Избранная

Глава 1

Я проснулась от запаха лизола прямо к концу света. В оправдание могу сказать: на тот момент я не знала, что это был конец света. Я не знала ничего, и так было гораздо лучше, как говорят: «Незнание спасло бы».

Комната выглядела как палата реанимации, которую я видела по телевизору, с единственным отличием, что я находилась там: светло-голубые шторы вместо стен, катающиеся шкафчики снабжения, которые были обозначены черным фломастером и лентой, комнатный потолок с пятнами от воды на звукоизолирующих дисках и мерцающее неоновое освещение.

Настенные часы показывали 00:38. Работа в отделении реанимации проходила в ночном режиме; шум и суета были слышны за занавесками, которые окружали меня с трех сторон.

Я постаралась приподняться с кровати и сесть, но это оказалось плохой идеей, и я снова опустилась, тяжело дыша. Боль была везде и разливалась волнами по всему телу, как озеро Мичигана при шторме, а комната по краям стала чернеть.

Я попыталась вздохнуть и не застонать, но не получилось.

Я должна найти Верити, несмотря на то, что не могу шевелиться, а дыхание причиняет боль. Если я здесь, она тоже, и дела у нее гораздо хуже, чем мои. Это, по крайней мере, я помнила.

Вибрирующая темнота надвигается как ворон, достаточно большой, чтобы закрыть свет уличного фонаря и неоновой вывески. Приближается глухой грохот, как поезд чикагского метро, гром вдалеке, который становится громче надвигаясь, пока он не оказывается в непосредственной близости так, что его чувствуешь в груди, и никто не может сбежать от этого. Верити с бледным лицом и горящими глазами отталкивает меня, и перекрикивает шум:

— Беги, Мо! Беги уже, проклятье! Затем крик, и когда я прихожу в себя, она лежит на земле, медный запах крови и страха наполняет воздух, мои руки до локтей красного цвета.

— Держись, Ви, не уходи, не уходи же, кто-нибудь, пожалуйста, Боже! Помоги нам, пожалуйста, не уходи…

— Никаких посещений, пока врач не разрешит, — сказала женщина в проходе и вернула меня назад в реанимацию. Две пары ног стояли перед моей комнатой, ступни и голени можно было рассмотреть под кромкой занавесок. Те что слева, в розовом костюме — медсестры и белых найках, а справа темно-синие брюки и стоптанные, крепкие черные ботинки. — Кроме того, она все еще без сознания.

Не задумываясь, я закрываю глаза. Занавес зашелестел, его открыли и снова закрыли. — Теперь довольны? — спросил розовый костюм медсестры. — Она скоро проснется. Я дам вам знать.

— Вы видели другую? — поинтересовались синие брюки с хриплым южным акцентом. Их голоса затихали, когда они удалялись.

Я открыла глаза и постаралась прислушаться. Розовый костюм медсестры молчал.

Он спросил снова. — Семнадцать лет. Семнадцать. Парень все еще свободно бегает вокруг. И вы хотите, чтобы я сидел здесь, пока он снова мучает кого-то? Другую юную девушку?

Верити. Она была здесь, и они оба знали, где. Не обращая внимание на боль в плече, я медленно, очень медленно села, и прикусила нижнюю губу, чтобы не закричать. У меня на пальце находился пластмассовый зажим, и провода тянулись к мерцающему монитору.

Если я сниму зажим, они могут узнать, что я просыпалась, и синие брюки захотят со мной поговорить. Сначала я должна поговорить с Верити.

Воспоминания о ней подкатывали к горлу. В течение минуты я могла лишь пристально смотреть на свою руку, которая была перевязана несколькими слоями бинта. Выше на моей руке виднелись засохшие царапины красно-бурого цвета, которые оставляли следы на белой простыне. От их вида мне стало дурно, и краем простыни я терла их, пока они почти не исчезли.

Затем я свесила одну ногу с края кровати и хотела придвинуть к себе монитор, который находился на тележке с роликами, но голос поблизости медленно сказал:

— Лучше этого не делать.

Я повернула голову. Снова меня окутала непроглядная тьма, и я стала моргать до тех пор, пока она не исчезла. В углу комнаты стоял человек, одетый как врач, держа руки в карманах и облокотившись на тележку.

Бесшумно и ловко он подошел ближе к изголовью кровати и остановился в паре сантиметров от нее. И хотя мне было так больно, что болели даже коренные зубы, я смогла увидеть его вполне отчетливо — не считая до расплывчатости с моим зрением всё было в порядке.

Сам он выглядел слишком молодо, чтобы быть врачом, и даже его глаза, которые смотрели несколько по-старчески и… как-то гневно. Они были пленительного зеленого цвета, как это пишут в сказках. Но этот молодой человек не был принцем, вероятно, он был студентом-медиком. Но его внешность не играла никакой роли. Он мог бы иметь рога и трезубец — мне это было безразлично, пока только он знал, где находится Верити.

— Я должна найти свою подругу, — прошептала я. В коридоре я увидела, как ноги синих брюк ходят туда-сюда. — Вы можете мне помочь?

Что-то, возможно, сочувствие проскользнуло по его лицу. — Отклонись назад, — сказал он и нежно положил руки на мои вздрагивающие плечи. — Закрой глаза.

— Я, действительно, должна ее найти. — Я отклонилась назад, когда кончики его пальцев легко коснулись моего лба. Он что-то бормотал, но я не могла разобрать что, да это было и неважно.

— Ее зовут Верити Грей. Вы видели ее? — спросила я. Его руки перестали двигаться. Мою кожу там, где он прикасался к ней, охватила приятная теплота, боль уменьшалась. Я открыла глаза. Выражение его лица окаменело с перекошенным ртом и полузакрытыми глазами.

— Верити мертва, — сказал он коротко.

— Что? Нет! Нет! Нет! — мой голос становился все громче, превращаясь в рев, и он прижал руку к моему рту. Я защищалась от него, пытаясь объяснить ему, что он ошибается. Она не была мертва. Она была самым живым человеком, которого я знала — улыбающаяся, хитрая, очаровательная Верити, умная и мужественная, а ее отчаянности хватило бы на нас двоих.

Она не могла быть мертва, так как без нее мира бы не существовало. Я трясла головой, чтобы освободиться от давления руки на моих губах; слезы попали на его руку. Если бы я сказала достаточно раз нет, Верити была бы еще жива. Это все здесь было бы неправдой. Я не была бы одна.

Его глаза посмотрели в мои, и я вздрогнула перед яростью в них. — Все же. Послушай меня. Верити умерла.

Шум, ужасный крик раненного животного, наполнил комнату. Это была я, когда все поняла, но он просто говорил дальше. — Она была уже мертва до того, как ее привезли сюда, и если ты сейчас хочешь ей помочь, если хочешь быть ее подругой, тогда ты должна держать рот закрытым. Кивни, если понимаешь меня.

Я со всей силы впилась зубами в его палец, и он отдернул руку. — Проклятье, я пытаюсь тебе помочь!

— Кто вы?

— Друг. И у меня не так много времени, будь внимательна. Верити мертва, а остальное слишком сложно для тебя, Мышка.

Внезапно воздух с шумом покинул легкие, и помещение снова расплылось. Только Верити называла меня Мышкой.

Прежде чем я успела спросить его об этом, он взял мою раненную руку и быстро снял с нее бинт. Из большой царапины на ладони капала кровь, и я отвернулась. Я должна была чувствовать боль, но все, что я чувствовала, были его слова, каждое как удар.

— Через несколько минут эта комната будет наполнена людьми, которые будут тебя спрашивать, что произошло в переходе, — его пальцы зависли над раненой кожей, нажали на запястье, и он снова пробормотал что-то, что было похоже на шум в моей голове. — Не говори им этого. Скажи, что это было нападение с целью ограбления… Скажи, что ничего не помнишь.

— Это правда, — по большей части. Я осмотрела его нахмурившись и провела свободной рукой по глазам.

Он долго смотрел согласно. — Скажи все точно также. Тогда ты сможешь выбраться из всего этого, — он снова замотал мою руку и отступил назад.

— Выбраться из чего? — попыталась я спросить, но вопрос вытеснился его словами: «Верити была мертва.» И все внутри меня замерзло. Боль которую я чувствовала до этого, была только тенью по сравнению с осколками льда, которые собрались в моей груди.

Он отвернулся, а я, наконец, получила возможность говорить, хотя и отдельными словами:

— Почему? Почему Верити? Кто был бы…

Он перебил меня.

— Слишком много вопросов. Для всех будет лучше оставить их, — он остановился и наклонил голову в сторону прохода. Я могла видеть, как ноги розового костюма медсестры приближаются. Синие брюки следовали за ней вплотную.

— Самое время мне уходить, Мо. Подумай о том, чтобы забыть. Хм?

Розовый костюм медсестры оказался грустной медсестрой средних лет, которая отодвинула штору. Прямо позади нее стояли синие штаны, неуверенный мужчина большой как медведь с лысой головой и щетиной на лице, который явно не должен был казаться модным. Я повернулась к врачу, но он исчез.

— Мора Фицджеральд? — спросили синие штаны, пока медсестра подходила ко мне, надевая резиновые перчатки и доставала маленький карманный фонарь. Я безмолвно кивнула.

— Я рада, что ты очнулась, — сказала весело медсестра и посветила мне в глаза. Она указала на мой лоб. — Он выглядит уже лучше. Как ты себя чувствуешь?

— Где Верити? — прохрипела я, вытирая слезы.

Они обменялась взглядом, который бросают взрослые друг другу, если пытаются использовать самые эффективные увертки. Я знала этот взгляд. Я уже видела его, несколько раз. Он всегда обозначал, что моя жизнь станет жалкой и на очень долгое время.

— Я должна проверить твои показатели, — сказала медсестра через некоторое мгновение. — Врач сейчас будет здесь, и она ответит на твои вопросы, хорошо? Твоя семья уже в дороге.

Врач. Не врач. Я рассматривала руки медсестры в лиловых перчатках, которые схватили манжетку кровяного давления, и дикая надежда зародилась во мне. Тип с зелеными глазами, видимо, и не был никаким врачом. Он не надевал никаких перчаток, и даже не заглянул в мою медкарту.

Ради бога, у него и стетоскопа не было. Не говоря уже о том, что он был слишком молод. Наверное, какой-нибудь душевнобольной, и он совершенно не знал, что было с Верити. Это значит, что она была жива. Я откинулась назад и позволила медсестре надеть черную манжетку мне на руку.

Синие штаны показал мне полицейский значок и вытащил маленький блокнот.

— Детектив Ковальски. Мисс Фицджеральд. Я должен задать вам несколько вопросов.

— Где Верити? — манжет стянулся на моей руке, но я не обратила на него внимания.

Ковальски снова посмотрел на медсестру. Она бросила взгляд на часы, отметила что-то в медкарте, которая лежала на стойке, и тихо произнесла:

— Мы не можем давать информацию о пациентах, только членам их семьи.

Всего того сочувствия в ее голосе и маленького кивка головы было достаточно, чтобы вся дикая, прорастающая надежда обрушилась. Таинственный врач был прав, холодное чувство снова поглотило меня.

— Мисс Фицджеральд, — сказал Ковальски. — Мора. Вы должны мне рассказать, что произошло ночью.

— Меня зовут Мо, — поправила я его, мой живот сжался. Никто не называл меня Мора, разве только кто-то злился, и последние семнадцать с половиной лет я провела за тем, чтобы никого не злить, и потому я не часто слышу это имя.

Таинственный врач назвал меня Мо. И он открыто сказал все, что касалось Верити; этот же тип только смотрел на меня оценивающим взглядом и задавал вопросы. К черту все, решила я. Если эта полицейская ищейка ничего не захотел мне говорить, тогда и мне не за чем ему все рассказывать.

— Хорошо, Мо. — Он приподнял одну бровь, совершенно очевидно, что он хотел сохранить мое расположение. — Что Вы можете рассказать мне о сегодняшнем вечере?

Я заерзала по простыне.

— Ничего.

— Ничего? Куда направлялись Вы и Мисс Грей?

— Мы хотели поесть мороженого, — сказала я. В августе жизнь в Чикаго похожа на кастрюлю с куриным бульоном; жара и влажность делают воздух душным и знойным. Кондиционер и мороженое единственное, что может помочь.

— В каком кафе?

— У Мартины.

Он заговорщически улыбнулся.

— На Кедзи-авеню? Моя жена говорит, что пора прекращать поедать в таких количествах ее мороженое с орехом пекан.

Это, должно быть, часть его игры в «хорошего парня». Когда я не ответила на его улыбку и ничего не сказала, он что-то записал в свою записную книжку.

— Который был час?

— Я не знаю. Возможно, 9 часов? 10? Я не следила за временем. Нам нужно было многое обсудить. — Как, например, то, что Верити сорвала наши планы относительно колледжа. Я отогнала эту мысль.

— Итак, вы вышли от Мартины и затем?

Я снова увидела эти черные фигуры и испугалась. В моей груди все протестовало. — Я не помню. — Глаза Ковальски сузились. — Попытайтесь вспомнить.

— Я не знаю. — Голос у меня отказывал. — Они пришли как будто из ниоткуда.

— Это был не один человек?

— Я… Да, я так думаю. — Слишком много, чтобы их сосчитать, особенно после первого удара.

— А потом?

Осторожно я скрестила руки на груди, как будто это могло защитить меня от его вопросов.

— Я не знаю.

Ковальски устало вздохнул.

— Мо, — сказал он, — в марте исполнилось 20 лет, как я работаю полицейским. У меня четыре дочери; каждая из них — это моя большая гордость. Моей младшей дочери примерно столько же, сколько Вам. И хотя я почти всю ее жизнь работаю в полиции, она все еще думает, что может меня обмануть. Она ошибается, и поэтому очень часто находится под домашним арестом, как подающий из команды Кабс выбывает из основного состава. Но Вы выглядите намного разумнее моей Дженни. Почему бы нам просто не обойти тот момент, когда Вы попытаетесь обвести меня вокруг пальца?

Я спросила себя, много ли подобных исповедей должна была вынести бедная Дженни. — Возможно, было темно. Кто-то ударил меня. Я ничего не помню, что было потом, — крик Верити среди жуткого шума.

— Кто-то сделал чертовски больше, чем просто ударил Вас. Врач говорит, у Вас сломано ребро и вывихнуто плечо.

Ощущения были такие, что так оно и было. Я пожала здоровым плечом.

— Вы кого-нибудь узнали?

Я покачала головой. Это звучало очень странно, особенно в ярком свете палаты реанимации, но я не была уверена, были ли у них вообще лица — и совсем уж те, которые бы я знала.

— Они что-то сказали? — Слова, которые я не могла понять, звучали более гортанно, чем в немецком языке, и что бы они не сказали, это не было «Добро пожаловать домой».

Слова Верити — те немногие, что она смогла прокричать, прежде чем была убита — звучали иначе, чем все, что я слышала раньше, плавно и по слогам в темноте прохода. Мне понадобилось много времени, чтобы ответить.

— Мо, что они сказали?

— Я не знаю. — Это была правда. И я не знала, почему я закрылась от Ковальски. Возможно, я думала, что он мне не поверит. Все, что произошло с нами в проходе, было невероятно, но у меня было достаточно ушибов, чтобы подтвердить мою историю. Возможно я думала, что виновной он будет считать меня.

Возможно, ему следовало это сделать.

Но таинственный врач был честен со мной, когда я спросила его о Верити, а Ковальски просто проигнорировал мой вопрос, поэтому этот бал был засчитан таинственному врачу.

Ковальски постучал своей записной книжкой по решетке кровати, и я снова пришла в себя. — Вашего дядю зовут Билли Грейди, не так ли?

Я нахмурила лоб из-за того, что он сменил тему разговора. — Он брат моей матери.

— Вы близко общаетесь? — Позади в коридоре поднялся шум.

— Бар рядом с рестораном моей матери принадлежит ему. Я иногда помогаю ему. А что?

— Ваш отец тоже работал на него?

Мои руки судорожно сжали простынь, но я заставила себя распрямить их.

— Мой отец? — Почему же он пристал ко мне с расспросами о моей семье?

Семьей для меня была Верити, но она была мертва. Ковальски беспокоился о моем отце? Мой отец был чем-то всегда отсутствующим, эгоистичным человеком и сверх того еще уголовным преступником, но его, черт возьми, не было с нами в переходе.

Занавеска вдруг с резким звуком открылась. — Больше ни слова этому человеку, Мо. — Это был дядя Билли собственной персоной.