Как целует хулиган

Глава 1

— Девушка, вашей маме зять случайно не нужен?

Дешёвый подкат, но она обернулась. Глянула удивлённо, но тут же капризно сморщила нос.

— Жених, тоже мне… — и отвернулась.

Задело. Сунулся с другой стороны.

— А почему бы и нет?

— Слушай, тебе проблемы нужны? — вскинула она подбородок. — Сейчас дождёшься!

Данила усмехнулся. Дерзкая, значит? Ну-ну…

— Как целует хулиган, знаешь?

— Чего-о-о?

— Ответ не верный! — И, рывком зажав её в углу между стеной и сувенирным ларьком, впился в капризные губы поцелуем.

Девчонка отчаянно трепыхалась, а у него от нехватки дыхания уже пьяно подкруживалась голова, а может, это просто резко отхлынула от мозга к другим местам, кровь? Разорвав поцелуй, обхватил её обалделую мордашку ладонями:

— Ну всё, всё! Чего ты так испугалась-то, мала́я? Не обижу! Просто прикол такой — пароль: как целует хулиган? Отзыв: нежно-грубо. Кто отвечает неправильно — торчит поцелуй взасос. Не знала? — Повёл большим пальцем по её губам. — А вообще, мне понравилось. Повторим?

— Да ты... Ты... — задохнулась она. — Руки убрал! Мой папа тебя в клочья порвёт, ты даже не предста...

Пришлось её заткнуть. Папа, значит? В клочья? Ну-ну...

Не просто целовал, а вгрызался в неё, сминал в руках, и пусть губы и язык уже были яростно искусаны — сопротивление только разжигало охоту.

— Марина?! — заорал кто-то за спиной.

Данила резко обернулся и тут же уклонился: кулак взбешённого мужика пролетел мимо, а вот Данила с ответным ударом не промахнулся, и пока мужик контужено мотал головой, дал дёру.

Юркнул в узкий проход между двумя корпусами вокзала и, перемахнув через высокий дощатый забор, запрыгал по бесконечным переплетениям железнодорожных путей и стрелок. Выбравшись на противоположный перрон, направился к выходу, но замер: за углом, устроившись между парапетом пешеходного ограждения и стеной трансформаторной будки, сидел давний знакомец.

— Здорово, Рыхлый!

Тот полуобернулся, на всякий случай, прикрывая игральный стаканчик газетой, и так и застыл.

— Не узнаёшь, что ли?

— Уз-знаю, — прогундосил Рыхлый и кинул быстрый взгляд по сторонам. — А ты откуда такой н-нарядный? Из армии ч-что ли?

— А то откуда ж! — Данила присел на корточки. — Сыграем на интерес, Рыхлый? Ва-банк. Только, чур, я кручу-верчу.

— Т-ты же знаешь, не положено так.

— А мы никому не расскажем! — Подмигнув, затряс кости в стакане. — Ну рассказывай, как жизнь, Рыхлый? Кто нынче за главного на районе?

— Р-рамза́.

— Не знаю такого. А Шпик?

— Он т-теперь при Р-рамзе, ночные клубы к-крышует.

— Надо бы вестку ему передать... — Скинул кости на картонную коробку заменяющую стол. — Дубль шесть, Рыхлый. Ты проиграл.

— Н-наоборот. Д-дубль шесть п-переводит очки на счёт второго и-игрока.

Данила ухватил его за ворот.

— А я говорю, проиграл!

— Совсем к-краёв не чуешь, х-ху-х-ху-ху... — от волнения Рыхлого, как всегда, замкнуло, но деньги послушно отдал.

— Вот и ладушки, — благодушно хлопнул его по плечу Данила. — Сам понимаешь, дембель — человек бедный, ему помощь товарищей нужна. — Но тут же посерьёзнел: — А Шпику передай, что Хулиган вернулся. Пусть теперь либо должок мне по счётчику готовит, либо себе вазелин.

На площади перед вокзалом было как обычно людно и шумно. Наперебой зазывали клиентов бомбилы, орали в громкоговорители торговцы билетами междугородних автобусов.

А ещё повсюду были девчонки! Молодые, зрелые, плоские, грудастые, в лёгких летних шмотках: поддуваемых ветром юбках, в обтягивающих светлых брючках или коротких шортиках. Блондинки, брюнетки, рыжие... И у Данилы аж скулы свело от куража и предвкушения.

Внимание привлекли вокзальные менты, волокущие под локти ветхую бабульку. Она прижимала к груди укроп и причитала:

— Миленькие, да за что в милицию-то? Да я же первый раз! Да у меня же вот, ну два пучочка всего! Миленькие!

Сторговал у них бабульку за всё бабло, что отжал у Рыхлого. Легко пришли, легко ушли, не жалко. Зато в благодарность получил здоровенный, пахнущий свежестью пучок укропа.

Проходя мимо бывшей доски почёта железнодорожников, шарахнулся в сторону: на автобусной остановке стояла та девчонка, а с ней и мужик с подбитой скулой. Он ворчал, она виновато опускала голову, но при этом подкатывала глазки, и смирения в ней не было ни на грам. Дерзкая и охрененно красивая. У Данилы аж ладони вспотели от восторга и предвкушения — надо брать!

***

— Ну а что дальше-то, Данюш? Надеюсь, учиться теперь пойдёшь?

— Для начала отоспаться хочу, тёть Ир.

— Вот! Дело человек говорит! Отоспаться и отожраться! Помню, я когда с армии пришёл, тоже дрыщём был, минус двадцать кэгэ! Эт потом уже мяско наросло, — дядя Серёга похлопал себя по пузу и взялся за стопку. — Давай, Дань. За дембеля!

Намахнули.

— Значит так, завтракать, это как хочешь, — тётя Ира поставила на стол новую порцию котлет, — а обедать и ужинать — это чтобы к нам, ясно?

— Ага! Ты ему ещё распорядок дня выпиши! Тоже мне, прапор нашлась! Оставь пацана в покое, имеет право! У него же сейчас самый смак начнётся: пьянки-гулянки, девочки-припевочки... — подмигнул.

И тут же получил полотенцем по лысине.

— Хоть бы при ребёнке-то постеснялся! Дань, а ты не слушай его! Кушай!

— Кушай... Он тебе что, резиновый? Ты ему лучше с собой собери! И котлет, и щей в банку налей!

— И правда! — подскочила тётя Ира. — У меня ж такие щи, Дань, ты же знаешь!

Минут через сорок Данила с дядей Серёгой вышли во двор. Дядька неспешно выкурил сигаретку и кивнул:

— Пойдём.

Первое, что бросилось в глаза в гараже — это новенькая блестящая «пятнаха» серебристый металлик.

— Кирюхина, — хлопнул её по капоту дядя Серёга. — Сам купил.

— Да ладно… На стипендию что ли?

— Да какая там стипендия, копейки! Просто иногда за бугор на шабашки ездит, а там баксами платят. Прошлой зимой почти два месяца в Китае прожил, потом по весне ещё в Турцию мотались, а приехал — сразу тачку купил. Сейчас, вот, вернётся, тоже что-нибудь привезёт. Надеюсь.

Глава 2

— Так это ещё не всё! Ты дальше слушай! — Щёки уже сводило, но прекратить смеяться не было сил. — Короче, папа в ярости и давай там кипешить — вокзальных ментов дёргать, свидетелей собирать, ну короче, как обычно. Слава богу, поезд подошёл! В общем, встретили Оксану с Тёмкой, туда-сюда, время как бы упущено, ну и всё. Папа бурчит, конечно, под глазом фингал наливается, но в целом, почти успокоился. Пришли на остановку, а автобусов нет. Папа пошёл к таксистам, а мы с Оксанкой ждём. И тут слышу: Марин! А я даже и не туда, что это меня, понимаешь? Опять: Марин! И свистит. Ну я чисто машинально оглянулась, а это он, прикинь! За доской почёта спрятался и подзывает, вот так, знаешь... — загадочно поманила Катьку пальцем.

Та поерзала от нетерпения:

— Ну-ну? А ты?

— Чё ну, Оксанка-то тоже повернулась! И сразу всё просекла. Говорит — этот тот самый? Я — ну да. Она — ну всё, сейчас ему отец бошку оторвёт! А мне что-то так жалко его стало, думаю, ну придурок, конечно, но так-то прикольный. Ну, то есть, как бы, по большому-то счёту не за что его на пятнадцать суток! А Оксанка такая — хочешь, я с ним поговорю, ну, чтобы отвалил по-хорошему?

— Слушай, вот тебе всё-таки с ней повезло!

— Ага. Ну, а я ей — нет, лучше ты покарауль отца, а с этим я сама разберусь.

— Ой, ой, ой, — захихикала Катька. — Кажется, кто-то просто любит хулиганов...

— Да прям! — смутилась Маринка. — Просто он идиот, который даже не представляет, какими проблемами ему светят тёрки с опером Ивановым! И просто для его же пользы ему надо было срочно отвалить. Только поэтому!

— Ага, ага... Конечно, расскажи, ага...

— Короче, — снова расплываясь в неудержимой улыбке, Маринка обняла подтянутые к груди коленки, — подхожу, говорю: «Последний раз предупреждаю, отвали по-хорошему, пока мой отец не вернулся!» А он ржёт, прикинь! Говорит: «Ой, всё, напугала!» Дурак. А потом такой: «Не кипеши, мала́я, я просто извиниться хотел» — и, опа, руку из-за спины вынимает, а в ней укроп!

— Чё?

— Укроп, Кать! Прикинь? Большой такой пучок, а из серединки цветок с клумбы торчит!

И они на пару расхохотались.

— Девочки, — постучалась в закрытую дверь комнаты Катина мама, — мне вообще-то на сутки завтра к шести.

— Да, мам, мы всё уже, ложимся! — крикнула Катька, и понизила голос: — Ну, а ты?

— Ну говорю же, офигела я! — тоже перешла на шёпот Маринка. — И взяла.

— А-а-а, ну всё Иванова, это залёт! — азартно воскликнула Катька. — Цветы взяла — считай, дала! — и тут же спохватившись, прикрыла рот рукой. — А дальше?

— А дальше, этот гад опять полез целоваться, и я ему его же укропом по морде надавала. А потом Оксанка позвала, и я сбежала. Еле вырвалась, прикинь!

— Оу, как романтичненько, — подёргала Катька бровями. — Симпотный хоть?

Маринка пожала плечами.

— Ощущение такое, как будто я его уже где-то видела. А так — ну... обыкновенный. Кир намного лучше! Просто небо и земля!

— А, ну конечно! Тебя послушать, так твой Круглов прям бог всех богов! — фыркнула Катька. — Хотя на самом деле, чё там — рожа смазливая да кубики на прессе и всё. Подумаешь, невидаль! Он даже целуется, если честно, так себе!

В стену снова постучали:

— Кать, ну я прошу, потише!

— Всё, короче, давай спать, — поднялась она с диванчика, разложенного для Маринки в гостевой, и кинула него постельное. — Сама застели, ладно? Одеяло и подушка в шкафу.

Пытаясь придушить волну ревности, стремительно сменяющую недавнее веселье, Маринка деловито заправила простынь и натянула пододеяльник на лёгкое летнее одеяло.

Но снова это навязчивое ощущение, что происходит что-то не то...

Внезапно остро пожалела, что вообще припёрлась сюда с ночёвкой. Всё теперь раздражало: и чужая комната, и узкий диван, и сама Катька. Особенно Катька! Не удержалась, стерва, напомнила... Опять. Не слишком ли часто в последнее время? С тех пор, как они переехали сюда, так её прям регулярно распирает! Значит, не так уж она и забыла. Или это она вообще не про тот раз намекает?

Села на диванчик, согнулась, уткнувшись лицом в подушку. Это невыносимо... Невыносимо! Остро вспомнился Кир: его крышесносная улыбка и сумасшедшая харизма, против которой нереально устоять. Шикарное рельефное тело и даже запах... Запах?

Резко разогнулась, глядя на лежащую на коленях подушку. Она была уже в наволочке, видно, до этого на ней спал кто-то другой... Кто-то другой? Лихорадочно завертела её в руках, принюхиваясь, выискивая зоны, где тонкий, едва уловимый аромат будет чётче... Это парфюм Кира, разве нет?!

Всё внутри заколотилось. Да. Она знала. Она всегда знала, чувствовала это! Просто прятала голову в песок, дура, но... Так, спокойно. Это просто мужской парфюм. Может, на подушке спал Катькин брат, или его друг... Снова ткнулась в неё носом, повела руками, разглаживая складки... И нащупала что-то внутри наволочки. Что-то маленькое, жёсткое, с неровным краем...

С ноги долбанула в дверь Катькиной комнаты:

— Это что?!

Катька испуганно подскочила с пуфика.

— Что это? — потрясая найденной в подушке уликой, угрожающе двинулась на неё Маринка. — Ах ты, скотина... Ах ты... — И схватив подвернувшуюся под руку книгу, швырнул в Катьку. — Сука!

— Ты офонарела, Иванова? Ты чё творишь, истеричка?!

— Что это?

— Да откуда я знаю?!

— Да сколько можно?! — заорала вдруг за их спинами Катькина мама. Маринка обернулась — та стояла в дверях в ночнушке и бигудях и угрожающе упирала руки в бока. — Вы что, русский язык не понимаете? Вы чего орёте, как потерпевшие? — жёстко тряхнула Катьке пальцем: — Чтобы никаких больше подружек с ночёвкой, ясно?! — И указала Маринке на дверь: — А ты иди туда, где тебе постелили!

Маринка ломанулась мимо неё в прихожку, схватила свои босоножки и сумочку и, от души хлопнув дверью, выскочила во двор. Не обуваясь, кинулась вниз по улице.

Глава 3

В гаражах всё было так же, как два года назад — засыпанные битым кирпичом дорожные ямы на въезде, вечно переполненные всяким хламом мусорные баки, стая прикормленных собак на территории.

Старенький жигулёнок уже покрылся пылью. Отец, хотя считай всю жизнь и провёл за рулём фуры и зарабатывал вроде неплохо — но за крутой тачкой в быту никогда не гнался. А жигулёнок это так, как он говорил: «Если вдруг что — чтобы не пешком» В нём, говорят, и угорел. Просто закрылся в гараже изнутри, пустил движок на холостых и...

Зачем, бать? Зачем?

Осмотрелся по сторонам — в углу навалены старые батареи, метровые обрезки массивных металлических балок, арматуры и прочего чёрного лома. Похоже, отец продолжил заниматься железом и после его ухода в армию. В другом углу высилась гора прорезиненной оболочки от силовых кабелей. Значит, и цветметом промышлял.

Всё время хотелось жрать. Тело требовало обратно свои высосанные армией одиннадцать кэгэ, и Данила охотно шёл у него на поводу, весь день закидываясь на бегу всяким хламом, и с нежностью вспоминая поджидающие его дома тёть Ирины щи и котлетки.

У входа на центральный вокзал купил огромную шаурму, надвинул пониже козырёк бейсболки и пошёл искать Рыхлого. Проходя мимо сувенирного ларька на первой платформе, там, где зажимал вчера девчонку, замедлил шаг. А неплохо они, должно быть, смотрелись-то со стороны! Прям парочка: он дембель, а она, типа, встречает. Страсть, все дела. Ухмыляясь, лизнул укус на губе.

Если честно, все два года в армии он втихую завидовал пацанам, которых дома ждали девчонки. Вот это всё: фоточки, письмишки... Романтика! Но, правда, и на тех, кого не дождались, тоже насмотрелся. Один такой даже повеситься на ремне пытался, потом всем отрядом из-за него сутки на плацу по стойке смирно стояли. Коллективная ответственность, хрен ли.

Не, ну их на хрен, этих баб напостоянку. Что у них в башке — не понятно, а заморочек из-за них — мама не горюй! То ли дело случайный съём — тут тебе и азарт, и новизна, и никаких обязательств. Но, правда, иногда и укропом по морде... Но так даже интереснее.

Рыхлого нашёл на скамеечке возле касс. С наигранной ленцой поглядывая на снующих вокруг пассажиров, он явно выискивал взглядом кого бы нагреть в картишки. Данила присел рядом.

— Вестку передал?

Рыхлый не ответил.

— Ну ладно, не дуйся. Похулиганил просто, подумаешь. — Отсчитав пять косарей, Данила протянул ему: — Держи. С компенсацией за моральный ущерб.

— Аг-га, ты п-похулиганил, а мне ответ по н-недостаче д-держать пришлось, — недовольно прогундосил Рыхлый, но деньги взял и тут же сменил гнев на милость. — Ты, Х-хулиган, не больно-то в-выпячивайся, а т-то у нас тут, пока ты ч-чалился, власть переменилась. Р-рамза н-не любит бесп-п-предельщиков, у-у него с ними разговор к-короткий.

— Рамза... Лошадиная кличка какая-то. Кто такой вообще, откуда взялся?

Рыхлый пожал плечами.

— А я з-знаю? Г-говорят с-столичный какой-то. Ч-чуть ли не тамошнего п-пахана ставленник. М-может, брешут, м-может нет, н-но в ментовке нашей масть держит б-большую, так что ак-куратней с ним.

Данила помолчал, бездумно наблюдая за бегущей строкой на табло объявлений.

— Да я, Рыхлей, завязал. Всё, хватит баловства. Нормальным бизнесом займусь.

— Н-ну да?

— Угу. Со Шпиком вот только разберусь и всё. Ты вестку-то передал ему?

Рыхлый кивнул.

— С-сегодня ночью, в У-удачу приходи.

Дома ждал оголодавший Барс. По-братски поделившись с ним щами, Данила немного вздремнул. Спать, кстати, как и жрать, тоже хотелось постоянно — после строгого армейского распорядка, «гражданка» реально расслабляла.

Проснувшись, сунулся на балкон и обнаружил там старый чёрно-белый «Горизонт» с комнатной антенной и снятой задней крышкой. Телек оказался работающим, хотя почти половина экрана засвечена подсевшим кинескопом.

Без конца прокручивая в мыслях нелепую смерть отца, Данила без интереса смотрел какую-то передачку, и вдруг осенило. Постучал к соседке. Кто, как не она может знать?

— Баб Маш, а зачем отец мебель вывез, не знаете?

— Так это не он. Это уже после, когда схоронили.

— Не понял... Кто?

— Да кто-кто, мать твоя, кто ещё! И, главное, даже с грузовичка не вышла, грузчиков послала и всё. А сама лицо рукой вот так, знаешь, прикрыла, как будто не хочет, чтобы её узнали. Но я точно видела — она это!

— Что за грузовичок?

Баба Маша только плечами пожала, но из-за её спины тут же каркнул дед Витя:

— Так это ЗИЛо́к, Дань! Сто тридцатый, тентованный. Крашен под армейского, а сам старый и наскрозь гнилой!

— Ой, да всё ты прям знаешь, гнилой! Прям из окна увидел, ага! — отпихивая его плечом, ругнулась баба Маша и, выскочив в подъезд, захлопнула за собой дверь.

— А не замечали, отец выпивал последнее время?

— А, это да, что было, то было... Ты как ушёл, так он, немного погодя и начал. А что?

— Да так. Ничего.

Вернувшись в квартиру, разложил на столе бумагу, селитру, пару десятков спичечных коробков, марганцовку...

Дядя Серёга прав — пора завязывать с хулиганкой и начинать серьёзные дела, чтобы уже лет эдак через пять – десять жить где-нибудь в Калифорнии и менять яхты по настроению. Но сначала придётся поднапрячься.

Жизнь игра, и в ней всего два типа игроков: те, кто нагибает, и те, кого нагибают. И если не нагибаешь ты — нагибают тебя. Всё просто. Хулигана ещё никто никогда не сумел нагнуть, даже менты и органы опеки, и к тому моменту, как он, завязав с хулиганской мастью, гордо уйдёт в закат — никто и не нагнёт. Тем более Шпик.

В «Удаче» был аншлаг. Данила как будто вернулся на два года назад, в девяносто шестой: всё по-прежнему — и интерьерчик, и контингент. Даже барная стойка и страшная барменша за ней. Разве что диджея пересадили в угол, туда, где раньше стоял аквариум.

Пьяный, мигающий цветомузыкой угар танцпола манил обещаниями отвязного секса. Тёлочки так и клеили взглядами и Данила, пробираясь сквозь это похотливое море, уже точно знал, что сегодня обязательно возьмёт своё. И, пожалуй, даже, не с одной. От предвкушения потяжелело в паху, но он всё равно упорно двигался мимо. Сначала дела.

Глава 4

Проснулся от голодных воплей Барса. В незашторенное окно уже вовсю светило солнце, на часах шесть – ноль семь. Маринка спала, уткнувшись лицом в подушку. Улыбнулся. Смешная такая. И такая красивая. До вечера теперь болеть будет, точно.

Накормил Барса, умылся. Больше всего тянуло снова завалиться к Маринке под бочок, обнять и, слушая её тихое сопение, вырубиться до обеда. Но из еды дома было только чёртово сало, огурцы и котлеты сомнительной свежести. Не, ему самому бы нормально — а вот ей...

Возле ларька, что за углом, встретил соседа деда Витю с сотоварищами. Пересчитывали копейки в трясущихся с похмелья руках и прикидывали, на что хватает. Щедро подкинув им стольник, взял минералки, печенья, паштет, свежего хлеба. Суетился, был какой-то смутный страх, что вернётся — а Маринки нет. Или наоборот проснётся — а его нет, и что тогда? Эта может и заистерить.

Торопясь, на ходу полез по карманам в поисках ключей, и нашарил ещё что-то непонятное, маленькое, мягкое. Вынул... И встал. В руке лежали три дозы в пакетиках. К бабке не ходи — герыч[1].

И сразу новыми смыслами заиграла вся минувшая ночь. И забитая Шпиком стрелка, и то, что он на неё так и не явился, и нагрянувшие вдруг со шмоном менты.

Оставалось понять, в какой момент успели подкинуть. Хотя, на самом-то деле похрен. Такая подстава — это не по понятиям, вот что важно. Не по-пацански. Шпик, сука... Из-за пары сотен косарей готов закрыть бывшего кореша на семёру за наркоту? Гнида. Особенно если учесть, что бабки изначально не его, а Данилины.

Дома спустил порошок в унитаз, обмотку сжёг на балконе. Душила злость. Ослепляла. В какой-то момент подумал даже, что, может, это Маринка подкинула — слишком уж нереальным и в то же время экстремальным было её появление в кабаке, да и всё что после тоже. Уже одно то, что она через окно пыталась слинять... А с виду обычная девочка-пай. Острая на язык пятёрочница, блин. Что она там говорила — в ментовку ей нельзя? Чёрт...

Не включая колонку, залез под душ. Холодная вода привела в чувство. Не Маринка это. У неё просто не было такой возможности. Подкинули явно до заварушки с ментами, иначе само их появление теряло смысл. Может, та тёлка с пивом? Не по-детски ведь тёрлась об него, сучка...

Когда вошёл в комнату, Маринка спала, всё так же уткнувшись носом в подушку, но повернувшись на другой бок. Из-под задравшегося сарафана белели перепачканные кровью трусики. Данила смущённо отвёл взгляд: ну, здоро́во, семейная бытовуха! Прикольные они, всё-таки, эти девчонки со своими секретными заморочками...

При взгляде на неё мгновенно потяжелело в паху. Подлёг, обнимая, целуя шею, прижимаясь к её попке. Замыкало до дрожи. Даже злость на Шпика временно померкла. Сейчас хотелось только повторения банкета — пока девочка ещё мягкая, податливая, со сна. Такая сладкая малинка…

Но проснувшись от его ласк, она вдруг затрепыхалась, отодвигаясь.

— Чшш... Не пугайся, дерзкая, это я, — наваливаясь на неё, шепнул Данила. — Доброе утро, малышка. Но ты это, спи, спи... Рано ещё, ещё даже семи нету. А я тут потихонечку пристроюсь, м? По-быстрому. Расслабься, ну...

А она всё так же отчаянно цеплялась за сползающую с неё простынь, и ломалась:

— Не надо. Ну не надо...

Такая смешная с этой своей до сих пор размазанной по лицу косметикой. И такая милая.

— Ну чего ты, малыш? Из-за месячных что ли? Не парься, дурочка, я не брезгливый.

Она замерла на миг и вдруг замолотила его кулаками, норовя при этом ещё и коленом в пах угодить.

— Пошёл вон, козёл!

Соскочила с дивана и её тут же шатнуло, занесло к противоположной стене. Данила рассмеялся:

— Ну куда ты подорвалась, дика́я? Ты же ещё бухая! Тебе ещё спать и спать!

Но она схватила сумочку и кинулась в коридор. Данила за ней.

— Эу, стоять, я сказал! Ты никуда не идёшь!

— Отвали, придурок!

— Так, короче... — схватил поперёк тела и поволок в комнату. Сбросил на диван, навис над нею: — Ты. Никуда. Не идёшь. Это ясно?

— Мой папа тебя уроет! — с ненавистью и страхом глядя ему в глаза, прошипела она.

— Пусть сначала найдёт! — усмехнувшись, пошёл Данила на выход. — Спи, дерзкая!

Вслед ему полетела её сумочка. Врезалась в стену, рассыпалась всякой бабской мелочёвкой. Данила перешагнул через неё и, плотно закрыв за собой комнатную дверь, ушёл в кухню. Трясло. Вот что это, на хрен, было? Что он такого сказал, что не так сделал? Психанув, смахнул со стола, всё, что купил к завтраку, зажал руками голову. Придурочная, блин...

Минут через пять тупого созерцания крышки стола, признал, что был не прав. Слишком давит на неё, надо притормозить. Она просто испугалась, видно же. В этот же миг скрипнула комнатная дверь, и Данила кинулся в коридор.

Маринка стояла перед зеркалом, и, слюнявя палец, яростно пыталась оттереть черноту под глазами. Её заметно пошатывало. На него — демонстративно ноль внимания.

— Я же сказал, не отпущу!

— А мне похрен!

Снова закипая, понаблюдал, как она дерёт расчёской волосы.

— Чё не так-то, Марин? Я серьёзно не понимаю! Всё же хорошо было? Нет, ну правда, ты... Ну умойся хотя бы. Позавтракаем спокойно, поговорим. Марин?

Но она игнорила, и это злило.

— Так, короче, — схватил её за локоть, — если не хочешь, чтобы я тебя связал на хрен, возвращаешься в комнату и... — замолчал.

— И что? — выдернув руку, дерзко вскинула она подбородок. — Ну, что?

А он не знал. Но связывать точно не собирался.

— Ничего. Не, ну правда, Марин, не хочешь трахаться — не будем. Просто проспись нормально.

— Сама разберусь, как мне нормально, — сунув в рот жвачку, буркнула она и наклонилась, чтобы обуться. Её пошатнуло. Устояв, заторможено уставилась на свои босоножки с отломанными каблуками. Отшвырнув их, нагло сунула ноги в Данилины резиновые шлёпанцы.

— Да погоди ты, дурная! — выскочил он за ней в подъезд. — Давай хотя бы мотор тебе возьму! Ну стой! — зажал в тамбуре, возле самого выхода. Обхватил её лицо ладонями, заглядывая в глаза, лихорадочно соображая, как быть. Испугался вдруг. Капец, как испугался! Не готов был её отпустить вот так сразу и в никуда. — Хотя бы номер телефона оставь или адрес, где я смогу тебя найти?

Глава 5

Кралась словно мышка, но когда уже добралась до своей комнаты, из Тёмушкиной спальни выглянула Оксана. Шепнула:

— Привет! Ты же сразу в институт собиралась?

— Репетицию перенесли на вечер, — пряча лицо за волосами, так же шёпотом соврала Маринка.

— А чего ты тогда так рано? Что-то случилось?

— Нет, просто мы с Катькой ходили на затон рассвет встречать.

— Делать вам нечего, — улыбнулась Оксана. — Ну ладно, досыпай. Тебя разбудить потом или сама?

— Сама.

Закрылась у себя, не раздеваясь рухнула на кровать. Прохладное покрывало принесло облегчение, но скоро нагрелось, и Маринку тут же начало мутить с новой силой. Изводил сушняк. Перед закрытыми глазами клочками всплывали воспоминания: подушка на коленях, половинка сердца в кулаке. Водка, отчаянное желание сдохнуть. Кирилл... Катька... И так больно от всего этого, что, кажется, это её сердце разбилось на те две половинки, которые уже не склеить.

Каким-то чудом получилось заснуть, но ненадолго. Кажется, только провалилась в блаженное забытье, как над ухом монотонно загалдело:

— Па-а-аиграем! Мариночка, па-а-игаем! С Тёмушкой па-а-аиграем...

— Тёмушка, ты зачем Мариночку будишь? — позвала из другой комнаты Оксана. — Не надо!

— Не-е-е надо будить Мариночку! Не-е-е надо! — тут же завёл новую пластинку брат.

— Правильно, не надо! Иди сюда, я с тобой поиграю.

Он ушёл и даже послушно закрыл за собой дверь, но проснувшаяся Маринка всё равно уже снова погрузилась в мучения. Голова раскалывалась, во рту всё ссохлось, но даже от мысли о том, чтобы встать и дойти до кухни становилось ещё хуже.

Снова нахлынули воспоминания. Какой же он всё-таки гад... Почти год отношений перечеркнуть вот так просто, да ещё и с её лучшей подругой! Какой-то проклятый месяц не дотерпел, скотина! Да и как теперь поверить в то, что это было между ними лишь раз, тем более после того случая прошлой осенью?

Тогда, в начале прошлого учебного года, Маринка на неделю задержалась с возвращением из профилактория, а Катька за это время успела закружить с красавчиком третьекурсником. Хотя, как закружить — просто после общего сбора первого сентября институтский ансамбль пляски, принимая в свои ряды новых участников-первокурсников, по традиции устроил знакомство-чаепитие на кафедре. Чаепитие, ага... Короче, набухавшись, Катька с Киром перепихнулись в туалете. А на следующий день он её даже не узнал! То ли перебрал накануне, то ли тупо не запомнил с кем из первокурсниц замутил — не понятно. Но Катька особо и не расстроилась, наоборот, она тоже была в шоке от себя, поэтому рассказала о случившемся только Маринке, и то, по страшному секрету.

А в конце сентября Маринку поставили с ним в пару на танец, и она сразу же, с первой же репетиции, на него запала. На него невозможно было не запасть, по нему, кажется, сохли все танцорки, начиная с первого и заканчивая пятым курсом, но Кир, как ни странно, был свободен. Вскоре он проявил инициативу, и они стали встречаться, всё серьёзно. Катька к тому времени уже затусила с его однокурсником Женькой и забыла тот дурацкий случай на чаепитии. Всё. Тема закрыта, все счастливы.

Но теперь...

Закрыта ли тема? И что, если бы она не пошла к Катьке с ночёвкой и не нашла этот чёртов кулон? Кир вернулся бы с гастролей и, как ни в чём не бывало, продолжил ей врать? А она-то, как дура, всю голову уже сломала, планируя, как сделать их первый раз незабываемым... Чтобы оба запомнили, ведь так долго ждали. Ждали, ага! Да вот только не оба. Кое-кто, похоже, ни в чём себе не отказывал. Гад!

Ломанулась в ванную, склонилась над унитазом, но кроме мучительной тошноты — ничего. Просто нечем. Кинула сарафан и лифчик в стирку. Перепачканные кровью трусы замотала в сто слоёв туалетной бумаги и сунула в мусор. Как часто шутит папа: «Нет тела — нет дела»

Но, намыливаясь под душем, всё равно долго не решалась коснуться промежности... Потому что «дело» было, и обратно уже не залепишь.

Как тупо всё получилось. А главное — месть не принесла ни удовлетворения, ни покоя. Даже наоборот. А ещё и этот придурок... Месячные, блин!

Не выдержала, заревела от обиды и раскаяния. Ну и смысл было беречься? Отказывать Киру, выносить ему мозг своим грядущим восемнадцатилетием, если в итоге первым оказался случайный встречный, который даже не понял, что был первым? Гордилась своей невинностью, говорила: «я не такая», а по факту оказалась одной из многих, да ещё и подснятая в кабаке. Не удивительно, что он ничего не понял. Сама виновата. Лучше бы ещё прошлой осенью Киру отдалась, может, тогда всё сложилось бы иначе.

После слёз и душа стало немного легче, даже снова получилось провалиться в сон, но опять ненадолго. Раздался звонок в дверь и, перемежаемый чьим-то невнятным бормотанием, Оксанкин голос:

— Так она спит, Кать! ... А вы что, уже даже пару часов друг без друга не можете? ... Ну не знаю, загляни...

Дважды щёлкнула дверная ручка, за спиной раздались вкрадчивые шаги.

— Марин, ты спишь? Мари-и-ин...

— Чё надо, Махонина?

— Да ничё, просто до утра не спала, всё думала, какая муха тебя укусила? И волновалась вообще-то: добралась ты до дома, не добралась, всё ли нормально.

— Добралась, как видишь, и очень даже нормально! Всё, теперь иди на хер!

Катька, обиженно поджала губы.

— Оксана говорит, ты только утром вернулась? Ну и где бухала? Пасёт от тебя на всю комнату.

— Не твоё дело, — огрызнулась Маринка, но всё-таки встала и, морщась от головной боли, открыла окно.

— Ну как сказать, не моё. Что ты там орала-то ночью, я так и не поняла?

Вместо ответа Маринка схватила сумочку, зарылась в бардаке, отыскивая кулончик. Не найдя на весу, высыпала всё на стол. Всё равно не нашла. Разочарованно усмехнулась — так хотелось бы швырнуть его в наглую Катькину рожу... Сцепив руки на груди, повернулась к ней:

— Давай честно, вы Кругловым любовники?

Глава 6

К утру сто раз передумала туда-сюда. Измучилась и даже разозлилась на себя: всего лишь забрать босоножки! Пришла, взяла, ушла. Всё! Не надо ни в глаза ему смотреть, ни разговаривать. Даже здороваться не обязательно!

Решила не идти. Всё, уже точно. Однако, когда в начале десятого Оксана попросила её погулять с братом, неожиданно психанула.

— А можно было заранее предупредить? У меня вообще-то планы на это время!

Тут же болезненно заскребло по совести, но Оксана только вздохнула:

— Хорошо, я сама. Но говорю заранее: вечером надо будет погулять с Тёмушкой. Так тебя устраивает? И впиши, пожалуйста, в свои супер-планы на сегодня уборку в квартире. Ты, если помнишь, должна была сделать её ещё вчера.

Остановка «Заканальная» находилась в трёх кварталах от дома, от силы пять минут ходьбы, но Маринка почему-то шла все пятнадцать, а уже на подходе и вовсе остановилась. Стало вдруг как-то не по себе.

Ну и зачем ей эти дурацкие поломанные босоножки? Не проще ли соврать Оксанке, что, например, гуляли с Катькой ночью босиком по набережной, и она просто забыла их там? Ну да, по пьяни. Но с этим-то уже, вроде, разобрались?

Ещё более идиотски она чувствовала себя стоя на остановке: пять минут одиннадцатого, десять, пятнадцать...

Что он о себе возомнил вообще!? Думает, она ему свидание назначила?! Идиот! Да просто босоножки суперские! И, между прочим, денег стоят! А каблуки можно и новые приделать! Решительно направилась в сторону его дома. Просто заберёт своё и всё. Имеет право.

Позвонила в дверь, а в ответ тишина. И снова это ощущение, что она дура, даже щёки вспыхнули. А в груди вдруг пронзительно заныла тоска по Кириллу. Больно. Как же больно! И сколько глупостей не совершай — а заглушить боль не получается.

Всё мужики — козлы! Да пошли они все!

Пнула в сердцах дверь, и, словно в ответ, ручка на ней вдруг дёрнулась. И ещё раз, как будто кто-то баловался ею с обратной стороны. Из-за двери раздалось истошное мяуканье.

Маринка склонилась к косяку:

— Кс-кс-кс... Барсик, Барсик...

Он заорал ещё отчаяннее, и к участившемуся дёрганью ручки добавился грохот его прыжков.

— Барсик...

Он сиганул ещё, ручка вдруг щёлкнула, и дверь едва заметно приоткрылась.

***   ***   ***

Колотить начало ближе к утру, да так сильно, что реально — зуб на зуб не попадал. Тело покрылось липкой ледяной испариной. Ломало. За неимением лучшего, обтирался дядь Серёгиным самогоном. Да что там обтирался — можно сказать умывался, особенно тщательно поливая припухшие порезы. Матерился при этом в голос и молотил кулаком по столу, пережидая резкую обжигающую боль. Потом снова валялся на диване и трясся.

Как отпустило и провалился в сон — этого даже не заметил.

Во сне было хорошо: легко и спокойно. Там был отец и мать, и они были вместе, и, кажется, даже держались за руки. А ещё там почему-то был ЗИЛ-130, крашенный под армейского в хаки. И много-много железа. Данила ходил среди гор корёженного металлолома и различал с первого взгляда: алюминий, чугун, нержавейка, латунь, чермет... И от этого и было легко и радостно. Потом вдруг снова стало холодно, заколотило. Сон рассыпался на сумбурные ошмётки, один из которых — куча Шпиковского говна с резкой горькой вонью.

Очнулся от того, что кто-то похлопывал по щеке, легонько, но настойчиво. Продрал глаза и не сразу понял, что происходит. Показалось вдруг, что он валяется с жуткого бодунища, после той самой ночи в «Удаче». Только, вроде, наоборот должно быть: Маринка в дрова, а он огурцом. Разве нет?

Но именно она склонялась сейчас над ним — свеженькая, хотя и испуганная, а он лежал перед ней с треснутой нахрен башкой и мучительной тошнотой...

***   ***   ***

В квартире стояла такая жуткая самогонная вонь, что Маринка сразу поняла — он вусмерть бухой. Лежит на диване, замотавшись в одеяло, и страдает с похмелья. Зашибись.

И вот с этим недоразумением она лишилась девственности! Позорище, блин.

Хотела просто сбежать по-тихому, и впредь за сто кварталов обходить этот район, но взгляд случайно упал на окровавленное полотенце на полу и подсохшие бурые капли на паркете. И нож валяется...

— Оксан, это я! — бездумно процарапывала монеткой сердечко на стене перед телефоном-автоматом и обмирала от волнения: спа́лит, точно спалит! — Оксан, а помнишь, у папы прошлой осенью ножевое было, и ты ему антибиотики какие-то колола? А какие?

Конечно, Оксанка встревожилась! Началось: где ты, с кем ты, зачем тебе, когда вернёшься... Маринка поклялась, что у подружки, медицинский кроссворд разгадывают. Поклялась, что скоро придёт и сделает и уборку, и с Тёмкой погуляет. Что угодно. Раз сто поклялась.

— ...Оксан, а от температуры папа что принимал? А, не было? Понятно. А ему тогда рану зашивали, или она сама заросла?..

Денег на лекарства Данила дал много. Не хотелось даже думать, откуда у него столько, но слишком уж происходящее напоминало последствия гоп-стопа. Наслышана из проверенных источников, ага. Правда, раньше все подобные истории приходили к ней с другой колокольни — прямо противоположной, ментовской.

***   ***   ***

Когда Данила категорически отказался от «скорой», Марина неожиданно быстро согласилась, словно поняла в чём дело. И даже сама вызвалась сбегать в аптеку. Он сходил на кухню и, не глядя вытянув из обмотанного газетой брикета денег, дал ей. А она снова словно даже не удивилась.

И всё-таки, какие у неё дела с ментами, что ей и попадаться им нельзя, и в то же время с полуслова просекает обстановку? И папа там какой-то, который учит доченьку, как кадык ломать...

 Напрягся, вспоминая мужика на вокзале, но там всё было так сумбурно. Он напряжения разболелась голова. Плюнул, отложил до лучших времён.

Маринка вернулась, принесла и лекарства и даже пожрать притащила, умничка. Как смогла, обработала раны, перевязала, сделала укол антибиотика и обезбола. Она была напряжена и молчалива. И всё же, хотя они даже почти не разговаривали, не уходила. А Данилу катастрофически клонило в сон...

Глава 7

С понедельника возобновились репетиции в институтском ансамбле: в сентябре кафедре Хореографии исполнялось пятьдесят лет, готовился грандиозный отчётник, и всем студентам, готовым пожертвовать летним бездельем ради ежедневных трёх-четырёх часов репетиций, обещали зачёт автоматом по сценпрактике и профильному. Глупо не согласиться.

Но сейчас, подходя к институту, Маринка почти готова была повернуть обратно. За эти два дня полного безделья за Волгой, она настолько накрутила себя отношениями Катьки с Киром, что хоть вообще институт бросай! Видеть их обоих и по-прежнему вынужденно общаться с ними — выше её сил! Слишком больно. А если они теперь ещё и открыто встречаться надумают...

Но Катька на репетицию вообще не явилась.

После прогона общих номеров начались сольники, и Маринке пришлось отрабатывать «Последнее танго» с пацаном с четвёртого курса. А раньше она танцевала его с Киром!

Это была страстная история в стиле танго, со всеми этими затяжными взглядами глаза в глаза, скольжением губами по шее, закидыванием ноги на талию партнёра и жаркими, трепетными объятиями. К концу номера, когда Кирилл, практически уронив навзничь, в последний момент подхватывал Маринку у самого пола и утыкался носом в её щёку, имитируя страстный поцелуй в губы, его мускулистая грудь в глубоком треугольном вырезе футболки всегда часто вздымалась, а спина была взмокшая и горячая. И Маринка, крепко держась за неё одной рукой, а второй прижимая к своему лицу его голову, каждый раз почти умирала от того, что её сердце переставало биться.

Что в этот момент чувствовал Кирилл, она не знала и боялась даже мечтать о взаимности, пока однажды всё не закончилось не носом в щёку, а настоящим поцелуем в губы. Прямо на уроке. От неожиданности у Маринки разжались руки, и Кирилл, не удержав равновесие, рухнул на неё. И именно с этого у них всё и началось.

А сейчас на его месте был этот Дима, тоже неплохой парень и талантливый танцор, но Маринку от него тошнило. Она не могла заставить себя смотреть ему в глаза, не дорабатывала по эмоциям, слишком сильно запрокидывала голову, уворачиваясь от его театральных поцелуев, и едва ли не силой держала дистанцию, не позволяя партнёру вкладывать в объятия страстную близость. Непрофессионально, да. Но и нахрен, не больно-то и хотелось!

Однако танец всё равно разбередил ещё больше. А особенно назойливое ощущение Димкиных рук на теле и понимание, что именно эту постановку Кир повёз в Италию, в паре с девчонкой с пятого курса, которая работает по ночам стриптизёршей в «Воске»

Всё один к одному! Ещё и Катька не пришла — понятно же, что стыдно подруге в глаза смотреть!

Переодеваясь после прогонов, глотала слёзы. Правда что ли бросить к чертям этот институт? Папа будет только рад, если она завяжет с «танцульками» и поступит, например, в «мед», даже обещал поспособствовать. А уж если дерзнёт на академию МВД — вообще счастлив будет!

И Маринка бы дерзнула, но было одно НО: она, в отличие от Катьки, не могла подвести коллектив и слиться за два месяца до ответственного мероприятия, когда каждый человек на счету. И оставалось только гадать, где взять силы, чтобы выдержать всё это через полторы недели, когда вернётся с гастролей Кир, и они с ним снова станут в пару «Последнего танго»

Ехала домой через весь город в душном, битком набитом автобусе, и было так одиноко! Пожалуй, вот так же плохо ей было только в тот жуткий раз, когда она, семилетняя девчонка, узнала наконец правду, что мама больше не вернётся. Причём, узнала от самой же мамы, когда та позвонила как-то утром, когда папа ещё не вернулся с дежурства и, поздравив дочку с поступлением в первый класс, рассказала, что у Марины скоро родится сестрёнка. А потом со словами: «Нет, я не смогу приехать, но я всё равно очень тебя люблю, зайка!» пообещала прислать к Новому году турецких сладостей. И это в то время, как Маринка уже целый год старательно выводила каракулями письма и рисовала рисунки для любимой мамочки! Отдавала их папе, чтобы отправил в красивом конверте, и, изнывая от тоски, послушно ждала, когда же закончится мамочкина «очень важная работа» и она наконец вернётся!

А оказалось, все врали — и мама, и папа... Тогда, в семь лет, Марина ещё не понимала, что не виновата в мамином предательстве, она вообще не понимала, что это предательство. Просто решила, что была недостаточно хорошей дочкой, раз мама решила родить себе другую. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы мама позвонила ещё, и она смогла бы попросить её вернуться, пообещать быть послушной и учиться на одни пятёрки! Но прошёл почти год, мама так больше и не позвонила, и даже обещанные сладости не прислала, и Марина поняла — она ей просто больше не нужна. У неё ведь теперь есть другая дочка, которая лучше. И от этого было больно и одиноко.

Точно так же, как теперь, когда другую девочку, которая лучше, нашёл себе Кир. И спрятаться от этой боли и одиночества так же, как и тогда, не получалось.

И может, поэтому Маринка и вышла на четыре остановки раньше и, стараясь не думать, что делает и зачем, просто пошла к своему ненормальному чудищу. Может, хоть он не соврал и... действительно ждёт?

***   ***   ***

К утру понедельника рану на боку начало дёргать. А ведь ещё накануне, когда, подтянув в помощь знакомых пацанов, Данила почти весь день потратил на то, чтобы вывезти в приёмку всё железо из гаража, ничего не болело, и вообще казалось, что зарастает, как на собаке. Дяде Серёге, который согласился помочь с грузовиком, пришлось сбрехать, что вернулся в бокс и на первой же треньке отхватил мандюлей.

— Вот это дело! — похвалил дядька. — Это по-мужски. Это не танцы там какие-нибудь! Только смотри, бошку всё-таки береги, а то отобьют — в штаны сраться будешь.

— Как вы, дядь Серёг? — схохмил кто-то из пацанов.

— Поговори мне, ага! — беззлобно показал тот ему кулак. — Тоже начнёшь.

В общем, в таком непринуждённом, хотя и физически тяжёлом режиме, прошёл весь день. На всякие сопли времени не осталось вообще, и это было круто. И тут на тебе: проснулся под утро, а в бочину стреляет, и хоть ты сдохни — в мыслях снова, как заноза, Маринка! А вдруг приходила, когда его не было?

Глава 8

Припарковался на обочине и пересел в стоящую чуть впереди тонированную мазду. Уходя, сказал «пять сек», а сам пропал уже на пятнадцать минут.

Маринке было скучно. В его машине не было даже магнитолы, и вообще вся она была старая и грязная. В ней густо пахло машинным маслом, бензином и чем-то таким, чем обычно пахнет в гаражах: немного резины, немного железа, ведро пыли и полстакана затхлости... В новенькой пятнашке Кира всё намного круче: там и музыка, и удобные сиденья с подголовниками и пахнет приятно.

Вздохнула. Опять Кир! Куда ни плюнь — везде он вспоминается, как будто на нём вдруг белый свет клином сошёлся! И в голову с чего-то вдруг полезли истории подружек, которые прощали своим парням измены, и ничего — до сих пор встречаются и всё нормально. Ну просто, разное же в жизни бывает... Но перед глазами встала картина того, как именно это могло «бывать» у Катьки с Киром, и настроение снова безнадёжно упало.

Ещё через пятнадцать минут ожидания, когда она уже не на шутку разозлилась, Данила вернулся.

— Ну что, куда рванём?

Как ни в чём не бывало! Как будто она не ждала его тут полчаса вместо обещанных пяти секунд! Обиженно поджала губы.

— Уже никуда. Всё, я пошла!

— Не понял?

— Чего ты не понял? Время видел?

Данила глянул на часы и присвистнул.

— Слушай, я... Мне показалось, минут пять от силы. Но до шести-то ещё почти час! Давай сгоняем в одно местечко. Тебе понравится, точно!

— Не хочу. Всё, пока!

Пихнула, открывая, дверь, но та не поддалась. Пихнула сильнее — бесполезно. В растерянности глянула на Данилу, а он лыбится, гад!

— Замок заедает, с улицы надо открывать.

— Так иди и открой!

— Не-а.

— Открой, сказала! Или я в окно вылезу! — и на полном серьёзе схватилась за ручку стеклоподъемника.

Данила усмехнулся и резко газанул с места.

— Останови, сейчас же, придурок!

Но он только, втянув голову в плечи, чтобы удобнее было кидать быстрые взгляды по зеркалам, резво переключал скорости и смеялся:

— К шести привезу, куда скажешь, клянусь. А пока — считай, похищение!

Он был похож сейчас на отмороженного шпанюку, и у Маринки вдруг щёлкнуло. Вжалась в сиденье и испуганно затихла. Это он, точно!

За железнодорожным переездом, уже на выезде из города, глянул на неё слегка виновато:

— Ну ладно, не злись, не съем я тебя. Но ты же сама говорила, что до шести свободна, и я уже всё распланировал. Не люблю, когда обламывают, знаешь ли.

Маринка обхватила себя руками.

— Я тебя узнала. Мы тогда с подружкой из школы шли, и резко дождь с градом ливанул. И какой-то добрый парень на машине предложил довезти нас до дома. А в итоге, почти час катал по всему городу и не отпускал! Не знаешь, случайно, кто это был?

Данила кинул на неё недоверчивый взгляд.

— Серьёзно? А я тебя вообще не узнал, прикинь. Да и когда это было — ещё до армии.

— Можно подумать, это что-то меняет! Ты как был отмороженный, так и остался!

— Ой, да ладно тебе, подумаешь. Во-первых, ни хрена бы с вами не случилось, просто похулиганил. А во-вторых, урок вам — нехрен в незнакомые тачки подсаживаться, ясно?

Маринка сжалась.

— Ещё час назад мне казалось, что ты нормальный. Со странностями, конечно, но в целом... А сейчас я тебя тупо боюсь. Поэтому отвези меня, пожалуйста, домой. Как человека прошу.

Данила сбавил скорость, а потом и вовсе остановился. Долго молчал, покусывая губу и играя скулами.

— Марин, это было давно, по малолетке ещё. Тогда, бывало, с пацанами всю ночь на куражах отжигали, но только по хулиганке, без жести. А теперь вообще всё изменилось. Я завязал, клянусь. — Смотрел в лобовое, тиская в руках руль, но при этом говорил так просто и искренне, что Маринке казалось, будто они с ним глядятся глаза в глаза. — Если ты настаиваешь, я, конечно, отвезу тебя домой. Но мне хотелось бы показать тебе одно место. Не знаю нафига. Но там классно, правда.

Маринка вздохнула. Ну вот что она делает? Зачем?!

— Ну поехали тогда, чего стоим?

Данила разулыбался, а Маринка отвернулась к окну. Побитый, конечно, но не чудище вовсе.

Приехали на какую-то заброшку за дачными массивами. Она стояла сильно на отшибе, да ещё и посреди высокого заросшего подлеском склона.

— Это старая насосная, когда-то воду на дачу качала, а сейчас бесхозная, — заводя Маринку в таинственный полумрак здания, рассказывал Данила. — Здесь осторожнее. Руку давай...

Пока не забрались на крышу, он так и не выпустил её ладонь. А потом сделал это с такой неохотой, что Маринке стало неловко. Обхватила себя руками, опасливо глянула вниз.

— Ну и что здесь может нравиться?

— Не туда смотришь. Вперёд смотри.

Она подняла глаза и восхищённо замерла: перед ними лежало небо. Далеко внизу блестела вилючая синяя лента Волги, зелёным кучерявым ковром подстилался к ней лес. И такой простор вокруг!

— Классно, да? — ободренный её реакцией, затарахтел Данила. — А знаешь, какой тут закат! Солнце прямо под землю опускается, ты такого больше нигде не увидишь! Кстати, всего через пару часов уже...

— Нет, Дань. Мне надо домой. Я и так отхватила за прошлую пятницу.

— Понял, — вдохнул он. — Ты тогда побудь здесь, а я сейчас, ладно?

Ушёл, через некоторое время появился внизу. Осмотрел покорёженные ворота на въезде и забор из ржавой арматуры. Попинал какую-то огромную трубу, заглянул в какой-то люк, под железной крышкой. Потом скрылся в здании и из него время от времени доносились то скрип, то грохот. Потом вернулся и встал рядом, плечом к плечу.

— Ну что, поехали? Иначе к шести не успеем.

А уезжать-то и не хотелось! Стояла, чувствуя касание его жаркого плеча, и где-то в животе ворочалась непонятная нега. Данила после своего кросса по объекту дышал часто и шумно, от него пышило жаром и энергией, прямо как от Кира после танцев. Только от Кира всегда пахло парфюмом, а от Данилы несло свежим по́том и немного ржавчиной. Непривычный, терпкий запах, но, как ни странно, не противный. Улыбнулась.

Глава 9

Слово за слово, ни о чём, но так, что невозможно остановиться, досиделись в жигулёнке на автобусной остановке аж до восьми. Убегая, Маринка смешно пищала, что дома её теперь точно убьют, но при этом категорически отказалась чтобы Данила довёз её прямо до места. А он и не настаивал, просто сделал вывод, что живёт она где-то совсем рядом. Уже что-то.

На прощание она мазнула его небрежным поцелуем в щеку и, тут же ляпнув какую-то дерзкую хрень, умчалась. А Данила всё сидел и пытался собрать мысли в кучу.

Решать нужно было многое: как и когда завозить в гараж спирт, сто́ит ли посвящать дядю Серёгу в то, что хочет обнести всё железо с водокачки или ну его на хрен, эти его стоны и морали, и проще нанять левый грузовик? Ещё бы срочно и без палева раздобыть где-то штук тридцать, а то и сорок алюминиевых канистр по двадцать литров... Короче, нужно было решать всё чётко и по-быстрому, но вместо этого в башке крутилась лишь одна дебильная, похожая на радужного мотылька мысль: «Случайно промахнулась или специально поцеловала почти в губы?»

Дома ждал очумевший от скуки и голода Барс и жуткий бардак, которого раньше Данила почему-то не замечал. Навёл порядок, даже полы везде помыл. Раскопал в бельевой куче последний чистый комплект постельного, но так и не стал перестилать диван — решил, что лучше сделать это завтра, часиков около четырёх вечера...

Самонадеянно да, но, блин, а чего тянуть-то? Всё же уже было.

А может, ей выпить надо, чтобы расслабилась, как в тот раз? Нет, ну не водки, конечно, но, там, джин-тоник, например? Или вообще — мартини?

Холодильник! Точно, срочно нужен холодильник!

Разложил на кухонном столе деньги из вытяжки. Стопками, на самое насущное, что не терпит отлагательств: на спирт и канистры, на холодильник и стиральную машинку, на ремонт жигулёнка. Хватало на всё, даже немного оставалось.

Подумал и отложил ещё на то, чтобы нормально одеться и не ходить перед Маринкой лохом и на всякую развлекуху — кино, там, или даже театр, если захочет. На подарочек какой-нибудь цивильный, чтобы точно понравился.

Только бы Осетин не подвёл.

Следующие три утра провёл в переговорах: объезжал пацанов, какие понадёжнее и пооборотистее, предлагал тему со спиртом. Тема была интересная и довольно непыльная, к тому же цену Данила для начала не загибал, поэтому желающие находились. И хотя это было только начало, но уже сейчас по баблу картина вырисовывалась гораздо привлекательнее металлоприёмок, хотя душа, конечно, больше лежала к железу.

Вся эта суета происходила в первой половине дня, а вот к вечеру его жизнь словно зависала в медленном полёте. Каждый раз, появляясь на его пороге, Маринка сначала была зажата и даже слегка агрессивна. Словно защищалась, или как будто её силком сюда притащили.

 Сходу раскритиковала новый холодильник, наехала, что нет нормального шкафа, куда можно сложить кучу барахла с пола. Телек, опять же, хреновый — пришлось на следующий день снова залезть в денежную вытяжку и купить новый. Ну а уж про то, чтобы разложить диван, предусмотрительно заправленный под покрывалом чистой постелью, и речи не шло! Не стоило даже рыпаться. А так хотелось!

Иногда закипал, с трудом сдерживаясь, чтобы не зарядить что-нибудь в обратку на её дерзость... Но вовремя притормаживал. Ведь она приходила — и это было главное. А ещё главнее — она ни разу так и не ушла ни в шесть, ни даже в половине седьмого, засиживаясь аж до половины девятого. Потом, правда, всё равно сбегала, и на вопросы придёт ли завтра, небрежно отмахивалась: «Ну если меня не закроют после сегодняшнего опоздания...»

Данила уже не знал, что думать: врёт она на счёт своего детского режима «до шести» или нет? Реально, даже здороваться перестанет, если он вздумает выследить, где она живёт, или понтуется? Не понимал, почему ломается даже на счёт поцелуев и прочих радостей жизни, типа рукоблудия, хотя при этом они сидят перед телеком в обнимку, и сама же она постепенно начинает провоцирующе елозить задницей или закидывать ноги ему на колени, выпрашивая, чтобы почухал. Но стоило ему только рыпнуться в ответ с более смелыми ласками — тут же вскидывалась: «Отвали, сказала же — без рук» или «Ещё раз, и я пойду домой!»

Подмывало, конечно, зажать её и порешать быстро и красиво, как в тот раз. Ну попищит, конечно, побрыкается для виду, но потом сама же и добавки попросит. Можно подумать, он первый раз с такими дело имеет.

Но, блин... С ТАКИМИ действительно первый. Её хотелось таскать на руках и угождать капризам, лишь бы она благосклонно фыркнула и подставила под поцелуй хотя бы свою царственную ручку. Королевна, блин. Маленькая дерзкая зараза. Капец, как хотелось её завоевать! Взять не силой, а измором. Довести до того, чтобы сама ходила за ним и, свернув свой упрямый хвост набок, орала благим матом мартовской кошки. Чтобы сама искала с ним встреч, сама ему в рот заглядывала. Чтобы как в тот раз сама попросила секса. И уж тогда он так её отжарит, что ходить не сможет!

При мысли об этом член стремительно, до сладкой, тянущей боли в паху, встал колом. По телеку шла какая-то сопливая хренатень, типа французского сериала про студентов, и Маринка с интересом смотрела её, не забывая, однако, периодически капризно подёргивать лежащей у Данилы на коленях ножкой, чтобы не переставал почёсывать.

 Гладкая, бронзовая кожа, стройная упругая форма... Не выдержал, повёл ладонью — от щиколотки и выше, по колену, по бедру и, внаглую, под юбку.

— Но! — шлёпнула она его по руке.

— Всё, всё! Не буду больше. Без рук! Всё!

Она глянула с предупреждающим прищуром и вернула ноги ему на колени. А Данила соединил её щиколотки вместе и сунул в зазор между загорелыми лодыжками свой стояк. Триканы, конечно, помешались, но всё равно, член вошёл смачненько и кайфово, аж волосы на руках встали дыбом, и обсыпало мурашками спину.

Маринка вскочила, как ошпаренная, а он ржал, показывая ей ладони, и не мог остановиться:

Глава 10

Время — ещё и семи не было, а Маринка, впервые за последние дни, уже стремительным шагом неслась к дому. Лицо горело, истерзанные поцелуями губы пульсировали.

А ведь ещё совсем немного, и она бы, наверное, решилась. В этот раз возбуждение было таким сильным, что ноги подкашивались. Чуть не доигралась. Дожилась. Как мать — с первым встречным. Меньше, чем через неделю после знакомства...

... Ну вообще-то, всё случилось уже в первый день. Вернее ночь.

Блин.

Но тогда это было по пьяни и из мести, а вот так, чтобы просто, потому что самой захотелось... Теперь было стыдно. Всё как-то неправильно, что ли. Они же с ним даже не встречаются как парень и девушка, а так, просто, не пойми что: вместе хернёй страдают, время убивают. Но этого маловато для секса, разве нет? Чем она тогда будет лучше той же Катьки? Или Кира?

Да уже ничем не лучше! Уже же всё было!

Щёки, казалось, светятся как раскалённое железо, и все вокруг это видят. А в ладони всё ещё ярко стояло ощущение: твёрдый, горячий... Трётся, с каждым мгновением напрягась всё больше... И мощно сокращается... и пальцы в липкой влаге...

От этого воспоминания, замирало сердце, и это было непонятно. Кир никогда не сходил с ума настолько, чтобы кончить в штаны, да и сама она понимала, что как-то это ненормально, и дело заканчивалось ничем. Данила же пугал своей бесцеремонностью. У такого наверняка десятки баб, вон как он ловко убалтывает, как нагло лезет со своими поцелуями. С такого вполне станется и изнасиловать, если посильнее накроет. И как бы он ни распинался, что завязал с хулиганкой, а есть в нём всё-таки какое-то отчаянное безрассудство. «Беспредельщик... Шпана отбитая...» — бурчал тогда на вокзале папа и, пожалуй, был прав.

Но в ладони до сих пор стояло ощущение, и оно до сих пор возбуждало — именно своей запретной откровенностью и стремительным напором со стороны Данилы. И это же пугало. Очень. До оцепенения.

Нормальные пацаны так себя не ведут. Кир так себя не вёл. В их паре все решения на счёт интима принимала Маринка, а Кир терпеливо ждал, хотя она видела — изводится. И это было правильно! Кир её уважал и берёг. А этот... Месячные, блин! Поимел как очередную подснятую на раз и даже ничего не понял. «Трахаться хочу... Чего ты ходишь-то тогда ко мне?.. Кончай ломаться, давай любовью займёмся...» Кир терпел почти год, а этот на третий день психанул.

На глаза набежали слёзы. Ну почему всё так дебильно? Ну неужели она сама виновата в измене Кира? Да и считать ли это изменой, если его вдруг просто накрыло так, что не устоять? Ну не мог он ей изменить сознательно, не мог! А если и мог, то какая теперь разница, если она и сама больше не святая — возбудилась на Данилу так, что чуть не потеряла голову и даже собственными руками помогла ему кончить. И от этого даже не было противно. А вот от себя — да. Ещё как!

— Надо же, какие люди, — сцепив руки на груди, встретила её в коридоре Оксана, — интересно, чем обязаны столь раннему возвращению? — в её голосе сквозила обида. Ещё бы! Последние дни Маринка только и делала, что безбожно врала и заваливала обещаниями, которые не выполняла. — Неужели, совесть проснулась? Надолго ли?

Маринка виновато опустила глаза, не зная, что сказать, но в дверь позвонили, и она с готовностью кинулась открывать. На пороге стояла Катька.

В первое мгновенье Маринка почувствовала радость — тёплую и лёгкую, какая бывает при встрече с близким человеком, которого давно не видел, и только потом накатила резкая обида. Но за спиной стояла Оксана, а если учесть, что все эти дни Маринка задерживалась потому, что «бывала у Катьки», то...

— Привет, — открыла дверь шире. — Хорошо, что зашла, я тебя как раз жду.

Но едва только уединились в комнате, как тут же заискрило.

— Чего припёрлась, Махонина?

Катька закатила глаза:

— Иванова, ну хватит уже, а? Если честно, то прям обидно даже! Ты по себе, что ли, судишь? Ты, может, с Женько́м моим хотела бы отжечь, и поэтому и меня с Киром подозреваешь?

— Я не подозреваю! Я вас спалила!

— Да погоди ты, спалила она! Я знаю, как кулон мог попасть в подушку, только я не должна тебе это рассказывать, потому что обещала Женьке молчать. Но раз уж один хрен всё открылось... Короче, они с Киром незадолго до Италии приехали ко мне с днюхи Ваньки Петрова. Ну в смысле — Женька ко мне приехал, а Кир домой собирался, но они задержались, выпили ещё, потом ещё, и надрались так, что оба завалились спать у меня.

— Угу, — скептически хмыкнула Маринка, — а ничего, что Кир так-то через пять домов от тебя живёт? Что, прям так нажрался, что тропинку к родной хате позабыл? Не верю, Махонина! И потом, а почему ты дядю Сергея не позвала, чтобы он его забрал?

— Ну, во-первых, он мог бы оказаться в рейсе, а во-вторых — а нафига мне это? У меня мать на сутках была, а эти — где рухнули, там и рухнули. Я им подушки под головы сунула и пусть спят. Всё! Не веришь, у Женьки спроси. Или у самого Кира. Он, между прочим, сначала меня попросил молчать, но я отказалась, и он подкатил к Женьке, и уже тот меня уломал. Или, кстати, у мамки моей — она, когда с ночной вернулась, была, мягко говоря, в шоке от этих двух трупов.

— Ну допустим, всё так и было, но зачем ему это скрывать?

— Ты серьёзно? Да ты ему за банку пива мозг выносишь, а тут — вусмерть нажрался, аж до дома не дошёл. Нет, ну правда — если бы не кулон, ты бы и не узнала никогда и всё хорошо, все спокойны. Я считаю, что Кир правильно сделал, что скрыл. Ты ведь тоже, знаешь, далеко не ангел, со своими вечными моралями. Бензопила Дружба, блин. Как будто он сынуля тебе или муж с тридцатилетним стажем, а не парень.

Долго молчали. Маринку медленно накрывало запоздалым ужасом.

— Ну и всё равно, — упрямо не желая признавать очевидное, цеплялась она за каждую мелочь, — почему ты только сейчас рассказала? Что, целую неделю не могла решиться? Аж на репы, бедная, ходить перестала!