Измена. Острые грани правды

Глава 7

Больница за два дня стала своим личным, стерильным адом. Я изучила каждую трещинку на потолке своей палаты, каждый звук за дверью — скрип каталок, приглушённые голоса медсестёр, плач из других палат. Внутри всё было сжато в один тугой, болезненный комок ожидания. Я почти не спала, прислушиваясь к тишине в собственном теле, боясь дышать, чтобы не спугнуть чудо.

Кабинет УЗИ был погружен в полумрак, нарушаемый лишь холодным сиянием монитора и тусклой лампой над кушеткой. Я лежала на спине, обнажив живот, и чувствовала, как по коже бегут мурашки — не столько от прохлады, сколько от страха. Холодный, скользкий гель заставил меня вздрогнуть.

— Расслабьтесь, — безразлично бросил врач, усаживаясь на вращающийся стул.

Но расслабиться было невозможно. Всё моё существо было сжато в один тугой, болезненный комок ожидания. Я впилась взглядом в потолок, стараясь не смотреть на врача, боялась увидеть в его лице приговор раньше времени.

Прикосновение датчика было похоже на прикосновение лезвия — точное и безжалостное. Он водил им по липкому от геля животу, слегка надавливая. На экране плясали тени, переливались серые пятна, лишённые смысла для моего непосвящённого взгляда. Но для врача это была книга, и он медленно, мучительно медленно перелистывал её страницы.

Тишина в кабинете стала звенящей. Она давила на уши, густела, как сироп. Врач замер, приблизился к экрану, снова повёл датчиком.

Щёлк. Щёлк.

Моё сердце в груди замирало в такт этим щелчкам, замирало и бешено колотилось, когда он отодвигался, не сказав ни слова.

«Ну давай, малыш» — мысленно взывала я, обращаясь к крошечной жизни внутри себя.

Врач снова наклонился, его брови сдвинулись. Он прижал датчик сильнее, почти больно, и застыл.

Его лицо изменилось. Напряжение в уголках губ смягчилось.

— Так… — протянул он, и в его голосе впервые появилась какая-то нота, отличная от профессиональной отстранённости. — Слушайте.

И в этот миг из динамика, тихо, словно из очень длинной трубы, донёсся звук. Сначала это было просто быстрое, ритмичное шевеление, похожее на трепет крыльев пойманной бабочки. Но с каждым ударом оно набирало силу, становилось яснее, увереннее.

Тук-тук-тук-тук.

Быстрое, как барабанная дробь, отчаянное и живое.

Это было сердцебиение.

Слёзы брызнули из глаз мгновенно, горячие, солёные, очищающие. Я засмеялась сквозь них, истерично, счастливо, не в силах сдержать рыдания облегчения. Я плакала, глядя в потолок, плакала, пока вытирала живот. Плакала, когда вышла из кабинета.

Это был не просто звук. Это был целый мир, вернувшийся ко мне. Моя крошечная вселенная, которая оказалась сильнее всей этой грязи и предательства.

— Выпишите меня, пожалуйста, сегодня, — умоляла я, едва успокоившись, схватив врача за рукав халата.

— Завтра утром, по правилам, — отнекивался он.

— Я чувствую себя прекрасно! Умоляю! Мне нельзя здесь оставаться.

Это была правда. Эти стены теперь душили меня. Но и ложь — потому что идти мне было некуда. Дома больше не существовало. Семья оказалась на стороне мужа. Но даже бомжом, на улице, я не могла оставаться здесь ещё одну ночь.

Я выиграла этот бой. Подписала бумаги об отказе от дальнейшего наблюдения под укоризненным взглядом медсестры.

Стоя на крыльце больницы с двумя пластиковыми пакетами, в которых был мой скарб, я ощущала странную смесь эйфории и полнейшей потерянности.

Позвонила Оле, подруге ещё с институтских времён, с которой мы последний год виделись пару раз. Голос у неё был сонный, но ответила сразу.

— Оль, можно я у тебя переночую? Пару ночей. Мне некуда больше.

Пауза. Короткая. Но не осуждающая.

— Конечно, приезжай.

Больше мне ничего и не было нужно.

Я ехала в метро, прижимая к груди пакеты, будто в них было что-то бесценное. А внутри стучало. Стучало! Я улыбалась как сумасшедшая чужим людям в вагоне.

В голове понемногу складывался план. Найти работу, которая оплатила бы самое крошечное скромное жильё и самую простую жизнь с малышом. Придётся много работать. Я не тешила себя иллюзиями, что будет легко. Я понимала, что мне будет очень непросто. Но это цена свободы.

Уже у Олиной двери, я набрала маму. Просто чтобы узнать про Бусю. Если Оля позволит, я заберу его. Но а пока я должна знать, что с ним всё хорошо.

Голос у мамы был странный, виноватый, уклончивый.

— Ну, он… вроде ничего. Поправляется.

Я всё поняла. Всё стало ясно по одному её «вроде». Они не лечили его. Или случилось что-то ещё.

— Я сейчас приеду, заберу его, — сказала я твёрдо.

— Нина! Вадим…

Снова она завела пластинку о Вадиме. При первом же упоминании его имени я положила трубку.

Я не могла оставить Бусю у мамы. Его нужно забрать.