Кино для взрослых. Плутовка

Глава 1

К тому времени, как позвонил выпускающий редактор, Пол Джерсбах успел приготовиться к худшему. Он задержался в дверях — бросить последний взгляд на тесный, шесть на восемь футов, кабинет с одним-единственным окном, выходящим на стройплощадку. Прощание вышло долгим и очень теплым.

Выпускающий редактор «Нью-Йорк ревью» Ирвин Миддлтон — моложавый, с румяными щеками и венчиком пушистых светлых волос — жестом пригласил Пола сесть.

— Я только что с заседания редколлегии. Боюсь, что ситуация вышла из-под контроля. В глазах этих парней, водителей грузовиков, Джимми Блейни — герой. Они не дадут нам спуску.

— Понимаю.

— Я объяснил, что твое увольнение противоречит первой поправке к Конституции и поэтому может поссорить нас с Американским союзом защиты гражданских прав.

— Я не намерен обращаться в суд. Вы поступили по справедливости.

Миддлтон не скрыл своего облегчения.

— Вот и правильно. Надеюсь, что смогу все устроить наилучшим образом.

— Спасибо.

— Естественно, ты можешь и дальше сотрудничать с нами как внештатный рецензент. Я растолковал редакторам, что к чему. Они отвечают за штат — и только.

Ирвин Миддлтон постучал резиновым концом карандаша по лежащей перед ним на столе тонкой рукописи.

— Дернуло же меня поручить тебе эту злосчастную рецензию!

Причиной отставки Пола послужила книга «Осуждение Джимми Блейни» — в высшей степени тенденциозная, подстрекательская повесть о мытарствах видного профсоюзного лидера, которого после нескончаемых юридических баталий удалось наконец упечь за решетку за ту малую толику злоупотреблений, которые были доказаны в судебном порядке. Автор книги представил Джимми Блейни политзаключенным, пострадавшим за воинственные выступления против администрации. В рецензии Пол не постеснялся высказать свое мнение о махинациях Джимми Блейни, о толпах обманутых им людей и его предполагаемых связях с мафией.

Рецензии предусмотрительно отвели самое неприметное место — рядом с выходными данными, — однако реакции долго ждать не пришлось. В редакцию позвонил адвокат Блейни и потребовал опровержения. Но самый чувствительный удар им нанес глава объединения водителей, работающих на доставке. Этот в непечатных выражениях посулил, что «Нью-Йорк ревью» не будет поступать в киоски — вплоть до увольнения гнусного писаки. Последовала череда срочных консультаций, увенчавшаяся заседанием редколлегии, на котором и была окончательно решена судьба Пола Джерсбаха.

— Ты уже подумал, чем будешь дальше заниматься? — поинтересовался Миддлтон.

— Скорее всего, вернусь в Суитцер, попытаю счастья в университете.

— Отличная идея!

Пол приехал в Суитцер в шесть с минутами. Сошел с поезда на станции в восточной части города, в районе крупнейшего торгового центра на Брэндон-стрит. В северном направлении вверх по холму уходили величественные особняки с массивными дверями и узорчатыми окнами. В этих крепостях за каменной оградой и в окружении садов жили сильные мира сего. Ниже, словно верные стражи, оберегающие покой господ, расположились блочные дома людей среднего достатка.

Дженнифер Нейлор встретила Пола на станции. Синее шерстяное платье красиво облегало крепкую фигуру молодой женщины. Хорошенькое, немного похожее на мальчишечье лицо сияло; небрежно схваченные лентой каштановые волосы трепал ветер.

Когда Пол разомкнул объятия, она с трудом перевела дух.

— Уф! Надеюсь, мой макияж не пострадал? Что подумает мама?

— Самое худшее.

Машина Дженнифер плавно катила мимо студенческого городка. Пол чувствовал себя так, словно вернулся домой. Вдалеке, по другую сторону свежескошенной лужайки, красовался гранитный, немного выщербленный памятник Джону Суитцеру. Одетый в синевато-серый сюртук, сенатор стоял, заложив одну каменную руку за пояс, с таким же видом, как в те прискорбные времена, когда сенат Соединенных Штатов был вынужден терпеть его в своих рядах.

— Напрасно ты не предупредил нас о своем приезде, — упрекнула Дженнифер. — Мама не стала бы затевать вечеринку. Будут одни преподаватели — тоска зеленая! Ты же знаешь, стоит профессорам собраться вместе — мухи дохнут. Расстроился?

— Нет, что ты.

Они проехали по улице, где располагались похожие на бараки студенческие общежития. Дальше пошли обсаженные деревьями улицы, где жили преподаватели. Проходившая рядом железная дорога служила своего рода границей, отделяя этот микрорайон от трущоб и как будто мешая распространяться заразе бедности.

В восемь часов, когда начали собираться гости, Пол был у себя наверху. Он надел пиджак и бросил последний взгляд на свое отражение в зеркальной двери платяного шкафа. Оттуда на него смотрел высокий симпатичный молодой человек с озабоченным выражением лица.

Хелен, мать Дженнифер, встретила его у лестницы. Это была весьма привлекательная полная женщина лет сорока пяти, с темными вьющимися волосами и великолепной осанкой.

— Пол, рада тебя видеть! Идем, познакомишься с интересными людьми.

Даже не знай он заранее, Пол безошибочно причислил бы ее гостей к племени преподавателей. Мужчины были в чуточку мешковатых костюмах и курили трубки или небольшие сигары. Все они производили впечатление интеллигентных, здравомыслящих людей, узких специалистов, не без доли мрачноватого юмора. Женщины предпочитали платья строгого покроя, причесывались в парикмахерских, весьма умеренно пользовались косметикой и не носили драгоценностей.

— Ты знаком с Бетти Сент-Клер?

— Да, конечно.

Пол знал: эта бодрая коренастая дама в красном платье была лучшей подругой Хелен.

— Как дела в Нью-Йорке? — поинтересовалась Бетти.

— Без перемен.

— Вы все так же работаете в «Ревью»?

Он немного замялся.

— Да.

Прихватив с собой Пола, Хелен продолжила обход. Размеренный гул голосов показался ему звуковой дорожкой много раз виденного фильма: светская беседа, легкий спор, воспоминания о прошлом, вымученные остроты, а за всем этим — незримый режиссер, умело подбрасывающий каждому его реплику.

В кожаном кресле, набивая трубку, особняком сидел плотный мужчина с чувственным ртом и в очках с серебряной оправой. Хелен представила его как Джона Экклса, нового преподавателя эстетики. И отправилась дальше.

Экклс первым нарушил молчание.

— Я здесь по обмену с Принстоном. Захотелось посмотреть, как идут дела на славном Среднем Западе. Вы тоже работаете в университете?

— Нет. Окончил шесть лет назад. Защитил диссертацию в Лос-Анджелесе.

— Что-нибудь преподаете?

— Нет.

Прежде чем Пол успел что-либо добавить, подошла Дженнифер и взяла его под руку.

— Вижу, вы уже познакомились с моим женихом Полом Джерсбахом.

— Счастливчик, — со вздохом произнес Джон Экклс и поднес спичку к потухшей трубке. — В какой сфере подвизаетесь, Пол?

— В издательской.

— Пол — замечательный писатель, — добавила Дженнифер. — Мама говорит, у него талант.

— Один из «птенчиков» Хелен Нейлор?

— Точно.

Джон Экклс пыхнул трубкой.

— Неужели после свадьбы вы похитите у нас Дженнифер?

— Мы еще не решили.

— Надеюсь, что вы этого не сделаете. Она — украшение города.

Пол с видом собственника накрыл руку Дженнифер своей.

Когда каминные часы пробили одиннадцать, собралась уезжать последняя гостья, Бетти Сент-Клер. В ее устремленных на Хелен глазах сквозила тревога.

— Утром поговорим, дорогая. Обещай, что постараешься уснуть. Дженнифер, позаботься о маме.

После того как она растворилась в майской ночи, Дженнифер с беспокойством обратилась к матери:

— Что она имела в виду?

Хелен потрепала ее по щеке.

— Пустяки. Бетти не может жить без того, чтобы кого-нибудь не опекать.

— Она была сильно взволнована.

— Мы старые подруги, — ответила Хелен и слабо улыбнулась. — Пол, тебе нравится работать в журнале?

— Откровенно говоря, я как раз хотел посоветоваться. Может, попробовать себя в роли преподавателя? Нет ли какой-нибудь вакансии?

— Не делай такую ошибку. Стабильность — дело хорошее, но ты должен верить в свой творческий потенциал.

Пол привык считаться с мнением Хелен, но на этот раз усомнился в ее правоте. Покидая — четыре года назад — маленький университетский городок в штате Огайо, он был уверен, что в Нью-Йорке его ожидает слава. В Суитцере он был лучшим студентом, гордостью Хелен, вечно посылавшей его сочинения на вольную тему на разные конкурсы, но этого оказалось недостаточно, чтобы преуспеть в кипучей атмосфере большого города, средоточия власти и могущества. Нью-Йорк, город соблазнов и призов, ответил на его вызов полным безразличием.

— Можно, мы еще поговорим на эту тему утром?

На лице Хелен мелькнуло немного странное выражение.

— Да. Утром. Я валюсь с ног. И потом, мне еще нужно кое-что прочесть. Пойду лягу. Спокойной ночи.

— Твоя мать хорошо себя чувствует? — спросил Пол, оставшись наедине с Дженнифер.

— Ты прав: в последнее время ее что-то гложет.

— Заставь ее показаться врачу.

Они сообща навели порядок в гостиной. А закончив, сели на диван.

— Ты серьезно — насчет преподавания? — спросила Дженнифер.

— Вполне. В Нью-Йорке я не очень-то пришелся ко двору.

Она положила голову ему на плечо.

— В таком случае, мама поможет. Просто ей нужно быть уверенной.

Он поцеловал ее, погладил нежную выпуклость груди. На какую-то долю секунды их взгляды встретились, и Пол понял, чем должен закончиться этот вечер.

— Я люблю тебя! — прошептала Дженнифер.

Он не ожидал столь быстрой капитуляции и, как истинный пуританин, испытал разочарование, однако уже в следующий миг его смыли волны страстного влечения. В голове промелькнули воспоминания о встречах с другими женщинами — в меру волнующих, в меру пылких, но почти всегда оставляющих неприятный осадок. С Дженнифер все будет иначе.

— Придешь ко мне?

Она стыдливо опустила голову.

Вскоре после полуночи Дженнифер на цыпочках проскользнула в его комнату. Бесшумно закрыла за собой дверь. В белой ночной рубашке она казалась юной и невинной, и Пол преисполнился невыразимой нежности. Он отвернул одеяло, чтобы она могла лечь. Тепло ее тела растопило последние сомнения. Он любил ее, остальное было неважно.

— Милый, у меня совсем нет опыта, — прошептала она. — Боюсь все испортить.

Они никогда этого не обсуждали, но Дженнифер наверняка догадывалась, что Пол — не девственник. Он обращался с ней очень бережно, очень осторожно. А когда позволил себе более смелые ласки, она кулаком зажала себе рот.

— Дженнифер, ты не хочешь?

Она была на грани истерики.

— Хочу, но мне страшно.

— Все в порядке. Не плачь.

Он нежно поцеловал ее и крепче прижал к себе. Скользнул рукой под рубашку, чтобы почувствовать гладкое девичье бедро. Она инстинктивно отпрянула.

— Все в порядке, — чуточку более строго повторил Пол.

Дженнифер прекратила сопротивление. Их губы встретились в страстном поцелуе. В нем запульсировало желание. Не ослабляя объятия, он лег на нее сверху. Она выдохнула: «Пол!» — и не договорила, потому что в этот самый момент он ворвался в ее трепещущую плоть. С ее губ сорвался легкий стон, но она тотчас всем телом прижалась к нему. И начала двигаться в унисон.

— Любимый, о мой любимый!..

Пол почувствовал приближение оргазма. И наконец напряжение разрешилось взрывом. На какие-то доли секунды он оглох, но затем услышал вздох и нежные звуки, похожие на птичий щебет в вешней листве. Или на капель.

Перед рассветом Дженнифер прокралась в свою комнату, чтобы забыться коротким сном. В восемь она, как всегда, встала и направилась в ванную. Мама еще спала. В девять Дженнифер пошла ее будить. Ее душераздирающий вопль разбудил Пола; он опрометью ринулся туда. И с первого взгляда понял: Хелен Нейлор мертва. Она скончалась во сне — возможно, в то самое мгновение, когда их тела слились в экстазе.

Глава 2

На похороны пришли все, включая ректора. День был жаркий и душный; знойные солнечные лучи немилосердно жгли кожу. Декан Брюс произнес прочувствованную речь о постигшей университет невосполнимой утрате.

Многие недоуменно спрашивали Пола:

— Как же это случилось?

— Смерть была скоропостижной. Наверное, от тромбоза.

По окончании молебна Дженнифер разрыдалась.

— Пол, ее больше нет! Не могу поверить!

Он обнял ее, поцеловал каштановые волосы. Все остальные чувства растворились в жалости.

— Ах, Пол, мне будет так ее не хватать!

Дженнифер дрожала так, будто внутри нее было еще одно живое существо, рвущееся наружу. Сжимая ее в объятиях, Пол осознал, что она теперь абсолютно одинока. Они подождут, сколько требуют приличия, и поженятся.

— Все будет хорошо, поверь мне. Просто нужно потерпеть.

Вцепившись в его руку, она, точно слепая, брела к автомобилю. Покидая кладбище, Пол заметил, как Джон Экклс и декан Брюс поддерживают под руки Бетти Сент-Клер.

На следующий день врач с Полом пили горячий кофе на кухне у Нейлоров. Доктор был уроженцем Среднего Запада, с характерным скрипучим голосом и похожим на бочонок туловищем, упакованным в черный костюм.

— Я указал причину смерти — коронарный тромбоз. Больше ничего не оставалось — в подобных обстоятельствах.

Пол бросил на него удивленный взгляд.

— Я вас не понимаю.

— Это не была так называемая естественная смерть. Ни один человек в здравом уме не примет лошадиную дозу стрихнина. Снотворного — да, но только не стрихнина.

— Самоубийство? — выдохнул Пол. — Вы уверены?

— Она не оставила записки, иначе пришлось бы сообщить в полицию. И все узнали бы… Наверное, я поступил неправильно. Но я давно знаю Хелен. Она заслужила свой клочок освященной земли.

Религия Хелен запрещала хоронить самоубийц по христианскому обычаю.

— У вас есть какие-нибудь предположения — почему она это сделала?

— Хелен Нейлор была странной женщиной. Весьма приятная, но я о ней не так уж много знал. Что, например, известно о ее муже?

— Что он оставил их вскоре после рождения Дженнифер.

— То-то и оно. Немного. Хелен не любила говорить о себе. При всей общительности, в каком-то смысле она была застегнута на все пуговицы.

Ближе к вечеру Пол занялся разборкой личного архива Хелен Нейлор. Он выгреб и внимательно исследовал содержимое сейфа, картонной коробки с квитанциями и счетами и ящиков письменного стола. Чего тут только не было — даже папка с его юношескими стихами!

Оттенок в небе платиновый, нежный —

След красоты, что канет неизбежно,

Лишь сумерки навеки сохранят…

Пол изумленно перелистал страницы и взялся за чековую книжку. Потом просмотрел кипу закладных за дом и страховку Хелен. Не Бог весть какое богатство.

Но в души скольких студентов она заронила священную искру познания! Сколько преуспевающих бизнесменов, обладателей красивых жен и спортивных автомобилей, до сих пор лелеют в душе память об иных, нематериальных ценностях!

Внутренний голос со всей прямотой ответил: скорее всего, нисколько.

Вошла Дженнифер, чтобы ему помочь. Но уже через несколько минут отчаянно заморгала и пробормотала слова извинения: пожалуй, ей лучше пойти к себе, поплакать. Чем он мог ей помочь? Время — вот лучший лекарь.

Заехал декан Брюс — выразить соболезнование. Это был худой долговязый человек с лицом пессимиста, жидкими седыми волосами и румяным пористым лицом.

— Не знаю, кто сможет ее заменить, — горестно молвил декан. — Придется кардинально менять расписание.

— Сэр, возможно, это прозвучит не ко времени, но если появится вакансия…

— Думаю, после некоторых перестановок освободится место руководителя семинара.

— Оно пришлось бы мне кстати, — признался Пол.

— Буду иметь в виду. Трудно поверить, что Хелен больше нет. Просто в голове не укладывается.

После его ухода Пол вернулся к архиву Хелен Нейлор. В конверте из коричневой бумаги он обнаружил засушенную веточку сирени и несколько писем, написанных женским почерком — теплых, ласковых писем от Бетти Сент-Клер. Пол удивился. Похоже, Хелен с Бетти были еще более дружны, чем он думал.

Он нашел еще одно письмо, вернее, записку на простой белой бумаге, грязную и сильно помятую, как будто ее гневно скомкали, а потом снова развернули. На этот раз писал мужчина — судя по почерку, не привыкший излагать свои мысли на бумаге.

«Миссис Нейлор.

Я только что видел фильм. Вы знаете, какой. Тот, где вы. Такие люди не имеют права учить. Уж я об этом позабочусь. Суитцер — маленький город, с приличными гражданами, и вам здесь не место. Занимайся своими гадостями подальше отсюда, лесбиянка паршивая!»

Обвинение было настолько чудовищным, что до Пола не сразу дошел его смысл.

— Ах, сукин сын! — проговорил он вслух и скомкал письмо — точно так же, как до него это сделала Хелен. Потом снова развернул и перечитал. Внизу были указаны печатными буквами имя и адрес отправителя.

Кто-то должен заткнуть этот поганый рот!

Вечером он попросил у Дженнифер машину, сказав, что договорился о встрече с деканом Брюсом. Но, не доехав до университета, свернул на боковую дорогу, которая круто пошла вниз. Дом номер три оказался старым и обшарпанным.

Он сверился с табличкой на двери: «Питер Клайн» — и позвонил. Резкий звон эхом прокатился по дому и умер в глубине. К дверному окошечку подошел лысеющий мужчина в очках и недружелюбно буркнул:

— Что вам нужно?

— Вы — мистер Клайн?

— Не надейтесь всучить мне какой-нибудь вшивый товар. Даром потратите время.

— Я не коммивояжер. Хотелось бы потолковать о вашем письме.

— Каком еще письме?

— Которое вы отправили миссис Хелен Нейлор.

— Мне некогда.

— Это не займет много времени. — Пол заметил, что мужчина колеблется, и нажал: — Иначе я обращусь в полицию.

Клайн оглядел его с ног до головы и отпер дверь. Пол проследовал за ним в маленькую комнату, где ему первым делом бросился в глаза телевизор одной из последних марок с видеоприставкой. Кроме телевизора, здесь были только потрепанный диван, два ветхих кресла и выцветший, некогда зеленый ковер.

Клайн выключил аппаратуру и указал на одно из кресел.

— Как к вам попало мое письмо?

— Несколько дней назад миссис Нейлор ушла из жизни. Оно оказалось среди ее бумаг. Должен предупредить, мистер Клайн: вашему положению не позавидуешь. Это письмо можно истолковать как угрозу. Не исключено, что оно послужило причиной ее смерти.

— Вы адвокат?

— Нет.

— Тогда какого…

— Я друг миссис Нейлор.

Клайн смерил его тяжелым взглядом.

— Пытаетесь меня запугать? Не на того напали. Я не написал ничего такого, что не смог бы доказать. Ваша прекрасная леди-профессор была извращенкой.

Его желтушное лицо словно плавало в розоватой дымке.

— О каких доказательствах вы говорите?

— Что ж, — прорычал мистер Клайн, — могу показать, если у вас хватит духу смотреть.

— Покажите.

Судя по тому, как Питер Клайн возился с видеокассетами, они были его гордостью, его бесценным сокровищем. Он хранил их в специальном контейнере из тех, что предоставляются в виде премии постоянным подписчикам компании «Конфиденциальные кассеты», торгующей порнофильмами по почте.

Клайн нашел видеокассету, вставил в специальную щель и нажал на кнопку. Телевизионный экран ожил. Пошли титры: имена ответственного за производство и диктора. Потом появился сам диктор. Он объяснил: фильм, который они собираются показать, не игровой, а документальный, снятый при помощи скрытой камеры.

«Уже не новость, что в кампусах многих наших университетов существуют так называемые женские научные общества. Но до сих пор никто не видел, что делается на их сходках. Так вот, эти мероприятия проходят, мягко говоря, ”весело“»[1].

Питер Клайн отреагировал на каламбур непотребным ржанием. На экране возникла группа женщин в интерьере гостиной, с разбросанными по полу матрасами и подушками. Прибыли две новые гостьи и направились к буфету с напитками. Две женщины на заднем плане начали страстно обниматься.

Питер Клайн подался вперед, хрюкая от удовольствия. Действие на экране подошло к тому моменту, когда почти все пары женщин находились на той или иной стадии любовных ласк. Некоторые начали раздеваться. Большинство женщин были немолоды. Фигуры и степень привлекательности соответствовали возрасту.

Пол никак не мог поверить, что происходящее на экране — запечатленная скрытой камерой действительность. Ему казалось, что это поставлено, даже отрепетировано. Но отсутствие звука усиливало ощущение подлинности. То была непристойная пантомима, в которой возраст самых молодых участниц явно перевалил за тридцать пять лет. Освещение было абсолютно непрофессиональным, угол обзора камеры — ограниченным. Дамы появлялись и исчезали из кадра в хаотичной, непредсказуемой манере, подтверждающей наличие стационарной видеокамеры. Конечно, при определенном уровне профессионализма это можно сымитировать, размышлял Пол, сознательно отвлекая себя от экранного действа. Вот всего лишь в нескольких футах от камеры женщина в костюме Евы окутала длинными светлыми волосами голую спину партнерши, жадно мусолившей ее груди. Неподалеку другая участница сняла розовую комбинацию с кружевами и легла на спину. Сверху взгромоздилась матрона с вибратором в руке. Ни одна из них ни разу — ни прямо, ни украдкой — не взглянула на камеру. Приходилось признать: это — правда.

Шестьдесят минут пролетели в полной тишине. В конце диктор сообщил, что фильм был снят в городе, где расположен небольшой, но престижный университет. Экран погас.

Клайн противно осклабился. Пол стиснул зубы. «Мерзавец!»

— Ну что, довольны? Вы ее узнали?

— Нет.

— Да вы что? Помните ту парочку, что явилась через несколько минут после начала?

Пол порылся в памяти. В начале фильма действительно пришли две новые гостьи, но он не разглядел их лиц.

— Давайте снова поставлю. Остановлю, когда она будет в кадре.

Сцена у двери повторилась. Пол закрыл глаза. А когда открыл, у него не осталось никаких сомнений.

— Странно, что вы сразу не узнали — если вы ее друг. Погодите, ее еще покажут.

Хелен сидела на коленях у другой женщины в глубине комнаты и целовала ее, а та гладила ее рыхлый живот. Эта другая была Бетти Сент-Клер. У Пола сжалось сердце.

— И вы побежали писать письмо?

— А как бы вы поступили? Может, у нее в аудитории молодые девушки. Чему такая может научить? Разным извращениям?

— А смотреть такие фильмы — не извращение?

Клайн подскочил к Полу и потряс кулаком.

— Эй вы, слушайте! Я — честный, порядочный человек. Труженик. Меня еще никто не обзывал! Никто!

— Не можете дрочить без этой штуки? Советую попробовать с живой женщиной!

У Клайна отвисла челюсть, а кулак разжался.

— Ясно: ты такой же, как она. А ну марш отсюда, паршивый педик! Убирайся, или я расквашу твою смазливую физиономию!

— Приятного времяпрепровождения перед телевизором!

Пол шагнул на улицу. Ему не хватало воздуха. Голова шла кругом. Неужели это правда? Он покачал головой. И окончательно осознал: да. Это правда.

Как ни странно, это разоблачение не повредило Хелен в глазах Пола — даже сделало более близкой и человечной. Она предпочла самый легкий путь. Поняла, что не вынесет позора. И потом, ей пришлось бы уйти из университета. Пол представил себе реакцию декана Брюса: шок, гадливость и чуть ли не обвинение в предательстве. У Хелен не было другого выхода.

Главное — уберечь Дженнифер. И такой шанс есть. Вот ведь и он, Пол, не узнал ее мать на экране без подсказки Клайна. Среди друзей Дженнифер вряд ли есть клиенты «Конфиденциальных кассет». Да если даже кто-то и увидит фильм — это покажется слишком невероятным, чтобы нарушить заповедь «О мертвых — ничего, кроме хорошего».

Пришло время возвращаться в Нью-Йорк — сдать квартиру и забрать вещи. Дженнифер проводила Пола на станцию. Его так и подмывало сказать: «Родная, выходи за меня замуж и едем со мной!» Но он удержался. В Нью-Йорке ему предстояло сделать кое-что еще. Выполнить своего рода ритуал изгнания дьявола — чтобы душа Хелен Нейлор не мыкалась неотмщенной и неприкаянной.

— Ужасно не хочется оставлять тебя одну, — сказал он Дженнифер. — Но я скоро вернусь и помогу тебе продать дом и разделаться с делами матери.

Она не могла оставаться там, где умерла ее мать, и сразу после похорон переехала в другую квартиру в двухэтажном доме близ кампуса. Но осталась на прежней работе — ассистенткой зубного врача.

Когда подали состав, она схватила Пола за руку и крепко сжала.

— Возвращайся скорей, дорогой. У меня больше никого нет.

Она была так измучена, что Полу не составило бы труда уговорить ее прыгнуть вместе с ним в поезд. Но его что-то удержало.

Из окна купе он смотрел, как Дженнифер стоит под моросящим дождем и машет рукой. Постепенно она становилась меньше и наконец уменьшилась до крохотного пятнышка — неразборчивого лица на общей памятной фотографии.

Глава 3

Письменный стол в кабинете Ирвина Миддлтона был завален экземплярами «Нью-Йорк ревью». Читая заметки Пола, Ирвин в то же самое время вылавливал из большой банки фрукты и запивал молоком из картонного пакета. Он всегда ел только натуральные продукты и каждый день брал с собой еду в офис.

Наконец он закончил чтение. Наблюдая за выражением его лица, Пол уже догадался об отказе.

— Что говорить, все это чрезвычайно интересно, но обнаженная натура — не наш материал. Мы чужды сенсационности.

Пол усмехнулся. Кто в наши дни говорит «чужды»? Только Ирвин Миддлтон. Вот почему он — выпускающий редактор литературного ежемесячника с высоким эстетическим и интеллектуальным уровнем, но очень низким тиражом.

— Думаю, это выигрышная тема для дискуссии, — возразил Пол. — Торговля видеокассетами по почте приобрела широкий размах. Львиная доля этих лент — порнуха. Миддлтон поправил булавку в галстуке.

— Вношу предложение. Как насчет синдиката Притчетта?

Газетная империя Уильяма Грэхема Притчетта насчитывала более восьми десятков малоформатных листков, расходящихся по всей стране. Их коронными рубриками были светские сплетни, результаты скачек, спортивные страницы, рассказы о преступлениях, сексе, голливудских звездах и оккультных явлениях — таких, как НЛО, экстрасенсы и черная магия.

— Почему ты считаешь, что это может их заинтересовать?

— Они обожают крестовые походы и постоянно с чем-нибудь борются — будь то вивисекция животных, мафия или сексуальная распущенность. Порнографические видеокассеты — как раз то, что нужно! Это даст им возможность выразить священный ужас и в то же время поместить — на радость обывателям — похабные снимки. Это и есть так называемая формула успеха Притчетта.

— Что ж, спасибо за идею.

Без особой надежды на успех Пол явился на встречу с редактором одной из газет Притчетта — «Нью-Йорк дейли игл».

Тед Шилмен сидел за столом, заваленным гранками. Сначала он слушал с вежливым интересом, а затем — с полным вниманием. Когда Пол закончил, он откинулся на спинку потрепанного кожаного кресла.

— Пожалуй, в этом что-то есть. Каков ваш журналистский стаж?

— В резюме все сказано.

Шилмен посмотрел.

— Гм, «Ревью» — немного не наш профиль. Кем вы там работали?

— Штатным очеркистом.

Шилмен задумчиво выпятил губы.

— Вот как мне это представляется. Публикация цикла статей о порнографических видеокассетах — классная идея. Принцип распространения порнографии по почте еще не освещался.

Шилмен закурил сигарету и выпустил в потолок струю дыма. Пол ждал.

— Но нам нужна информация из первых рук — так сказать, изнутри. Сможете внедриться в «Конфиденциальные кассеты» и раскопать сенсационную историю для одновременной публикации во всех изданиях синдиката?

— Ну… — Пол нерешительно усмехнулся. — Это зависит…

Глупый ответ. Зависит — от чего? Выгодного предложения со стороны Шилмена? Соображений нравственности? Шансов на успех «внедрения»?

— Это будет колоссальная сделка, — оживился Шилмен. — Вы огребете баксы с обеих сторон. Зарплату от них и приличный гонорар от нас.

— Я что-то плохо представляю себя в порнобизнесе.

Шилмен смерил его критическим взглядом.

— Дадите ответ утром. Это ваша идея, вы имеете право разрезать ленточку. Но на идеи, Джерсбах, не существует авторского права. Если вы не возьметесь за это сами, я найду другого. Это поднимет нам тираж.

— Я подумаю.

Шилмен чуть ли не отеческим тоном произнес:

— Вы — как раз такой человек, какой им нужен. Умный, обаятельный, а главное, инициативный. У них не так много претендентов со столькими достоинствами. Дерзайте! Ткните их носом в их же собственное дерьмо!

Утром Пол, наклоняясь вперед из-за порывистого майского ветра, отправился через весь город на Мэдисон-авеню, на встречу с управляющим фирмой «Конфиденциальные кассеты». Нельзя сказать, чтобы он с нетерпением ждал предстоящего собеседования. Эта ситуация напомнила ему о том не слишком отдаленном времени, когда он впервые приехал в Нью-Йорк и смотрел на город-гигант как римский полководец, впервые подтянувший боевые порядки к высотам Масады. Тому понадобилась всего лишь неделя, чтобы узнать, с каким фанатическим упорством туземцы сопротивляются захватчику.

Пол вошел в вестибюль административного здания на Мэдисон-авеню, а через несколько секунд дверцы лифта бесшумно разъехались в стороны, чтобы выпустить его в небольшую, залитую дневным светом приемную. На стенах висели писанные маслом картины — главным образом английские пейзажи и сцены сельской жизни. Вдоль боковой стены тянулся черный мраморный стол. На нем были в художественном беспорядке разложены журналы: «Житель Нью-Йорка», «Тайм», «Мир кассет», «Форчун», «Видео рекординг». За стеклянной перегородкой сидела привлекательная рыжеволосая девушка.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Меня зовут Пол Джерсбах. Мистер Рэнд назначил мне встречу.

— Мистер Джерс…

— …бах.

Она сверилась с лежавшим перед ней списком.

— Да. Он вас ждет. — И после краткого разговора по телефону добавила: — Мистер Рэнд примет вас через пятнадцать минут. Устраивайтесь поудобнее.

Пол сел за мраморный стол и начал просматривать «Форчун». Его внимание привлекла статья о неслыханном буме видео. Всего лишь несколько лет назад, сообщал автор статьи, эта молодая отрасль ограничивалась учебными фильмами, информацией специального характера, научно-популярными лекциями и записями модных групп. Громоздкие видеокассеты и дорогостоящее оборудование для их демонстрации продавались в основном школам, публичным библиотекам, учреждениям и корпорациям. Потом произошел новый прорыв в технике. Специалисты научились переводить изображение, снятое на обычной кинопленке, на компакт-диск размерами четыре на пять дюймов. Записанные на нем цифровые электрические сигналы воспроизводятся на экране в виде зримых образов. Все, что требуется от покупателя, это подключиться к свободному каналу телевизора, вставить компакт-диск в щель, нажать кнопку и смотреть фильм.

Видеокассета ознаменовала пришествие новой эры. Годовой доход от их продажи превысил миллиардную отметку. Кассеты и последнее слово техники — компакт-диски рассылаются по почте, продаются в музыкальных, телевизионных, цветочных и хозяйственных отделах, магазинах сниженных цен и даже аптеках. Первопроходец в области учебных видеокассет Ивен Хендершот предрекает, что в будущем году будет продано полмиллиона приемников.

Наконец рыжеволосая секретарша отодвинула стеклянную перегородку.

— Мистер Рэнд готов вас принять.

Выходя из приемной, Пол посмотрелся в зеркало и, заново обретя чувство уверенности в себе, прошел по коридору и остановился в дверях просторного кабинета.

— Войдите, мистер Джерсбах.

Из-за заваленного бумагами стола поднялась грузная фигура. Будучи небольшого роста — пять футов девять дюймов, — Макс Рэнд весил добрых двести пятьдесят фунтов.

Пол пожал протянутые к нему обрубки пальцев.

— Присаживайтесь. Пусть задница отдохнет.

Пол принужденно улыбнулся и сел. На столе стояло несколько тарелок: с фисташками, арахисом и шоколадным драже. Рэнд захватил горсть драже и прищурился, словно прицеливаясь в Пола из артиллерийского орудия. У него были маленькие глаза, так безнадежно заплывшие жиром, что их цвет было невозможно определить.

— Вы — тот самый парень из «Нью-Йорк ревью»?

— Да.

— Почему вы решили, что сможете у нас работать?

— Есть кое-какой журналистский и литературный опыт. Это — новое дело, немногие смыслят в нем больше моего.

— Видели наши ленты?

— Только одну.

— Ну и как оно?

Пол рассказал о просмотре в доме Питера Клайна. Макс Рэнд сосредоточенно слушал, с неподвижным, как маска, лицом.

— Заполнили анкету?

— Нет еще.

— Экономия времени.

Макс Рэнд бросил Полу через стол квадратный бланк с отпечатанными вопросами и, пока тот вписывал ответы, набрал номер какого-то Фаллона.

— Слушай, Том, я тебя понимаю. Но финансы — моя компетенция. В смете не осталось дыр…

Полу стало тесно в плечах; ноги затекли. Он предпочел бы развернутые ответы, которые дали бы представление о нем как о личности. Сведенная к чисто формальным данным, его биография не впечатляла. Социальное происхождение. Возраст. Образование. Прежнее место работы. Заработная плата.

— Накладные расходы неуклонно растут, — объяснял Макс Рэнд невидимому собеседнику. — Конечно, нам нужны первоклассные писатели. Но ты сам говорил, что сценарий не выскочит из автомата — стоит только сунуть в щель монетку. Главное — идеи…

Сделав вид, будто он не слышит, Пол усиленно корпел над анкетой. Иногда он, обдумывая ответ, обводил рассеянным взглядом просторный кабинет, где преобладали оттенки коричневого: бежевый ковер, письменный стол красного дерева, золотисто-коричневые обои.

— Не знаю, где ты возьмешь человека с идеями. Это твоя обязанность. А моя — следить за исполнением сметы.

Наконец Макс Рэнд дал отбой. Схрупал несколько фисташек. Пол отдал ему заполненную анкету. Рэнд посмотрел, нахмурился и нажал на кнопку интеркома.

— Хизер, принеси апельсиновых долек и стакан воды.

Он крутнулся на вращающемся стуле и, повернувшись к Полу в профиль, начал изучать анкету. Пол старательно смотрел в сторону.

Рэнд со вздохом положил заполненный бланк на стол.

— Не много же можно почерпнуть из этих писулек.

Явилась Хизер — рыжеволосая секретарша — с апельсиновыми дольками. Рэнд набил себе рот и запил водой.

— Какая тебе нужна работа?

— Сценариста или редактора. Еще я немного занимался журналистским расследованием.

— Что тебе известно о компании?

— Только репутация.

Рэнд потеребил анкету, словно надеясь выжать дополнительную информацию.

— Нам нужны люди со свежим видением. Мы имеем дело с горячим материалом. С оригинальными идеями здесь можно запросто сколотить состояние.

— Хотелось бы попробовать.

— Можешь кое-что набросать?

У Пола свело желудок. Вот оно!

— Если вы подскажете — на какую тему…

— Тема одна — секс. Разумеется, в новом ракурсе.

— Разумеется.

— Вот тебе каталог. Получишь кое-какое представление о нашей продукции.

— Спасибо, — лаконично ответил Пол. Пожалуй, телячий восторг сейчас был бы неуместен.

— Ты — парень с головой, — похвалил Рэнд, вставая и протягивая ему пухлую руку. — Желаю удачи!

Пол ужинал в одиночестве в маленьком итальянском ресторане в нескольких шагах от здания, где снимал квартиру. Дома его не ждало ничего интересного, кроме Пруста. Он привык читать Пруста на ночь: его проза действовала безотказнее любого снотворного.

Все, что ему было нужно, это время на размышление. Злополучная затея — своего рода личная месть за смерть Хелен Нейлор — грозила провалиться с треском. Его откровения не заинтересовали «Нью-Йорк ревью», а требования, очерченные сначала редактором Шилменом, а затем троглодитом-менеджером из «Конфиденциальных кассет», оказались невыполнимыми. В этом его окончательно убедил взгляд на обложку предназначенной для отправки по почте рекламной брошюры «ЗЛАЧНЫЕ ГОРОДА МИРА». В подзаголовке значилось: «Надежный, увлекательный путеводитель с подлинным звуковым сопровождением и достоверной информацией о выдающихся местах земного шара — от Копенгагена до Гамбурга, от Марселя до Амстердама, от Сингапура до Сайгона. Живые сцены, схваченные миниатюрными видеокамерами и распределенные по шестидесятиминутным кассетам. Прежде недоступные для вас достопримечательности!» В каталоге рекламировались и другие серии: от «Любовных позиций» (с подробными, шаг за шагом, инструкциями) до легкой комедии «Приключения любителя подглядывать» и натуралистичного, граничащего с патологией «Медицинского журнала».

Было почти десять часов. В ночном воздухе веяло прохладой. Полу ужасно не хотелось возвращаться в свою душную квартиру. Фонари на высоких столбах отбрасывали на стены домов движущиеся тени от автомобилей. Он брел по залитому неоновым светом Бродвею, оставаясь в многолюдной толпе наедине со своими мыслями, прокручивая в голове события последних дней и убеждая себя, что сейчас было бы разумнее всего вернуться в Суитцер, занять должность преподавателя, которая считай что уже обеспечена, и жениться на Дженнифер.

Очутившись в своей квартире, он повесил пальто в стенной шкаф и сел писать письмо. «Дженнифер, любимая! Собираюсь приехать в конце недели. В Нью-Йорке мне делать нечего. Не могу думать ни о чем другом, как только о том времени, когда мы снова будем вместе…»

В дверь позвонили. Смущенно улыбаясь, на пороге стояла высокая девушка в пестрой юбке.

— Меня зовут Салли Горовиц, я ваша соседка. Хочу попросить об одолжении.

При этом она словно смотрела сквозь него в глубь комнаты.

— Заходите.

— Нельзя ли воспользоваться вашим телефонным аппаратом? Мой вышел из строя. Он все время ломается.

— Валяйте.

Девушка села на диван и набрала номер подруги, с которой потом болтала не менее десяти минут — главным образом о «Блумингдейле». С популярного универмага разговор перекинулся на частную жизнь. Она то и дело восклицала: «О да! Он был восхитителен. Но с этим все кончено. Капут».

Салли была высокого роста, стройная и пропорционально сложенная, с чувственным ртом и великоватым носом. Темные прямые волосы были распущены. Когда она положила трубку, Пол почувствовал стеснение в груди.

— Я бы с удовольствием предложил вам выпить, но у меня хоть шаром кати.

— Пойдемте ко мне. Я как раз купила «Катти Сарк».

— Прихвачу содовую.

Она жила в однокомнатной квартире, немного побольше, чем у Пола, с крошечной кухонькой. Значительное место в комнате занимал большой полосатый — «под зебру» — диван, уже разложенный на ночь. Пол представил Салли Горовиц в постели, и стеснение в груди усилилось.

— Очень мило.

— Хотела сделать ремонт, кое-что перекрасить, но управляющий не разрешил. Приходится терпеть желтые стены в гостиной и облупившуюся побелку на кухне.

— У них нет отбою от желающих снять квартиру такой, как есть.

Девушка села на полосатый диван.

— Да это не так уж и важно. «Катти Сарк» в кухне, на полке. Окажите любезность.

За рюмкой они вели непринужденный разговор. Пол ненавязчиво ухаживал. Оказалось, что Салли Горовиц — продавщица, работает в выставочном зале на Третьей авеню.

— А ты чем занимаешься?

— Пишу.

— Я так и думала, что ты не лишь бы кто. И что же ты пишешь?

— Статьи для журналов и газет.

Это не произвело на девушку впечатления. Пол уточнил:

— Главным образом рецензии и эссе для «Нью-Йорк ревью».

Похоже, она даже не слышала.

— И проблемные статьи для «Нью-Йорк игл».

— Правда? Я всегда покупаю эту газету.

— У меня еще есть неопубликованный роман.

— Обожаю романы. Просто зачитываюсь!

Круг ее чтения оказался ограниченным: от Гарольда Роббинса до «Все, что вы хотели знать о сексе», от Генри Миллера до «Искусства любви», от «Камасутры» до «Функций оргазма». В настоящее время Салли читала «Историю порнографии» в мягкой обложке.

— Дома у меня целая полка книг, — похвасталась она.

— Я работаю в несколько ином жанре.

Девушка уловила подтекст.

— Потому и беден. Все знают: чтобы что-то продать, нужно хорошенько поперчить.

— Не все придают этому значение, — возразил Пол и тотчас спохватился: зачем портить вечер? — Вообще-то мне только что сделали предложение. Насчет сценария видеофильма.

У Салли заблестели глаза.

— Серьезно? Я как раз собираюсь купить видик. Можно отхватить за двести долларов. А мне так и вообще даром.

— Как это?

— Ну, у меня кредитный счет. Что бы ни купила, плачу двадцать пять долларов в месяц. Почти что ничего.

— Да уж.

— Скоро видеокассеты заменят абсолютно все. Кино, телевидение, книги… Считай, что тебе крупно повезло.

— Я еще не решил…

— Тебе не хватает уверенности в себе.

Как выяснилось, Салли только что прошла четырехмесячный курс у психотерапевта по поводу своей несчастной любви.

— Он помог мне взглянуть на все совершенно по-другому.

— Тот, кого ты любила?

— Нет — психотерапевт. Я не могла ничего добиться, потому что с самого начала была настроена на неудачу.

— Не мой случай.

— Представь себе — я совершенно исцелилась. Даже прыщи сошли.

— Замечательный побочный эффект.

— Смеяться можно над чем угодно, — упрекнула Салли. — В общем, ты должен принять предложение насчет сценариев. Видео — это класс! Можно выбирать, что смотреть и когда. А программы — все интереснее. Пару лет назад я собиралась заиметь видик, но подумала: что там хорошего? Только спорт да старые ленты, которые и так крутят по телеку.

— Согласен — дело перспективное.

— С твоими способностями нельзя жить в такой дыре. Стоит только решиться — и огребешь кучу баксов!

«Она может оказаться полезной, — подумал Пол. — Поможет мне самоутвердиться в новом качестве».

— В том-то и дело — решиться!

— Можешь пойти к психотерапевту, но я заранее знаю, что он скажет. «Чтобы решить проблему, нужно прежде всего определить, в чем она заключается».

— Да он мудрец, — похвалил Пол, любуясь бюстом Салли, которому явно было тесно в блузке и бюстгальтере. — Завтра поужинаем вместе?

Пол повел Салли в итальянский ресторан, а после того как они разделались с растворимым кофе, предложил пройтись пешком до Лексингтон-авеню. На обратном пути Салли с видом собственницы взяла его под руку.

Вновь очутившись на полосатом диване, Пол поцеловал девушку.

— Не хотелось бы закончить вечер в постели, — заявила она. — Сыта по горло. И вообще, это глупо.

Он повторил поцелуй.

— Ты не сердишься? — допытывалась Салли. — Не думаешь, что я кручу тебе динамо?

— Нет, что ты!

Она взяла в ладони его лицо и приложила к своей груди. Он расстегнул молнию у нее на платье.

— Я не имею права тебя мучить, — бормотала Салли, не мешая Полу ласкать свою обнаженную грудь. У него бешено заколотилось сердце.

— Подожди минуточку, — шепнула Салли.

Она пробыла в ванной около пяти минут, а опустившись рядом с ним на диван, обняла его.

— Я сняла лишнюю одежду.

Он проверил — под платьем ничего не было. Салли взъерошила ему волосы.

— Ты ведь не считаешь меня дешевкой? Просто ты такой славный — невозможно устоять. Психотерапевт не одобрил бы.

Она была влажной и совсем готовой — дальше некуда. И вдруг чуть ли не свирепо воскликнула:

— Я тебе нравлюсь? Скажи правду!

— Очень.

— Тогда давай.

Она обвила руками его шею и стала страстно целовать: в щеки, губы, шею.

— Я хочу его. Давай!

Она откинулась на спину; Пол взгромоздился сверху. Нижняя часть ее тела бешено вибрировала. В момент проникновения она обхватила его ягодицы и хрипло застонала. Еще несколько секунд — и он излил в нее всю долго сдерживаемую страсть.

Вернувшись к себе, он заказал междугородный разговор.

— Дженнифер?

— Пол, это ты! Я тут торчу одна, чертовски тоскливо. Все время хочется реветь. Когда ты приедешь?

— Скоро. Я получил задание.

Она сказала дрогнувшим голосом:

— Любимый, приезжай скорее!

Он положил трубку с мыслью: какой же я подонок! На ночном столике лежала позаимствованная у Салли книга — «История порнографии». Он попросил для работы.

Пол лег на кровать, заложил руки за голову. Нью-Йорк. Город неограниченных возможностей. Маятник эмоций яростно качался из стороны в сторону, пока не замер в мертвой точке. Возможно, у него не выйдет. Но попытка не пытка.

Он открыл книгу.

На часах было без пяти восемь. Лежа в постели, Пол лениво смотрел на циферблат. Понедельник. Несколько минут назад в дверь постучала Салли — сказала, что идет на работу. Пригласила его вечером к себе на ужин.

При желании он мог дрыхнуть все утро и часть дня. Весь уик-энд проторчал в четырех стенах. Заказал на дом пиццу. Съел все, что было в холодильнике. Ужином его кормила Салли. Мобилизовав все силы для последнего рывка, в четверг вечером он закончил печатать подробный сценарный план новой серии видеофильмов — что-то вроде экранизации «Истории порнографии». Кажется, получилось неплохо. Сдавая работу в пятницу, он был уверен, что ее одобрят. Однако за выходные уверенности поубавилось.

В девять он заставил себя встать и подойти к холодильнику — за апельсиновым соком. Зазвонил телефон.

— Мистер Джерсбах? — спросил незнакомый женский голос.

— Да.

— Соединяю с мистером Рэндом. Подождите, пожалуйста, у телефона.

Он подождал.

— Джерсбах?

— Слушаю.

— Получил твои заметки. Показал нашему художественному руководителю. Его зовут Том Фаллон. Хочет встретиться. Можешь заскочить на студию в пол-одиннадцатого?

— Могу.

Макс Рэнд продиктовал адрес.

— Кстати, сколько ты получал в «Нью-Йорк ревью»?

— Восемь тысяч.

— Здесь будешь получать пятнадцать.

В десять тридцать Пол прибыл на студию на Западной Сто двадцать пятой улице. Молодой охранник позвонил в офис Макса Рэнда, и только после этого Пола пропустили в павильон. Он стоял в тени и смотрел во все глаза на залитую светом юпитеров и опутанную кабелем съемочную площадку. Там снимали сцену с двумя девушками — очаровательной юной блондинкой и соблазнительной брюнеткой постарше — и начавшим седеть мужчиной лет пятидесяти, с брюшком. На нем были только майка, брюки и черные носки. Действие происходило в гостиничном номере.

Режиссер, раздражительный коротышка, отрабатывал с актерами движения. Энергия, которую он тратил, добиваясь того, чтобы актеры стояли там, где нужно, и не выходили из кадра, была просто устрашающей. Он то и дело заставлял их менять позы, измерял расстояние между ними, придумывал жесты — и наконец вернулся на свое место позади камеры.

— Мотор!

Девушки принялись заигрывать с клиентом. Постепенно они разделись до панталон и, хихикая, заставили его также оголиться.

Вскоре вся троица очутилась в постели. Раззадорившись, блондинка стащила с себя панталончики и начала совокупляться с мужчиной. Причем это явно был акт, а не его имитация. Принужденная усмешка на лице мужчины вдруг расцвела в экстазе.

Слева от Пола открылась и закрылась дверь. Кто-то подошел и встал рядом.

— Ну и как оно?

У Тома Фаллона был не голос, а прямо-таки рык. И соответствующее сложение. Короткие рукава тенниски открывали могучие предплечья, а брюки в обтяжку давали полное представление о мускулистых ногах.

— Зажигательно, — ответил Пол.

— Вы — тот самый писатель, которого прислал Макс Рэнд? Я — Том Фаллон.

Они обменялись рукопожатием. У Фаллона оказалась мертвая хватка. Он буравил Пола недоверчивыми карими глазами.

— Что-нибудь имеете против такого кино?

— Нет. Вообще-то…

— Что Макс пообещал?

— Ну… Вроде бы работу. Штатного сценариста.

— Я имею в виду — сколько?

— Пятнадцать тысяч.

— Можно заработать гораздо больше, если проявить способности. Фирма — на вершине успеха.

На съемочной площадке седовласый актер вел рукопашный бой с роскошной брюнеткой, в то время как блондинка сидела рядом на коленях, откинувшись на пятки. Его рука подобралась к ее вагине.

— Типичная для нас сцена, — объяснил Фаллон. — Так обычно развлекаются бизнесмены во время съездов в чужом городе. В отелях их обслуживают девушки по вызову. Откровенно говоря, это быстро приедается. Публика хочет чего-то нового, но поймет, чего именно, только когда мы ей это предложим.

Брюнетка занялась оральным сексом. «Бизнесмен» сладко зажмурился.

— У такого, как вы, новичка — все преимущества. У писателей постарше полно предрассудков. Нам нужно что-нибудь погорячее.

Пол спрашивал себя: справится ли он? Задержится ли на этой работе достаточно долго, чтобы написать цикл статей для Притчетта?

— Кажется, я понимаю, что вам нужно.

— Вы набросали неплохой сценарный план. Интуиция говорит мне, что мы сработаемся. Вот что я сделаю. Поручу одному из наших постоянных авторов поработать с вами над сценарием. Если получится то, что надо, возьмем на постоянную работу. Если нет, все равно заплатим за сценарий и идею. Устраивает?

— Что ж, это справедливо.

Фаллон вздернул голову, как завидевший добычу охотник.

— Старайтесь. — И пошел поговорить с режиссером.

Толстяк все пыхтел. Брюнетка сидела на нем верхом. У нее было великолепное тело. Груди вздымались, как две снежные вершины, а таз извивался, как у акробата.

Пол проглотил комок. Внизу живота защекотало.

«Дорогая Дженнифер!

Хотел выбраться на выходные, но вряд ли получится. Я получил задание. Работа довольно интересная и сулит кучу денег. Остальное расскажу при встрече.

Не могу выразить, как я соскучился!

Целую, Пол».

Глава 4

Полу отвели небольшой уютный кабинет, где ему предстояло примерно час в начале каждого рабочего дня читать сценарии, которые будут оставлять на письменном столе. Об остальных своих обязанностях он мог только гадать.

Около полудня вошел приземистый смуглый субъект и без лишних церемоний развалился в кресле.

— Я — Эд Сиранни. Говорят, мы будем вместе работать.

— Над «Историей»?

— Ага.

У Сиранни был высокий лоб и дружелюбные озабоченные глаза. Когда он говорил, у него почти не шевелились губы, так что его можно было принять за чревовещателя.

— Просмотрел твои заметки. Откровенно говоря, это не совсем в моем духе. Я делал серию «Парад девушек». Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Каждую неделю берем новую девушку. Показываем, как она одевается утром и раздевается вечером. В промежутке — самое меньшее один трах. Я на этом собаку съел. Придумывал сюжеты для любительских порнофильмов. Писал книги в мягкой обложке. И все такое прочее.

— Понятно.

— Сомневаюсь я насчет нового сериала. Мистер Фаллон надеется на бешеный успех. Говорит, эта идея — класс! Думаешь, класс легко продать?

— Не знаю.

— Ладно, будем действовать наверняка. На красоток в натуральном виде всегда будет спрос. Первый эпизод — в Древней Греции, так? Выбрасываем весь пролог насчет греческих проституток…

— Куртизанок.

— …и начинаем прямо со сцены купания. Эта, как ее, плещется в реке.

— Фрина, — подсказал Пол.

Фрина была самой красивой куртизанкой в Древней Греции. Упоминания о ней можно встретить в сочинениях Алкифрона, «Диалогах» Лукиана и речах Демосфена. В греческой истории единственными достойными упоминания женщинами считались куртизанки — и прежде всего Фрина.

— Она самая. Фрина. Это был ритуал такой, да? Отщелкаем как нечего делать. Ню крупным планом.

— Как вы покажете, что действие происходит в Древней Греции?

— Женщины нацепят балахоны. Естественно, потом снимут. О’кей, Пол, — добавил он, нервно вбивая кулак одной руки в ладонь другой, — мне нравится твоя идея.

Примерно час они вдвоем обсуждали сюжет. Сиранни был на удивление покладист. Вооружившись фломастером, он жирно вычеркивал эпизоды, которые «не будут играть», и брал в рамки те, которые считал важными. Когда они закончили, он казался в меру удовлетворенным.

— Похоже, мы сработаемся. Я знаю, что нужно Фаллону. Ты — парень с головой, быстро усвоишь, что к чему. Давай-ка накропай вчерне примерно девяносто страниц диалога. А я потом отшлифую и сделаю из этого сценарий. Договорились?

— Попробую.

— Все пойдет как по маслу. Ты женат?

— Нет.

— Ты меня удивляешь. Такого красавца давно должна была подцепить на крючок какая-нибудь юбка. Ты вообще-то трахаешь женщин?

— Д-да.

— Никогда не знаешь заранее — особенно здесь. Хочешь взглянуть на парочку славных сорванцов?

— Конечно.

Эд Сиранни достал из внутреннего кармана пиджака конверт с цветными фотографиями, на которых были запечатлены девочка лет двенадцати и мальчик — десяти. Когда девочка улыбалась, на зубах блестели металлические скобки. У мальчика был недовольный, даже агрессивный вид. Детей снимали вместе и поодиночке, во дворе, в бассейне, на качелях, за метанием колец и кормлением птиц. На последнем снимке они, неуклюже держась в седле, катались на лошади.

— Это мы всей семьей мотались на турбазу, недалеко от Покипси. Классно провели время!

— А почему нет фотографий твоей жены?

— Вообще-то они есть, просто я не взял с собой. Теперь тебе ясно, зачем я зарабатываю баксы? Для сорванцов. Они того стоят. — И с еле заметным вызовом спросил: — По-твоему, я их балую?

— Ничего подобного.

— Когда вырастут, у них будет все, о чем я даже и не мечтал.

— На вид они совершенно неизбалованны.

Сиранни с гордостью убрал снимки в конверт.

— Дети придают жизни смысл. После напряженного рабочего дня все, чего мне хочется, это поскорее добраться домой и повозиться с сорванцами. Ну, может, немного покрутить телек. Что еще нужно человеку?

— Они знают, где ты работаешь?

Эд Сиранни насупился.

— Мое дело — приносить домой деньги. Остальное их не касается.

— А как на это смотрит твоя жена?

— Точно так же. Работа есть работа. У нас приличные соседи — врачи, адвокаты, менеджеры. Они бы не поняли. Так что мы не афишируем. Не хватало, чтобы кто-то смотрел свысока на наших детей.

— Да, конечно.

Дома Пол набрал номер.

— Мистер Шилмен, это Пол Джерсбах. Я устроился в «Конфиденциальные кассеты». Наш договор остается в силе?

— Какой договор?

— Насчет видео.

— Если сделаете качественный материал.

— Через пару недель первая статья будет у вас на столе. Хотелось бы заключить контракт. И получить аванс.

— Мы подумаем.

— Я не стану работать на свой страх и риск. Теперь я точно знаю, что справлюсь. Это будет сенсация. Взгляд изнутри.

Шилмен вздохнул.

— Могу дать самое большее пятьсот. После того, как увижу первую статью.

— О’кей. Составляйте контракт.

Написав три четверти сценария, Пол вдруг утратил контроль над словами. Пишущая машинка ждала, поблескивая зелеными клавишами, но ему было нечего вложить в ее алчную пасть. Уже написанные страницы аккуратной стопкой лежали рядом. Но он выдохся. Закрыв дверь кабинета, он начал нервно ходить из угла в угол. Над ним нависла грозная тень творческой неудачи. Если он не напишет эти чертовы диалоги, ни о каком сотрудничестве не может быть и речи. Его не возьмут в штат. И тогда придется проститься с циклом разоблачительных статей для «Нью-Йорк игл». Все взаимосвязано.

Он вернулся за стол, переменил положение настольной лампы и напечатал так быстро, как только мог: «Шустрая темно-рыжая лисица…» Буквы сливались в слова, но слова вновь рассыпались на отдельные буквы. На память пришел анекдот о Роберте Бенчли. Тот как-то начал рабочий день, отстучав на машинке слово «Однажды…». После чего вышел из дому, встретил друзей, пил, занимался чем-то там еще и, вернувшись домой, закончил фразу: «Однажды я пошлю все это к чертям собачьим!»

Он перечитал отпечатанные страницы. Жуть. Ни капельки вдохновения. Сказка без чудес.

Не падай духом, приказал он себе. Все новое требует усилий. Сделай еще одну попытку. Мы имеем дело с женщинами из Древней Греции. Нужно мысленно воспринять моральные нормы того времени. Влезть в шкуру героини. Понять ее общественный статус и психологию — иначе как заставить зрителя ей сочувствовать? Фрина была продуктом своей эпохи и принимала эту эпоху как должное — как грудной младенец принимает материнскую грудь. Может, это и есть спасительный ракурс? Он заправил в каретку чистый лист бумаги. А на следующий день, пополудни, отдал отпечатанный материал Сиранни. Чем дальше тот читал, тем явственнее ощущалось его разочарование.

— Это никуда не годится. Фаллон нам головы поотрывает.

— Что конкретно тебе не нравится?

— Только без обид. Иногда я попадаю впросак из-за того, что прямо высказываю свое мнение. Ты судишь о сексе, как сопливая барышня. Мы тут гоним порнуху, а не даем уроки истории.

— Мистер Фаллон рассчитывает на свежий подход.

Сиранни покачал головой.

— Что ему у тебя понравилось, так это древность как фон для порнографии. Тебе нужно опуститься до уровня потребителя. Если ставить фильм так, как ты написал, получится учебное телевидение. Нас должно в первую очередь интересовать, чем Фрина занимается в спальне. Здесь нет противоречия. Все-таки она была шлюхой.

— Не совсем.

— Можешь сколько угодно называть ее «куртизанкой» — суть останется та же. Слова словами, а как дойдет до дела — вынь да положь в натуральном виде. Иначе — обман потребителя.

Спустя три дня Полу дали прочитать отредактированный сценарий. С каждой страницей его удивление возрастало. Сиранни ухитрился, сохранив основную сюжетную канву, сделать из сценария нечто прямо противоположное.

Он застал Эда Сиранни за разговором с элегантным джентльменом лет шестидесяти.

— Привет, Пол. Познакомься с Фрэнком Мердоком.

На Мердоке был шитый на заказ костюм и рубашка в очень тонкую полоску. Из-под рукавов выступали манжеты, застегнутые изумительно красивыми запонками. Он был высокого роста, но — видимо, из-за смещения шейного позвонка — немного сутулился.

— Скорее всего Фрэнк будет ставить «Историю».

Пол пожал Мердоку руку.

— Вы не тот Фрэнк Мердок, который поставил «Бал теней» и «Страна моя!»?

— Каюсь.

Пол всеми силами старался не показать свое волнение.

— Почту за честь работать с вами, мистер Мердок. Несколько лет назад я в пятый раз смотрел «Страна моя!». Это настоящий шедевр.

Мердок невольно улыбнулся.

— Если вы собираетесь продолжать в том же духе, зовите меня Фрэнком.

— Прочел сценарий? — осведомился Сиранни.

— Да.

— Выкладывай как на духу. Здесь все свои.

— Он изменился до неузнаваемости. Теперь там больше порнографии, чем истории.

— Так и задумано. Фильм не должен сильно отличаться от нашей обычной продукции. История — камуфляж. Мы продаем старый товар в новой упаковке. Фрэнк, ты прочел сценарий. Что скажешь?

— Годится — если не считать незначительных поправок.

Пол был огорошен.

— Вы собираетесь ставить его в таком виде?

— Приходилось и похуже. Слышали о «Неравном браке»?

— Одна из ваших ранних лент. Еще до этапных постановок.

— Так вот, «Неравный брак» принес мне больше баксов, чем те две хваленые картины вместе взятые. Знаете почему? Там были показаны лесбиянки.

Пол вздрогнул: это слово напомнило ему, зачем он здесь.

— Публика хочет смотреть такие фильмы, — продолжал Мердок. — Так почему не уважить? Естественно, мы стараемся соблюсти художественность. В этом вся разница.

Полу стало тошно. Фрэнк Мердок поставил два фильма, неизменно включаемые в двадцатку лучших кинокартин за всю историю Голливуда. Благодаря своему гению, он создал настоящие произведения искусства, с яркими человеческими характерами. Как мог такой человек опуститься до простого сводника?

— Если вы оба так думаете, значит, я не прав.

Мердок кивнул — как бы затем, чтобы его успокоить.

— На экране все будет выглядеть иначе. Конечно, я — за художественность. В известных пределах.

Сиранни откровенно ухмыльнулся.

— Не переусердствуй по части художественности, Фрэнк. Зачем отвлекать потребителя от того, за что он, собственно, и платит деньги?

Покидая вместе с Мердоком его кабинет, Пол предложил зайти выпить.

— Вынужден отказаться. Я сижу на тонике с лимоном.

— Тогда, может, как-нибудь пообедаем вместе? Я бы с удовольствием поговорил о вашем творчестве.

— Я не любитель ворошить старое. Будущее — вот что меня волнует. Кстати, я говорил серьезно: мне понравилась ваша сценарная разработка. Там есть нечто такое, что поднимает ее над общим уровнем. Уверен — мы сработаемся.

— Спасибо. Неужели вы будете сами ставить все эпизоды?

— Естественно.

— Это отнимет много времени.

Мердок усмехнулся.

— Если вы хотите знать, не помешает ли это моей работе над каким-нибудь художественным фильмом, — так нет. Не помешает. Голливуд — город теней. Я давно подумывал об этом новом бизнесе. Снял пару видеороликов — правда, просветительского характера.

— Это совсем другое.

— Разница не столь велика, как вам кажется, особенно в технологии. Зато аудитория — гораздо шире. Естественно. Людям не нужно прививать интерес к сексу.

— Убежден — миллионы кинозрителей ждут от вас новой картины типа «Бала теней».

— Я бы не поручился. Кассовый успех этой ленты был весьма скромным.

Они остановились у входа в кабинет Пола.

— Позвольте в двух словах рассказать вам правдивую историю, — сказал Мердок. — Это случилось со мной. Я начинал как простой монтажер, потом получил возможность снять дешевую ленту. Она принесла кое-какую прибыль…

— «Орлиное гнездо»?

— Точно. Это было много лет назад. К тому времени, как я приступил к работе над «Балом теней», я уже был кумиром интеллигенции, но голливудские магнаты по-прежнему воротили от меня нос. «Страна моя!» практически не принесла барышей.

— И тем не менее это шедевр. Из тех, что раздвигают горизонты.

— Возможно. Он действительно имел успех у передовой части общества. Но, сказать по правде, я сам понимал далеко не все, что они писали.

— Ни за что не поверю.

— Я — профессиональный кинорежиссер и работаю не на той волне, что эти грифы от культуры, почитающие себя лучше других только потому, что «секут» в Бартоке и почитывают «Нью-Йорк ревью».

— Это лучше, чем «сечь» в порнографии и почитывать Уильяма Грэхема Притчетта.

— Что такое порнография? Слово само по себе ничего не значит. По-вашему, это что-то внешнее? Нет. Это здесь, внутри. — Мердок похлопал себя по груди.

— Наверное, — вяло откликнулся Пол.

Он был уверен: вопреки цинизму Мердока, им удастся сообща создать нечто стоящее — несмотря на предельно уплотненный график съемок, привычку персонала халтурить и ориентацию начальства на низменные вкусы. В конце концов условия работы в Голливуде на первых порах не слишком отличались от этих. Всем приходилось выдерживать общую линию на нескончаемые погонные метры слащавой пошлятины. Но среди ширпотреба попадались превосходные фильмы, которые выворачивали зрителя наизнанку и возвращали в прежнее состояние — хоть чуточку, но облагороженными.

Мердок лукаво усмехнулся — словно прочитал его мысли.

— Пожалуй, мы и впрямь сможем пригодиться друг другу.

Глава 5

Секретарша приоткрыла дверь.

— Можно запускать, мистер Фаллон?

— Давайте.

Откинувшись в кресле, он ждал появления следующей девушки. Они проходили перед ним, как на параде, нескончаемой чередой. Казалось, не было ни одной модели, шоу-герл, стройной секретарши, юной старлетки или начинающей увядать актрисы, которая не считала бы себя достойной воплотить ослепительный идеал физической красоты, носивший имя Фрины. Большинство девушек уже прошли пробы у режиссера-постановщика Фрэнка Мердока и его помощника по набору труппы Линды Джером. Но окончательное решение принимал художественный руководитель Том Фаллон после личного собеседования.

Из просторной приемной в глубине здания претенденток на роль проводили по длинному коридору в его кабинет. В приемной ждало не менее дюжины девушек. Фаллон отнюдь не горел желанием с ними побеседовать. Их чары на него не действовали. С равным успехом все эти красотки могли быть мясными тушами, не умещающимися на полках рефрижератора. Но после утверждения сценария следующим важным шагом был подбор актеров, а «История» требовала более тщательного подхода, чем их прежние фильмы. В сериале типа «Девушки в городе», где в каждом эпизоде были задействованы две девушки с разными мужчинами, процедура отбора носила формальный характер. Менялись только ситуации, да и они были достаточно избитыми. Девушки демонстрировали весь известный им репертуар сексуальной техники. Каждая серия была похожа на другие — менялись лишь лица и фигуры. Другое дело — «История». Для себя Фаллон обозначил ее жанр как «порнография плюс». В «плюсе»-то все и дело. У молодого Пола Джерсбаха был «класс», это ощущалось во всем, что он делал. Взяв в руки сценарий, Фаллон мгновенно чувствовал разницу. Ингредиенты оставались прежними — об этом заботился Сиранни, — но присутствовал какой-то неуловимый дух, витавший над каждой страницей. Жаль будет утратить его на следующих стадиях производства. Вот почему для постановки нового сериала он нанял Фрэнка Мердока и немного увеличил смету.

Рынок порнографии был чрезвычайно динамичен. Надвигался бум, и каждый задрипанный режиссер норовил вскочить на подножку. Через какой-нибудь год слабых ждут банкротства, разукрупнения и слияния. Фаллон не сомневался: «Конфиденциальным кассетам» это не угрожает.

Он восседал в огромном плюшевом кресле, поставленном между двумя огромными, от пола, окнами, за которыми открывалась великолепная панорама города. В противоположном углу кабинета стояли письменный стол и стул. На стенах красовались памятные медали и дипломы — дорогие сердцу сувениры его юности, сопровождаемые газетными заголовками: «Триумфальный рывок Фаллона на 68 ярдов обеспечивает его команде призовую сахарницу!» Как полузащитник команды Алабамского университета, Том Фаллон принимал участие в чемпионате страны, был одним из основных претендентов на кубок Хайсмана; впереди маячило звездное десятилетие в качестве профессионала. Однако травма колена, полученная на последних минутах финальной игры за честь университета, поставила крест на его спортивной карьере. После операции он смог нормально ходить, но колено стало слишком хрупким для грубых видов спорта.

В дверях появилась новая девушка — высокая, грудастая блондинка — и с еле уловимым иностранным акцентом представилась: «Маркита». Оказалось, она из Чехословакии, но почти всю свою двадцатилетнюю жизнь (про себя Фаллон дал ей на несколько лет больше) прожила в Америке, работала моделью. Девушка была привлекательна, однако несколько перезрела. Ее карьера актрисы ограничивалась ролями без слов в бродвейских постановках.

— Вы не подходите для Фрины, — заявил Фаллон, — но, возможно, пригодитесь для других сериалов. Слышали о «Приключениях любителя подглядывать»?

Она одарила его ослепительной фальшивой улыбкой.

— С Пьером Кошоном в главной роли? Да, слышала.

— Он играет застенчивого чудака, вечно попадающего в какие-нибудь истории — естественно, с девушками. Это может вас заинтересовать?

— Да.

— Там будут довольно-таки крутые эпизоды — не то что на Бродвее.

Ее улыбка стала циничной.

— Вы не представляете, мистер Фаллон, на что сейчас идут ради карьеры. Это — часть работы.

— О’кей. Завтра утром заезжайте на студию. Сошлетесь на меня.

Она не спешила уходить.

— Говорят, вы играли в футбол?

Он махнул рукой в сторону стены. Девушка подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть. Он понимал, что не должен позволять ей отнимать у него время, но она задела его тщеславие. Ему до сих пор было приятно, если кто-то подходил в ресторане: «Привет, мистер Фаллон!» Это доказывало: дни славы не канули в Лету.

— Должно быть, это было что-то! Хотелось бы послушать о ваших подвигах.

— Я не путаю удовольствие с бизнесом.

Она смерила его откровенно оценивающим взглядом.

— Вы — весьма привлекательный мужчина.

— Маркита, оставьте это для съемочной площадки.

Она со смешком задержалась у двери.

— Если передумаете, у вас есть мой телефон.

— Спасибо.

Том Фаллон стал гомосексуалистом раньше, чем звездой футбола. В ранней юности в сложной системе его мыслей и чувств, мозга и половых органов были нарушены некоторые жизненно важные связи. Это случилось так давно, что «альтернативные» способы проявления чувств стали неотъемлемым свойством его натуры.

Он еще не достиг шестнадцатилетия, а за плечами уже было два эпизода. Один произошел в строящемся доме в Говард-Биче, где он вырос. Его привел туда друг-семиклассник, велел спустить брюки и достать свою «штуковину» — и сам сделал то же самое. Они долго массировали друг друга — и наконец это случилось. Испытанное Томом чувство благодарности граничило с любовью. Полгода спустя семья этого мальчика переехала. У Тома было такое чувство, словно его жизнь кончена.

Как раз в то время он начал бурно расти и достиг своего теперешнего роста — шесть футов с гаком; стал долговязым, но мускулистым юношей. Девушки наперебой приглашали его на вечеринки, где парочки тискались в темноте. Том не мог взять в толк, что в этом находят другие парни. Сам он, обнимая девушку, не испытывал ничего, кроме неловкости; их холодные мокрые губы вызывали у него брезгливость. Но он старался: прижимался ртом к их алчущим поцелуя ртам, даже ласкал груди. Когда парни, похабно ухмыляясь, обменивались подробностями, Том добросовестно принимал в этом участие, но в глубине души считал все это глупостями. В его грезах безраздельно царил уехавший товарищ.

Не прошло и года, как он снова увлекся. На сей раз объектом его внимания стал толстый, всегда загорелый парень по имени Элджин — большой любитель кошек. У него их было не менее дюжины. Элджин был старше (ему чуть-чуть не хватало до девятнадцати), но страдал слабоумием и служил парням мишенью для насмешек. Бедняга Элджин! Его никто не любил, и ему приходилось сторожить своих кошек, потому что стоило ему утратить бдительность, как какой-нибудь соседский мальчишка привязывал к их хвостам консервные банки или обстригал когти.

Однажды, совершая пробежку (в то время Том увлекся легкой атлетикой), на лесной тропе он наткнулся на Элджина, разыскивающего одну из своих кошек. Она исчезла пару дней назад, и Элджин предполагал самое худшее. Том хотел продолжить бег, но в этой случайной встрече наедине, вдали от дома было что-то необычное, и он остался. Они битый час искали пропавшую кошку. Элджин, прежде числивший Тома среди своих обидчиков, начал пускать слюни от благодарности. Том проявил дружелюбие, однако в душе ненавидел несчастного идиота. Он решил: прежде чем они выйдут из леса, один из них возьмет верх. На землю пали сумерки — а вместе с ними и брюки Элджина. Том вошел в него сзади. Элджин заскулил и тем самым сделал наслаждение более острым.

Впоследствии Том обращался с ним довольно жестоко. Это было необходимо для его самоуважения — раз уж он не мог любить или хотя бы уважать своего партнера. Элджин верил в Бога, и Том нарочно богохульствовал при нем, рассказывал скабрезные анекдоты. Он стал заводилой среди мучителей Элджина, также начавших пользоваться его задницей. Бедняга не оказывал сопротивления, а все более опускался. В нем появилось что-то женское, он научился кокетничать. К счастью, родители отправили его в специальную школу. Тем и кончилось.

В университете Тому везло гораздо больше. У студентов было достаточно времени, чтобы разобраться в своих сексуальных предпочтениях. И потом, там были профессора и преподаватели. После двух не слишком удачных связей к Тому обратился второй футбольный тренер — пригласить в команду. Уже у двери его догнала произнесенная хриплым голосом реплика Тома: «Джон, почему ты не говоришь сам за себя?»

К его изумлению, тренер порывисто обернулся, схватил его руку и поднес к губам.

Футбол оказался именно тем видом спорта, о каком Том неосознанно мечтал. Его непередаваемо радовали физический контакт с другими игроками и чувство откровенного товарищества в раздевалке. Почти все парни были «нормальными», но Том упивался созерцанием сильных обнаженных мужских тел, с удовольствием внимал похабным разговорам и даже начал испытывать слабый интерес к противоположному полу.

Травма колена повергла Тома в отчаяние. По окончании колледжа он не помышлял ни о какой другой карьере, кроме футбола. К счастью, ему, как знаменитости, предложили должность спортивного комментатора на местной телестудии. Он пользовался сногсшибательным успехом. Его мужественная красота и сладострастный хрипловатый голос неотразимо действовали на женщин, а былые спортивные подвиги производили впечатление на мужчин. Вскоре его сманили на более крупную студию. Потом поручили сделать документальный видеофильм о спорте. Это было на заре видео. Однажды менеджер «Хендершот инкорпорейтед» Макс Рэнд пригласил его пообедать. Эта трапеза врезалась в память Фаллона благодаря потрясшему его аппетиту Рэнда.

— Видел твое телешоу, — сказал Рэнд. — Недурно. Ты не хотел бы поработать у нас?

— Вы же выпускаете учебные фильмы!

— Это всего лишь трамплин. Ну, так как же?

— Я бы с удовольствием, — осторожно ответил Том, — если сойдемся в цене.

Поставленный Фаллоном документальный фильм о тренировочном лагере футболистов положил начало серии. А проработав в «Хендершот инкорпорейтед» около года, он познакомился с человеком, чье имя носила компания. Ивен Хендершот явился на совет директоров, и Макс Рэнд их познакомил. Фаллон был очарован внешностью и манерами Хендершота, его непринужденной, утомленной элегантностью, отрешенностью в бледно-серых глазах, длинными изящными руками. Хендершот курил ароматические сигареты английского производства. Все это навело Фаллона на мысль попытать счастья.

Поскольку Хендершот редко бывал на студии и мало вникал в то, чем занимаются его подчиненные, встал вопрос: как бы увидеться? После осторожных расспросов Том решил воспользоваться страстью Хендершота к редким книгам. Макс Рэнд рассказывал, будто Хендершот мог целыми днями заниматься библиографическими редкостями из своей коллекции: переставлять их с места на место, поглаживать переплеты; волновался, если колебания влажности воздуха сказывались на состоянии переплета или дорогой старинной бумаги. Он собрал библиотечку книг на латыни, еще одну — по оккультизму и другие. Он подбирал книги по образцам шрифта и не раз заказывал за рубежом специфические издания. Фаллон плохо разбирался в книгах и не любил читать, однако отправился к самому дорогому торговцу библиографическими раритетами. Как выяснилось, тот прекрасно знал вкусы Ивена Хендершота и смог порекомендовать Фаллону только что полученный том — редкое издание «Философов за обеденным столом», переплетенное в антикварный шелк, с тонкой шелковой прокладкой вместо форзаца, с металлическими застежками. Текст был отпечатан на высококачественной хрустящей бумаге бледно-голубого цвета с почти неразличимыми золотыми блестками. Когда продавец назвал цену, у Фаллона глаза полезли на лоб.

— Что, люди действительно столько платят за одну книгу?

— Мистеру Хендершоту доводилось платить и больше.

— О чем она?

— Я бы назвал ее информационной миной. Здесь подробно рассказывается о проституции, гомосексуализме и сексуальном поведении вообще, с цитатами из утраченных трудов древнегреческих авторов. А также отрывками, не вошедшими в другие издания по цензурным соображениям.

— Вы уверены, что ему понравится?

— Это настоящее сокровище.

Ивен Хендершот позвонил сразу по получении подарка.

— Я не знал, что вы — библиофил, мистер Фаллон.

— Да нет. Просто слышал, вы увлекаетесь, а тут как раз подвернулась эта книга.

— Что ж, считайте меня своим должником. Это очень дорогой подарок, свидетельствующий о большом внимании. Если вы хотели угодить работодателю, это был на редкость удачный ход.

— Не в том дело.

— Да?

— Мистер Хендершот, я восхищаюсь вами. Думаю, я мог бы многому у вас научиться.

— Приезжайте поужинать со мной в четверг.

В тот же вечер они стали любовниками. Но в момент наивысшего блаженства Фаллон случайно подметил улыбку Ивена Хендершота. Она-то и стала наиболее ярким и неотвязным впечатлением, потому что означала: их отношения никогда не станут такими, как ему хочется. Он всегда будет давать, а Хендершот — брать. Только такая формула счастья им доступна. Хендершот не влюблен в него и никогда не полюбит. И все же огромное притяжение его личности привело к разрядке, увенчавшей собой продолжительный период мучительной неудовлетворенности. Том даже начал подумывать: не попробовать ли стать бисексуалом? Или его эмоциональная система начисто исключает любовь к женщине?

Теперь-то его больше не мучают подобные вопросы. Чувство к Ивену Хендершоту привело к прозрению; каждую клеточку его существа заполнил невыразимый покой; в душе зажегся ровный, негасимый свет. Впервые в жизни он по-настоящему любил другую человеческую особь. Наблюдая за тем, как Хендершот ходит по комнате в своей любимой монашеской сутане с капюшоном, прислушиваясь к монастырской музыке, Фаллон был готов отдать все что угодно, лишь бы навсегда остаться его любовником.

Вошла секретарша.

— Мистер Хендершот на проводе.

У Фаллона сердце подпрыгнуло в груди.

— Хватит на сегодня собеседований. Пусть остальные придут завтра.

Он снял трубку только после того, как девушка исчезла за дверью.

— Привет, Ивен.

— Как поживаешь, Том? — обескураживающе нейтральным тоном произнес Хендершот. — Звоню насчет нового сериала. Превосходный замысел. Ты уже нашел актрису на роль Фрины?

— Как раз сейчас этим занимаемся.

— Хочу предложить Шейлу Томкинс.

Хендершот в очередной раз продемонстрировал гениальную прозорливость. Шейла идеально подойдет. Однако к восхищению Фаллона примешалась тревога. Ревность никогда его не обманывала.

— Не знаю, Ивен.

— У Шейлы есть все необходимые качества.

Фаллон представил себе кандидаток на роль, толкущихся в приемной: как они поправляют макияж, шушукаются, пожирают глазами соперниц, смотрят в окно, расхаживают из угла в угол, отрабатывая наилучшую походку. Шейла на голову выше — Ивен абсолютно прав. Однако…

— Я знаю, как ты к ней относишься. Но есть соображения этики. Мердоку и режиссеру по подбору актеров не понравится, если их на последней стадии отстранят от принятия решения.

— Не позволяй им вмешиваться. Для Фрины главное — красота. Только совершенство лица и фигуры сгладит сюжетные натяжки. Благодаря Шейле сценарий обретет законченность.

Когда Шейла Томкинс впервые появилась на горизонте, Фаллон решил, что она — всего лишь прихоть, экзотичное развлечение, очередная дань Ивена Хендершота бисексуальности. Очаровательное создание, с которым Ивен немного поэкспериментирует ради оживления чувственности. Однако в последнее время Фаллона все чаще посещали сомнения.

— Жаль, ты раньше не сказал. На данном этапе неудобно брать кого-то нового. Проделана огромная работа.

Его деловитость не обманула Ивена.

— Брось, Том. Рассуди здраво. Никто не покушается на твой авторитет. Ты как был, так и остаешься художественным руководителем со всеми вытекающими последствиями. Но перечитай сцену на празднике Посейдона: ту, где женщины в массовом порядке сбрасывают одежды и лезут в воду. Только выдающаяся красота убережет этот эпизод от налета пошлости. Это должна быть Шейла.

— Ты можешь делать что угодно — как всегда. Но после того, как Мердок и другие проделали такую работу…

— Ну, если ты такой упрямый, я велю Шейле пройти пробы. Можно взять прежние… нет. Предложим ей сыграть этюд, пригласим всех заинтересованных лиц, и пусть их реакция станет решающим аргументом в споре. Согласен?

Фаллон понял: продолжай он настаивать, Ивен может в нем разочароваться. Если уже не разочаровался.

— Кстати, кто такой Джерсбах?

— Наш новый автор. Я поручил Сиранни взять над ним шефство.

— Этот Джерсбах может оказаться настоящей находкой. Нужно сделать так, чтобы он у нас прижился.

Фаллон не мог больше говорить о делах.

— Ивен, мы целую неделю не виделись. Может, сегодня вечером?..

— Не могу, Том. У меня другие дела.

Шейла, мстительно подумал Фаллон. Он встречается с Шейлой!

— Ну пожалуйста, Ивен! Я хочу быть с тобой.

— Не приставай.

— Ты меня не любишь.

— Господи, как ты мне надоел!

Однако уже в следующее мгновение голос Ивена потеплел:

— Том, не будь идиотом. Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь.

«Не знаю, — с отчаянием подумал Фаллон. — И, может быть, никогда не узнаю».

Глава 6

Полу предстоял обед в обществе юриста «Конфиденциальных кассет» Рональда Ричардса в ресторане на углу Пятидесятой улицы и Первой авеню. Столик был заранее заказан на имя Ричардса. Метрдотель проводил Пола туда, где адвокат уже потягивал сильно охлажденный сухой мартини. На Ричардсе были коричневая спортивная куртка и бежевые брюки. У него было усталое, изборожденное морщинами лицо и волосы песочного цвета. Но главное, что бросалось в глаза, это черная повязка на глазу.

— В мои обязанности входит водить новичков обедать, — пояснил Ричардс, — чтобы в непринужденной обстановке просветить их относительно того, в каких пределах они могут работать без риска преступить закон.

— Судя по тому, что я видел, риск не особенно велик.

Ричардс ухмыльнулся.

— Ну… Еще никого не посадили. Однажды — уже давно — арестовали нескольких человек, но у меня такое чувство, что больше они нас не тронут. Недавно сунулись было — я привлек их за причинение беспокойства. Это стало им уроком.

За обедом Ричардс главным образом рассказывал о тех случаях, когда ему удавалось перехитрить закон.

— С таким сериалом, как «История», волноваться не о чем, — заверил он, подмигивая здоровым глазом. — Я выиграю такое дело в любом суде. По двум пунктам. Во-первых: произведение не может считаться порнографическим, если имеет литературную, политическую или художественную ценность. «История» имеет.

— А во-вторых?

— Форма продажи. Продукция «Конфиденциальных кассет» не распространяется через киоски, даже не выставляется на витринах магазинов, где она может задеть чьи-то чувства. Нет, сэр. Покупатель знает, что он получит, заказывая кассету по каталогу. И еще. Видеофильмы демонстрируются на дому. А в этой стране дом — пока еще крепость.

— Приятно знать, что меня не посадят за решетку.

— Вы оседлали волну, которая вынесет вас прямиком в будущее. Через какую-нибудь пару тысяч лет люди будут смотреть фильмы «Конфиденциальных кассет» примерно с тем же чувством, как мы взираем на безобидно-игривые изображения на стенах Помпеи. Как думаете — сколько подписчиков будет у вашего сериала?

— Двадцать пять тысяч.

— Вы как с Луны свалились. У одного только «Медицинского журнала» аудитория — полмиллиона человек. Причем это число постоянно растет: примерно на пятьдесят тысяч в месяц. Дело приобретает все больший размах. Не за горами то время, когда занятые в нем режиссеры, авторы сценариев, операторы, юристы наживут огромные состояния. Вы пока еще на нижней ступеньке, но, судя по отзывам, заберетесь так высоко, как пожелаете.

— Чьи это отзывы?

— Фаллона и Макса Рэнда. Вы — их белокурый чудо-ребенок.

Позднее в тот же день Пол вместе с Эдом Сиранни, Фрэнком Мердоком и Линдой Джером катил в такси на Сто двадцать пятую улицу, где была расположена студия. Он, Линда и Мердок сидели на заднем сиденье, а Эд Сиранни — рядом с водителем. Линда Джером работала помощником режиссера по подбору актеров. Это была костлявая женщина с продолговатым лицом и присущей уроженцам Среднего Запада манерой растягивать слова. Она держала на коленях папку с экземпляром сценария и ее собственными предложениями.

— Кто-нибудь знает, что нам собираются показать?

— Актрису, которую Том Фаллон считает достойной роли Фрины, — ответил Мердок.

Линда поморщилась.

— Никого не интересует, есть ли у этих девиц талант. Была бы аппетитная плоть.

— Мы ничего не потеряем, если посмотрим протеже Тома, — возразил Эд Сиранни. — Обычно чутье его не подводит.

Они подъехали к громоздкому, похожему на товарный склад, строению. Эд Сиранни настоял на том, чтобы лично расплатиться с таксистом.

— Спишем на издержки производства, — сказал он, подмигивая товарищам.

Они прошли по узкому, усыпанному опилками и щепками коридору. Девушка в приемной жевала резинку и болтала с двумя рабочими.

Отсюда вела дверь в большую аудиторию с высоким — восемьдесят футов — потолком и укрепленными на колосниках прожекторами. Сейчас они освещали один лишь маленький пятачок — сверкающий остров среди полного мрака. Сцену скрывал опущенный занавес. Кругом были расставлены стулья.

Когда все расселись, занавес начал медленно раздвигаться. Мастерски выполненная декорация изображала рощу Афродиты, где должна была происходить сцена с Фриной. В глубине сцены, средь густой листвы, был установлен алтарь; к нему вели расположенные полукругом каменные ступени. В роще стояла статуя Афродиты, копия скульптуры Праксителя, моделью для которой послужила живая Фрина. Как ни странно, уже сама копия казалась произведением искусства. Статуя была установлена на широком круглом постаменте и окружена жертвенными чашами с курившимся фимиамом. Богиня стояла обнаженная, свесив руки по бокам и сдвинув ноги; левую она чуть-чуть согнула в колене.

— Как живая, — восхищенно заметил Пол.

— Она и есть живая.

Мердок был прав. Алебастровая статуя зашевелилась, превращаясь в женщину. Пол затаил дыхание.

Актриса надела балахон для кульминационной сцены: Фрина выпивает яд, который ей дала ревнивая жена дорийского военачальника. Но Пол видел ее во всем блеске недавней наготы. Его состояние не осталось незамеченным. Когда обе половинки занавеса снова сошлись, Эд Сиранни лукаво улыбнулся.

— По-моему, она ид-деально под-дходит на роль Фрины, — заикаясь от волнения, пробормотал Пол.

— Да, недурна.

— Вы ее не узнали? — удивилась Линда.

— Впервые вижу.

— Ну как же! Это Шейла Томкинс, бывшая супермодель. Одно время ее портреты не сходили с обложек дамских журналов.

— Я не читаю дамские журналы.

В Шейле Томкинс действительно было что-то до боли знакомое, но она была несравненно красивее девушек с глянцевых журнальных обложек.

— Это было до того, как она связалась с тем гонщиком. Забыла его имя — он разбился несколько лет назад. А Шейла исчезла с горизонта.

— Что ты об этом думаешь, Эд? — спросил Фрэнк Мердок. — Я согласен с Фаллоном: она — наша Фрина.

— Если судить по реакции Пола, это будет что-то! Я думал, он вот-вот кончит в штаны.

В этот момент антипатия Пола к Эду Сиранни чуть не перешла в ненависть.

Утром, в одиннадцать с чем-то, а кабинете Пола зазвонил телефон.

— Мистер Пол Джерсбах?

— Да.

— Соединяю.

Через несколько секунд в трубке послышался мужской голос:

— Мистер Джерсбах?

— Да.

— Ивен Хендершот, — произнес тот же бархатный голос, отчетливо выговаривая слова. — Я прочел вашу сценарную разработку первой серии. Очень даже неплохо.

Тем временем Пол лихорадочно рылся в памяти. Ага! Ивен Хендершот, глава объединения учебных видеокассет.

— Спасибо.

— Хотелось бы повидаться. Вы случайно не заняты нынче вечером?

— Это насчет работы?

— Объясню при встрече. За ужином, разумеется. Семь часов вас устроит?

— Хорошо, мистер Хендершот.

Такси остановилось перед серым четырехэтажным городским домом с двумя фонарями по бокам парадной двери. Пол воспользовался старинным бронзовым молотком. Горбатый уродец в ливрее дворецкого провел его в просторный, богато обставленный холл, где все стены были увешаны средневековыми шедеврами. Из-под арки вверх вела винтовая лестница в позднем готическом стиле. Поднявшись на один этаж, карлик жестом предложил ему войти в комнату в золотисто-кремовых тонах, где на небольшом возвышении стояли роскошный резной клавесин, золотая арфа и инкрустированный аналой, на котором лежала флейта.

Из недр мягкого кресла ему навстречу поднялся человек с блеклыми голубыми глазами.

— Мистер Джерсбах?

Пол вспомнил, что видел этого человека в павильоне во время представления Шейлы Томкинс.

— Вы вчера были на студии?

— Не думал, что вы меня заметили, — ответил Хендершот, садясь и жестом приглашая Пола в соседнее кресло. — Как вам мисс Томкинс?

— Чудо, — лаконично отозвался Пол. — Таково единодушное мнение.

— Особенно приятно слышать это от вас. Если не ошибаюсь, Мердок утвердил ее на роль?

— Вы превосходно осведомлены обо всем, что делается в «Конфиденциальных кассетах».

Хозяин дома изящно изогнул бровь.

— Мне положено, дорогой. Эта компания вышла из недр «Хендершот инкорпорейтед». Предпочитаю их не смешивать.

— Значит, мистер Рэнд…

— Работает на меня.

Пол усмехнулся.

— Какое разочарование. Я-то думал — вы предложите мне работу.

— Надеюсь, это не означает, что вы недовольны своей теперешней должностью?

— Не в том дело.

— Вам претит иметь дело с таким материалом? Это можно понять — в вашем возрасте.

Полу не понравились покровительственные нотки в его голосе.

— Я не так неиспорчен, как вы полагаете.

— Замечательно! Уверен, мы найдем общий язык. Как я сказал по телефону, мне понравился ваш сценарий. Признаюсь, немного странно видеть вас в одной упряжке с Эдом Сиранни. Между вами нет ничего общего. Но он обладает безошибочным чутьем рассказчика и знает, как удержать внимание аудитории. Вы — идеальный противовес его вульгарности. Ну, а теперь, — добавил Хендершот, откидываясь на спинку кресла и сплетая длинные пальцы, — посвятите меня в подробности вашей биографии.

Пол вкратце изложил основные этапы своей жизни. Ивен Хендершот слушал с большим вниманием и почти кошачьей настороженностью.

— Я нахожу это в высшей степени увлекательным.

— Серьезно? — недоверчиво спросил Пол.

— Вы рассказываете о себе гораздо больше, чем отдаете себе отчет. Интересный молодой человек.

К облегчению Пола, девушка в индийском сари принесла вино. Оно оказалось превосходным. Во рту возник вкус меда, а во всем существе — ощущение радости и веселья. Пол выпил еще один бокал. Разговор стал непринужденнее; все, что говорил хозяин дома, идеально совпадало с взглядами самого Пола.

Он спросил о дворецком.

— Любопытный экземпляр, не правда ли? — обрадовался Ивен Хендершот. — Конечно, на первый взгляд Орландо представляется обыкновенным калекой с отталкивающей внешностью. А я прозреваю под непрезентабельной оболочкой острый ум и изощренную злобу. По-моему, это куда увлекательнее, чем стандартные типажи.

Пол подивился его утонченности.

Свет единственного, помещенного возле клавесина торшера зажег золотые отблески на поверхности золотой арфы. Хендершот достал из фарфоровой шкатулки сигарету для себя, а другую предложил гостю.

— Спасибо, я не курю.

— Это специальные сигареты. Ароматический табак. Плюс чуточку гашиша.

Здорово! Хозяин дома создал для себя среду обитания, придававшую особый шарм его индивидуальности. Пол затянулся ароматической сигаретой, и ему почудилось, будто Хендершот разрастается на глазах, как набросок посредственного мастера, нежданно преобразившийся в одну из благородных голов на портретах кисти Рембрандта, сверкающих красками, блеском драгоценностей на черном бархате, теплым мерцанием золота…

Наступила неестественная тишина. Хендершот пристально смотрел на Пола, и тот вдруг увидел себя его глазами — неоперившимся юнцом, немногим отличающимся от пушистого желтого цыпленка.

— Чего бы вам хотелось перед ужином? — спросил Хендершот.

— Мне бы хотелось… э… — начал Пол и неожиданно рассмеялся.

Ему абсолютно ничего не хотелось!

В девять часов Орландо торжественно пригласил их к столу. И как раз вовремя, а то в изнеженной атмосфере гостиной Пол начал бояться, что его сморит сон. Извинившись, он прошел через холл в туалетную комнату с черной мраморной ванной и золотыми кранами. Там он сполоснул лицо холодной водой и, сложив ладони ковшиком, глотнул немного. В голове гудело так, словно там обосновался рой москитов. Ивен Хендершот ждал его, чтобы отвести в столовую.

— Я подумал, что будет забавно поужинать в греческом стиле. В честь вашей «Истории».

В столовой почти не было мебели, кроме двух маленьких диванчиков. Хендершот полусел-полулег на один из них, опершись левой рукой на подушку. И жестом предложил Полу последовать его примеру. Слуга поставил на трехногий табурет таз с водой и положил плотный душистый комок чего-то тестообразного. Хендершот вымыл руки. По его примеру Пол потер руки тестообразным комком и сполоснул их в тазу.

— Древние греки не пользовались никакими приспособлениями, — пояснил Хендершот, — поэтому омовение рук имело для них большое значение. Это — хлеб, приготовленный по особому рецепту, им можно очищать пальцы между блюдами. Греки предпочитали некоторые блюда горячими и поэтому иногда надевали перчатки.

Сколько возни ради мимолетной иллюзии!

Однако Пол изменил отношение, когда на столе появилась первая перемена блюд: холодные устрицы, зеленый салат и сырые овощи. Все это сопровождалось ледяным белым вином в зеленых, богато украшенных фужерах.

— Какой необычный вкус! Что это?

— Мы немного подкорректировали греков. В Элладе подавалось не слишком качественное вино, и то его разбавляли водой. Горячей или холодной. У них также был прискорбный обычай смешивать вино со специями, медом и даже сосновой смолой, как делают до сих пор. Этот напиток в течение десяти лет выдерживался в карстовой пещере. Рад, что вам понравилось.

Вторая перемена блюд сопровождалась вином розового цвета, которое нужно было пить из резного рога, и состояла из рыбы, колбасы и дикой утки на серебряных тарелках, поданной вместе с кусочками чего-то сочного, политого медом, что Пол никак не мог определить. Все это доставили на очередных сервированных трехногих столиках после того, как убрали предыдущие. Хендершот привередливо копался в тарелке руками в перчатках. Пол ел с аппетитом. Наконец он со вздохом откинулся на спинку диванчика и снял прозрачные шелковые перчатки. Слуга принес ему еще вина в специальном резном роге.

Хендершот продолжал просвещать гостя:

— В конце трапезы было принято пролить немного питья на землю, воздавая должное богам, особенно тем, от которых зависело человеческое здоровье.

И он плеснул несколько капель вина из рога на покрытый лаком паркет. Пол последовал его примеру, но в его роге вина оказалось больше, и образовалась лужица. Хуже того — она быстро устремилась к пушистому белому ковру. Слуга тотчас заметил, молниеносным движением выхватил откуда-то тряпку и кругообразными движениями уничтожил следы оплошности Пола — равно как и ритуала, произведенного его хозяином.

После ужина они перешли в маленькую комнату с громадным камином. Там тоже стоял трехногий столик с маслинами, сыром, орехами и деликатесным мясом. На все это не пожалели соли — очевидно, чтобы подчеркнуть особый вкус вина — густой жидкости в розовых бокалах, чей цвет, казалось, вобрал в себя теплые отблески огня в камине. Этот напиток бодрил, как бренди. Полу показалось, что в его жилах течет обновленная кровь. Он все больше наслаждался роскошным вечером и чувством полной раскрепощенности.

Потом Орландо принес две гирлянды из лент и цветов. Хендершот взял одну и сделал Полу знак надеть другую.

— Зачем это?

— У древних греков был обычай после ужина увенчивать себя гирляндами. Потом назначался распорядитель церемонии, и гости должны были повиноваться его распоряжениям.

Полу стало немного не по себе, но он постарался это скрыть. Ему хотелось помочиться, но он не знал, будет ли вежливо сказать об этом. В голове по-прежнему жужжали москиты. Он отпил немного вина. Погладил рифленую поверхность бокала. И вдруг спохватился: Ивен Хендершот задал ему вопрос.

— Вы читали «Философов за обеденным столом»?

— Нет, мистер Хендершот.

— О, прошу вас, не называйте меня так, а то я чувствую себя стариком. Попробуйте «Ивен».

Пол услышал сигнал тревоги. Ему доводилось слышать о пожилых сластолюбцах. Он опустил глаза себе на колени. Брюки его единственного парадного костюма слегка помялись. Он вспомнил изящные пальцы Хендершота и весь этот фокус-покус с древними греками.

— Боюсь, у меня не получится, мистер Хендершот.

— Хорошо. Как хотите. Ну, а теперь пришел черед философской беседы. Я, как хозяин, выбираю тему.

— Прошу прощения, — твердым голосом произнес Пол и направился туда, где, по его представлениям, должна была находиться отделанная черным мрамором туалетная. Эту он не нашел, зато обнаружил другую, с панелями из кедра, антикварным ночным столиком и раковиной. Над унитазом располагался шелковый балдахин янтарного цвета. В подсвечниках из прочной древесины горели тонкие восковые свечи. Слабо пахло ладаном. Облегчаясь, Пол чувствовал себя так, словно совершает кощунство.

Когда он вернулся в комнату с камином, Хендершот сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Звучала тихая, обволакивающая музыка. Чувство неловкости возросло.

— Пожалуй, мне пора идти.

Хендершот открыл глаза.

— К чему спешить? Нас еще ждет приятная беседа.

Пол с крепнущим подозрением наблюдал за тем, как Хендершот достает ароматическую сигарету из мраморной шкатулки и прикуривает от филигранной золотой зажигалки. При свете камина седина в его шевелюре стала заметнее; отчетливее проступили морщины. Нет ничего более жалкого, подумал Пол, чем вид старого педика.

— Показательно, — произнес Хендершот, — что вы начали свою «Историю» с древних греков. Эти знали толк в порнографии! Почти все великие авторы — от Аристофана до Антифана, от Аммонония до Горгия Афинского — писали о проститутках. Разумеется, не с целью осудить. Не в пример нам, древние греки смотрели на порнографию как на часть жизни. Да и могло ли быть иначе в обществе, поклонявшемся Афродите?

Какая эрудиция! Прямо-таки учитель сладострастия! Пол намеренно перешел на торжественно-официальный тон:

— У меня достаточно широкие взгляды, чтобы принять все, происходящее между мужчиной и женщиной. Это нормально. Все остальное представляется мне жалким и смешным.

Это охладит пыл старого ловеласа! Однако Хендершот нисколько не обиделся.

— Вы читали Лукиана? Один из его диалогов целиком посвящен разным видам любви. Это спор между Калликратидом, собравшим вокруг себя мальчиков, и Хариклом, составившим свой гарем из юных танцовщиц. Я понял так, что в конечном итоге Лукиан пришел к выводу: и то и другое — одинаково приятно.

В ответ Пол процитировал:

— «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость». Третья книга Ветхого завета, двадцатая глава, тринадцатый стих.

— Как во всех великих книгах, в Библии обе спорящие стороны могут найти аргументы в свою пользу.

— Насчет гомосексуализма там сказано однозначно.

Хендершот улыбнулся. Полу показалось, что он не совсем здоров. Бледный цвет лица, серое горло…

— Мистер Джерсбах, вы верите в Бога?

— Отец был верующим. К нему часто обращались за толкованием Библии.

— Он был ученым?

— Мастером на стройке. Но питал огромное уважение к знаниям.

— Это он привил вам уважение к Библии?

— Можно сказать и так. Я не хожу в церковь, но частенько перечитываю Библию. Религиозное воспитание не проходит бесследно.

Прищурившись, Хендершот взирал на него сквозь дымку сигаретного дыма.

— Я лично стараюсь сохранять широту взглядов и готовность воспринять новое. Ну, а теперь, — добавил он, когда смолкла музыка, — гвоздь программы.

Он повел гостя в холл, а оттуда — вниз по винтовой лестнице с покрытыми роскошным ковром ступенями. Они вошли в просторное помещение под землей, оборудованное как театр. На стене висели маски — комическая и трагическая. Перед небольшой сценой выстроились два ряда стульев с бархатными сиденьями.

— Здесь я просматриваю новые видеокассеты, — сказал Хендершот. — Для сегодняшнего показа я выбрал последний фильм из серии «Медицинский журнал».

Раздвинулся занавес. На экране возникла комната с кушеткой и медицинской аппаратурой. На кушетке, полуприкрытая простыней, лежала женщина. На переднем плане появился врач в белом халате и объявил: тема сегодняшнего занятия — женский оргазм.

— Где я мог его видеть? — пробормотал Пол.

— Это доктор Генри Ванс.

Ванс был известным врачом-гинекологом, выпустившим несколько лет назад бестселлер о сексе, в связи с чем его стали приглашать в многочисленные ток-шоу. Кончилось тем, что он стал, как наркоман, лезть из кожи вон, только бы увидеть свое лицо на телевизионном экране.

Доктор Ванс подошел к кушетке и приподнял простыню. Камера подъехала ближе. Он стал демонстрировать: это вульва, это анус, а это — вагина. Женщина неподвижно лежала на спине, безучастно созерцая балки под потолком. Доктор Ванс взял вибратор и прикоснулся к вагине и клитору. «Посмотрите, как действуют женские половые органы при коитусе». И он начал воздействовать на лежащую женщину вибратором, а тем временем камера показывала крупным планом вагинальное отверстие, откуда появились первые капли секрета. Чувственные, даже хищные губы женщины исказила судорога. «Идеальный момент для проникновения», — пояснил врач.

Женщина энергично задвигала тазом; голова на подушке моталась из стороны в сторону. Она открыла рот и тяжело дышала. Доктор Ванс не прекращал легких, сводящих с ума прикосновений вибратором. В глазах женщины появилось безумное выражение. Она закусила нижнюю губу и приподнялась на локтях; простыня съехала, обнажив красивые полные груди. «Верхняя часть тела, — продолжал бесстрастно вещать доктор Ванс, — отвечает на сексуальное возбуждение розоватыми пятнышками; соски примерно на четверть дюйма выдаются вперед». С полуоткрытых губ женщины сорвался умоляющий крик. Она уже кричала не переставая, в убыстряющемся ритме.

Пол отвернулся. Ивен Хендершот смотрел на него обескураживающе нежным взглядом.

Глава 7

Встав на цыпочки, Орландо поправил капюшон на голове у хозяина. В тени капюшона лицо Хендершота приобрело угрюмое выражение — ни дать ни взять Мефистофель, пожираемый изнутри дьявольским огнем. Балахон был из темно-коричневой шерсти и доставал до пола. Зеркало явственно отразило его старания довести образ до совершенства — во всех подробностях. Один раз он заметил погрешность и поднял палец; Орландо незамедлительно навел порядок.

Наконец Хендершот удовлетворенно улыбнулся.

— Ну, Орландо, как тебе сегодняшний гость?

— Приятный молодой человек.

— Наивность младенца с только что перерезанной пуповиной. В то же время — богатый внутренний мир. Нераскрытые возможности — даже неосознанный вкус к необычному. Пожалуй, им стоит заняться.

— Да, сэр.

Временами, глядя на Пола, Хендершот сравнивал его со статуэткой из слоновой кости. Гладкие безбородые щеки, незамутненные голубые глаза, прямые и простодушные. Как две чаши, нетерпеливо ждущие, чтобы их наполнили. Какая жалость, что этот тип красоты — самый недолговечный!

— Полагаете, он… созрел? — спросил Орландо.

— Был момент, когда в его глазах мелькнула догадка, но он ее тотчас отбросил. Нет, он далеко не созрел. Тем интереснее.

— Если мне будет позволено высказать свое мнение…

— Высказывай.

— Он вам не пара, сэр.

— Спасибо, Орландо. Но как знать? В настоящее время сердце молодого человека бьется вдвое чаще, а под конец оно его задушит.

Кивнув Орландо, Хендершот вышел из комнаты и направился на третий этаж, где была всего одна большая комната с гамаком, простым деревянным стулом и грубо сколоченным деревянным столом, на котором стоял глиняный кувшин с водой. Сюда он обычно удалялся для чтения и размышлений. На стуле ждал объемистый служебник Клавдия. Хендершоту доставляло несказанное удовольствие перечитывать последнюю запись Клавдия об искоренении язычества. Он перелистал книгу, принюхался к тонкому аромату, идущему от хрупких, истончившихся страниц, а потом закрыл ее, чтобы насладиться прикосновением слегка влажной ладони к экзотического вида обложке. И наконец услышал призрачное пение, неземную полифонию голосов, поступающую в его убежище из скрытого источника. Орландо не подвел. Обычно тонкая гармония монотонных песнопений действовала на Хендершота успокаивающе.

Но сегодня ни книга, ни исполняемые монахами псалмы не усмирили нервы, а лишь обострили воспоминания. Голубые глаза и почти юношеская стройность Пола внушили ему желание завладеть чем-то большим, нежели эти зримые приметы. Обычное обольщение сводилось к мимолетному слиянию тел, неистовым сумбурным содроганиям, после которых объект похоти превращался для Хендершота в ничто. Настоящая страсть есть форма существования духа! Все элементы раздельных сущностей — включая плоть — должны сойтись воедино. Восходя на голгофу физической любви, плоть обретает высшую духовность.

А пока то, что ныне существует в виде предзнаменований, не стало явью, ему суждено жить ожиданием. Жизнь продолжается; нужно призвать на помощь все свое терпение. Пусть молодой огонь, полыхающий в Поле, его открытость для новых ощущений витают перед ним призрачной иллюзией свежести, незапятнанным идеалом, питающим его грезы…

Ему исполнилось пятьдесят — столько же было его отцу, когда он был насильственно вырван из жизни. Ивен помнил его весьма смутно: ведь ему тогда было восемь лет. Образ отца ассоциировался для него с определенными запахами (табака, одеколона, мускуса), звуками (громоподобные взрывы хохота, тяжелые шаги на лестнице), присутствием рядом чего-то огромного (однако элегантного) и с болезненными ощущениями — когда его так крепко обнимали, что хрустели ребра, подбрасывали так высоко, что у него появлялась уверенность, что он упадет и разобьется, или пороли кожаным ремнем по нежной заднице.

Когда однажды мартовским утром пришло роковое известие, он воспринял его со смешанным чувством. Хотя на небе светило солнце, было холодно даже для Парижа; мать, кутаясь в шубу, сидела на террасе и пила кофе. Она была одна, хотя еще недавно с ней кто-то был. Ивена разбудил гул голосов, но, возмущенный, он оставался в постели и не спешил звать горничную, чтобы принесла завтрак. Он был сыт возмущением.

Наконец, когда все стихло, он в халате и тапочках спустился вниз. Никого не было. Обычно в этот час в гостиной или столовой суетились слуги. Мать сидела на террасе, не замечая его; пришлось открыть балконную дверь и выйти туда. Это еще больше рассердило Ивена: он был одет не для улицы.

У матери был больной вид. Щеки покрылись пятнами; в остекленевших глазах появилось затравленное выражение.

— Ивен! Бедняжечка мой! — воскликнула она и прижала его к груди. Он уловил запах и понял, почему до нее не доходит, что ему холодно. То был запах грога, которым мать часто начинала день.

— Бедный, мой бедный Ивен! Твой папа ушел от нас.

— Куда?

Лицо матери свела судорога.

— Нам остается молиться о его душе.

Прошло немало лет, прежде чем Ивен узнал, как умер его отец. В этом была какая-то закономерность. Отец был известным донжуаном, подверженным диким эротическим порывам, которым он мог противиться не более, чем лампочка, вспыхивающая, когда щелкают выключателем. Он любил всех женщин, независимо от типа лица, комплекции и темперамента, и чувствовал неодолимую потребность совокупляться с ними. Его застиг на месте преступления разъяренный соперник, явившийся, чтобы кровью смыть бесчестье. И он застрелил этого пятидесятилетнего мужчину с приличным доходом и богатырским здоровьем; застрелил на глазах у женщины, которая ползала у него в ногах и молила о пощаде. Возможно, мольбы этой изменницы и возымели бы действие, но ее нагота оказалась красноречивее слов. Разделавшись с отцом Ивена, покинутый любовник сам свел счеты с жизнью. Несчастная женщина осталась в чем мать родила, наедине с двумя трупами и в преддверии грандиозного скандала.

Вскоре скончалась мать Ивена. Погибла, катаясь с горы на санях. На крутом спуске сани перевернулись, и ей размозжило красивую глупую голову. Ивена отдали в строгие руки тетки — фанатично верующей старой девы, а та в свою очередь благополучно сплавила его иезуитам.

Снизу, из лестничного колодца, до него смутно донеслись какие-то звуки. В дверь постучали. Верный Орландо заторопился вниз по лестнице. Это, должно быть, Шейла.

Ивен Хендершот улегся в гамак и, вытянувшись во весь рост, поправил балахон. Нужно приготовиться. Чувственность зависит главным образом от подготовки. Он сознательно вызвал в воображении предстоящую сцену, предвосхищая ее грубое неистовство и приспосабливая его к своему темпераменту. Это был верный способ восторжествовать над грубой физиологией, поднять переживание до уровня эстетического наслаждения.

В отношениях с женщинами элементарное влечение часто пасовало перед некоторыми действительно безобразными моментами. В любви женщины были слишком натуралистичны. А с другой стороны — Шейла. Рядом с ее экзотической красотой все остальные казались бесцветными, чуть ли не бесполыми. Она была столь идеально создана для наслаждения, что это затушевывало изначально присущую акту пошлость. Она также отличалась восхитительной ненасытностью, неуемной готовностью к экспериментам и риску, варварским пылом. Все это Ивен Хендершот, который уже не мог похвастаться юношеской неутомимостью, находил в высшей степени уместным. Вдвоем они претворили в жизнь все варианты, предлагаемые оккультизмом и эксцентричностью, астрологией, колдовством и менее известными видами мистики; проверили на практике все, что заставляло забыть о преходящем характере блаженства. Шейла вкладывала в любовный акт всю свою страстную энергию, всю изобретательность ради полнейшей реализации каждой эротической фантазии.

— Ты здесь? — спросил он, не открывая глаз.

— Конечно, — ответил голос, исполненный вожделения и в то же время детской застенчивости.

Хендершот открыл глаза. Гамак просел: Шейла опустилась рядом. Ее неправдоподобно зеленые глаза блестели.

— Во что бы тебе хотелось поиграть?

— Оставляю за тобой право выбора.

— Сегодня тебе не идет быть монахом.

— Костюм не имеет значения. Его можно сменить.

— И гамак. В прошлый раз мне было больно.

— Небольшая порция боли увеличивает наслаждение.

— Если мне предстоит изведать боль, я предпочла бы другой способ.

— Например?

— Что-нибудь придумаю.

Он предоставил ей инициативу и завороженно следил за ее действиями. Этой ночью они станут нимфой и деревом, козленком и девушкой, глядящей в пруд, или охотником, пронзающим свою добычу. Мешанина образов.

Шейла вошла в комнату, словно на крыльях летучей мыши, легко ступая и поднимая ноги на высоких каблуках, имитируя полет. Склонила к нему свой роскошный бюст. Он притворился спящим и сквозь незаметную щелочку между ресницами наблюдал за тем, как она медленно, словно крылья ночного создания, воздевает свои волшебные руки. Потом она вдруг резко нагнулась и укусила его в шею (наверняка останутся крохотные ранки), а затем стала ласкать его тело чуткими, почти неосязаемыми пальцами. Она вновь приподнялась — словно взмыла над ним в темноте. Ему удалось мысленно отвлечься от ее действий, но какая-то подсознательная часть его существа продолжала наслаждаться агонией. Он все более погружался в себя, в то время как ее ласки становились все интенсивнее. Каждое новое ощущение оказалось заключенным в драгоценную оправу и обрело законченность. Ее тело затрепетало, покрылось испариной. В последние исступленные мгновения Хендершот присоединился к ней; в мозгу рождались уже не образы, а яркие разноцветные вспышки. Он был одновременно проекционным фонарем и экраном. Наконец Шейла с хриплым булькающим звуком рухнула на него.

Грандиозное действо!

Он наблюдал за ее отточенными, грациозными движениями, пока она бродила по комнате босиком. Любовался идеально гладкой, без малейшего изъяна, алебастровой кожей. Так же совершенно было все ее тело, хотя он знал; в детстве она страдала небольшой косолапостью, пришлось делать операцию. Вот почему она питала слабость к дорогой обуви, битком набивая ею гардеробную.

Шейла почти закончила одеваться. Хендершот вставил сигарету в серебряный мундштук и закурил, продолжая следить за нею с настороженным вниманием подстерегающей добычу хищной ящерицы. В уголках губ обозначились морщины.

— Знаешь такого парня — Пола Джерсбаха?

— Твоего нового автора? Он был на студии во время моего представления. Красивый молодой человек. Он тебя интересует?

— Да.

— Не давай Тому Фаллону поводов для ревности.

— Том не в счет.

Она немного подумала.

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. Не думаю, что он простил тебе меня. И уж тем более не простит другого мужчину.

— На голой физиологии далеко не уедешь. А Тому больше нечего предложить. Джерсбах напомнил мне одного молодого матроса. Дождливым вечером я подвез его на своей машине. Оказалось, что он в отпуске: служил на авианосце во Вьетнаме. Я убедил его не возвращаться на корабль, достал фальшивый паспорт, дал работу.

— А дальше?

— Обольстить его оказалось непросто. Он долго сопротивлялся искушению. Это был подлинный триумф техники. Торжество зрелости над молодостью. Опыта над наивностью. Я понял, что он мой, когда он начал странно себя вести. Отказывался выполнять домашние обязанности. Целыми днями слонялся по комнате, слушая меланхоличную музыку и перечитывая книги из моей коллекции.

— Что с ним случилось?

— В конце концов он стал невыносим. Однажды утром я взглянул на его пустое, голодное лицо и понял, что с меня довольно. Дал ему денег и выставил за дверь. Потом до меня дошли слухи, будто он на Ростоке, занимается контрабандой наркотиков.

— Фу, какая гадость. Что от меня требуется в связи с Джерсбахом?

— У него сейчас период религиозного похмелья. И потом, он хронический гетеросексуал.

— Меня еще никто не называл лекарством от гетеросексуальности.

— И тем не менее, ты можешь им стать. Юный Джерсбах застрял на низшем уровне чувственности. Ему не найти лучшего учителя.

— Не вижу связи между моим предполагаемым романом с этим парнем и его капитуляцией перед тобой.

— Чтобы увидеть эту связь, Шейла, требуется понимание человеческих эмоций во всей их полноте и сложности. Видишь ли, когда ты его бросишь, ему останется только один путь, одна форма любви, а именно тот, на который ступали философы и аристократы. Ты — последняя, жизненно необходимая стадия, через которую он должен пройти. Я буду ревновать к тебе, как к свидетелю его перерождения. Само собой, я предпочел бы проделать это сам, но не смею приблизиться к нему, пока он не достигнет нового уровня зрелости.

— Ничего не получится.

— Сделай, как я прошу.

— Какая моя выгода?

— Он тебе понравится. Он чист. А невинный мужчина — небо и земля по сравнению с невинной женщиной.

— Не мой тип.

— Сделай это ради любви ко мне.

— Не смеши.

— Великолепный шанс исследовать потаенные уголки незапятнанной души и обнажить коренящиеся в ней пороки. Шейла, ты выведешь Пола Джерсбаха из замкнутого круга. Потом он сможет исследовать бездны греха до конца жизни.

— Меня это не вдохновляет. Откровенно говоря, посоветовала бы тебе найти более достойный объект приложения сил.

— Я настаиваю.

— Звучит почти как угроза.

— Почему «почти»?

Она побледнела.

— Никто не волен изменить прошлое, дорогая Шейла. А ты позволила себе излишнюю откровенность.

— Ты не посмеешь.

— Посмею — если ты откажешься выполнить мою просьбу.

— Ты… ты… подонок!

— Неужто такая большая дружба не стоит маленького одолжения?

Глава 8

Одетый в небесно-голубые брюки и желтую рубашку, Фрэнк Мердок готовился снимать сцену суда над Фриной, обвиненной в совращении афинского юноши. Сцена снималась вне очереди, вместе с другой, также требующей участия статистов: это давало возможность заплатить им за один съемочный день вместо двух. В павильоне воздвигли декорации: амфитеатр, окруженный колоннами из папье-маше.

Мердок обсуждал мизансцену с актером, игравшим защитника Фрины, Гиперида. В дискуссии участвовал также оператор. Им удалось быстро договориться о том, как разместить героев и дать зрителю почувствовать растущую уверенность Гиперида в том, что судьи признают его клиентку виновной. Это подготовит зрителя к эксцентричному маневру Гиперида, который надоумит Фрину сбросить одежды и выставить на всеобщее обозрение свое дивное тело. Судьи решат, что подобная красота — не иначе как дар небес, и оправдают Фрину.

— Обнаженная натура крупным планом? — уточнил оператор.

— Естественно.

Еще полчаса пришлось убить на то, чтобы добиться требуемого освещения. Площадка оказалась больше, чем во время предыдущих съемок, и требовала дополнительных юпитеров.

Декорации были совсем как настоящие. Когда все было готово, Мердок на одном дыхании отснял эпизод, включивший в себя речь кровожадного обвинителя, возрастающую тревогу Гиперида и кульминационный момент раздевания Фрины.

Пол сидел сбоку, наблюдая за съемкой. Его пригласили на случай, если Фрэнк Мердок вдруг потребует незначительных изменений в диалогах. Перед ним стоял маленький монитор, воспроизводящий все, что находилось в поле зрения камеры. И когда Шейла Томкинс в роли Фрины сбросила свой хитон, ее совершенное тело с изумительными линиями и выпуклостями показалось ему изваянным из белоснежного мрамора. Длинные темные волосы облаком тончайшего шелка опускались на белые плечи и литые груди. Пол сидел будто в трансе, не в силах оторвать взгляд от легкого колыхания этих дивных полушарий с выступающими вперед розовыми оконечностями. Воплощенная в Шейле, Фрина перестала быть абстрактной фигурой из прошлого, давно обратившейся в пыль: она перенеслась в настоящее во всем загадочном великолепии своих чар.

Прокрутив пленку на мониторе, Мердок подошел к Полу.

— Ну как?

— Впечатляет.

— Сделаю еще один дубль — для подстраховки.

Он потратил два часа, снимая эпизод во всевозможных ракурсах. И все время просил Пола вносить мельчайшие изменения в сценарий, чтобы добиться более глубокого проникновения в характеры и мотивы персонажей. Наблюдая за Мердоком — как он задумывался, что-то пересматривал, по-новому расставлял актеров, — было легко понять, почему он в свое время занимал высокое место на кинематографическом Олимпе. Но Пол видел и растущее недовольство съемочной группы. Люди не привыкли так выкладываться.

Один раз Мердок прервал съемку и заставил всех долго недоуменно ждать, пока он нервно вышагивал взад-вперед немного поодаль. Пол приготовился вносить коррективы. Однако, вернувшись на съемочную площадку, Мердок занял свое место позади камеры и скомандовал: «Новый дубль!», не объяснив, что его не устроило в прошлый раз.

Постепенно Пол начал понимать. Мердок мог щеголять цинизмом на первоначальном этапе — даже на стадии подготовки режиссерского сценария, который все еще был чем-то условным, вымышленным. Но когда дело дошло непосредственно до съемок, с настоящим оборудованием и живыми актерами, цинизм столкнулся с суровой реальностью. Конечно, высокий профессионализм предполагал отстраненность, но порнография не была для Мердока призванием. Поставленный перед необходимостью принимать входящие в его компетенцию решения, он не нашел в себе сил заглушить требования личной и профессиональной совести.

Должно быть, кто-то позвонил в офис и пожаловался. Подняв голову от сценария, куда он по требованию Мердока внес кое-какие поправки, Пол увидел Тома Фаллона, пробирающегося сквозь путаницу кабелей.

— Что здесь, черт побери, происходит? — рявкнул Фаллон, не доходя нескольких футов до Мердока, сидевшего в своем парусиновом кресле режиссера. — Угробили целый съемочный день и на полдня отстали от графика. Чьи, интересно, денежки вы вздумали пускать на ветер?

— Все под контролем, — жестко ответил Мердок. — У меня своя манера работать.

— Лучше шевелите задницей и работайте в моей манере! Это не Голливуд. Здесь вам никто не позволит щелкать по дюжине дублей, чтобы потом в монтажной выбрать лучшие куски. Тоже мне муки творчества! Вчерашний день! Кто не приспособился к новым требованиям, сегодня живет на государственное пособие и строчит мемуары: «Как я оказался не у дел».

Все притихли, словно приняв предупреждение на свой счет.

— Потерпите, — миролюбиво промолвил Мердок. — Вначале всегда требуется больше времени.

— Время — деньги!

— Хотите иметь качество — не мешайте работать. Я не могу буквально переносить сценарий на площадку, как через кальку.

Фаллон кипел от негодования.

— Знаете, Мердок, в чем ваша беда? Душой вы все еще со старым поколением. А ведь и у них, если на то пошло, хватало дерьма. Мы тут работаем, а не прохлаждаемся, расписывая каждому встречному-поперечному, какие мы гениальные.

Пришла очередь Мердока нанести ответный удар — сильный и смелый. Дать взвешенный, хорошо аргументированный ответ на нападки шефа. «Ну же, давай!» — мысленно внушал Пол режиссеру.

Тот сказал:

— Уверен, вам понравится результат. Но я постараюсь ускорить работу.

— Девять дней, — прорычал Фаллон. — И точка.

Он повторил свое условие оператору, добавив:

— Имея дело с дерьмом, не будешь пахнуть розой. Зарубите это на носу!

Некоторое время после ухода Фаллона Мердок вел себя так, словно его стукнули пыльным мешком по голове. Он был не в состоянии дать ни одного толкового указания, и оператор стал сам решать, куда поставить камеру, даже осадил Мердока в каком-то мелком споре: «Это — не архитектурный проект с приложениями. Вы сами одобрили сценарий!» Наконец Мердок махнул рукой:

— Снимайте. Больше — никаких изменений.

Тем временем на съемочной площадке дала себя знать запоздалая реакция. В одной сцене, требующей точного расчета времени, актриса не сразу выполнила указание Мердока. Он посмотрел на нее, издал полузадушенный звук и ринулся через весь павильон в свой кабинет. При этом он чуть не опрокинул походный стул, на котором сидела ассистентка. Выждав полчаса, оператор объявил конец съемки. Через пару минут в павильоне не осталось ни души.

На следующее утро, явившись на съемочную площадку, Мердок вел себя так, будто ничего не случилось. Однако чувствовалось, что он внял предостережению Фаллона. Каждый эпизод был снят с первого или, на худой случай, со второго раза, и Пола ни разу не попросили что-либо изменить в сценарии. Во время перерыва на обед весь съемочный коллектив собрался за длинным столом прямо в павильоне. Там уже ждали блюда с копченой колбасой, красным перцем, хлебом и сыром, вазы с фруктами, пирожными и пончиками. Профсоюзные правила запрещали работать более шести часов без перерыва на обед. Руководство решило, что дешевле кормить всех прямо на студии, чем терять время на беготню по ресторанам.

Пол стоял в очереди впереди Мердока и случайно подслушал отрывок его разговора с плотником. Режиссер потребовал убрать одну стену, чтобы там можно было в следующем эпизоде установить камеру. Плотник сказал: предполагалось, что стена будет стационарной. Мердок сразу согласился.

Позднее Пол подошел к нему.

— Мистер Мердок, я хотел бы вам кое-что сказать.

— Зовите меня Фрэнком.

— По-моему, вам не стоит так уж сильно беспокоиться из-за Тома Фаллона. Если «История» будет пользоваться успехом, никто не посмеет усомниться в ваших методах.

Мердок слабо улыбнулся.

— Почему бы нам не перекусить в моем кабинете? Там удобнее разговаривать.

Кабинет оказался клетушкой, в которой сразу же бросалась в глаза громадная пробковая доска объявлений с приколотыми к ней иллюстрациями и набросками древнегреческих костюмов.

Письменный стол был завален журналами, книгами и другим справочным материалом, которым Мердок пользовался в работе с художником по костюмам, парикмахером и гримером, стараясь, насколько позволяла смета, максимально воспроизвести образ эпохи.

— Все это больше не понадобится, — сказал Мердок, откупоривая бутылку «Джека Дэниелса». — Фаллон ясно дал понять. Никакой борьбы за качество. Verboten[2].— Он в два глотка опорожнил свой стакан и налил еще. — В лучшие времена я брал продюсеров на пушку следующим заявлением: «Это мой последний фильм. Если так дальше пойдет, бросаю к чертям это дурацкое занятие — только вы меня и видели!» Но в один прекрасный день я понял, что мне некуда уходить. Так что, если сегодня нужно приспосабливаться, я буду это делать.

— Здесь никто, кроме вас, не умеет ставить фильмы.

— Похоже, мистер Фаллон другого мнения. Я не рассказывал о его утреннем звонке? Ни слова о вчерашней сцене. Он просто довел до моего сведения, что второй фильм не будет посвящен Петронию, как планировалось.

— А чему же?

— Библии.

— Это шутка?

— Ветхий и Новый завет. Фаллон говорит, этот фильм будет состоять из шести или семи порнографических эпизодов из Священного писания.

— Ищет неприятностей на свою голову.

— Я не мог так ответить — после вчерашней стычки. Зачем искушать судьбу? Считается, что порнографический эпизод на тему Библии вызовет споры, а это благоприятно отразится на прибыли.

Пол почувствовал, каково было Мердоку это перенести.

— Мы задеваем чувства многих людей.

Мердок кивнул.

— Ничего не могу поделать. Это уже не моя, а ваша проблема. К двадцатому у меня должен быть готовый сценарий. Если не ошибаюсь, Сиранни уже начал разрабатывать сюжетную композицию. Говорит, там полно подходящего материала.

В памяти замелькали эпизоды: Иуда и Фамарь; история иерихонской блудницы Раав; отрывок из второй книги Самуила, где девушку насилует ее брат, и еще один — из Книги притчей Соломоновых, о жене, которая, чуть только муж за порог, бежала соблазнять молодых людей. И, разумеется, Песнь Песней Соломона, чьи сверхэротические образы могли бы заставить покраснеть современных писателей. Да, материала более чем достаточно.

Пол поморщился.

— Эд — добрый католик. Что скажет его духовный пастырь?

— Заставит пару раз произнести «Аве Мария!» да покаяться — и вернет ему свою благосклонность. Кто сказал, что добрый католик должен умирать с голоду, доказывая свое рвение?

— Порнофильмы на библейские сюжеты — не самая удачная затея. Это просто глупо.

— Не принимайте близко к сердцу. Вы идете сегодня на коктейль к Рэндам?

— Да.

— Я тоже приглашен, но вряд ли пойду. Там будет Фаллон. Попробуйте его образумить.

— Так я и сделаю.

Интересно, подумал Пол, причастен ли Ивен Хендершот к этой затее с Библией? Его размышления были полны горечи.

Приглашение на коктейль к Рэндам ознаменовало собой его восхождение в качестве новой звезды. Эда Сиранни не пригласили, и вообще никого из сценаристов.

Пол приехал к Рэндам в половине седьмого. В приглашении было указано: с шести до девяти, и ему одинаково не хотелось явиться слишком рано или опоздать. Дверь оказалась полуоткрытой; из прихожей доносилась музыка. Обстановка в гостиной была дорогой, но комната почти не отличалась от всякой другой современной гостиной. На стенах красовались в красивых рамах гравюры Брака, Пикассо и Куниеси. Гостей было человек тридцать. Вошла горничная с напитками и легкими закусками на подносе.

Сквозь толпу к Полу протиснулся Макс Рэнд. Его могучий торс был искусно закамуфлирован серым свитером-водолазкой и двубортным пиджаком с медными пуговицами. Он усиленно отгонял от себя сигаретный дым, с которым не успевал справляться кондиционер.

— Привет, Пол. Обойдемся без представлений. Что будешь пить?

Он сделал знак горничной. Пол выбрал водку.

— Симпатичная вечеринка.

Над верхней губой Макса Рэнда выступили бисеринки пота. Прежде чем горничная успела унести поднос, он схватил несколько копченых устриц и крекеров.

— Сплошь интересные люди. Тебе должно понравиться. Видишь того бородатого парня? Это Руссоф.

Пол посмотрел через всю комнату — туда, где черноволосый бородач в бархатном смокинге приближался к группе молодых людей. Руссоф был художником-авангардистом, о котором неделю назад была хвалебная статья в журнале «Тайм».

— Здесь, на стенах, есть и его работы, — поведал Макс, жадно грызя крекер. — Вон, рядом с Куниеси. Жена недавно купила.

Пол подошел поближе, чтобы разглядеть три наложенных друг на друга разноцветных треугольника. К нему подошел молодой человек с напряженным лицом.

— Это — настоящий шедевр. Что в искусстве главное? Отбор. Руссоф знает, что оставить за пределами картины.

— Он оставил порядочно, — сказал Пол и вдруг заметил в дверях Шейлу. Одну. Каждым своим движением она словно бросала вызов. Выставляла себя напоказ и в то же время не была вульгарной. Ее сексуальная бравада таила в себе загадку.

Вокруг нее тотчас образовалась толпа поклонников. Но не успел Пол сделать шаг в том же направлении, как был перехвачен симпатичной девушкой, которая попросила принести ей выпить.

Возвращаясь с напитком, он отметил высокую, пропорциональную фигуру девушки и всю ее строгую красоту и пожалел, что ей не хватает соблазнительности Шейлы. Мимо, потея и отдуваясь, протопал Макс Рэнд.

— Бедняга, — сказала девушка. — Его жена Дороти спит со всем Нью-Йорком. И все это знают, кроме Макса. Ужас, правда? Но что он может поделать? Если они разведутся, кто на него польстится?

И она захихикала. Тем временем Пол краешком глаза поймал знакомую фигуру.

— Мистер Фаллон!

Тот обернулся.

Пол заранее приготовил аргументы к предстоящему спору.

— Хотелось бы поговорить о следующем фильме «Истории».

— Траханье в чистом виде — пройденный этап, — заявил Фаллон. — Аудитория сыта по горло. Нагота, адюльтер — это все вчерашний день. Нужно двигаться дальше.

— Вряд ли вы найдете в Библии то, что ищете.

— В Библии? Мне показалось, вы упомянули «следующий фильм». О Библии у нас болела голова на прошлой неделе. Эд Сиранни уже работает над сценарием.

— Сама идея использовать Библию… Стоит ли проявлять неуважение к вере?

— Мы только переносим на экран то, что там написано.

— Я не могу согласиться…

Фаллон слегка хлопнул его по плечу.

— Всегда соглашайтесь с теми, кто вам платит. Сбережете нервные клетки.

— Я думал, мы могли бы обсудить…

— Нечего обсуждать, — уронил Фаллон и поспешил туда, где мелькнула тучная фигура Макса Рэнда.

Пол растерялся. На память пришел его простой, богобоязненный отец, находивший в Библии утешение. Сам Пол относился к религии как к безобидному мошенничеству, устаревшей легенде, но отец нашел для себя в этой китоподобной книге сокрытую, точно амбра, истину.

Шейла по-прежнему со скучающим видом стояла в дверях и, похоже, совсем не слушала двоих мужчин, которые обращались к ней по очереди. Ее нетерпеливый взгляд скользнул по комнате и остановился на Поле.

Когда он подошел, один из мужчин, в зеленом свитере, говорил:

— Знаете миф о Леде и Лебеде? Так вот, я уже три года бьюсь над художественным воспроизведением лебединого крыла. Одного-единственного. Но столь совершенного, что не нужно будет ни Леды, ни чего-то там еще. Один взгляд — и вам ясен смысл легенды.

— Вы — Пол Джерсбах? — спросила Шейла. — Я как раз хотела с вами поговорить.

Они отошли от двери — и от ее поклонников.

— Как вы догадались, я собиралась улизнуть.

Вблизи она оказалась еще красивее. Глаза из-под густых черных ресниц сверкали изумрудным огнем.

— От Леды и Лебедя?

Она раздвинула губы в улыбке.

— Тот, другой — еще хуже. Выдумал новый искусственный язык и свято верит, что отныне все будут учить этот язык, а поэты — писать на нем стихи.

— Где только Макс Рэнд берет таких дебилов?

— Дороти питает слабость к «творческой интеллигенции».

— Где она? Я так и не познакомился.

— Здесь где-нибудь. Вы ничего не потеряли. Она жуткая зануда. Единственное, почему я пришла, — Дороти обещала пригласить киношников. Но я никого не вижу.

Глядя на ее элегантную фигуру в шитом на заказ пиджаке и атласных брюках, Пол вспоминал Шейлу без одежды. Должно быть, она догадалась, потому что подарила ему отнюдь не оскорбленный взгляд женщины, привыкшей к тому, что ею любуются.

— На днях мы говорили о вас с Ивеном Хендершотом.

— Вот как?

— Он пригласил вас поужинать. Что вы о нем думаете?

— У нас была всего одна встреча.

— Вполне достаточно, чтобы составить мнение. Он вам понравился или нет? Не бойтесь, не передам.

— Ему не откажешь в своеобразии.

— Вы, конечно, знаете о наших отношениях? Посмотрите, что он мне подарил.

Она показала свое запястье в кольце полыхающих белоголубых бриллиантов.

— Дорогая вещь.

— По-вашему, я не стою?

— Конечно, стоите.

— Вы удивлены?

— Он староват для вас.

— Ивену пятьдесят. Мне двадцать шесть. — Шейла с удовольствием повертела браслет. — Единственное, что делает жизнь сносной, это когда получаешь то, что хочешь. Говорят, будто не все продается и покупается. Однако все самое лучшее стоит денег. Ивен находит вас обаятельным.

— Серьезно?

— Лично для меня это ничего не значит. Сыта по горло обаятельными мужчинами. Потом всякий раз убеждаешься, что, кроме обаяния, у них ничего нет. Мир полон пустых смокингов. Ивен — единственный, кто не надоел мне через несколько недель.

Пол почувствовал укол ревности. И неожиданно для себя выпалил:

— Поужинаете со мной?

— Нет. Не думаю. Я еду домой — отсыпаться. Завтра в полседьмого утра нужно быть на студии.

— Как-нибудь в другой раз?

Она устремила на него загадочный взгляд изумрудных глаз.

— Пока не знаю. Как вы по части ловли такси?

— Крупный специалист.

— Тогда можете отвезти меня домой, если хотите.

Уходя вместе с Шейлой от Рэндов, Пол чувствовал на себе завистливые взгляды остальных гостей. Он уже был готов поверить в успех.

Однако она простилась с ним возле многоквартирного дома на Парк-авеню, и пришлось ему в десять часов вечера изнывать от скуки в своей убогой меблирашке, терзаясь сожалениями о том, что могло бы быть.

Он сел за письменный стол и начал листать Библию. В самом деле, материала более чем достаточно. Только ханжа или чистоплюй станет это отрицать. Но разве действовать по совести — значит проявлять чистоплюйство? Вечный вопрос: «Чего ты все-таки хочешь?» Похоже, ему хочется всего сразу: творить, приносить пользу, снискать богатство, власть, уважение, любить одну женщину и иметь про запас других — и, в довершение всего, не поступаться добродетелью.

По-прежнему находясь во власти противоречивых эмоций, он постучался в дверь Салли Горовиц.

Полчаса спустя он лежал на полосатом как зебра диване, восхищенно любуясь ее зрелыми формами. Она стояла перед ним в шелковой комбинации, с розовыми бабочками по бледно-зеленому полю. Он привлек ее к себе и погладил по спине. Ее отвердевшие соски уперлись ему в грудь. Он разомкнул губы; Салли пробежалась язычком по внутренней стороне его рта. И рухнула на диван рядом с ним. Он стащил с нее комбинацию — последний оплот сопротивления.

— Пожалуйста, — простонала она, — не сразу…

Он погладил ее груди. Мягко, но настойчиво раздвинул ноги. И испытал острое блаженство, пронзив ее. В то же время он сознавал: за свершением последует пустота. Он пригвоздил Салли к дивану и в убыстряющемся темпе начал совершать сильные толчки. Она громко стонала, вряд ли сознавая, что делает.

Потом она заскулила, заахала, яростно сжала его в объятиях.

— Еще!.. Сейчас!.. Ох!.. О-о-о!..

Она с такой жадностью облизала свои губы, словно они были намазаны медом. Руками она стиснула его ягодицы. Он неистово задвигался внутри нее.

По всему телу Салли — от головы до пят — прошла судорога.

— Господи Иисусе!

Вернувшись к себе, Пол достал из ящика бюро общую тетрадь — дневник, в который он начал записывать все, что имело отношение к «Конфиденциальным кассетам» и могло пригодиться для цикла статей, которые он обещал написать для синдиката Притчетта. Пора бы уже начать. Публикация статей ознаменует его разрыв с Фаллоном, Хендершотом и всей этой развращенной кликой, положит конец позорному этапу его карьеры.

Он снял крышку с портативной пишущей машинки, вставил в каретку чистый лист бумаги и полчаса неподвижно сидел, думая, с чего начать.

Когда часы пробили полночь, с его губ сорвался стон:

— Шейла!..

Глава 9

С годами Шейла усвоила: все мужчины — скоты. Иногда она задавалась вопросом: может, причиной того, что с ней случилось, послужила ее неспособность воздвигнуть надежный барьер между собой и воспоминаниями о роковых событиях прошлого? Уже в ранней юности она существовала в призрачном мире полунаслаждения-полумуки, в окружении страшных фантомов. Мать с отцом жили как скорпион с тарантулом в банке: каждый подозревал другого в желании с ним разделаться. Шейла решила, что это и есть суть отношений между мужчиной и женщиной.

Первым, кого она действительно возненавидела, был Бен, хозяин фермы, куда ее, в тринадцатилетнем возрасте, отправили на летние каникулы. Мать с отцом решили, что там, подальше от одноклассников, ей будет лучше. Ее косолапость требовала специальной обуви, а на ферме некому было пялить на нее глаза.

Бен был неразговорчивым субъектом сорока лет от роду. Он вечно ходил в комбинезоне; от него пахло лошадьми, сеном и кожей. Ей нравилось нюхать его седло. Узнав, что восемь лет назад его бросила жена и забрала обоих детей, она всю ночь проплакала в подушку. Почему замечательным мужчинам, как правило, достаются никудышные женщины? Будь она старше, стала бы ему хорошей женой. А так ей оставалось только следовать за ним как тень и молча наблюдать, как он выполняет свои обязанности. Она старалась не путаться у него под ногами: вдруг он рассердится?

Прошло немного времени, и Бен стал сам заговаривать с ней. Рассказал о своем участии во второй мировой войне. Показал фотографию, на которой он был в военной форме, с широко расставленными ногами и в фуражке цвета хаки, щегольски сдвинутой набекрень. Она с трудом узнала его. А сравнив прежнего Бена с настоящим, решила, что настоящий нравится ей куда больше. Он признался, что в молодости «заставил немало баб попрыгать на сковородке». Шейла не поняла смысл этого выражения, но немного испугалась.

Однажды после обеда Бен занимался обычным делом: подхватывал вилами охапки сена и сваливал в кузов подогнанного к сеновалу грузовика. Шейла сидела тут же, теребя соломинку. На нее снизошел абсолютный покой. Бен, обливаясь потом (было очень жарко), время от времени останавливался взглянуть на нее. Она улыбалась; он возвращался к своей работе. Паузы становились все длиннее, и наконец наступил момент, когда он не улыбнулся в ответ. Пожалуй, она что-то заподозрила (все юные девушки в душе на тысячу лет старше). Бен шагнул к ней и, схватив за руку, рывком заставил встать. Потом он грубо привлек ее к себе. К запаху пота примешался другой — густой специфический мужской запах.

— Маленькая сучка, — беззлобно произнес он. — Знаю, что тебе нужно!

Шейла так удивилась, что не успела и пикнуть, как его алчные губы смяли ее нежный рот. Все, что за этим последовало, она восприняла как что-то нереальное, виденное в кошмарном сне — хотя в памяти и запечатлелись вид сеновала, послеобеденное марево, устланный соломой пол и то, как соломинки впились ей в спину, когда Бен навалился на нее всей своей громадной тушей. Она задыхалась под тяжестью прокаленного солнцем волосатого мужского тела. Шершавая ладонь надежно заткнула ей рот. Она отчаянно сопротивлялась, но это все-таки случилось: в нее вторглось что-то постороннее. Шейла знала, что происходит: читала в тех книгах, о которых отец говорил, что их нужно утопить в навозной яме, а мать шутила, что их пишут специально для сексуально озабоченных старых дев. Но реальность оказалась страшнее любых фантазий. После того как неравный бой был окончен, она осталась лежать на соломе безвольным окровавленным комочком.

Бен пригрозил:

— Держи язык за зубами, ясно? Проболтаешься — пожалеешь. Более чем пожалеешь.

Вскоре после каникул она обнаружила, что беременна. Мать сводила ее к врачу, а когда результаты анализов оказались положительными, сказала, что не может скрывать это от отца.

Шейла ничего не имела против того, чтобы мать была посвящена в ее тайну. Мама все понимает: не из-за своей доброты, а потому, что в молодости сама прошла через огонь, воду и медные трубы. Она была актрисой, трижды выходила замуж и до сих пор славилась острым язычком. Шейла не раз слышала шум из открытой двери спальни, где мама иногда играла в карты с приятельницами. Мамин голос звучал громче всех. От ее шуточек прочие дамы хватались за животики. Например: «Ну, Тесси, нет на тебя затычки!» Это случалось в те вечера, когда отец задерживался на работе, ужинал в ресторане или отправлялся играть в кегли с товарищами.

Шейла стояла перед ним, побагровев, точно свекла, от стыда и унижения. Мама обнимала ее за талию. Отец стал бледнее смерти.

— Ты хочешь сказать, что она ему позволила?.. Что это правда?

— Она сама призналась. И врач подтвердил — час тому назад. У нее будет ребенок.

— Кого ты вырастила? Чему научила дочь?

— Рой, — умоляющим тоном произнесла мама.

Шейла плакала. Отец с силой оторвал ее руки от лица.

— Сколько раз?

Шейла в растерянности уставилась на мать. Та продолжала заступаться за нее.

— О чем ты говоришь, Рой? Я не понимаю.

— Зато она понимает! Я просто задал вопрос. Сколько раз?

— Ничего себе вопрос! Об этом не спрашивают. Ты все-таки ее отец.

— Знаю, — сквозь зубы процедил отец. — Ты меня слышишь, дитятко? Это было не один раз?

Она нашла в себе мужество подтвердить.

— А что я говорил? — торжествующе заорал отец. Он ничего подобного не говорил, но это не имело значения. — Вот доказательство — это не было изнасилованием! Девушка, которую изнасиловали, не проделывает это снова с тем же мужчиной. Это был тот же мужчина, да?

Шейла снова кивнула. Отец продолжал кричать на мать:

— Ну так я тебе скажу! Эта дрянь не заслуживает жалости — ни вот столечко! Это твое воспитание! Она не могла научиться этому от меня или от моих родных.

— Подожди, Рой. Это наша проблема, мы должны ее решить. Что толку обвинять друг друга? Что с ней будет? Вот о чем нужно думать.

— Сама заварила — пусть расхлебывает.

— Рой, ей всего тринадцать лет!

В конце концов было решено отвезти Шейлу к врачу, их земляку и другу семьи, который несколько лет назад переехал в Уэстчестер, штат Нью-Йорк. Шейла поняла: ее ждет что-то ужасное, но не представляла, что именно. Все оказалось не так страшно, как она боялась. Врач устроил ее в больницу, а когда она проснулась на койке со свеженакрахмаленными простынями, рядом сидела мама. И доктор. Они улыбались. Все было кончено. Доктор Левин был моложе ее отца. У него были взъерошенные темно-каштановые волосы; его тихий голос действовал на Шейлу успокаивающе. Он хорошо одевался и был похож на джентльмена. Мать всегда ладила с мужчинами. Она называла доктора Ирвингом.

Они провели в Уэстчестере несколько дней, чтобы, по маминому выражению, дать Шейле «оправиться». Девушка «оправлялась» в гостиничном номере, большей частью в одиночестве. Читала комиксы и смотрела телевизор. Однажды вечером мама вернулась поздно, слегка навеселе, с растрепавшимися волосами. Некоторое время она сидела перед трюмо, поправляя прическу и посмеиваясь. Заметив, что Шейла наблюдает за ее отражением в зеркале, она спросила:

— Почему ты так смотришь, дочка?

— У тебя счастливый вид.

— Что же здесь плохого? Каждый имеет право повеселиться. Ты ведь не завидуешь?

— Нет, конечно.

Мать скривила губы.

— Знаешь что, давай повременим с возвращением домой. Задержимся еще на недельку?

— Правда? И можно будет куда-нибудь пойти? Мне очень хочется. Я уже выздоровела. Не хочу оставаться одна.

Мать медленно провела щеткой по блестящим каштановым волосам.

— Что-нибудь придумаем… Как насчет того, чтобы сходить в кино с доктором Левиным?

— Лучше вдвоем с тобой.

— Это от нас не уйдет. Но один раз сходим вместе с доктором Левиным. Он тебе очень помог. Ты должна быть благодарна.

— О, я благодарна. Он мне очень нравится!

Они посмотрели «Беглецов» с Марлоном Брандо, Анной Маньяни и Джоанной Вудворд. Доктор Левин купил Шейле пакетик воздушной кукурузы и кулек леденцов. Он сидел между ней и матерью. Фильм был «не ахти», а конец так и вовсе отвратительный. Шейла ненавидела плохие концы.

Доктору Левину и матери фильм понравился гораздо больше, особенно игра Анны Маньяни.

— Ты так же прелестна, как твоя мать, — сказал доктор Левин, выходя вместе с ними из кинотеатра. — Через пару-тройку лет станешь настоящей красавицей. Ты хотела бы стать актрисой, как мама?

— Мама не актриса.

— Была. Она и сейчас еще может вернуться на сцену, если пожелает. Ты хоть знаешь, что твоя мама — очень красивая женщина?

Шейла никогда об этом не задумывалась.

— Д-да, сэр. — И добавила из чувства лояльности: — Папа всегда это говорил.

Взрослые переглянулись.

— Конечно, — сказал доктор Левин. — У нее редкий дар очаровывать мужчин. Всех без исключения.

Он принял доброе участие в жизни всей семьи. Наезжая в город своего детства — это происходило раза два в год, — он непременно ужинал с ними. Отец дивился: что значит старая дружба! Ирвинг Левин был единственным в городе евреем, получившим высшее образование, и не пользовался особой популярностью, поэтому никто не ожидал, что он будет являться сюда с визитами. Его мать умерла, еще когда он проходил практику, и, поскольку у него больше не было родни, все думали, что после похорон они его больше не увидят. Однако он приезжал раз в полгода, останавливался в люксе местного отеля и водил молодых незамужних женщин (их было пруд пруди) в кино или на дискотеку.

Не кто иной как доктор Левин, надоумил их сделать Шейле операцию, чтобы устранить физический недостаток.

— Сейчас применяется новая технология. Операция не такая уж и сложная, успех наступает в девяносто восьми процентах. Потом даже шрамов не останется.

— У нас нет таких денег, — буркнул отец. — Мне через несколько месяцев вносить огромную сумму по закладной.

— Я мог бы одолжить. Шейла — красавица, нужно дать ей шанс.

Благодаря маминой настойчивости это удалось уладить. Шейлу оперировали в Уэстчестере; после ее выздоровления они с матерью задержались там на пару недель. За все заплатил доктор Левин. И ни разу не обратился к отцу.

— Он либо круглый идиот, — заявил как-то отец, — либо положил на девчонку глаз.

— Рой, у тебя нет никаких оснований для подобных предположений.

— Тогда какого черта он это делает?

— Он наш друг. А для Шейлы так и вообще второй отец.

— Моя дочь не нуждается во втором отце. А если бы и нуждалась, так не в жиденке из Уэстчестера.

— Как ты можешь так говорить?

— А в чем дело?

— Сам прекрасно знаешь.

— Я назвал его жидом, то есть евреем. Что, он не еврей? Спроси и узнаешь.

— Кем бы он ни был, он многого добился.

— Нечего тыкать мне в глаза твоим пархатым хахалем!

Они часто ссорились из-за денег. Рой Томкинс владел бензоколонкой, но одна из крупнейших нефтяных компаний выстроила на шоссе новую автозаправочную станцию. Позднее при ней открыли станцию техобслуживания с современным оборудованием и магазин запчастей. Дело Роя Томкинса полетело ко всем чертям. Он утратил способность разговаривать о чем-либо другом и даже пожалел Шейле денег на новую пару туфель на высоченных каблуках, выгодно подчеркивавших красоту и стройность ее исцеленных ног. Когда мать заговорила о поступлении Шейлы в университет, Рой вспылил:

— Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Три тысячи долларов в год! И за что? Чтобы из нее вышла законченная проститутка?

— Ты всегда хотел, чтобы она получила образование.

— Но не университетское. Я хоть раз произнес «университет»?

— Это подразумевалось.

— Ни черта подобного! Хватит с нее средней школы. Окончит — пусть устраивается на работу и платит за проживание и кормежку.

Когда Шейла отправилась спать, родители еще ругались. Она зажала уши уголками подушки и лежала так до тех пор, пока ее не сморил сон. А утром, когда она сошла к завтраку, отец в одиночестве допивал кофе.

— Твоя мать все еще в постели. Ей нездоровится. Возьми себе поесть.

После его ухода Шейла поднялась к матери и нашла ее стоящей у окна спальни. Она так и не ложилась. Дорогой ковер был усыпан пеплом от сигарет. Лицо матери распухло и было сплошь в кровоподтеках.

— С меня довольно, милая, — сказала она. — Я не намерена больше терпеть. Выхожу из игры. К сожалению, не могу взять тебя с собой: у меня нет денег даже на трамвайный билет. Как только смогу, я тебя вызову. Конечно, если ты захочешь приехать.

— Мамочка, я хочу с тобой!

— Да благословит тебя Бог. Но сейчас я должна позаботиться о себе.

— Куда ты поедешь?

— Скорее всего в Уэстчестер. Не говори отцу.

— Ты будешь мне писать?

— Конечно, солнышко… но не сюда. Это рискованно. Знаешь миссис Саутби в конце улицы? Она добрая женщина. Буду писать тебе на ее имя.

Вечером Шейла читала книгу у себя в спальне. Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Послышались тяжелые мужские шаги. Отец громко позвал мать. Не дождавшись ответа, загромыхал по лестнице. Распахнул дверь в спальню матери. И потопал к Шейле. Дернул за дверную ручку. Она с притворным удивлением подняла глаза.

— Где она? Что тут у вас творится?

Закрыв книгу, Шейла осторожно ответила, стараясь не показать своего страха:

— Кажется, мама ушла, папа. Не знаю куда. Она взяла чемодан.

— Врешь! Она на такое не способна. Ты знаешь, куда она отправилась!

У нее дрогнул голос.

— Ты не должен был с ней так обращаться.

— Я ее пальцем не тронул. Просто… защищался. Ты с ней заодно. Отвечай, когда спрашивают!

— Мне нечего сказать.

— Куда она намылилась?

— Я правда не знаю.

— Будь ты проклята!

Он замахнулся на нее кулаком; проступили литые бицепсы. Однако сдержался. Вышел из спальни и хлопнул дверью.

Воцарилась тишина. Шейла знала, куда пошел отец: в бар «Колокольчик». Она спустилась в кухню, открыла банку супа, сделала себе сэндвич с болонской копченой колбасой, швейцарским сыром и черным хлебом с горчицей. Отнесла это в свою комнату. Снова открыла книгу и дочитала до конца историю Фабрицио и Клелии. Книга произвела на нее сильное впечатление. Никогда прежде она так отчетливо не сознавала свое «я»: как будто наблюдала со стороны за шестнадцатилетней девушкой, которая сидит, поджав под себя ноги, в кресле у окна и общается со Стендалем. Часы пробили одиннадцать, двенадцать часов ночи. Шейла погасила свет, разделась впотьмах и юркнула в постель.

Она проснулась от ощущения, будто в комнате находится кто-то еще. В лунном свете было видно, как чей-то черный силуэт проследовал в ванную. Отец! Она услышала, как спустили воду. Под дверью погасла полоска света. Снова открылась дверь, и из туалетной вышел голый Рой Томкинс. Он подошел к кровати, отвернул одеяло и улегся рядом с дочерью.

— Ты спишь, детка?

— Уходи!

— Мне так тоскливо одному. Просто невыносимо. Мне необходимо согреться. Вот и все.

— Если ты сейчас же не уйдешь, я сама уйду.

— Только согреться, солнышко. Твоя мать нанесла мне такой удар, не могу прийти в себя. Подвинься ближе, согрей меня.

— Что ты себе позволяешь?!

Она попыталась встать. Отец схватил ее за руку.

— Ты никуда не пойдешь, маленькая шлюшка!

Она отчаянно сопротивлялась, пока не задохнулась, получив удар в солнечное сплетение. Комната поплыла у нее перед глазами.

— Ах, ты не хочешь слушаться? Пора принимать меры!

Пьяный отец вцепился в ворот ее ночной рубашки. Одно резкое движение — и он разорвал ее пополам.

— Ты сошел с ума!

Он жадно ощупывал глазами ее юное тело.

— Можно подумать, что на тебя не глазел ни один мужчина! Или не лапал! Как он это делал, тот фермер? Вот так?

Грубые ручищи мяли ей груди. Она закричала:

— Убирайся! Если ты сейчас же уйдешь, я никому не скажу. Пусти меня! Извращенец!

Он снова ударил ее и, сорвав остатки рубашки, зашарил рукой у нее между бедрами.

— Не смей так говорить! Лежи смирно. Не двигайся, или я сделаю тебе очень больно. Мне бы не хотелось.

Шейла почувствовала его напрягшийся член — твердый, неумолимый. И поняла, что этого не избежать. О Господи!

В ее груди родился отчаянный, нечеловеческий крик, способный напугать отца и помешать преступлению свершиться. Однако он зажал ей рот. От него разило табачищем и водочным перегаром. Он тяжело дышал. И вдруг ворвался в нее и начал яростно двигаться.

Крик умер, так и не вырвавшись наружу. Шейла знала: потом отец будет раскаиваться, унижаться, молить о прощении.

Но она не простит.

Глава 10

Письмо было отпечатано на пишущей машинке. Несколько коротких, энергичных строк.

«Дорогой мистер Джерсбах.

С интересом прочел вашу первую статью. Хотелось бы поговорить об этом проекте. Если у вас найдется время в выходные, готов назначить встречу…»

Уильям Грэхем Притчетт жил в каменном особняке с башенками, с великолепным видом на реку Гудзон. Особняк одиноко и гордо красовался на невысоком, окруженном лесами холме в нескольких милях от Кротона. Рассказывали, будто за высокой каменной оградой постоянно патрулируют охранники со свирепыми псами, готовыми в мгновение ока вцепиться в глотку нарушителю. Трудно сказать, имели эти слухи под собой почву или их распространял сам Уильям Грэхем Притчетт.

Лимузин, ждавший Пола на станции, миновал высокие чугунные ворота и покатил по узкой подъездной аллее, над которой смыкались в виде арки ветви густо посаженных деревьев. Бесстрастный шофер смотрел прямо перед собой и ни разу не скосил глаза на зеркало заднего вида.

Они очутились в тупике — лимузин почти уперся в отвесную каменную стену. Каменные ступени вели на широкую веранду, откуда открывалась широкая — на сто восемьдесят градусов — панорама реки. В дальнем конце веранды оказался вход в наружный лифт. Пол подождал, пока слуга не открыл решетчатую дверь подъемника и жестом не пригласил его войти. Изнутри стены лифта были отделаны панелями из пятнистой древесины фруктовых деревьев с золотым, вырезанным лобзиком орнаментом. Лифт начал медленный, мягкий подъем, а когда остановился, напротив решетчатой двери оказалась дверь, ведущая в просторное помещение с идущими вдоль стен книжными стеллажами. Фронтальное окно во всю стену выходило на живописно извивающийся Гудзон.

В дальнем конце комнаты, за массивным овальным столом, на котором были разбросаны книги и газеты, сидел человек лет шестидесяти, плотного сложения, с двойным подбородком и покатыми плечами. Водрузив на переносицу очки в тонкой светлой оправе, он читал гранки.

— Джерсбах? — высоким, хорошо поставленным голосом уточнил он.

— Да, сэр.

— Я представлял вас другим. Не таким симпатичным, внушающим доверие молодым человеком. Впрочем, это зависит от комбинации хромосом. У вас есть способности.

— Спасибо, мистер Притчетт.

— В последнее время это самая свежая идея, зародившаяся в синдикате. Видит Бог, из этого может выйти что-нибудь путное. Располагайтесь. Пить будете?

— Нет, спасибо. Вы писали, что хотите обсудить проект. Хотите что-либо изменить?

— Вот именно! Я же говорю, что вы — способный молодой человек.

Притчетт отпил воды из стоящего перед ним стакана и, развалившись в кресле, с немного кривой улыбкой задал вопрос:

— Что вами движет?

— Должно быть, деньги.

— Верю. Я помогу вам добиться того, чего вы хотите. Но для этого и я должен получить то, чего я хочу.

— Я не уверен, что понял, сэр.

Притчетт снял очки и положил поверх гранок.

— Раньше слышали о «Камелоте»?

— Да, сэр.

Не страдая особой скромностью, Притчетт дал своему реконструированному особняку это название — в честь легендарного рыцаря времен короля Артура. Постепенно оно прижилось.

— Как по-вашему, что интересует людей в первую очередь, когда заходит речь о моем доме?

— Трудно сказать.

— Во сколько он мне обошелся. Общеизвестно, что я перевез его сюда из Англии и сложил заново, по кирпичику. Все слышали о моей коллекции антиквариата, картин и безделушек. Они жаждут знать, во что мне обходится его содержание. И сколько я угрохал на само строительство. Улавливаете мою мысль?

— Не вполне.

— Судя по вашей первой статье и тезисам, вы намереваетесь поведать миру, как делаются такие фильмы. Превосходно. Но меня интересует также финансовая сторона. Каковы расходы на постановку? Сколько получают творческие работники и персонал? Какова прибыль от тех или иных капиталовложений? То есть вся подноготная.

Притчетт наклонил массивную голову, схожую с головой американского лося. На лоб упала прядь волос.

— Придется дополнительно потрудиться, произвести раскопки. Но я готов хорошо заплатить. Десять тысяч наличными. Более того, позднее вы соберете эти статьи и издадите книгу. Я помогу вам с изданием. Вы получите авторские права.

Столь неожиданный поворот разговора не привел Пола в восторг.

— Вряд ли у меня получится. Я не разбираюсь в таких вещах. Даже не знаю, с чего начать.

Притчетт подвинул к себе графин и налил еще воды.

— Не будем преувеличивать трудности. Я слежу за революцией в области видеокассет с середины пятидесятых, когда в студиях появились первые видеомагнитофоны. Тогда предсказывали, будто в скором будущем каждый сможет делать моментальные любительские фильмы и записывать для повторного просмотра любимые телепрограммы. Я отнесся скептически: для этого еще не пришло время. Десять лет спустя научились выпускать портативные видеомагнитофоны, и все опять затрепыхались. Я же считал: рано. Должно было пройти еще десять лет, прежде чем началась массовая продажа видеомагнитофонов и плейеров для домашнего употребления. Но теперь существует громадный вакуум программ. Слепому видно: спрос клонится в сторону массовой купли-продажи порнографии. «Конфиденциальные кассеты» оказались на гребне волны. А вы — в центре событий. Кому, как не вам, раздобыть всю эту информацию?

— У меня создалось впечатление, что вы располагаете гораздо более надежными источниками информации.

Притчетт через силу, напрягая мышцы рта и глотки, допил воду и со вздохом поставил стакан на стол.

— Если бы! «Конфиденциальные кассеты» — дочерняя корпорация, к тому же частная, поэтому не обязана публиковать финансовые отчеты. Интересующие меня сведения можно добыть только изнутри. Составим новый контракт. Вы живописуете все захватывающие подробности — чем и славятся наши газеты — плюс то, о чем мы только что говорили. Цифры, факты — все.

К Притчетту вернулась уверенность сильных мира сего — даже воздух комнаты казался наэлектризованным.

— Для вас, Джерсбах, это сказочный шанс. Такие выгодные сделки не часто выпадают на долю молодых писателей.

— Я высоко ценю ваше доверие, сэр, но…

— Никаких «но». Вам стоит только взяться — и все пойдет как по маслу. Это гораздо проще, чем вы думаете. Буду рад сотрудничеству. Для меня это очень важно.

Открылась дверь, и вошла женщина с темной кожей и неописуемыми габаритами.

— Пора баиньки, Вилли, — промурлыкала она.

Мисс Пенни вот уже тридцать лет была «полюбовницей» Притчетта — с тех самых пор, как он впервые увидел ее в доме своего отца в Хайгейте, где она в качестве горничной убирала спальни. Тогда она была хрупкой, похожей на мальчишку-сорванца, очаровательной мулаткой шестнадцати лет от роду.

Глядя на эту толстуху, чьи негроидные черты давно утратили всякую привлекательность, трудно было поверить в достоверность рассказов об их любви с первого взгляда, о решении Притчетта оставить жену и троих детей, чтобы соединиться с ней. Разумеется, эти истории не появлялись в печати: на протяжении тридцати лет вся мощь газетной империи Уильяма Притчетта была направлена на то, чтобы избежать огласки. Развод не состоялся, жена не предъявляла никаких претензий, старший сын Притчетта продолжал трудиться на благо синдиката и даже время от времени наведывался в особняк на Гудзоне, а мисс Пенни оставалась для всех «экономкой» босса. Всякого, кто посмел бы распустить язык, привлекли бы к суду по обвинению в диффамации. Но, несмотря на это, за тридцать лет число посвященных выросло до нескольких десятков тысяч. Все эти люди втайне смаковали пикантность ситуации; ведь издания Притчетта продолжали скармливать миллионам читателей строгую мораль общества истэблишмента.

Притчетт слабо запротестовал:

— Все в порядке, дорогая. Еще минуточку.

— Нет, Вилли, никаких минуточек. Доктор сказал, тебе нужно отдыхать днем.

Нисколько не пытаясь затушевать свои манеры женщины-собственницы, мисс Пенни обратилась к Полу:

— Вы ведь не хотите, чтобы он пошел против доктора?

— О нет, ни в коем случае.

Притчетт поднялся из-за стола.

— В сущности, мы уже закончили. Не правда ли, Джерсбах?

— Да, сэр.

Уже у двери он услышал совет:

— Макс Рэнд. Вот кто владеет всей нужной информацией.

Фамарь была дана в жены Иру, первенцу Иуды, но Ир был неугоден Господу, и умертвил его Господь. Велел Иуда второму сыну, Онану, войти к Фамари, но Онан нарочно пролил семя на землю, и за это Господь умертвил и его. И сказал Иуда Фамари, невестке своей: живи вдовою в доме отца твоего, пока подрастет Шела, сын мой. Но прошло много времени, и увидела Фамарь, что Шела вырос, а она не дана ему в жены. В отместку Фамарь притворилась блудницей и, закрыв лицо свое покрывалом, пошла туда, где должен был пройти Иуда, и соблазнила его. Прошло около трех месяцев, и сказали Иуде: Фамарь, невестка твоя, впала в блуд и беременна от блуда. Иуда сказал: выведите ее, и пусть она будет сожжена. Но когда повели ее, Фамарь послала сказать Иуде: я беременна от того, чьи это вещи. И узнал он данные им «блуднице» подарки. Пришлось Иуде признать свое отцовство.

Один из драматичнейших эпизодов Библии.

— Слишком пресно, — резюмировал Фаллон. — Вот в чем беда. Нашим клиентам подавай что-нибудь покруче. Феллацио, содомирование и все такое прочее.

Фильм по мотивам Библии расходился с большим скрипом; посыпались возмущенные письма. Фаллон не признал, конечно, открыто правоту Пола, однако тот поднялся в его мнении.

— Твой Петроний расходится куда веселей. Тридцать восемь тысяч. То-то этот сукин сын числится классиком.

Наряду с переходом Тома Фаллона на «ты», Полу достались и другие знаки признания, включая короткую дружескую записочку от Ивена Хендершота с предложением как-нибудь организовать «римский» вечер. Секретарша Хизер — надежный флюгер — одаривала Пола лучезарными улыбками. На совещании по поводу следующей картины, по мотивам «Декамерона», Сиранни постоянно апеллировал к нему. Тот выбрал вторую новеллу Девятого дня и начал спешно набрасывать фабулу, чтобы Мердок мог скорее приступить к съемкам.

В разгар работы Пол получил приглашение на обед в компании Тома Фаллона, Макса Рэнда и Фрэнка Мердока. Они собрались обсудить новый цикл видеофильмов, запущенный конкурентами.

Сидя за рюмкой в роскошном ресторане «Дары моря», где на отделанных панелями стенах висели рыбачьи сети и чучела рыбы-меча, Мак Рэнд сказал:

— Да, вот это успех! Четыреста тысяч подписчиков. Одно название чего стоит: «Мистер и миссис Смит»!

— Богатая идея, — согласился Том Фаллон. — Покупатели отождествляют себя с этой парочкой молодоженов и представляют, будто все это происходит с ними. Нам нужен собственный забойный сериал.

— Назовем его «Мистер и миссис Джонс», — сострил Фрэнк Мердок.

Фаллон метнул на него сердитый взгляд.

— Не смешно.

Пол видел рекламу сериала «Мистер и миссис Смит». На фотографии была изображена молодая пара, не отличающаяся от тех, что мелькают в рекламе сигарет. Надпись под фотографией сулила доскональное, шаг за шагом, знакомство с их эротическим опытом.

— О чем эпизоды, которые они успели снять? — поинтересовался Пол, пока Фрэнк Мердок переваривал обиду.

Фаллон одобрительно кивнул.

— Вот это вопрос по существу. В первой серии Смиты показаны на первом свидании. Все довольно невинно. Немного тисканья. Пару раз в кадре мелькают голые титьки. Во второй — дело доходит до свадьбы и брачной ночи включительно. Камера оказалась в эпицентре событий.

Макс Рэнд с набитым ртом произнес:

— То есть в паху.

Фаллон проигнорировал.

— Дальше пойдут эксперименты, в том числе с разными приспособлениями. Потом они еще с одной парой поменяются партнерами.

— Все в натуральном виде и во всей красе, — не удержался Мердок.

Фаллон резко повернулся к нему.

— Слушай, Фрэнк, если ты переутомился, или надоело, или что-нибудь еще, тебя никто не неволит. Не мешай работать.

Пол предпринял новую попытку сгладить неловкость.

— Если они вот-вот обменяются партнерами, не представляю, что они будут делать дальше.

Однако Фаллон не купился на его уловку.

— Фрэнк, мы хотели поручить тебе режиссуру нового сериала. Но твое отношение доказывает, что я ошибся. Можешь линять. Найдем кого-нибудь, кто не станет демонстрировать презрение к нашему замыслу.

У Мердока появилось такое выражение лица, словно он хотел извиниться, но не знал как. Он промямлил что-то насчет трудного дня и переутомления. Ему и правда лучше пойти домой, принять горячую ванну и отоспаться. Он попрощался со всеми за руку и ушел. Фаллон проводил его взглядом.

— Черт! Правильно говорят — старость не радость. Он совсем выдохся.

Макс Рэнд прожевал свой жареный картофель.

— Сгорел на работе. Кончен бал. Хватит тратить на него время.

Фаллон повернулся к Полу.

— Твое мнение? «Мистер и миссис Смит» — грандиозная идея! Можешь изобрести нечто подобное?

Вот он — шанс подобраться к нужной информации!

— Мне было бы легче это сделать, если бы я знал, как идут остальные сериалы. Одна искра рождает другую. Зная прошлые удачи и ошибки, я мог бы их проанализировать. Диагноз предшествует лечению.

Макс Рэнд кивнул в знак согласия и набил рот едой, прежде чем ответить:

— Если тебя что-то конкретно интересует, обращайся ко мне.

— Я как-то не решаюсь беспокоить тебя в офисе. При твоей занятости…

— Приходи ко мне ужинать. У нас классная кухарка.

— С удовольствием.

Это и впрямь оказалось просто.

Наступили горячие деньки.

Позвонил редактор «Нью-Йорк игл» Тед Шилмен: он только что выслал по почте экземпляр нового контракта; пусть Пол ознакомится и, если его все устраивает, подпишет. Им не терпится опубликовать цикл статей о порнокассетах («Пока нас не обскакали»). Пол ответил: он пока не может сказать, когда точно закончит работу над циклом статей, потому что ему поручено собрать для Уильяма Грэхема Притчетта дополнительные сведения.

Он наконец-то ощутил выгоды работы в «Конфиденциальных кассетах». Никогда он не зарабатывал столько денег — и не заработает впредь. Зарплата начинающего преподавателя в Суитцере намного скромнее; пройдет много лет, прежде чем он достигнет своего нынешнего уровня благосостояния. Пол начал лучше одеваться; в его гардеробе завелись костюмы на разные случаи жизни, полдюжины сорочек и галстуков и несколько пар обуви, включая туфли от Гуччи. Пол начал входить во вкус обеспеченной жизни. Временами по дороге на работу он ловил себя на том, что сравнивает предположительный доход встречных прохожих со своим. Я зарабатываю пятнадцать тысяч долларов в год, мысленно говорил он себе, и благодаря этому могу с оптимизмом смотреть в будущее.

Он все больше влюблялся в Нью-Йорк. Когда ты при деньгах, жить в этом городе — одно удовольствие. Вся роскошь, весь блеск Нью-Йорка — твои, если ты в состоянии платить за них.

Он начал подумывать о более комфортабельной меблированной квартире. Пусть даже он проживет в ней каких-нибудь несколько месяцев — овчинка стоит выделки.

Человек с пятнадцатью тысячами дохода имеет право на удобства.

Когда он приехал к Рэндам, Макс и его жена Дороти ссорились. Горничная провела Пола в гостиную. Дороти с недовольным видом стояла у окна.

— Не жмись, Макс. Ты знаешь, я терпеть этого не могу.

— Я всего лишь взываю к твоему благоразумию. На черта тебе это манто? Ты задавала себе этот вопрос?

Макс Рэнд сконфуженно покосился на стоявшего в дверях Пола.

— Нет, ты только подумай: пять тысяч долларов за кусок меха на плечах!

— По-твоему, я должна разгуливать по городу в чем мать родила?

Она повернулась к Полу — полная блондинка в темном платье с низким вырезом, позволявшим разглядеть ее белоснежные плечи и грудь. На шее у нее было ожерелье из самоцветов.

— Мой муж не имеет никакого представления о хороших манерах. Устраивает сцены при посторонних. Вы здесь уже бывали, но мы разминулись. Я — Дороти Рэнд.

— Как поживаете?

Она смерила его критическим взглядом.

— Должна сказать, вы выгодно отличаетесь от тех кретинов, что работают с моим мужем. Сейчас он смешает вам коктейль. Ужин будет готов через несколько минут.

— Что будешь пить? — спросил Макс гостя.

— Водку.

Макс, как всегда, поражал зверским аппетитом. Все мало-мальски съедобное мгновенно исчезало в его алчной пасти.

Дороти брезгливо отвернулась от мужа.

— Если не ошибаюсь, вы — сценарист? Над чем сейчас работаете?

— Над «Историей». — У него не хватило духу добавить: «порнографии».

— Я видела одну серию. Пару дней назад. Макс приносил домой. Это здорово! Там еще говорится о женщине, у которой умер муж. Она идет в склеп…

— «Эфесская матрона».

— У вас богатое воображение.

— Не у меня. Это «Сатирикон» Гая Петрония.

— Я плохой знаток истории. Но она может многому научить.

Макс старательно выскреб дно тарелки.

— Слушай, давай отложим десерт на потом? Нам с Полом нужно потолковать.

— Как угодно. Я все равно ухожу.

— Куда?

— В кино.

— Не забудь носовой платок.

В своем кабинете Макс достал папку с отчетами, которые должны были показать Полу, как решаются некоторые производственные проблемы. Он держал их у себя дома, потому что нередко работал по ночам.

— Днем мне еле-еле удается справляться с текучкой.

Он показал Полу лицевые счета подписчиков. Познакомил с образцами писем — от мягко напоминающих о сроке оплаты до требовательных, угрожающих — и, наконец, коротких извещений о том, что счет подписчика передается адвокату для взыскания задолженности. Письма отправлялись регулярно, с равными промежутками, вплоть до погашения задолженности. Велся строгий учет денежных поступлений после каждого письма. Иногда в текст типовых писем вносились изменения, и, если новый текст оказывался эффективнее, старые бланки немедленно заменялись на новые. Все это было в высшей степени прагматично и достигало цели.

— Я не силен по части художественности, — констатировал Макс. — Мое дело — цифры.

— Тоже своего рода творчество.

Макс был польщен, но постарался не показать этого.

— Ага.

Просматривая вместе с Полом хитроумные таблицы, демонстрирующие эффективность взимания платы по почте, Макс объяснил: главная проблема — отказ от подписки. Как правило, после четвертой или пятой серии имел место естественный отбор, и Макс шел на всевозможные ухищрения, чтобы нагромоздить всевозможные барьеры и снизить удельный вес отказов до минимума. Например, запрещалось отказываться от подписки до шестой серии включительно (хотя отказы все равно имели место, и тогда шли в ход письма-предупреждения).

Для тех, кто не выходил из игры после шестого фильма, устанавливалась скидка при покупке следующих фильмов этого сериала или при подписке на другой. Тому, кто выдерживал год, учреждалась премия в виде одной из лучших картин.

— Мы решили использовать в качестве премии первый фильм «Истории». Там снималась Шейла Томкинс, у нее много поклонников. Скоро она станет звездой видео.

Пол навострил уши.

— Ничего удивительного.

— Не разбегайся. Эту крепость пытались взять многие, но повезло только Ивену Хендершоту.

Битый час Макс водил Пола лабиринтами строго секретной статистики. То был мир, где не ступала нога человека, — царство цифр. Макс описал Полу производственный процесс — от перевода изображения с магнитной ленты или пленки на базовую матрицу. Процесс штамповки копий был быстрым и не требовал особых затрат — все равно что тиражировать фонограммы.

— Мы снизили себестоимость до смехотворной величины, — похвастался Макс. — Сюда входят и материалы, и расходы на производство, и заработная плата штатным сотрудникам. Иногда, если нужно экономить, мы делаем фильм на магнитной ленте. Или на кинопленке. Кстати, твоя «История» снята на пленке.

— Знаю.

— Похоже, с ней все будет в порядке. Твои акции неуклонно поднимаются в цене. В нашей компании тебя ждет большое будущее.

— Это воодушевляет.

— Я мог бы еще многое рассказать. Но сначала пошли поужинаем.

Макс Рэнд прочел Полу еще парочку лекций, из которых стало окончательно ясно, что «Конфиденциальные кассеты» получали фантастическую прибыль на затраченный капитал. Единственной проблемой была необходимость постоянно иметь достаточный капитал для продолжения и расширения производства. Наконец Пол убедился, что собрал достаточно фактов и цифр — осталось только организовать материал и написать статью.

В его жизнь вторглась Шейла и не собиралась оставлять его в покое. Они редко встречались: как правило, в офисе или на студии, и всегда — при посторонних. Она вела с Максом Рэндом переговоры о главной роли в новом сериале. Для Пола эти встречи были и сладки, и мучительны. Шейла была настроена дружески, но всегда находила предлог для отказа выпить с ним или куда-нибудь сходить. В то же время она ухитрялась не отталкивать его совсем; причины отказов всякий раз несли на себе печать правдоподобия. Пол продолжал надеяться.

В тот день, когда она подписала контракт на главную роль в «Тайных романах Маты Хари», он нашел предлог заглянуть на студию. Наблюдая за ее игрой, любуясь совершенством ее гибкой фигуры, он испытал потрясение — словно током ударило. Его ощущения были опасны, изменчивы, непредсказуемы; клокочущая в нем страсть готова была в любой момент перелиться через край. Ему хотелось только одного: чтобы быстрее пролетело время и кончилась съемка. Чертовы камеры! Он весь дрожал, готовый схватить Шейлу и унести подальше от съемочной площадки. Вырвать Золушку из развратной сказки!

Когда он вышел из павильона, шел дождь. Пол точно рассчитал время, но когда рядом появилась Шейла в светло-желтом плаще, все равно вздрогнул, как от неожиданности.

— Привет.

Она подняла глаза к небу.

— Похоже, дождь зарядил надолго.

— Зайдем куда-нибудь — выпьем, посидим, пока он не кончится?

— В моем распоряжении всего один час до закрытия магазинов. Я запланировала кое-какие покупки, — ответила Шейла и, видя его разочарование, добавила: — Матч переносится, билеты действительны.

Снова обидный, двусмысленный отказ, который только разжег его страсть, усилил его одержимость. Он проводил взглядом ее такси и еще некоторое время стоял в вестибюле студии, с чувством безмерной жалости к себе созерцая человеческий муравейник. Шейла никогда не будет обращаться с ним как с ровней. Ему ничего не светит, кроме дружеской снисходительности — как будто он юнец, совершенно не знающий жизни. Что-то похожее он чувствовал в бытность свою первокурсником. Мир принадлежал выпускникам и студентам-старшекурсникам, и они всячески изощрялись, шпыняя «молокососов». Обычно такие мысли отрезвляли Пола; проснувшаяся гордость пересиливала вожделение, и он радовался тому, что не любит Шейлу по-настоящему.

Но это состояние самообмана длилось недолго. Рано или поздно желание властно напоминало о себе. ОН ДОЛЖЕН ОБЛАДАТЬ ШЕЙЛОЙ! Такова была простая, неприкрашенная и неумолимая истина. Стоило ему вспомнить, что Ивен Хендершот ее любовник, как им овладевала неукротимая, испепеляющая ярость. Хендершот недостоин! Он — старик. На студии поговаривают даже, будто он и Том Фаллон… Скорее всего, это неправда. Что Шейла находит в таком человеке?

Для него, барахтающегося, точно щепка, в водовороте страстей, телефонные разговоры с Дженнифер — раз в две недели — стали непосильным бременем. Они сводились к банальностям и невыносимой скуке. Она завела персидскую кошку и тревожится за птиц на деревьях близ дома. Решила держать кошку дома, но та скучала. Дженнифер любила животных, была нежно привязана ко всему живому. Когда кошка забеременела, она стала регулярно отчитываться перед Полом: какими деликатесами кормит страдалицу, как приготовила для нее специальную коробку с мягкой подстилкой. Очередной разговор был прерван взволнованным возгласом: «Ой, Пол, они пошли! Пошли котята! Я перезвоню!»

А когда перезвонила, он не смог заставить себя разделить ее восторг. Перед тем как дать отбой, Дженнифер спросила: он действительно любит ее? «Действительно!» Она что-то заподозрила, и Пол чувствовал, что, несмотря на все старания, в его голосе не было прежней теплоты. Одна часть его существа нуждалась в том, чтобы Дженнифер по-прежнему считала его любящим, внимательным и верным. Какое лицемерие!

Однажды он сделал над собой усилие и честно попытался дать Дженнифер понять, что кое-что изменилось. Сказал, что должен разобраться в самом себе. Усиленно намекал, что между ними еще ничего не решено. Она поняла это как жалобу и загорелась желанием немедленно соединить их судьбы. Она поможет ему обрести себя; вдвоем они найдут свой настоящий путь в жизни. Он резко оборвал разговор — испугался, что вот-вот сделает предложение, лишь бы положить конец эмоциональному шантажу.

Мышеловка захлопнулась.

На другом конце мышеловки была Салли Горовиц. Пол чувствовал: она начала связывать с ним свои планы на будущее. Она ввела его в круг своих друзей и с ликованием передавала, какого они о нем высокого мнения. Словно это утверждало законность ее притязаний. Она начала делать ему многочисленные маленькие одолжения: относила в химчистку его одежду, а белье — в расположенную в подвальном помещении прачечную, разбирала почту, делала за него телефонные звонки. Массировала ему шею, когда у него болела голова, и ставила приятную, успокаивающую музыку. Когда она принялась вязать ему свитер и штопать носки, Пол воспротивился, но она сказала: ей ничего не нужно, лишь бы он был счастлив. И заговорила о поездке к ее родителям в Сиракузы.

Ему страстно хотелось вырваться из плена, и наконец он нашел действенный способ. Однажды вечером они поужинали в ее квартире, и она пошла в ванную — чтобы вновь появиться в прозрачной ночной рубашке. Пол строго-настрого сказал себе: вот он, решающий миг! После долгих ласк Салли легла на кровать, слабо освещенная настольной лампой.

Пол разделся, аккуратно повесил одежду на спинку стула, поставил ровнехонько туфли под кровать. Он старался не смотреть на ее перламутрово-белое тело на темном бархате покрывала, точеные груди и изгиб бедер, четко обозначившихся под тонкой ночнушкой.

Он лег рядом; Салли обняла его и стала целовать. Сняла рубашку. Прижалась к нему. Давай, давай, просило ее тело. Пол проявил нечеловеческую выдержку. Она прижала его голову к своей груди. Потом скользнула рукой вниз — и опешила. Ничего не случилось.

— Ты еще не готов! — сказала она с укором.

— Сейчас буду.

Она терпеливо продолжала ласкать его руками — и наконец губами. Это был первый раз, когда Салли делала ему феллацио; от застенчивости она повернулась к нему спиной. Орган скользнул во влажную глубину ее рта — и выскользнул обратно. Чтобы не оплошать, Пол усиленно думал о посторонних вещах. Однажды Салли упомянула, что перенесла пустяковую операцию, но не стала уточнять, какую именно. Наверное, геморрой. Пол жадно ухватился за эту мысль и начал добросовестно представлять себе геморроидальные шишки.

Девушка начала злиться.

— Что с тобой сегодня?

— Сам не понимаю.

— Может, я зря стараюсь?

— Боюсь, что так, — ответил он, притворяясь огорченным.

История повторилась два раза. Салли испробовала весь свой сексуальный репертуар. Они сделали двухнедельную паузу и предприняли новую попытку. На этот раз Пол прибегнул к противоположной тактике: вызвал в воображении образ Шейлы и преждевременно кончил.

— Какой же я идиот, — внутренне ликуя, сокрушался он.

— Не будем об этом говорить, — произнесла Салли с ледяным достоинством.

В следующий раз он повел ее ужинать. Приступив к шоколадному муссу, Салли спросила:

— Ты спишь с другими женщинами?

— Ты задаешь неуместные вопросы.

Но она настаивала — и он ответил утвердительно. При этом он отказался просить прощения и не пообещал порвать с «другой женщиной». Салли потребовала, чтобы он назвал имя, и он придумал хрупкую очаровательную медсестру, даже дал ей имя — Инга. Салли завопила: его мало убить! Он не спорил.

На следующей неделе он нашел другую, лучшую квартиру в Виллидже. А переезжая, чувствовал себя как Ной, уплывающий на ковчеге под парусами подальше от старых грехов.