Изгнанники

Глава одиннадцатая Бедный Лавли!

Однажды я вышел рано поутру и незаметно для самого себя углубился в лес. Лавли увидел меня издали и подошел; но мысли мои были слишком заняты Стеллой, и я не замечал его. Он схватил меня за руку, прошептав:

— Ты страдаешь…

Я прижал его руку к своей груди.

— Ты любишь, — продолжал Лавли, пристально глядя мне в глаза с тревогой и участием. Его слова болезненно задели самые чувствительные струны моего сердца.

— Ты любишь! О, горе тебе, горе всем, кто любит в этом мире!

Сердце его было разбито — в голосе слышалась глубокая боль, и когда эхо повторило эти зловещие слова, они прозвучали как мучительный стон, и кровь у меня в жилах застыла от ужаса.

— Да, горе всем, кто любит! Знакома ли тебе эта пагубная страсть, что терзает и сжигает душу, что заглушает в нас все лучшее, причиняет людям столько страданья? Пил ли ты уже из этого кубка горечи?

Предвидел ли ты, что встретишь подводные камни, о которые неминуемо разобьется твой челн? Когда кровь мою зажгла первая вспышка страсти, я, как и ты, доверчиво улыбался грядущему, убаюкивая себя мечтами о счастье; но то были детские грезы, ибо на свете нет счастливой любви.

Напротив, погляди, как все вокруг нас воздвигает ей преграды, как все силы небесные стремятся сокрушить ее и злой рок клеймит ее вечным проклятием!

Погляди, как все вступает в заговор, чтобы отравить ее безмятежность, осквернить ее чистоту и превратить нежные ее услады в мучения!

Представлял ли ты себе когда-нибудь свою возлюбленную на смертном одре? Вообрази: вот она борется с неумолимыми страданиями, с подступающей к ней смертью, стараясь удержать ускользающую жизнь; она протягивает к тебе руку, но рука ее уже не встретит твоей; она обращает к тебе взгляд, но уже не увидит тебя; она испускает вздох, за которым уже не последует другого…

— Довольно, Лавли, — воскликнул я, — ты разрываешь мне сердце!

— О, если б знал ты безумие ревности, о, если б ты оплакивал когда-нибудь свою обманутую любовь и мог бы сравнить эти пытки с тем жгучим горем, которое испытываешь, рыдая над прахом возлюбленной, — эта картина, заставившая тебя побледнеть, показалась бы тебе отрадной, как весеннее утро.

Нет, быть отторгнутым от половины души своей мрачным вероломством, вопрошать сердце, которое не помнит уже о прежних чувствах, подавлять в груди своей рыдания в то время, как грудь изменницы дрожит от страсти под поцелуями нового возлюбленного, томиться в одиночестве и знать, что она живет ради другого, быть одному, когда она с ним, — вот предел несчастья!.. Задумайся на мгновение! Кто знает, не встречает ли она в эту минуту твоего соперника?.. Кто знает, не венчает ли она его теми же цветами, что ты сплетал для нее накануне, не трепещет ли она в его объятиях в приливе преступной нежности?

— Лавли, — сказал я, отталкивая его, — оставь меня! Ты делаешь мне больно!..

— Ты не любишь меня больше, — прошептал Лавли.

— Да, я больше не люблю тебя!.. — вырвалось у меня, и я тотчас же проклял себя за эту ложь; но Лавли был уже далеко.

Сознание своей вины еще и доныне терзает мое сердце! Он страдал, а я обидел его… Рассудок его помутился, а я усилил его страдания. Вот уже два дня, как он блуждает по горам, позабыв о мирном своем приюте, а я не протянул ему дружеской руки…. Я оскорбил его печаль, я безжалостно оттолкнул его… Как ужасно сознавать свою неправоту перед тем, кого любишь, как тяжко вспоминать об этом!

Потом он простил меня, но я никогда не прощу себе этого. Лавли, я плачу, и вот эта слеза — тоже слеза раскаяния!

Он долго не приходил домой; каждый вечер я звал его, но он не откликался; и я возвращался один, скрывая свою тревогу от его матери.