Карты судьбы

Голубая пантера

Еще до своего рождения я была обещана Черным богиням: вторая жена Владетеля Соколиного приюта долго не могла выносить ребенка и, в конце концов, поклялась отдать родившегося живым служению древним силам. Но моя мать умерла в родах, а отец осмелился нарушить клятву, оставив меня при себе. Хотя он был одинаково суров и со мной, и со сводной сестрой Бейги, я знала, что он любит меня. Но иногда озадачивал его взгляд – смесь боли и затаенного страха (боги коварны, злопамятны и не терпят, когда их обманывают). Говорят, я как две капли воды походила на мать: те же странные серые, даже с голубизной волосы, те же темно-синие глаза, те же резкие черты лица.

Если Бейги проводила время в обществе сверстников, наследников благородных Владетелей, то меня очень редко отпускали за пределы наших земель. Целыми днями я рылась в пыльных забытых манускриптах, обследовала огромный замок, да носилась с ордой таких же полудиких детей по нашим владениям, осваивая искусство соколиной охоты. Но мне нравилась такая жизнь, где существовал лишь один запрет – приближаться к древнему святилищу Богинь на северной границе наших земель. Я не слышала шепота и пересудов за спиной, не замечала, что люди избегают моего взгляда, разговора со мной. Теперь-то я понимаю – они боялись нависшего надо мной проклятья.

Видимо, отец надеялся, что его дочь минует долг клятвы. Но едва мне исполнилось десять лет, случилось то, что должно было случиться. В один из своих первых женских дней я проснулась на лесной поляне вдалеке от замка. Когда растерянная, мокрая от росы, в одной рубашке, я вернулась домой, где уже поднялся переполох, и объяснила, что не знаю, как очутилась в лесу, то увидела, как помертвело лицо отца, услышала, какая тишина повисла под высокими сводами.

Не объясняя причины, отец приказал на дверях моей спальни укрепить тяжелые засовы, на окнах – крепкие ставни. Все было напрасно – замки, часовые, заговоры. Утро за утром я просыпалась в лесу, не помня, что со мной было. На пятый день, открыв глаза, я увидела рядом отца – на его лице, измученном бессонной ночью и страхом, лежала печать обреченности. В руках его был меч.

– Отец! – воскликнула я, смеясь и радуясь. – Как ты нашел меня?

– Я шел по твоим следам.

Он попытался уклониться от моих объятий, но руки его дрогнули, выронили меч, и он больно прижал меня к себе, хрипло шепча:

– Ты моя дочь… дочь… Я не отдам… никому тебя не отдам…

Трава вокруг была примята, а на ветках кустарника блестели клочки голубоватой шерсти: когда я коснулась их, они растаяли, как клочья тумана в ясное утро.

– Что это?

– Наваждение, – ответил отец и, крепко взяв меня за руку, повел домой.

Вскоре в замок приехала сестра отца. Зная, что тетка меня недолюбливает, я старалась не попадаться ей на глаза, а отрывок того странного разговора услышала совершенно случайно.

– …многие дети ходят во сне…

У тетки был властный, не терпящий возражения голос:

– Оставь! Ты знаешь, в чем дело! Поговаривают, появился невиданный в здешних краях зверь – голубая пантера. Она ходит по ночным улицам и заглядывает в окна. У нее синие глаза.

– Да, у нее синие глаза.

– Ты… ты видел ее?

– Да. Я ее видел. Она купалась в лунном свете и играла с сухими листьями, как с бабочками…

– А потом?

– Я пошел по ее следам.

– И что же?

– Я нашел свою дочь.

Пауза.

– Пока она молода, и они владеют ею лишь в женские дни, – произнес бесстрастный голос тетки, – что будет, когда она войдет в силу? Не лучше ли вернуть то, что принадлежит богам?

– Пусть она не такая, как другие, – тяжело сказал отец, – но она моя дочь. Ни она, ни я не давали клятвы.

– Я говорила, не следовало тебе жениться на той женщине: она несла на себе печать проклятия. А теперь проклятие падет и на наш род. Почему ты не выполнил волю своей жены? Если Эрнани когда-нибудь узнает…

– Я убью всякого, кто осмелится ей сказать об этом! – с силой сказал отец. – Пока я жив, ни ты, ни они ее не получат!

– Да. Пока ты жив. – С этими словами тетка вышла из библиотеки и наткнулась на меня. Ее гневный взгляд пронзил меня, костлявые руки взметнулись для удара… Я отшатнулась, прикрываясь ладонью…

Яркая вспышка. Не понимая что происходит, я опустила руку. Тетка отступала, не спуская с меня глаз. Ее костлявое тело сотрясала крупная дрожь.

– Они сильнее меня! – простонала она, отворачиваясь.

Отец стоял на пороге библиотеки, пристально наблюдая за нами. Его лицо было бледным. Через неделю, никому не сказав о цели путешествия, отец с небольшим отрядом покинул замок. А я перестала ломать голову над загадочным спором и над моими ночными странствиями, тем более, что случались они редко и не приносили мне вреда.

Вернувшись через несколько месяцев, отец объявил, что обручил меня с одним из Горных Князей – Князем Серебра. Пока мы еще слишком молоды, но лет через пять…

– Хорошо, – ответила я, не видя причины для радости или печали, и выбросила свое обручение из головы. О том, что я – невеста, напоминало лишь кольцо, над которым насмехалась Бейги, твердившая, что у Горных Князей нет ничего, кроме их имени. Но мне кольцо нравилось: оно было тонким, легким и не мешало стрельбе из лука. Раз в год мой далекий жених присылал мне подарки – великолепные шкуры невиданных зверей, чудесной огранки хрусталь, и все то же серебро – изящное, светлое, словно вобравшее в себя лунное сияние…

Время шло. Все реже гости появлялись в нашем замке, все реже мы получали приглашения от окрестных Владетелей. Но лишь Бейги огорчало и бесило это. Нам с отцом было достаточно общества друг друга – на охоте, у камина долгими зимними вечерами. Отец стремился каждую свободную минуту провести со мной, будто старался наверстать упущенное или наговориться вперед на долгие годы. Возможно, он предчувствовал скорое расставание…

***

Враг пришел в год моей свадьбы – так внезапно, что даже воины-горцы были застигнуты врасплох. Владетели, верные заключенному союзу, собрав отряды, уходили воевать на север.

Перед отъездом отец долго, будто стараясь разглядеть во мне кого-то еще, смотрел в мои глаза.

– Простишь ли ты меня когда-нибудь, дочь? – произнес он загадочную фразу, поцеловал меня в лоб и простился с остальными.

Я смотрела ему вслед с тяжелым сердцем. Я уже знала, что он не вернется, и была готова к известию, которое мы получили через два года. Сам ли он искал смерти, или она его настигла… Рыдавшая Бейги обвиняла меня в бессердечии, но все свои слезы я уже давно выплакала.

А через несколько лет война докатилась и до нас: отбросив остатки горцев и войск северных и ближних Владетелей, враги лавиной обрушились на равнины. В считанные месяцы благодатная земля была вытоптана, сожжена, разграблена. Стрейкеры прошли и через владения Соколиного приюта – мы, немногие его защитники, женщины, в полной мере познали, что значит поражение, насилие, смерть…

***

– Что же ты рыдаешь?

Не сразу выбравшись из омута мертвой отрешенности, я отвела глаза от серого пепла в своих ладонях. Сестра стояла надо мной, опухшее от слез темное лицо кривилось в недоброй усмешке.

– Над чем, Владетельница Эрнани? – ее красивый голос срывался на визг. – Ты должна радоваться! Ни один мужчина не глянет на тебя по доброй воле, а тут тебя любили многие! Даже твой нареченный взошел бы с тобой на брачное ложе лишь для того, чтобы зачать наследника, а потом отвернулся бы с омерзением!

Во мне просыпался ужас: казалось, сестра сошла с ума…

– Бейги! Что ты говоришь?

– Правду! Я ненавижу тебя! Ты – проклятие нашего рода! Из-за тебя на нас обрушиваются несчастья! Из-за тебя я до сих пор ни с кем не обручена, а ведь я старше и красивее тебя! Да и тебя отец обручил, лишь посулив Горному Князю все свое богатство, но Князь откажется и от богатства, когда узнает, кто ты! Ты – ведьма, оборотень, слуга Черных Богинь, Голубая пантера! О, почему тебя им не отдали в час рождения, как обещала твоя мать! Может, и отец, которого ты околдовала, был бы жив, а я… я…

Бейги разрыдалась. Я с трудом поднялась с холодных каменных плит. Подняла руку, но Бейги отшатнулась – в ужасе и отвращении.

– Что же… что же вы не сказали мне раньше? Почему?!

***

Я стояла у окна смотровой башни. Снег. Пепел. У ворот замка дотлевал погребальный костер. Провела пальцами по лицу, словно пыталась убрать паутину, мешавшую смотреть. Но мир так и остался серым. Вряд ли в него вернутся краски.

Я была слепа все эти годы. Сейчас я вспомнила шепотки и взгляды, странную скованность людей в моем присутствии, отчужденность, а то и враждебность ближних Владетелей…

А мои ночные странствия! А выражение глаз моего отца! «Она купалась в лунном свете…» – «А потом?» – «Я пошел по ее следам…» – «И что же?» – «Я нашел свою дочь».

Не лучше ли вернуть то, что принадлежит богам? Спасибо, отец, за все, что ты сделал или пытался сделать для меня, но, видно, от давней клятвы, от судьбы не уйдешь. Если я не такая, как все, то и жить мне следует по-другому. Как? Про то знают Богини.

Дрожа от холода и страха, я стояла перед древним святилищем, не решаясь сделать последний шаг. Хотя вокруг крупными спокойными хлопьями падал снег, черные камни оставались чистыми и блестящими. Столетия, прошедшие над миром, не оставили на них и следа.

Опустив на лицо занавесь волос, я шагнула вперед. Окоченевшие босые ноги ощутили внезапное тепло – оно вошло ноющей болью. Подняла глаза. Четыре Черные Богини смотрели на меня с четырех углов – огромные, трехметровые, с указывающими на меня пальцами. Четыре взгляда скрестились на моем лице – взгляд смерти, взгляд мести, взгляд жизни, взгляд любви. Плоские, бесстрастные лица, лишь глаза со вставленными в древние времена драгоценными камнями светились живо и ярко. Я обвела их медленным взглядом.

– Это я. Я пришла вернуть то, что принадлежит вам по клятве. Возьмите меня и, если можно, не обращайте свой гнев на тех, кто мне близок.

Я подождала: ответа не было.

– Настали времена, когда люди не могут или не хотят помочь друг другу, и я пришла к вам в страхе и сомнении. Бывали времена страшнее, но нам выпали эти. Будь я прежней Владетельницей Эрнани, я бы лишила себя жизни, но если я принадлежу вам, подскажете ли мне, что делать, куда пойти, о чем думать?

Я смолкла. Тишина плыла над миром – до вершины холма не доносились стоны, плач и проклятья… Что Богиням до нашего смертного мира?

Опустившись на колени, я без особого удивления обнаружила в четырех чашах бассейна благоуханное масло – кто-то чтил еще древних. Пока есть люди, верующие в них, старые боги живы и могущественны.

Скоро отблески огня заплясали на шероховатых камнях – желтые, красные, белые, зеленые… Лики богинь изменились, они смеялись надо мной, такой жалкой, глупой, беспомощной. Склонив голову, не прося, не жалуясь, я смотрела в темный глаз водоема. Богини слышали. Если будет на то их воля, они ответят.

Зажмурилась и вновь открыла глаза. Что это? По ровной поверхности воды пробежала рябь, но ведь ветер не проникал в святилище! Из блестящих чешуек складывалась картина – мерцающая, неверная, зыбкая… Дорога… блеск мечей… окровавленное лицо мужчины… тающее мерцание ожерелья… оскаленная пасть голубого зверя…

Глаза резало все сильнее, не выдержав, я на мгновение зажмурилась, но и этого было достаточно, чтобы поверхность воды вновь стала темной. В ней отражалось только мое лицо, бледное, как луна за облаками.

– Мои Богини! – воскликнула я с мукой. – Вы сказали, но я не смогла услышать…

Глаза четырех Богинь были тусклы и равнодушны. Я должна выполнить их волю, а как…

Заплетя длинные косы, я отрезала их и положила на жертвенный очаг – во славу Четырех Богинь.

***

– Благодарение небу! – с насмешкой и досадливым облегчением воскликнула Бейги. – Мы уж думали, что никогда не увидим своей Владетель… что у тебя с волосами?

Я остановилась, глядя на нее. Без сомнения, она была красива, гораздо красивее меня, и со стороны отца было жестоко забывать о ней.

– Идем, – сказала я, – я должна кое-что тебе показать.

Удивленная, а то и встревоженная, Бейги последовала за мной. Я шла, опустив голову, между молча расступавшихся уцелевших – сколько из них боялись, ненавидели меня, призывали на мою голову проклятья?

Я проследовала тайным ходом в подвалы замка. Бейги испуганно вскрикнула, я оглянулась, но это был всего лишь скелет древнего вора, прикованный к подножию лестницы. Склонив чадящий факел, я с трудом приподняла крышку одного из кованых сундуков: как солнце в ручье, свет пламени заиграл на бесчисленных драгоценных камнях, золоте, серебре…

– Боги мои, что это, Эрнани?

– Твое приданное, Бейги. А вон там стоят мешки с зерном. Вы продержитесь до следующего урожая. А если нет, расстанься с частью этого богатства.

– Что?

Я внимательно смотрела на нее. Озаренное факелом и светом золота лицо сестры сейчас не было красивым: темные жадные провалы глаз, рта; чернота волос сливалась с мглой подземелья. Я заколебалась, смутно понимая, что совершаю ошибку, но все же сказала:

– Было бы лучше, если бы я не родилась, правда? Проклятие бы не преследовало вас, ты бы стала Владетельницей. Красивой, богатой, счастливой… Ты будешь счастлива.

Я отдала факел Бейги и пошла вверх по лестнице.

– Сестра!

Я обернулась, посмотрела на нее пристально:

– Твоя сестра умерла, Бейги.

***

Она кричала долго – так долго, что крик превратился в сипенье, хрип, но она продолжала кричать, хотя знала, что никто ей не поможет, мужчины заперты или перебиты, а женщины…

А потом случилось это. Хриплый рык и отчаянный вопль слились воедино. Очередной насильник отпустил ее, вскакивая. И был сбит на землю голубой молнией, огромным зверем, вылетевшим из темноты.

Она с трудом приподнялась, опираясь на руки. По улице, освещенной пожарами, метались черные тени – крики, непонятные команды, блеск оружия… А между ними бесновался яростный, искрящийся, волшебный зверь.

Оцепенев, она смотрела, как враги падают один за другим – с прокушенным горлом, с разорванными животами. Вскоре они остались единственные живые на этой улице убийств: девушка и Голубая Пантера. Зверь обернулся, облизывая окровавленную пасть, глаза сверкнули синим огнем.

– Повелительница… – выдохнула девушка, – повелительница ночи… ты пришла.

Пантера повернулась, неспешно и мягко ступая, направилась к ней. Увидев так близко от себя эти светящиеся глаза, белоснежные клыки, девушка вздохнула… повалилась на черный снег.

Голубая Пантера постояла над неподвижным телом. Не притронувшись к нему, скользнула от пламени пожара в благодатную ночь…

***

Дан еще раз напряг мышцы, но тщетно – он был связан слишком крепко. Попасться в ловушку так глупо – ему, горному охотнику!

Враги, не скрывая усмешек, следили за ним.

– Что будем делать?

– Допросим, а потом немного поразвлекаемся…

Дан прекрасно понимал их слова: за столько лет войны можно изучить даже сны врага, не то что его язык. Один из стрейкеров подобрал меч Дана, взвесил его в руке. Приставил клинок к горлу пленного. Тот не спускал с него внимательных серых глаз.

– Ну-ка, горец, пес, идущий по следу, скажи – сколько вас в стае?

Дан усмехнулся и почувствовал, как острие легко прокололо кожу.

– Отвечай, горец!

Дан захрипел.

– Легче, легче, – добродушно выговорил второй, – а то он не сможет ничего сказать.

Враг неохотно отнял меч, наклонившись, ударил мощной рукоятью. В глазах у Дана потемнело – и он не сразу понял, что происходит.

Резкий свист, стрейкер медленно валится на пленника. В узкой щели между шлемом и кольчугой торчит черная стрела.

Ошеломленные враги, хватаясь за оружие, крутятся на месте; придавленный тяжестью убитого, Дан ухитряется лягнуть связанными ногами одного из них; другого, рванувшегося в заросли, настигает вторая стрела. Дан пытается перевернуться на бок и замирает. Нет, это не его Охотники…

Серый человек мягко спрыгнул с дерева, неторопливо пошел по утоптанному снегу, держа под прицелом третьего стрейкера. Дико вскрикнув, тот рванулся со снега – и получил свое.

Дан поморщился:

– Зачем ты? Мне надо было его допросить.

– А мне надо было его убить, – возразил лучник.

Он подошел, перекинув через плечо лук, остановился над Даном. Из-под серой ткани капюшона блестели глаза. Повернув к нему голову, Дан молча ждал. Лучник достал нож и наклонился.

– Стоять! – крикнули за его спиной. – Стоять! Брось нож!

И в этот миг Дан не мог не восхититься незнакомцем. Тот даже не вздрогнул. И тем более не бросил нож. Только медленно выпрямился и обернулся.

– Брось нож! – угрожающе повторили ему.

– Бросит, – пробурчал Дан, – да только в тебя. Развяжи меня хоть ты, Брон.

– Но…

– Развяжи ты, если не даешь ему! Или ты ослеп?

Все еще настороженно косясь на отступившего лучника, Брон, мальчик из его отряда, выросший на этой войне, быстро разрезал веревки, помог подняться. Отстранившись, Дан протер снегом разбитое лицо, оглядел поляну. Вздохнул с досадой. Брон подвел коня – невысокое, крепкое, выносливое животное с заплетенной в косички гривой. Отряхиваясь, Дан уселся в седло. Брон наклонился над мертвым стрейкером, снимая с него подбитый мехом плащ, встряхнул, любуясь золотой вышивкой. И услышал негромкое:

– Я бы не советовал этого делать.

Брон покосился недобро:

– Почему?

– Я могу ошибиться, – просто объяснил лучник.

Брон хмыкнул, накидывая на плечи плащ. Командир, молча наблюдавший за ними, сказал резко:

– Он прав. Брон, брось тряпку!

Досадуя, но не смея возражать, Брон отшвырнул плащ и взлетел на своего коня.

– Едем?

Сдвинув брови, Дан смотрел на лучника.

– Погоди. Послушай, парень. За мной мой долг и моя благодарность. Не хочешь присоединиться к нам?

– Я иду по следу, – возразил лучник.

– Так пойдем вместе. Кто бы ты ни был, мы заняты одним делом.

– Ты хочешь взять меня в отряд?

– Да. Если ты снимешь, наконец, капюшон!

Помедлив, лучник поднял руку и сдвинул капюшон на плечи. Порыв ветра бросил ему в лицо пригоршню снега, лучник прищурил темно-синие глаза. Брон разъяренно засвистел – как он и думал, парень был ненамного его старше. Дан пристально вглядывался в бледное, усталое и спокойное лицо, и неуловимая улыбка трепетала на его суровых губах.

– Ну что же, лучник… Я беру тебя.

– Я иду с тобой, но помни – иду по своей воле и могу уйти, когда захочу.

Брон негодующе фыркнул, но командир протянул тяжелую руку.

– Согласен.

Ухватившись за его рукав, наступив на носок его сапога, лучник легко поднялся в седло перед Даном. Тот усадил его поудобнее… медленно отнял руки. Наклонившись, поправил свой плащ и снизу взглянул в лицо лучника.

– Как, говоришь, тебя зовут?

Тот перевел на него непроницаемый взгляд.

– Я не говорил. Эрни.

Ничего на это не сказал Дан. Только снял с себя меховые рукавицы и натянул на узкие руки Эрни. Тот обернулся в недоумении. И встретил смягчившийся взгляд суровых обычно глаз.

– Лучник должен беречь свои руки, – сказал Дан.

***

Застонав, я перевернулась на спину и открыла глаза.

В развалинах придорожной гостиницы, служившей нам в эту ночь убежищем, горел бездымный костер. Вокруг, завернувшись в меховые плащи, спали люди. Командир Горных Охотников сидел у моего изголовья и задумчиво глядел на меня.

Я стремительно села, машинально проверяя ворот куртки.

– Эрни… – негромко произнес Дан.

Его высокоскулое смуглое лицо сейчас, казалось, потеряло властную жесткость. Или темнота смягчала резкие красивые черты? В теплой тени таяли глаза.

– Слушаю, командир.

– Ты хорошо знаешь здешние места? Куда направляются стрейкеры?

Мы склонились над картой. Недавний снегопад завалил все дороги, и враги были вынуждены пробираться к реке, чтобы следовать по ее руслу к благодатному югу.

– Здесь, – показала я, – они войдут в ущелье. Оно такое узкое, что трое всадников не смогут проехать рядом. Зимой на склонах скапливается много снега, часто случаются обвалы. Если обвал застигнет их посередине дороги, стрейкеры повернут обратно. А там их встретим мы.

Командир поднял взгляд сощуренных глаз.

– Если обвал будет…

– Будет.

Не знаю, мои ли губы это сказали, но услышав эти слова, я поняла – так и будет. Дан откинул голову, словно желая меня получше рассмотреть. Он был, как и все горцы, рослым, широкоплечим. Черные длинные волосы, перехваченные на лбу лентой с охранными рунами, были блестящими и жесткими, как гривы их мохнатых лошадей. Многие горцы заплетали волосы в косы или перехватывали серебряными застежками, но ни смешными, ни женоподобными их это не делало. Одежда из кожи и шкур показалась бы нашим Владетелям убогой и грубой, но она была прочна, удобна, и украшена сложной неяркой вышивкой. Лишь некоторые из них носили серебряные серьги и браслеты, настоящей же драгоценностью, которой я не уставала восхищаться, было их оружие.

Командир горцев был молод и сероглаз. Суровостью обветренного лица он напоминал мне отца, но вряд ли эта суровость была свойством характера – скорее следствием жизни, которую он вел уже чуть ли не десяток лет.

Итак, он взглянул на меня испытующе.

– Обвал будет, говоришь ты?

– Да.

– Ну что ж, я рад. И не стану задавать вопросов, на которые не получу ответа. Поторопимся! По моим расчетам, они уже близко к ущелью.

***

Деревня, встретившая их настороженно, – в такое время опасны любые вооруженные чужаки – смягчилась, услышав о бое в приречном ущелье, не жалея запасов, накрыла стол в одном из сохранившихся домов.

Дан много пил, много ел, охотно улыбался поглядывающим на него женщинам. Сидевший по правую руку от него Эрни-лучник едва ли пригубил вина из своего кубка. Командир бросал на него короткие взгляды. Лучник воевал бесстрашно, нимало не заботясь о своей безопасности, разил врагов с одного выстрела…

– Мы неплохо поработали сегодня, Эрни, – Дан накрыл узкую руку своей большой ладонью, легко скользнув пальцами по белой, тонкой коже: нет, не из крестьян, не из ремесленников… – все случилось так, как ты говорил. Мои люди довольны тобой, хотя поначалу были против. Взять в отряд кого-то с равнины, говорили они, то же самое, что таскать с собой женщину…

Эрни просто, без вызова, взглянул ему в лицо.

– Женщины бывают разные.

– Да, – согласился горец, – но девушки с равнин более изнежены и избалованы, чем наши.

– Сейчас всем приходится становиться сильными.

Дан вновь кивнул.

– Я наблюдал за тобой. Сразу видно, что ты не привык к такой жизни, но ты не жалуешься и не перекладываешь свою ношу на других. К тому же, ты немного владеешь магией…

– Скорее она мной владеет. Я пока не знаю, Дан, что я умею, что – нет.

– Все равно я рад, что ты с нами.

Эрни без улыбки взглянул на него.

– Я тоже, – сказал не сразу. И обернулся навстречу песне – мерной, печальной, тягучей песне гор.

Закинув за голову руки, слушал ее командир Охотников. Притихшие крестьяне не сводили глаз с поющего Брона; молчали, опустив головы, горцы, и даже отрешенного лучника тронула грусть незнакомой мелодии…

Не разжимая век, командир горцев вдруг заговорил – негромко, задумчиво… Он говорил о древних замках, высеченных прямо из черных скал, и таких же вечных и грозных. Он говорил о пылающем в небе огне – зимой, когда солнце помногу дней не встает из-за холодного горизонта. Говорил о буранах, о снеге – таком белом, ослепительном, какого не бывает на равнинах. Говорил о старинных изваяниях и святилищах, которые оставил после себя неведомый могущественный народ. О короткой весне и жарком буйном лете, когда пьянеешь от одного глотка южного ветра… Он говорил, и ему вторил ритмичный рефрен старой песни:

– И тогда мы вернемся, вернемся, клянусь, мы, наконец, вернемся!

Дан поднял ресницы, туманными, улыбавшимися глазами взглянул в задумчивое лицо лучника.

– Там так красиво? – тихо спросил тот.

– Там моя родина.

Песня закончилась. Брон перебирал струны. Женщина, подошедшая налить вина, заметила:

– Какой грустный мальчик! Сразу видно, тоскует по своей подружке! Хочешь, раскину карты, расскажу, где она и как она?

Эрни вскинул на нее глаза, и повеселевший командир увидел, что лицо его порозовело. Дан отказался за лучника:

– Спасибо, добрая женщина! Мы и так все о себе знаем.

Та подмигнула ему черным лукавым глазом:

– Да ты и знать не знаешь, насколько я добрая!

Засмеявшись, повернулась – зазвенели браслеты и амулеты, плеснули черные распущенные волосы – и гадалка ушла искать счастья у других солдат.

Лучник поднялся:

– Я устал. Командир Дан извинит меня…

– Командир сам с ног валится.

Дан поспешно поднялся, освобождая проход, и усмехнулся, заметив озадаченный взгляд Брона.

Скрестив ноги, Эрни-лучник перебирал свою сумку. Слабо шелестели сухие травы. Пахло летом.

– Послушай-ка, – подал голос командир, молча наблюдавший за ним. – Я видел тебя сегодня в бою. Ты совсем не бережешься, словно ищешь смерти.

– Смерть минет меня, – равнодушно отозвался Эрни. – Так сказали боги.

– Что ж… Может, они сильнее моих. Но вряд ли боги будут защищать тебя от случайных царапин. У тебя даже браслета лучника нет.

Дан сел на постели, расстегнул свой браслет – массивный, широкий, покрытый паутиной древних рун.

– Возьми.

– Но командир! Это не браслет лучника. Я не могу…

– Можешь! Это не военная добыча. Это единственное, что осталось от моих сокровищ.

Встретив взгляд лучника, усмехнулся криво:

– Не думаешь же ты, что они щадили наши земли? У них было немало времени, прежде чем Владетели вспомнили о своем долге. Мне остались только сгоревшие стены… И еще вот это…

Он бережно развернул мягкую шкуру голубого зверька. У Эрни дрогнуло лицо:

– Боги, какая красота!

Ожерелье сверкало на широких ладонях – светлое серебро, синие сапфиры и горный хрусталь, соединенные сложным узором.

– Тебе нравится? – как-то застенчиво спросил Дан. – Это свадебный подарок. Подумать только, уже десять лет я должен быть мужем и отцом…

– Война поломала многие свадьбы, – задумчиво сказал Эрни.

– Свадьбы и судьбы. В тот год я и мои ровесники должны были взять в жены девушек с равнин…

– Ты так и не встретился с ней?

– Нет. И ничего не знаю о ее судьбе. А когда найду, смогу подарить нареченной в день свадьбы только это ожерелье, себя и свое имя.

– От многих не осталось и имен. Я думаю, твоя невеста сумеет оценить тебя и твой подарок.

– А ты? Дай руку! – Не слушая больше протестов, Дан надел браслет. – Говорят, боги, как люди, в родстве друг с другом. Быть может, и мои будут добры к тебе.

***

Я проснулась от удушья – ворот рубахи, куртки, одеяло – все душило меня. В забытьи или кошмаре стала срывать с себя одежду…

– Подъем!

Я села, отводя с лица влажные волосы. Уставилась на руки, не веря своим глазам – на ладонях быстро таял снег. Во дворе возбужденно гомонили люди. Поднявшись, озадаченно оглядела разорванный ворот рубашки, накинув плащ, вышла за порог.

– Пантера! – кричал кто-то, задыхаясь от страха и восторга. – Лошади взбесились, я вышел поглядеть, а она тут…

Склонившиеся над снегом Охотники выпрямились, и я увидела крупные круглые следы. Они вились вокруг дома, конюшни…

– Голубая пантера, – тихо сказала женщина. – Опять она появилась! К худу или к добру?

– Голубая?

– Да-да, голубая! – ответили сразу несколько голосов. – Голубая с серебряной полосой на спине! Синие глаза!

– Вот это зверь! – воскликнул кто-то из охотников. – Добыть бы такую шкуру!

– Упаси вас Боги, горцы! – испугалась крестьянка. – Говорят, это не простая пантера, а оборотень!

– Взглянуть бы хоть раз, – задумчиво сказал Дан. – Синие глаза…

Я смотрела на него. Горцы не промахиваются. И может, это было лучшим выходом…

– Если увидишь, – сказала я тихо. – Убей сразу. Не смотри ей в глаза. Ни в коем случае не смотри пантере в глаза. Ты запомнил, Дан?

Дан обернулся:

– Почему? Почему ты говоришь мне это?

– Просто совет одного охотника другому.

– Странное дело, Дан! – негромко сказал ехавший сбоку Саймон. – Я прошел немного по следу этой пантеры. Он идет к дому и от дома.

– Что же тут странного? Она пришла и ушла.

– Сначала ушла. Следы, ведущие обратно, более свежие.

Дан помолчал. Эрни-лучник, ехавший рядом, повернул бледное серьезное лицо.

– Но тогда… Откуда же она взялась и куда делась? – спросил Дан.

– Не знаю, Дан… Но…

Их разговор прервал крик впереди. Дан, нахмурившись, пустил вперед коня: горцы избегали лишнего шума, когда шли по следу.

– …Там! – кричал Брон. – Там такое!..

Дан, а затем и Саймон с Эрни, врезались в группу молчащих горцев.

– Что здесь!.. – резкий окрик Дана пресекся. – Боги мои…

Снег был красным. Снег превратился в лед – красный от смешавшейся крови лошадей и стрейкеров. Разорванные глотки, глаза, остекленевшие от ужаса, рты, ощеренные в предсмертном крике…

– Что это? Кто это… Кто это сде…

Дан повернул голову на затихающий голос. Эрни смотрел на него расширенными глазами.

– Наша знакомая, – мягко сказал Дан. – Я и не знал, что она – наша союзница.

– Мы тоже могли быть на их месте, – озабоченно произнес Саймон. – Придется быть поосторожнее.

Кто-то предостерегающе крикнул. Полумертвый стрейкер полз прямо под ноги лошадей. Дан склонился, но стремительный лучник уже спрыгнул с седла. Его руки поддержали приподнявшуюся голову врага. Встретились взгляды. С мгновение стрейкер смотрел в ярко-синие глаза юноши, потом со сдавленным хрипом:

– Пантера… Проклятая пантера! – метнулся в сторону.

– Умер?

Лучник медленно поднялся с колен.

– Убей, – попросил тихо. – Убей ее, Дан. Убей.

***

Привычно опершись на руку командира горцев, лучник спрыгнул с седла. Дан задержался перед пологом палатки, похлопывая себя перчатками по бедру и насмешливо глядя на изумленного Брона.

– Брон, – позвал, не повышая голоса, – иди-ка ты сюда!

Когда тот приблизился, сказал с улыбкой:

– Брон. Мне не нравится, как ты пялишь глаза на меня и лучника.

– И не пялил я… – проворчал тот, – хотя, сказать по правде, можно подумать…

– Нужно подумать! – жестко сказал Дан. – Хотя бы о том, что если в наши дни девушки берутся за оружие, мы должны хоть немного облегчить им жизнь!

– Де-девушки?..

Дан успокоился. Вновь улыбнулся.

– Так ты не знал! Нужно быть слепым… Расскажи и остальным. Но никаких намеков или вопросов я не потерплю! Если ей хочется что-то сохранить в секрете, это ее право.

Горцы не особо удивились – кто-то уже знал, кто-то догадался, да и в горах женщины оружием владели наравне с иголкой. Но, повинуясь приказу Дана, ни взглядом, ни вопросом не тревожили Эрни-лучника.

***

Совещание командиров отрядов горцев и Владетелей закончилось неожиданно быстро, и Дан, не поддавшись на уговоры, пустился за полночь в свой дальний лагерь.

Спешился. Обменялся несколькими фразами с часовыми («Опять поблизости видели пантеру»), прошел к своей палатке, отстегнул меховой полог. Отряхивая наметенный на плечи снег, поднял голову – и слова приветствия замерли на его губах.

Лучник Эрни сидел у огня, с каким-то оцепенением вглядываясь в танец пламени. Одежда была разбросана по сбитой постели, теплые блики плескались на мягких изгибах тела, полных грудях, плавных линиях живота и ног, золотили тонкую, словно светящуюся изнутри кожу…

Зная, что это бесчестно, что он должен отвернуться, уйти, командир сделал шаг вперед. Эрни медленно оглянулась, в глазах плясало зеленоватое пламя – и вдруг вскинулась со слабым криком. У него было лицо… лицо тех насильников: темные затуманенные глаза, полуоткрытые жадные губы… Но все же это были глаза Дана – честного, славного, гордого Дана – и она не хотела его убивать.

Обхватив себя за плечи, наклонив голову, так что волосы закрыли лицо, она заговорила:

– Прошу тебя… Ради твоей матери, сестры, суженой… Уйди, оставь, не трогай, не прикасайся ко мне!

Вряд ли Дан понял, расслышал ее, но – увидел стиснутые руки, беззащитные испуганные плечи, склоненную шею – и остановился, проводя ладонью по пылающему лицу. Оторваться от ее золотого тела было труднее, чем грабителю – от долгожданного сокровища.

– Бог с тобой, девушка, – проговорил хрипло, – я не насильник.

Он вернулся лишь через несколько часов – грелся у сторожевого костра, проверял часовых – и все это время успокаивался, собирался, готовясь к разговору, как к нелегкой битве.

Эрни не повернула головы. Ее куртка была наглухо застегнута, руки стиснуты на коленях. Дан остановился поодаль, разглядывая тонкий профиль.

– Я знал, что ты не мужчина, – произнес негромко. Кажется, ему удалось ее удивить. Эрни вскинула глаза.

– Знал? И все это время…

– Но ведь это была твоя тайна, – возразил он. Присел, откинул плащ. – Ты назовешь свое имя?

– Оно тебе ничего не скажет.

– У тебя есть родители, родственники?

– Нет.

Взгляд Дана скользнул по руке.

– Жених?

Эрни быстро прикрыла ладонь с сохранившимся следом от обручального кольца.

– Да. Был.

– С ним… что-то случилось?

– Не зна-аю, – полустоном вырвалось у Эрни. – Не знаю, жив ли он. Воюет ли… Все равно я должна забыть о нем.

– Ты устала ждать? – спросил Дан, и в голосе его не было ни гнева, ни укоризны. – Полюбила другого? Война длится так долго…

– Я не нарушила клятвы. Но жив он или мертв, я не стану его женой.

– Послушай, девушка. Не знаю, что случилось с тобой, твоим домом, твоими родными. Но я видел многих и многих, чьи души были черны и пусты от горя и потерь. И видел, как они воскресали – для жизни… Кого бы и что бы ты не потеряла, у тебя остается твое будущее.

– Мое будущее во власти Черных Богинь.

Командир сдвинул брови.

– Я чужак, я не знаю ваших богов. Но мои боги добрее – они не забирают человека целиком. Богини и велели тебе отказаться от твоего жениха? И ты покорилась?

Глаза Эрни вспыхнули еще неизвестным ему огнем – гневом, обидой? Сильные тонкие пальцы рванули тяжелый пояс, куртку, рубаху, обнажая золотистую кожу живота.

– Ну так смотри же, горец!

Дан смотрел и видел шрамы, оставленные небрежным росчерком кинжала – ровно настолько, чтобы не распороть живот, но оставить след на всю жизнь.

– Стрейкеры метят все, что им принадлежало, – медленно сказала Эрни. – Думаешь, мой муж будет счастлив, лаская меня, каждый раз вспоминать, что я могла бы убить себя или врага, чтобы не допустить этого? Ты, мужчина, ответь мне!

Дан сидел, склонив голову. Не спуская с него глаз, Эрни привела в порядок одежду. Сказала тихо:

– Что же ты молчишь?

Горец уловил в ее голосе мольбу и растерянность – уж не жалела ли она, что все ему рассказала? Дан поднял лицо, зная, что на нем ничего не отразится, сказал, тщательно и отчетливо выговаривая слова:

– На месте твоего жениха я был бы рад, что ты осталась жива… Но у вас, жителей равнин, другие, странные обычаи…

Ему показалось, Эрни хотела что-то сказать – но сдержалась. Дан поднялся.

– Прости, девушка, за то, что я заставил тебя рассказать. Больше не буду пытаться узнать о тебе что-то, пока ты сама не захочешь… Утешать я не умею. Твое утешение сейчас в мести. А мое – в знании, что все проходит.

Он шагнул было к выходу, но вдруг, круто развернувшись, опустился перед Эрни на одно колено. Девушка отшатнулась, но, перехватив ее испуганную руку, горец заговорил хрипло и умоляюще:

– Не уходи, останься с нами – пока захочешь, пока позволят твои богини… Позволь мне заботиться о тебе, позволь быть рядом, беречь и защищать тебя!

Эрни молчала. Опустив глаза, он продолжил:

– Я не потревожу тебя ни взглядом, ни словом… Клянусь, эта была минута безумия, она больше не повторится. Прости меня.

– Мне ли прощать… – сдавленно сказала она. – Мне ли, которая над собой не властна…

И отвернула исказившееся лицо. Дан поцеловал ее узкое запястье и неслышно вышел.

***

Не знаю, почему я все рассказала ему – не другу, не брату, не даже благородному Владетелю – чужаку, горцу, с суровыми и властными глазами воина. Никто не в силах понять до конца чужого горя, но я видела отблеск страдания на его холодноватом обычно лице.

– …У вас, жителей равнин, – сказал он. А мне хотелось ответить, что мой жених – один из них. Но тогда Дан не сдержал бы любопытства, а я – желания узнать судьбу своего Князя Серебра.

Дан почти всегда был рядом – в переходе, в бою. Я не хотела жалости, но нуждалась в поддержке и дружбе. Я получила и то и другое. И не только от Дана.

Если отбросить воспоминания, можно сказать, что я была счастлива – несмотря на все тяготы войны, несмотря на кровь и смерть. Я могла мстить, рядом были друзья, и даже странная сила, которой наградили меня Богини, уже не мешала и не пугала. Казалось, я стала хозяйкой своей судьбы, своих сил, своих мыслей…

***

– Брон!

Резкий оклик был, точно удар хлыста. Головы горцев, как по команде, повернулись к Дану. Он сидел на коне, сузившимися глазами глядя на юношу. Не понимая, в чем его вина, Брон нехотя подошел к командиру. Упершись рукой в бедро, тот смотрел на него сверху. Неудержимый гнев – гнев, которому не было ни причины, ни названия – душил Дана.

– Брон! – сказал он холодно. – Что это значит?

– Что? Что, мой командир? Я только помог Эрни… Ты ведь сам говорил…

– Я говорил! – нетерпеливо кивнул Дан. – Я говорил. Но ты слишком стараешься, парень. Ты слишком усерден.

Глаза Брона метнулись в сторону. Дан концом плетки поднял его подбородок.

– Посмотри на меня. Уж не влюбился ли ты?

– Если будет на то разрешение командира, – пробормотал Брон.

С мгновение Дан смотрел в его смущенное лицо. Гнев и удивление боролись в нем. Наконец тихо рассмеялся:

– Разрешения любить не спрашивают, дурачок. Любовь приходит и уходит, и ничто не в силах ее остановить. Иди. Если добьешься от нее хоть одной улыбки, сделаешь мне самый лучший подарок. Я сумел заставить ее только плакать…

Дан вошел в палатку и был застигнут врасплох с самого порога:

– Не бери завтра Брона!

Дан замер с рукой у ворота. Давешний гнев взметнулся в нем – он резко рванул застежку.

– Почему? Боишься потерять этого красивого мальчика?

Даже не заметив необычной резкости его тона, Эрни взволнованно подошла к нему.

– Я не боюсь. Я знаю. Я могу предвидеть будущее. Худшее будущее. Сегодня… Сейчас я увидела его лицо… изрубленное мечами. Прошу, Дан, поверь мне!

Нахмурившись, он смотрел на нее.

– Ну хорошо, хорошо… Я оставлю его охранять наших лошадей. Хотя это будет нелегко.

***

Охотники напали на спящий лагерь, как они одни это умели – внезапно, бесшумно. Часовые лежали с перерезанными горлами, просыпавшихся стрейкеров разили одним ударом меча… Рассеявшиеся вдоль опушки лучники деловито и неспешно снимали немногих бегущих. Дан, оглянувшись, увидел, как, приопустив лук, Эрни отводит с лица волосы.

– Эрни!

Стрейкер бежал прямо на нее – израненный, но все еще сильный, разъяренный зверь. Эрни словно не видела его, лицо было бледным, глаза – слепыми.

– Эрни!

Вопль словно пригвоздил всех к месту – и в этом замершем мире Дан увидел, как взлетел и опустился меч стрейкера…

Кинжал вошел ему под правую лопатку. Дан рывком откатил в сторону тяжелое окровавленное тело. Наполненные болью и страданием глаза Эрни смотрели ему в лицо.

– Брон… Он умер… Его убили… Только что… Вот сейчас… Дан, от судьбы не уйдешь!

Обняв ее, горец крикнул:

– Быстро в лагерь! Там засада! Быстро!

Его нетерпеливые пальцы скорее рвали, чем снимали с нее одежду. Эрни спокойно повела взглядом, сказала удивленно:

– Кровь?

– А ты что думала, – бормотал Дан, – у тебя в венах вода? О… Счастливы твои боги, девушка!

– Я услышала чей-то крик, в последний момент прикрылась луком… Теперь надо будет менять его… И кольчугу.

Перетягивая рану тряпкой, Дан кусал сухие губы. Ему хотелось кричать, вопить, плясать от радости… от счастья… Вместо этого он сказал:

– Подарю тебе новые.

– Пока мы защищаем их от стрейкеров, они воруют наших лошадей и убивают наших людей!

Саймон втолкнул в круг единственного уцелевшего грабителя. Упав на колени, тот рыскал испуганным взглядом по суровым лицам горцев.

– Умоляю, помилуйте меня, Владетели! Я не трогал вашего мальчика!

– Зачем вы напали на наш лагерь?

– Они говорили, у горцев хорошие лошади и полные сумки добычи… Голод, голод и дети заставили меня заняться разбоем!

– Ты виноват, – Дан сделал знак, но человек, в отчаянии вглядывающийся в безжалостные лица, вдруг метнулся к ногам Эрни.

– Владетельница! Моя Владетельница!

Несколько мечей одновременно ткнулись в его спину, но Эрни, наклонившись, отвела их движением руки.

– Гнор?

– Моя Владетельница, – повторял тот, целуя ее ноги.

– Как ты оказался здесь?

– Голод… моя Владетельница… голод… те, кто хотел выжить, ушли…

– Голод? Какой голод? В замке достаточно припасов, чтобы продержаться до весны.

Гнор беспомощно пожал плечами.

– Та… вторая госпожа сказала, что ничем не может нам помочь.

Эрни медленно выпрямилась.

– Гнор?

– Да, госпожа?

– Поклянись, что не убивал мальчика.

– Пусть покарают меня боги!

Эрни повернула голову.

– Дан, могу я отпустить этого человека?

Охотники зароптали, но командир ответил:

– Его жизнь и смерть в твоей власти, Владетельница.

– Возвращайся, – тихо сказала Эрни. – Возвращайся, Гнор. Будь моя воля, я вынесла бы и боль, и слезы, и голод, лишь бы остаться на родине. Прощай. И никому не говори о нашей встрече.

Охотники неохотно расступились. Дан проводил взглядом Эрни, поколебался, и все же догнал Гнора у самого леса. Когда тот оглянулся на оклик, на его лице был ужас. Дан хотел спросить, но язык сковывала клятва.

– Возьми эти монеты, Гнор, Они тебе пригодятся. И послушай свою госпожу.

– О, высокий Владетель! – Гнор припал губами к его сильной обветренной руке. – Ты добр и справедлив, кто бы ты ни был! Сделай так, чтобы она к нам вернулась. Передай… скажи ей, пусть Голубая Пантера снова ходит по нашим улицам. С тех пор, как мы своими молитвами и проклятьями изгнали ее, беды сыплются на наши головы… Верни ее, Владетель!

Дан шел, раздумывая над его словами. Голубая Пантера… Голубая Пантера. При чем тут этот зверь? Каким образом он связан с Эрни?

– Дан. – Саймон шагал рядом. Лицо его было угрюмым. – Мне тревожно, Дан, – сказал он напрямик, – я вижу – ты другой. Ты изменился. Если бы не твое обручение, я бы подумал…

Командир резко повернулся к нему. Жаркий гнев ослепил его глаза.

– Что? Что ты хочешь этим сказать?

Саймон смотрел на него. Его изуродованное шрамами лицо окаменело.

– Я только хотел помочь тебе, Дан.

– Ну так помоги, – буркнул тот. – Излови мне Голубую Пантеру.

***

Она билась в сетке – великолепный, гибкий зверь – сгусток злобы, мощи и ненависти.

Охотники с восторгом разглядывали невиданную добычу.

– Как вам удалось ее поймать?

Довольный Саймон пояснил:

– Уже несколько дней она кружит вокруг лагеря. Я расставил ловушки, и… Ты доволен, Дан? Ты сам убьешь ее?

– Да. Дайте дротик. Разбудите Эрни.

– Я уже ходил, – доложил часовой. – Ее нет в палатке.

Дан нахмурился – опять эти ночные странствия! Поймал внимательный взгляд Саймона. Охотники расступились. Дан привычно взвесил в руке дротик, выбирая нужную точку, чтобы не попортить голубоватый, мерцающий снежными искрами мех… Вдоль сильной спины Пантеры шла серебристая полоса, отливающие сталью когти рвали прочную сеть.

Дан поднял руку. И услышал далекое, сказанное давно и неизвестно кем: «Не смотри ей в глаза». Он провел взглядом по замершей голове Пантеры – узкой изящной голове с круглыми ушами, по ее оскаленной, снежно-кровавой пасти. И, встретившись взглядом со зверем, вздрогнул. Это не были глаза зверя – синие, сверкающие, как сапфиры ожерелья – они были умны и тоскливы. В подвижных черных зрачках билась мысль-мольба. Дан пошатнулся – зрение его застилало голубоватой дымкой…

– Убей меня, Дан, – тихо сказал чей-то голос, – убей меня. Убей!

– Нет!

Дан выхватил меч у Саймона и рубанул веревки, натягивающие сеть. Со сдавленными криками, хватаясь за оружие, охотники отскочили. На земле, сжавшись в смертельную пружину, застыла Голубая Пантера. Глядя ей в глаза, Дан бросил меч, сказав отрывисто:

– Иди. Кто бы ты ни была – демон, оборотень, древняя богиня – уходи. Иди своей дорогой и не тревожь наши души. Не я дал тебе жизнь, не мне ее отнимать. Иди!

Голубое тело стремительной вспышкой сверкнуло над костром. И Дана словно что-то отпустило.

Он оглядел испуганные лица. Пробормотал:

– Мне жаль. Я не знаю, что…

Подошедший Саймон похлопал командира по плечу.

– Зато я знаю. Мы сглупили, ты исправил, Дан. Этот зверек не по зубам даже горцам.

– Но где-то я видел эти глаза… – пробормотал Дан.

***

Зима. Весна. Лето. С отрядом охотников я прошла через всю страну до самого южного моря. Враг надорвался в горах и на наших равнинах – потому война опалила лишь краешек юга.

Со скалы я смотрела на яркую воду – волны, пена, небо… Подумать только, если б не война, вряд ли бы я увидела море.

Дан, наклонившись, похлопал коня по шее. Я заметила, что он искоса наблюдает за мной. Черные волосы были густы и тяжелы, ветер едва шевелил их, зато трепал легкую рубаху, облегавшую его могучую грудь.

– Эрни. Ты решила нас покинуть?

Я невольно вздрогнула. Иногда казалось, что горец читает мои мысли. Ответила сдержанно:

– Ты ведь помнишь уговор?

Я тронула коня, и мы начали спускаться вниз – бок о бок, бедро к бедру. Я поймала одобрительный взгляд идущей навстречу женщины, покосилась на Дана. Он не отрывал глаз от гривы своей лошади. Заговорил:

– Уговор я помню. Но я хочу, что бы ты поехала со мной на север. Мне нужно найти мою невесту…

– Богини ждут меня. Но пока нам по пути, я буду сопровождать тебя.

– Что ты станешь делать дальше?

– Я же говорила, над своей судьбой я не властна. У тебя свой долг, у меня свой.

– Ты твердо решила не встречаться с нареченным?

Я помолчала.

– Дан. Нас обручили обманом. Жених ничего не знает о том, какие силы мною владеют.

Дан окинул меня взглядом.

– Но ведь ты остаешься женщиной, молодой, красивой…

– Ты же знаешь… и кроме того… одна… она сказала, что ни один мужчина не полюбит меня. Я приношу только несчастья.

– Кто бы ни сказал тебе это, она только женщина, Эрни.

– Спасибо, что стараешься утешить меня.

Голос Дана звучал угрюмо:

– Брон был влюблен в тебя.

– Поэтому его убили.

– Да нет же! – крикнул Дан так яростно, что я вздрогнула. – Это война! Причем тут ты! Кто тебе сказал, что ты во всем виновата? С таким же успехом можно сказать, что я проклят – потому что потерял все и всех, да еще…

Он внезапно смолк, кусая губы. Пораженная этой неожиданной вспышкой, я отвела взгляд от его изменившегося лица, спешилась, но Дан спрыгнул раньше, подхватил меня. Я ощутила его твердое сильное тело, теплое дыхание на своем лице, горячие руки. И странное ощущение пронзило меня, неудержимо повлекло – прижаться к нему, ближе, ближе, гладить мощные плечи, жесткое смуглое лицо… «Обними его!» – услышала я властное, но это уже приказывало не мое тело, не мое сердце… Я отпрянула – так резко, так явственно, что Дан, кажется, даже смутился.

***

Он мог сказать, что одно ее мимолетное прикосновение может дарить радость и причинять боль, один взгляд может вызвать бешеное желание и великую нежность, а ее любовь…

Но он сказал только:

– Брон любил тебя.

А потом она отшатнулась – наверное, он обнял ее слишком крепко, слишком откровенно…

Зеленая трава хрустела под ногами. Эрни шла впереди. Она так и не сменила одежду на женскую, хотя волосы ее вновь отросли – тонкие, легкие, как паутинка, странного снежно-голубого цвета. Широкие ремни охватывали талию, спускались на бедра. Ветер шелестел травой и листвой, но громче был стук крови в висках, а глаза горца не отрывались от девушки.

Поэтому он впервые потерял осторожность, впервые не заметил примет, указывающих на близость врага.

Дан увидел, что девушка встрепенулась, словно просыпаясь. Обернулась с криком – испуганным и яростным:

– Дан!

Он отпрыгнул, выхватывая меч, но их было много, слишком много – обреченных, молчаливых, злобных… Эрни отступала, растерянная, невыносимо сейчас красивая.

И вдруг ее руки взметнулись к вороту рубашки, рванули его, и он услышал то ли крик, то ли яростное рычание…

***

Этот звук – то ли рычание, то ли вопль – все еще стоял у меня в ушах, когда я очнулась. С трудом подняла голову; плащ пополз с моих плеч, я поспешно поддернула его, потому что была совершенно голая.

Дан сидел поодаль, положив руки на рукоять меча. Его грудь наискось была перехвачена повязкой с проступающей алой кровью.

– Что случилось? – спросила я хрипло.

Дан повернул голову, поглядел и ничего не сказал. Я села. И вспомнила: исказившееся лицо Дана – смесь отчаяния и ярости – а их было много, слишком много…

Теперь они все лежали на поляне. Некоторые были убиты мечом, но большинство… Страшась взглянуть на Дана, я осмотрелась в поисках своей одежды. Рубаха была разорвана пополам. Как и кольчуга – такая сила была в то мгновение в моих пальцах… или когтях.

Не поднимая глаз, я позвала тихо:

– Дан.

Он молчал.

– Ты… видел?

Дан молчал. Он пристально смотрел на мои руки. Я содрогнулась – и пальцы и ногти были в засохшей крови. Оборотень, Голубая Пантера… Вот он и узнал, наконец, кто я. Темные брови сведены, серые глаза смотрят с напряженным вниманием. Чего он ждет? Почему не уходит?

– Теперь ответь, – негромко сказал Дан, – Кто ты, Эрни? Человек? Зверь? Колдунья? Богиня? Кто ты?

– Не знаю. Уже не знаю. Я не то и не другое. Я оборотень. Я не властна над собой, я тебе говорила…

– Почему ты не рассказала об этом раньше?

– Как? – вырвалось у меня. – Как я могла? Чтобы ты отвернулся от меня? Чтобы боялся и ненавидел, как все они? В чем моя вина? Я думала, что уйду раньше, прежде чем кто-то из вас поймет… узнает…

– И это главная причина твоего отказа от замужества?

– Да. Нет. Я не знаю. Как женщина я обесчещена, а как колдунья… я до сих пор не владею своей силой. А мой жених не знает, и если узнает… уж лучше я сама освобожу его от клятвы!

Дан слушал угрюмо. Лицо было бледным и постаревшим.

– Нет! – сказал он резко. – Ты ошибаешься. Ты сильна и свободна. Сегодня ты стала Голубой Пантерой, потому что сама захотела этого, потому что иначе бы мы оба погибли, а не потому что так приказали твои Богини. Слушай, девушка. Ты можешь выбирать свою дорогу, распоряжаться своей судьбой…

– Как ты не понимаешь? Я боюсь не только себя и за себя! Я боюсь за тех, кто мне близок и дорог!

Дан мрачно мотнул головой. Ему, горцу, чьи боги сильны, но бесхитростны, трудно было понять меня.

– Подумать только… – пробормотал он. – Не загляни я тогда в твои глаза, я бы убил тебя.

– Уж лучше бы ты это сделал! – с отчаянием воскликнула я. Дан взглянул, но промолчал. Привел лошадей. Они храпели и бились, а когда я подошла к своей, она в ужасе шарахнулась в сторону, вырвав уздечку.

Опустив руки, я смотрела ей вслед.

– Даже лошади меня боятся…

– Но я не лошадь.

Нахмурившись, Дан смотрел на меня. Заговорил – резко, гневно:

– Чего ты ждешь от меня? Страха? Отвращения? Час назад девушка, приняв облик Голубой Пантеры, спасла мне жизнь, а я должен бежать от нее сломя голову? И мое приглашение остается в силе. Ты будешь самой почетной гостьей на моей свадьбе.

Я опустила глаза. Горец был смел. Но то, что он чувствовал на самом деле, я вряд ли смогу узнать.

Повязка его набухала кровью.

– Тебя надо перевязать.

Но Дан отступил, уклоняясь от моих рук.

– Нет, не надо…

– У тебя…

– Нет, я сказал! – крикнул он. И я вдруг вспомнила, как когда-то мой отец пытался избежать моего прикосновения.

Все стало ясно.

– Эрни!

Я не хотела оборачиваться.

– Эрни, послушай… – Дан смотрел на меня растерянно. – Это вовсе не из-за того, что…

– Да. Конечно, – сказала я.

***

Мы двигались на север, а навстречу нам брела осень – теплая, золотая, ясная осень. Первые падающие листья стелились под ноги праздничным ковром, над головой плыли птицы, их прощальный крик печалил и тревожил сердца.

Осень вошла и в мою душу – тревожная, глубокая осень расставанья.

– Смотри. Эрни. Здесь мы с тобой впервые встретились, – однажды сказал Дан. Я огляделась, но не смогла узнать в этой цветной поляне тот заснеженный окровавленный пятачок… Значит, мы уже близко и от моей родины?

Словно проснувшись, я жадно всматривалась в дорогу, в перелески, в поля, на которых теплилась слабая жизнь. Узнавала ручьи, из которых пила, овраги, куда мы детьми кидались очертя голову. Но лишь немногие деревни были отстроены заново, лишь в немногих кузницах звенел молот, лица встречных были озабочены и угрюмы.

Сердце мое замерло. Остановившись на склоне холма, мы глядели вниз – навстречу нам вздымались древние черные башни Соколиного приюта. Я уходила отсюда с твердым намерением никогда не возвращаться, но с какой болью и счастьем билось сейчас мое сердце!

Горцы и их предводитель тоже рассматривали замок. На лице Дана было странное выражение – смесь надежды, ожидания и сомнения…

– Мы остановимся там на ночлег? – спросила я, не понимая причины задержки.

– Нет, – ответил Дан, – мы уже пришли.

И тронул коня. С мгновение я смотрела в его широкую спину, не понимая. А потом мир закружился перед моими глазами.

– Так твою невесту зовут…

– Эрнани.

– А тебя… – прошептала я.

Саймон, проезжая мимо, закончил:

– Данар, Князь Серебра.

***

Они стояли в просторном внутреннем дворе. Загоняя внутрь неожиданную дрожь и тревогу ожидания, Дан внимательно оглядывал древние стены. Хотя война и здесь оставила свой черный след, замок казался более уцелевшим, даже цветущим по сравнению с тем, что они видели в пути.

– Высокий Владетель? – полувопросительно произнесли за спиной. Дан круто обернулся. Девушка стояла в окружении слуг. Темные волосы уложены в высокую прическу, яркие темные глаза, белая кожа лица и рук… Кто-то из горцев прищелкнул языком. Девушка с недоумением повела взглядом по простой запыленной одежде гостей, но с явным удовольствием задержалась на смуглом привлекательном лице предводителя.

Она была прекрасна. Но чем дольше Дан смотрел на нее, тем больше чувствовал отчуждение. Почти механически произнес:

– Я пришел отдать свой долг и взять свое по праву. Меня зовут Данар, Князь Серебра. А тебя, моя Владетельница…

Странная тень мелькнула по ее лицу:

– Мне жаль, Высокий Князь, но я не Эрнани. Я Бейги, ее сестра. Твоя невеста умерла год назад, и все мы полны печалью и скорбью.

Дан отшатнулся, словно его ударили.

– Умерла? Эрнани умерла?

– Да, – сказала Бейги. – Не разделишь ли ты со мной скромный ужин, Князь Данар?

Князь оглянулся, отыскивая кого-то. Крепкая рука сжала его пальцы. Эрни, так и не снявшая шлем, смотрела на него с состраданием.

– Ты слышишь? Эрнани умерла, – проговорил Дан.

– Да. Мне так жаль, Дан…

– Видят боги, этого я не хотел! Желал что угодно – чтобы она нарушила клятву, полюбила другого, но только не ее смерти! Идем со мной, раздели мое горе…

Пил он много. Владетельница Бейги не уставала подливать старого вина, не уставала шептать вкрадчиво, нежно, успокаивающе. Соседних Владетелей вернулось так мало, а этот был молод, красив… Этот был Князь.

Вряд ли он слышал, понимал ее; глядя прямо на яркие свечи, молчал и, как за последнюю надежду, держался за руку молодого лучника, сидевшего справа. Бейги несколько раз с раздражением посматривала на солдата, но встречала сквозь прорези шлема такой пронзительный тяжелый взгляд, что невольно отводила глаза.

Склонив голову на руки, Князь Данар застонал – хрипло и жалобно. Бейги встала, и одновременно вскочил лучник. «Телохранитель», – подумала Бейги.

– Твой Князь устал, – властно заявила она, – нужно уложить его отдыхать!

– Я провожу, – глухо сказал лучник. И раздосадованная Бейги отступила. В конце концов, в ее власти задержать Данара еще на несколько дней. А там, быть может, он и не захочет уходить.

***

Задыхаясь, я металась по мокрой постели. Села, тряхнула тяжелой головой. Провела ладонью по влажному лицу, груди. Мне показалось, что кончики моих пальцев голубовато засветились…

– Нет! – крикнула я. – Нет! Только не сейчас, не здесь!

Я метнулась к окну – серебряный свет луны ударил мне в глаза, точно яркое солнце. Вцепилась в узорную решетку, борясь изо всех сил. На мгновение показалось, что я раздваиваюсь, что часть меня становится яростной, гневной Голубой Пантерой, жаждущей крови Бейги, а часть остается человеком, борющимся безнадежно и отчаянно…

И вдруг меня отпустили. Было ли это милостью Богинь, или я смогла противостоять им? Так или иначе, у меня не осталось сил, и, повинуясь неслышному зову, я вышла из спальни.

Замедлила шаг. Осторожно приоткрыла тяжелую дверь. Бесшумно пересекла застеленные лунным ковром покои. Дан спал на белоснежных простынях широкой кровати. Дышал он тихо, почти неслышно, лунный свет омывал резкие черты лица – и во сне не разгладилась складка между бровей… Такую ли ночь ты ожидал, Дан, Князь Данар, так спешивший к свой невесте?

Расстегивая браслет, я остановилась над ним. Свет гладил крепкие плечи, могучую грудь, тяжелые мышцы, подчеркивая шрамы – недавние, страшные, рваные шрамы, оставленные не человеческим оружием – безжалостными когтями разъяренного зверя…

Вот как, Дан. Значит, покончив со стрейкерами, я набросилась на тебя, а ты опять не поднял меч против Голубой Пантеры! И не рассказал мне. Затаив дыхание, с виной и болью я провела кончиками пальцев по шрамам. Сильная рука перехватила мое запястье – на меня смотрели открытые глаза Дана. Я рванулась, но не смогла освободиться.

– Кто ты? – хрипло спросил он. – Что тебе здесь нужно?

Я молчала, отвернувшись. Волосы упали мне на лицо, Дан приподнялся, но когда отвел рукой пряди волос, луна скрылась за облаками. В комнате стало так темно, что мы могли различить лишь блеск наших глаз.

– Кто ты, девушка? – тихо повторил Дан. Его пальцы легко скользнули по моей щеке. И то, чего от меня не могли добиться мои богини и мое собственное тело, сделало одно его прикосновение: перестав сопротивляться – сразу всем – я подалась вперед, обняв твердые плечи…

Сильные теплые руки обхватили меня, сначала осторожно, легко, словно недоверчиво, потом крепко, горячо. Дан медленно опустился на кровать, увлекая меня за собой. Сухие твердые губы осторожно коснулись лица, глаз, рта, пальцы скользили по плечам, спине…

От поцелуя – долгого, нежного, после требовательного, властного до боли – я задрожала… Ощутила под своей грудью его бешено бьющееся сердце.

Дан на миг оторвался от меня с хриплым полустоном-полувздохом:

– Кто ты?

***

Он проснулся отдохнувшим и свежим, хотя провел почти бессонную ночь. Сел на кровати, с удовольствием ощущая утреннюю прохладу, обнявшую сильное тело. Дотронулся, словно приласкал, до простыни рядом. Всю ночь он не отпускал эту девушку, но под утро все же задремал…

Он вспомнил все заново – неожиданное пробуждение, ласковую ладонь на своей груди, нерешительное, но страстное объятье, горячие, податливые губы… Его руки помнили бархатистость ее спины, шелк грудей, атласность бедер. В последний миг она хотела оттолкнуть его – и все же подалась навстречу, даря собой щедро и самозабвенно. Потом они лежали рядом, и он не уставал ласкать ее, поражаясь силе и гибкости ее тела – незнакомого и все же странно близкого – напоминающего мягкостью и упругостью пантеру… Пантеру? За всю ночь она не произнесла ни слова – только ее дыхание, долгий стон, сдавленный вскрик…

Дан, не вставая, потянулся к одежде. Что-то, упав, покатилось ему под ноги. Дан нагнулся – и в то же мгновение был на ногах.

В руках его светился расстегнутый браслет – браслет Эрни.

Как он здесь оказался? Пантера… Почему он подумал о пантере?

Он ударил руками в створки дверей:

– Эрни!

Увидел пустую постель, брошенное оружие: нет, это жестоко, это несправедливо – потерять ее сейчас, когда их не разделяет его невеста, когда она, наконец, сама пришла к нему, одарила его любовью!

– Эрни!

Дан вылетел в пустой двор, добежал до конюшен – нет, ее лошадь на месте…

– Кого ты ищешь, Высокий Владетель?

Дан всмотрелся в смутно знакомое лицо.

– Уж не нашу ли госпожу? – продолжал человек. – Она ушла, и нам, смертным, не догнать ее на этой дороге…

И тут Дан узнал его:

– Гнор? Что ты тут делаешь?

– Вернулся домой, как вы мне велели. И был счастлив, что ты привез назад мою госпожу, мою Владетельницу. Я видел, вы любите друг друга, а сегодня утром она ушла к богиням. Как ты, Высокий Владетель, отпустил ее? Чего испугался? Даже боги уступают любви. Теперь она действительно умерла для нас всех, Владетельница Эрнани…

И он смолк, увидев, как сжав сильными руками голову, застонал Князь Серебра:

– О-о-о! Будь я проклят!..

***

Я отдала то, что принадлежало ему по праву, и теперь ни один долг не удерживал меня больше. Мои подданные сами выбрали новую Владетельницу, отец – единственный в мире человек, любивший меня, – давно мертв…

Почему же мне так страшно уходить от них? Пусть Богини заберут у меня все человеческое, я не хочу, не хочу, не хочу жить с этой болью… С этим одиночеством.

Поднимаясь на холм, я последний раз оглянулась. Осень опустилась над миром – золото лесов и голубизна неба… Так ли красива осень в горах? Довольно! Он человек, он заслужил своего, человеческого счастья. Хотя бы с Бейги.

Я подошла к святилищу и внезапно остановилась. Я увидела широкую спину, услышала гневный голос…

***

Оставив меч у входа в святилище, Данар опустился на одно колено, исподлобья оглядывая устремленные на него руки и лица.

– Я пришел, Богини, – заговорил медленно, – издалека и ничего не знаю о вас. Быть может, сюда не до́лжно входить мужчине, но я мужчина, пришедший из-за женщины. Великие Богини, отпустите ее душу. Она изранена. Позвольте ей любить, позвольте не бояться вашего гнева – и она восславит вас и понесет ваш свет и силу через жизнь. Позвольте ей быть тем, кто она есть или кем хочет стать, потому что я люблю ее всякую: женщину, колдунью, пантеру. Я знаю, мое тело, мои руки могут исправить то, что сделал наш общий враг… ведь он и ваш враг, Богини, иначе бы вы не отпустили ее воевать. Мое сердце заставит забыть ее все и наконец вздохнуть свободно, наконец улыбнуться… Услышьте, Богини, поймите, ведь и вы сами женщины! Если она принадлежит вам по старой клятве, так ведь она принадлежит и мне! Вы сделали так, чтобы мы встретились, узнали друг друга, и вы не можете разлучить нас! Я не откажусь от нее, слышите!

Данар вскочил, окинул гневным и вызывающим взглядом безжизненные лица.

Он угрожал им! Я рванулась вперед – пусть сделают что угодно – но только со мной!

– Простите его, Великие Богини! – крикнула, кружась по площадке, чтобы видеть их лица. – Он сам не понимает, что говорит, он… Это я виновата!

Сильные руки подхватили меня, я увидела смеющееся лицо Дана.

– Эрни! Эрнани!

Его близкие, сумасшедшие, непохожие глаза, шепот:

– Эрнани… наконец моя Эрнани.

И откинув все страхи, сомнения, я бросилась к нему, прижалась, зажмурившись. Будь что будет, пусть они накажут нас обоих… Дан наконец отстранился, разглядывая меня с гордостью и нежностью.

– Они все-таки вернули тебя!

Не понимая, что происходит, я боязливо огляделась. Богини Мести и Смерти стояли со слепыми глазами, зато светились яркие лица Жизни и Любви. Первые получили свою дань, настала очередь других…

– Так будет, – шептали мне на ухо, – ты только не бойся ни гнева, ни любви. Живи – и не оглядывайся на запреты молодых богов. Живи и неси свою силу и их славу другим. Ты заслужила это.

– Но я… кто я теперь?

– Говорю тебе – твоя жизнь в твоей власти. Но кем бы ты ни была, хочу, чтобы ты была рядом. Ведь я спешил на нашу свадьбу…

Я смотрела на него, и он услышал мой ответ прежде, чем я его произнесла. Лицо Дана осветилось. Он поцеловал меня так крепко, что я задохнулась. Оторвавшись от меня, сдерживая горячее дыхание, Данар сказал медленно:

– По-моему, нам следует принести жертву…

Я закинула голову, чувствуя, как все крепче смыкаются его объятия. Увидела голубое небо и подумала – каким оно будет в горах.

И наконец улыбнулась.

Женщина замолчала, и Санни как будто очнулась от волшебного сна. Тряхнула головой, приходя в себя, покосилась на Дайяра – не задремал ли тот во время долгого рассказа. Парень навалился на стол, упершись подбородком в положенные друг на друга кулаки. Темные глаза его блестели из-под низких бровей.

– И что – все это было на самом деле?

Гадалка, глотнув пива, пожала плечами:

– Может, было, может, только мои карты нашептали…

– А что с ними случилось дальше?

Гадалка улыбнулась Санни. В полумраке блеснули белые влажные зубы.

– Неужто еще не догадалась? Мешок денег, родной дом – и король сердечный!

Дайяр разбирал раскиданные по столу карты, старательно минуя расклад Санни. Со значением постучал по одной:

– Хочешь сказать, что и это – оборотень?

Девушка вытянула шею – разглядеть – Дайяр двинул к ней карту.

– Дракон? Неужели у нас где-то еще водятся драконы?

– У нас – нет, – сказала гадалка. – Но вот на северном побережье…

– Я бывал там, – Дайяр потер крепкий подбородок, – и слышал легенды о Говорящих с Драконами. И о людях с драконьей кровью. Значит, это не просто россказни подвыпивших моряков?

Санни смотрела на него во все глаза. И она еще считала себя храброй, когда оставила разоренный дом и пустилась в неизвестный ей самой путь! Сколько же он увидел, услышал и где побывал? Ведь он ненамного старше ее, Санни!

Где бы там Дайяр не побывал, его, похоже, смутил пристальный удивленный взгляд девушки. Он опустил глаза, бесцельно передвигая по столу карту.

– В каждой сказке всегда есть своя маленькая правда, – гадалка отобрала у него дракона. Погладила осторожно, как живого. – Людей-драконов так мало осталось… Но они еще есть. Я видела Дракона. Он сиял между солнцем и морем, точно драгоценное сновидение. А потом он исчез, и из воды на берег вышел человек…

– Расскажи об этом! – в один голос потребовали молодые люди. Гадалка глядела на них, и серые глаза ее (почему они раньше казались синими?) сияли смехом.

– Когда же ты, Санни, наконец, возьмешься за устройство своей собственной жизни?

– Ночь длинная! – нетерпеливо возразила девушка.

– Не настолько длинная, как мне бы хотелось, – мягко возразила гадалка. – Но, может, кое-что я, все-таки изменить успею…

Дайяр вытянул ноги, привалился к стене поудобнее, чтобы видеть одновременно лицо гадалки и лицо Санни. Распахнутые глаза, полуоткрытые нетерпеливые губы… Надо, как и тому несчастному Брону, быть слепым, чтобы спутать ее с мальчишкой. Что за злая судьба сорвала ее с места и погнала в странствия? Может, этот колдовской расклад и впрямь выход для девушки? Только не доверял Дайяр колдовству – верил лишь вовремя протянутой руке друга. А Санни, похоже, и боязно, да и не на кого опереться…

– Эта история произошла почти в то же самое время, но дальше к северу, на побережье… там, где не устают петь и рассказывать про Драконов, и потому даже небольшая гавань называется…