Как перевоспитать герцога

Глава 3

Дверь захлопнулась за ними, за ними всеми, и он остался один на один с вопросом: что же он, прости господи, только что сделал? Хотя Маркус знал ответ на этот вопрос, ведь так? Он приютил, по крайней мере на время, у себя в доме свою незаконнорожденную дочь, мать которой на днях скоропостижно скончалась. И он не просто предоставил своей дочери кров и стол, но даже нанял для нее гувернантку.

Немногие из аристократов его ранга, оказавшись в такой же ситуации, поступили бы так же. Даже для английских джентльменов с высокими моральными принципами такой поступок является далеко не типичным, что уж говорить о моральных разложенцах вроде него, Маркуса, прожигающих жизнь в пьяных кутежах.

Впрочем, джентльмен с высокими моральными принципами едва ли оказался бы в схожей ситуации. Во-первых, если у кого-то из истинных джентльменов и имеется дочь, то она, как правило, законная и, как следствие, к ней прилагается мать, приходящаяся джентльмену законной женой, которая и занимается наймом гувернантки. А что касается тех отщепенцев, для которых законы морали не писаны, то у них, конечно, могут быть незаконные дети. Но с точки зрения буквы закона незаконный отпрыск не требует признания, а тем более гувернантки.

Кстати, о гувернантке. Хорошо все-таки, что он не обременен женой. Что-то есть в этой гувернантке такое, за душу берущее, – ощущения были почти такими же необычными и острыми, как тогда, когда он впервые увидел Роуз.

Или, возможно, он просто устал.

Двадцать четыре часа назад он был озабочен единственной проблемой – и самой на тот момент главной: кого из двух его закадычных приятелей, Коллинза или Смитфилда, назначить своим лучшим другом. Эта дилемма до сих пор не была решена, но он склонялся в пользу Смитфилда, поскольку Коллинз съел последний кусок ростбифа – что неприлично, и имел дерзость задать вопрос герцогу – что непозволительно.

Смитфилду в упрек он мог поставить только храп.

Но сейчас у Маркуса появился ребенок. Ребенок, за которого он отвечает. В то время как он не вполне уверен в том, что этот ребенок от него. Как бы там ни было, он не позволит такого рода сомнениям увести его с верного курса. На этот раз он поступит как истинный джентльмен. Раз в жизни, но он поступит по совести. До сих пор обладание титулом не вызывало в нем никаких положительных эмоций. Ничего, кроме презрения к титулу и к себе. И, само собой, он никак не использовал возможности, что предоставлял ему герцогский титул. Но, будучи герцогом, он может изменить жизнь этой девочки к лучшему, ведь так? Тем не менее Маркус слишком хорошо понимал, что одному ему не справиться.

И потому он нашел для нее гувернантку. Гувернантку, которая не боялась ему возражать, чего никто не осмеливался делать с тех самых пор, как он стал герцогом, а может, и с более ранней поры. Он точно не помнил.

Гувернантку, которая застыла, словно каменное изваяние, когда он спросил ее о рекомендательных письмах; чьи щеки пылали, когда он говорил с ней. Гувернантку, одетую в платье, для описания которого у него не было ни одного хорошего слова. Лучшее, что можно о нем сказать, это то, что оно сшито из ткани.

Гувернантку, которая его зацепила.

Гувернантку, которая заставила его закрыть глаза на отсутствие у нее рекомендаций, на ее досадную привычку краснеть, на поношенное платье. Гувернантку, которая вопреки всему вышеперечисленному пробудила в нем желание узнать, раскраснеются ли ее щеки, когда он ее поцелует; разрумянится ли она, если он отважится разведать, какие изгибы скрываются под ее одеждой. И еще ему бы очень хотелось услышать, что она будет говорить, если он добьется того, чтобы она все время говорила ему то, что думает.

Маркусу не составило никакого труда догадаться о том, что мисс Лили намеренно выставляет себя серой мышкой. Ее роскошные густые волосы цвета самого вкусного шоколада были стянуты в тугой узел, но несколько прядей выбились из плена, придавая ей соблазнительно растрепанный вид. Глаза у нее были зелено-карими, но они меняли цвет в зависимости от владевших ею эмоций. К примеру, когда щеки ее заливались особенно густым румянцем, глаза ее темнели. А вот в тот момент, когда она увидела свою новую воспитанницу, глаза ее – и он мог в этом поклясться – сделались почти золотистыми. Что касается ее форм, то талия у нее узкая, точеная, а грудь…

Но, возможно, она не догадывается о том, что ему под силу разглядеть красоту там, где она есть, как ее ни прячь? Как не знает она и о том, что он выведет ее на чистую воду, даже если на это придется бросить все имеющиеся ресурсы. Им уже владел азарт, знакомый разве что археологу, который знает, что вот-вот извлечет из-под земли сокровище, которое поразит мир. Маркус легко распознал ее притворство. Она вела свою игру, он – свою. В ней была недосказанность, а недосказанность, как известно, порождает интерес. И что-то подсказывало ему, что она умеет держать интригу.

«Довольно глупостей», слава богу мысленно отчитал себя герцог Резерфорд. Что за блажь: петь, пусть мысленно, дифирамбы прислуге! И не чьей-то чужой прислуге, с которой не зазорно завести интрижку, а той, которой предстоит работать в его доме. Он, герцог Резерфорд, нанял гувернантку не для того, чтобы она его развлекала, а для того, чтобы наставляла и воспитывала… его дочь.

Он ведь, кажется, решил сойти с пути порока и вступить на путь исправления. По крайней мере, об этом намерении свидетельствуют его недавние поступки. Он посчитал нужным окружить девочку заботой. Пока она живет у него в доме, у нее будет все, что положено иметь девочке ее возраста и его круга. Встает вопрос о том, надолго ли она вошла в его жизнь? На этот вопрос Маркус не был готов ответить. Но до тех пор, пока он не решит, что делать с ней дальше, она будет жить здесь. И пока она живет здесь, у нее будет гувернантка. Гувернантка, которая, кстати говоря, совсем не вела себя как женщина, имеющая цель его соблазнить. Необходимо оставить за скобками ее соблазнительно растрепанные волосы и соблазнительные формы. Больше того, манерой поведения она сильно напоминала его до оскомины правильных тетушек, безуспешно пытавшихся наставить его на путь истинный.

Возможно, примерив на себя роль примерного отца и даже, если получится, роль примерного работодателя, то есть такого, который никогда не заметил бы, что у нанятой им гувернантки глаза золотисто-зеленые, как бархатистый болотный мох, «кукушкин лен», на который не отказалась бы прилечь привередливая лесная фея, он наконец найдет в себе силы вплотную заняться обустройством своего жилища. До сих пор ему было все равно, как и чем обставлены комнаты в его доме, лишь бы этих комнат хватало, чтобы разместиться ему самому и его собутыльникам. И еще, чтобы в этих комнатах было тепло и мебель под ним и его приятелями не трещала и не разваливалась. А о том, чтобы привести дом в соответствие со своими вкусами, он даже не думал. Вернее, он гнал от себя подобные мысли, как гнал мысли о том, что однажды придется остепениться и обзавестись женой. Но, с другой стороны, если он обзаведется женой, то обустройством дома и прочими бытовыми вопросами будет заниматься она, а не он. А может, до этого и не дойдет.

Маркус упрямо продолжал верить в то, что и в новом статусе он сможет жить так, как жил раньше: плевать на мнение окружающих и ни за что, а тем более ни за кого не отвечать.

Но с появлением в его жизни Роуз неизбежность перемен стала неоспоримой.

Как ни печально, пришла пора провести ревизию своего образа жизни и внести необходимые коррективы.

По крайней мере, его нынешние излишества, те самые, что несовместимы со званием ответственного родителя, ограничивались выпивкой и азартными играми. Блудил же он куда меньше, чем прежде. Время от времени у него случались интрижки, но ничего серьезного. Маркус уже давно убедился, что романы с дамами из общества требуют слишком много усилий при непропорционально малом вознаграждении. Две минуты, слава богу, и все закончено. А дальше надо вести беседу. Оно того не стоит. Возможно, если это длится всего две минуты, он что-то делает не так, но что именно? Научный подход и методичность помогли бы поправить дело, но для проведения подобных изысканий у Маркуса не хватало мотивации, да и процесс не слишком его увлекал. И еще его несколько пугали возможные научные выводы. Что, если окажется, что он действительно что-то делает не так? Стоит ли загонять себя в столь неловкое положение? Когда он женится – если до этого все же дойдет, – жене его уже поздно будет жаловаться. К тому же хочется верить, жене не с кем будет его сравнивать.

Хотя, если основательно потренироваться, например, с гувернанткой, которую только что принял на работу…

Нет. Ни в коем случае. Его вполне устраивали выпивка и азартные игры.

Воодушевленный принятым решением, Маркус направился к передвижному столику с запасами бренди. Бокалов не было. Он смутно помнил, что заходил сюда накануне ночью за бокалами для себя и своих друзей. Пожав плечами, он поднес бутылку к губам. И как раз в этот момент дверь распахнулась и в комнату решительно вошла его только что нанятая гувернантка. Она воплощала собой оскорбленную добродетель и смотрела на него с праведным осуждением.

Значит, она пришла не затем, чтобы помочь ему преуспеть в амурных делах. А жаль.

– Ваша светлость, я пришла, чтобы… – сказала целомудренная гувернантка, сжав соединенные перед грудью ладони в молитвенном жесте. И тут осуждение в ее глазах сменилось досадой. – Да ради бога, пейте уже!

Поскольку она застала Маркуса врасплох, бутылка все еще была запрокинута дном вверх, но губы его сомкнулись и зажали отверстие в горлышке, из-за чего жидкость не могла попасть ему в горло.

При словах «пейте уже» он открыл рот, и приятно обжигающая жидкость – в отличие от неприятно едкого тона его только что нанятой гувернантки – потекла вниз по пищеводу, плюхнулась на дно желудка и растеклась уютным теплом.

С некоторым запозданием Маркусу пришло в голову, что привычка пить бренди прямо из горлышка не характеризует его как респектабельного джентльмена и тем более как ответственного родителя. Однако с учетом непродолжительности знакомства как с той, так и с другой ролью, он не так уж плохо справлялся с обеими. Питье из горлышка не в счет.

После того как Маркус поставил допитую бутылку на приставной столик, у него появилась возможность лучше рассмотреть ту, что застала его за распитием бренди из горлышка.

Строгая прическа, нахмуренный лоб, изношенный наряд неудачного цвета. Стоит ли удивляться, что у нее такой кислый вид? Интересно, насколько сильно ее преобразит смех? Или, на худой конец, улыбка? И насколько трудно было бы ее рассмешить или хотя бы заставить улыбнуться? Ответственный родитель – а Маркус уже видел себя таковым – не допустит, чтобы его ребенок рос в обстановке угрюмой мрачности. Ребенку нужен свет, свежий воздух и хорошее настроение. Значит, та, которая будет воспитывать его дочь, должна уметь смеяться. И он научит ее это делать. Не научит, так заставит. Она будет смеяться по его приказу – приказу герцога Резерфорда. Или не будет?

Что-то подсказывало Маркусу, что эта гувернантка, если и знакома с правилами субординации, не считает зазорным их нарушать.

– Мисс… – Проклятье, он забыл, как ее зовут.

– Лили, – подсказала она. Лили, ну конечно. Две юные девы, два цветка, а он при них садовником. Хотя Маркус видел в Лили скорее женщину, чем деву. Этот цветок – его садовая лилия – уже вполне созрел. Мисс Лили явно перешагнула порог совершеннолетия и обладала весьма аппетитными женственными формами, которые невозможно скрыть ни под одним нарядом, даже под тем, что был на ней.

– Лили, – повторил он. – Чего вы хотите? – Он не желал прибегать к самым крайним мерам: тон его был лишь в меру уничижительным. Если начистоту, он выбрал этот высокомерный тон по привычке, поскольку именно этот тон оказался наиболее результативным. Из всех многочисленных интонационных вариаций Маркус широко пользовался только самыми эффективными. То есть теми, что приводили к получению желаемого результата с наименьшими усилиями и в кратчайшие сроки. Так было еще до того, как ему достался герцогский титул. А герцогу иные вариации тона вообще не нужны.

Или не были нужны до этой минуты.

– Я здесь, ваша светлость, – процедила мисс Лили, – чтобы поговорить с вами о ребенке. О Роуз, – добавила она уже благодушно. Когда она произносила имя девочки, изменился не один лишь тон ее голоса, но и выражение ее лица и даже цвет глаз. Черты ее словно сделались мягче, а в глазах появился особый мягкий золотистый свет. Маркус так увлекся наблюдением за происходящими с ней переменами, что забыл, зачем она здесь. Мисс Лили удивительно, волшебно похорошела. Она превращалась в настоящую красавицу, когда забывала уродовать свое лицо лимоннокислой миной. И фигура у нее чудная – точеная, с крутыми, но не слишком изгибами. Ее формы будили воображение – так манят морехода неизведанные берега. Маркуса так и тянуло поскорее пуститься в опасное плавание, чтобы, добравшись до вожделенной неизведанной земли, как можно подробнее изучить ее береговую линию и ландшафт.

Но, увы, какими бы заманчивыми ни казались очертания дальних берегов, Маркус не пал настолько низко, чтобы добиваться благосклонности гувернантки своей дочери.

– Что с Роуз? Вы должны сообщить мне о проблеме, если она касается моей… дочери. – Маркус запнулся и почувствовал теснение в груди. Он познакомился со своей дочерью совсем недавно, но не понаслышке знал, что такое чувствовать себя нежеланным, ненужным, и не хотел, чтобы дочь повторила его опыт, даже если ее появление на свет стало для Маркуса не слишком приятным сюрпризом.

Мисс Лили покачала головой и чуть заметно улыбнулась.

– Я не вижу никаких проблем с мисс Роуз. Она славная девочка. Я лишь хотела услышать ваши пожелания относительно наших с Роуз занятий и узнать, каким вам видится будущее Роуз. Тогда я могла бы предложить план занятий, который мы могли бы с вами обсудить. – Лили сделала паузу и с некоторой запинкой спросила: – Вы сказали, что она только что приехала, так?

Они оба продолжали стоять. Все признаки того, что разговор затянется дольше чем на две минуты, были налицо, а беседовать стоя Маркус не привык. Тем паче с прислугой.

Хотя причислить гувернантку к прислуге можно лишь с определенными оговорками. Наверняка двойственность статуса создает представительницам этой профессии немалые неудобства. Статус учителя и воспитателя не позволял быть запанибрата с горничными и лакеями, и при этом для членов семьи гувернантка отличалась от горничной разве что специализацией. И, разумеется, если панибратские отношения между хозяином дома и его камергером, а иногда, чего греха таить, и горничной хозяйки считались почти нормой, то быть на короткой ноге с гувернанткой запрещали приличия.

Пожалуй, если уж причислять гувернантку к прислуге, то статус ее сопоставим со статусом дворецкого, и это многое объясняет. В частности, сегодняшний особенно надутый вид Томпсона. Это просто защитная реакция, вызванная угрозой его статусу. Гувернантке следует знать, кто в доме хозяин. В фигуральном смысле. Маркус и не думал оспаривать право Томпсона считать себя истинным хозяином в доме, поскольку, в отличие от дворецкого, обеспечивающего бесперебойную и слаженную работу прислуги, новый герцог Резерфорд хозяйственными вопросами не интересовался вовсе.

Наверное, у Томпсона были причины обижаться на Маркуса за наплевательское отношение к плодам его труда. Но разве герцога должно волновать отношение к нему прислуги, даже если речь идет о самом дворецком?

Как бы там ни было, заняться обустройством дома по своему вкусу все же придется. Для детской психики пребывание в розовой гостиной может обернуться необратимым расстройством. И не только для детской.

– Прошу садиться, – сказал герцог, жестом указав на один из стульев. Сам он поднял тот стул, что лежал на боку, поставил его на ножки и сел на него верхом, положив локти на спинку. Он успел понять, что так сидеть было удобнее всего, поскольку стулья были неудобны в той же мере, в какой безобразны.

У гувернантки выбора не было, и потому ей ничего не оставалось, кроме как опуститься на тот стул, на который ей было указано, расправить юбки и, сложив ладони, опустить руки на колени. Наконец, проделав все вышеописанное, она соизволила поднять на него глаза.

Ее взгляд, прямой и цепкий, наводил на мысль о том, что она знает жизнь гораздо лучше, чем он. Что она знает о нем, Маркусе, что-то такое, чего он сам о себе не знает. От этого взгляда хотелось ежиться и ерзать, словно в колючем свитере на голое тело или на службе в церкви, когда священник говорит о расплате за грехи.

Маркус уже много лет не надевал колючих свитеров на голое тело и не ходил в церковь, но он все еще помнил, как это бывает.

Пауза затянулась. Герцог Резерфорд слишком поздно осознал, что говорить полагается ему. Даже если гувернантки и не принадлежали к «нижнему миру», в котором обитают судомойки и полотеры, к «верхнему миру» они тоже не принадлежали. Отсюда следовал однозначный вывод: она не откроет рот, пока герцог – существо из «верхнего мира» – лично не пригласит ее высказаться. В противном случае ей грозит свержение в ад. Или увольнение.

– Вы успели составить список всего того, что необходимо приобрести для мисс Роуз в первую очередь? – Резерфорд постарался придать своему голосу как можно больше уверенности, которой, что было для него крайне непривычно, он отнюдь не испытывал. Маркус не привык задавать вопросы, поскольку не видел в том нужды. Даже если, что случалось крайне редко, ему доводилось задавать вопрос, действие это имело чисто ритуальный характер, поскольку ответ был заранее ему известен. Так что данная ситуация была исключительной. Появление в его жизни ребенка, чей рост был меньше высоты витых ножек этого секретера, безвозвратно изменил его жизнь и его самого. Пока не ясно, в лучшую или в худшую сторону.

– Смею предположить, ваша светлость, что мисс Роуз – первый ребенок, которого вы поселили в этом доме. Это так? – спросила она, едва заметно нахмурившись, словно заподозрила у него вызывающую недоумение привычку подбирать бродячих детей. – Насколько мне известно, у девочки не было при себе никаких личных вещей. Это так? Если так, то вам предстоят значительные расходы. Вы хотите, чтобы я составила подробный список всего необходимого? – Она склонила голову набок и задумчиво прищурилась. – Помимо одежды, обуви и белья, ей понадобятся тетради, карандаши, мел и…

– Хорошо, хорошо, – перебил ее Маркус. – Все, что скажете, будет куплено. Просто распорядитесь, чтобы счет был выписан на мое имя.

– Вам, наверное, будет интересно узнавать о том, как продвигается учеба мисс Роуз. – Поскольку мисс Лили не потрудилась придать фразе вопросительную интонацию, Маркус почувствовал себя задетым. И тут же занял защитно-наступательную позицию. По правде говоря, он не задумывался о том, что ему придется отслеживать успехи своей подопечной. Более того, он вообще не думал о дальнейшем развитии событий. Герцог Резерфорд не мог вышвырнуть на улицу собственного ребенка и потому оставил девочку у себя. Он захотел, чтобы мисс Роуз, его дочь, пожила здесь, пока он не решит ее дальнейшую судьбу и свою тоже.

Здесь, в его доме, девочке, безусловно, будет лучше, чем на улице. Но Маркус понимал различие между безбедным существованием и благоденствием. К примеру, родители обеспечивали его всем необходимым, но была ли его жизнь в семье благополучной – большой вопрос.

Гувернантка продолжала смотреть на него в упор, и с некоторым запозданием до Маркуса дошло, что она ждет от него ответа.

Занятно. Она ждет ответа на вопрос, который не задавала.

– Еженедельный отчет меня устроит.

– Я буду отчитываться перед вами, а не перед вашей женой? – Это был вопрос. Вопрос, на который он, слава богу, мог ответить.

– Я не женат.

Ему показалось или она действительно вздохнула с облегчением? Может, она подумала, что он мог бы… Нет, конечно, нет. Герцоги не женятся на гувернантках, и гувернантки не выходят замуж за герцогов. И уж точно этого не случится с этой конкретной гувернанткой и этим конкретным герцогом.

Однако он был бы не прочь притвориться, что они женаты. На две минуты. А там как пойдет.

Впрочем, в ее взгляде не было и намека на то, что она тоже не прочь поиграть в эту игру. В нем не было даже намека на отношение, к которому Маркус за недолгую бытность герцогом Резерфордом уже успел привыкнуть, – будто он был представителем особо редкой породы: существом уродливым и странным, но вызывающим восхищение своей необычностью. Он понимал, почему на него так смотрят: в природе не так уж много герцогов, а те немногие, что все еще не вымерли, по большей части седовласые, женатые и страдающие подагрой.

Она же просто… пристально смотрела ему в глаза. И в этом была освежающая новизна, что, безусловно, было приятно. С другой стороны, этот ее взгляд, как все непривычное, вызывал недоумение и приводил в замешательство. Словно она ждала от него разъяснений, как такому мужчине удалось остаться холостяком. Ему хотелось рассказать ей, какие чувства им овладели, когда он неожиданно увидел Роуз в своем доме. Как он увидел в ней себя. Как он узнал, что такое чувствовать себя нежеланным ребенком.

Но она работала на него, даже если он нанял ее только сегодня. Огромная разница в статусе и ничтожно малое время знакомства не позволяли делиться с ней сокровенными переживаниями. Между ними не может быть иных отношений, кроме служебных: она на него работает, а он ей платит. При условии, что качество ее работы его удовлетворяет.

– Раз уж вы не соизволили захватить с собой рекомендательные письма, мисс Лили, извольте рассказать мне о своей последней работе, – бесцеремонно распорядился Маркус, и его передернуло от собственной беспардонности. Он отдавал себе отчет в том, что перегибает палку, но страх не совладать с собой толкал его на странные поступки.

Выходит, ему не показалось, что, узнав о том, что он холост, мисс Лили испытала облегчение. Потому что сейчас она вся натянулась, как взведенная пружина.

Маркус никогда не отличался особой наблюдательностью, но не заметить перемен в выражении ее лица, и не только в выражении лица, но и в том, как она держалась, не мог даже он. Можно было подумать, что она сейчас подпрыгнет до потолка.

Но мисс Лили не подпрыгнула. Она даже позы не переменила, лишь вздохнула и подняла на него глаза.

– Я работала в семье викария в Литлстоуне. – Ее взгляд устремился вдаль и сделался задумчиво-мечтательным. – Литлстоун – небольшая деревня, но жена викария мечтала о том, чтобы ее дочери, приехав в столицу, чувствовали себя как дома. Мне думается, жена викария – дальняя родственница барона, и потому родители девочек надеялись, что их дочерей представят ко двору и они смогут принять участие в лондонском сезоне и, как следствие, удачно выйти замуж.

И что ему делать с полученной информацией? Маркус никогда прежде не занимался наймом прислуги; более того, даже не знал, кто это делает за него. Но выбор гувернантки для своей дочери он, разумеется, решил взять на себя.

– Хм. – Такого рода реплика показалась Маркусу наиболее уместной.

– Я могу зайти за рекомендательным письмом в свой выходной.

Будто они оба знали, когда именно этот выходной наступит.

Может, существовали какие-то неписаные правила относительно выходных для прислуги, и она рассчитывала на то, что он с этими правилами знаком? Как ему все же удалось дожить до зрелых лет, так и не узнав, когда слуги отдыхают от работы на законных основаниях?

– Да, конечно. – В общении с этой женщиной он чувствовал себя все менее компетентным. Возможно, он поступал правильно, когда не вмешивался в процесс найма прислуги.

– Когда бы вам было удобно предоставить мне выходной? – спросила она после непродолжительной паузы.

Ага! Так значит, неписаных правил на сей счет не существует! Маркус почувствовал себя значительно лучше.

– Во вторник, – ответил он таким непререкаемым тоном, словно другие дни недели для выходных совершенно не годились. Лишь бы только в какой-нибудь неизвестной ему конвенции о правах домашней прислуги не говорилось, что вторник не может назначаться выходным днем.

– Спасибо.

Судя по всему, никакими запретами вторник не облагался. Маркусу хотелось признаться, что он ужасно горд тем, что не попал впросак, но признание своего невежества свело бы триумф на нет.

– И, прошу меня простить, ваша светлость, – сказала, покусывая губу, мисс Лили, – вы не напомните, что вы сказали насчет мисс Роуз?

– Что я сказал насчет нее? – Как ему помнилось, он почти ничего о ней не говорил. Разве что распорядился не вышвыривать ее на улицу. И еще велел Томпсону отвести ее в одну из комнат наверху. Неужели он все же попал впросак и гордиться ему решительно нечем?

– Насчет того, что она оказалась здесь. У вас. Так… Так неожиданно, – произнесла мисс Лили и многозначительно на него посмотрела.

Ах, вот оно что. Разговора о незаконнорожденном ребенке все же не избежать. Он надеялся, что она вот-вот уйдет, а она даже еще и не приступила к главной части.

– Она – моя дочь.

Мисс Лили закатила глаза и вздохнула. В точности как это делали его тетушки.

– Я это понимаю, ваша светлость, но что вы будете о ней говорить?

– Что она моя дочь. Что же еще? – Он не пытался усложнить для нее задачу, он просто не понимал, какое кому дело до того, что за ребенок живет у него в доме.

– Если позволите, я бы предложила вам говорить, что мисс Роуз – дочь одной из ваших кузин. Той самой, что умерла в Индии или еще где-нибудь в далеких краях. Тогда вашей… Тогда мисс Роуз не пришлось бы страдать.

– Вот как. – Сама мысль о необходимости такого рода «предосторожностей» бесила его, вызывала желание наорать на гувернантку, но ведь в том, что миром правит узколобое ханжество, нет ее вины. – Я понимаю.

– Хорошо. – Она задумчиво сдвинула брови. – Не то чтобы кому-то следует судить о том, что их никак не касается, но ведь людям рот не заткнешь. – Наблюдая за ее мимикой, Маркус невольно задался вопросом о том, что люди говорили о ней. Судя по напряженному выражению ее лица, ничего хорошего.

– Спасибо. – По крайней мере, она не отказалась от предложенной работы. И о намерении оставить работу тоже пока не сообщала. И у него создалось впечатление, что она сочувствует Роуз, чье положение в обществе завидным не назовешь. – Ну, тогда, – сказал Маркус, потирая руки – этот жест он подсмотрел у отца, который так давал понять собеседнику, что разговор окончен. Все лучше, чем сказать напрямую: выйди вон. Не то чтобы его отец, а после смерти отца – и брат Джозеф, испытывал неловкость, когда велел ему убираться открытым текстом, ему просто нравилось разнообразие. И ему, надо сказать, удавалось находить все новые формы выражения одной и той же предельно простой мысли: ты здесь лишний. Пошел вон.

– Вы позволите мне вернуться к мисс Роуз, ваша светлость? – спросила гувернантка, поднявшись со стула.

Вот один из способов заявить о своем желании избавиться от общества другого лица. Надо будет запомнить эту формулировку на случай, если ему вдруг еще раз захочется быть вежливым. Маркус кивнул. Им владело ощущение, что он перехватил у нее инициативу, словно главной целью общения с ней было именно это: оставить последнее слово за собой.

Она тоже кивнула и сделала неглубокий реверанс, после чего убрала свою кислую мину и себя заодно долой с его глаз.

Осмысливая итоги дня, Маркус уставился на потолок, расписанный пухлыми розовыми херувимами. Итак, слугам не возбраняется брать выходной во вторник; его новая гувернантка – женщина определенно привлекательная; вопрос, кого назначить лучшим другом, решен успешно.

Не говоря уже о том, что у него появился ребенок. Ребенок, которому он, по всей видимости, приходится отцом.