Изумрудный дождь

Глава 29

Март 1899 года

— Всем доброе утро!

Элиот Синклер Монро вплыла в столовую. С ослепительной улыбкой она наклонилась и поцеловала мужа в лоб.

Чарлз Монро отложил в сторону утреннюю газету и встал со своего места, чтобы отодвинуть для жены стул.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Великолепно! — отозвалась Элли, расстилая на коленях салфетку и с наслаждением вдыхая запах, шедший от стоявшего перед ней блюда с тушеным картофелем и яичницей с ветчиной.

Ее шелковистые белокурые волосы были подняты надо лбом и собраны на затылке в элегантный пучок, перевязанный голубой шелковой лентой. Она по-прежнему была стройна, невзирая на обильные завтраки, до которых была большая охотница. На ней было простое домашнее платье из мягкой шерстяной ткани. Впрочем, простота стиля теперь как раз начала входить в моду. От природы грациозная и очаровательная, жена Чарлза Монро — сына Руперта Монро, владельца процветающего издательского дома Монро, — пользовалась большим успехом в свете. Несмотря на то что Монро были из нуворишей и никогда не бедствовали, на них сейчас свалилось действительно несметное богатство. Руперт стоял на страже «новой респектабельности» своей семьи как если бы она была фамильным достоянием. И Элли по мнению и мужа, и свекра, была весьма ценным вкладом в него.

— Ты сегодня прямо сияешь, — заметил Чарлз, неторопливо опуская свое дородное тело на стул.

— Так утро такое прекрасное! — рассмеялась Элли. — Правда, немного прохладно, да это и к лучшему. Я как раз собиралась выбраться в город и навестить Ханну, Барнарда и Джима.

— Отличная мысль, — похвалил Чарлз, откусывая хорошо обжаренный тост.

Несколько минут завтрак проходил в тишине, затем Элли поинтересовалась:

— Что новенького в мире, дорогой?

— Ничего примечательного, одни сплетни, — проворчал Чарлз, с вожделением поглядывая на хрустальную вазочку с земляничным вареньем. — Сколько лет прошло, а им все неймется — опять вспомнили про этого мерзкого М. М. Джея.

Рука Элли, протянутая за очередным бисквитом, замерла. М. М. Джей? Она натянуто улыбнулась.

— Надо же, этот выродок снова всплыл на поверхность! Неймется! Все славы хочется! — продолжал разглагольствовать Чарлз, не заметив изменившегося настроения жены. — Я видел несколько его картин пару лет назад. Это был какой-то ужас! Примитивная мазня.

И такая уважаемая газета, как «Таймс», опускается до рецензии на эту дрянь! Просто позор!

Окна столовой выходили в сад их нового, отстроенного в романском стиле особняка на Пятьдесят девятой улице. Правда, к тайному огорчению Элли, стоял он буквально в нескольких шагах от дома родителей мужа, где они до последнего времени и жили. Да Бог с ними, с этими несколькими шагами, утешала себя Элли. По крайней мере у нее наконец есть свой домашний очаг. До последнего времени жизнь ее шла прекрасно или хотя бы так, как хотелось.

Каким же образом спустя столько лет появилась новая картина М. М. Джея, удивлялась она, и сердце у нее замирало от нахлынувших воспоминаний. Она подняла глаза, увидела в дверном проеме своего сына, и М. М. Джей вылетел у нее из головы.

В глазах молодой женщины вспыхнула мгновенная беспредельная радость. Она никогда не думала, что сможет так полно, беззаветно и безоговорочно любить. Мальчик стал ее жизнью со дня своего появления на свет, когда она впервые прижала к груди его крохотное теплое тельце.

— Джонас! — весело воскликнула Элли и широко раскрыла руки навстречу сыну.

Малыш проковылял в комнату и, запнувшись за край ковра, чуть не упал. Но сумел удержаться на ножках и радостно засмеялся своему успеху.

— Мама! — обрадованно крикнул он, когда она подхватила его на руки и усадила себе на колени.

— Как поживает наш крепыш? — спросила она взъерошив его иссиня-черные волосы и с улыбкой глядя в ярко-голубые глазенки.

— А где его няня? — требовательно поинтересовался из-за стола Чарлз.

Ликующая улыбка Джонаса тут же увяла, и он посмотрев исподлобья, покрепче прижался к матери.

— Иду, иду! — На пороге появилась мисс Хобарт. — Нет, вы только подумайте: самый настоящий чертенок! — сквозь смех проговорила она. — Только отвернулась, а его уже и след простыл — потопал за своей мамочкой.

Отвращение к М. М. Джею сменилось на лице Чарлза недовольным выражением при появлении Джонаса. Элли теперь легко замечала это недовольство. А когда муж молча встал из-за стола и вышел из столовой, она еще крепче прижала к себе сына. Вскоре громко хлопнула входная дверь. Чарлз отправился в контору.

«Господи, если бы все могло решиться само собой», — в сотый раз печально подумала Элли. Она честно пыталась что-то сделать. Она пробовала любить Чарлза так, как ему хотелось. Но того, что она отдавала ему, всякий раз хватало очень ненадолго.

Поначалу, когда она была беременна, Чарлз не раздумывая женился на ней и был нежно заботлив, стараясь угождать каждому ее желанию. Обещал, что со временем она полюбит его так же сильно, как он любит ее. И Элли по-своему глубоко и искренне любила мужа. В спорах с родителями он всегда вставал на ее сторону и никому — даже своим отцу и матери — никогда не сказал, что ребенок не его. Все шло просто замечательно, пока в этот мир не пришел Джонас, со своими черными как смоль волосами и удивительно голубыми глазами. И все переменилось.

После рождения Джонаса Чарлз и Элли жили под одной крышей и, хотя спали в разных спальнях, сохраняли сдержанные дружеские отношения. Как только Элли немного оправилась после родов и Чарлз стал исполнять свои супружеские обязанности, мысль о том, что у его жены ребенок от другого мужчины всякий раз лишала его желания. Через полчаса после ухода Чарлза к дому подкатила богато отделанная светло-коричневая карета, и Элли с Джонасом отправились на Шестнадцатую улицу. Барнард и Ханна поженились через месяц после свадьбы Элли и с тех пор жили в ее доме.

— Элли! Джонас! — просияв от радости, воскликнула Ханна.

— Ана! Ана! — запричитал Джонас и потянулся к ней.

Барнард встал из-за мольберта и подошел к ним:

— О, кто это к нам приехал?

— Бада, Бада! — пронзительно закричал мальчуган и успокоился, лишь оказавшись на руках у дяди Барнарда.

— Каким ветром вас занесло к нам сегодня? — ворчливо поинтересовался Барнард и умильно поцеловал Джонаса в макушку.

— Повод есть, — сохраняя внешнее спокойствие сказала Элли. — Сегодня утром в «Таймс» напечатана одна любопытная заметка.

— Какая еще заметка? — удивился Барнард. Он опустил Джонаса на пол и вытащил из кармана традиционный приз — мятную пастилку. Джонас взвизгнул от восторга.

— Сколько раз можно просить не закармливать его конфетами! — возмущенно сказала Элли. — И не строй из себя дурачка. Я все равно не поверю, что ты не читал заметку Эйбла Смайта. Барнард в изумлении воззрился на Элли:

— Эйбл Смайт разразился очередной статейкой? Элли, так я еще не видел утренней газеты. — Он бросил на жену осуждающий взгляд: — Ты же сказала, что ее пока не приносили. Ханна явно смутилась.

— Да я как раз собиралась тебе ее отдать! — виновато воскликнула она и неохотно вытащила газету из вязальной корзинки.

Барнард сразу раскрыл ее на третьей странице и внимательно прочел заметку. Потом так же внимательно перечитал.

— Неплохо, — наконец пробормотал он.

— Послушай, Барнард! — едва не сорвалась на крик Элли. — Как это могло случиться, а? Не ты ли обещал, что больше никогда не прикоснешься к моим картинам.

— Так я и не трогал их!

— Тогда кто это сделал?

— Я.

Все обернулись к лестнице.

— Хим, Хим! — залепетал Джонас и радостно обнял ногу Джима.

— Ты?! — ахнула Элли, не веря своим ушам. — Джим, ты отнес мою картину в картинную галерею?

— Да! — гордо ответствовал Джим и присел на корточки, чтобы поздороваться с самым маленьким гостем.

Элли стало дурно. С того момента, как Чарлз упомянул о заметке, она в глубине души надеялась, что вышла какая-то ошибка. А если и не ошибка, то статья не имеет к ней никакого отношения. И чем ближе подъезжала она к Шестнадцатой улице, тем лихорадочнее крутились у нее в голове сотни возможных объяснений случившегося. Кто воспользовался ее вымышленным именем, чтобы нажить сомнительный капитал на дурной славе? Владелец картинной галереи, пытаясь поправить пошатнувшиеся дела, выставил в качестве приманки старую картину? Та единственная картина, которую она написала за эти два с половиной года, в картинную галерею попасть никак не могла. Но все ее надежды пошли прахом от простодушного признания Джима.

Элли охватило чувство нереальности происходящего. Мир не мог рухнуть во второй раз. Пусть ее жизнь с Чарлзом далека от идеала, но сколько сил она положила на то, чтобы эта жизнь состоялась. И хотя Чарлз заставил ее продать свой магазин, чтобы она тем самым стала полностью зависеть от мужа, такая жизнь Элли вполне устраивала: она была упорядоченной и давала чувство безопасности. И вдруг этот несчастный выпуск «Таймс».

— Джим, ну зачем ты это сделал? — спросила она, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. Джим посмотрел на нее снизу вверх:

— Я тут познакомился с одним парнем, он любит красивые картины. У него целый магазин, где он вывешивает их, чтобы все приходили и смотрели. Я ему сказал, что у меня дома есть очень красивая картина. Я ее ему принес, он посмотрел и сказал: «0-го-го!» — Джим расплылся в гордой улыбке. — Она ему до смерти понравилась!

У Элли от удовольствия, которого она не смогла скрыть, заколотилось сердце. Но она тут же решительно обуздала свое воображение. Какая разница, кто и что думает про ее картины. Главное — не разрушить свою жизнь во второй раз и уже навсегда.

— Смотри, Элли, — вмешался Барнард, тыча пальцем в газету, — он пишет, что ты пробуждаешь у зрителя чувства. — Барнард даже присвистнул от таких возвышенных слов. — Сколько раз я говорил тебе, что ты прекрасная художница? Когда же ты наконец согласишься с этим? И вот еще что. Когда ты вернулась к живописи, я понаблюдал за тобой. Знаешь, давненько уже я не видел такого вдохновения.

— Это правда, Элли, — добавила Ханна. — Мы говорили об этом с Барнардом. Без своих картин ты медленно погибала.

Элли, прижав руку ко рту, отвернулась. Около месяца назад ее начало снедать острое желание взять в руки кисть, сесть перед чистым холстом и начать писать. После замужества она не написала ни одной картины и действительно чувствовала себя обделенной. Единственной отрадой в ее жизни был сын. И этого вполне хватает, мысленно твердила себе Элли все эти годы. Для женщины и матери нет большего счастья, чем воспитание ребенка.

Но, несмотря на все эти увещевания, несмотря на безграничную любовь к Джонасу, глубоко в душе она знала, что ей этого мало. Элли рвалась к мольберту. И в конце концов она пришла в дом на Шестнадцатую улицу, поднялась к себе в мастерскую на третий этаж и начала писать картину. И мир вокруг потихоньку начал обретать гармонию.

Стоя сейчас в прихожей и боясь за свою внешне благополучную жизнь, Элли не могла отрицать, что, вернувшись в искусство, она в буквальном смысле вернулась в жизнь. Но причина возврата к живописи лежала далеко за пределами простой радости от рисования. В тот день Элли внезапно проснулась с ощущением, что она должна начать писать.

— Я не понимаю, — тихо проговорила Элли. — Честное слово, я не понимаю, с какой стати снова взяла руки кисти.

— Да плевать на это! — воскликнул Барнард. Он подошел и по-отечески положил руки ей на плечи. — Пришло время вернуться, вот ты и вернулась. Вдохновение сильнее тебя, Элли. — Он запнулся, но все же договорил: — Думаю, пора серьезно подумать о персональной выставке, моя дорогая.

— Что?! — отпрянула Элли.

— Персональная выставка — вот что. Насколько я помню, это было твоей самой заветной мечтой.

— Да ты что! Я не могу! — с трудом выговорила она.

— Брось, Элли, можешь! Посмотри, во что ты превратила свою жизнь. У тебя больше нет магазина. А чем ты занята? Да ничем, всякой чепухой.

— У меня есть сын, и ты, и Ханна, и Джим!

— Ты что, полагаешь, этого достаточно? Ошибаешься! Да, ты нас всех очень любишь. Но все эти годи одна частичка твоей души увядала и увядала. Пиши картины, Элли. Чем больше, тем лучше. И покажи раз и навсегда, на что ты способна, пусть даже под именем М. М. Джей.

— А как? Как мне это сделать? — прерывающимся от волнения голосом спросила Элли.

— Это будет непросто. Я сам этим займусь. — Барнард бросил взгляд в сторону Джима. — Обещаю, что буду за ним присматривать. Без моего ведома ни одна картина не покинет этого дома.

— Но я…

— И вот еще что, — как бы не слыша, продолжил он. — Как и раньше, клянусь, ни одна живая душа не узнает, кто написал эти картины.

— Барнард, как ты можешь давать такие обещания?

— Элли, предоставь это мне. По части секретности я просто непревзойденный мастер. Переживай за свои картины. Остальное сделаю я. Что ты на это скажешь?

Элли перевела дыхание. Боже мой, снова творить, писать картины — это была пьянящая мысль, и на какой-то момент она поверила во все. Но если она этим займется, то к чему придет? К спасению или к очередному падению?

По правде говоря, Элли знала, почему вернулась к своим картинам. Из-за Николаса. В то раннее утро она проснулась с мыслью о Николасе. Она его почувствовала вновь. Как будто он был рядом. И хотя с тех пор, как он уехал из Нью-Йорка, Элли ничего о нем не знала, она думала о нем постоянно. Достаточно было одного взгляда на сына. Джонас удивительно похож на отца. Она радовалась этому всей душой и всей душой сердилась на это. Облик мальчика заставлял ее лгать. Всякий раз, когда замечали несходство ее сына и мужа, она вынуждена была объяснять, что родители ее были голубоглазыми и черноволосыми. Элли не помнила, как выглядела ее мать, но ее отец был блондином с карими глазами. Ради сына она была готова на любую ложь.

Когда Джонас немного подрос, Элли перестала брать его с собой в город. Он проводил дни то дома, то здесь, на Шестнадцатой улице. Месяцы шли, и Элли все сильнее боялась, что в конце концов откроется, кто настоящий отец Джонаса. Она часто задавалась вопросом, не подозревает ли об этом Чарлз. Но если он о чем-то и догадывался, то ни разу не обмолвился об этом.

Элли каждую ночь на коленях горячо благодарила Бога за то, что Чарлз так ей помог. Но она благодарила Его и за то, что муж не прикасается к ней. А так хотелось почувствовать на грудях знакомые мужские руки, так хотелось обнять того, кого она не перестала любить. Господи, возможно ли такое? Прошло больше двух лет, а она по-прежнему томилась по Николасу так, будто только вчера он любил ее, одарив Джонасом.

«Николас, — неслышно прошептала Элли. — Если бы ты только мог увидеть то совершенство, что мы зачали в любви. Если бы только ты мог увидеть своего сына».

Она тяжело вздохнула и закрыла глаза: «Ники, ты счастлив? Есть ли у тебя семья? А твои дети похожи на тебя?»

Ники, где ты?

Глава 30

Николас небрежно смял «Нью-Йорк таймс» и отложил газету в сторону. Окна снаружи были подернуты морозом, но в хорошо натопленной комнате холода не чувствовалось. Лениво откинувшись на спинку кресла, он обвел глазами свой кабинет. В доме на Пятой авеню за время его отсутствия мало что изменилось. Он вернулся месяц назад и нашел Нью-Йорк совершенно таким же — те же толпы на улицах, та же суета.

Уехав на такой долгий срок, он наивно полагал, что за это время многое изменится. Но впечатление было такое, что все шло прежним, давно заведенным порядком, а изменился только он сам.

В стекле книжного шкафа Дрейк заметил свое отражение. Внешне он изменился мало. Легкая седина на висках — вот, пожалуй, и все. Но стекла шкафов не отражают душу. Душа его была мертва.

Там было пусто и стоял ледяной холод. Он часто думал о себе, как о пустой оболочке. Таким он был до того, как встретил Элли. Хотя сейчас Николас был намного богаче, чем до своего отъезда, радовало это мало. Он уехал сначала на Карибские острова, потом в Италию. Занялся экспортом — оливковое масло оказалось настоящей золотой жилой. Чем больше он зарабатывал денег, тем легче становилось заработать еще больше.

И никаких вложений капитала в строительство, никаких планов городских застроек. Разъезжая по Европе Дрейк поражался потрясающей архитектуре городов и порой мечтал, что когда-нибудь построит нечто подобное. Но дальше этой мысли дело так и не пошло. Ему больше не хотелось заниматься строительством. Он не хотел вспоминать.

Но с памятью ни один человек не в силах справиться. Не справлялся и он. Забыть было невозможно. Элли. Всегда и везде. Как сладкий сон, обернувшийся ночным кошмаром, который выжег все у него внутри, оставив после себя пепелище.

Первый слабый проблеск возвращающегося чувства он испытал несколько минут назад, когда читал заметку о М. М. Джее. С чего бы это? Почему в груди шевельнулся интерес к этой заметке о каком-то скандальном и явно ненормальном художнике?

Он признался себе, что этот интерес был у него всегда — с самой первой заметки Эйбла Смайта. Художник чем-то приворожил его. В дверь постучали. — Входите, — отозвался Николас. В кабинете появился худой человек с большой головой и шапкой густых рыжих волос. Генри Браун, его новый помощник.

— Доброе утро, сэр, — вкрадчиво поздоровался он. — Как вы себя сегодня чувствуете?

Николас посмотрел на Брауна со скрытым неудовольствием. За прошедший месяц Генри показал себя знающим, трудолюбивым и упорным работником. Правда, слишком веселым на вкус Николаса. Но что-либо менять было уже поздно. К тому же Николас не мог позволить себе увольнять работника лишь за то, что у того всегда хорошее настроение. Это попахивало самодурством. Так что Генри со своими шуточками и улыбками остался трудиться дальше.

— Как обстоят дела с ремонтом? — спросил Николас.

— В конторе почти все закончено. Еще неделя, и можно будет въезжать. Теперь насчет секретаря в приемную. На примете есть несколько девушек, но я с ними еще не беседовал.

Они говорили о делах почти час, когда в дверь снова постучали.

— Миссис Уэлтон, сэр, — расплывшись в улыбке, объявил Генри с легким поклоном. Он был явно очарован.

— Здравствуй, Николас, — поздоровалась вошедшая Мириам.

Со дня своего приезда в Нью-Йорк Николас виделся с сестрой всего раза три. Глядя на нее, он вынужден был признать, что не все осталось прежним. Мириам изменилась, правда, не в лучшую сторону. Но ему не хотелось ей сочувствовать. Если бы сестра была Шарлотте настоящей матерью , девочка скорее всего осталась бы жива. Николас гнал от себя мысль о том, что Шарлотта была обречена и спасти ее было невозможно. Он до сих пор не простил Мириам то, что та бросила дочь на произвол судьбы и укатила развлекаться в Европу. Правда, та и не просила прощения. В ней не чувствовалось раскаяния заблудшей души. По крайней мере так ему казалось. Поэтому он не обратил внимания на постаревшее лицо сестры, с которого напрочь исчезла улыбка. Муж ее тоже испарился неведомо куда.

Уильям Уэлтон начал бракоразводный процесс через несколько дней после смерти дочери. Потом он уехал за границу, не оставив жене ни цента. И все равно Николас ей не сочувствовал. Он мог позволить себе оплачивать счета Мириам и не давать ей отставать от моды, но на этом его участие в судьбе сестры и заканчивалось.

— Привет, Мириам, — холодно поздоровался он. В глазах у нее мелькнула тень усталости, которая тут же исчезла.

— Видно, тебе не передали мою записку, — заявила она.

— Какую еще записку?

— По поводу обеда. Я хотела пригласить тебя пообедать со мной в воскресенье.

— У меня нет ни времени, ни терпения на приемы, Мириам.

— Никакой это не прием. Мне хотелось, чтобы мы побыли вдвоем.

— Послушай, Мириам, — чуть приподнял брови Николас, — если тебе что-то нужно, просто скажи об этом. Не надо задабривать меня ресторанами.

Она помолчала и с видимым усилием проговорила:

— Мне ничего от тебя не нужно. Я просто пригласила тебя на обед. Больше ничего. Николас бесстрастно посмотрел на сестру:

— Спасибо за приглашение, но я вынужден его отклонить. А теперь извини, у нас с Генри очень много работы.

Помощник был отпущен буквально через несколько минут после ухода Мириам. Николас решил выйти из дома. Ему хотелось вскочить на лошадь и помчаться по полям куда глаза глядят. Но Манхэттен не тропики. Это на Карибских островах он мог скакать на коне день и ночь без отдыха. Туземцы считали его сумасшедшим, и Николасу часто казалось, что они не далеки от истины.

Там Николас мало с кем встречался. Часто он виделся только с Дейдрой Карлайл, досаждавшей ему своей назойливостью. Она не скрывала намерений женить его на себе и считала, что они идеально подходят друг другу. Николас ясно дал ей понять, что придерживается прямо противоположного мнения. Она очень скоро махнула на него рукой и вышла замуж за недавно овдовевшего богатого плантатора.

Он не провел и года на Карибских островах и уехал в Италию. Но в Европе Николасу тоже было неуютно и одиноко. В конечном счете его родиной оставался Нью-Йорк, куда он и вернулся.

Ехать в район Центрального парка, где строительство только началось, не было смысла, и Николас решил пройтись пешком по заснеженным городским улицам.

Поплотнее запахнув пальто и поглубже надвинув на лоб шляпу, он шагал навстречу кусачему ледяному ветру и с наслаждением дышал свежим морозным воздухом Дрейк проходил квартал за кварталом и все отчетливее понимал, что его родной город превратился в место переполненное воспоминаниями об Элиот Синклер. Выругавшись сквозь зубы, расстроенный Николас принялся оглядываться в поисках конки.

Бросив пять центов в прорезь кассы, Дрейк уселся на неудобное деревянное сиденье. Изнуренного вида лошадь с натугой тащила длинный экипаж. Николас совершенно ни о чем не думал и даже был рад оглушительному грохоту железных колес конки. Через некоторое время он соскочил на тротуар, чтобы продолжить путь пешком. Но когда он сообразил, где оказался, ноги его буквально приросли к земле. Перед ним был вход в картинную галерею, где он впервые увидел «Объятия».

Дрейк сразу нашел то самое окно, через которое он смотрел на картину. То самое окно, к которому он прижал Элли, не в силах справиться со своей страстью. Элли и «Объятие». Всегда слиты воедино в его памяти.

Вот почему у него возник интерес к утренней заметке об М. М. Джее. Все из-за Элли. Как всегда, это было совершенно неприемлемо.

— Ошеломительная вещь, верно?

Николас, вздрогнув от неожиданности, быстро обернулся и увидел невысокого лысеющего мужчину.

— Вы правы, — лаконично ответил Николас и снова повернулся к окну, наконец обратив внимание, что там висит совсем другая картина.

— Новая работа Джея. — Мужчина покачал головой. — Такая жалость, что никто не знает художника. Так хочется встретиться с ним и просто поговорить, задать пару вопросов…

— Вы говорите прямо как Эйбл Смайт, — не поворачивая головы, сухо заметил Николас.

В стекло он увидел, как мужчина бросил на него внимательный взгляд.

— Эйбл Смайт — это я. Николас удивленно повернулся к собеседнику:

— Правда? Я читал ваши заметки про этого художника. Эйбл с интересом посмотрел на него:

— И что вы по этому поводу думаете? Джей действительно талантлив или всего лишь непотребный пачкун? Чью сторону вы выбрали?

Николас еще раз посмотрел на картину, вбирая в себя ее бесстыдное, но потрясающее совершенство.

— Как она называется?

— «Томление». По крайней мере я так ее называю. С названием у них здесь всегда проблемы. А с другой стороны, какое еще можно придумать?

Действительно, от картины шел мощный поток чувственности, и другого слова, кроме «томления», нельзя было подобрать.

— Ладно, — оскорблять благопристойных граждан, рисуя вот такое безобразие, продолжил Смайт. — Только посмотрите: наготу женщины прикрывает какой-то жалкий лоскуток, все предельно открыто, одна рука держит грудь, а другая… стремится, так сказать, в весьма укромное место, как бы заменяя руку возлюбленного. — Критик слегка покраснел. — Однако заметьте, каждая следующая картина лучше предыдущей, талант развивается по нарастающей. Помяните мое слово, очень скоро этот художник обретет славу. Последний холст — лучшее тому подтверждение. Сила руки просто завораживает. Такое надолго врезается в память.

— Верно, — согласился Николас.

— Простите, как вы сказали ваше имя? Николас на секунду замешкался.

— Я не представился. Николас Дрейк, к вашим услугам.

— Николас Дрейк? Вы занимались строительством?

— В недавнем прошлом.

— Ах да, кажется, вы надолго уезжали из Нью-Йорка, и ваши планы так и остались планами. А почему…

— Прошу меня извинить, но мне пора, — оборвал его Николас и быстро зашагал по улице. Ему не хотелось объяснять, отчего он забросил свои строительные дела. Лишний раз бередить прошлое ни к чему. Но внутри он безжалостно издевался над собой. Хорош, нечего сказать! Надеялся, что если не утруждать себя ответами на вопросы о прошлом, то можно погрузиться в благословенное беспамятство? Оказалось-то совсем наоборот. Лицо Элли то и дело вставало у него перед глазами, вызывая к жизни мучительные воспоминания. Таинственный Джей, точно переложил на холст переживания Николаса. Томление терзало его. Он сразу возненавидел это чувство, потому что оно свидетельствовало о том, что душа его отнюдь не выжженное пепелище, как ему того хотелось.

Николас пробирался сквозь густую толпу, запрудившую тротуары, и нещадно ругал себя за то, что ноги сами несли его туда, куда он зарекся приходить. «Как мотылек на свечу», — мрачно подумал Дрейк.

Желание увидеть Элли снедало его с того момента, когда корабль вошел в нью-йоркскую гавань. Именно это желание выгнало его сегодня утром на улицу, заставило невежливо оборвать разговор с Эйблом Смайтом. Он хотел не думать об Элли, а увидеться с ней. Ругая себя самым последним дураком, Николас остановился перед такой знакомой дубовой дверью с матовым окошком.

Все в нем кричало: беги, и чем скорее и дальше, тем лучше. Минуты шли, и он наконец решился — поднял Руку и постучал.

Дверь распахнулась.

— Ники!

Николас, оказавшись в медвежьих объятиях Джима, чуть не свалился е обледенелых ступенек.

— Привет, Джим, — сказал он и без особого успеха попытался улыбнуться.

— Ники, это ты! Как я рад! Мы так по тебе скучали!

— Ну что ты, Джим, право… Все в порядке, — в замешательстве проговорил Николас.

— Каждый Божий день я вспоминаю тебя и Шарлотту, честное слово! А когда молюсь на ночь, то разговариваю с Шарлоттой, она ко мне приходит. Я ее просил привести тебя домой, и вот ты здесь!

Джим снова стиснул любимого Ники своими ручищами. Николас слова не мог вымолвить, и не только из-за богатырского объятия своего друга.

— Бьюсь об заклад, тебе тоже не хватает Шарлотты, правда, Ники?

Дрейк вспоминал о малышке каждый Божий день.

— Да, — только смог ответить Николас.

— Барнард с Ханной ушли на рынок, — сообщил Джим и, продолжая без умолку говорить, вернулся в дом, не подумав пригласить Николаса.

С тяжело бьющимся сердцем Николас все же решился и вошел следом. В доме пахло свежеиспеченным хлебом, а после ледяного холода улицы было отрадно попасть в живое тепло. Домашний очаг. Семья. Элли, наверное, у себя наверху?

Джим уселся за стол и начал рыться в жестянке с мраморными шариками.

— Ты сегодня выходной? — спросил Николас, с трудом отводя взгляд от лестницы на второй этаж.

— Выходной?

— Ну да. Ты сегодня не в магазине?

— Да нет. — С важной серьезностью ответил Джим. — Мы больше в магазин не ходим. Мы его продали. Больше шляпок нету.

— Да что ты говоришь? — удивился Николас и кивнул на стоящий в углу мольберт: — Барнард, как я вижу, все рисует?

Джим оглянулся, и вид у него стал такой, как будто до этого он никогда мольберта не видел.

— Еще бы! — рассмеялся он. — Остановиться прямо не может. Говорит, что в один прекрасный день станет знаменитым на весь мир.

Но когда Николас прошел в угол и поднял прислоненную к стене небольшую картину, Джим оборвал смех.

— Не надо, Ники! — воскликнул он и потянулся за картиной. — Поставь обратно! Мне нужно ее унести. Я Барнарду обещал ее убрать!

— Так ты и уберешь, — возразил Николас и, не выпуская картины из рук, осмотрительно отступил на несколько шагов. — Я только посмотрю.

Джим с мученическим выражением лица тяжело опустился на стул. Николас принялся разглядывать картину. Она потрясала мастерством.

— Великий Боже, я и не знал, что Барнард так здорово пишет.

На круглом лице Джима проступило явное беспокойство. Вся радость от встречи с Ники куда-то исчезла. Он вскочил на ноги. Жестянка полетела на пол, и шарики со стуком раскатились по полу. Но он этого даже не заметил.

— Отдай мне ее, Ники!

— В чем дело, Джим?

— Ники, уходи. Отдай мне вот это и уходи. Николас непонимающе посмотрел на Джима, пораженный его отрывисто грубым тоном.

— Тебе больше не надо здесь быть, Ники. Эллн очень рассердится, если узнает. Уходи отсюда. Николас был в затруднении. Он и сам знал, что ему не следовало сюда приходить. И не Джиму было напоминать ему об этом. Он чувствовал, что здесь что-то не так.

— Вообще-то я пришел повидать Элли.

— Нет! — выпучив глаза, выкрикнул Джим. Он вырвал картину из рук Николаса и изо всех сил прижал к груди. — Тебе нельзя ее видеть. Элли очень рассердится.

— Ну так хотя бы скажи ей, что я приходил, — уже холодным тоном продолжал настаивать Николас.

— Ее здесь нет, Ники! Уходи! Мне не надо неприятностей.

Николас заколебался. Желание увидеть Элли подавляло доводы рассудка. И вдруг он понял, что ведет себя как последний дурак. Зачем он вообще сюда заявился? Для чего? А ни для чего. Просто так.

Оказавшись снова на улице, Николас пошел по Шестой авеню, а потом повернул в северную часть города. Он и не думал искать подтверждений тому, что Элли порвала с ним всякие отношения, но только что получил их полной мерой. При этом он ничего не почувствовал. По крайней мере постарался себя в этом убедить. Она вот взяла и вычеркнула его из своей жизни. Ну и что? Он как жил, так и будет жить. Засунув руки глубоко в карманы пальто, Николас все шел и шел, пока не оказался в квартале дорогих магазинов. «Альтман», «Зигель — Купер».Из-за угла выехала богато отделанная карета и остановилась у тротуара. С запяток соскочил лакей в ливрее, торопливо открыл дверцу и помог выйти молодой женщине. Потом Николас на чем свет ругал себя за то, что в то утро нелегкая Понесла его на прогулку, что, выйдя от Джима, он не сообразил дождаться конки, не нанял экипажа, в конце концов. Но в тот момент, когда элегантно одетая стройная женщина ступила на тротуар и, обернувшись к карете, чтобы что-то сказать оставшимся внутри, увидела его, Николас с глупым видом уставился на нее.

— Ники, — ахнула она, выдохнув облачко пара.

— Привет, Элли.

Они стояли друг перед другом, и толпа прохожих обтекала их с обеих сторон.

— Ты вернулся, — сказала она и улыбнулась знакомой, обезоруживающей улыбкой.

— Мне как-то в голову не приходило, что ты знаешь о моем отъезде.

На щеках у нее вспыхнули два красных пятна. Когда последний раз он видел, как краснеет женщина? Это было тогда, когда в его жизнь и сердце вошла Элли.

Несмотря на прошедшие годы, полные обид и разочарований, удивительная красота Элли омыла его душу как целебный бальзам. Она притягивала его своими зелеными глазами, завораживала выбившимися из-под шляпки прядями белокурых волос, влекла угадывавшейся под шубкой стройной фигуркой. Она как была так и осталась для него красавицей, от одного вида которой перехватывало дыхание.

— Как ты поживаешь?

— Полагаю, жаловаться не на что, — ответила она с видом засмущавшейся школьницы. — А ты?

— Все хорошо, — слегка пожал плечами Николас.

— Ты прекрасно выглядишь.

Он готов был поспорить, что она сказала искренне. Это у нее осталось — честно, открыто и прямо в лоб. Боже мой, как же ему не хватало ее все эти годы!

Прошлое куда-то отступило, и Николас шагнул вперед. Он хотел прикоснуться к ней, заключить в объятия и больше никогда не выпускать. Он готов был поклясться, что Элли поняла его желание. Она замерла, губы чуть приоткрылись. Он понял по ее глазам, что она тоже тоскует по его объятиям.

— Простите, миссис Монро, юный господин тоже выходит? — обратился к ней стоявший около кареты лакей.

Для одного раза это было много. Но два слова буквально обожгли: «Миссис Монро». Он не обратил внимания ни на мелькнувший в глазах Элли страх, ни на то, как она торопливо подскочила к карете и захлопнула дверцу.

— Миссис Монро? — Николас посмотрел на нее мертвыми глазами.

Пока она в растерянности стояла, не зная, что сказать, он крепко взял ее за руку и, не обращая внимания на протесты лакея и на слабое сопротивление Элли, стянул тонкую лайковую перчатку.

Массивный золотой ободок на безымянном пальце оказался последним ударом. Все мысли и слова разом вылетели у него из головы. Наконец Дрейк отвел взгляд от ее руки и поднял глаза.

— Ты наконец отыскала своего рыцаря в сияющих доспехах, который построил тебе замок на берегу моря? Или просто я тебе не подошел? — холодно произнес он и с презрением выпустил ее руку. Гнев вернулся — изменившийся, другой, но вернулся и в короткий миг преобразился во что-то превосходящее даже простую ненависть. — Подумать только, я поверил твоим сказкам!

— О чем ты говоришь? — напряженным голосом спросила Элли.

Николас молча посмотрел на нее, потом язвительно улыбнулся:

— Да ничего такого. Просто шутку, ненароком вырвавшуюся у безрассудной женщины, принял близко к сердцу один глупец. Слова были насмешливые, злые, хотя он в равной мере насмехался и над собой. Больно, больно, больно…

— Ники…

— Нет! Нет, миссис Монро, — грубо оборвал он — Меня зовут Николас. Николас Дрейк.

— Мне очень жаль, — проговорила Элли. Краск девичьего смущения покинула ее лицо, уступив место выражению смирения. — Ради Бога, извини.

Он увидел, что взгляд ее исполнен ласковой кротости, и от этого разозлился еще больше. Она никогда не будет его. Она предала его любовь. А он так ее любил!

— Извинить? — ядовито поинтересовался Николас. — За что? Не за то ли, что ты лежишь в чужих объятиях? — Элли побелела как мел, но это его не остановило. — Или тебе очень жаль всякий раз, когда его руки…

— Перестань, Николас. Прекрати это.

— Что именно прекратить, любовь моя? — вкрадчиво переспросил он. — За тобой вроде не водилось привычки смягчать выражения. Почему ты ждешь этого от других?

— Зачем ты все это говоришь? — с болью в голосе, едва слышно выговорила Элли.

Но это лишь распалило Николаса.

— И ты еще спрашиваешь? — безрадостно рассмеялся он. — Подумай хорошенько, детка, если не отказывает память.

Ни слова не говоря, Элли шагнула к карете. Но Николас удержал ее, бесцеремонно схватив за руку. Лакей шагнул было вперед, но спасовал под сверкающим яростью взглядом.

— Подумай о заполненном гостями танцевальном зале. Или об уединенной ночи запретной…

— Хватит! — воскликнула Элли прерывающимся голосом. И тут же, вызывающе вздернув подбородок, уже более спокойно добавила: — Мне ни о чем не надо напоминать. Я ничего не забываю.

Их глаза встретились, и Николас едва не съежился от ее взгляда — столько в нем было боли и разочарования. Но сейчас его мало что волновало, и он резко выпустил ее руку. Он потерял Элли навсегда. Можно было преодолеть все, что развело их в прошлом, но только не ее замужество.

— Можешь верить, можешь не верить, но мне действительно очень жаль, — срывающимся голосом проговорила Элли и решительно захлопнула дверцу кареты.

Кучер привстал на козлах, щелкнул бичом, и роскошная карета, быстро набирая скорость, покатила вперед.

Глава 31

Месяц пролетел как один день. Николас сидел в своей новой конторе и, хотя уже было восемь вечера, не торопился домой. Дел было, как всегда, по горло, и это ему нравилось. Правда, в «Таймс» он прочел, что как раз сегодня вечером в городской картинной галерее будет выставка картин М. М. Джея. Как и прежде, Дрейк и заинтересовался, и удивился. Раньше не выставлялось больше одной картины, и то редко, а тут вдруг вернисаж.

Николас запер контору и попросил кучера отвезти его к картинной галерее. Оказавшись перед знакомым входом, он в очередной раз почувствовал короткий всплеск неуверенности. В голове поплыли воспоминания. Ощущение нежной горячей кожи Элли. Ее неожиданная страстность. Но он безжалостно подавил в себе начавшие было оживать чувства и решительно шагнул через порог.

В галерее яблоку негде было упасть — художники, артисты, поэты. Нью-йоркская богема. И никого из высшего света. Сливки общества предпочитают собственные, закрытые, выставки. Но вниманием Николаса быстро завладели развешанные по стенам картины. И не просто завладели, а потребовали от него полной душевной отдачи. Работы были разные и по сюжетам, и по размерам, но все исполнены живой страсти. В душе у Николаса что-то дрогнуло.

— И как впечатление?

Дрейк с трудом отвлекся от очередного холста и обернулся. Рядом стоял старый знакомый — Эйбл Смайт. Но ответить Николас сейчас просто не мог. Какая-то мысль неотвязно крутилась у него в голове, а он все никак не мог ее поймать.

— Уверен, вы думаете о Джее то же, что и я, — ответил за него Смайт. — Но я совсем сбит с толку. К этим картинам прилагалась записка: «Для публичной выставки». И все! Черт возьми, — возбужденно добавил он, — узнаем мы когда-нибудь автора?

— Может статься, и не узнаете, — примиряющим тоном заметил Николас. Что же такое он пытается вспомнить?

— Если бы только мне удалось его разыскать…

— Да, конечно, — рассеянно отозвался Николас и все свое внимание вновь обратил к картинам.

Он внимательно вглядывался в игру оттенков, фактуру и образность письма. Казалось, каждую из этих картин он уже когда-то видел, более того — давным-давно знал. Он чувствовал, что главное ускользает от него, но что?

И тут Дрейк заметил совсем маленькую картину, как-то затерявшуюся среди других, и замер. «Не надо, Ники! Поставь обратно!»

Наполненные страхом слова прозвучали в памяти так громко и отчетливо, что Николас невольно огляделся в поисках Джима. Естественно, никакого Джима здесь не было, а была лишь картина. Та самая, которую Николас держал в руках тогда, в доме Элли.

Дрейк пришел в сильнейшее замешательство. Он вспомнил тот день, когда в первый раз пришел в дом на Шестнадцатой улице. «Есть даже такие, которые утверждают, что Джей — это я!» Это Барнард. А вот Ханна: «Этому старому козлу не по силам нарисовать один-единственный цветочек даже ради спасения собственной шкуры!»

У Николаса тяжело колотилось сердце. Эйбл Смайт еще о чем-то спросил его, но он и не подумал ответить. Развернувшись, Николас торопливо покинул выставку. Через несколько минут он уже подбегал к дому на Шестнадцатой улице. Дом сиял огнями. Дрейк посмотрел на карманные часы — без четверти девять. Он решительно и громко постучал в дверь. Казалось, прошла целая вечность, пока дверь наконец открылась. На пороге стоял Барнард.

— Николас!

Старик явно не ожидал его прихода. Николас, оттолкнув Барнарда в сторону, стремительно прошел в дом и ринулся в угол, где стоял мольберт.

— Какого черта вы там ищете? — возмутился Барнард. Изумление его уже уступило место гневу и, как ни странно, явному беспокойству.

Николас сорвал с мольберта белое покрывало и диким взглядом уставился на стоящую на нем картину.

— Какой же я дурак, — вымученно проговорил он после долгого молчания.

Все вдруг стало предельно ясно. «Объятие». Картина казалась знакомой, потому что на ней была Элли. И он. Господи, под тем самым дождем. Дрейк вспомнил, как она тогда торопливо сменила тему разговора, как только он заговорил о Джее. Следы краски у нее на пальцах, Вот отчего картины казались такими знакомыми.

Удары сердца молотом стучали в голове. И как по мановению волшебной палочки, выполняющей его желание, входная дверь распахнулась, и он услышал переливчатый смех Элли.

— Барнард, я до сих пор не могу в это поверить! Николас медленно повернулся к ней лицом. Но она уже увидела его, и в ее глазах всплеснулся ужас.

— Ники! — ахнула Элли.

— Да, — ответил он с едва сдерживаемым бешенством, — это я. Удивлена?

— Зачем ты пришел?

— Скажем, из любопытства. Он успел заметить, как она украдкой бросила взгляд на картину Барнарда.

— Верно, — ответил Николас на ее невысказанный вопрос. — Я пришел взглянуть на работы Барнарда.

— Я полагаю, тебе нужно уйти, — взяв себя в руки, твердо заявила Элли.

— Я не могу уйти, не удовлетворив своего любопытства. Ты же не захочешь дать мне уйти… неудовлетворенным, правда?

Николас шел к Элли походкой хищника, пока не приблизился к ней вплотную. Быстро и грубо схватил ее за руку. Когда Элли попыталась вырвать руку, он и не подумал ее выпустить. Не отрывая глаз от лица молодой женщины, Николас сплел свои пальцы с ее и наконец нащупал предательский мозолистый бугорок. Он едва не рассмеялся над своими обманутыми надеждами. Как он надеялся, что ошибся! Тем хуже для него.

— Рисуем, значит, — коротко заметил он полным презрения голосом. — Барнарду помогаем? Элли не отвела взгляда, но и не ответила.

— Да нет, — ответил он за нее, разглядывая ее ногти, — Барнарду мы не помогаем. — Внезапно Дрейк чуть не задохнулся от ее невероятной близости, от ощущения мягкой кожи, от едва уловимого аромата белокурых волос. — Я вот для этого был вам нужен, миссис Монро? — со злобой в голосе спросил он и резко отбросил ее руку. Барнард решительно шагнул к нему:

— Послушай, Дрейк, сию минуту убирайся отсюда, пока я не позвал полицию.

Николас не обратил на него никакого внимания. Его перекошенное лицо стало похоже на уродливую маску.

— Так ты и обнимала меня лишь для того, чтобы лучше прочувствовать момент? Элли побледнела.

— А я-то, дурак, поверил тогда, что ты заявилась ко мне среди ночи, чтобы принести утешение. — Он издевательски захохотал. — Ты и отдалась мне для того, чтобы поточнее изобразить то, что мы разделили друг с другом?

Элли с такой силой стиснула спинку стула, что костяшки пальцев побелели. Барнард от ярости только давился словами и брызгал слюной.

— Может, я был для тебя всего лишь очередным стимулом для творческого вдохновения? — безжалостно договорил Николас.

— Ты подлец, Дрейк. Оставь ее в покое!

— Я не собираюсь оставлять ее в покое! — рявкнул на всю комнату Николас.

Барнард побагровел, сжал кулаки и выскочил из дома. Николас догадался, что старик побежал за полицией. Но сейчас ему было наплевать на все.

— Скажи же мне: оправдал я твои надежды, или другие оказались более удачливыми вдохновителями?

Пощечина застала Николаса врасплох. Судя по выражению лица Элли, для нее это тоже явилось полной неожиданностью. Николас потрогал свою горящую щеку и с холодной, злой улыбкой проговорил:

— Поздновато для жеста, который больше подобает невинной девице.

— Вон отсюда, — потребовала Элли. Ее всю трясло.

— Да вы никак рассердились на меня, М. М. Джей? Или вы предпочитаете называться мисс Джей?

— Я никогда не думала, что смогу тебя возненавидеть. Вообще не думала о таком. Теперь вижу, что ошиблась.

— Очень хорошо. Мне не хотелось бы остаться в неведении относительно того, что мои надежды на ответное чувство сбылись.

— Уходи, — повторила Элли, закрыв глаза. Дрейк почувствовал укол совести. Ему захотелось броситься к ней, спросить, все ли с ней в порядке. Но он обуздал безрассудное желание, несмотря на то что в груди бушевали рвущиеся наружу чувства.

— Пожалуйста, — через силу прошептала Элли, — оставь меня в покое.

С невероятной быстротой Николас схватил ее за руки и рывком притянул к себе.

— А почему ты не оставишь меня в покое? — срывающимся голосом воскликнул он. — Даже если ты использовала меня для своей мазни, зачем заставила полюбить тебя? Страх в глазах Элли исчез, и взгляд ее наполнился уверенностью и силой, пришедшими из неведомых глубин ее души.

— Я за тобой не бегала! Я снова и снова говорила тебе, что у наших отношений нет будущего. Но ты каждый раз не слышал меня. Тебя, как и меня, можно осуждать за то, что мы оказались в таком положении. Будь же мужчиной и прими на свои плечи хотя бы часть ответственности за содеянное.

— Да, поначалу я, может быть, и не отставал от тебя! Но после твоего недвусмысленного заявления на приеме, что ты не хочешь иметь со мной ничего общего, я оставил тебя в покое. И именно ты заявилась ко мне в дом чуть ли не в полночь! А когда я сказал тебе, что согласен на близость, только если это навсегда, ты играючи воспользовалась моей любовью, не побрезговав самой низкой ложью! Все связанное с тобой — одна ложь!

— Это он, господа полицейские! Николас резко обернулся. К нему решительным шагом направлялись два полицейских, около входа стоял торжествующий Барнард. Николас отступил и вытянул вперед руки ладонями вверх. Гнев в нем поутих.

— Нет нужды, господа. Я как раз собирался уходить.

В последний раз бросив взгляд на Элли, Дрейк, преодолев сильнейшее желание заключить ее в объятия, нарочито громко стуча каблуками, прошествовал к двери. Оказавшись на улице, он устремился вперед, сам толком не зная куда.

В конце концов оказавшись на Шестой авеню, Николас нанял извозчика. Буркнув свой адрес, он тяжело опустился на жесткое сиденье и без сил привалился к спинке. Тряска была немилосердная, но он не обращал внимания. Прижавшись лбом к деревянной боковине сиденья, больно ударяясь о нее лбом, он бессмысленно смотрел в ночь.

Николас не заметил, когда экипаж остановился. У возницы терпение закончилось очень быстро, и он ГРОМКО постучал рукояткой кнута о дверцу:

— Эй, мистер , я ночевать тут не собираюсь. Николас потряс головой, вылез наружу, расплатился м направился в дом. Он никогда не был большим любителем спиртного. Но в эту ночь по причинам, в которых ему не хотелось разбираться, он твердо решил напиться. Достав из бара в кабинете хрустальный графин, Дрейк решительно вытащил пробку. Пил он для того, чтобы успокоить боль и унять безумный бег мыслей. Время шло, он пьянел все больше, а толку не было никакого. Сумасшедшая скачка мыслей и чувств продолжалась.

— Прошу прощения, сэр.

Николас как раз снова наполнил бокал до краев.

— В чем дело, Альберт? — Он повернулся к двери.

— К вам посетитель, сэр.

— Скажи, что меня нет дома.

— Простите, сэр, но он говорит, что это очень срочно. Он говорит, что ему нужно с вами поговорить о каком-то Джее.

Рука Николасв стиснула тонкий хрусталь. Помолчав, он распорядился:

— Впусти его.

В кабинет с торжествующим и хитрым видом .вошел Эйбл Смайт.

— Приношу свои извинения, мистер Дрейк. Я понимаю, время позднее, но…

— Что «но», мистер Смайт?

— Но я как раз проходил мимо и увидел в вашем окне свет.

— Мимо проходили? А где же вы живете, Смайт? По соседству с Вандербильтами? Смайт густо покраснел.

— Извините. Если хотите знать, я пришел расспросить вас о Джее. Я столько лет пытаюсь хоть что-нибудь про него узнать!

Николас сделал из бокала с янтарной жидкостью большой глоток и скривился:

— Понятно. Так что вам удалось разузнать про этого пакостника Джея?

— Представьте себе — ничего! Такое впечатление, что его просто не существует.

Николас пьяно хмыкнул, отпил еще глоток и изрек:

— Джей существует. Уж я-то знаю!

— Я так и знал! — Эйбл с горящими глазами возбужденно потер руки. — Я знал, что вам наверняка что-то известно. Как вы рассматривали картины, какой интерес к ним проявляли — все говорило мне, что ваш интерес не без причины.

— Сгораете от любопытства, Смайт? — Николас грубо расхохотался. — Черт возьми, ведь я в свое время даже влюбился в Джея!

До Эйбла не сразу дошел смысл сказанного. А когда он понял, то глаза у него полезли на лоб.

— Вы… вы любили мистера Джея? Николас вновь рассмеялся, наслаждаясь замешательством своего позднего гостя.

— О да! И теперь весьма об этом сожалею. — Подняв бокал на уровень глаз, он хитро посмотрел на Эйбла и одним махом допил виски.

— Но это не то, о чем вы думаете.

Забыв про репортера, Николас начал озираться вокруг в поисках бутылки.

— Тогда что это? — выпалил Смайт. Николас обернулся на голос, и комната поплыла у него перед глазами.

— Что вам надо? — заплетающимся языком поинтересовался он.

— Вы только что сказали, — напомнил Смайт, — что то, что я думаю о Джее, неверно. Ах да, этот Джей. Лгунья, предательница. Угасший было гнев разгорелся с новой силой.

— Вы не нашли вашего художника, Смайт, потому что не того искали.

— Не того? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что вы, конечно, искали мужчину.

— И что?..

Николас наконец увидел еще один хрустальный графин, на этот раз с портвейном. Неверной походкой подойдя к столику, он с пьяной решительностью снова налил бокал до краев.

— Да ничего! Просто Джей — женщина. Поняли, Смайт? Женщина! — И Николас с болью в голосе тихо добавил: — Красавица с белокурыми волосами и изумрудно-зелеными глазами, представляете?

— Элиот Синклер! Жена Чарлза Монро! — ахнул репортер.

Николас так резко повернулся к нему, что выплеснул на ковер чуть ли не полбокала.

— А что вы хотите, мистер Дрейк? — пожал плечами Смайт. — Я репортер. Несколько лет назад ходили слухи о вас и мисс Синклер. Я попробовал докопаться до истины. Но вы уехали из Нью-Йорка, и уехали надолго, а она вышла замуж за другого. Я решил, что ошибся. И забросил это дело. Иисусе! — присвистнул он. — Подумать только, Джей оказался женой Чарлза Монро! — Он посмотрел на Николаса: — Вы ее все еще любите? Поэтому и вернулись?

Лицо Николасв приняло угрожающее и холодное выражение.

— Вы начинаете злоупотреблять моим гостеприимством, Смайт.

— Конечно, конечно, — заторопился репортер. — Еще раз простите великодушно, что потревожил вас. Он опрометью выскочил из кабинета. Николас остался один. Голова шла кругом, в груди сидел тугой ком боли.

«Боже мой, что я натворил?» — презирая себя, подумал он. И, размахнувшись, запустил хрустальный бокал в погасший камин.

Глава 32

— Как ты мог? — Мириам стояла на пороге столовой. Николас только что закончил завтракать. Голова просто раскалывалась от боли. Он убеждал себя, что отвратительное самочувствие — результат выпитого вчера в непомерном количестве спиртного. Отчасти это было правдой. Но он только что просмотрел утренний номер «Таймс» и не желал думать о том, что почувствовал, прочитав заметку Смайта. Вину? Стыд? Если бы так. Было глубокое понимание того, что, открыв тайну М. М. Джея, он нанес Элли глубокую и мучительную рану.

— Что я мог, Мириам? — раздраженно спросил Николас.

Сестра с решительным выражением лица шагнула в комнату.

— Вот это! — прошипела она, швырнув ему в лицо газету. — Как ты мог такое сделать?

— Спасибо, но у меня есть свой экземпляр.

— Замечательно! Мистер Дрейк обзавелся собственным экземпляром своего предательства!

— Какое еще к черту предательство! — взревел Николас, вскакивая из-за стола. Стул, на котором он сидел, с грохотом упал на пол.

— Твое, какое же еще! — крикнула в ответ Мириам, ничуть не испугавшись. — Только ты мог рассказать то, что написал этот щелкопер.

— Ты знала?

— Нет! Я узнала об этом, как и все, сегодня из утренней газеты. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что «достоверный источник» — это ты! Ты это сотворил!

— Да с чего ты решила, что это я?

— Потому что ты единственный, кто так ненавидит Элиот Синклер, что готов пойти на все, чтобы побольнее обидеть ее!

У Николаса на скулах заиграли желваки.

— Я не старался ее обидеть! Ну а если даже и так, тебе-то какое дело?

Мириам посмотрела на него странным взглядом.

— Я много раз жалела, что ты мой брат. Но никогда так сильно, как сейчас. Ты достоин порицания, Николас Дрейк. — Она вздернула подбородок и стала смотреть поверх его головы в окно. Потом плечи Мириам поникли, и с изменившимся лицом она тихо спросила: — Отчего одна-единственная семья наплодила так много равнодушных и бессердечных людей? — Она посмотрела брату в глаза и с мольбой спросила: — Николас, почему она это сделала?

Он непонимающе уставился на нее.

— Я о маме, — пояснила Мириам. — Почему она покончила с собой? Ты же знаешь ответ. Стены комнаты вдруг начали смыкаться вокруг него.

Дрейк посмотрел на сестру.

— Почему я должен это знать? — сдавленно спросил он.

— Я тогда поняла по твоим глазам. Пусть я была ребенком, но уже хорошо тебя знала, я молилась на тебя и очень любила.

«Вот как? Может быть, она и правда любила меня?» — неожиданно для себя подумал Николас.

— Николас, пожалуйста. Я всегда чувствовала, когда у тебя было что-нибудь не так. Скажи мне, что ты знаешь. В наступившей тишине было слышно только громкое тиканье настенных часов.

— Ты ошибаешься. Я понятия не имею, отчего мама покончила с собой, — солгал Николас.

Элли сидела в своей комнате и смотрела сквозь прозрачные тюлевые занавески в окно, на толпу, собравшуюся перед особняком из гранита и мрамора, в который она вложила столько сил. По саду шныряли репортеры, равнодушно затаптывая посаженные ею цветы и недавно подстриженные газоны. Но она этого не замечала. Душа ее омертвела.

Николас рассказал.

Элли понимала, что здесь нечему удивляться. Он по праву ненавидел ее. Она страшно его обидела. Вот он и отомстил. Но, отыгравшись на ней, он причинил неприятности и многим другим людям. Впервые Элли вынуждена была признать: Николас оказался прав, сказав, что она его очень плохо знает. Как она могла так ошибиться в горячо любимом человеке?

Ей пришла в голову безумная мысль, что все ее несчастья — это последствия любви к Николасу Дрейку. Она уже решила, что ее разбитая жизнь начала потихоньку устраиваться. У ее сына было законное имя, а сама она обрела уверенность, снова начав писать.

Да, она повела себя глупо, забыв про ультимативные требования своего мужа. И никогда себе не простит, если ее легкомыслие навлечет неприятности на сына. — Элли! — резко обратился к ней Чарлз.

Она не ответила, а продолжала смотреть в окно с любопытством разглядывая незнакомые лица людей высматривающих М. М. Джея. «Как странно, — подумалось ей, — я — и вдруг знатная дама»..

— Я жду, Элли! — пришел в ярость Чарлз. Поняв, что муж не оставит ее в покое, она с трудом перевела взгляд с толпы под окнами на него.

— Что ты хочешь от меня услышать, Чарлз? Кровь бросилась ему в лицо.

— Скажи, что все это неправда!

Элли вздохнула и снова повернулась к окну:

— Я не стану тебе лгать.

— Вот как? Все эти годы ты только и делала лгала. Отчего такая перемена?

Вообще-то она никогда не утверждала, что не занимается живописью. Но входить в бессмысленное обсуждение деталей ей не хотелось. Пусть будет так, как хочет он, пусть считает, что она все время лгала. В любом случае правда вышла наружу и назад пути нет. Неожиданно Чарлз рухнул перед ней на колени и принялся ловить ее руки.

— Скажи им, что это неправда. Мы выкрутимся.

Дай Смайту достойный ответ, Элли. — Он умоляюще посмотрел на нее: — Я люблю тебя. И буду всеми силами защищать, если ты опровергнешь то, что написано в газете. Она провела рукой по его щеке:

— О, Чарлз…

— Элли! Элли!

В комнату ворвался Джим. Он дышал так тяжело, как будто всю дорогу бежал.

— Что случилось, Джим?

— Это посыльный, это точно посыльный! Чарлз поднялся с колен и подошел к Джиму.

— О чем ты говоришь? — требовательно спросил он.

— Картины! Из подвала! Их украл сегодня утром посыльный!

— Я ничего не понимаю! Элли оцепенела.

— Да посыльный, который принес продукты с рынка. Ханна, как всегда, попросила его отнести все на кухню. А теперь прекрасные картины Элли пропали! Барнард велел мне бежать и рассказать об этом вам.

— Черт! — выругался Чарлз. — Там еще были картины? — Он повернулся к Джиму: — А ты где был? Стоял, как всегда, разинув рот?

Джим испуганно отпрянул.

— Не ругай Джима, Чарлз. Это моя вина.

— Господи, вот устроила всем нам веселую жизнь! — хватаясь за голову, в сердцах воскликнул Чарлз. — Надо обо всем рассказать отцу. Ну и разозлиться же он!

Элли хотелось крикнуть мужу, что пора улаживать свои дела самому, а не бегать по всякому поводу к папочке за советом .Да разве сейчас это играло какую-нибудь роль? «Глупо надеяться, что взрослый человек вдруг изменится», — подумала она и вновь окунулась в туман спасительного забвения.

Все последующие дни Элли хранила молчание, и только когда маленький Джонас приходил к ней, шептала ему что-то на ухо, крепко прижимая к себе.

По распоряжению Чарлза ее несколько раз осматривал врач, но Элли не знала, сочли ее безумной или нет. Ей было все равно. Она вдруг разучилась думать.

Николас все рассказал.

Эта мысль безостановочно крутилась у нее в голове, и для других мыслей места не оставалось. Перед глазами стояло перекошенное от злобы лицо Николаса. «Да вы никак рассердились на меня, М. М. Джей? Или вы предпочитаете называться мисс Джей?» Время шло. В дом зачастил свекор, спорил с сыном, громко кричал о чести семьи, об отмененных выгодных контрактах, о подорванной репутации, приобретенной с таким трудом. Все это проходило мимо Элли.

Через неделю после газетной публикации к ней привели семейного адвоката. Он попытался растолковать, что от нее хотят. Но Элли никак не удавалось понять, о чем он, собственно, идет речь. В конце концов адвокат сдался и ушел, оставив на столе пухлую кипу документов. На следующее утро слуги уложили вещи Элли.

Чарлз так и не вышел попрощаться. Она не обиделась, потому что знала, как ему сейчас больно и тяжело. Рвал и метал в основном его отец. Он и настоял на разводе. Руперт Монро был одержим страхом потерять завоеванное положение в обществе. В его понимании Элли покрыла позором их имя.

Стыд жег ей душу. Разведенная. Еще одно доказательство, что она достойная дочь своего отца. Какую глупость она сделала, позволив Барнарду уговорить себя на эту выставку. Но Элли знала, что это неправда. Ей хотелось этой выставки, руки так и тянулись к чистому холсту. Самым постыдным во всей этой истории было ее желание показать людям свои картины. И она не устояла.

Элли покрепче взяла Джонаса за руку и остановила проезжающий мимо экипаж. На пороге дома стояла одна лишь мисс Хобарт, няня Джонаса, и, утирая слезы, махала рукой на прощание. Когда они подъехали к дому на Шестнадцатой улице, в дверях их уже ждали Ханна и Барнард.

— Могу поклясться, что тебя выставил вон его папаша, — заявила Ханна, подхватывая на руки Джонаса.

— И не без основания, — равнодушно ответила Элли.

— В семье надо держаться друг за друга, вот что я тебе скажу.

— В семье не надо обманывать.

— И ты еще их защищаешь! — поджала губы Ханна.

— А почему бы нет? Они ничего не сделали. Во всем виновата я.

Барнард все это время стоял у камина и молча слушал. Выглядел он постаревшим и несчастным.

— Прости меня, — прошептал он.

— Не надо, Барнард. Ты ни в чем не виноват.

— Как не виноват? Я же заварил всю эту кашу!

— Барнард, я взрослая женщина. Могла и не соглашаться.

— Все равно это я начал, когда в первый раз без твоего разрешения отнес картину в галерею.

— Послушай, мы оба прекрасно знаем, что причина совсем в другом.

— Боже мой, Элли, — только и смог вымолвить старик.

Но Элли уже не слушала. Она поднималась по лестнице на четвертый этаж, в комнату, которую почему-то все это время оставляла за собой. «Может быть, я подспудно знала, что вернусь?» — подумала она, усаживаясь в кресло перед окном. Элли решила обмануть судьбу, когда, родив ребенка от одного мужчины, вышла замуж за другого. Вот небеса и поспешили уравновесить чаши весов.

Дни шли однообразной чередой. Озабоченность легла на лица обитателей дома на Шестнадцатой улице. Три года Чарлз содержал Элли, а она содержала остальных. Барнард знал, что все деньги, вырученные за ее шляпный магазин, Чарлз забрал себе и вложил в ценные бумаги, правда, почему-то не на имя своей жены. Когда он сказал ей об этом, Элли была слишком благодарна Чарлзу за все и просто махнула на это рукой.

Теперь, когда денег не стало, Барнард понял, что вести хозяйство надо по-другому. Не откладывая дела в долгий ящик, он подрядился в бакалейную лавку развозить заказы. Джим начал приторговывать поношенными вещами, а Ханна посвятила себя Джонасу. Элли вела дом.

С утра до вечера она что-то мыла, протирала и скребла. И больше ничего. Она ни разу не вышла из дома, все больше молчала. Занималась уборкой. А когда заканчивала и дом сиял чистотой, как пасхальное яйцо, вновь начинала все мыть, протирать и скрести.

— Послушай-ка, Элли, — сказал ей как-то Барнард, — пора с этим кончать.

Он смущенно кашлянул. Элли много лет была для него примером сильной личности, стойкого борца, за чью спину всегда можно спрятаться. Но сейчас они поменялись ролями. Элли сломалась. Она делала вид, что дела обстоят прекрасно, хотя в действительности все говорило об обратном.

— Элли, милочка, — продолжил, собравшись с духом, Барнард, — нам пора подумать о том, как зарабатывать побольше денег. Того, что приносим мы с Джимом, слишком мало.

— Барнард, не волнуйся, все образуется, — ответила Элли с вымученной улыбкой и принялась старательно водить жесткой щеткой по кафелю, который не далее как вчера был вычищен ее до блеска. — Все будет хорошо.

Когда стало известно, что Элли переехала, репортеры и зеваки переместились от особняка на Пятьдесят девятой улице к дому на Шестнадцатой. Через месяц после появления злосчастной заметки сквозь толпу к входной двери дома Элли решительно протолкалась Мириам.

Дверь открыл Джим. При виде Мириам лицо его изумленно вытянулось.

— Миссис Уэлтон? А чего вы пришли? — Он впустил ее внутрь и громко объявил: — Мама Шарлотты пришла.

— Что вам надо, миссис Уэлтон? — резко спросил вышедший из кухни Барнард.

Мириам натянуто улыбнулась. Она ожидала, что ее встретят отнюдь не с распростертыми объятиями. Прежде всего она сестра Николаса Дрейка. А кроме того, когда Шарлотта была жива, она не проявляла к этим людям, мягко говоря, особо теплых чувств.

— Я хотела бы поговорить с Элли. Если можно.

— Очень интересно. И о чем же вы будете с ней говорить? — воинственным тоном поинтересовался Барнард.

По дороге сюда Мириам снова и снова задавала себе тот же вопрос. Она следила за газетами. Все связанное с М. М. Джесм превратилось в грандиозный скандал.

Ныо-Йорк с наслаждением копался в чужом грязном белье. Подвиги биржевых спекулянтов и громкие дела наемных убийц меркли перед великосветской дамой, втайне предававшейся написанию непристойных картин. С каждой новой статьей сердце Мириам болело все сильнее. И сегодня, по какому-то наитию, она взяла и пришла сюда.

— Мистер Уэбб, мне хочется ей как-то помочь. Барнард презрительно улыбнулся:

— Она не нуждается в помощи Дрейков.

— Сэр, прошу вас. Позвольте мне поговорить с Элли.

— Я же сказал: нет! А теперь уходите!

В этот момент со второго этажа спустилась Ханна:

— Барнард, что за галдеж ты устроил… О, миссис Уэлтон.

— Здравствуйте, мисс Шер, — вежливо поздоровалась Мириам.

— Она, видишь ли, пришла помочь, — ядовито сообщил Барнард. — Я предложил ей убираться вон. Ханна сочувственно посмотрела на Мириам.

— Подожди, мой дорогой. Дай-ка я перекинусь парой слов с миссис Уэлтон. Может быть, поднимемся ко мне и поговорим обо всем там? Барнард, пойди проверь, не захлопнула ли я случайно дверь. — Она с деланной озабоченностью оглядела прихожую: — Тут такой беспорядок.

— Послушай, что ты такое несешь? — возмутился было Барнард и осекся.

Мириам была готова поклясться, что они как-то странно переглянулись, после чего старик едва заметно кивнул и затопал наверх по лестнице.

Помолчав, Ханна снова обратилась к Мириам:

— Понимаете, миссис Уэлтон, никто из нас не может ей помочь. Извините, пожалуйста, Барнарда. Он просто оберегает Элли от новых обид.

— Да, я прекрасно понимаю. Заверяю вас, я пришла сюда не с целью обидеть.

— Я тоже так полагаю. А может быть, вы и сможете ей помочь, кто знает?

— Спасибо, что верите мне. Я постараюсь. Мириам поднялась на самый верх и постучала в дверь, на которую ей указала Ханна. В ответ тишина. Тогда она, переведя дыхание, просто повернула дверную ручку и вошла в комнату. Элли стояла у окна и смотрела на улицу. В руке у нее была тряпка.

— Элли, здравствуй. Молодая женщина молчала, даже головы не повернула.

Мириам вздохнула:

— Ты наверняка понимаешь, что позволяешь ему победить.

Она увидела как напряглись узенькие плечи, но опять ни слова в ответ.

— Элли, ты позволяешь другим разрушать свою жизнь.

— Нет, — неожиданно громко ответила Элли. — Мою жизнь разрушила я сама.

— Да твоя жизнь не разрушена! Откуда ты это взяла! Если ты, конечно, не дашь ее разрушить. Кроме тебя, тысячи людей попадают в еще худшие ситуации!

Элли медленно обернулась.

— Я прекрасно знаю, что такое скандал и какое опустошение он несет, — горячо продолжила Мириам. — И чувство горького сожаления мне знакомо не понаслышке. Ты же знаешь, я оставила дочь на попечение брата, которого она едва знала, лишь для того, чтобы поскорее отправиться в Европу и пожить легкой жизнью, которую, как мне тогда казалось, я заслужила. — Ее смех был полон отвращения к себе. — Вернулась я к умирающей дочери.

— В болезни Шарлотты нет вашей вины, — с усталым вздохом проговорила Элли.

— Ты так думаешь? Если бы я вовремя отвела ее к врачу, возможно, она осталась бы жива.

— Врачи сказали, что ее нельзя было вылечить. У Шарлотты была очень редкая форма чахотки. Мириам, вы же знаете об этом.

— Мне что, от этого легче? Моя девочка умерла! Она тяжело заболела. Я очутилась рядом с ней, когда она уже умирала! Я оказалась около ее постели только потому, что Николас силком вытащил меня из Парижа. Как я отбивалась и визжала! Даже если бы я ничем не могла ей помочь, мне надо было быть рядом. Вот за это я себя осуждаю, за это осуждает меня Николас, за это осуждает меня Уильям.

— Шарлотта любила вас и ни в чем никогда не упрекала.

Лицо Мириам жалко дрогнуло, в глазах блеснули слезы:

— Я знаю. Как вспомню ее милое личико на подушке, полные любви глаза, так сердце разрывается. — Вздохнув, Мириам повела плечами. — Ты знаешь, что Уильям развелся со мной?

— Да, и сочувствую. Он поступил очень нехорошо. Так и не повидал Шарлотту перед смертью.

— Так он же мужчина! У мужчин свои правила игры. Хочется думать, что теперь ты это понимаешь. Многие люди возносили тебя до небес как художника, но даже они, узнав, что ты женщина, стали тебя презирать за те же самые картины! — Она покачала головой. — Но я не могу повернуть время вспять… — Элли отвела взгляд. — И ты тоже не можешь этого сделать, Элли. Так что нет никакого смысла продолжать прятаться в этом доме.

— И что же я, по-вашему, должна сделать? Пригласить в гости репортеров? Открыть двери всем любопытным?

— Да нет. Просто выйди из дома, вот и все. Продолжай жить с высоко поднятой головой. Куда подевалась смелая девушка, пришедшая на прием к Николасу под руку с другим мужчиной? Элли на мгновение прикрыла глаза.

— Она умерла.

— Вранье! Здесь она, живая и невредимая. И пора ей заняться тем, что она умеет делать лучше всего, — живописью!

— Живописью? — воскликнула Элли. — Господи, да именно из-за нее и начался весь этот кошмар!

— Именно она и вытащит тебя из этого кошмара. — Элли, ты талантлива. Весь город только и говорит о твоей выставке.

— Они обсуждают скандал вокруг нее, а не мой талант.

— Неправда! Наплевать, что они там о тебе думают как о человеке. В один голос все говорят, что с таким талантом ты можешь достичь мировой известности. Хватит прятаться. Покажи им свою силу. Пора вернуться к мольберту и пора зарабатывать на жизнь своими картинами.

— Боже мой, Мириам! О чем вы говорите? Кто купит мои картины?

— Лучше скажи, кто не купит, — не смогла удержаться от улыбки Мириам. — Кому не захочется повесить у себя в доме скандальную картину М. М. Джея? Может быть, сейчас денежные мешки и воротят от тебя нос, но стоит тебе вернуться и дать им понять, что ты удержалась на ногах, слетятся как мухи на мед! И от заказов у тебя отбоя не будет.

— Я не собираюсь жить на доходы от своей дурной славы.

— Ты будешь жить на доходы от своего таланта! Будешь писать картины. За деньги. Тебе будут заказывать портреты, картины для интерьера. У многих здесь есть деньги, пусть потратят их на стоящее дело.

Наступило молчание. Элли испытующе смотрела на Мириам.

— Зачем вы это делаете? — спросила она наконец. Настал черед Мириам отвести глаза.

— Наверное, потому, что я не умею постоять за себя. А если ты борешься — нет, когда ты борешься и когда побеждаешь, — то даешь надежду всем, кто пришелся обществу не по вкусу. — Она посмотрела Элли в глаза: — Я никогда не смогу забыть, как переживала смерть Шарлотты и развод с Уильямом. Как мне нужен был тогда человек, который понял бы меня, а не отделывался пустыми соболезнованиями. Мне хотелось услышать, что кто-то еще наделал таких же ошибок, что я в своих страданиях не одинока. И мне хотелось узнать, что кто-то справился со всем этим и выстоял.

— Мириам, вы выстоите?

— Я стараюсь, — прошептала Мириам. — Очень стараюсь. Каждый день.

Элли взяла Мириам за руку:

— Спасибо.

— Нет, это тебе спасибо. На душе легче, когда подумаешь, а вдруг и я могу сделать что-то полезное.

— Можете, Мириам. Я обещаю, что подумаю над вашим предложением.

— Лишь подумаешь?

— Сейчас я могу сделать только это.

— Ну и хорошо. — Мириам шагнула было к двери. Но вернулась. — Если это может послужить утешением, то я считаю, что сделанное моим братом нельзя простить. Элли, помолчав, с усилием проговорила:

— Он был обижен и выместил свою обиду на человеке, который ее причинил. Ему сильно доставалось в жизни.

— Ты слишком добра, Элли, — с горечью возразила Мириам. — Нам всем достается в жизни. Николас такой же, как все. Просто он сильнее может ранить.

Глава 33

Николасу хотелось увидеть Элли.

После всего случившегося — всей этой массы лжи и обмана — он по-прежнему хотел ее видеть. Она продолжала притягивать его как магнит. Зажмурив глаза, он попытался преодолеть свою слабость. Дни шли за днями. Появляясь в городе, Николас то и дело вздрагивал. Ему казалось, что вон она переходит улицу. Вон она покупает цветы. Но всякий раз оказывалось, что он ошибся. Взгляд зеленых глаз, видение белокурых волос в толпе были лишь плодом его воображения, дающим жизнь миражам.

Николас никак не мог понять, отчего так стремится увидеть Элли. Неужели после стольких лет он все еще хочет получить ответ на свои вопросы? Или в ней есть что-то, притягивающее его, как мотылька на свет свечи? Сумеет ли он узнать, почему никак не может забыть эту женщину? А если он узнает ответы на все эти вопросы, станет ли от этого легче?

Слишком много вопросов и так мало ответов. И еще Дрейк знал: какая-то часть его все еще хочет покарать ее за предательство и ложь.

Увидеться с ней, чтобы покарать? Абсурдность этой мысли не умаляла желания увидеть Элли. И он увидится с ней. Обязательно. Заставит ее стоять к нему лицом, смотреть в глаза. И не на углу улицы. Не в ее прихожей, с Барнардом, готовым нестись за полицией. Он хотел увидеться с ней там, где ей не убежать от его взгляда, не отвернуть в сторону голову.

Да, так и будет. Хотя как это сделать, Николас не имел ни малейшего понятия. Он знал, что в конце концов может просто прийти к ней домой, но в том, что там на страже будет стоять Барнард, он не сомневался.

Николас старательно избегал думать о газетных публикациях. Громкий скандал. Быстрый развод. Он просто делал несколько успокаивающих глубоких вдохов и уходил из конторы.

Дни становились теплее, и весна потихоньку переходила в лето. Николас знал, что Генри не ждет его сегодня. Он должен был отправиться в Нью-Джерси для заключения выгодного контракта на поставку оливкового масла в Канаду. Но Николас хотел захватить с собой еще один договор, чтобы внимательно почитать его в дороге. Поэтому по пути на вокзал он заехал в контору.

Подойдя к двери кабинета своего помощника, он услышал женский голос и замер, прислушиваясь.

— Генри, я же прошу совсем маленький список. Да это Мириам! Что ей нужно? Какой список?

— Несколько фамилий людей, которых может заинтересовать живопись.

— А я-то вам зачем для этого нужен? — удивился Генри.

— Так ты же знаешь обо всем и обо всех в Нью-Йорке, Генри! А я нет. Я не знаю, кто чем занимается а еще меньше — о любителях искусства. И не забудь про обещание ничего не говорить моему брату.

— Вы хотите помочь миссис Монро, да?

— А если даже и так?

Молчание. Николас знал, что его помощник сейчас напряженно думает над ответом.

— Генри, это я, — громко сказал он, входя в кабинет.

Мириам подпрыгнула как ужаленная.

— О, Мириам! Рад тебя видеть, — легко поздоровался он.

— И долго ты стоял за дверью?

— Я? За дверью? — с невинным видом переспросил Николас. — Не понял. Я только что вошел. Увидев, с каким облегчением вздохнула сестра, Николас едва удержался от улыбки. У него вдруг возникло удивительно приподнятое расположение духа.

— Генри, мне нужна папка с материалами по вандервеерскому договору. Я хочу захватить ее с собой. Генри встал из-за стола и достал папку с полки.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, спасибо, мне давно пора быть на вокзале, — к собственному изумлению, весело ответил Николас.

Настроение у него было прекрасное. Его сестра, сама того не ведая, подсказала ему отличный способ повидать Элли.

— Барнард, я же сказала: нет!

— Послушай, Элли…

— Нет! Еще раз повторяю: нет! Я не собираюсь писать картины на продажу.

После посещения Мириам прошла неделя. Элли и Барнард, как в старые добрые времена, стояли в прихожей и горячо спорили.

— Но это лишено всякого смысла! Ты же любишь писать!

Элли резко обернулась к нему и рассерженно воскликнула:

— Живопись разрушила мою жизнь! Неужели это так трудно понять? Да, я собираюсь снова начать работать и займусь чем-нибудь приличным. Я изберу достойное дело, которого не будет стыдиться мой сын!

— И чем же, черт возьми, ты собираешься заняться? — съязвил Барнард. — Мыть полы в чужих домах? Стирать белье? Чем, Элли? Чем ты будешь заниматься, чтобы обеспечить своему сыну сносную жизнь?

— Я опять буду делать шляпки. Мои шляпки, между прочим, шли нарасхват. Начну здесь, наверху. А когда дело пойдет, сниму помещение.

— И кто же их будет у тебя покупать?

— Женщинам мои шляпки нравились.

— Твои шляпки нравились светским дамам, Элли! Они и покупали их у тебя!

— Так будут снова покупать! Барнард устало потер переносицу:

— Неужели ты надеешься, что все эти дамы, которые сейчас воротят от тебя нос, валом повалят в твой дом или пусть даже в магазин за шляпками?

— Ты же только что говорил, что они будут расхватывать мои картины, — возразила Элли. — А чем шляпки хуже?

— Да ничем они не хуже! Просто М. М. Джей не делает шляпок! Он пишет картины, и об этом было сказано не где-нибудь, а в «Таймс». О выставке картин Джея судачили на каждом углу и в каждом светском салоне. Их интересует художник, а не шляпник.

Элли в сердцах топнула ногой и едва не расплакалась. Она знала, что Барнард кругом прав. Репортеры и зеваки не кричали: «Дай нам посмотреть другие шляпки!» Им хотелось увидеть ее картины.

Элли закрыла глаза. Люди будут заказывать ей картины, оговаривая, что именно им хочется. Как она сможет написать пейзаж, который подходил бы под цвет драпировки в гостиной какой-нибудь великосветской матроны? Как она будет писать портреты тех, кто с такой легкостью вычеркнул ее из своей жизни? Но если быть честной, то она ужасно трусила.

Люди интересовались ею только потому, что она была светской дамой. Многих привлекали даже не столько ее картины, сколько связанная с ними тайна.

А теперь все знают, кто автор скандальных картин. Ей больше не укрыться за псевдонимом. Если она снова начнет заниматься живописью, от нее будут ждать многого. Оправдает ли она эти ожидания? Сумеет ли? Достанет ли у нее таланта? И что будет, если она провалится?

— Что мне делать? — вздохнув, тихо спросила Элли.

— То, что ты умеешь лучше всего. Писать картины.

— Я не могу, — жалобно проговорила она.

— Можешь! И будешь! Только один раз. Один заказ.

— Я просила отказать агенту.

— Я и отказал, так он пришел снова и сказал, что клиент согласен заплатить пять тысяч долларов. Вдумайся, Элли, — пять тысяч долларов! С головой хватит, чтобы позволить себе кое-какие маленькие удовольствия. Прими заказ. А потом решишь, чем будешь заниматься до конца своих дней.

— Господи, кто в здравом уме будет платить пять тысяч долларов за портрет?

— Я не знаю, — пожал плечами Барнард. — Агент, который занимается этим делом, навряд ли мне скажет. Думаю, это какая-нибудь светская дама, которая жаждет заполучить портрет кисти знаменитого Джея. Все остальные с ума сойдут от зависти.

— Ты говоришь прямо как Мириам.

— Она прекрасно знает свой круг. И ей хорошо известно, что они могут не найти времени принять тебя , но не откажутся от возможности, иметь собственный портрет твоей работы.

Элли чуть не застонала и уставилась в окно, словно надеясь увидеть какой-нибудь знак, который поможет ей принять решение. Но если честно, был ли у нее выбор?

— Ладно, — сказала она, прикусив нижнюю губку. — Только этот заказ.

— Умница! Через час агент приведет твоего клиента.

— Барнард!

— Что? — с самым невинным видом спросил он.

— Тебе не кажется, что ты стал слишком самоуверенным?

— Нет, моя дорогая Элли. Просто я знал, что в, любом случае ты прислушаешься к голосу разума.

И в самом деле, час спустя в дверь позвонили. Элли задержала дыхание. Она сидела в любимом кресле Ханны и терялась в догадках. Может быть, это одна из дам, с которой они более двух лет занимались благотворительностью? Не будет ли она теперь обращаться с ней, как со служанкой? Что она ей скажет?

— Я открою, — раздался голос Барнарда. Элли чуть не вскочила с кресла, чтобы схватить его за руку и сказать, что она передумала. Она найдет способ заработать деньги. Они справятся. Никаких сомнений.

Но Элли знала, что все это неправда. Чарлз по-прежнему не давал ей ни цента и всячески избегал разговоров о деньгах, вырученных от продажи ее магазина. И против нее был закон.

Элли расправила плечи, разгладила юбку и, собрав все свое мужество, решила во что бы то ни стало пройти этот ужас до конца. Но все оказалось намного ужаснее, чем она предполагала. Дверь открылась, и на пороге появилась не ее знакомая по благотворительной организации. Заказчик вообще не был женщиной.

— Николас! — только и смогла выговорить Элли.

— Здравствуйте, миссис Монро, — последовал короткий кивок. Слегка растянутые губы должны были, по всей видимости, означать улыбку.

— Господи помилуй! — пробормотал Барнард. Он все еще в нерешительности держался за дверную ручку, не зная, то ли захлопнуть дверь, то ли пригласить посетителя войти.

Николас решил за него и шагнул в холл.

— Возьму на себя смелость предположить, что вы не забыли меня, мистер Уэбб, — проговорил он, не сводя глаз с Элли.

— Вы чертовски хорошо знаете, что я вас помню. Только один вопрос: что вы здесь потеряли? Николас наконец перевел взгляд на Барнарда, и лицо его осветилось радостью.

— Полагаю, ответ известен нам обоим.

— Какой же ты отпетый негодяй!

— Если считать отпетым негодяем того, кто на законных основаниях прибегает к услугам агента, я с вами соглашусь. Но если бы моя мать была жива, она, я уверен, встала бы на вашу сторону и тоже обозвала бы меня негодяем. — Он с неприкрытой угрозой посмотрел на Барнарда:

— Увы, я, бесспорно, сын своего отца.

Элли как загипнотизированная молча стояла и слушала этот обмен любезностями. Николас повернулся к ней. Взгляд его голубых глаз был холоден, бесстрастен и пронзителен. Дрейк даже показался ей сейчас выше, чем она помнила. Он был собран, элегантен, черные волосы чуть длиннее, чем полагалось, но тщательно причесаны. Будь она слабой натурой, с радостью упала бы сейчас в обморок, лишь бы прекратился этот кошмар.

— Уходи!

Николас лишь слегка приподнял смоляные брови:

— Послушайте, миссис Монро, — в голосе его зазвенел металл, — разве так обращаются с клиентом, который хочет заплатить вам за работу?

— Николас, я имела в виду именно это — уходи из моего дома, — тихо, но непреклонно проговорила Элли. Он небрежно протянул свою шляпу Барнарду.

— Вы никогда не отличались гостеприимством, но я вас прощаю. Ох!

Дрейк сам настолько поразился своим словам, что у него расширились глаза. Элли это, конечно, заметила. Но глаза его мгновенно сузились. Да нет, он ничего ей не простит. Ни отсутствия гостеприимства, ни нанесенной обиды.

Элли поняла, зачем он пришел — чтобы наказать. Ему было глубоко наплевать на ее искусство и на свой портрет. Все это лишь повод для посещения. Наказать. Отомстить. Она слишком хорошо его знала. Неужели ему мало того, что о ней теперь судачат на каждом углу? Что она разведена? Она вспомнила, с какой одержимостью он преследовал ее отца, и ответ пришел сам собой. Его одержимость сосредоточилась теперь на ней.

Николас мгновенно взял себя в руки, и глаза вновь стали холодными и бесстрастными. С видимым усилием он улыбнулся и пожал плечами.

— Где мы будем работать?

— Мы нигде не будем работать. Я не собираюсь писать твой портрет!

— Я слышал, что самообладание — отличительная черта многих художников. Вы этим, похоже, не страдаете, миссис Монро?

— Чем я страдаю, вас не касается, понятно?

— Да нет, очень даже касается. Я здесь и собираюсь заплатить, между прочим, весьма приличную сумму. И естественно, ожидаю, что эти деньги не будут выброшены на ветер.

— У вас не хватит денег, чтобы купить меня, Дрейк.

— Значит, мы снова вернулись к Дрейку. Ладно. Дрейк, мистер Дрейк, Николас, Ни… — Он вдруг запнулся. Они оба знали, что у него едва не сорвалось с языка «Ники» — Или как там еще. Не важно. Вы художник. И вы пишете картины. Так вот я плачу вам за то, чтобы вы написали мой портрет. — Он холодно посмотрел на нее: — Раньше вам никто никогда не платил за картины.

Она ответила ему яростным взглядом:

— Я раньше никогда не встречала более невоспитанной и грубой личности, чем вы. Николас громко рассмеялся:

— Полагаю, не вам судить о добродетели, миссис Монро!

Его слова укололи сильнее, чем следовало. Элли знала о его ненависти к ней, знала, что он считает ее самой недостойной из женщин. Но слова эти тем не менее причинили ей боль.

— Зачем ты все это затеял? — спросила Элли, стараясь, чтобы не дрожал голос. — Почему ты никак де можешь оставить меня в покое? Одно короткое мгновение Николас посмотрел на нее открытым взглядом, и она успела увидеть, как ему больно. Он мучился и хотел, чтобы мучилась и она. Элли готова была горько рассмеяться над иронией этой ситуации. Она мучается, и еще как. Но она скорее умрет, чем позволит ему узнать об этом.

— Договор есть договор, миссис Монро. Я заказал работу. Вы согласились. Теперь я жду, что вы добросовестно выполните свою часть соглашения.

— Я не могу, — ответила Элли сдавленным голосом.

— Да нет, конечно, вы можете. И сделаете, никуда вы не денетесь. — Он вынул из нагрудного кармана часы, посмотрел на циферблат и засунул их обратно.

Пусть не сегодня. Но вы все сделаете, уверяю вас, миссис Монро. У вас нет выбора. На следующий день Элли испуганно вздрогнула, услышав звонок в дверь. Опять Николас? Она молилась в душе, чтобы он больше не пришел. Может быть, Господь внял ее молитвам, с надеждой и удивившей ее грустью подумала Элли, когда в прихожую влетела раскрасневшаяся Мириам.

— Элли, послушай! Молодая женщина смотрела на вошедшую и не знала, что и думать. Может статься, Николас и Мириам просидели всю ночь и додумались до нового способа обидеть ее еще сильнее?

— Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, и кто тебя осудит за это? Но пожалуйста, поверь мне, к вчерашнему появлению моего бората я не имею никакого отношения. Я сама узнала об этом лишь час назад.

Прихожая была полна солнечного света, и Элли не составило труда увидеть, что Мириам искренне огорчена.

— Я тебе верю.

— Он просто чудовище! — с облегчением переведя дух, воскликнула Мириам.

— Чудовище он или нет — сейчас это не важно. Я не намерена принимать его заказ.

— Но ты же его приняла!

— Я верну деньги, только и всего.

— Элли, ты же прекрасно знаешь, что мой брат ничего не делает просто так. Кроме того, тебе в любом случае нужна работа. Так пусть он заплатит эти несусветные деньги.

— Я в его деньгах не нуждаюсь.

— Но деньги тебе в любом случае нужны! — Мириам замолчала, явно над чем-то раздумывая. — Потом я знаю, что Чарлз умыл руки и не дает тебе ни цента.

На щеках Элли вспыхнули красные пятна.

— Откуда ты знаешь?

— Мир слухами полнится.

Элли чувствовала, что в любой момент может сдаться. Но такой роскоши она себе позволить не могла. У нее есть Джонас. А еще Барнард, Ханна и Джим.

— Это не меняет дела, Мириам. Я не буду писать портрет Николаса.

— Он в долгу перед тобой, Элли. Пусть расплачивается. И тут судьба нанесла ей еще один удар.

— Мамочка, мамочка!

Элли ринулась к двери, чтобы поскорее захлопнуть ее, но не успела. К ней, спотыкаясь, уже бежал Джонас. На его мордашке светилась восторженная улыбка. Следом влетела растерянная Ханна и быстро подхватила малыша на руки.

— Это я виновата, — сбивчиво затараторила она. — Как научился ходить, так всюду и лазает, сладу никакого нет.

И она вихрем вылетела с Джонасом из прихожей. Элли повернулась к Мириам и поняла, что уже слишком поздно.

— Великий Боже, — ахнула Мириам. Пораженная, она никак не могла отвести взгляда от двери, за которой исчезла Ханна с Джонасом. Глаза ее наполнились слезами. — Я не знала.

— Знали очень немногие. Чарлз такой заботливый и предупредительный отец, — солгала Элли. Мириам посмотрела на нее, как бы не слыша.

— Он так похож на Шарлотту. Элли онемела.

— Элли… — начала Мириам, но, увидев ее глаза, замолчала.

— Мириам, ты сказала, что хочешь быть моей близкой подругой.

— Да. Я действительно твоя близкая подруга.

— Тогда докажи это мне, моему сыну. Поклянись, что ты никогда не расскажешь о нем Николасу.

— Но Элли, послушай…

— Нет, Мириам! Никаких возражений. Николас не должен о нем знать.

— Почему? Почему не сказать отцу ребенка?

— Он не отец! Ты не понимаешь? Джонас мой и только мой! — Элли отвернулась, потому что не хотела, чтобы Мириам увидела, как она испугана.

— Элли, расскажи ему. Скажи Николасу о его… Скажи ему! Он тебе поможет.

— Да не поможет он мне! И я не собираюсь давать ему возможность раз и навсегда покончить со мной.

— Он никогда этого не сделает.

— Как раз и сделает, Мириам. Ты сама сказала что он чудовище, хочет погубить меня точно так же, как погубил моего… — Она прикусила язык. Весь ее мир снова рушился, и она перестала соображать, что и кому говорит. — Ты не можешь рассказать ему, Мириам, — заговорила она снова. — Пожалуйста, прошу тебя. Я вынесла презрение Николаса, я вынесла презрение семейства Монро, даже презрение света. Но я не вынесу потери сына.

Мириам глубоко задумалась. Наконец она кивнула и подняла голову:

— Хорошо, Элли. Я не скажу брату о мальчике. Но только если ты напишешь портрет Николаса. Элли с недоверием посмотрела на нее.

— Посмотри на вещи реально. Тебе нужны деньги, так? Если не для себя, то для сына уж точно. Почему из-за твоей обиды на Николаса должен страдать Джонас? Получи деньги и уезжай из Нью-Йорка. Начни новую жизнь в другом месте. Америка большая, Элли. Дай Джонасу шанс.

— О чем ты говоришь? Как я могу отсюда уехать?

— А каково тебе здесь оставаться? Ты же прятала Джонаса от посторонних глаз с самого дня его рождения, верно? И я прекрасно понимаю почему. В городе хватает людей, которые, бросив лишь беглый взгляд на твоего сына, сразу скажут, что его отец Николас. У Элли все сжалось внутри. Она и сама знала это. Мириам полностью права. Но как уехать? Куда? Но Мириам права и в другом — как оставаться здесь?

— Напиши его портрет, Элли. А потом у тебя будет время принять решение.

Ровно в полдень снова затрезвонил дверной звонок. К этому времени Элли исходила вдоль и поперек свою комнату, пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Барнарду она сказала, что никого не хочет видеть. Ей нужно было время, чтобы обо всем хорошенько подумать.

Но ее желаниям не суждено было сбыться. Дверь комнаты распахнулась, и на пороге возник не Барнард, а Николас. На миг она потеряла дар речи. Но только на миг.

— Уходи отсюда!

— Дорогая Элиот, честно говоря, я ожидал чего-нибудь более оригинального.

За спиной Николаса появился запыхавшийся и раскрасневшийся Барнард.

— Элли… я ему сказал… что нельзя.. .сюда подниматься… но он… не послушал… , — Он все это действительно сказал, — подтвердил Николас с ухмылкой, которая могла привести в ярость кого угодно. — А я действительно не послушался.

— Уходи! — повторила Элли сквозь зубы.

— Послушай, Элли, мы все это уже проходили, — покачал головой Николас. — Я пришел, чтобы ты начала писать мой портрет.

Со стороны лестницы донеслись неясные звуки. Элли побледнела:

— Барнард, пойди помоги Ханне. И вообще вам полезно немного пройтись.

Барнард поначалу заколебался, но потом, будто что-то вспомнив, торопливо исчез за дверью.

— Так, — проговорил Николас. — Значит, хочешь остаться со мной наедине.

— Мечтать не возбраняется, Дрейк.

— Отчего же? Мечты тоже иногда сбываются.

— Я хочу, чтобы ты немедленно оставил мой дом. Николас задумчиво посмотрел на нее:

— Ты что, боишься писать мой портрет? Дело ведь в этом? Элли открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. Да и что она могла сказать? Она вся кипела от гнева. «Я не боюсь, я ничего не боюсь», — в отчаянии убеждала она себя. Но правда была в другом. Она боялась, и еще как! Она боялась, что если начнет портрет Николаса, то не сумеет сдержать себя и поцелует его. И снова отдаст ему свою любовь. Элли до боли стиснула зубы, чтобы не закричать.

— Тебе, по всей видимости, доставляет огромное удовольствие мучить меня.

Наигранная веселость слетела с его лица. Николас пожал плечами:

— Да не скажи. Меня мало волнует, что ты чувствуешь. Николас знал, что это откровенная ложь. Волнует, и даже очень. И с этим он ничего не мог поделать. Ему очень трудно поверить, что перед ним та самая женщина, которую он знал прежде. Выглядела она почти так же. И волосы, и фигура, и одежда изменились мало. Переменились глаза. Глаза Элли больше не светились невинностью, теперь в них трудно было отыскать прежнюю наивность. Исчез огонь вдохновения. Они были потухшими и больными. И Николас злился на себя за то, что это его задевает.

— Элли, ты же не можешь вот так взять и выставить меня вон. Тебе нужны деньги.

— Почему каждый считает своим долгом указывать, что мне нужно, а что нет!

«И правда, почему?» — удивленно подумал Николас. Но в данный момент это было не важно. Ему хотелось быть здесь. Сидеть рядом с ней. И пару раз как следует проучить, неожиданно промелькнуло в голове. Больше ничего.

— Может быть, все хотят помочь тебе увидеть возможность легко заработать деньги. А ты не видишь, даже когда они у тебя под носом.

— Легко заработать? — сухо переспросила она. — Я так не считаю. Николас удивленно рассмеялся, но тут же посерьезнел:

— Какая разница — легко или нет. Дело в другом. Можешь ты вот сейчас встать и сказать мне — или хотя бы себе, — что не нуждаешься в деньгах?

Элли сердито сощурилась:

— Ты же прекрасно знаешь, что нет.

Николас слегка шевельнул бровями, как бы давая ей понять: видишь , я же говорил. Конечно, он прав. Ей очень нужны деньги, о чем все и напоминали при случае. Будь он проклят со своей правотой! А что она может предложить взамен?

— Хорошо, — ледяным тоном заявила Элли и непроизвольно стиснула руки. — Я берусь писать портрет. Но сеансы только во второй половине дня.

Николас смотрел на нее и молчал так долго, что она стала уже думать, не упивается ли он тайным злорадством.

— Прекрасно, — наконец коротко согласился он. — Где мне сесть?

— Начнем завтра. Сегодня я не готова. Он заколебался, явно собираясь возразить, но предпочел пожать плечами.

— Отлично. Завтра так завтра.

С этими словами Дрейк ушел. Элли облегченно перевела дыхание. Если бы они начали сегодня, Николас наверняка заметил бы ее страх и не преминул бы этим воспользоваться.

Николас прибыл точно в три часа пополудни. На время сеансов Ханна и Барнард согласились уводить Джонаса из дома. Присутствие Николаса нервировало Элли.

— Интересно, как я буду писать такое каменное лицо и остановившийся взгляд? — сердито воскликнула зона, толком не зная, как себя вести.

— И чем мне следует заняться? — игриво поинтересовался он.

— Почитай книгу, смотри в окно. Делай что угодно, только прекрати пожирать меня глазами. Мне надо подумать, приглядеться к тебе, почувствовать лицо, чтобы портрет получился настоящим. — Конечно, Элли знала, что ей навсегда врезались в память и этот волевой подбородок, и четкая линия рта, и излом бровей. Как и тепло его кожи. У нее кольнуло сердце. — Хватит стоять столбом! Сядь наконец куда-нибудь! Да хотя бы вон туда, к окну, там свет лучше.

Бросив на Элли любопытный взгляд, Николас не спеша опустился на стоящий у окна стул и посмотрел на улицу. Элли тут же поняла, какую ошибку совершила, посадив его на солнце. Он был удивительно красив. Она умирала от желания узнать, о чем он сейчас думает.

Николас без разрешения открыл окно, и в комнату влетел знойный летний ветерок. Элли почувствовала, что начинает задыхаться — послеполуденная жара, его присутствие. Но тут он ее удивил, вытащив из кармана сигару. Она завороженно смотрела, как он откусил кончик, зажег спичку и закурил. Дрейк держал сигару своими длинными сильными пальцами на удивление просто и изящно. Уверенный в себе светский мужчина расслабляется. Но Элли знала, что за обманчиво спокойной внешностью скрывались железная воля и неодолимая сила.

— Не знала, что ты куришь, — заметила она.

Выпустив дым через ноздри, Николас пристально посмотрел на тлеющий кончик сигары и небрежно ответил:

— Я редко балуюсь. Тебе это мешает?

— Нет, — коротко ответила она и отвернулась.

Теперь не нужно было ничего прятать, и все краски и кисти лежали совершенно открыто. Элли уже могла не спускаться в подвал за скипидаром или олифой, которые заканчивались в самый неподходящий момент. Здесь же высились кипы холстов всех размеров, а не только такие, которые легко спрятать за ширмой.

Она занялась приготовлениями. Подбирала краски, придирчиво осматривала кисти, расстилала холсты. По большому счету все это было преждевременно. Сначала надо почувствовать Николасв, его суть, ту часть его души, которую он тщательно скрывал. Сделать несколько набросков. Но Элли никак не удавалось собраться с мыслями. Ей дышать-то было трудно, что уж говорить о всем остальном. С чего она вдруг решила, что справится с этой работой?

Николаса, по всей видимости, такие проблемы не беспокоили. Он сидел, и его мысли были явно далеко отсюда. Элли перевела дыхание и приказала себе собраться. Итак, как она собирается писать портрет?

Элли полночи не спала, размышляя над этим. Она понимала, что эта ее работа должна быть без единого изъяна. Чтобы у зрителей перехватывало дыхание. В противном случае не стоило и начинать. К утру она поняла, что поставила перед собой очень сложную задачу.

Писать живого Николаса, и писать с полной отдачей. Его прекрасное тело заслуживало кисти живописца. Было тяжело думать, что ей придется писать безымянные лица. Но теперь перед ней было не безымянное лицо, а Николас. И Элли отчего-то не хотелось его разочаровать.

Час пролетел как один миг. Придя в себя, Элли с изумлением обнаружила, что умудрилась сделать десяток набросков. Все под разными углами, с разной штриховкой. И все неудачные. Ни один не передавал сути этого человека. Работа началась.

— На сегодня, пожалуй, хватит, — нарушила она царившую в комнате тишину.

Николас, выведенный из задумчивости ее восклицанием, поднял глаза и посмотрел на стоящие на камине часы.

— Мы же только начали.

— Этого уже более чем достаточно.

Элли показалось, что он сейчас начнет спорить. Но нет, Николас легко встал со стула, бросил окурок сигары в окно и направился к ней.

— Дай-ка мне посмотреть.

— Ни в коем случае!

— Почему?

— До окончания работы я ничего не покажу. А теперь до свидания.

Элли подошла к двери, широко ее распахнула и выразительно посмотрела на Николаса. Постояв в раздумье посреди комнаты, он направился к выходу. Чем ближе он подходил, тем сильнее билось ее сердце. Она уже подумала, что сейчас он пройдет мимо и можно наконец вздохнуть с облегчением. Но Николас остановился, повернулся и вдруг оказался так близко, что Элли почувствовала исходившее от него тепло. У молодой женщины перехватило дыхание, когда его пальцы легонько погладили ее по щеке, скользнули к шее и задержались на ключице, как раз под краем воротничка платья. По телу Элли пробежала знакомая дрожь. Его дыхание жаром обдавало щеку. Элли вдруг поняла, что он едва удерживается от поцелуя, которого она так ждала.

— Рада, что не могу забыть тебя? — хрипло прошептал Николас, и в глазах его на миг вспыхнула страсть.

Казалось, прошла вечность, прежде чем до нее дошел смысл сказанного. Обвинение в очередном грехе, который ей никогда не искупить. Внутри у нее все омертвело.

— Рада? Да нет, — через силу выговорила Элли. — Я разучилась радоваться.

Он сердито, даже с какой-то злостью, поджал губы. Потом молча шагнул назад, развернулся и ушел. Элли осталась стоять в дверях. Закрыв глаза, она снова почувствовала на щеке мягкое прикосновение его пальцев.

Глава 34

На следующий день Николас пришел снова.

Элли провела бессонную ночь. Она молила Бога, чтобы он отказался от своей безумной прихоти. Бесполезно. Он вошел к ней в мастерскую с таким видом, как будто проходил мимо и заглянул на чашку чая. Спокойный и полностью уверенный в себе. Элли стояла у окна. У нее задрожали руки, а сердце застучало так громко, что он наверняка его услышал. Очень быстро она оставила всякую надежду на то, что ей удастся убедить его оставить ее в покое.

Николас приходил каждый день. С каждым разом после его ухода Элли колотило все сильнее. Он то прикасался к ее руке, то ненароком пропускал сквозь пальцы выбившийся из ее прически локон, а как-то даже прижал палец к ее губам.

Он хотел ее. Это можно было видеть по его глазам. Элли чувствовала жар его страсти. И от этого приходила в тихий ужас, потому что такую же страсть чувствовала в себе. Когда такие чувства разгораются, удержать их бывает неимоверно трудно.

— Ты опоздал, — недовольно заметила она на пятый день, раздраженная своим невольным откликом на его пристальный и настойчивый взгляд. Николас посмотрел на часы, и Элли знала, что минутная стрелка как раз отметила тот час, когда он и должен был прийти.

— Интересно, — только и сказал он и снова перевел на нее свой спокойный взгляд.

Казалось, его присутствие ничему другому не оставило места. Куда бы она ни повернулась, везде натыкалась на Николаса. Ей вдруг захотелось все бросить и бежать отсюда без оглядки. Отчего-то Элли решила, что Николас понял, о чем она сейчас подумала. На губах его появилась едва заметная довольная улыбка. Элли вздернула подбородок и расправила плечи. Она не позволит ему вертеть ею по своему усмотрению.

— Или стой там, где стоишь, или сядь на стул, — потребовала она.

Николас с насмешливым видом галантно поклонился.

— Для вас, миссис Монро, я готов на все. Кровь прилила к щекам Элли.

— Если ради меня вы готовы на все, мистер Дрейк, — язвительно проговорила она, тогда отчего вы не уходите?

В его улыбке появилась растерянность, но он тут же нашелся:

— Конечно, не на все. Я солгал.

— Ничуть не удивлена.

— Я и не знал, что вы, Джей, можете поддеть и притом весьма чувствительно.

Душевная легкость, которую она поначалу заметила в Николасе, как-то растворилась в заливавшем комнату солнечном свете. Черты его лица посуровели, и оно стало угрюмым. Элли не понравилось, что в душе она уже сожалеет о только что сказанных словах.

Элли заставила себя отвести взгляд, стараясь не поддаваться магии его присутствия. Николас наконец уселся на свое привычное место у окна. Она взяла кусок угля и постаралась сосредоточиться. Ей все никак не удавалось перенести на бумагу то, что она уже начала видеть в этом лице. Но сегодня, похоже, что-то начало получаться. Она неуверенно провела линию, потом еще одну. На чистом листе постепенно проступал рисунок почти неузнаваемого лица, но уже несущего в себе отдельные правдивые штрихи. Элли с облегчением поняла, что не утратила мастерства.

Она расслабилась, и на какой-то момент ей удалось полностью погрузиться в работу. Рука легко заскользила по бумаге, откликаясь на просыпающееся вдохновение. Голова стала легкой, и, позабыв обо всем, она ушла в любимый мир линий и пропорций. Элли увлеченно рисовала, пока вдруг не поняла, что освещение изменилось. Она подошла к окну и встала перед Николасом. Забыв, кто перед ней, она профессионально изучала этот строгий профиль. Элли решила чуть изменить наклон его головы и, протянув руку, осторожно прикоснулась к щеке. Николас дернулся, как от удара и метнул на нее яростный взгляд. Она вдруг поняла, что стоит к нему слишком близко. Начавший было раскрываться цветок вдохновения увял, раздавленный каблуком жестокой реальности.

— Извини, — машинально пробормотала она, отступая.

Но он удержал ее. Элли попыталась высвободить вдруг задрожавшую руку. Николас судорожно вздохнул и прижал ее ладонь к своей щеке.

— Почему все-таки я никак не могу забыть тебя? — с горечью проговорил он.

— Оставь, — выдохнула Элли в полной растерянности.

— Скажи, ты вспоминаешь, как я ласкал тебя? — спросил он, и в голосе его звучала печаль. — Ты вспоминаешь, о том, что однажды произошло между нами?

Конечно, она вспоминала. Каждый день и каждую ночь.

— Нет, — только и сумела ответить Элли. Она снова попробовала вырваться, но он не отпустил ее.

— Обманщица! — прошипел он ей на ухо и, насильно поднеся ее руку к губам, поцеловал запястье. — Тебя выдает твоя рука, уж очень она дрожит. Конечно, ты вспоминаешь. И очень часто. Так же часто, как я думаю о тебе.

И он снова поцеловал ее руку.

Элли рванулась, но он притянул ее еще ближе к себе.

— Не надо, Ники, — вырвалось вдруг у нее.

Все в ней кричало: беги! Но что-то сильнее рассудка удерживало ее на месте. И она беспомощно смотрела, как он протягивает руку и берет ее за подбородок.

— Ники, — сдавленным голосом повторил он как заклинание. — Я об этом и мечтаю — чтобы ты позвала меня.

— Нет! — в отчаянии прошептала Элли. Николас поднялся со стула и, стоя рядом, заглянул ей в глаза. «Интересно, что он там увидел?» — мелькнуло у нее в голове. Но тут он наклонился и прижался губами к ее волосам. Пальцы его скользнули вниз по шее. Элли вдруг услышала собственное частое дыхание.

— Не надо, — снова повторила она, сопротивляясь из последних сил.

— Почему? Скажи, почему нет? — требовательно спросил он.

Николас увидел, как учащенно она дышит. Он почувствовал, как бьется жилка у нее на шее. Сейчас она была здесь, с ним, вернувшись из мира своего вдохновения. Она знала, что рядом с ней живой человек, а не предмет для рисования. Он как-то совсем уж по-детски радовался тому, что сумел вытащить ее оттуда, куда ему путь заказан.

Элли наконец прикоснулась к нему, пусть даже только для того, чтобы оттолкнуть. Это простое прикосновение, как порыв ветра, раздуло тлеющую страсть в буйное пламя. Конечно, он понимал, что должен оставить ее в покое. Что ему нужно отпустить ее, захлопнуть за собой дверь и никогда сюда не возвращаться. Ведь он играл в игру , которая игрой не была. В ней с самого начала не было победителя. Отчаяние охватило Дрейка, и он непроизвольно стиснул ее подбородок. Но убрать руку он не сумел, а просто позволил ей двигаться дальше, пока она не легла на хрупкое женское плечо. Николас наклонился и заглянул ей в глаза. В зеленой глубине дрожали слезы. Он потерял голову и с силой прижал ее к себе.

— Хватит отталкивать меня, Элли! — целуя ее в лоб, воскликнул он.

— Я не могу.

— Ты не можешь? — Он схватил ее за плечи, легонько встряхнул и заставил посмотреть себе в глаза. — Или не хочешь?

Ответа он не стал ждать и накрыл поцелуем ее губы. Обняв Элли за талию, он прижал ее к себе еще теснее. А поцелуй все длился — долгий, глубокий и влекущий. Со сдавленным стоном Элли обвила руками шею Николаса и приникла к нему с поразившей его страстью. Оторвавшись на мгновение от ее губ, он поцеловал ее в висок и почувствовал солоноватый вкус слез. Потом снова приник к ее рту. Элли ответила на поцелуй, и Николас, застонав, почувствовал у себя во рту ее язык. Губы его скользнули по подбородку к ее шее и замерли на округлости ее полной груди, скрытой под платьем.

— Боже, какое чудо! — прошептал Николас и накрыл рукой упругий холмик.

Он принялся расстегивать на ней платье, и Элли почувствовала прикосновение теплого летнего воздуха к коже.

— Не надо! — Она рванулась из его объятий и еще раз прошептала: — Не надо! Я не могу, Николас! Я верну тебе твои деньги, все что угодно, только оставь меня!

— Нет, я тебя не оставлю! — Он держал ее крепко. — На это и не надейся. Я тоже не могу этого сделать.

Как она мечтала снова оказаться в его объятиях, снова почувствовать прикосновение его губ. А сейчас, когда ее мечта начала сбываться, было почти невозможно устоять перед его страстным напором.

— Ты измучила меня, Элиот. Я долго терпел, но больше не могу. Как я хочу тебя, Элиот! Наверное, так же сильно, как ты хочешь меня! — шептал он ей на ухо горячими губами.

— Нет!

Но тут он медленно провел кончиком языка по ее шее, и от наслаждения она невольно откинула голову назад.

— Конечно, Элли, ты хочешь меня. Не спорь. — Нет! — срывающимся голосом воскликнула она и зажмурилась, чтобы не видеть его разгоряченного желанием лица.

— Ты хочешь меня, — повторил Николас. На этот раз поцелуй был медленным, мучительно-сладким. Его губы чувственно ласкали, мучили, уговаривали уступить. Он чувствовал, как она борется с собой, и в конце концов Элли сдалась. Приподняв подол ее платья, Николас продвинул руку далеко вверх, наслаждаясь горячей нежной кожей ее бедра.

— Да, ты хочешь, — мягко проговорил он. Элли почувствовала его пальцы у себя между ног и вздрогнув от такой бесстыдной дерзости, широко раскрыла глаза. Николас тут же поцеловал их и провел кончиками пальцев по сокровенной плоти.

— Боже, я чувствую твое желание, Элли, — зашептал он и поднял ее юбку еще выше.

— Мы не можем, Николас!

— Конечно, можем, — возразил он, с легким стоном погружая пальцы еще глубже.

Наслаждение было слишком сильным, и Элли слегка раздвинула ноги. Руки ее сами собой вцепились в рукава его белой рубашки.

Николас еще шире раздвинул ей колени и, продолжая ласку, придвинулся ближе. Элли откликнулась, и ее бедра пришли в движение. Он понял, что она устремилась навстречу его желанию. И остановился.

— Николас?

— Все в порядке, любовь моя, — целуя ее, шепнул он и легко поднял молодую женщину на руки. Широко шагая, он направился к стоящей у дальней стены кровати, накрытой белым покрывалом. Наклонившись, он осторожно положил Элли на спину и быстро лег на нее, не дав ей выскользнуть. Николас взял в ладони ее лицо и пристально посмотрел на нее. Глаза его вдруг потемнели.

— Отдайся мне, Элли, — выдохнул он и жадно приник к ее губам, не дав ей ответить. Она самозабвенно обняла его, наслаждаясь сильным, горячим телом любимого. И не сопротивлялась, когда Николас снял с нее остатки одежды и отбросил в сторону.

— Боже, какая красавица! — прошептал он, восхищенно любуясь ее нагим телом. — Еще красивее, чем я помнил. Он погрузил пальцы в водопад белокурых волос и принялся целовать ее шею, плечи, груди, живот, руки… Элли радостно подставляла себя под его губы и, переполненная страстью, сама начала расстегивать ему рубашку. Николас встал, быстро разделся и, отбросив одежду ногой, лег на Элли. Она почувствовала, как подрагивает его переполненная желанием плоть. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, а потом слились , в древнем как мир любовном объятии. Николас со страстным криком зарылся лицом в ее волосы.

Элли медленно приходила в себя. Чистый лист и заточенный карандаш забытыми лежали на столе. На полу в беспорядке валялась их одежда, но нигде не было видно приносящих удачу красных чулок. Тут она вспомнила, что, узнав об отъезде Николаса, забросила их куда-то подальше вместе со всеми своими надеждами. С чего это она сейчас подумала о них?

В широко открытое окно с улицы доносился неумолчный городской шум. Они приходили в себя после любовной близости и молча лежали, тесно прижавшись друг к другу. Через некоторое время Николас поднял голову и посмотрел на Элли. Она беззвучно плакала, и слезы прочертили на ее щеках мокрые дорожки. Вся его злость исчезла, осталось лишь глухое отчаяние.

— Элли, почему? — тихо произнес он. Почему она предала его — вот что он имел в виду. Элли все смотрела на него и молчала, пока наконец слова не выговорились сами собой:

— Мне нечего тебе ответить, Николас.

— Тебе нечего ответить или ты просто трусишь? — раздраженно спросил он.

Удивившись своему спокойствию, Элли мягко ответила:

— Если даже у меня и есть ответ, что это меняет? Мне кажется, раз ты продолжаешь спрашивать, любой мой ответ тебя не устроит. Кроме признания в предательстве, конечно.

Она увидела, что ему нечего сказать. Правда оказалась слишком горька для них обоих. Если бы только все можно было начать сначала.

Невнятно чертыхнувшись, Николас встал на пол и , начал одеваться. Застегнув рубашку, он посмотрел сверху вниз на Элли. И она по его глазам увидела, что он так же опустошен и разбит, как и она. Николас тоже понял, что даже их близость ничего не изменила. Слишком многое ушло, и ушло безвозвратно. А еще больше произошло. Да, он желал ее и никак не мог забыть, но никакая страсть не в силах стереть память о прошлом предательстве. Он так и не простил ей, что в день объявления их помолвки она пришла под руку с другим мужчиной. Он не простил ей замужества. И не простил о, что М. М. Джеем оказалась она, что она перенесла а холст головокружительные моменты их близости. Николас разуверился в искренности ее любви. Отвечая ему таким же измученным взглядом, Элли сомневалась, что сама сможет простить его за то, что он отдал ее на милость окружающего бездушного мира. Ей очень хотелось вернуть их любви утраченную чистоту, но она не знала, как это сделать. От озарившего ее понимания у Элли сжалось сердце. Если она не сумеет этого сделать, тогда у их отношений, уже подорванных недоверием, нет будущего.

Вот почему ей вспомнились красные чулки. Вернуть растоту их любви так же невозможно, как невозможно было рассказать Николасу про отца.

Все их надежды давным-давно похоронены в прошлом, как и ее красные чулки.

— Прости, — сказал Николас. Слова снова и снова эхом отзывались у нее в голове. За что он просит прощения? За то, что овладел ею, или за то, что не мог ее разлюбить? Но когда Элли вышла из задумчивости и решила спросить у него, то увидела, что осталась одна. К ней вновь пришло одиночество.

Глава 35

Элли до боли зажмурила глаза, пытаясь удержать слезы. Кисть казалась чужим предметом, непонятно как оказавшимся у нее в руке. Николас спросил, не боится ли она писать его портрет. Может быть, так оно и есть?

От теснившихся перед глазами образов кружилась голова. Мысленно Элли вновь и вновь переживала его проникновенное, обжигающее прикосновение, которого давно перестала ждать. Но ярче всего запечатлелся он сам, стоящий у окна, отрешенно и печально смотрящий на улицу, потерянный и одинокий. Неизбывная тоска по безвозвратно ушедшему детству, Шарлотте… Элли отчего-то знала, что он тоскует и по прежней такой по-детски невинной любви, которая коснулась их в том бесконечно далеком теперь августе.

Рука ее вдруг задвигалась как бы по собственной воле. Кисть коснулась палитры, потом мазок, еще один… Рука двигалась быстрее и увереннее. Никакой подготовки. Никаких набросков. Кисть стала ее продолжением. Элли писала, воспарив на крыльях снизошедшего вдохновения. Она поняла, что действительно боялась писать портрет Николаса, но главная причина была не в нем. Она боялась не просто не оправдать ожиданий. Это был страх глубоко скрытой ущербности. Она боялась, что навсегда останется незаконнорожденной дочерью подлеца. Этот страх смел казавшиеся такими надежными преграды и вырвался на свободу. Элли поняла, что сдалась давным-давно, убедив себя в том, что она всего лишь дочь Гарри Дилларда.

Прошлое и настоящее слились в одну темную полосу.

Сдавленно вскрикнув, Элли отбросила кисть и уткнулась лицом в ладони, стараясь сосредоточиться и сдержать бушующие в душе чувства.

И ей это удалось. Она освободилась от всего. Все было забыто, кроме подрамника, красок и кисти. Элли еще никогда не писала так вдохновенно. Она творила ради растерянного маленького мальчика по имени Николас и ради собственной одинокой души.

Элли не заметила, что вымазала краской щеку. Растрепавшиеся волосы лезли в глаза. Она не обращала внимания. Были только кисть и холст.

Настоящий художник всегда пропускает все через себя.

Элли закончила, когда в комнате уже начало темнеть. Она устало опустила руку, отступила на несколько шагов и окинула взглядом портрет. Ей вдруг стало нечем дышать. То, что она увидела, не было портретом Николаса. Это была сама жизнь, непонятно как попавшая на холст да там и оставшаяся.

Глава 36

На следующий день Николас не пришел. И на третий день тоже. Как будто знал, что портрет готов и нет нужды возвращаться. А может быть, он тоже признал бесполезность их встреч. Если так, то она будет ему благодарна. Элли убеждала себя, что ей, как и любому художнику, хочется показать заказчику готовую работу и узнать его мнение. Но она не смела просить его прийти. Лучше всего отослать портрет с посыльным. Обещание выполнено. Деньги получены. Сказке конец.

Прошло еще несколько дней, а Николас так и не появился. Тогда Элли завернула портрет в грубую оберточную бумагу и попросила Джима отнести его Николасу домой. Она с нетерпением ждала его возвращения в надежде, что Николас коротко напишет ей, понравился ему портрет или нет. Она должна знать, что он хотя бы видел его. Она не получила ничего.

На следующее утро кто-то громко забарабанил в дверь ее спальни.

— Элли! Скорее вставай! Голос Барнарда. Она испуганно села на кровати.

Что-то случилось с Джонасом! Элли бросилась к двери и широко распахнула ее.

— Барнард! Что случилось?! — Читай! Утренняя газета! Ты только посмотри! От страха она забыла обо всем. Опять! — На третьей странице, — добавил Барнард. Элли схватилась рукой за косяк, чтобы не упасть.

— Да читай же, черт возьми! Трясущимися руками она развернула на третьей странице свежий номер «Таймс».

Вы можете думать что угодно о скандально известном М. М. Джее. Но оставьте в покое талант художника. Год назад я писал, что Джей сдерживает свое дарование. Теперь все могут видеть, как я был тогда прав.

Последняя картина художника, безусловно, главная из всех его работ. Художник сумел уловить и показать внутреннюю суть человека, изображенного на холсте. Под маской высокомерия и властолюбия таится завораживающая красота легкоранимой души. Это портрет человека, полного неизбывной тоски, разрывающегося между ненавистью и любовью.

Картина впечатляла бы, будь ее автор мужчиной. Потрясают точность мазка, невероятная уверенность линий, удивительно глубокое понимание перспективы и цвета. Но я спрашиваю: мог бы мужчина написать такую картину?

Смог бы он раскрыть собственную душу? Я более чем уверен, что нет. Большинство мужчин слепы и не видят своих душевных переживаний. Только М. М. Джей, женщине, удалось заглянуть под эту годами не снимаемую маску внешней уверенности и ложного благополучия.

В данном случае не важно, кто такая М. М. Джей и что о ней думает свет. Мы должны признать, что появился талант, своей глубиной и уникальностью заслуживающий самого глубокого уважения. Весьма скоро за ее картины будут платить поистине фантастические суммы. Эйбл Смайт»

У Элли не было сил пошевелиться. Слезы радости все бежали и бежали из глаз.

— Я тебе когда еще говорил! Ты мне не верила! — кричал Барнард. — Я говорил, что ты сможешь! Смогла! Ведь смогла!! Ты доказала им, что ты настоящий мастер!

Слава Богу, она не обманула ожиданий. «Нет, честное слово, я справилась», — подумала Элли, смеясь и плача одновременно.

— Немного терпения, девочка, — успокоившись, добавил Барнард. — Ты увидишь, как в мгновение ока все переменится.

В этот же день началось настоящее паломничество. Казалось, что каждый житель Нью-Йорка воспылал желанием заполучить свой портрет кисти М. М. Джея. К вечеру Элли наконец поняла, что она идет нарасхват. О недавнем прошлом все вдруг забыли. Барнард расхаживал по дому с гордым видом победителя. Ханна сияла от счастья, Мириам приветливо ее поздравила, а Джим тихо и просто радовался вместе со всеми. Только сама Элли не разделяла общей радости. Она прижимала к себе Джонаса с пугающим ее саму отчаянием.

Когда первые восторги улеглись, до нее дошло, что все это счастье свалилось ей на голову только потому, что Николас показал картину Смайту. В этом она не сомневалась. Холодок страха пробежал у нее вдоль спины. Зачем он это сделал? Не было ли это очередной попыткой обидеть ее, но попыткой провалившейся? Она слишком хорошо помнила, как он ненавидел ее отца, какие невероятные усилия положил, чтобы расправиться с ним. Не пытается ли Николас снова проучить ее? А если это так, то когда же он остановится? Боже мой, чем все это кончится?

— Элли, что с тобой?

Она подняла глаза и встретила озабоченный взгляд Мириам.

— Ничего, Мириам, просто задумалась. Джонас слез с колен матери и, звонко хохоча, затопал через комнату. Все вокруг были так откровенно счастливы, что малыш, безусловно, это почувствовал. Если бы только она тоже могла быть беззаботно счастлива. Если бы она могла безоглядно доверять невероятной удаче. Но жизнь так часто обманывала ее ожидания, что она не могла заставить себя поверить в чудо.

Невнятно извинившись, Элли торопливо выскользнула из дома, чтобы побыть одной и подумать. Она шла куда глаза глядят по раскаленным, душным улицам Нью-Йорка. Безотчетно она вышла к гранитной башне, на которую ее затащил Николас в тот вечер, когда она помешала ему купить дома на Шестнадцатой улице. С трудом преодолевая высокие гранитные ступеньки, Элли взобралась на верхнюю площадку.

Вот когда она оказалась в долгожданном уединении. Элли всегда вела замкнутый образ жизни, большей частью общаясь с такими же, как она. Но когда в ее жизни появился Николас, ей открылось очень много такого, о чем она просто не знала.

Правда ли это, задумалась она, глядя в тусклое от жары августовское небо. Она жила своими картинами, потому что это был понятный ей мир. А можно ли жить без картин, просто жить, а не искупать своей жизнью чужую вину? Жить и не быть рабой собственных страхов? Можно ли получать от жизни такую же радость, какую ей дарит творчество?

Да, Николас дал ей пример такой любви, которой у нее никогда не будет. Но Элли была убеждена, что без него она бы никогда не узнала, что такое материнская любовь. Сейчас сама мысль о том, что Джонаса могло не быть в ее жизни, казалась ей невыносимой. Но у нее есть ребенок — вопреки всему.

Холодок восторга пробежал у нее по спине; «'Мириам тоже справилась», — подумала Элли. Мириам, брошенная и униженная, не сломалась, а выстояла. Они стали подругами, настоящими, и могут доверять друг другу.

И вдруг Элли поняла, что она больше не дочь своего отца. Она художник, мать, подруга — короче говоря, преуспевающая женщина, имеющая право на счастье. Она стала больше, чем просто Элиот Синклер, незаконнорожденная дочь Гарри Дилларда. Эта мысль поразила Элли в самое сердце, и ее охватило забытое ощущение счастья. Как странно, что к этой мысли ее подтолкнул Николас, когда раскрыл ее псевдоним. Не скажи он правду, она так бы и жила с Чарлзом, скрывая свою любовь к живописи. Никто бы не узнал, что М. М. Джей — это она. И конечно, она никогда не решилась бы написать его портрет. И разве сумела бы она доказать миру, что заслуживает в этой жизни большего?

И тут на нее снизошло просветление, такое же пронзительное, как боль от утраты Шарлотты. Николас никогда не пытался обидеть ее. В тот день, когда они виделись в последний раз и были близки, она увидела в его глазах окончательное, убийственное признание того, что им никогда не быть вместе, потому что им не дано отказаться от прошлого. И глубоко в душе Элли знала, что Николас показал портрет Смайту как ее прощальный подарок. Какой-то частью своей души он мог глубоко ее ненавидеть, но не менее глубоко продолжал любить. Вот настоящая причина его поступка.

В сердце вошла щемящая грусть. Но самое главное — Элли поняла, что их история закончилась. Все возможности исчерпаны. Счастливого конца не будет. Как она все это переживет?

Но Элли сумела справиться с острой болью потери. Она подавила страх от мысли, что без Николаса никогда не сможет жить полной жизнью. И на вершине этого гранитного монолита Элли торжественно поклялась, что никогда больше не позволит страху управлять ее жизнью.

В душе Элли затеплился слабый огонек надежды. Она будет писать. И много. Она выстоит. Пусть не будет Николаса, она все равно выстоит. Она Элиот Синклер, самостоятельная, независимая женщина, и у нее еще все впереди.

Неожиданно Элли вспомнила слова, сказанные ей когда-то Николасом: «Желай, и это сбудется. Трудись изо всех сил и будь настойчива». Она никогда не боялась тяжелого труда. Всю жизнь она боялась только себя.

Перед Элли приоткрылись такие горизонты, о которых она не смела и мечтать. С бьющимся от радости сердцем она повернулась, чтобы пойти домой, разделить радость с близкими ей людьми и начать жить заново. Захваченная своими мыслями, Элли только сейчас заместила, что не одна.

Внизу, ступеней на двадцать ниже, стояли трое. От их ухмылок у Элли кровь застыла в жилах. — Да, парни, — проговорил самый здоровый, — ждали-ждали и наконец дождались. Кажись, удача нам улыбнулась. Элли содрогнулась. Тип осклабился:

— Парни, да вы невежи — даже не представились дамочке! Меня зовут Руди. — Толстой, как свиной окорок, ручищей он ласково обнял за плечи стоящего рядом детину: — А это вот Билли и наш дружок Бо.

Элли незаметно передвинулась в сторону, поближе к лестнице. Что это за компания, ясно было без слов — от таких следует держаться подальше.

Руди в притворном удивлении приподнял брови:

— Кажись, дамочка очень торопится нас покинуть. Увы, — он с сожалением пожал плечами, — придется ей маленько обождать.

Элли сделала еще один шаг, но типы дружно шагнули ей навстречу.

— Ну нет, красавица, придется тебе остаться. Мы не затем столько дней тебя караулили, чтоб вот так отпустить. Нам должок один надо отдать, понимаешь? Отчего бы это сейчас и не сделать?

— О чем вы говорите? Я первый раз вас вижу!

— Тебе очень не повезло, милашка, что мы знаем одного твоего дружка. Николас Дрейк его кличут. Все найти его не могли, решили, что смотался куда-то. А тут, с неделю назад, Бо увидал, как он из твоего дома вышел. — Руди слегка повел широченными плечами. — Ну, мы решили поначалу, что он наведался к этому придурку Джиму, а он…

— Так это вы! — возмущенно выпалила Элли, па минуту забыв о своем положении. — Это вы приставали к Джиму!

— Нам не нравится слово «приставали». Верно, парни?

— Точно, босс.

— Верно, вы не приставали. — От возмущения кровь бросилась Элли в лицо. — Вы делали еще хуже. Ты и твои дружки трусливые слабаки, которые только и способны на то, чтобы обирать слабых. Вы самые настоящие подонки! Паразиты, о которых такие люди, как Николас Дрейк, не захотят марать руки. Да вы сами это знаете. Вот и решили отыграться на женщине. Мерзавцы!

Взбешенный Руди бросился к молодой женщине, но она сумела увернуться и помчалась вниз по ступеням. Ей почти удалось уйти от негодяев, когда она наступила на подол своей длинной юбки и потеряла равновесие. Элли закричала и отчаянно замахала руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Ухватиться было не за что, и Элли головой вперед полетела в разверзшуюся перед ней пустоту.