая кровь, чтобы его наращивать. Если Лилит обратит человека в зараженного, то вирус ее формы мутирует в новом человеческом теле и новообращенный будет иметь меньше пустот и больше вирусного интеллекта. Зараженный от Лилит будет умнее нее. Вирус совершенствуется, передаваясь от человека к человеку.

– Значит, поначалу, они все были тупые? – предположил умный Зелибоба.

– Именно. И по видеозаписям Хроник это ясно видно. Они брали нас массовостью, а не смекалкой.

– Но сегодня зараженным нужно быть сообразительнее, чтобы выкорчевывать нас из-под земли, – вставила Тесса.

– И поэтому вирус совершенствует свое сознание, – Томас продолжал мысль.

– Ну и до каких пор он будет совершенствоваться? Может, он вообще скоро шахматным гением станет! Когда он уже прекратит выпендриваться? – спросила Арси.

– Умнее человека он не станет. Этот вирус – поразительная форма жизни. Он приспосабливается ровно к тому виду, который хочет поработить. Если у человека существует одиннадцать измерений сознания, вирус ровно столько и создаст. Если бы мы имели пять уровней сознания, он остановился бы на пяти. Мутировать дальше ему нет смысла.

– Значит, сорок лет назад вирус уже создал в своем геноме одиннадцать генов, отвечающих за отключение сознания, верно? – Малик начал подводить итог.

– Именно.

– И в течение сорока лет он их постепенно активирует от зараженного к зараженному.

– Именно. Он растит свой интеллект поколениями зараженных.

– Активация всех одиннадцати генов – это его конечный гомеостаз, который теперь мы должны скопировать, чтобы получить третий компонент?

– Именно.

– Так давайте его копировать! Чего мы ждем?

Мы все тут же закивали, соглашаясь в нетерпении с Маликом. Тесса и Кейн переглянулись. Не понравился мне этот взгляд, словно они договаривались вместе нажать на кнопку в черном чемоданчике.

– В этом-то вся проблема, – ответил Кейн.

– Ну конечно!

– А куда ж без нее?

– А когда нам все легко давалось? – вздохнули мы разношерстным хором.

– У Лилит всего три заполненных гена. Нам не хватает восемь блоков с информацией, – пояснил Кейн.

– И что делать?

– Искать их у других зараженных, – ответила Тесса.

Несколько секунд в лаборатории царила тишина. А потом бомба-таки взорвалась.

– Вы с ума сошли?

– Опять их ловить?

– Ты спятил?

– Я увольняюсь!

– Я на это не подписывался!

Мы бунтовали единодушно. Хайдрун больше не хлопала, а маниакально жевала волосы. Ульрих больше не слал поцелуи Тессе, а скорее грозил упасть в обморок от ошеломления. Миша дергал бороду. Божена нацелила на обоих кончик зубочистки и, воспользовавшись оглушительным гамом, обещала пустить Тессе кишки. Я сама была охвачена яростью, а факт того, что эти двое спелись, бесил еще больше, словно они объединились специально для того, чтобы нас мучить.

Возмущение длилось минуты две, а потом стало угасать по мере того, как мы принимали суровую правду. «Закон обратного усилия»18 предстал перед нами во всей красе: чем больше мы пытались сопротивляться неизбежному, тем сильнее оно было нужно нам.

На наших лицах читалось обречение.

– Хотите вы или нет, но без этих недостающих частей генома, создание полноценной иммунной сыворотки невозможно.

С этими словами Кейн посмотрел на Тессу. По выражению ее лица было ясно, что она с идеей о новой охоте уже три ночи подряд спит, как я сплю с Маликом. Разница между нами была лишь в том, что я спала с обаятельным мускулистым страстным парнем, а она – с уродливой опасной и неотвратимой затеей.

– Хорошо, – неожиданно произнес Свен, – хочешь еще зараженных? Будут тебе зараженные.

Вот так неумеха-поваренок поставил точку нашему нытью, как и нашим же мечтам о вкусном завтраке.

Мы снова отправляемся на охоту.

17 января 2072 года. 07:00

Калеб

Я больше не чувствую пальцев рук, про ноги вообще молчу. Заряда моего костюма даже в энергосберегающем режиме хватило всего на три дня. Сегодня пошел уже четвертый день моих скитаний на безжизненной ледяной поверхности, которая встретила меня шквалом опасностей, словно человек никогда и не бродил по этим краям, а сама планета вообще непригодна для человеческой жизни.

Зато рай для зайцев и прочих малоклеточных, потому что зараженные охотятся только на человека!

Серьезно? Ты настолько зла на нас, гребанная вселенная? Ну подумаешь, истребили восемьдесят процентов животных видов за пятьдесят лет индустриализации! Подумаешь, опустошили водные ресурсы мирового океана на три четверти всего за сорок лет интенсивного рыболовства! Подумаешь, взорвали пару атомных бомб, а утечки с разрушенных ядерных станций окропили радиацией тысячи квадратных километров!

«Да, вашу мать. Я настолько зла на вас, идиоты!»

В моей голове все чаще звучат фантастические диалоги между мной и природой, богом, умершими людьми. У каждой стороны свои претензии, а поскольку у меня отсутствует собеседник, то мне самому приходится отстаивать правоту каждой из сторон, и все это выливается в спор с самим собой. Я один раз даже заигрался и дал себе пощечину от имени озонового слоя, который мои предки истончили парниковыми выбросами. Я медленно схожу с ума в своем одиноком путешествии по враждебной земле, где за каждым стволом дерева прячется угроза.

Первая опасность – холод. Температура опустилась до минус шестнадцати по Цельсию, а сегодня передвижение осложнил снегопад. Если бы мне пришлось блуждать по лесам в феврале, меня бы похоронило уже через два часа после выхода из базы. Хотя кто знает, может, по этим лесам до февраля и догуляю.

Я иду и иду, продолжаю делать шаг за шагом по сугробам, иногда увязаю в них по самый пояс, но продолжаю идти, потому что движение – это жизнь. Как только я остановлюсь, тело перестанет вырабатывать энергию, а значит организму нечем будет согреваться. Знаете, кто я? Я маховик Халила, который механическую энергию превращал в тепло аккумуляторов, когда Халил на том странном велосипеде педали наяривал.

Ох, не слушайте меня. Говорю ж, я конкретно спятил.

В зимнюю экипировку Падальщика встроены согревающие пластины, но они тратят слишком много заряда аккумуляторов, поэтому я включаю их на самую малую мощность только по ночам во время сна, а днем же согреваюсь движением. Я останавливаюсь только когда пикает датчик движения, засекающий всякую живность размером больше белки. Как вы понимаете, останавливаюсь я практически на каждом шагу!

– Возьмите снайперскую винтовку, сержант. Там, куда вы направляетесь, она понадобится.

Сукин ты сын, Маргинал! Ты ведь изначально знал, что тащишь меня на поверхность! Серьезно, чувак? Это единственное безопасное место, что ты нашел для меня? Если я когда-нибудь выберусь отсюда живым, я найду этого невидимого помощника и затолкаю его в принтер Горе-Федора, на котором он протеиновые батончики печатает!

Ну хоть про винтовку сказал и на том спасибо, потому что я пользуюсь ею постоянно! Пока электросистемы костюма работали и сигнализировали радарами и датчиками о движении в окрестностях, я следил за всякой живучей тварью в этом бесконечно белоснежном, плотном, холодном и опасном лесу. Зараженные встречались часто, все в спячке, моего запаха, скрытого под толщей экипировки, им не хватало для пробуждения. Он не интенсивен: я один, к тому же защищен угольными подкладками, подшитыми к броне – они служат для фильтрации моего человеческого запаха. Обнаружив вражескую группу, я брал в обход, чтобы увеличить радиус до моих потенциальных убийц. Я приноровился различать в прицеле их неподвижные синевато-белесые тела на фоне бесконечного снежного пейзажа, это непросто. Но с практикой пришло умение, а с умением пришел опыт.

И вот теперь, когда датчики замолкли и все, что у меня осталось в наличии – это мои органы восприятия: слух, зрение, нюх, интуиция, я словно научился различать зараженных, даже не видя их. Выстраиваю логикой примерные позиции их спячек что-то по памяти, что-то сам прикидываю, но пока что удача улыбалась мне.

Сплю я на деревьях, хотя помню из курса выживания, что можно вырыть нору в снегу, но не рискую. Помимо зараженных, тут водятся хищники типа волков, а еще мародеры, если им вдруг до сих пор удавалось оставаться в живых. Когда солнце уходит за горизонт, в лесу вообще ни зги не видно, а ночи зимой ой какие длинные! Я взбираюсь на толстые ветви сосен или дубов примерно на три метра над землей, выбирать надо обязательно пушистые деревья, чтобы затеряться в ветвях, еще нарежу их своим армейским ножом, обложу вокруг, как навес, подвязываю себя тросом к стволу и так и засыпаю. К слову, спится отлично! За день перехода я выбиваюсь из сил настолько, что меня срубает, едва я глаза закрою.

Протеиновые батончики из НАЗа19 экипировки спасают от голода. Я съел один. Осталось еще три. Это значит, что скоро я неизбежно столкнусь с тем, что помимо попыток согреться и оставаться невидимым для врага, мне нужно будет заботиться о пропитании. Охотиться нельзя. Костер не разжечь. Зараженные удивительным образом научились распознавать присутствие человека по пролитой крови и огню. Часто вспоминаю Тессу, которая всегда задавала вопрос:

– Если мы считаем их примитивными машинами для насыщения голода, как же они научились распознавать человека по результату его деятельности?

Ох, Тесса. Как же я скучаю по тебе. Мне не хватает тебя. Не хватает по-настоящему. Как тогда. Восемь лет назад. Когда ты была так близка.

Я засыпаю с мыслями о Тесс. Всегда только Тесс. Чаще всего перед глазами стоит картина того, как зараженный вгрызается ей в шею, а я оставляю ее умирать в той деревне. Как будто ее призрак уже почувствовал мою скорую гибель и бредет по моим следам, ожидая, когда я наконец сдамся в руки костлявой. Как бы я хотел, Тесс. Как бы я хотел снова оказаться рядом с тобой.

Но я не могу.

На базе остались мои друзья, наши с тобой друзья, Тесс, и им нужна помощь. Им всем светит расстрел, я в этом даже не сомневаюсь. Возможно, их уже убили за эти четыре дня, пока я пытаюсь выжить здесь. Возможно, мой стимул уже давно канул в Лету, и все мои попытки спасти их стали бессмысленными. Но я не знаю наверняка. А я – Падальщик, а Падальщики – это вечная надежда.

– Мне хочется верить, что мы избранные. Наверное, в это верит каждый человек?

Тесса сидит рядом со мной, наши ноги висят над «ямой», где Маяк отрабатывает симуляцию: зараженные окружили их в лесу прямо возле того дерева, на котором я сплю.

– Главное – не просто верить, главное – что-то делать, – отвечаю я.

Внизу ребята продолжают отрабатывать тактику перекрестного огня, прикрывая друг друга. Странным образом зараженные все до одного превратились в Триггера. Десятки копий седовласого ублюдка.

– Ты доволен тем, чего ты достиг, Калеб? – спрашивает Тесса.

Я пристально смотрю на нее. Ее татуировка на всю левую руку причудливым образом ожила: одинокий корабль качался на высоких волнах, а в туманной дали ярко сверкал огонь маяка.

Глядя на нее, я отвечаю:

– Я так и не получил желаемого.

– Значит, продолжай бороться.

Ее шепот выпроваживает меня вон из сновидения. Я не знаю, был ли этот разговор между нами наяву когда-нибудь или нет, но это неважно. Я знаю, что мне еще рано сдаваться.

Я еще несколько минут трачу на то, чтобы отогнать сон, потом поочередно начинаю разминать затекшие конечности: правая стопа, левая стопа, правая щиколотка – пару оборотов, левая щиколотка – так приятно ею повращать, потом колени с трудом сгибаются, правое даже скрипнуло пару раз, напоминая о растяжении связок, которое я получил во время одной из тренировок. Холод – это ж такая штука – все твои болячки пробудит, даже те, о которых ты уже позабыть успел. Шея – эрогенная зона во время выживания посреди ледяного царства, я разминаю ее долго и тщательно, главное – хорошо разогреть сосуды, они станут эластичными, и тогда кровь будет поступать в мозг интенсивнее, я начну думать быстрее.

Точка фэн-фу20, как говаривал Буддист, одна из основных в акупунктуре, поскольку не прикрыта костью и если сильно постараться, то, нажав на нее, можно потрогать свой мозг. Я никогда не пробовал, а вот Фунчоза частенько почесывал свой мозг отверткой через эту точку, и его психопатия — еще одна причина, по которой я не собирался искать мозг через фэн-фу.

Я окончательно проснулся минут через пять, после самомассажа даже почувствовал себя бодренько, мои руки творят волшебство, и никакой девчонки не нужно.

Я посмеялся. Вот и еще один признак умопомешательства: теперь меня зовут сам-шучу-сам-смеюсь-Калеб, как одного из солдат в Маяке. Этого следовало ожидать спустя четыре дня скитаний в одиночку, когда компанию тебе составляют лишь сонные бобры и призраки друзей.

Я вытащил алюминиевую фляжку из кармана, немного отпил воды. На вкус она странная с частичками земли или камней, отдает каким-то металлом, может, даже волчьей мочой, но в ней определенно есть что-то, чего в ней быть не должно. Это снег. Я набираю его во флягу и жду, пока растает. Сырой снег есть нельзя – ангина обеспечена, к тому же он снижает температуру тела, что отнимает драгоценные капли энергии для перехода. Вот было бы здорово, если бы у меня был велосипед Халила и тот двухметровый маховик с аккумуляторной бочкой! Хотя всю эту бандуру ни в жизнь с места не сдвинешь. Да и посреди леса все это странно был смотрелось.

Потом я откусил протеиновый брикет – еще одна дрянь на вкус. Хотя если быть точным, то вкуса у этой дряни нет, зато у нее есть нужные для меня калории. Чертова энергия. Я постоянно думаю о ней, как будто я робот на батарейке. В условиях выживания все твое тело превращается в набор химическо-биологических реакций, которые двигают стрелки на внутренних часах организма. У меня очень мало этого невидимого времени.

Тут вы должны спросить: куда несет твою тупоголовую башку?

Тупоголовая башка.

А так вообще бывает? Башка она же вроде и есть голова. Не обращайте внимание, говорю ж, я спятил еще вчера. Я спятил еще восемь лет назад, когда в Падальщики пошел!

Ну так вот. Возвращаясь к вашему вопросу, который я сам себе задал, потому что я тут один и диалоги мне нужно вести за обе стороны. Куда я бреду? Почему я не попытался пробраться внутрь Желявы обратно?

Во-первых, этот гребаный псих – Маргинал – который уже восемь лет играет в невидимку, так и не вышел на связь в последующие два часа, что я прождал у того пня. Возможно, Трухина сообразила, что кто-то взломал ее РАБов21, и теперь рьяно отслеживала попытки Маргинала проложить мне путь обратно на базу. Крайслер меня как девственницу хочет, и Трухина ему с удовольствием мою душонку в расчлененке подаст! Я не стал рисковать.

Ну а во-вторых, пока я бегал-прыгал, пытался согреться, сумасбродная идея пришла мне в тупоголовую башку.

Аякс Бодхи. Его кто-то включил.

Почему-то это воспоминание никак не выходило из головы: Антенна с Вольфом показали мне мигающую точку потерянного в деревне Аякса, которая вот-вот была, а потом пропала. Сбой? Очень странный сбой, который произошел ни с того ни с сего. В этом мире случайностей не бывает. У всего есть причина, как и следствие. И возможно, сбой Аякса стал результатом игрищ все тех же бобров и волков, которые ссут на мой снег. Но даже если и так, у меня будет Аякс! Бронь посреди леса! Аякс это вам не домик в деревне, это целый танк, и выживать в нем можно гораздо успешнее, чем кажется на первый взгляд.

И вот представьте, что я решил наплевать на Желяву, где меня ждет расстрел, и отправиться в опасное приключение, ценой которого может стать моя жизнь, только для того, чтобы проверить, как там поживает перевернутая вверх тормашками БМП, в которой срет бобер. В свою защиту напомню вам, я спятил еще восемь лет назад, когда решил в Падальщики податься.

Честно признаться, куда бы я ни пошел, меня везде смерть поджидает, и я устал ее бояться!

Я прохожу порядка тридцати километров в день, больше – нереально, хотя летом можно делать марш-броски и на пятьдесят километров – тренировка Падальщиков воспитывает в нас потрясающую выносливость. Но зимой все осложняют сугробы, в которых оседаешь в двадцати шести килограммах экипировки. Если бы я не двигался, то так бы и потонул в снегу, как терминатор с большим пальцем вверх. Я одолел порядка девяносто километров за прошедшие три дня. До деревни, с которой начались все наши несчастья, причем не только несчастья самих деревенщин, но и несчастья желявцев, еще двести километров. Назад дороги уже нет, осталось одолеть всего две трети пути – я держусь за эту идею, как за край скалы, пока под ногами пропасть воет пустотой и смертью. В деревне я смогу найти пропитание, подзарядить костюм, если вспомню, как Халил работал с тем маховиком, смогу отоспаться на матрасе, черт возьми!

С трудом я отвязываю себя онемевшими пальцами, которые уже не отогреваются и кажутся мне чужеродными отростками. Чтобы узнать о степени переохлаждения тела, достаточно периодически сводить указательный и мизинец, если они сводятся с трудом, значит ты скоро превратишься в снеговика. Благо, мое тело еще противостоит холоду. Пока есть силы, надо поискать морковку для носа.

Я скрутил трос и засунул его в карман экипировки, а потом начал слезать с дерева. Ох, как же все болит! Я даже покряхтел немного, как старикашка, а когда спрыгнул на землю, не сдержался и пукнул. Хорошо, что зараженные не вычисляют нас по газовому результату нашей деятельности.

Я снова сверился с компасом, выбрал направление в сторону деревни, а потом замер.

Я прислушивался долго. Очень долго. Задействовал все свои рецепторы восприятия, чтобы заметить необычное движение ветра, услышать чересчур быстрые шаги, учуять запах гнили, которыми пахли уродцы. Потом снял винтовку с плеча и через прицел обследовал каждый миллиметр в округе, выискивая подозрительное движение веток и кустов, а может, и сами силуэты спящих убийц.

Чисто.

Я снова потянулся из стороны в сторону, размял поясницу и продолжил свой путь к Голгофе.

Нет, Тесс. Я еще не все дела закончил на этой земле.

И да, Тесс. Я продолжаю бороться.