Клад вишнуита

1

— Профулла! Куда ты запропастилась? Иди сюда!

— Иду.

Профулла подошла к матери:

— Зачем ты звала меня?

— Пойди к Гхошалам, попроси у них баклажан.

— Не пойду, — отказалась дочь. — Мне стыдно.

— Что же мы есть-то будем? — Мать рассердилась. — У нас ничего нет.

— Ну и пускай! — невозмутимо ответила Профулла. — Приготовим пустой рис. Нельзя же постоянно по людям ходить!

— Значит, так тебе на роду написано. Беднякам не пристало стыдиться, чего уж там.

Профулла промолчала.

— Ну да ладно, — уступила мать. — Пойди поставь воду, а я попробую достать овощей.

— Прошу тебя, ма, не ходи ты ни к кому, — взмолилась Профулла. — У нас есть немного крупы, соль, перец. Вот и хватит. Много ли нам двоим надо?

Пришлось матери снова согласиться с ней. Она взяла кастрюлю с остатками риса, хотела вымыть его, но тут обнаружила, что риса совсем мало.

— Да где же рис-то? — горестно воскликнула она, всплеснув руками, и показала Профулле содержимое кастрюли. — Тут и одному не хватит.

С кастрюлей в руках она пошла со двора.

— Ты куда? — остановила ее дочь.

— Пойду займу у кого-нибудь рису, — ответила мать. — Варить-то нечего.

— Пожалуйста, ма, не ходи никуда. Мы и так у всех в долгу. Брать берем, а вернуть не можем.

— Чем же ты тогда, несчастная, сыта будешь? — спросила мать. — В доме ни гроша.

— Что из этого? Иногда можно и попоститься, — ответила Профулла.

— Долго ли проживешь постом?

— Сколько удастся. А нет, так и умру. Не велика беда.

— Ну, после моей смерти можешь поступать как тебе заблагорассудится, — решительно заявила мать. — Хочешь — постись и помирай. По крайней мере, я этого не увижу. А пока я жива, хоть милостыней, но прокормлю тебя.

— Зачем же милостыней? — возразила Профулла. — Да и не умирают люди, если день-другой не поедят. Давай-ка мы лучше займемся делом, станем плести священные шнуры. Завтра продадим, вот и деньги появятся.

— А где пряжу возьмем? — полюбопытствовала мать.

— У нас же есть веретена, можем напрясть.

— Из чего?

Профулла не выдержала и, опустив голову, расплакалась. Мать снова направилась к воротам, но дочь подошла к ней, отобрала кастрюлю и отставила в сторону.

— Послушай, ма, — проговорила она. — Почему мы должны с тобой ходить по людям, когда у меня есть все?

— Есть-то есть, — мать смахнула слезу, — да только не судьба тебе пользоваться твоим богатством.

— Отчего же не судьба? Разве я провинилась чем-нибудь перед ними? Почему я должна голодать, когда у моего свекра всего вдоволь?

— А потому, что родилась у такой матери, как я. В этом все твое несчастье. Видно, такая уж твоя доля.

— Знаешь, ма, — промолвила Профулла, — я сегодня твердо решила: не отступлюсь от своего. Пусть меня кормят в семье мужа. Ни от кого другого ничего в рот не возьму. Ты можешь пойти к людям и попросить у них, но только для себя. Поешь и отведи меня к свекру.

— Что ты! — испугалась мать. — Как можно!

— А почему нельзя?

— Как же нам идти к ним, когда они не захотели оставить тебя у себя?

— Выходит, ходить по чужим людям и просить у них в долг можно, а пойти к мужу нельзя?

— Да ведь они и имя твое давно забыли!

— Пускай. Мне не зазорно обращаться к тем, кто по закону обязан меня содержать. Ничего не поделаешь, придется напомнить им о себе — ничего постыдного в этом нет.

Мать молча заплакала.

— Не хочется оставлять тебя одну, но приходится, — вздохнула Профулла. — К тому же тебе самой станет легче, если у меня все уладится. Это меня и утешает.

Они еще долго беседовали, и в конце концов мать согласилась с доводами дочери. Она сварила остатки риса, но Профулла не притронулась к нему. Мать тоже отказалась есть.

— Тогда незачем медлить, — заключила Профулла. — Пойдем. Путь не близкий.

— Завяжи волосы, — посоветовала ей мать.

— Не надо, ни к чему, — отмахнулась Профулла.

— Ну как знаешь, — заметила мать. — Ты у меня и так хороша, без всяких нарядов.

«Зачем мне прихорашиваться, — подумала Профулла. — Что я, собираюсь обольщать кого-нибудь, что ли?»

Не переменив одежды, мать с дочерью вышли со двора.

2

Дом свекра Профуллы Хорболлоба стоял в деревне Бхутонатх округа Варендра. Свекор считался очень состоятельным человеком, владел обширным поместьем, имел двухэтажный жилой дом, святилище с помещением для религиозных церемоний и даже собственную контору. К дому примыкал обнесенный оградой сад с прудом. Имение находилось милях в четырнадцати от жилья Профуллы, поэтому голодным женщинам потребовалось немало времени, чтобы одолеть этот путь. Уже за полдень они наконец добрались до поместья своих родственников. Со страхом перешагнула мать Профуллы порог сватов — и вовсе не потому, что жила в нищете, а те благоденствовали. Хорболлоб не погнушался ими и взял Профуллу в жены своему сыну за необычайную красоту — другой такой красавицы не сыскать было во всей округе. Мать Профуллы очень обрадовалась счастливой судьбе дочери и на радостях истратила на свадьбу все свои сбережения. С этого-то все и началось, радость ее обернулась горем. Многим ли располагала бедная вдова? Как ни старалась она, как ни выбивалась из сил, но попотчевать гостей невесты смогла лишь варенцом да рисовыми хлопьями. Зато родители жениха устроили настоящее пиршество приглашенным. Чем только их не угощали — и пышками, и сладостями, и всякой другой снедью, так что никто не остался в обиде. А гости со стороны невесты были оскорблены скудной трапезой. Не притронувшись к ней, они встали со своих мест и ушли. Мать Профуллы обиделась и как следует обругала их за привередливость. А потом гости ей отомстили.

Когда через несколько дней наступил черед молодой хозяйки угощать гостей рисом, Хорболлоб пригласил к себе всех соседей сватьи. Однако те отказались прийти и через своего посланца заявили, что не собираются лишиться касты, принимая еду, которую готовила дочь отступницы. Они ни в чем не упрекали и не укоряли самого Хорболлоба — он-де человек богатый, состояние ему все позволяет, но о себе им приходится побеспокоиться. У них, людей маленьких и бедных, каста — единственное достояние, и не дорожить ею они не смеют. Это было заявлено во всеуслышание перед собравшимся на торжество народом и не на шутку обеспокоило Хорболлоба. Тут действительно следовало призадуматься, — вдова растила дочь одна, да и сама еще не состарилась. Всякое могло случиться. Вспомнилась ему и свадьба, на которой никто из приглашенных невесты не отведал поданного матерью Профуллы угощения. «Да и не станут же люди зря клеветать на человека!» — подумал он. Хорболлоб поверил услышанному, не усомнились в нем и остальные гости. Со двора они не ушли, но от яств, которыми потчевала их молодая невестка, отказались. На следующее утро Хорболлоб отправил ее назад к матери. С тех пор обе они стали для него отверженными, он никогда не справлялся о них, не позволял сыну общаться с ними и женил его снова. Мать Профуллы, по обычаю, несколько раз посылала ему скромные подношения, но он неизменно возвращал ее дары обратно. Поэтому-то она и страшилась ступить в его дом.

Но не возвращаться же было им назад! Женщины набрались духу и перешагнули порог. Хозяин в это время отдыхал после дневной трапезы — в комнате находилась только свекровь Профуллы со служанкой. Сидя на полу, она расчесывала тронутые сединой волосы.

— Вы кто? — спросила она у вошедших, вглядываясь в Профуллу, лицо которой прикрывала парда — ей уже исполнилось восемнадцать лет и ходить с открытым лицом не полагалось.

— Да как тебе сказать! — вздохнула мать Профуллы.

— Как умеешь, так и говори.

— Мы твои родственники.

— Родственники? Какие такие родственники? — удивилась хозяйка.

— А! Я их узнала, — воскликнула служанка. Она сразу после ее свадьбы раза два побывала в доме Профуллы и теперь с первого взгляда догадалась, кто стоял перед ними. — Конечно же, узнала. Это твоя сватья!

В те далекие времена прислуга пользовалась расположением хозяев и вела себя довольно свободно.

— Сватья? — не поняла хозяйка. — Какая сватья?

— Да из Дургапура. Мать твоей старшей невестки, — пояснила служанка.

Тут только хозяйка сообразила, кто к ней явился.

— Садитесь, — проговорила она недовольным тоном.

Мать села, но дочь осталась стоять.

— Кто эта девушка? — поинтересовалась хозяйка.

— Твоя старшая невестка, — ответила мать.

Хозяйка помолчала. Потом раздраженно спросила:

— Вы к кому пришли?

— К тебе.

— Зачем?

— Как зачем! — удивилась мать Профуллы. — К кому же идти невестке, как не к свекру со свекровью?

— Прийти-то можно, — ответила хозяйка, — да только когда пригласят. Порядочные люди никому не навязываются.

— А если свекор со свекровью думать забыли про свою невестку? — язвительно спросила сватья.

— Тогда тем более незачем являться незваными.

— А кто же станет ее кормить? — возмутилась та. — Я вдова, сама сирота, где мне содержать жену твоего сына?

— Не можешь, так незачем было рожать, — заметила свекровь.

— А ты, видно, заранее все прикинула, когда мальчишку своего на свет произвела? Почему же тогда невестку в расчет не приняла?

— А! Чтоб тебе пусто было! — рассердилась хозяйка. — Ты что же, скандалить сюда пришла?

— Нет, — возразила сватья, — совсем не за этим. Просто твоя невестка не решалась одна идти к тебе, вот я и привела ее. А теперь я ухожу. Все.

С этими словами она повернулась и вышла из дома. Несчастной так и не предложили подкрепить силы. А Профулла продолжала молча стоять.

— Твоя мать ушла, чего же ты медлишь? — спросила свекровь. — Уходи.

Та не двинулась с места.

— Что же ты стоишь?

Профулла не пошевелилась.

— Вот наказанье-то! — с досадой промолвила свекровь. — Что же мне, посылать с тобой провожатых?

Тут только Профулла откинула покрывало. По ее прекрасному лицу текли слезы.

«Надо же, какая красавица! — с горечью подумала свекровь. — А мы не можем оставить ее у себя!»

Сердце ее немного смягчилось.

— Я пришла не для того, чтобы уйти, — чуть слышно проговорила девушка.

— А как же быть, мать моя? — грустно сказала ей свекровь. — Я бы и рада взять тебя в дом, да что люди-то скажут? Они ведь грозятся изгнать нас тогда из общины. Вот и приходится отказываться от тебя.

— Разве мать отречется от своего ребенка, даже из-за страха стать отверженной? — спросила Профулла. — А я ведь тоже твое дитя.

Сердце пожилой женщины совсем оттаяло.

— Ах, мать моя, — мягко сказала она, — ведь речь-то идет о касте!

— Ну хорошо, пускай я потеряла касту, — с отчаянием проговорила Профулла, — но ведь у тебя в доме столько прислуги! Позволь и мне прислуживать тебе.

Свекровь окончательно сдалась.

— Видно, ты не только лицом взяла, но и умом, — проговорила она. — Пойду к хозяину, поговорю с ним. Поглядим, что он скажет. А ты посиди подожди меня.

Профулла села. В этот момент из-за двери выглянула девочка лет четырнадцати. Парда едва прикрывала ее хорошенькое личико. Она поманила Профуллу к себе.

Та удивилась, но встала и подошла к ней.

3

Тяжело ступая, охая и позванивая запором своего браслета, хозяйка подошла к опочивальне мужа. Шум, поднятый ею, разбудил его — пришлось ему встать и умыться. Когда жена вошла в комнату, он уже вытирался.

— Тебя разбудили? — притворно всполошилась та. — Кто же это осмелился! Я ведь наказывала, чтобы не шумели. Видно, не для всех в этом доме мое слово закон.

«Сама же ты меня и разбудила, — подумал хозяин. — Не иначе как я тебе зачем-то понадобился». Но вслух сказал:

— Никто меня не будил. Я сам проснулся, выспался. Что там у тебя?

— Ты знаешь, у нас сегодня такое произошло! — сообщила супруга, сияя улыбкой. — Не могу не рассказать тебе.

После этого вступления она поправила свои украшения — кольцо в носу и браслет на руке, — в свои сорок пять лет она еще не утратила пристрастия к нарядам, — и рассказала о приходе Профуллы с матерью. Заступничество жены, растроганной красотой и умными речами невестки, не тронуло сердце мужа и не вызвало у него ответной симпатии к девушке. Он хмуро выслушал супругу и проворчал:

— Какая наглость! Да чтобы я взял в дом эту нечистую! Гони ее прочь метлой!

— Что ты! Что ты! — испугалась та. — Разве можно так — ведь она как-никак твоя невестка. Да и почему нечистая? Нельзя верить всему, что говорят!

Она принялась теребить цепочку на шее, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Однако никакие увещевания на супруга не подействовали. Он оставался непреклонным.

— Гони прочь бесстыдницу, — приказал он жене.

Та тоже рассердилась:

— Гони сам, если хочешь. А я больше ни во что здесь не желаю вмешиваться. Живите как хотите.

И, пылая негодованием, она вышла из комнаты.

Читатель, наверное, помнит, как четырнадцатилетняя девочка, высунувшись из-за двери, подозвала к себе Профуллу. Когда та подошла к ней, девочка лукаво глянула на нее и прикрыла дверь.

— Зачем ты закрыла дверь? — спросила Профулла.

— Чтобы нам никто не помешал. Мне нужно кое-что сказать тебе.

— Тебя как зовут? — поинтересовалась Профулла.

— Шагор.

— Кто же ты?

— Твоя сестра — вторая жена твоего мужа, — бойко ответила девочка.

— Откуда ты меня знаешь?

— Я все слышала, что вы тут говорили, — призналась Шагор.

— Значит, это ты теперь, как невестка, смотришь за домом? — предположила Профулла.

— Вот еще, ты скажешь! — обиделась та. — С какой стати! Что у меня, зубы торчат вперед или я темнокожая?

— А у кого зубы торчат вперед? — поинтересовалась Профулла.

— У кого? Да у той, кто смотрит за домом.

— Кто же это?

— Не знаешь? — удивилась Шагор и тут же спохватилась. — Да откуда тебе и знать, ведь ты тут не бываешь! У нас с тобой есть еще одна сестра — не слыхала?

— Мне говорили, что мой муж еще один раз женился. Я думала, на тебе.

— Да нет, на мне он женился три года назад.

— Она, верно, очень некрасивая? — догадалась Профулла.

— От одного взгляда плакать хочется, — подтвердила Шагор.

— Из-за этого он потом и женился на тебе?

— Да нет, ты все перепутала. Слушай, я тебе расскажу, только ты, смотри, никому не говори. — Шагор перешла на шепот. — У моего отца много денег, а я у него единственная дочь. Вот из-за этого-то богатства…

— Понимаю, понимаю, — остановила ее Профулла, — можешь не продолжать. Но почему же все-таки за домом смотрит та, некрасивая, а не ты? Ты очень милая…

— Я же говорю тебе, я у отца одна, других детей нет. Поэтому он не отпускает меня от себя. Да и со свекром они не очень-то ладят. Я здесь редко бываю. Так только, иногда. Вот и сейчас я четыре дня назад приехала и скоро снова уеду.

Профулла не испытывала к Шагор никакой ревности или неприязни, наоборот, она ей даже понравилась.

— Зачем ты меня позвала? — спросила она.

— Хочешь есть?

Профулла улыбнулась:

— Почему ты об этом спрашиваешь? Сейчас не время для еды.

— Ты пришла издалека и выглядишь усталой. Вон как лицо вытянулось. Наверное, пить хочется, а тебе никто ничего не предложил. Поэтому я и позвала тебя.

Профулла действительно с самого утра ничего не пила и не ела, от жажды у нее во рту пересохло, но она решительно отказалась от предложения Шагор.

— Я ничего не стану есть, пока не узнаю свою судьбу, — заявила она. — Свекровь пошла к свекру спросить, как ей быть со мной, сейчас все выяснится. Выгонят меня — пускай. Значит, такова моя участь.

— Да я не предлагаю тебе ничего ихнего, — возразила ей Шагор. — У меня есть свой сандеш (блюдо из творога), я привезла его от отца. Очень вкусный.

Она достала сладкий сандеш и принялась потчевать Профуллу, кладя их прямо ей в рот. Волей-неволей той пришлось отведать угощения. Потом Шагор принесла воды.

— Вот я и подкрепилась, — сказала Профулла, — а моя мать так и осталась голодной.

— Где она сейчас? — спросила Шагор.

— Не знаю, — вздохнула Профулла. — Наверное, стоит где-нибудь на дороге. Как ей только сил хватит дойти до дому!

— Знаешь, что я сделаю? — придумала Шагор. — Я пошлю к ней бабушку!

— Какую бабушку? — не поняла Профулла.

— Да есть тут одна такая, свекру теткой доводится.

— Чем же она поможет моей матери? — с сомнением спросила Профулла.

— Накормит ее и напоит.

— Мать ни до чего здесь не дотронется.

— А я и не говорю, что здесь. Например, у какого-нибудь брахмана.

— Делай как знаешь, — махнула рукой девушка. — Мне даже страшно подумать, каково ей сейчас.

Шагор немедленно побежала к бабушке и рассказала ей про мать Профуллы.

— Как же так можно, мать моя! — всполошилась та. — Подумать только — не накормить гостью. Это ведь такой грех!

И она сразу отправилась на поиски матери Профуллы.

Выполнив свою миссию, девочка вернулась в дом.

— Ну а теперь расскажи мне про семью, — попросила ее Профулла.

— Да что рассказывать, — пожала плечами Шагор. — Я мало что знаю про них — редко здесь бываю. Я как глиняное манго — поставят его на полку и держат для украшения, а богам никогда не подносят. Ты правильно сделала, что пришла сюда. Постарайся остаться. То-то взбеленится эта уродина. Мы ее все здесь ненавидим.

— Я для того и пришла, чтобы остаться, — заметила Профулла.

— Не уходи, даже если свекор откажет тебе от дома.

— Нет, тогда мне незачем будет тут задерживаться, — грустно проговорила девушка. — Вот если только ты… — Она замялась.

— Что — если я?.. — заглянула ей в глаза Шагор.

— Если ты мне поможешь.

— Но как? — удивилась та.

Профулла печально улыбнулась. На ее глазах заблестели слезы.

— Не понимаешь? — тихо спросила она.

Шагор догадалась, что имела в виду Профулла, подумала и вздохнула.

— Приходи сюда, когда наступит ночь, и подожди меня. Днем с ним нельзя встречаться…

Читатели, надеюсь, не забыли, что мы ведем повествование о событиях, происходивших сто лет назад. В те времена молодежь была не чета нынешней, вела себя скромно. Да еще и сорок лет назад молодая жена никогда не осмелилась бы увидеться с мужем при свете дня.

— Меня тут приняли так, как я и ожидала, — призналась Профулла девочке. — Неожиданной оказалась только встреча с тобой. Помоги мне увидеться с мужем. Пусть он сам решит мою судьбу.

С этими словами она повернулась и вышла из комнаты. Свекровь уже искала ее.

— Где ты была? — спросила она.

— Дом свой смотрела, — сдержанно ответила Профулла.

— A-а. Да, милая, это действительно твой дом, — согласилась свекровь, — только что делать! Твой свекор и слышать о тебе не хочет.

Отчаяние охватило Профуллу. Она села на пол и сжала руками голову. Она не заплакала, не произнесла ни звука, но вся словно помертвела. Свекрови стало искренне жаль ее.

«Попробую я еще раз поговорить с ним, — подумала она. — Может, удастся переубедить мужа». Но вслух она этого не сказала, а промолвила:

— Сегодня уже поздно уходить. Переночуешь здесь, а завтра утром отправляйся к матери.

Профулла подняла голову и посмотрела на нее:

— Хорошо. Только прошу тебя, спроси у моего свекра, как мне жить дальше. Ведь я все-таки его невестка, жена его сына. Того, что моя мать зарабатывает прядением, не хватает и на одного человека.

— Ладно, ладно, спрошу, — пообещала свекровь.

Профулла поднялась с пола и вышла из комнаты.

4

Наступила ночь, и Профулла, как они договорились, пришла к Шагор. Та заперла дверь и шепотом, чтобы никто не услышал, предложила ей сесть. Они тихо беседовали, когда в дверь постучали.

— Кто там? — спросила Шагор.

— Я, — отозвался молодой женский голос. Шагор ущипнула Профуллу и велела ей молчать.

— Это черная уродина притащилась, — сообщила она.

— Третья жена? — сообразила та.

— Да, тише.

— Кто у тебя в комнате? — спросили за дверью. — Почему ты молчишь, Шагор? Я ведь слышала твой голос.

— А ты сама кто? — поинтересовалась Шагор. — По голосу — вроде бы жена брадобрея.

— Ты что, с ума сошла? — с обидой проговорили за дверью. — С каких это пор мой голос стал похож на голос жены брадобрея!

— Тогда кто же ты? — не унималась Шагор.

— Нойан! Нойан! Другая жена твоего мужа.

Ее полное имя было Нойантара, но в доме все звали ее просто Нойан.

— Ах, это ты, сестра! — с притворным раскаянием воскликнула Шагор. — Надо же так ошибиться! Как я только могла спутать тебя с женой брадобрея — та ведь намного светлее тебя.

— Что же, ты хочешь сказать, что я темнее ее? — рассердилась Нойан. — А еще называешься сестрой! Не было б тебе только четырнадцать лет…

— Да, мне четырнадцать, а тебе уже все семнадцать, — продолжала дразнить ее Шагор. — Я и моложе тебя, и красивее.

— Вот поэтому-то, наверное, ты и сидишь все время у своего отца, — в свою очередь поддела ее Нойан. — Ну да ладно. Я пришла к тебе не ругаться, а спросить об одной вещи.

— О какой?

— Открой сначала дверь, тогда скажу. Я не могу разговаривать через дверь. Да и зачем запираться на ночь?

— А я украдкой ем сандеш. Ты так не делаешь?

— Ешь, ешь, — вздохнула Нойан, большая охотница до сладостей. — Я зачем пришла-то к тебе? Ты слышала, кто к нам приехал?

— Кто? Уж не новый ли муж пожаловал?

— Замолчи, бесстыдница! Что ты мелешь! — возмутилась Нойан.

— А неплохо бы, — продолжала дурачиться Шагор. — Мы с тобой тогда поделили бы мужей. Я отдала бы тебе нового.

— Как тебе не стыдно! Разве можно говорить такое?

— А думать разрешается?

— Послушай, почему ты мне всякую ерунду болтаешь?

— Что же мне делать, сестра, если ты толком ничего спросить не умеешь? — невинным тоном ответила Шагор.

— Я слышала, к нашей свекрови явилась еще одна невестка!

— Какая?

— Да та, дочь кожевника.

— Кожевника? — удивилась Шагор. — Я что-то не слыхала о такой…

— Ну не кожевника, так мусорщика. В общем, «нечистая».

— И об этом не слышала.

— Ты что ж, не знаешь, что у нашего мужа есть еще одна жена, кроме нас, — нечистая?

— Неужели? Представь себе, не знаю.

— Ты нарочно морочишь мне голову. Ну та, на которой он женился первой.

— Но ведь она дочь брахмана! — заметила Шагор.

— Скажешь тоже, брахмана! Почему же тогда ей отказали от дома?

— А ты потеряешь касту, если тебя завтра выставят отсюда, а за домом поручат следить мне?

— Ты почему ругаешься, негодница?

— А зачем ты на других наговариваешь? Сама негодница.

— Замолчи! Я вот пойду к свекрови и пожалуюсь, что ты несешь всякие глупости. Подумаешь, дочь важного отца!

Нойантара — она же «черная уродина» — повернулась и, оскорбленная, пошла прочь. Шагор поняла, что перегнула палку, и поспешила вернуть ее.

— Не уходи, сестра! — позвала она. — Смотри, я открыла дверь.

Нойантара обиделась не на шутку и хотела выдержать характер, но любопытство пересилило. Ей мучительно хотелось узнать, сколько сандеша припрятала Шагор. Это заставило ее вернуться. Однако, войдя в комнату, она вместо сладостей увидела незнакомку.

— Кто это? — спросила она у Шагор.

— Профулла.

— Какая Профулла?

— Дочь кожевника.

— Такая красивая? — удивилась Нойан.

— Ну, куда ей до тебя! — съязвила Шагор.

— Не зли меня, — огрызнулась Нойан и добавила: — Тебе тоже не сравниться с ней.

5

Хозяин дома тем временем сел ужинать. Рядом с ним устроилась его супруга, приготовившись отгонять мух от посуды с едой. Она не собиралась пренебрегать этой священной обязанностью, несмотря на то что в доме имелось достаточно слуг, а рис никогда не был приманкой для мух. Но какой глупец решился бы упрекнуть ее за столь ревностное исполнение своего долга? Кто, как не жена, по-настоящему служит мужу и создает ему необходимые удобства? Покарай небо тех греховодников, кто ополчился на этот праведный обычай!

— Ушла от нас эта нечистая? — поинтересовался хозяин у жены.

— Куда же ей идти на ночь глядя? — ответила та, усердно размахивая хлопушкой и кокетливо теребя кольцо у себя в носу. — Ты ведь не прогонишь гостя, если тот явится затемно? Как же мне в такую пору выставить из дому невестку?

— С чего бы это я стал принимать гостей? — возразил муж. — Пусть отправляются в гостиный дом.

— Я не могу прогнать ее, — повторила жена. — Хочешь — гони сам. — И добавила: — Она такая красивая…

— Бывает, и у черни рождаются красивые дети… Но я ее все равно выгоню. Позови Броджа!

Служанка побежала за хозяйским сыном. Вскоре в комнату вошел красивый молодой человек лет двадцати — двадцати двух. Он подошел к отцу и остановился возле него, опустив голову. Юноша держался очень скромно и почтительно, не отваживаясь начать разговор.

— У тебя три семьи, сын мой, не так ли? — спросил его отец.

Броджешор промолчал.

— Помнишь свою первую свадьбу? С дочерью отступницы?

Юноша продолжал безмолвствовать. В те далекие времена сыновья знали свое место и ни при каких обстоятельствах не осмеливались вступать в разговоры с отцами, не то что теперь — чем старше дети, тем больше они дерзят.

— Эта нечистая сегодня явилась к нам. Я велел твоей родительнице выгнать ее метлой, но она отказалась. Да и что с нее взять? Разве женщина подымет руку на женщину? Ты мужчина, значит, ты и должен это сделать. Это твой долг. Сегодня же выстави ее из дому, и непременно метлой. А иначе я не засну спокойно.

— Ни в коем случае не делай этого, мой мальчик! — вмешалась мать. — Подумать только — оскорбить женщину! Слушай меня, а не его. Ее надо отправить отсюда по-хорошему.

Броджешор взглянул на отца, сказал: «Как прикажете», потом повернулся к матери, ответил: «Хорошо» — и продолжал стоять.

— Чем же ей жить, если ты ее прогонишь? — спросила жена у мужа.

— Чем угодно. Пусть хоть ворует или разбойничает, а не нравится — может просить милостыню.

— Ты ей так и передай, когда она будет уходить, — вздохнув, сказала мать сыну. — Она просила меня узнать у ее свекра, как ей быть теперь.

Простившись с отцом, Броджешор отправился к своей сводной бабушке Брахме. Он застал ее за важным занятием — она сосредоточенно бормотала молитвы, перебирая четки и отгоняя москитов.

— Бабушка! — окликнул ее Броджешор.

— Что, отец мой?

— Ты слышала новость?

— Какую? Уж не о том ли, что Шагор снова сломала веретено? Так она уже бросила прясть. Надоело ей. Ребенок ведь еще, вот и нету терпения.

— Да нет, я о другом, — с досадой проговорил Броджешор.

— Ты только смотри не пеняй ей за это. На мой век веретен хватит… Главное, чтобы у вас был мир, да сами вы были живы-здоровы…

— Ты будешь меня слушать? — прикрикнул на нее Броджешор.

— Долго ли мне жить еще? — продолжала старуха. — Ну, сделаю еще несколько священных шнуров — хорошо, а нет — не беда…

— Если ты не станешь меня слушать, я все твои веретена переломаю, — пригрозил юноша.

— Что ты, что ты! — всполошилась та. — Значит, ты не о веретенах пришел разговаривать?

— Да нет же, — с сердцем ответил Броджешор. — Ты знаешь, у меня есть две жены-брахманки.

— Брахманки? Как же, конечно, знаю. Одна молодая жена Нойан, а другая молодая жена Шагор. Прямо извели они меня — рассказывай им сказки, да и только! Откуда мне их столько взять-то?

— Да замолчи ты со своими сказками, — рассердился Броджешор.

— Ты вот «замолчи» говоришь, а они не отстают от меня. Последний раз я им рассказывала про птичек. Не знаешь этой сказки? Ну так послушай. В одном лесу росло большое шелковичное дерево шимул, и жили на нем две птички — самец и самочка…

— Бабушка, перестань! — потерял терпение Броджешор. — Мне теперь не до сказок. Ты выслушай меня.

— Да что ты мне можешь сказать-то? Я ведь знаю, зачем вы все ко мне ходите — небылицы послушать.

«Когда тебя только смерть заберет!» — выругался про себя Броджешор, но вслух произнес:

— Так вот, две жены у меня брахманки, а третья — нечистая. Ты знаешь, что она сегодня пришла к нам?

— Что ты, что ты! — испугалась старуха. — Почему же она нечистая? Она ведь тоже дочь брахмана…

— Так она пришла к нам?

— Да.

— Где она теперь? Мне нужно увидеться с нею.

— Увидеться? Ты что же, хочешь, чтобы отец с матерью возненавидели меня за то, что я вам свидание устраиваю? Давай лучше я расскажу тебе про птичек.

— Не бойся родителей, — успокоил ее Броджешор. — Они сами велели мне пойти к ней и выгнать из дому. Как же мне выполнить их волю, если я не найду ее? Вот я и пришел к тебе — узнать, где она.

— Послушай, отец мой, — не сдавалась старуха, — я старая, и ведать ни про что не ведаю. Я ведь только и делаю, что Кришне молюсь. Щепотку-другую риса съем — и опять за молитвы принимаюсь. Вот сказку могу рассказать, если хочешь. А про нечистую и твоих брахманок я слыхом не слыхивала!

— Вот несносная! — Броджешор рассердился не на шутку. — Хоть бы разбойники какие утащили тебя!

— Ах, не говори так, отец мой, не надо! — остановила его старуха. — Я страсть как боюсь разбойников. Так, значит, ты это с ней желаешь увидеться?

— А ты думала, я пришел четки твои перебирать? — с раздражением спросил Броджешор.

— Ступай к Шагор, — промолвила та.

— Разве у нас жены ходят друг к другу? — удивился Броджешор.

— Делай, как я говорю. Шагор сама приходила за тобой. Она ждет тебя. Какая хорошая девочка, другую такую еще поискать…

— Понравилась тем, что веретена ломает? — ехидно спросил Броджешор. — Так я скажу Нойан, чтоб и она постаралась.

— Да-да. Обе они, и Шагор, и Нойан… А ты иди, иди.

— Я увижусь там с нечистой?

— Делай, что я тебе говорю, — строгим тоном ответила старая Брахма. — Я плохого не посоветую, хоть ты и помешал мне. У твоего деда было шестьдесят три жены, а он ни одной никогда не отказывал. Тут же шел, стоило им только позвать его.

— Мир душе моего деда, — сказал Броджешор. — Последую его примеру и пойду к жене. А тебя, старуху, здесь застану, когда вернусь?

— Иди, иди! — замахала на него Брахма. — Не мешай мне молиться, совсем голову заморочил. А Нойан я скажу, чтобы последила за тобой — вон как исхудал.

— Скажи, скажи, — согласился Броджешор. — Она мне тогда лишнюю пышку пришлет.

И он отправился к Шагор.

6

Когда в доме появилась Шагор, ей выделили две комнаты: одну — внизу, другую — наверху. В нижней она играла со своими сверстницами, готовила бетель, а в верхней — спала. Если днем ей хотелось отдохнуть, она поднималась наверх и запиралась. Поэтому, избавившись наконец от необходимости слушать сказки, Броджешор отправился к ней в опочивальню.

Однако Шагор он в комнате не застал, вместо нее там оказалась незнакомая девушка. Он сразу догадался, кто она такая.

В первый момент молодые люди растерялись. Казалось бы, что естественнее — встретились два самых близких человека, муж и жена, две половинки одного целого. Кто может быть ближе и желаннее друг другу? А они сконфуженно молчали — ведь после свадьбы им не приходилось встречаться и они никогда не разговаривали друг с другом. К тому же один из них явился сюда затем, чтобы прогнать другую, и эта другая была готова покорно принять свою участь. Пусть скажут читатели преклонных лет: как, по их мнению, тут следовало бы поступить?

А дальше все произошло совсем не так, как полагалось. Сначала они долго молчали, потом Профулла чуть улыбнулась, поднесла конец сари к шее и низко, в самые ноги, поклонилась Броджешору.

Броджешор был совсем не похож на своего сурового отца. Он очень смутился от такой почтительности, поспешно взял Профуллу за руку и усадил на кровать, а сам устроился рядом.

Лицо Профуллы прикрывала парда — в те времена, не в пример нынешним, женщины соблюдали обычаи. Ох уж эти нынешние времена! Когда Броджешор поднимал Профуллу и усаживал на постель, парда сбилась набок, и лицо девушки приоткрылось. Он увидел, что она плачет. Ах, боже мой! Броджешору было всего двадцать два года. Как еще глуп и неразумен человек в этом возрасте! Юноша увидал слезы, и что бы вы думали? В порыве безрассудства он наклонился и — ай, какой стыд! — поцеловал Профуллу прямо туда, где под прекрасными глазами блестели прозрачные капли. Автор старый человек, ему простительно описывать подобные сцены, но он надеется, что благовоспитанные молодые читатели в этом месте с возмущением захлопнут книгу.

И вот, в то самое время, когда безрассудный Броджешор допустил возмутительную вольность, заставив тем самым автора этой повести пренебречь правилами приличия, а глупая Профулла, вместо того чтобы рассердиться, в простоте душевной так и растаяла, наивно решив, что слаще поцелуя, которым одарил ее супруг, в мире ничего нет и быть не может, в это самое время дверь в комнату приоткрылась и показалась хорошенькая головка. Броджешор повернулся и увидел черные кудряшки, схваченные золотым украшением, — тогда женщины носили головные украшения, — а под ними прикрытые тонким прозрачным покрывалом лукавые глаза, осененные пушистыми ресницами, и улыбающиеся алые губы. Шагор показала мужу замок с ключом — она по молодости лет стеснялась разговаривать с ним. Сначала Броджешор не понял ее знаков, но, когда она закрыла за собой дверь, звякнула щеколдой, навешивая на нее замок, и повернула в нем ключ, он все понял. Шагор заперла дверь и убежала.

— Шагор, что ты делаешь? Шагор, вернись! — закричал ей муж, но той и след простыл. Она прибежала к старой Брахме и залезла в постель.

— Что случилось, Шагор? Почему ты здесь? — удивилась та.

Шагор ничего не ответила.

— Наверное, Бродж прогнал тебя? — предположила старуха.

— А с какой стати я иначе пришла бы к тебе? — ответила бойкая Шагор и добавила: — Сегодня я буду спать у тебя.

— Хорошо, хорошо, лежи, — торопливо согласилась Брахма. — Он, наверное, сейчас позовет тебя назад, — рассудила она. — Меня, бывало, твой дедушка на неделе по семь раз прогонял от себя, да только тут же звал обратно. Я, конечно, сердилась на него — такой уж мы, женщины, народ, — однако и одной оставаться не хотелось. Однажды, помню, что произошло…

— Бабушка, расскажи мне сказку, — перебила ее Шагор.

— Сказку? Какую? Может, про птичек, самца и самочку? Так ты пойди позови новую жену, вместе и послушаете.

— Я не знаю, где она, — солгала Шагор. — Ты говори, а я стану слушать.

Старая Брахма пристроилась рядом с ней и начала рассказывать. Она не заметила, что ее слушательница тут же заснула, а когда, уже много времени спустя, обнаружила это, оборвала себя на полуслове и обиженно замолчала.

На следующее утро Шагор проснулась чуть свет. Она побежала в дом, отперла замок на своей двери, откинула щеколду, а затем вернулась назад. Шагор взяла сломанное веретено и начала жужжать им над ухом старой сказительницы.

Профулла и Броджешор слышали, как Шагор отперла дверь. Девушка села на постели, потом встала.

— Шагор открыла дверь, — сказала она. — Я ухожу. Вспоминай иногда обо мне, — если не как о жене, то хотя бы как о своей служанке.

— Подожди, не уходи, — попытался остановить ее муж. — Я пойду к отцу, попробую поговорить с ним.

— Думаешь, он может оставить меня?

— Не знаю. Но я постараюсь убедить его. Я не в силах совершить такой грех — бросить тебя.

— Ты не бросаешь меня, — тихо проговорила Профулла. — Напротив, ты меня принял. Мне достаточно и того, что ты хоть раз позволил мне лечь рядом с тобой. Прошу тебя, не ссорься с отцом из-за такой несчастной, как я. Это огорчит меня.

— Но он обязан хотя бы содержать тебя! — настаивал Броджешор.

— Он отверг меня, милостыни я от него не приму, — твердо ответила Профулла. — Вот у тебя возьму, если ты найдешь, что мне дать.

— Но у меня нет ничего, кроме этого перстня, — смущенно проговорил Броджешор. — Возьми его и продай. Хотя бы на первое время хватит… Потом я постараюсь устроиться на службу и буду помогать тебе. Я тебя не оставлю.

Он снял с пальца кольцо с алмазом и отдал его Профулле.

— А если ты все-таки забудешь меня? — спросила она, надевая его подарок.

— Всех забуду, но только не тебя! — воскликнул Броджешор.

— А вдруг ты не узнаешь меня при встрече?

— Твое лицо никогда не изгладится из моей памяти.

— Я ни за что не продам это кольцо, — сказала Профулла. — Скорее умру с голоду, но с ним не расстанусь. А если нам снова доведется встретиться и ты меня не узнаешь, я покажу тебе его. На нем что-то написано. Что?

— Там выгравировано мое имя.

Они простились друг с другом со слезами на глазах. Спустившись вниз, Профулла увидела Шагор и Нойан.

— Сестра, где же ты спала? — спросила коварная Нойан.

— Когда человек возвращается из паломничества, он не рассказывает о нем, — ответила Профулла.

— Не понимаю, — недовольно проговорила Нойан.

— Чего же тут не понять? — спокойно заметила Шагор. — Она вчера прогнала меня, а сама на моей постели стала Лакшми своего Вишну. Видишь, ее господин подарил ей в знак любви кольцо?

Она показала на кольцо Броджешора, сиявшее на руке Профуллы.

Нойан помрачнела.

— Ты слышала, сестра, что велел передать тебе свекор? — мстительно спросила она.

Полная воспоминаний о ласках мужа, Профулла уже успела забыть о своем разговоре со свекровью.

— Нет, а что?

— Ты спросила, как тебе жить дальше, — напомнила Нойан.

— И что же он ответил?

— Он сказал, что ты можешь заниматься чем угодно, хочешь — воруй, а хочешь — разбойничай.

— Хорошо, — коротко проговорила Профулла и вышла.

Больше она ни с кем не разговаривала. Уже за калиткой она остановилась и повернулась к Шагор, которая шла следом.

— Ухожу, сестра, — сказала она Шагор. — Больше я никогда сюда не вернусь. А с тобой увижусь, когда ты приедешь к своему отцу.

— Ты знаешь, где мы живем? — оживилась Шагор.

— Нет, не знаю, но сумею узнать.

— И ты решишься прийти в дом моего отца? — не поверила ушам Шагор.

— А почему бы нет? Меня теперь ничто не остановит.

— Твоя мать ждет тебя, — заметила Шагор, показывая в сторону сада, где возле изгороди стояла мать Профуллы. Дочь подошла к ней.

7

Женщины вернулись в деревню. Долгий путь изнурил мать. Она выбилась из сил и исстрадалась душой — не всякому по плечу выносить испытания, которые посылает судьба. Дома она занемогла. Первое время женщина старалась превозмочь себя. Бенгалка, из семьи брахманов, к тому же еще и вдова, она не считала свой недуг болезнью. Как положено, по два раза в день совершала омовение, ела когда придется и то, что из милости дадут соседи. Немощь ее усиливалась, и в конце концов она слегла. Лечились в те времена в деревнях редко, а вдовы почти не пользовались лекарствами. Да и за лекарем Профулле послать было некого. Начались осложнения, и в конце концов несчастная умерла — страдания ее прекратились.

Соседи, которые прежде порочили несчастную вдову, теперь поспешили на помощь ее дочери. К чести бенгальцев, следует признать, что в подобных случаях они забывают о былых распрях.

Явившись к сироте, жители деревни сказали ей:

— Ты должна на четвертый день устроить поминки по матери.

— Я бы и хотела, — призналась Профулла, — да не на что.

— Не тревожься, — успокоили ее односельчане, — это дело мы возьмем на себя.

Кто денег дал, кто продуктов, тем и обошлись. Хватило и покойнице даров положить, и собравшихся угостить.

Один из доброжелателей вспомнил про Хорболлоба.

— Надо бы позвать твоего свекра, — заметил он Профулле.

— Кто же пойдет за ним? — недоуменно спросила она.

Вызвались двое, те, которые всюду успевали первыми.

— Как же так? — удивилась Профулла, когда они явились к ней. — Ведь это вы возвели на нас поклеп! Пустили слух, будто бы мы касту потеряли, а теперь печетесь обо мне?

— Ты про старое забудь, — ответили односельчане, — и ни о чем не беспокойся. Мы все уладим. Скажем, что по злобе наговорили на вас. Ты ведь теперь сирота, без отца и матери осталась, и нам грех обижать тебя.

Профулла подумала — и согласилась. Посланцы отправились к Хорболлобу.

— Вот тебе на! — удивился тот. — Вы сами изгнали сватью из общины, уверяли, что она осквернила касту, а теперь за нее же и хлопочете?

— Среди соседей всякое случается, — ответили ходатаи. — Не стоит внимания обращать. Мы их со зла оговорили.

Хорболлоб был человек рассудительный и решил, что его хотят провести.

«Они пытаются обмануть меня, — подумал он. — Наверное, невестка как следует заплатила им, вот они и стараются. Выгораживают ее. Где она только деньги взяла?»

И он стал относиться к ней с еще большей неприязнью и подозрительностью.

Тем временем Броджешор узнал о разговоре отца с жителями деревни. «Надо будет как-нибудь ночью тайком навестить ее», — сказал он себе.

Так ни с чем и ушли посланники от Хорболлоба. Профулла с чужой помощью справила поминки по матери, угостила соседей. А Броджешор так и не выбрался проведать ее.

8

Фулмони из касты брадобреев жила поблизости от Профуллы. Осиротев, Профулла попросила ее приходить к ней ночевать, так как не хотела оставаться ночью одна — много ли надо, чтобы о молодой и красивой девушке пошли всякие толки! Да и темнота ее пугала. Фулмони согласилась. Она вдовствовала, никого из родственников, кроме сестры, у нее не было, и потому ничто ее не удерживало. К тому же она всегда относилась с уважением к матери Профуллы, как, впрочем, и ее сестра. Так она стала по вечерам приходить к Профулле и оставалась у нее до утра.

Наивная Профулла понятия не имела, что за человек ее соседка. Та была старше ее лет на десять, недурна собой и любила принарядиться. Однако удивляться ее поведению не приходилось — женщина принадлежала к низкой касте, да к тому же с детства осталась вдовой. Поговаривали, будто она питала нежные чувства к Дурлобху Чакраборти — управляющему местного землевладельца Парана Чоудхури. Утверждали, будто и сам Дурлобх, который иногда по делам наведывался в деревню, неравнодушен к Фулмони и оказывает ей внимание. Доходили эти слухи и до Профуллы, но они не смутили ее. Да и не приходилось ей выбирать — кто еще в деревне согласился бы бросать свой дом на ночь.

Фулмони раза четыре ночевала у Профуллы. На следующий после поминок день она немного задержалась у себя дома и отправилась к Профулле позже обычного. Возле большого мангового дерева, густо окруженного молодой порослью, она остановилась и, оглядевшись по сторонам, вошла в заросли. Там ее поджидал какой-то мужчина. Это был не кто иной, как Дурлобх Чакраборти.

— Ну так как же? — спросил он ее. — Сегодня?

— Да, сегодня в самый раз, — подтвердила Фулмони. — Приходи в полночь вместе с носильщиками. Постучишь в дверь, я и открою. Только смотри, чтобы без шуму…

— Не бойся, — успокоил ее тот. — Как бы только она сама не подняла крик.

— А мы вот что сделаем, — придумала Фулмони. — Я тихонько впущу тебя, а ты осторожно подойдешь к ней и завяжешь ей рот. Пускай тогда кричит, сколько вздумается.

— Как ты считаешь, — осведомился Дурлобх, — долго ли нам удастся продержать ее у Парана?

— Да нам бы только увезти ее, — уверенно заявила Фулмони. — Как ей не остаться у него? У нее ведь ни одной родной души. Вечно сидит голодная, а тут всем будет обеспечена — и едой, и одеждой. Деньги, украшения появятся, любовь да ласка. Кто тут не устоит! Ты уж предоставь это дело мне. Но только, чур, уговор, за хлопоты часть денег и украшений — мне!

Они договорились, и Дурлобх пошел по своим делам. А Фулмони отправилась к Профулле. Бедная девушка, не подозревая о коварном заговоре, вскоре легла спать. Она поплакала, как плакала все эти дни, и уснула в слезах. Вскоре послышался стук в дверь. Фулмони отперла ее и впустила Дурлобха. Тот неслышно подошел к Профулле, быстро обмотал ее лицо повязкой, а потом отнес в паланкин. Носильщики подняли его и, осторожно ступая, в сопровождении Фулмони направились к увеселительному дому Парана-бабу.

А через полчаса к опустевшей хижине прискакал Броджешор. Он явился тайком, собираясь во что бы то ни стало увидеться с Профуллой. Увы, его здесь уже никто не ждал.

Носильщики шли бесшумно, зная, что участвуют в опасной затее и должны быть начеку. Их достаточно просветили на этот счет. К тому же, как читатель уже мог заключить из слов старой Брахмы, в здешних местах бесчинствовали разбойники, наводя ужас на мирных жителей. В стране в те годы царило безвластие — мусульманское господство окончилось, а английское владычество еще только утверждалось. К тому же недавно случился страшный голод, окончательно разоривший Бенгалию. А на землях Варендры вдобавок ко всему хозяйничал Деви Сингх, не дававший вздохнуть арендаторам. Позже, благодаря выступлениям Эдмунда Бёрка в Вестминстере, он приобрел громкую известность и за пределами Индии. Эдмунд Бёрк с такой страстью и гневом обличал Деви, так обрушивался на него за его злодеяния, что многие дамы во время его обвинительных речей от волнения не выдерживали и падали в обморок. Даже теперь, по прошествии ста лет, нельзя не испытывать душевного трепета, читая записи этих речей.

Многим в те времена приходилось голодать, негде было укрыться. Началось воровство, разбой. Кто мог навести в стране порядок и утвердить закон? В Рангпуре Ост-Индскую компанию представлял первый сборщик налогов мистер Гудлэд, в распоряжении которого находилось воинское подразделение. Он не раз пытался силами своего отряда выловить разбойников и покончить с ними, но каждый раз безуспешно.

Поэтому-то Дурлобх, похитивший Профуллу, опасался, как бы на него самого не напали, — паланкин вполне мог соблазнить любителей легкой наживы. Он и сопровождающих не взял из боязни, как бы те не подняли шума и этим не привлекли грабителей.

Похитители прошли несколько миль. Начался густой лес. Неожиданно носильщики заметили, что навстречу им идут два путника. Ночь стояла темная, дорогу освещал лишь слабый свет звезд, и издали фигуры людей казались неясными и расплывчатыми. Чудилось, будто к ним направлялся сам Яма в двух своих воплощениях.

— Никак кто-то идет, — неуверенно сказал один из носильщиков.

— От тех, кто ходит по ночам, добра не жди, — хмуро промолвил другой.

— Здоровенные-то какие! — добавил третий.

— А палок у них не замечаете? — осведомился четвертый, напряженно вглядываясь в приближающиеся тени.

— Господин Чакраборти, — повернулся к Дурлобху первый носильщик, — дальше идти нельзя. К разбойникам угодим.

— Да-да, — встревожился тот. — Надо же, какая беда! Я так и предчувствовал…

В это время шедшие по дороге заметили их и крикнули:

— Эй, кто вы?

Услышав окрик, носильщики поставили паланкин на землю и с воплями бросились в лес. Следом за ними кинулся и Дурлобх.

— Что же ты меня бросаешь? — взвизгнула Фулмони и поспешила за ним.

Встречные громко рассмеялись. Это были хиндустанцы, направлявшиеся в Динаджпур в надежде устроиться на работу к наместнику. Они вышли затемно, чтобы пораньше попасть в город. Посмеявшись от души над жалкими трусами, они продолжили свой путь. А те, не оглядываясь, во весь дух мчались по лесу.

Профулла привстала в паланкине и сняла повязку. Кричать она не отваживалась, опасаясь навлечь на себя беду. Да и кто решился бы поспешить ей на помощь, рискуя попасть в лапы разбойникам? Вначале она совсем было пала духом, но потом взяла себя в руки, понимая, что только самообладание ее спасет. Она осторожно выглянула наружу и увидела на дороге каких-то путников. Профулла тут же прикрыла дверцу, оставив лишь узкую щель для наблюдения. Вскоре подозрительные личности скрылись, и тогда она выбралась из паланкина. Оглядевшись, она убедилась, что осталась одна.

Профулла понимала, что ее похитители непременно вернутся за ней. Поэтому она решила не идти по дороге, а углубиться в лес и подождать там до рассвета.

Она углубилась в заросли. К счастью, девушка направилась в сторону, противоположную той, куда скрылись преступники, а то не миновать ей встречи с ними. Забравшись в самую чащу, Профулла остановилась и стала ждать утра. Вскоре начало светать.

Тогда Профулла принялась блуждать по лесу, все еще не осмеливаясь выбраться на дорогу. Неожиданно ее глаза различили едва заметную тропинку. Девушка пошла по ней, полагая, что тропинка выведет ее к человеческому жилью. Дикие звери ее не пугали — она скорее предпочла бы смерть от когтей тигра или медведя возвращению домой, где ее рано или поздно снова схватят злодеи.

Двигаясь по тропинке, Профулла зашла довольно далеко. Уже перевалило заполдень, а жилья все не было видно. Наконец тропинка исчезла. Куда идти дальше, Профулла не представляла. Вдруг она увидела в стороне несколько кирпичей. Значит, поблизости находилось какое-то строение. Профулла осторожно двинулась вперед. Кирпичей ей попадалось все больше, однако лес превратился в непроходимые джунгли. Наконец в просветах между деревьями она увидела развалины большого здания. Она вышла к ним, взобралась на груду камней и стала разглядывать руины. Часть строения сохранилась и вполне могла служить пристанищем для людей. Профулла подошла к уцелевшей части здания. Все двери стояли распахнутые настежь, и хотя она никого не увидела, кое-какие признаки говорили о присутствии здесь человека. Вскоре она услышала стоны. Профулла вошла в маленькую каморку и увидела на полу лежавшего на подстилке умирающего старика. Тело его высохло, губы потрескались, глаза глубоко запали. Было ясно, что последний час несчастного близок. Девушка подошла к нему.

— Кто ты, ма? — спросил старик, с трудом шевеля пересохшими губами. — Может, ты богиня и пришла за моей душой?

— Я сирота, — ответила девушка. — Заблудилась в лесу Ты, видно, тоже одинокий человек. Могу я помочь тебе чем-нибудь?

— Можешь, и даже очень, — обрадовался старик. — Хвала Вишну, что я в смертный час увидел человека. Дай мне воды — во рту совсем пересохло.

В комнате стояло несколько кувшинов с водой, а возле них — чашки. Профулла налила в чашку воды и поднесла ее к губам старика.

Он попил, и ему, казалось, немного полегчало. Заметив это, девушка попыталась выяснить у старика, кто он такой, каким образом оказался в лесу и почему остался один. Однако бедняга говорил с трудом и мало что смог рассказать о себе. Все, что он поведал Профулле, сводилось к следующему.

Он вишнуит, одинокий человек, никого из родственников у него нет. Жила прежде с ним одна вишнуитка, но и та покинула его, прихватив с собой все пожитки, когда увидела, что он совсем плох. Все же, прежде чем уйти, она по его просьбе вырыла ему во дворе могилу — вишнуитов не полагается сжигать. Лом с лопатой, наверное, так и лежат там.

— Когда я помру, ты оттащи туда мое тело и столкни в яму, — попросил он Профуллу. — А сверху засыпь землей.

— У меня есть деньги, — признался ей старик. — Они спрятаны. Вишнуитка не знала о них, а то взяла бы с собой. Я непременно должен отдать их кому-нибудь, иначе моя душа не обретет свободу, останется служить Кувере и вечно будет сторожить сокровище… Я собирался передать все вишнуитке, но она бросила меня. Я уж и не надеялся увидеть человека, да, видно, судьба смилостивилась и послала мне тебя. Возьми эти деньги. Они в подземелье под доской, на которой я лежу. Там есть лестница. Не бойся, спустись по ней, только захвати с собой огня. Поищи там наверху, в правом углу — и найдешь.

Профулла выслушала старика и обещала выполнить его просьбу.

— Здесь есть корова, — сказал ей старик. — Подои ее. Мне дашь молока и сама попьешь.

Девушка отправилась в хлев. Проходя по двору, она увидела вырытую могилу, возле которой лежали лом и лопата.

Через несколько часов старика не стало. Профулла без труда подняла его высохшее тело — оно оказалось совсем легким, — отнесла к могиле, опустила в нее и закидала землей. Исполнив последнюю волю вишнуита, она прошла к колодцу и, не снимая сари, совершила омовение, а потом на себе же высушила его, по очереди подставляя солнцу то один конец, то другой. Только после этого она отправилась искать деньги. Совесть ее была чиста. Во-первых, старик сам завещал ей свое богатство, а во-вторых, она была бедной сиротой без гроша за душой.

9

Прежде чем похоронить старика, Профулла скатала подстилку, на которой он лежал, отнесла ее в лес и выбросила. Вишнуит не обманул ее — под подстилкой действительно была большая квадратная доска локтя три в длину и в ширину. Предав покойника земле, Профулла принесла лом и с его помощью сдвинула доску в сторону. Открылось черное отверстие. Присмотревшись, она разглядела внутри лестницу.

Профулла не сомневалась, что разожжет огонь, — в лесу хватало хвороста. К тому же во дворе было много щепок. Она накидала их в подземелье и стала искать огниво и лучину, не сомневаясь, что непременно найдет их, ибо благодаря стараниям сэра Уолтера Рэли ни один старик не уходил из нашей недолгой, грешной, скудной и тяжелой жизни, не изведав радости, которую дает трубка. Автор с полной уверенностью и знанием дела может утверждать, что если какой-нибудь чудак и пренебрег табаком, то конец его не был поучительным. Ему следовало бы подольше помучиться в нашей земной юдоли.

Вскоре Профулла нашла огниво. Тогда она забралась на коровник и взяла с крыши немного соломы. Вернувшись к лазу, девушка подожгла солому и, держа в руке горящий пучок, спустилась вниз. Там оказалось довольно большое помещение. Она кинула свой факел на щепки и, когда те загорелись, а дым потянуло в отверстие наверху, подошла к нужному углу, взяла лопату, которую вместе с ломом сбросила сюда заранее, и начала копать.

И вот что-то звякнуло. У Профуллы перехватило дыхание, она догадалась, что лом ударился о металлический сосуд. Значит, она все-таки нашла клад, который искала! Но каким образом попал он в руки старого вишнуита?

Старика звали Кришнаговинда Дас. Он принадлежал к касте писцов и мирно благоденствовал в родных краях до той поры, пока уже в преклонном возрасте не попал в сети одной прекрасной вишнуитки. Бутон на кончике носа и бубен совсем свели его с ума. Он бросил дом и вместе со своей соблазнительницей отправился в обетованный Вриндаван, где предался благочестию, дабы обеспечить себе счастье в земной и благополучие в потусторонней жизни. Он прилежно слушал мелодичные гимны Джаядевы, которые распевали вишнуитка и ее единоверцы, старательно постигал мудрость великого учения и охотно лицезрел прекрасные формы и священные стопы своей гуру. Приобщившись к вишнуизму, Кришнаговинда оставил Вриндаван и вместе со своей наставницей вернулся в Бенгалию. К этому времени он уже обеднел и потому вынужден был искать средства к существованию. В поисках заработка он направился в Муршидабад. С работой ему там повезло, но слава о его вишнуитке достигла двора самого наваба. К ним стал захаживать темнокожий евнух, который сулил его красавице блестящее будущее, обещая сделать знатной дамой, и совсем было прельстил ее своими рассказами. Пришлось Кришнаговинде снова менять пристанище. На этот раз он решил спрятать свое сокровище подальше от людских глаз, чтобы не лишиться его ненароком. Вместе со своей прелестницей он переправился через Падму и принялся разыскивать уединенное местечко. Вскоре он набрел на эти развалины и убедился, что они вполне могут дать им кров. Вряд ли кто-нибудь, кроме самого Ямы, отважился бы заглянуть сюда. Тут они и обосновались. На базар в деревню Кришнаговинда ходил сам, а вишнуитку предпочитал оставлять дома.

Однажды он мастерил очаг в одной из уцелевших комнат и, делая углубление в земляном полу, неожиданно откопал старинную золотую монету — старинную даже для тех времен. Он принялся рыть глубже и вскоре обнаружил маленький горшочек с золотом.

Не найди Кришнаговинда этот клад, ему пришлось бы очень туго, а тут он зажил неплохо. Однако теперь у него появилась новая забота — он вспомнил, что, по слухам, в таких развалинах часто находили громадные сокровища. Кришнаговинда не сомневался, что и эти руины хранят свои тайны. С тех пор мысль о сокровищах неотступно преследовала его. Он прорыл множество ходов, обнаружил различные тайники, обследовал их самым тщательным образом, но ничего не нашел. Целый год провел он в безуспешных поисках и совсем было отчаялся, но все же время от времени продолжал спускаться под землю. Однажды, когда он возился в одном из тайников, что-то блеснуло у него под ногами. Кришнаговинда нагнулся и поднял желтый кружок. В руках его оказалась золотая монета. Очевидно, крысы, прорывая свои ходы, вместе с землей выбросили и ее.

Он не стал ничего предпринимать, а решил повременить до базарного дня. Когда этот день наступил, Кришнаговинда сказал своей возлюбленной:

— Мне сегодня что-то нездоровится. Сходи в деревню ты.

Вишнуитка немедленно отправилась на базар. Старик прекрасно понимал, что, вырвавшись на волю, его красавица не станет торопиться домой, и с легким сердцем принялся за работу. Он начал рыть в том углу, где увидел монету, и вскоре извлек из земли двадцать кувшинов, полных золота и драгоценностей.

Давным-давно в Северной Бенгалии царствовал могучий род Нилдоджей. Последний правитель этой династии Ниламбор Дев владел множеством дворцов в разных городах страны. Один из них находился здесь, неподалеку от Падмы. Раджа редко наведывался в него, приезжая всего лишь на неделю-две в год. Когда повелитель Гоура решил присоединить к себе Северную Бенгалию и направил против Ниламбора войско, тот рассудил, что в случае захвата его столицы неприятелем богатства, накопленные предками, достанутся врагам, и решил заблаговременно принять меры предосторожности. Перед самым сражением он тайком перевез сюда всю казну и собственноручно закопал ее, чтобы никто не знал, где она спрятана. Ниламбор проиграл сражение, попал в плен и был увезен в Гоур. Больше о нем ничего не слышали. Как окончились его дни, тоже осталось неизвестным. А сокровища продолжали лежать нетронутыми там, где он их зарыл. Они-то и достались Кришнаговинде — двадцать кувшинов, полных золотых монет, жемчуга, алмазов и прочих драгоценностей. Ему в руки попали несметные богатства.

Старик не хотел их трогать и снова припрятал, утаив свою находку даже от вишнуитки. Он отличался крайней скупостью и боялся потратить даже монету из найденного клада. Все свои расходы он покрывал за счет тех денег, что нашел в маленьком горшке, — тратил их экономно и расчетливо. И вот теперь этим богатством завладела Профулла. Она внимательно осмотрела кувшины и глубоко закопала их обратно в землю, чтобы снаружи ничего не было заметно. Усталая после целого дня забот и хлопот, она поднялась наверх, устроила себе ложе из соломы, легла и сразу заснула.

10

А теперь вернемся к Фулмони. Она быстро бежала за Дурлобхом, словно лань, спасающаяся от охотника. Мысль о разбойниках подгоняла их обоих. Однако Дурлобх удирал так стремительно, что его возлюбленная начала отставать.

— Подожди! — закричала Фулмони. — Не оставляй меня одну!

— Поторопись! — бросил ей Дурлобх. — Догоняй!

Он мчался во весь дух, продираясь сквозь колючий кустарник, перепрыгивая канавы и бугры, перемахивая через лужи и грязь. Конец его дхоти, заткнутый сзади за пояс, выбился и болтался сбоку; с одной ноги соскочила туфля, чадор порвался и развевался на плечах, как боевое знамя.

— Негодяй! — завопила Фулмони. — Заманил женщину и бросил разбойникам! Как тебе не стыдно!

Дурлобх решил, что те уже схватили ее, и, не тратя время на разговоры, припустил еще быстрее.

— Ах ты, подлец! Ах, мошенник! — осыпала его бранью подруга. — Помойная крыса! Мерзавец!

Но Дурлобха уже и след простыл.

Фулмони в отчаянии заплакала, кляня родителей своего любезного и обвиняя их во всех грехах. Вдруг она заметила, что за ней никто не гонится и вокруг нет ни души. Теперь ей предстояло выбраться из лесу, а так как сметливости ей вполне хватало, это не составило для нее труда. Она огляделась, еще раз убедилась, что поблизости никого нет, вышла из-за деревьев и отправилась домой.

В деревню она добралась уже среди бела дня. Ее сестры Олокмони дома не оказалось — она ушла совершать омовение. Фулмони закрыла дверь, легла в постель и, разбитая после тревожной и бессонной ночи, тотчас заснула.

Разбудил ее голос сестры, вернувшейся с реки.

— Ты только теперь пришла? — спросила сестра.

— Почему только теперь? — ответила Фулмони. — Я вообще никуда не ходила.

— Как не ходила? — удивилась Олокмони. — Ты же еще вчера ушла ночевать к брахманке. Значит, только теперь возвратилась.

— Ты, наверное, совсем ослепла! — притворно рассердилась Фулмони. — Не видела, что ли, как я утром, вернувшись домой, прошла мимо тебя? Тогда я и легла отдохнуть.

— Как же так? — недоумевала Олокмони. — Я ведь уже три раза бегала за тобой. Только никого там не застала, ни тебя, ни Профуллы. Куда она делась?

— Тише, тише! — остановила ее сестра. — Не произноси вслух ее имени.

— А что? — испугалась Олокмони. — С ней что-нибудь стряслось?

— Об этом нельзя говорить.

— Почему?

— Потому что мы люди маленькие, а они, брахманы, для нас все равно что боги, — объяснила Фулмони. — Разве нам пристало толковать о них?

— Да скажи же наконец, что с ней случилось? — потеряла терпение сестра.

— Ее больше нет.

— Как нет? — обомлела та. — Не может быть!

— Только смотри никому об этом не проговорись, — предупредила ее Фулмони. — Вчера за ней пришла мать и увела ее.

— Ах!

Олокмони вся затряслась от ужаса.

И тогда Фулмони с таинственным видом сообщила ей, будто ночью, ближе к рассвету, она неожиданно проснулась и увидела, что на постели Профуллы сидит ее мать. Потом по дому пронесся сильный порыв ветра, и обе женщины исчезли. Сама же она, по ее словам, так перепугалась, что долго не могла прийти в себя, — у нее зуб на зуб не попадал.

— Только смотри — никому не рассказывай про это, — еще раз повторила она. — А то мне несдобровать.

— Ладно, ладно, — пообещала ей сестра. — Разве о таких вещах говорят!

Она взяла кастрюлю, сказала, что идет мыть рис, и отправилась к соседям. От них она пошла к другим, потом к третьим, пока не обошла всю деревню. Всюду она рассказывала невероятную историю исчезновения Профуллы, дополняя услышанное придуманными ей самой подробностями.

— Только об этом никому ни слова! — предостерегала она каждого слушателя.

Вскоре эта новость, правда, в несколько измененном виде, достигла ушей свекра Профуллы. Позже я расскажу, как ее преподнесли Хорболлобу.

11

«Как же мне быть? — размышляла Профулла, проснувшись поутру. — Что делать? Здесь оставаться нельзя, джунгли не место для жилья, да и как жить тут одной! Идти тоже некуда. Отправлюсь домой — меня снова схватят. А как поступить с сокровищем? Самой мне его не унести, а взять с собой надо. Если найду носильщиков, все сразу про него узнают. Тогда воры или разбойники непременно отнимут его у меня. Да и не найти тут никого, кто бы помог мне. Даже если бы вдруг и нашелся такой человек, разве можно довериться ему? Долго ли ему убить меня и завладеть кувшинами? Кто не соблазнится таким богатством!»

Она долго раздумывала и в конце концов решила никуда не идти.

«Останусь здесь, а там будь что будет, — сказала она себе. — Не хочу больше прозябать в бедности и терпеть лишения. А опасности везде есть — для меня теперь что Дургапур, что джунгли — все едино. И там напали разбойники, и здесь, наверное, не оставят в покое».

Она встала и принялась за домашние дела: привела в порядок комнату, в которой спала, подмела двор, сходила к корове… Потом хотела приняться за стряпню, но обнаружила, что готовить не из чего и не в чем. Ни риса с горохом, ни посуды она не обнаружила. Тогда она решила сходить на базар и купить все необходимое. А так как смелости ей было не занимать, то она взяла одну золотую монету и вышла со двора. Однако в какую сторону идти, чтобы добраться до деревни, она не представляла.

— Ладно, как-нибудь найду дорогу, — рассудила она и пошла по тропинке, о которой я уже упоминал.

Она довольно долго шла по лесу и неожиданно в густых зарослях встретилась с брахманом. Еще не старый, светлокожий, с выбритой головой, он выглядел вполне благообразным. На лбу у него красовался священный знак, а плечи прикрывал чадор с надписями «Хори».

Брахман изрядно удивился, увидев Профуллу.

— Ты, мать, куда направилась? — осведомился он у девушки.

— Да вот иду за покупками, — вежливо ответила та.

— Где же ты собираешься их сделать?

— А куда надо идти? — спросила Профулла.

— Сама-то ты откуда здесь появилась? — поинтересовался брахман.

— Из лесу.

— Ты здесь живешь?

— Да.

— Живешь здесь, а как пройти на базар, не знаешь?

— Я тут недавно поселилась, — объяснила Профулла, — и еще ничего не знаю.

— По доброй воле сюда никто не заходит, — заметил брахман. — Как же ты оказалась здесь?

— Объясните мне, как пройти в деревню, — не отвечая на вопрос, настойчиво попросила Профулла.

— Деревня отсюда далеко, несколько часов ходу, — сказал брахман. — Ты одна не доберешься. Да и дорога тут небезопасная. У тебя родственники есть?

— Нет, я живу одна.

Брахман задумчиво посмотрел на девушку.

«Она производит хорошее впечатление, — мысленно заключил он. — Кажется, обладает всеми необходимыми достоинствами. Ну, посмотрим».

— Ты одна в деревню не ходи, — посоветовал он Профулле, — не то в беду попадешь. Пойдем лучше ко мне. Я тут приторговываю кое-чем. Можешь купить рису или гороху.

— Хорошо, — обрадовалась Профулла. — Только как-то странно: с виду вы ученый брахман — и вдруг торгуете.

— Ученые брахманы разные бывают, — промолвил он. — Пойдем.

Они углубились в лес, что несколько встревожило Профуллу, и спустя некоторое время подошли к хижине, запертой на замок. Брахман отпер его и открыл дверь. Хижина ничем не напоминала торговую лавку, однако в ней имелось все необходимое для хозяйства: и рис с горохом, и соль с маслом, и горшки с кувшинами.

— Бери все, что тебе нужно, сколько сможешь унести, — сказал Профулле хозяин.

Она охотно воспользовалась его разрешением.

— Сколько вам заплатить? — спросила она, собрав покупки.

— Одну ану.

— Но у меня нет мелочи, — смутилась девушка.

— Давай крупные. Я разменяю.

— У меня и крупных нет, — призналась Профулла.

— Как же ты собралась на базар без денег?

— У меня есть золотая монета.

— Покажи.

Он взял монету и долго разглядывал ее. Потом вернул и сказал:

— Это очень крупная монета, я не могу ее разменять. Пойдем к тебе, ты дашь мне мелочь.

— Но у меня и дома только такие монеты, — призналась Профулла.

— Только золото? — удивленно переспросил брахман. — Ну что ж, пойдем я посмотрю, как ты живешь. А насчет платы не беспокойся, рассчитаешься со мной потом, когда у тебя появится мелочь. Я сам приду за долгом.

Слова брахмана «только золото» неприятно поразили слух Профуллы. Она поняла, что тот догадался о ее богатстве и хочет удостовериться в нем.

— Мне все-таки придется сходить в деревню, — сказала она и положила назад свои покупки. — Нужно купить еще материи…

— Ты что ж, мать, опасаешься, что я хочу проведать, где ты живешь, и украсть твои деньги? — улыбнулся брахман. — Хочешь избавиться от меня? А если я от тебя не отстану?

Профулла испугалась.

— Я не собираюсь обманывать тебя, — мягко проговорил брахман. — Признаюсь тебе — я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я Бховани Патхок, предводитель разбойников.

Профулла онемела от ужаса. Имя Бховани Патхока, знаменитого разбойника, перед которым трепетала вся Варендра, было хорошо известно в Дургапуре.

— Не веришь? — спросил брахман. — Смотри!

Он вошел в хижину, вынес барабан, ударил в него, и мгновенно из лесу выскочило человек шестьдесят молодцов, вооруженных пиками и дубинками.

— Что прикажете? — хором спросили они.

— Посмотрите на эту девушку, — сказал им Бховани, — и запомните ее. Знайте, я называю ее матерью, а потому и вы должны относиться к ней почтительно. Сами зла ей не делайте и от обидчиков оберегайте. Все.

Разбойники тотчас же исчезли.

Увиденное ошеломило Профуллу, но она была сообразительна и сразу смекнула, что теперь ей не оставалось ничего другого, как принять покровительство Бховани.

— Пойдемте ко мне, — повернулась она к нему. — Я покажу вам свое жилье.

Она взяла покупки и пошла обратно по тропинке. Бховани последовал за ней. Когда они вошли в ее полуразвалившееся жилище, девушка сняла свою ношу, взяла старый рваный коврик для сидения, оставшийся ей в наследство от старого вишнуита, и протянула его спутнику.

— Садитесь, — предложила она ему.

12

— Ты здесь нашла монеты? — спросил ее Бховани.

— Да.

— И сколько?

— Много.

— Как много? Говори правду, — строго предупредил Бховани, — а не то я позову своих людей и они все тут перевернут.

— Двадцать кувшинов.

— Что же ты с ними собираешься делать? — осведомился он.

— Отнесу домой, в деревню.

— Думаешь, там их у тебя не украдут?

— Не украдут, если вы позаботитесь обо мне.

— Я хозяин только здесь, в лесу. За его пределами моя власть кончается. В деревне я тебе не защитник.

— Тогда я останусь здесь, — решила Профулла. — Тут вы мне поможете?

— Конечно, — заверил ее Бховани Патхок и поинтересовался: — А что же все-таки ты собираешься делать со своим сокровищем?

— Что обычно делают люди с богатством?

— Тратят его.

— Вот и я стану его тратить.

Бховани Патхок расхохотался. Его смех задел Профуллу. Он заметил ее неудовольствие и ласково сказал:

— Не сердись, мать. Я смеюсь потому, что меня позабавили твои глупые слова. Разве ты сможешь потратить на себя одну такое огромное богатство? Ты ведь сказала, что никого у тебя нет.

Профулла опустила глаза.

— Слушай, мать, — продолжал тот. — Ты знаешь, как люди распоряжаются своим состоянием? Тут есть три пути. Некоторые с его помощью получают возможность жить в довольстве и роскоши, другие тратят его на богоугодные дела, а третьим оно расчищает дорогу в преисподнюю. Ты одинока, много ли тебе надо, чтобы обеспечить себя? На кого тебе тратить свои сокровища? Вот тебе и остается выбор: или творить добрые дела, или отправиться в преисподнюю.

— Главарю разбойников не пристало говорить такие речи! — смело заметила девушка. — Не ему учить других добру!

— Я занимаюсь не только разбоем, — возразил ей Бховани, — и уж для тебя никогда не буду злодеем-разбойником. Раз я назвал тебя матерью, то и советовать дурного не стану. Так вот, тратить сокровища тебе не на кого — ни мужа, ни родных у тебя нет. А богатство это громадное, и много таится в нем возможностей как для добра, так и для греха. Какой же путь ты изберешь?

— Предположим, путь греха! — с вызовом ответила Профулла.

— Тогда я позову своих людей, и они выставят тебя из лесу вместе с твоими кувшинами, — заявил Бховани. — Ведь среди моих молодцов найдется немало желающих составить тебе компанию. Поэтому, если ты решила предаться пороку, немедленно уходи отсюда. Зла я тут не потерплю.

— Но ведь если я смогу уйти из лесу со своим сокровищем, мне только лучше будет! — удивилась Профулла.

— Надолго ли тебе его хватит? — Бховани пристально посмотрел на Профуллу. — Ты молода и красива. А молодость и красота для тебя опаснее разбойников. Станешь жить грехом — не заметишь, как все растратишь. Сколько бы денег у тебя ни было, все уйдут. А что ждет тебя потом?

— И что же? — поинтересовалась Профулла.

— А то, что привычка к роскоши у тебя останется, а средства для нее иссякнут. Вот и начнешь опускаться все ниже, пока окончательно не пропадешь. Может, все-таки изберешь путь добра?

— Я дочь порядочных родителей, отец мой, — серьезно сказала Профулла. — Грехов за мной прежде никогда не водилось, не совершу я их и теперь. Порок не для меня. Богатство мне тоже ни к чему, я из бедной семьи и к роскоши не приучена. Мне бы только было чем утолить голод да прикрыть наготу. Поэтому возьмите все эти кувшины себе и позаботьтесь только о том, чтобы у меня всегда была честно добытая горсть рису.

Речь девушки понравилась Бховани.

— Богатство это твое, мне оно ни к чему, — ответил он.

Такое заявление удивило девушку. Это не укрылось от Патхока.

— Ты, верно, думаешь, что я притворяюсь? — спросил он. — Дескать, грабит народ, а от денег отказывается. Сейчас нам не время рассуждать на эту тему, но предупреждаю, если ты начнешь греховодничать, я могу и отобрать у тебя сокровища. А теперь не возьму. Так скажи все-таки, что ты собираешься с ним делать?

— Я вижу, вы мудрый человек, — проговорила Профулла. — Научите меня, как поступить.

— Научить-то можно, — ответил Бховани, — только много времени уйдет на науку, лет пять или шесть. Хотя если ты согласна, то я не против. Только имей в виду: в течение всего этого времени ты не прикоснешься к своим кувшинам. Не беспокойся, едой и одеждой я тебя обеспечу. Будешь получать ровно столько, сколько потребуется — не больше. Но уговор: ты станешь беспрекословно меня слушаться. Ну как, принимаешь мои условия?

— А где мне жить? — осведомилась Профулла.

— Там же, где и теперь. Останешься в этом лесу. Мы со временем немного приведем в порядок твои развалины.

— Я буду здесь жить одна?

— Нет, я пришлю тебе двух женщин, чтобы они всегда были радом с тобой. Не бойся, пока я хозяин этих мест, никакая опасность тебе здесь не грозит.

— Как же вы будете учить меня? — поинтересовалась девушка.

— Ты знаешь грамоту?

— Нет.

— Значит, с нее и начнем.

Итак, они договорились, и Профулла вздохнула с облегчением, радуясь, что нашла себе покровителя.

Бховани Патхок простился с ней и вышел со двора. В лесу его дожидался высокий широкоплечий человек с аккуратно подстриженной квадратной бородкой.

— Ронгорадж? — удивился Бховани. — Ты здесь зачем?

— Пришел за вами, — ответил Ронгорадж. — А как вы сами здесь оказались?

— Я, кажется, нашел того, кого искал все эти годы.

— Раджу?

— Нет, рани.

— А чего их искать? Английский король уже тут как тут. В Калькутте, говорят, Гастингс вовсю старается для него. Ловко орудует.

— Нам нужен другой король. Ты ведь знаешь, кого я имею в виду.

— Ну и как, отыскали?

— Готовым такого не найдешь. Его надо сотворить. Бог создает железо, а человек выковывает из него меч. Кажется, я нашел хорошую сталь, теперь пять лет буду ее обрабатывать. А ты проследи, чтобы ни один мужчина, кроме меня, не заходил в этот дом. Помни, она молода и красива.

— Слушаюсь. А теперь о моем деле. Я пришел к вам сообщить, что на днях люди сборщика налогов разграбили Ронджонпур.

— Ну что ж, тогда мы почистим его контору и вернем потерпевшим все то, что у них отобрали. Деревенские помогут нам?

— Надеюсь, что помогут, — ответил Ронгорадж.

13

Бховани Патхок выполнил свое обещание. Он прислал к Профулле двух женщин, поручив одной из них — ее звали Мать Гобры — ходить в деревню на базар, а другой — неотлучно находиться при девушке. Мать Гобры была темна кожей, стара — ей исполнилось семьдесят три — и тута на ухо. Было бы полбеды, если б она совсем не слышала, тогда с ней можно было бы объясняться знаками и никаких недоразумений не возникало бы. Но она частенько одни слова разбирала, а другие — нет, и в результате дело нередко доходило до курьезов. Ее напарница была ей полной противоположностью: молодая, всего лишь лет на семь старше Профуллы, красивая и довольно светлокожая. Они словно дополняли друг друга — одна излучала свет, а другая воплощала тьму.

Мать Гобры молча поклонилась Профулле, сложив ладони в пронаме.

— Тебя как звать? — спросила девушка.

Та промолчала.

— Она плохо слышит, — пояснила молодая. — Все ее зовут Мать Гобры.

— Сколько же у тебя детей, Мать Гобры? — снова обратилась к ней Профулла.

— Так, конечно, хорошо, когда человек добрый, — ответила та. — Как же иначе?

Профулла покачала головой.

— Ты какой касты? — поинтересовалась она.

— Да, на базар могу ходить часто, — невозмутимо заявила старуха. — Когда пошлешь, тогда и пойду.

— Я спрашиваю тебя, ты кто такая?

— А зачем тебе другая? Я одна со всем управлюсь. Вот только два дела мне не под силу.

— Какие же? — полюбопытствовала девушка.

У старухи неожиданно прорезался слух.

— Какие? Не могу воду носить — поясница у меня слабая — и стирать. Придется тебе тут самой постараться.

— А остальное все сможешь? — спросила Профулла.

— Посуду мыть тоже должна будешь ты.

— Ладно. А ты-то что делать будешь?

— Да вот еще, мести дом и обмазывать стены я тоже не гожусь.

— А чем же ты станешь заниматься? — удивилась Профулла.

— Как чем? Всем, чем прикажешь. Фитиль для светильника могу свернуть, воду из кувшина вылить, лист грязный, как поем, выброшу. А главное — за покупками ходить стану.

— А считать ты умеешь?

— Да ведь я старая, мать моя, глухая и соображаю плохо, куда уж мне! Но ты не беспокойся. Что мне ни дашь, все истрачу Тут уж тебе обижаться на меня не придется, можешь мне поверить.

— Ну, видно, и впрямь другой такой способной, как ты, не найти, — заметила Профулла.

— А ты и не ищи, мать моя, — ответила Мать Гобры. — Не беспокойся о других, думай лучше о себе.

— А тебя как зовут? — обратилась девушка к молодой женщине.

— Не знаю, — вздохнула та.

— Как не знаешь? — улыбнулась Профулла. — Ведь дали же тебе родители какое-то имя?

— Может быть, и дали, — согласилась женщина. — Да мне оно неизвестно.

— Как же это так?

— Меня украли у отца с матерью еще ребенком, я совсем несмышленышем была.

— Вот как! Но ведь потом тебя как-то называли?

— О да, меня звали по-разному.

— И как же?

— Как? Ну, например, Постылая, Несчастная, Бедняга, Грязнуля…

— Кто меня называет постылой, сам постылый, — неожиданно вмешалась Мать Гобры. Она снова было оглохла, однако стоило произнести знакомые слова, как старуха сразу обрела слух. — Кто ругает несчастной, сам несчастный, а кто обзывает «бесплодной» — сам бесплодный.

— Я не говорила «бесплодная», — засмеялась молодая.

— Говорила или нет — не важно, — сердито проворчала старуха. — Да и почему тебе не сказать?

— Не волнуйся, — со смехом успокоила ее женщина с неизвестным именем. — Мы обо мне говорили, а не о тебе.

— Значит, не обо мне? — обрадовалась Мать Гобры. — Ну тогда продолжайте, беседуйте себе на здоровье. Ты, мать моя, не обращай на нее внимания, — наставительно заметила она Профулле. — Очень уж бойка на язык эта брахманка. Но ты не сердись.

Такая резкая смена настроений старухи — переход от яростной самозащиты к великодушной снисходительности — позабавила ее слушательниц.

— Значит, ты брахманка? — спросила Профулла молодую незнакомку. — Что же ты мне сразу не сказала? Я ведь не совершила тебе пронам!

Она встала и поклонилась ей, поднеся сложенные ладони к груди.

Женщина благословила ее и сказала:

— Отец у меня действительно, говорят, брахман, но я не жена брахмана.

— Почему? — удивилась Профулла.

— Не нашлось, видно, его для меня, — невесело пошутила новая подруга.

— Значит, тебя не выдали замуж? — догадалась девушка. — Как же так?

— Тех, кого крадут в детстве, замуж не выдают, — объяснила ей собеседница.

— И ты по-прежнему живешь у своих похитителей?

— Нет, они потом продали меня одному радже.

— Почему же он не позаботился о тебе?

— Сын раджи собирался пристроить меня, да только свадьба должна была быть тайной.

— Он сам имел на тебя виды? — сообразила Профулла.

— Этого я тоже до времени не могу сказать тебе, — уклонилась от ответа ее собеседница.

— Что же произошло с тобой потом?

— Я поняла его замысел и сбежала.

— А потом?

— У меня имелись драгоценности — мне подарила их старшая рани. Я прихватила их с собой и попала в руки разбойников. Они подчинялись Бховани Патхоку. Он узнал мою историю и не только не отобрал у меня украшения, но еще добавил новых. Он взял меня к себе, заменил мне отца и решил мою судьбу.

— Как же?

— Всю меня отдал великому Кришне.

— Как это — всю? — не поняла Профулла.

— Да так, вместе с моей молодостью, красотой, моей душой. Теперь он — мой господин.

— Выходит, великий Кришна вроде бы твой муж? — уточнила Профулла.

— Да, — ответила незнакомка, — потому что тот, кто владеет нами, и есть наш муж.

— Не знаю, — вздохнула Профулла. — Наверное, ты так говоришь потому, что не замужем. Имей ты мужа, ты не променяла бы его на Кришну.

Ах, бедный неразумный Броджешор! Слышал бы он эти слова!

— Все женщины могут принадлежать Кришне, — наставительно заметила молодая красавица. — Он всем доступен, потому что беспределен в своих проявлениях и качествах — молодости, могуществе…

Что могла возразить неграмотная Профулла ученице Бховани Патхока? Но если бы на ее месте оказался знаток индуизма — учения, которое в толковании супружеской любви занимает особое место среди всех религий, он напомнил бы своему собеседнику, что поскольку человек своим ограниченным умом не в состоянии познать беспредельного всевышнего, существующего в виде абстрактного абсолюта, индус осознает его в более конкретной форме бога Кришны. А так как муж для женщины конкретнее бога, любовь к нему для индуски — первая ступенька приобщения к создателю, и, следовательно, муж для нее тоже бог.

— Мне, сестра, не понять твои ученые речи, — проговорила непросвещенная Профулла. — Скажи лучше, как тебя зовут?

— Бховани-тхакур дал мне имя Ниши. Ниши — сестра Дибы. Я тебя потом познакомлю с Дибой. Но ты слушай дальше. Раз создатель — наш высший господин, великий Кришна — всеобщий бог, а муж — личный бог каждой женщины, то, значит, ей приходится поклоняться двум божествам одновременно. Что же останется тогда от ее преданности, если ее делить на двоих?

— А разве женская преданность и любовь не безграничны? — возразила Профулла.

— Любовь — да, — ответила Ниши, — но не преданность. Любовь и преданность не одно и то же.

— Не знаю, — неуверенно проговорила ее собеседница. — Я еще не разобралась в этом. Для меня оба эти чувства новые.

Слезы навернулись у нее на глаза и потекли по щекам.

— О, тебе, сестра, видно, пришлось нелегко, — воскликнула Ниши. Она обняла Профуллу за плечи и вытерла ей глаза. — Я не знала этого, — заметила она, воочию убеждаясь в том, что именно с преданности мужу начинается у женщины преданность богу.

14

Броджешор хорошо ездил верхом. У него был свой скакун, и в ту самую ночь, когда Дурлобх Чакраборти похитил Профуллу из дома ее матери, Броджешор, как только домашние заснули, вскочил на коня и отправился в Дургапур, намереваясь до утра вернуться обратно. Дом своей жены он нашел пустым, окутанным мраком. Соседей, чтобы спросить о его обитательнице, поблизости не оказалось, и он решил, что Профулла, не выдержав одиночества, отправилась к кому-нибудь из своих родственников. Он не рискнул задержаться дольше и поспешил домой, опасаясь, как бы отец не хватился его.

Прошло несколько дней. Жизнь в семействе Хорболлоба шла по заведенному порядку, каждый занимался своим делом. Один Броджешор не находил себе места. Сначала никто не догадывался о его состоянии, но вскоре мать заметила, что с сыном происходит неладное: он плохо ел — молоко оставалось нетронутым, и даже до такого лакомства, как рыбья голова, сын едва дотрагивался. «Неспроста он есть не хочет», — подумала она и решила, что сын страдает несварением желудка. Тогда она начала пичкать его разными снадобьями, лимонами и отварами, а когда и это не помогло, заговорила о лекаре. Но Броджешор и слышать об этом не хотел и на все уговоры отвечал шутками. Он достаточно легко успокоил свою мать, но отделаться от старой Брахмы ему оказалось непросто.

— Послушай, Бродж, — спросила она его, — почему ты не глядишь на Нойан?

— А чего на нее глядеть? — улыбнулся Броджешор. — Ходит мрачная, как туча, да еще громы с молниями мечет.

— Ну, бог с ней, — промолвила сводная бабушка. — Пусть сама о себе беспокоится. Ты мне скажи лучше, почему есть перестал?

— Плохо готовишь, — сдерзил Броджешор.

— Но я всегда так готовила! — возразила старушка.

— Теперь ты сама себя превзошла.

— А молоко почему отставляешь? Я, что ли, его делаю?

— Коровы испортились. Скверное молоко дают, вот я и не пью.

— А о чем ты думаешь целыми днями?

— О том, как бы поскорей от тебя отделаться и отнести тебя к Ганге.

— Многие так говорят, — заметила старушка. — Только ты не торопись. Придет время, и снесешь меня к реке. — Она вздохнула. — Не увижу больше я своего деревца тулси! Но что поделаешь! Скажи, однако — неужели ты от этой мысли так исхудал?

— Да как не исхудать! — воскликнул Броджешор. — Легко ли думать об этом?

— А о чем ты страдал давеча возле пруда, когда собирался омовение совершить? Глаза полны слез были!

— Думал, вернусь в дом — и придется мне снова есть твою стряпню. Как тут не заплакать!

— Пускай тогда Шагор хлопочет на кухне, — предложила Брахма. — Вот приедет, пусть и стряпает. Станешь есть?

— Чтобы Шагор готовила? — ужаснулся Броджешор. — Ты когда-нибудь заглядывала к ней в комнату? Сначала сама попробуй ее яств из песка, грязи и камней, а уж потом меня потчуй.

— Может быть, поручить это Профулле? — как бы невзначай обронила старуха.

Лицо Броджешора сразу просветлело. Так окутанный ночным мраком дом вдруг неожиданно весело высвечивается упавшим на него лучом фонаря случайного прохожего, чтобы потом снова погрузиться во тьму.

— Она же нечистая, — напомнил он.

— Неправда, — горячо возразила Брахма. — Все знают, что это наговор. Просто отец твой не хочет идти против общины. Видно, люди ему дороже сына. Может, поговорить с ним?

— Не надо, — остановил ее Броджешор. — Я не хочу, чтобы его унижали из-за меня.

Больше они об этом не заговаривали. Старуха так ни о чем и не догадалась. Это и немудрено — где уж было постороннему понять, что творилось в душе Броджешора… Что и говорить, Профулла отличалась необыкновенной красотой, но не только этим покорила она Броджешора. Он убедился, что душа ее не менее прекрасна, чем лицо, а может быть — и более. Будь она, как положено жене, возле него, подобно Нойантаре, его чувства к Профулле, наверное, приняли бы иную форму. Всепоглощающая страсть, которая охватила Броджешора, сменилась бы глубокой нежностью, и сердце его успокоилось бы. Со временем красота ее лица перестала бы волновать его, но красота души никуда не исчезает. Однако всего этого не произошло. Она сверкнула, как молния, ослепив его своим блеском, и тотчас погасла, исчезнув навсегда. Поэтому магия чар Профуллы возросла в тысячу раз. Но если бы еще только это! Все осложнялось из-за того, что к его страсти примешивалось острое чувство сострадания. Броджешору было мучительно жаль Профуллу. Ее оскорбили, оклеветали, лишили всех прав жены и законного крова! Сердце у него разрывалось при мысли о том, каково ей теперь приходится. Она могла умереть с голоду! Невыразимая жалость, помноженная на пылкую любовь, окончательно сломила Броджешора. Все его существо преисполнилось Профуллой. Ни для кого и ни для чего больше не осталось в нем места. Где уж тут было старой Брахме разобраться в его переживаниях!

Несколько дней спустя в доме узнали об исчезновении Профуллы. Новость эта, пущенная Фулмони, по пути в усадьбу обросла множеством слухов и несколько раз изменялась самым решительным образом. Хорболлобу сообщили, что его невестка умерла от удушья, наступившего из-за обострения ревматизма, а перед смертью ей якобы привиделась покойная мать. То же самое сказали и Броджешору.

Хорболлоб приказал совершить положенный обряд очищения, однако устраивать поминки запретил. Нойантара приняла участие в священной церемонии. Вытирая волосы после омовения, она заметила:

— Одной грешницей стало меньше. Хорошо бы и от другой избавиться.

Броджешор таял на глазах и в конце концов совсем слег. Недомогание никак особенно не проявлялось, юношу только слегка лихорадило, но он очень похудел и ослаб. Позвали лекаря, тот назначил лечение, однако оно не помогло. Броджешору становилось все хуже, болезнь стала угрожать его жизни.

Теперь причина его недуга перестала оставаться тайной. Первой поняла, в чем дело, старая Брахма, потом догадалась и мать — женщины всегда распознают такие вещи первыми. Хозяйка поспешила рассказать обо всем мужу.

— Ах, что я наделал! — вскричал тот, пораженный услышанным. — Я сам себя погубил!

— Имей в виду, — предупредила его супруга, — если мальчик умрет, я повешусь.

— Теперь я всегда во всем буду советоваться с ним, — дал зарок Хорболлоб. — Лишь бы боги спасли его!

Броджешор не умер. Его здоровье стало улучшаться, и наступил день, когда он поднялся с постели. Как-то в доме проходила поминальная служба по отцу Хорболлоба. Броджешор случайно оказался поблизости.

услышал он заключительные строки мантры, произнесенные домашним жрецом.

Эти слова запали ему в душу, и потом, когда тоска по Профулле особенно донимала его, он вспоминал их:

Так Броджешор старался забыть о своей любимой. Стоило ему подумать о том, что именно отец явился причиной ее смерти, как он говорил себе:

И даже потеря любимой жены не поколебала его преданности отцу.

15

Обучение Профуллы началось. Сначала она занималась с Ниши, которая получила образование во дворце раджи и у Бховани Патхока. У нее девушка выучилась чтению, письму и основным правилам арифметики. Потом место учителя занял сам Бховани. Они начали с грамматики. Успехи ученицы поразили ее наставника уже в первые дни. Профулла обладала острым умом, страстно жаждала знаний и быстро схватывала объяснения. А ее усердию удивлялась даже Ниши: Профулла готова была заниматься дни и ночи напролет, позабыв про сон и еду. Ниши понимала, что подобное рвение неслучайно, и догадывалась, что таким образом Профулла хотела подавить в себе свои «новые чувства». Грамматику Профулла освоила за несколько месяцев, затем легко одолела метрику по сочинениям Бхотти, постигая одновременно и санскритскую лексику. А когда она без труда прочла такие поэмы, как «Род Рагху», «Рождение Кумары», «Шакунтала» и «Раджа Нишодх», ее учитель решил, что пора приниматься за философию. Он вкратце ознакомил Профуллу с системами санкхья, веданта и ньяйя и наконец перешел к венцу человеческих творений — великой «Бхагавадгите». На ней обучение закончилось. Оно заняло ровно пять лет.

Вместе с науками Профулла постигала и другую премудрость. По указанию Бховани Мать Гобры и Ниши почти не занимались домашними делами — первая только иногда ходила за покупками, — так что все хлопоты по хозяйству легли на Профуллу. Но она не роптала на такое распределение домашних обязанностей, так как, живя у матери, привыкла все делать сама.

Бховани воспитывал свою ученицу строго и целеустремленно. Отношение к еде и одежде Профуллы тоже было частью воспитания. Профулла проходила суровую школу.

В первый год пребывания в лесу ее питание ограничивалось грубым рисом, заправленным морской солью и топленым маслом, и семенными бананами. То же самое ела и Ниши. Профуллу эта скромная пища нисколько не смущала, ибо в родительском доме ей не всегда перепадало и такое. В одном только она ослушалась своего гуру — каждый одиннадцатый день она упорно ела рыбу. Если Мать Гобры почему-либо не покупала ее, Профулла отправлялась к ближайшему водоему или каналу и сама нехитрым способом добывала себе какую-нибудь мелочь. Волей-неволей Матери Гобры пришлось уступить и выполнять ее заказ.

На второй год ученичества Профулле предложили питаться только пустым подсоленным рисом с перцем, разрешив каждый одиннадцатый день есть рыбу, хотя пища Ниши осталась прежней. Профулла ни словом не возразила против такого порядка.

На третий год в меню Ниши вошли всевозможные яства — различные молочные блюда: творог, сливки, сливочное и топленое масло, сладости, фрукты и овощи, рис со всякими приправами, а Профулла по-прежнему должна была ограничиваться подсоленным рисом с перцем. Она с успехом выдержала и это испытание. За трапезу обе они садились вместе и лишь посмеивались, поглядывая друг на друга. Правда, Ниши никогда не притрагивалась к своим лакомствам, предпочитая отдавать их Матери Гобры.

На четвертый год пиша Профуллы стала такой же питательной и обильной, как у Ниши. Она не противилась этому и без возражений съедала все, что ей давали. Но когда на пятый год Бховани разрешил ей есть все, что она захочет, она ограничилась тем, что ела в первый год обучения.

Так же обстояло дело и в отношении сна, одежды и образа жизни Профуллы в целом.

Вначале она получала четыре сари в год, потом — два. Столько же имела на третий год — одно из сурового домотканого полотна для лета и тонкое муслиновое на зиму. И то и другое она должна была после омовения сушить на себе не снимая. На следующий год ей выдали роскошные шелковые сари, в том числе такие знаменитые, как даккские и шантипурские. Она молча взяла их, но укоротила, оторвав часть ткани внизу, чтобы удобнее было ходить. На пятый год она получила позволение носить то, что ей нравится. Она выбрала сари из грубого полотна, которое иногда отбеливала в щелоке.

Ей давались указания и насчет прически. В первый год запретили смазывать волосы маслом, на второй год — вообще причесываться, и она стала ходить с сухими неприбранными волосами. На третий год ее обрили, а на четвертый, когда отросли новые волосы, ее обязали следить за ними и смазывать благовонными маслами. В последний, пятый год она получила разрешение делать с ними все, что хочет. Тогда она вообще перестала обращать на них внимание.

В первый год своей новой жизни она спала на ватном тюфяке и ватной подушке, на второй год укладывалась на ночь на солому, на третий постелью ей служила голая земля, а на четвертый она получила в свое распоряжение великолепное мягкое ложе. Когда же ей в последний год дали свободу выбора, она стала спать где придется.

Вначале она спала девять часов в сутки, потом — шесть, затем бодрствовала каждую вторую ночь, а на четвертый год должна была ложиться в постель, как только одолеет дремота. В пятый, последний год, став сама себе хозяйкой, она ночи напролет просиживала за книгами.

Так она закалила свое тело, приучила себя к неприхотливости и воздержанию.

Бховани Патхок предусмотрел еще один вид обучения Профуллы — борьбу. Автору даже как-то неловко упоминать о таком неженском занятии, но приходится, иначе повествование окажется неполным.

Уже на второй год наставничества Бховани сказал своей ученице:

— Дочь моя, тебе надо научиться бороться.

Та смутилась.

— Я выполню все, что вы прикажете, мой господин, — твердо сказала она, — но только не это.

— Но это совершенно необходимо, — настаивал Бховани.

— Ах, мой господин, да зачем же женщине борьба? — недоуменно воскликнула Профулла.

— Для того чтобы побороть плоть, — объяснил учитель. — Слабый человек не способен владеть собой, нужны специальные тренировки, физические упражнения.

— Но кто же станет тренировать меня? — спросила Профулла и предупредила: — С мужчинами я заниматься не стану.

Бховани успокоил ее:

— Ниши тебя научит. Ее ведь украли ребенком, а там, где она потом жила, слабых детей не держат[1]. Вот она и обучилась разным приемам. Собственно, поэтому я и приставил ее к тебе.

Четыре года осваивала Профулла приемы борьбы.

Наставник приучал ее и к общению с мужчинами.

В первый год он запретил всем лицам мужского пола посещать ее, а ей разговаривать с ними при случайной встрече. На второй год Бховани снял запрет на разговор с мужчинами, но посещать ее дом по-прежнему никому из них не разрешал. На третий год, когда ее обрили, он стал приходить к ней со своими учениками, и они вели с Профуллой ученые беседы. Она принимала гостей сдержанно, а разговаривая, низко опускала бритую голову. На четвертый год он стал являться к ней вместе со своими молодцами и приказывал ей тут же при нем бороться с ними. Профулла покорно исполняла его волю. Потом, когда ею перестали руководить, она не избегала мужчин, но вступала в разговор лишь при необходимости и относилась к ним по-матерински.

Так Бховани Патхок воспитывал Профуллу, чтобы сделать ее достойной обладательницей несметного богатства.

За все эти пять лет он не мог добиться только двух вещей — Профулла упорно не желала отказаться от рыбы, которую неизменно ела каждый одиннадцатый день, и ни словом не обмолвилась о себе. Сколько он ее ни расспрашивал, она молчала.

16

По прошествии пяти лет Бховани-тхакур сказал Профулле:

— Твое обучение закончено. Теперь сама распоряжайся своим богатством, я вмешиваться не стану. Совет, конечно, дам, но уже твое дело — следовать ему или нет. Содержать я тебя тоже больше не буду — заботься о себе сама. Хочу только задать тебе вопрос, который уже задавал раньше. Какой путь ты намерена избрать в жизни?

— Стану трудиться, выполнять свои мирские обязанности, — ответила Профулла. — Высшая мудрость не для такой непосвященной, как я.

— Ну, что ж, рад твоему решению, — одобрительно проговорил Бховани. — Только не забывай — что бы ты ни делала, никогда не помышляй о выгоде. Помни святые слова:

— Вот тебе первая моя заповедь: никогда не думай о себе и своих интересах, — заключил он. — Будь всегда и во всем бескорыстна. Что для этого нужно? Во-первых, надо уметь подавлять свои желания. Этому я и учил тебя все эти годы. А во-вторых, необходимо обладать смирением. Без него не может быть истинной праведности. Наш создатель говорил:

— Воображать, будто ты преуспеваешь благодаря собственным способностям и умению, есть гордыня и суета. Никогда не тешь себя такой иллюзией, не то все твои благие дела обернутся грехом и тебе не зачтутся. И еще одно всегда имей в виду: все свои деяния ты должна посвящать великому Кришне. Ты не забыла, чему учил нас всевышний?

— Скажи же теперь, дочь моя, как ты собираешься распорядиться своим богатством?

— Раз я посвящаю себя служению великому Кришне, то и свое сокровище тоже отдам ему, — ответила Профулла.

— Все? — уточнил Бховани.

— Да, все, — ответила Профулла.

— Но ведь тогда тебе придется заботиться о своем пропитании, а это заставит тебя думать о собственной выгоде! Вот и выходит, что ты нарушишь обет бескорыстия. Чтобы избежать этого, у тебя есть два выхода: первый — жить подаянием, а второй — воспользоваться своим богатством. Первый выход тоже не для тебя. Станешь просить милостыню — появятся корыстные помыслы. Значит, тебе все-таки придется взять часть своих денег, а остальное можешь отдать великому Кришне. Однако как ты это сделаешь?

— Вы учили меня, что великий Кришна вездесущ, — ответила Профулла. — Значит, мне надо так распорядиться моим богатством, чтобы оделить им все сущее.

— Так, так, — одобрительно промолвил Бховани-тхакур. — Творец говорил:

Только ты не обольщайся — нелегко служить тому, кто обитает везде и всюду. Много жертв и труда потребуется от тебя. По силам ли тебе такая жизнь?

— Но разве не этому я обучалась у вас? — удивилась Профулла.

— Ты меня не поняла, — возразил Бховани. — Я имею в виду не те трудности, которые ты здесь преодолевала, а другие, значительно большие. Тебе придется заниматься житейскими делами, следить за своей внешностью, даже предаваться мирским удовольствиям. Готова ли ты к таким искушениям?

— Я не совсем понимаю вас, — растерянно проговорила Профулла.

— Ну хорошо, — промолвил Бховани. — Возьмем, к примеру, меня. Ты знаешь, что я разбойничаю… Я сам говорил тебе об этом.

— Я отдам вам сокровище Кришны, попавшее ко мне. Владейте им и отойдите от зла. Творите только добро.

— Мне не нужно богатство, — ответил Бховани. — У меня его достаточно. Не ради денег занимаюсь я разбоем.

— А для чего же? — удивилась Профулла.

— Чтобы осуществлять власть и поддерживать порядок.

— Но ведь это обязанность раджи, — напомнила Профулла.

— В наших местах нет раджи, поэтому следить за порядком некому — мусульмане ушли, а англичане еще не утвердились. Да они и не умеют, и не могут здесь править. Вот я и вершу правосудие. Караю злодеев и помогаю добрым людям.

— Путем разбоя?

— Я тебе сейчас все объясню, — сказал Бховани.

Он ярко и образно, словно древний сказитель, поведал об ужасающем положении родного края, о том, как бесчинствуют землевладельцы, какие насилия творят сборщики податей и другие чиновники, как они грабят народ, врываются в дома должников, переворачивая все вверх дном в поисках поживы. Они забирают все, что только найдут. Берут вдесятеро, в сотни раз больше положенного! И горе тому, у кого они ничего не обнаружат! Они жгут дома несостоятельных должников, а их самих бросают в темницы. Они ни перед чем не останавливаются — истязают младенцев, пытают молодых и старых, закалывают их копьями. Как только они не издеваются над своими жертвами! Связывают и напускают на них муравьев и жуков, измываются над женщинами — раздевают их донага и на глазах всей общины бесчестят, бьют, отрезают груди! Они оскверняют святилища, а святыни выбрасывают прочь.

— Вот я и творю расправу над преступниками, а слабых и сирых защищаю, — заключил Бховани-тхакур. — Ты сама увидишь, как я это делаю, если раз-другой сходишь со мной на разбойные дела.

Речь наставника поразила и взволновала Профуллу. Она с жаром поблагодарила его за великодушное заступничество за простых людей и изъявила твердое намерение сопровождать его в походах.

— Если я могу хоть как-то распоряжаться своим богатством, то захвачу с собой часть денег и раздам их несчастным, — сказала она.

— Но тогда тебе придется позаботиться о своем внешнем виде, — напомнил ей учитель. — В одежде отшельницы на такие дела не ходят.

— Я сделаю все, что нужно, — охотно согласилась Профулла. — Раз я посвятила себя великому Кришне, то ради него я на все готова, ни перед чем не остановлюсь.

Когда в следующий раз отряд Бховани Патхока выступил из лесу, вместе с разбойниками шла и Профулла. В руках она несла один из своих кувшинов. Ниши сопровождала ее.

Итак, осуществилась заветная мечта Бхованитхакура. Он давно искал человека, способного помочь ему осуществить задуманное. Конечно, он предпочел бы видеть своим помощником мужчину, но вряд ли какой-нибудь мужчина мог обладать такими достоинствами, как Профулла. К тому же она владела богатством, а оно — великая сила. Одного только не учел Бховани — того, что каждый одиннадцатый день Профулла ела рыбу. В этом был его основной просчет.

На этом мы простимся с Профуллой, отправившейся в плавание по бурным волнам житейского моря. Мы встретимся с ней пять лет спустя. За это время она пройдет новую школу, которой ей так недоставало — школу практических дел.

1

Прошло пять лет, потом еще пять. Десять лет миновало с тех пор, как Хорболлоб выгнал из своего дома «нечистую» невестку. Нелегким оказалось для нее это время. Я уже рассказывал, какое тяжелое положение сложилось тогда в Бенгалии, как притеснял народ сборщик податей Деви Сингх и как бесчинствовали на дорогах грабители. Однажды они напали на людей Хорболлоба, когда те везли хозяину деньги. Хорболлоб не смог заплатить налог, и Деви Сингх заставил его продать ему один из своих участков. Такая купля-продажа в те времена широко практиковалась — пользуясь покровительством Гастингса и Гонгоговинды, Деви Сингх держал в своих руках всех местных чиновников и творил что хотел. Талук, стоивший десять тысяч рупий, он приобрел за двести пятьдесят. Вырученных денег не хватило Хорболлобу для того, чтобы погасить задолженность, и Деви Сингх стал угрожать ему тюрьмой. Пришлось Хорболлобу заложить еще одну часть своих владений. Доходы его значительно сократились, однако расходы не уменьшились — привычный жизненный уклад требовал немалых трат. Почти у каждого человека бывают дни, когда к нему является Лакшми и предлагает выбор: «Или я, или твои привычки». Многие оказываются не в состоянии пожертвовать сложившимися традициями. «Ах, мать, — говорят они, — мне легче расстаться с тобой, чем изменить свой образ жизни». Примерно так рассуждал и Хорболлоб. Он продолжал жить на широкую ногу — отмечал все праздники, совершал принятые обряды и церемонии, делал все положенные по обычаю подношения, содержал стражу. Причем расходы на молодцов с дубинками значительно возросли после нападения на его посыльных. На это уходили все наличные средства, налоги оставались невыплаченными. Он продал все, что мог, и все-таки рассчитаться со своими заимодавцами не сумел. В конце концов проценты по долгу превысили размер самого долга. Никто больше не соглашался помочь ему деньгами.

Недоимки Хорболлоба к этому времени составили почти пятьдесят тысяч рупий. Выплатить такую сумму он не мог, и поэтому пришел ордер на его арест. В те далекие времена, когда в стране царило безвластие, а английское законодательство еще не действовало, особой правовой основы для выдачи такого документа не требовалось.

2

Все в усадьбе тестя Броджешора всполошились. Подумать только — молодой зять пожаловал к ним! В те времена мужья дочерей не часто удостаивали тестя своим визитом, вот и Броджешор редко наведывался в семью жены. В деревне поднялась суматоха. Рыбаки и их жены то и дело бегали к прудам за рыбой, так что всю воду в них взбаламутили Мальчишки бросили свои занятия у местного пандита и постоянно вертелись у них под ногами, норовя поживиться случайной рыбешкой. У молочника голова пошла кругом от беспрестанных заказов, которые так и сыпались отовсюду. Чего только от него не требовали: и варенца, и молока, и сливок, и творога, и топленых вершков, и масла. От волнения он то и дело совершал промашки — то вместо одного сера воды разбавит свои продукт тремя серами, то, наоборот — вместо трех серов дольет всего один. Торговец тканями тоже сбился с ног, без конца таская свой товар покупателям, — те никак не могли решить, какой чадор или дхоти они преподнесут гостю. Женская часть населения спешно принялась приводить в порядок свои у крашения — их подправляли, чистили, ожерелья нанизывали заново. Те, у кого не было золотых или серебряных украшении, бросились покупать браслеты из ракушек или обычные металлические, нимало не смущаясь тем, что они не из золота или серебра. Воображение дополняло им этот недостаток, и они искренне любовались покупками. Все готовили выходные наряды — без них немыслимо было показаться на глаза зятю. Завзятые острословы припоминали свои старые шутки и старательно оттачивали языки, а те, кто не блистал остроумием, пытались прибрать к рукам чужое добро. Однако продемонстрировать живость ума предстояло еще не скоро, этой забаве должна была предшествовать другая — пиршественная. В каждом доме образовался свои комитет по приему высокого гостя. Фрукты, овощи, напитки и прочая снедь заготавливались в неимоверных количествах. Сердца трепетали от радостного волнения и приятного ожидания.

Однако тот, кто вызвал весь этот переполох и ради которого затевались все эти хлопоты, пребывал отнюдь не в радужном настроении. Броджешор приехал сюда вовсе не за тем, чтобы предаваться удовольствиям, его привела жестокая необходимость — отцу грозило заточение и выручить его мог только сват. Он располагал достаточными деньгами, чтобы одолжить своему родственнику.

— Дорогой мой, все мои деньги принадлежат тебе, — сказал Броджешору тесть, когда тот обратился к нему с просьбой о помощи. — Кроме тебя, у меня нет наследников. Зачем же ты хочешь самого себя разорить? Ведь все эта деньги целы только до тех пор, пока находятся у меня. Стоит твоему отцу заполучить их, как он тут же их растрат Все они, до последней пайсы, достанутся ростовщикам.

— Ну и пускай, — запальчиво ответил молодой человек. — Мне богатство не нужно Главное — спасти отца.

— А для моей дочери главное — быть обеспеченной, — холодно возразил тесть. — Свекор не избавит ее от нужды, а деньги избавят.

— Раз так, — рассердился Броджешор, — то пусть ваша дочь остается со своими деньгами у вас. А зять, как я вижу, вам не нужен. Прощайте! Никогда больше моя нога не ступит в ваш дом.

Глаза отца Шагор вспыхнули гневом. Он стал отчитывать зятя за дерзость, тот ответил ему резкостью, а кончилось все тем, что Броджешор отправился укладывать вещи. Шагор пришла в отчаяние. Ее мать пыталась урезонить зятя, но безуспешно. Пришлось ей позвать дочь.

В доме свекра встречаться молодой жене с мужем в те времена не полагалось, однако у своего отца она могла себе это позволить.

— Не уезжай, — взмолилась Шагор, припав к ногам мужа. — Побудь здесь хотя бы день. Я ведь ничем не провинилась перед тобой. Подумай, что люди скажут, если ты сейчас уедешь?

Броджешор сердито отдернул ногу — он все еще был раздражен. В раздражении человек не следит за собой, его движения бывают резкими и могут привести к нежелательным последствиям. Именно поэтому, а может быть, в какой-то степени и из-за неосторожности слишком взволнованной Шагор нога Броджешора вдруг с силой ударила ее. Шагор решила, что муж в сердцах дал ей пинок, и отпрянула от него.

— Ты бьешь меня?! — вскрикнула она, вскочив на ноги и выпрямившись, словно разъяренная змея.

У Броджешора и в мыслях не было бить жену, и, если бы он откровенно признался ей в том, все кончилось бы миром. Однако он этого не сделал. Возмущение жены только распалило его.

— А хотя бы и так! — вызывающе ответил он. — Не забывай, что ты должна благоговеть перед моими стопами. Хоть ты и дочь состоятельного отца, твой родитель в свое время почтительно омыл их.

Шагор чуть не задохнулась от бешенства.

— Ты за это поплатишься! — пригрозила она.

— Как именно? — поинтересовался Броджешор. — Может быть, ты тоже ударишь меня?

— Я не такой низкий человек, как ты, чтобы драться, — ответила Шагор, — но я не буду дочерью брахмана, если ты…

— …в один прекрасный день не положишь мою ногу себе на колени и не станешь растирать ее, как какой-нибудь слуга, — проговорил вдруг женский голос за окном.

Шагор и сама хотела сказать что-нибудь в этом роде, а потому машинально повторила:

— …в один прекрасный день не положишь мою ногу себе на колени и не станешь растирать ее, как слуга.

— Прекрасно! — хрипло проговорил Броджешор. — Клянусь, что я буду не брахман, если еще хоть раз увижу тебя, прежде чем разотру тебе ноги.

Он повернулся и вышел из комнаты, кипя негодованием.

Шагор опустилась на пол и заплакала. В это время дверь комнаты отворилась, и появилась служанка, которая пришла поглядеть, как чувствует себя хозяйка после того, как ее покинул муж. Она принялась переставлять вещи, делая вид, будто занята уборкой. Шагор вспомнила о голосе, который только что слышала, и спросила:

— Это ты говорила под окном?

— Нет, — ответила та, — не я.

— А кто же?

— Я!

В комнату вошла незнакомая молодая женщина, прекрасная, как сама Бхагавати.

— Кто ты? — удивилась Шагор.

— Ты меня не узнаешь? — в свою очередь спросила гостья.

— Нет, — неуверенно ответила Шагор. — Кто же ты?

— Я Деви Чоудхурани.

— А-а! — Дрожа от ужаса, служанка медленно осела на пол. Металлическая тарелочка для бетеля, которую она держала, выпала из рук и со звоном покатилась по полу.

— Ш-ш! Молчи, негодница, — шикнула на нее Деви Чоудхурани. — Встань!

Та поднялась, но осталась неподвижной. Слезы текли по ее лицу. Шагор тоже испугалась, на лбу у нее даже выступила испарина — имя Деви Чоудхурани в этих краях заставляло трепетать от страха.

Но через минуту на ее лице вдруг заиграла улыбка. Деви Чоудхурани тоже улыбнулась.

3

Была лунная ночь, не очень светлая, а такая, какие случаются в сезон муссонов, мягким призрачным покрывалом окутывающая землю. Река Тиста, бурная после прошедших дождей, стремительно мчала полные воды к океану. Лунные блики плясали на гребнях волн, над воронками водоворотов, серебрились в пенных шапках небольших бурунов, светились в водяных накатах у берегов. Вода поднялась до стволов деревьев и там, где на нее падала их тень, казалась совершенно черной. Прибрежный поток нес с собой упавшие с деревьев листья, цветы, плоды. Слышался неумолкаемый рокот встречных стремнин, шум крутящихся водяных масс и плеск волн у береговой кромки.

Неподалеку от берега стоял большой баркас, ярко раскрашенный, с нарисованными на бортах изображениями богов. Его медные части были посеребрены, серебром отливала и акулья голова, украшавшая нос судна. Поблизости от корабля, в густой тени громадного тамаринда, покачивалась на волнах, тоже привязанная, длинная лодка — но о ней я поведу речь позже.

Баркас сверкал чистотой, но казался безлюдным. Его команда спала возле кормы, под парусом, натянутым на бамбуковые палки. Только на крыше той части баркаса, где располагались каюты, бодрствовал один человек.

Это была женщина. Она сидела на небольшом, но очень красивом мягком ковре в два пальца толщиной, вытканном замысловатыми узорами. Определить ее возраст было трудно. В ней не замечалось ни той свежести, которая присуща юности, ни того обаяния, которое появляется в более старшем возрасте. Тем не менее ее нельзя было не признать настоящей красавицей. Женщина была довольно высокой, возможно, именно поэтому она не производила впечатления ни худой, ни полной. Ее фигура вполне соответствовала представлениям об идеале женской красоты, когда во всем соблюдена мера. Ее облик отличало полное совершенство.

В ней, как и в Тисте, вспоенной благодатными дождями, все качества достигли высшего уровня своего проявления. Молодость во весь голос заявляла о себе, но нигде не перебирала через край — прекрасный сосуд хранил содержимое в себе. Однако, хотя внешне жизненные силы проявлялись у нее столь явственно, в душе ее царили покой и невозмутимость. В красавице не ощущалось живости, свойственной молодости.

Под стать Тисте, облитой лунным сиянием, был и ее наряд. Она сидела в белом сари даккской работы, затканном золотыми цветами, вся украшенная драгоценностями. Нынче даккские сари уже не пользуются той славой, которую имели сто лет назад, а тогда они ценились очень высоко. Сквозь тонкую ткань просвечивала качули, расшитая жемчугом и сверкающая алмазами. Камни и золото мерцали в голубоватом свете подобно струям шумящей рядом реки, а черные волосы, своенравными локонами ниспадавшие на спину, плечи и грудь красавицы, напоминали темную полоску леса вдоль речных берегов. Волосы отливали мягким блеском и благоухали, наполняя воздух сладким ароматом.

Казалось, будто сама Сарасвати в богатом убранстве сидела на ковре и играла на вине. Нежные звуки легкими волнами плыли по воздуху и тоже, казалось, излучали сияние. Лунный свет проникал всюду — он играл на воде, сверкал на украшениях, пронизывал собою воздух, настоянный на душистых запахах лесных цветов, придавал особое звучание музыке. Какие только мелодии не пела вина! Она то плакала и молила, то сердилась и угрожала, то радовалась и негромко смеялась! Красавица исполняла самые различные раги — и нежные, и печальные, и торжественные. Звуки, словно гирлянды цветов, опускались на бегущие мимо волны, и те уносили их вдаль. Неожиданно молодая женщина взяла высокие ноты, октавы на две выше, чем прежде, потом перешла на низкие, а затем с силой ударила по струнам. Золотые серьги в ее ушах задрожали, а черные пряди волос живыми змейками взметнулись в стороны. Один из спящих поднялся и, тихо ступая, подошел к ней.

Это был высокий и крепкий мужчина, подбородок и щеки которого закрывала короткая густая борода. На шее у него висел священный шнур.

— Что случилось? — спросил он.

— Ты не видишь? — поинтересовалась женщина.

— Нет. Сюда кто-нибудь направляется?

Женщина взяла небольшую подзорную трубу, лежавшую на ковре, — в то время эти инструменты только недавно появились в Индии — и молча протянула мужчине. Тот поднес ее к глазам и принялся внимательно исследовать речные дали. Наконец он заметил вдали баркас.

— Теперь вижу, — сказал он. — Они у поворота. Кто это?

— Не знаю, — ответила его собеседница. — Сегодня мы никого не ждем.

Мужчина снова посмотрел в трубу, а женщина опять тронула струны.

— Ронгорадж! — окликнула его она.

— Да? — тут же отозвался он.

— Что ты разглядел?

— Там несколько человек.

— Сколько?

— Точно не могу определить, но немного. Приготовить лодку?

— Да. Отправляйтесь, но только тихо.

— Отвязать лодку! — крикнул Ронгорадж.

4

Я уже упоминал, что у берега, в тени тамариндового дерева, покачивалась на воде вместительная лодка, длинная — почти шестьдесят локтей, но узкая — не более трех локтей в ширину. В ней вповалку лежало человек пятьдесят гребцов. Услышав команду, они тут же вскочили на ноги, подмяли бамбуковую щепу, устилавшую дно лодки, и вынули спрятанные под ней копья и щиты. Каждый положил свое оружие рядом с собой и взялся за весла.

Лодка неслышно подошла к баркасу, на котором ее ждал вооруженный до зубов Ронгорадж.

— Ронгорадж! — окликнула его молодая женщина. — Помнишь, что я тебе говорила?

— Помню, — ответил тот и сошел в лодку.

Лодка, держась вдоль берега, беззвучно двинулась вверх по течению, навстречу неизвестному судну, которое стремительно шло вперед. Как только оно приблизилось, лодка отошла от берега и повернула к нему. Гребцы работали короткими веслами энергично, но почти неслышно.

На палубе приближавшегося баркаса находилась охрана — восемь хиндустанцев. Шестеро из них безмятежно почивали, подставив черные бороды легкому южному ветерку и лунному свету, однако двое — в красных чалмах и при оружии — сидели на страже. Один из них вдруг увидел лодку, устремившуюся к ним.

— Эй, на лодке! — крикнул он. — Поберегись!

— Сам поберегись! — ответил Ронгорадж.

Охранник сообразил, что дело неладно, и на всякий случай для устрашения дал холостой выстрел. Ронгорадж понял, что его ружье не заряжено.

— Что, приятель, патронов нет? — насмешливо спросил он. — Может, одолжить?

Он прицелился ему в голову, но потом опустил ружье.

— Так уж и быть, — сказал он, — пощажу тебя на этот раз. Собью только чалму с головы.

Он взял лук, с силой натянул тетиву и выпустил стрелу. Чалма тут же слетела с головы бдительного воина.

— Рам-Рам! — запричитал тот.

Лодка подошла к баркасу вплотную. Человек двенадцать мгновенно взобрались на него и, не мешкая, бросились на хиндустанцев. Связать отдыхавших не составило никакого труда — те хоть и проснулись от звука выстрела, спросонья не сумели отразить нападение. Однако с часовыми пришлось повозиться, но недолго. Нападающие значительно превосходили их числом и быстро одолели. Связав стражу, они попытались проникнуть в каюту, но дверь в нее оказалась запертой.

В каюте спал Броджешор, возвращавшийся домой от своего тестя. Его подвела смелость — никто другой в тех местах не отважился бы отправиться в путь по реке ночью.

— Господин! — закричал Ронгорадж, колотя в дверь. — Откройте!

— Кто там? — спросил Броджешор, очнувшись ото сна. — Что за шум?

— Это не шум, — пояснил Ронгорадж. — Просто ваш баркас захватили разбойники.

Броджешор с минуту молчал, потом крикнул:

— Паре! Тиваре! Рамсингх!

— Господин наш! — в отчаянии отозвался с палубы Рамсингх. — Эти негодяи нас всех связали!

— Вот как! Ну что ж, я весьма огорчен, — язвительно заметил Броджешор. — Как только они посмели напасть на вас, таких отважных? Наверное, даже подкрепиться не дали после сладкого сна? Ну да не переживайте. С завтрашнего дня я прибавляю вам плату за верную службу.

Ронгорадж засмеялся.

— Правильно, — поддержал он, — так им и надо. Ну а теперь откройте дверь.

— А ты кто? — спросил его Броджешор из-за двери.

— Один из разбойников. Прошу вас, откройте.

— Зачем же мне ее открывать?

— Для того, чтобы я мог вас ограбить.

— Ты что ж, принимаешь меня за такого же болвана, как эти хиндустанцы? — насмешливо спросил Броджешор и предупредил: — Имей в виду, у меня в руках двустволка. Застрелю первого, кто ко мне сунется.

— Но я здесь не один, — попытался образумить его Ронгорадж. — Нас много, всех не перестреляете. К тому же я тоже брахман, как и вы. Зачем же вам идти на преступление — убивать брахмана?

— Ну, этот грех я как-нибудь переживу, — успокоил его Броджешор.

Под натиском нападавших затрещала боковая дверь в каюту. Броджешор повернулся к ней, но в это время распахнулась другая дверь. Один из разбойников вскочил в помещение. Броджешор молниеносно обернулся к нему и стукнул его прикладом по голове. Тот упал без сознания. Тогда Ронгорадж с силой ударил ногой по боковой двери, разбил ее и ворвался в каюту. Броджешор тут же прицелился, однако выстрелить не успел — Ронгорадж выхватил у него ружье. Он хоть и не превосходил своего соперника силой, был значительно ловчее. Броджешор бросился в рукопашную и уже занес над головой Ронгораджа кулак, собираясь обрушить на него всю мощь своей десницы, но тот упредил его и резко оттолкнул. Броджешор метнулся к стене, увешанной оружием, схватил острый меч и снова повернулся к противнику.

— Как видишь, тхакур, я не страшусь пролить кровь брахмана, — насмешливо сказал он и поднял меч, намереваясь разрубить им своего врага.

Но тут на него накинулись другие разбойники, и меч выпал из его рук.

— Будем связывать? — спросил один из нападавших, держа веревку.

— Не надо, — ответил Броджешор. — Я сдаюсь. Что вам от меня нужно?

— Теперь мы заберем все, что у вас есть, — сказал Ронгорадж. — Признаться, я вначале хотел кое-что оставить вам, но теперь, когда вы чуть не раскроили мне череп, заберу все до последней пайсы.

— Ну что ж, берите, что найдете, — промолвил Броджешор. — Я не стану вам препятствовать.

Разбойники уже перетаскивали захваченное добро в свою лодку. На этот раз им не особенно повезло. Добыча оказалась весьма скудной — носильные вещи, кое-какая утварь для богослужения, и все. Они быстро управились.

— Готово! — доложил Ронгораджу один из его сообщников. — Пора возвращаться. Не тяни с ним.

— Сейчас, — ответил тот и повернулся к Броджешору. — Вам придется отправиться с нами.

— Куда? — насторожился Броджешор.

— К нашей рани.

— Какой такой рани? — не понял тот.

— К нашей повелительнице, — разъяснил Ронгорадж.

— Повелительнице разбойников? — саркастически переспросил Броджешор. — Что-то я не слышал о такой.

— Вы не знаете о нашей Деви-рани? — удивился Ронгорадж.

— А! — догадался Броджешор. — Так вы, значит, из шайки Деви Чоудхурани?

— Мы не шайка, а слуги и доверенные лица нашей госпожи рани, — поправил его Ронгорадж.

— Какова рани, такова и свита, — едко заметил Броджешор. — И зачем мне идти к ней? Может быть, вы думаете поживиться, если бросите меня в темницу?

— Конечно, — подтвердил Ронгорадж. — На баркасе нам ничего не перепало, может, повезет, если придержим вас у себя.

— Ну что ж, я и сам не прочь побывать у вашей предводительницы. Тем более что на нее, как говорят, стоит посмотреть. Она молодая?

— Мы относимся к ней, как к матери, — строго проговорил Ронгорадж. — А дети не ведут счет годам своей матери.

— Я слышал, она красива?

— Для нас она как Бхагавати.

— Вот и прекрасно. Поглядим, какова ваша Бхагавати.

Он вышел из каюты следом за Ронгораджем. Едва ступив на палубу, Броджешор увидел, что его команда барахтается в реке. Со страху перед разбойниками гребцы попрыгали в воду и теперь держались на плаву, ухватившись за швартовы.

— Не бойтесь, — крикнул им Броджешор. — Поднимайтесь на баркас да молитесь, чтобы все ваше при вас осталось. Эх вы, удальцы-молодцы!

Те по одному поднялись на судно.

— Вы можете развязать моих телохранителей? — спросил Броджешор у Ронгораджа.

— Да, но при условии, что они будут вести себя смирно. Предупредите их, что, если они вздумают напасть на нас, мы тут же снесем вам голову.

Броджешор передал своей страже эту угрозу и пообещал вознаградить всех за проявленный героизм.

— Оставайтесь на баркасе и ждите меня, — сказал он хиндустанцам. — Я скоро вернусь. Да смотрите же — ничего не предпринимайте без меня.

Он вместе с Ронгораджем спустился в лодку.

— Да здравствует рани! — крикнули гребцы и взялись за весла.

5

— Нам далеко плыть до вашей рани? — поинтересовался Броджешор у Ронгораджа.

— А вон видишь баркас, — показал Ронгорадж. — Это и есть ее резиденция.

— Какой большой корабль! — удивился Броджешор. — Я думал, это англичане идут грабить Рангпур. Зачем ей такая громадина?

— Раз она рани, то и жилье у нее должно быть соответствующее, — наставительно заметил Ронгорадж. — Там целых семь кают.

— Зачем же ей столько?

— Как зачем? Одна отведена для приемов, в другой опочивальня, третьей пользуются прислужницы. Кроме того, есть умывальная и отдельное помещение для стряпни. Да еще имеется темница. Туда вас, наверное, и заключат.

Беседуя так, они подплыли к баркасу Деви-рани, то есть Деви Чоудхурани. Та уже спустилась с крыши. Пока ее люди занимались разбоем, она музицировала, рассеянно перебирая пальцами струны вины, но как только увидела, что они возвращаются, направилась к себе в каюту. На ее двери висел шелковый занавес. Ронгорадж подошел к нему и остановился.

— Да здравствует рани! — произнес он обычное приветствие.

— Какие новости? — поинтересовалась рани.

— Все в порядке, — доложил Ронгорадж.

— Никто из наших не пострадал?

— Нет.

— И вы никого не убили?

— Никого. Следовали вашему повелению.

— У них есть раненые?

— Двое хиндустанцев получили царапины. Так, ерунда.

— Товар захватили?

— Взяли все, что нашли на баркасе. Только ничего особенного там не было.

— А где сам бабу?

— Мы привезли его с собой.

— Веди его сюда.

Ронгорадж дал знак Броджешору, и тот поднялся на баркас.

— Кто вы? — спросила его рани. Голос ее звучал глухо, как будто ей что-то внезапно сдавило горло.

Читатель уже имел возможность познакомиться с характером Броджешора. Страха он не ведал с детства — и теперь, оказавшись перед Деви Чоудхурани, одно имя которой заставляло трепетать от ужаса всю Северную Бенгалию, ничуть не испугался. «Мужчине не пристало бояться женщины, — сказал он себе. — Она всегда останется его рабой».

— Какой вам прок от того, что вы узнаете мое имя? — заметил он. — То, что вас интересует — мое имущество — вы уже захватили. А от моего имени вам ничего не прибудет.

— Как знать! — ответила рани. — Все зависит от того, как высоко вы ценитесь.

Она проговорила эти слова совсем приглушенным голосом.

— Видимо, для того, чтобы выяснить это, меня и привезли сюда? — насмешливо спросил Броджешор.

— Зачем бы вы нам иначе понадобились? — в тон ему ответила рани.

Деви сидела за занавесом, и никто не подозревал, что, произнося эти слова, она вытерла глаза.

— Вы поверите, если я назовусь Дукхирамом Чакраборти? — спросил Броджешор.

— Нет.

— Зачем же тогда спрашиваете?

— Чтобы проверить, откроете вы свое имя или нет.

— Ну хорошо. Меня зовут Кришнаговинда Гхошал.

— Опять неправда, — возразила Деви.

— Ну, тогда Дойарам Бокши.

— Нет.

— А если Броджешор Рай?

— Это возможно.

В это время к рани неслышно подошла какая-то женщина и села возле нее.

— Почему ты говоришь таким голосом? — тихо спросила она.

Деви заморгала, и слезы ручьями потекли по ее щекам. Так во время муссонов выливается из распустившихся цветов скопившаяся в них дождевая вода, если нечаянно задеть стебелек.

— Я не в силах больше играть этот спектакль, — прошептала она на ухо подруге. — Говори ты за меня. Ты ведь все знаешь.

Она поднялась и вышла из комнаты, уступив место возле занавеса своей наперснице. Это была уже знакомая читателям брахманка без брахмана по имени Ниши.

— Вот теперь вы сказали правду, — проговорила Ниши. — Вас действительно зовут Броджешор Рай.

Броджешор сразу заметил, как изменился вдруг голос говорившей, исчезли мягкость и обаяние, только что звучавшие в нем. Занавес в дверном проеме не позволял ему увидеть свою собеседницу, но он не сомневался в том, что теперь он разговаривает с другой женщиной.

— Если вы знаете меня, то вам, вероятно, известно, сколько я стою, — сказал он. — А раз так, то мы можем покончить с нашими расчетами. За какую же сумму вы согласны отпустить меня?

— За ломаный грош. Есть он у вас при себе? Если есть, то давайте, и дело с концом. Можете уходить.

— Сейчас у меня нет денег.

— Пошлите за ними на баркас.

— Ваши приспешники забрали все, что там было. Ничего не оставили.

— Одолжите у гребцов.

— У тех никогда нет ни пайсы.

— Ну, тогда останетесь в заточении до тех пор, пока не раздобудете выкуп.

Тут Броджешор услышал, как в каюту вошла еще одна женщина и сказала своей повелительнице:

— Госпожа рани, я согласна купить этого человека за ломаный грош. Продайте его мне.

— Зачем он тебе понадобился? — спросила та. — Что ты с ним станешь делать? Ведь он брахман, ни воды принести, ни дров нарубить не сумеет.

— У меня стряпать некому, — ответила женщина. — Вот он и пригодится.

— Слышали? — обратилась Ниши к Броджешору. — Вас продали за ломаный грош. Идите к той, что вас купила, и служите ей.

— Но где она? — поинтересовался Броджешор.

— Женщины не выходят к мужчинам, — ответила Ниши. — Проходите сюда.

6

Получив разрешение войти в каюту, Броджешор поднял занавес и переступил порог. Внутреннее убранство комнаты поразило его. Ее стены покрывало великолепное деревянное панно, расписанное самыми затейливыми картинами. Оно напоминало красочные панорамы, посвященные десятирукой богине, которые благочестивые верующие создают в месяце ашвии. Что только здесь не изображалось! Десять воплощений богини Дурги, ее сражение с Шумбхой и Нишумбхой, битва с демоном Мохишей, десять воплощений Вишну, восемь образов женщины, семь ипостасей матери, гора Кайлас, Вриндаван, Ланка, обитель Индры, девять возлюбленных Кришны, похищение одежды Драупади…

Пол устилал ковер толщиной в четыре пальца, тоже покрытый рисунками. На ковре возвышалось царское ложе, покрытое расшитым бархатом. С трех сторон от него лежали такие же роскошные подушки, а перед ним стояли: золотая чаша для ароматических масел, золотой сосуд для разбрызгивания розовой воды, большая золотая ваза с целой охапкой благоухающих цветов и золотой кальян с длинной изогнутой трубкой. Рядом красовался еще один курительный прибор, его золотой мундштук украшали жемчужные гроздья, а в чашечке лежал душистый табак с мускусом. Справа и слева стояли два высоких серебряных светильника в виде фей, над головами которых горело множество фитильков, распространяя вокруг благовоние. С потолка на золотой цепи свисала небольшая лампа, а в каждом углу комнаты поблескивали серебряные фигуры с лампадами в руках.

На царском месте возлежала женщина. Лицо ее прикрывал тончайший платок, расшитый золотыми цветами. Он не позволял разглядеть ее как следует, но не скрывал восхитительной белизны ее кожи и черных локонов, обрамлявших лицо. Сквозь прозрачную ткань просвечивало сияние ее серег и яркий блеск чуть-чуть удлиненных глаз. Женщина не спала.

— Как мне приветствовать рани? — спросил у нее Броджешор. — Что пожелать ей?

— Я не рани, — ответила красавица.

Ее голос отличался от голоса женщины, с которой он только что разговаривал, но все-таки мог принадлежать и ей. Было совершенно очевидно, что женщина намеренно изменила голос.

«Может быть, Деви Чоудхурани чародейка? И она умеет завораживать? — подумал Броджешор. — Что ж, без этого, наверное, в разбойничьем деле женщине не обойтись».

— Рани пошла отдохнуть, — объяснила ему женщина. — Зачем она тебе?

— А ты кто? — полюбопытствовал Броджешор.

— Твоя теперешняя хозяйка.

— Моя хозяйка? — удивился Броджешор.

— Да. Ты, видно, забыл о том, что я только что купила тебя за ломаный грош?

— Нет, я это помню. Как же мне теперь следует приветствовать тебя?

— Разве при встрече людям говорят не одно и то же? — спросила повелительница Броджешора.

— Конечно, нет, — ответил Броджешор. — Особенно если речь идет о женщине. К замужним обращаются с одними словами, к вдовам — с другими, а матерям…

— Можешь пожелать мне поскорее умереть, — перебила его прелестница.

— Ну зачем же? — возразил Броджешор. — Такого счастья я никогда никому не пожелаю. А твой век да продлится до ста трех лет.

— Ну, если учесть, что сейчас мне всего двадцать пять, то это значит, что тебе еще семьдесят восемь лет придется стряпать для меня.

— Дозволь попробовать. А если угожу тебе, буду только рад.

— Хорошо, но сначала садись и расскажи о себе.

Броджешор сел на мягкий ковер.

— Как тебя зовут?

— Тут мне скрывать нечего, — проговорил Броджешор. — Я уже убедился, что мое имя вам всем хорошо известно. Меня зовут Броджешор. А кто ты? И почему разговариваешь таким странным голосом? Может быть, мы с тобой знакомы, и ты не хочешь, чтобы я узнал тебя?

— Я твоя хозяйка, — строго ответила молодая женщина, — поэтому изволь обращаться ко мне на «вы» и говори «слушаюсь».

— Слушаюсь. Так как же все-таки вас величать?

— Панчкори. Но слуге не пристало звать хозяйку по имени. Я, кстати, тоже могу не упоминать твое имя.

— Как же тогда вы будете обращаться ко мне, чтобы я мог ответить вам «слушаюсь»?

— Я стану именовать тебя Рамдхоном, а ты говори мне «госпожа хозяйка». Ну а теперь расскажи о себе. Откуда ты, из каких мест?

— Не слишком ли много сведений вы хотите получить за ломаный грош? — усмехнулся Броджешор.

— Ладно, — примирительно заметила красавица, — можешь не откровенничать. Захочу — узнаю у Ронгораджа. Признайся только, из какой ты касты — рархи, варендра или бойдик?

— К чему вам знать такие подробности? — ответил Броджешор. — Хватит вам и того, что я стану служить вам.

— Но должна же я знать, кто ты. Ведь если ты не одной со мной касты, я не смогу позволить тебе готовить для меня. Придется заняться тебе чем-нибудь другим.

— Чем же?

— Станешь воду носить, дрова рубить. Ты не беспокойся — дело найдется. Сложа руки сидеть не будешь.

— Я рархи.

— А я варендра. Выходит, суждено тебе по воду ходить и дрова колоть. Из каких же ты рархи — кулин или истинный?

— Послушайте, — не вытерпел Броджешор, — такие тонкости выясняют, только когда о свадьбе подумывают. Нет ли у вас таких планов? Тогда имейте в виду, что я уже женат.

— И сколько у тебя жен?

Броджешор возмутился.

— Вы зачем меня берете? — спросил он. — Воду таскать? Этим я и буду заниматься, а о себе распространяться не стану.

— Госпожа рани! — закричала Панчкори. — Этот брахман не слушается меня! Не желает отвечать на мои вопросы!

— Выпори его! — посоветовала Ниши из соседней комнаты.

В комнату тут же вошла прислужница и положила возле Панчкори пучок длинных гибких прутьев. Панчкори взяла в руки прут и, закусив нижнюю губу, два раза с растяжкой ударила им брахмана.

— Видел? — спросила она Броджешора.

Тот усмехнулся.

— Ну хорошо, — сказал он. — Спрашивайте, я отвечу.

— Меня больше не интересует, кто ты такой, — промолвила Панчкори. — Зачем мне это знать, если я не пушу тебя к себе на кухню? Скажи, что ты вообще умеешь делать?

— Что прикажете, то и сделаю.

— Воду носить умеешь?

— Нет.

— Дрова рубить?

— Тоже нет.

— А на рынок ходить?

— Приблизительно представляю, как это делается.

— Приблизительно не годится. Обмахивать опахалом умеешь?

— Умею.

— Возьми тогда это опахало, — приказала Панчкори, — и освежай меня.

Броджешор взял великолепное опахало, сделанное из хвоста яка, и стал энергично махать им.

— А ноги растирать ты умеешь? — спросила Панчкори.

Предусмотрительный Броджешор решил угодить своей разговорчивой хозяйке, рассчитывая таким путем добиться расположения разбойницы и освободиться из плена.

— Растирать ноги такой красавице, как вы, одно удовольствие, — сказал он.

— Тогда покажи свое искусство, — велела Панчкори и положила свою ногу с окрашенной охрой ступней ему на колено.

Что оставалось делать Броджешору? Отступать было поздно — он сам согласился. Волей-неволей он приподнял ногу хозяйки и стал ее массировать.

«Как же скверно все вышло, — подумал он. — Придется потом совершить очищение. Ну да ладно, лишь бы выбраться отсюда».

Но Панчкори не унималась.

— Госпожа рани! — крикнула она. — Зайди сюда ненадолго!

Броджешор услышал, как рани вошла в комнату, и опустил ногу.

— Почему же ты перестал? — со смехом спросила Панчкори, на этот раз своим естественным и очень знакомым Броджешору голосом. От неожиданности он сначала просто оторопел, а потом набрался смелости и приподнял платок, прикрывавший ее лицо. Панчкори звонко рассмеялась.

— Что такое? — вскричал пораженный Броджешор. — Шагор, это ты?

— Да, я, — со смехом ответила она. — Не какая-нибудь там речка, озеро или пруд, а самое что ни на есть настоящее море — шагор. Ты огорчен? Но почему же? С каким удовольствием ты только что растирал ногу чужой женщине, а когда я сказала, что заставлю тебя массировать мою ногу, ты пришел в ярость — помнишь? Вспылил и уехал, бросил меня одну! Но все-таки я своего добилась и клятву свою сдержала. Доказала-таки тебе, что я дочь брахмана. Теперь поступай, как тебе угодно. Хочешь — бросай меня, а нет — возьми к себе.

7

Некоторое время Броджешор сидел как громом пораженный. Потом спросил:

— Как ты оказалась здесь?

— А ты, дорогой муж, как сюда попал? — в свою очередь поинтересовалась Шагор.

— Со мной все ясно, — ответил Броджешор. — Я тут в плену. Неужели они и тебя захватили?

— Нет, — сказала Шагор. — Я здесь по доброй воле. Воспользовалась помощью госпожи рани, чтобы заставить тебя выполнить мое желание.

В это время вошла Ниши. На ней была роскошная одежда, украшения так и сверкали.

«Вот она, Деви Чоудхурани», — подумал Броджешор и почтительно поднялся.

— Сидите, не вставайте, — сказала Ниши. — Ни к чему оказывать женщине такое почтение, даже если она разбойница. Ну, теперь вы знаете, зачем мы напали на ваш баркас — только для того, чтобы посодействовать Шагор. А теперь, когда ее зарок исполнен, можете беспрепятственно отправляться к себе домой. Больше мы вас не задерживаем. Все ваши вещи в целости и сохранности. Их сейчас же отвезут обратно на ваш корабль. Вот только как быть бедняжке Шагор? Неужели ей возвращаться к отцу? Может быть, вы все-таки возьмете ее с собой? Не забывайте, что она купила вас за ломаный грош. Теперь вы ее раб.

Неожиданность за неожиданностью! Броджешор окончательно растерялся. Он решил, что его обманывают — никаких разбойников тут нет, и все разговоры о них — сплошные выдумки.

— Как же вы меня провели, — проговорил он наконец. — А я-то считал, что в самом деле попал в руки разбойников.

— Так оно и есть, — подтвердила Ниши. — Корабль, на котором вы сейчас находитесь, принадлежит госпоже рани. Она наша предводительница…

— Она? — удивился Броджешор. — Выходит, вы не рани?

— Нет, — улыбнулась Ниши, — я не рани. Но если вы желаете увидеть ее, то она может вас принять. Давайте только вначале решим, как поступить с Шагор, которой мы помогали и ради которой напали на вас. Она своего добилась, так что у нас ей больше делать нечего. Куда же ей деваться? Как она вернется к отцу?

— А как она очутилась у вас? — спросил Броджешор.

— Ее привезла рани.

— Но я был у ее отца и никакой рани там не видел, — возразил Броджешор. — Я возвращался домой прямо от него…

— Госпожа рани появилась там сразу после того, как вы ушли, — объяснила Ниши.

— Как же она тогда смогла опередить меня и появиться здесь раньше, чем приплыл мой баркас?

— А вы видели нашу лодку? У нее пятьдесят весел. Представляете, с какой скоростью она идет?

— Почему же вы не можете воспользоваться этой же лодкой, чтобы отправить Шагор обратно к отцу?

— Это не так просто, — заметила Ниши. — Шагор покинула дом неожиданно, никого не предупредив, и потому пойдут всякие толки, если она вернется с посторонним. Если же приедет с вами, никто не заподозрит ничего дурного.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласился Броджешор. — Снарядите, пожалуйста, вашу лодку.

— Сейчас, — ответила Ниши и вышла из комнаты.

Броджешор повернулся к жене.

— Шагор, — спросил он ее, — как тебе взбрело в голову дать такой зарок?

Обычно острая на язык Шагор только всхлипнула и закрыла лицо краем сари. Не каким-нибудь роскошным даккским платком, а просто концом сари, как это обычно делают бенгалки. Она плакала тихонько, опасаясь, как бы Деви не услышала ее.

Броджешор подождал, пока она немного успокоится, и опять спросил:

— Почему ты не остановила меня, когда я уходил от тебя? Ведь если бы ты позвала меня, мы сразу бы помирились.

Шагор вытерла слезы и, всхлипывая, проговорила:

— Сама не знаю. Но пускай я тебя не окликнула… почему ты сам не вернулся?

— Разве мог я вернуться после того, как ты прогнала меня?

Когда наконец они все выяснили, Броджешор спросил жену:

— Послушай, Шагор, зачем ты пошла с разбойниками?

— Но ведь Деви мне не чужая, — объяснила Шагор. — Она приходится мне сестрой. Я и прежде ее знала. Она появилась сразу после того, как ты ушел. Увидела, что я плачу, и говорит: «Не горюй. Я верну тебе твое божество. Пойдем со мной. Побудешь у меня два дня, и я все устрою». У меня были основания доверять ей. Я сказала прислужнице, что уезжаю вместе с тобой, и пошла с Деви. Вот так я и очутилась здесь. Ты теперь отдохни немного. Видишь все эти приборы — трубку, кальян? Они приготовлены для тебя. Покури, а потом поешь.

— А где же хозяйка? — поинтересовался Броджешор. — Почему она не вышла ко мне?

Шагор позвала Деви, но вместо нее опять появилась Ниши.

— Если лодка готова, мы можем отправляться прямо сейчас, — сказал ей Броджешор.

— Эта лодка теперь твоя, — заявила Ниши, переходя на «ты». — Но только мы тебя так просто не отпустим. Ты ведь не чужой для госпожи рани. А мы, хоть и разбойники, индусские обычаи соблюдаем. Как можно не приветить родню в своем доме? Мы ведь обидели тебя. А это грех…

— Как же вы меня будете привечать?

— Прежде всего сядь на подобающее тебе место. — Ниши указала на пышное ложе.

— Зачем? Мне и тут хорошо, — ответил Броджешор, продолжая сидеть на ковре.

— Сестра, — повернулась Ниши к Шагор, — возьми свое сокровище и усади его на достойное место. Занимайся им сама — нам чужого добра не надобно. — И с улыбкой добавила: — Кроме золота с серебром.

— Выходит, я отношусь к латуни и бронзе? — пошутил Броджешор.

— Да, я тоже так полагаю, — согласилась Ниши. — Ты — металл, из которого делают кухонную утварь. Для женщины мужчина так же необходим, как ее кастрюли. Без него дом не дом. Мужа тоже приходится время от времени скрести и чистить, чтобы удалить копоть. Ведь он словно чугунок, подчас так распаляется, что прямо дым от него идет. Так что возьми, сестра, свой горшок и поставь его на место. А то, как знать, вдруг опять начнет жаром исходить.

— Ну вот, — воскликнул обиженный Броджешор, — сначала меня к латуни с бронзой зачислили, а теперь вообще к горшку приравняли!

Ниши улыбнулась.

— Не огорчайся, — сказала она. — Имей в виду — я плохо разбираюсь в кухонной посуде. Я ведь вишнуитка и больше привыкла к котлам. У нас трапеза — дело общественное. Поэтому, если ты считаешь, что я к тебе несправедлива, обратись к Шагор. Она знает толк в посуде.

— О да, — подхватила Шагор, — в этом я разбираюсь. Я считаю, что мужчина — это не горшок, а пустой кувшин, который женщине постоянно приходится наполнять в меру своих способностей.

— Верно! — поддержала Ниши. — Но как они, бедняжки, маются с этим добром! А те и ухом не ведут — камнем висят у них на шее. Так что возьми, сестра, свой сосуд и водрузи его на соответствующее место.

— Кувшин сам займет свое место, — проговорил Броджешор и сел рядом с Шагор.

Тут же появились две нарядно одетые, блистающие украшениями красавицы прислужницы, стали по обе стороны от него и принялись обмахивать его опахалами, оправленными в золото.

— Приготовь мужу кальян и дай ему покурить, — велела Ниши супруге Броджешора.

Шагор встала, сняла с золотого курительного прибора чашечку, помешала табак, ароматизированный мускусом, снова надела ее и подала мужу.

— Ты лучше дай мне простую трубку, — попросил Броджешор.

— Не тревожься, — успокоила его Ниши. — Этим кальяном никто не пользовался. Мы не курим.

— В самом деле? — обрадовался Броджешор. — Зачем же тогда он стоит здесь?

— Для того, чтобы приемная рани выглядела по-царски.

— Но когда я вошел сюда, табак был уже заправлен, — напомнил Броджешор. — Выходит, кто-то курил этот кальян.

— Да нет, — возразила Ниши. — Все это хранится у нас просто так, для виду…

Кальян вынули из кладовой только накануне вечером, в ожидании мужа Шагор. Тогда же приготовили и табак. Броджешор снял с кальяна мундштук, внимательно осмотрел его и, убедившись в том, что его, по-видимому, действительно никто не брал в рот, с удовольствием закурил.

— Что же ты стоишь, несчастная? — снова повернулась к Шагор Ниши. — Разве пристало жене бездельничать, когда муж курит? Пойди принеси ему бетеля. Да смотри, сама приготовь. И лучше бы добавить в него какого-нибудь зелья.

— Бетель уже готов. А насчет зелья — так если бы я умела его делать, то не попала бы в такое положение, как теперь.

Она взяла сандаловую пасту, камфору, особую отдушку, добавила вытяжки из роз, смешала все это с заготовленным бетелем, потом положила смесь в золотую чашку и подала мужу.

— Ты много болтаешь, — с напускной строгостью сказала Ниши. — Пойди-ка лучше приготовь мужу поесть.

У Броджешора вытянулось лицо.

— Смилуйтесь надо мной, — в отчаянии воскликнул он. — О какой еде может идти речь ночью?

Однако никто не обратил внимания на его слова. Шагор тотчас же отправилась в соседнюю комнату, подмела то место, где собиралась потчевать своего супруга, протерла его мокрой рукой, затем постелила толстый коврик и поставила несколько серебряных тарелок с яствами, а рядом — душистую холодную воду в золотом стакане.

Как только она закончила эти приготовления, Ниши привела Броджешора.

Тот взглянул — и обмер.

— Пощади меня, — умоляюще сказал он Ниши, сложив просительно руки. — Я все претерпел от вас — и разбой и плен, но такого насилия ночью мне не перенести. Помилосердствуй!

Однако женщины были непреклонны. Пришлось Броджешору хоть немного, но отведать угощения.

— Брахман, поев, должен подумать о богах, — напомнила Шагор, — сделать им подношение.

— Рани сама о них позаботится, — сказала Ниши и пригласила Броджешора в соседнюю комнату.

— Теперь, брат, ты увидишь нашу рани, — пообещала она.

8

Она провела его в опочивальню рани, убранную так же роскошно, как и комната для приемов. Особенно поражала воображение кровать с пологом, расшитым золотом и отороченным жемчужной бахромой. Броджешор огляделся. Ему не терпелось поскорее увидеть хозяйку этих несметных богатств. Но в комнате никого не было, кроме просто одетой молодой женщины, сидевшей прямо на голом полу. Гхомта прикрывала нижнюю часть ее лица. Весь ее облик разительно отличался от блистательного вида Шагор и особенно Ниши, так и сверкавшей драгоценностями. Вначале Деви, готовясь к свиданию с Броджешором, поддалась настойчивым уговорам Ниши и, как уже знает читатель, облачилась в великолепный наряд. Однако вскоре она спохватилась и переоделась.

«Стыдись! — сказала она себе. — Ты что же, хочешь прельстить его своими богатствами?» Деви сняла с себя все украшения, оставив лишь один простенький браслет.

Приведя Броджешора, Ниши вышла, а Деви поднялась и, скромно опустив глаза, совершила ему пронам.

«Неужели она и есть та самая рани, предводительница разбойников?» — растерянно подумал Броджешор. Внешность разбойницы поразила его — она выглядела как настоящая богиня. Но что-то в ней тревожно напоминало ему другую, дорогую его сердцу женщину, правда, более юную и нежную, которую он видел много лет тому назад. Да, Броджешор, в те годы эта богиня была почти девочкой, а ты еще совсем молодым человеком…

«Ах, — подумал Броджешор, — если бы это оказалась она!»

Но он прекрасно понимал, что перед ним стояла совершенно другая женщина, хотя и очень похожая на ту, которая давным-давно умерла. Бывает же такое необыкновенное сходство!

Сердце у него сжалось, а на глаза навернулись слезы. Хорошо, что они не пролились, а то как знать, чем могло кончиться их свидание. И Деви, и Броджешор были как два грозовых облака, готовых исторгнуть молнию.

Поклонившись Броджешору, Деви проговорила, не поднимая глаз:

— Не вините меня в том, что мои люди применили к вам силу и доставили сюда вопреки вашей воле. Теперь вы знаете, почему мы так поступили.

— Мне не за что сердиться на вас, — ответил Броджешор. — Вы оказали мне истинное благодеяние.

Голос с трудом повиновался ему.

— Я благодарна вам за то, что вы не пренебрегли моим угощением, — продолжала Деви. — Этим вы оказали мне честь. Позвольте и мне, в знак уважения к вам, поднести вам этот подарок. Ведь вы кулин, и я должна почтить вас подношением.

— Но вы уже облагодетельствовали меня, — сказал ей Броджешор. — Вернули мне жену. Разве можно сделать для человека больше?

Ах, Броджешор, Броджешор! Теперь ты признаешь, что жена — главное богатство мужчины. Но помнишь ли ты, как много лет тому назад некие отец и сын выгнали девушку по имени Профулла из своего дома? Как же совместить тот поступок с твоими теперешними словами?

Деви потянула к себе серебряный кувшин, который стоял возле кровати, и пододвинула его к Броджешору.

— Возьмите его.

— На вашем корабле столько всякого золота и серебра, что я мог бы, не стесняясь, принять ваш подарок, — проговорил Броджешор. — К тому же Шагор станет бранить меня, если я откажусь…

Деви поняла, что тревожило ее гостя, и поспешила его успокоить:

— Клянусь вам, эта вещь не добыта разбоем, мое богатство не имеет к нему никакого отношения. Когда-нибудь я расскажу вам обо всем. Так что можете не бояться греха.

Броджешор не стал ломаться. В те времена сыновья кулинов без смущения принимали подобные знаки внимания, да и теперь не сконфузились бы. Он протянул руку и взял сосуд. Кувшин показался Броджешору тяжелым.

— Наверно, он литой, — заметил он.

— Не думаю, — ответила Деви. — Я слышала, как в нем что-то звякнуло…

— Неужели? — удивился Броджешор. — Разве в нем что-нибудь есть?

Он сунул руку в горлышко и вынул целую пригоршню золотых монет. Кувшин был полон золота.

— Куда мне их выложить? — спросил Броджешор.

— Я дала вам деньги не для того, чтобы вы их выкладывали, — ответила Деви. — Возьмите их себе.

— Все?

— Да, конечно.

— Сколько же здесь? — спросил Броджешор.

— Триста тридцать золотых.

— Триста тридцать! — ахнул Броджешор. — Но ведь это больше пятидесяти тысяч рупий! Шагор, верно, говорила вам о моих затруднениях.

— Да, она сказала, что вам необходимо достать пятьдесят тысяч, — подтвердила Деви.

— Значит, поэтому вы и решили дать их мне?

— Вы ошибаетесь, — заметила Деви, — эти деньги я вам не даю, а только одалживаю. Дело в том, что они не мои. Они принадлежат великому Кришне. Я только распоряжаюсь ими. Поэтому я могу лишь ссудить их вам на время. Отдавать насовсем я не имею права.

— Ну что ж, во всяком случае, я от них не откажусь, — воскликнул Броджешор. — Они мне крайне нужны. Знаете, я пошел бы даже на разбой, чтобы добыть деньги, и не посчитал бы это грехом. Ведь иначе пострадала бы каста моего отца. Когда мне вернуть вам долг?

— Не торопитесь, — успокоила его Деви. — Это деньги бога, и главное — чтобы они вернулись к нему, а когда — неважно. Возвратите их, когда получите известие о моей смерти. Тогда вы истратите всю эту сумму и еще один золотой — как процент — на святые дела. Вот и вернете богу божье.

— Нет, — возразил Броджешор, — на такие условия я не согласен. Это будет настоящий обман. Получится, что это не вы творите добро, а я.

— Ну, тогда поступайте так, как считаете правильным, — проговорила Деви.

— Я пришлю их вам сразу же, как только соберу.

— Никто из ваших людей не захочет, да и не сможет встретиться со мной.

— Я сам доставлю их вам.

— Куда же вы их доставите? — спросила Деви. — Я ведь не сижу на одном месте.

— Куда велите, туда и привезу.

— Хорошо, — согласилась Деви, — назовите день, когда вы сможете приехать, и я укажу вам, где меня найти.

— Я полагаю, что к месяцу магх или к пхалгуну я достану необходимую сумму, — сказал Броджешор, подумав. — Но лучше все-таки, если у меня будет в запасе некоторое время. Давайте договоримся, что я верну вам свой долг в месяце бойшакх.

— Тогда приезжайте сюда в седьмую ночь после новолуния. Я буду ждать вас, пока не зайдет месяц. Если вы опоздаете, вы меня уже не застанете.

На этом они и порешили. Деви позвала прислужницу и приказала ей отнести кувшин с золотом в лодку. Та отправилась выполнять порученное распоряжение. Броджешор поблагодарил свою благодетельницу и тоже собрался покинуть корабль. Но Деви удержала его.

— Подождите, — сказала она ему. — Я ведь еще ничем не выказала вам моего почтения как кулину. Деньги вы взяли в долг, это не подношение.

— Пусть им будет кувшин, в котором они лежат, — предложил Броджешор.

— Нет, — возразила Деви, — такого подношения вам недостаточно. Я сделаю подарок, достойный вас.

Она сняла с пальца кольцо. Броджешор, улыбнувшись, протянул руку, чтобы принять ее дар. Однако молодая женщина не отдала ему перстень, а, взяв за руку, сама стала надевать его на палец Броджешора.

Броджешор отличался твердым характером и умел владеть своими чувствами, однако на этот раз самообладание изменило ему. Сладкая истома вдруг наполнила его душу, а по коже пробежали мурашки. Он и не подумал отнять у Деви руку. Так иногда создатель заставляет людей забыть о своем долге.

А Деви, воспользовавшись его смятением, медленно надевала ему кольцо. Неожиданно Броджешор почувствовал, как две теплые капли упали ему на руку. Он поднял глаза и увидел, что рани плачет. Ему вспомнилась другая ночь и другое лицо, тоже залитое слезами. Припомнил он, вероятно, и то, как он тогда осушил эти слезы. У него перехватило дыхание, он забылся и положил одну руку красавице на плечо, а другой взял за подбородок и приподнял ее лицо. Ему вдруг почудилось, что перед ним Профулла. Он наклонился к ее алым губам и…

Ах, Броджешор! Какой стыд! Это снова повторилось!

Совершив этот невероятный поступок, он тут же спохватился и пришел в ужас от содеянного. Ему казалось, небо обрушилось на его голову. «Как я мог вообразить себе Профуллу! — укорял он себя. — Ведь она умерла десять лет тому назад!» Он опрометью кинулся прочь и вскочил в лодку, позабыв про Шагор.

— Держите его, держите! — закричала та. — Пленник сбежал!

И бросилась вслед за мужем.

Лодку отвязали, и Броджешор отправился восвояси, захватив с собой свои сокровища — кувшин с золотом и Шагор.

Когда Ниши вошла к Деви в опочивальню, она увидела, что та рыдает, распростершись на полу. Ниши подняла ее, вытерла слезы и пристыдила:

— Разве можно, мать моя, так предаваться отчаянию? Ты что ж, забыла, что посвятила себя богу? Так-то ты выполняешь свои обеты?

Деви молчала.

— Наш путь не для обычных женщин, — продолжала Ниши. — Та, что вступает на него, должна быть твердой и стойкой, как я, например. Никакой Броджешор не заставил бы меня так убиваться. У меня один возлюбленный — мой Кришна.

— Иди ты к Яме, — проворчала Деви, вытирая глаза.

— Что ж, пойти-то к нему я могу, да только нет у Ямы власти надо мной, — ответила Ниши. — А тебе я советую оставить свое подвижничество и отправляться домой.

— Если бы я могла это сделать, меня бы здесь не было, — хмуро ответила Деви и приказала: — Вели отвязать баркас и ставить паруса. Все четыре.

Паруса подняли, и баркас полетел по водной глади, словно птица.

9

Броджешор благополучно добрался до своего судна. Он был задумчив и с Шагор не разговаривал. Обратился к ней только тогда, когда заметил, как стремительно заскользил куда-то корабль Деви.

— Куда это она отправилась? — спросил он жену.

— Ну, об этом знает только сама Деви, — ответила та. — Она никого не посвящает в свои планы.

— Кто же она такая, эта Деви?

— Как кто? Деви есть Деви, — пожала плечами Шагор.

— Ты говорила, она тебе родственница?

— Сестра.

— Как сестра?

— По родству.

Броджешор позвал гребцов.

— Вы можете догнать тот корабль? — спросил он их.

— Куда там! — ответили те. — Он летит как стрела…

Больше он ни с кем не разговаривал. А Шагор отправилась спать.

Наутро Броджешор приказал трогаться в путь. Шагор проснулась, когда уже встало солнце, и сразу поспешила к мужу.

— Деви занимается разбоем? — поинтересовался у нее Броджешор.

— А ты сам как думаешь? — спросила Шагор.

— Многое говорит за то, что это именно так, — сказал Броджешор. — Она и впрямь, видать, способна на такие дела. И все-таки мне как-то не верится, чтобы она была разбойницей.

— Почему же?

— Не знаю. Но, с другой стороны, откуда ей взять столько сокровищ?

— Некоторые говорят, будто ей их послал великий Кришна, другие утверждают, что она нашла клад, а кое-кто считает, что она просто умеет делать золото.

— А сама она что говорит?

— Уверяет, что все это богатство не ее, а чужое. Все будто бы до последней пайсы принадлежит другим.

— Каким же образом оно попало к ней?

— Откуда мне знать!

— Разве на чужие деньги так роскошествуют? — продолжал рассуждать Броджешор. — Кто ей позволил бы?

— Но она и не роскошествует, — возразила Шагор. — Пища у нее самая простая, спит она на голой земле, сари носит из грубого полотна. Все, что ты видел у нее, это напоказ, только на нас с тобой и рассчитано. Что это у тебя на пальце?

Она указала на кольцо, сверкавшее на руке Броджешора.

— Это ее благодарность за то, что я вчера оказал ей милость, отужинав у нее, — объяснил Броджешор.

— Покажи!

Броджешор снял кольцо и передал жене. Шагор взяла перстень и принялась его разглядывать.

— Тут что-то написано, — заметила она. — Наверное, ее имя.

— Где? — заинтересовался Броджешор.

— А вот — внутри. Видишь? Это на фарси?

— Да ведь это мое имя! — воскликнул пораженный Броджешор. — Выходит, это мое кольцо! Послушай, Шагор, скажи мне наконец правду. Кто такая Деви?

— Кто ж виноват, что ты не узнал ее! — с укоризной ответила Шагор. — Я-то сразу догадалась, кто она.

— Кто же?

— Профулла! — воскликнула Шагор.

Броджешор ничего не сказал, но сразу воспрял духом. Неизъяснимая радость охватила его — лицо оживилось, глаза засверкали и подернулись влагой. Однако Броджешор тут же поник и загрустил. Глубокая печаль отразилась в его чертах. Он пристально посмотрел на Шагор, потом тяжело вздохнул, опустил голову ей на колени и бессильно закрыл глаза.

Обеспокоенная Шагор попыталась узнать, что с ним происходит, но Броджешор безмолвствовал. Он только произнес с горечью:

— Профулла разбойница! Какой ужас!

10

Но что произошло с Деви после того, как она простилась с Броджешором и Шагор? Куда делся тот блистательный наряд, в котором она собиралась встречать супруга — великолепное даккское сари, драгоценности — жемчуг, изумруды, алмазы? Свое роскошное одеяние Деви спрятала. Она осталась в простом сари из грубого полотна, с одним-единственным браслетом на руке — свадебным, и улеглась спать возле борта баркаса на тонкую джутовую циновку. Однако кто знает, спала ли она в эту ночь?

Ранним утром, когда судно причалило к намеченному месту, Деви сошла в воду и совершила омовение. Потом, не снимая намокшей одежды — все того же сари из грубой плотной материи, — поставила себе на лоб и грудь священные знаки речной глиной, распустила по плечам и спине мокрые неухоженные волосы и предстала миру во всей своей природной красоте, ночью остававшейся скрытой под пышным нарядом и драгоценностями. Одетая в шелка и золото, она походила на царицу, теперь же, раскрашенная донной землей, напоминала богиню. Ах, зачем только красавицы предпочитают украшать себя алмазами, а не глиной!

Завершив обряд, Деви не вернулась на баркас, а медленно, в сопровождении всего лишь одной прислужницы, направилась вдоль берега. Она зашла очень далеко, туда, где начинались сплошные джунгли.

Я часто упоминаю о джунглях и разбойниках, но пусть читатели не думают, будто они мне очень нравятся или что я люблю сгущать краски. Ничуть. Дело в том, что в описываемые нами далекие времена и те и другие встречались довольно часто. Дремучие леса я и сам кое-где видел, а вот разбойников уже не застал — они у нас перевелись. Однако читатели, несомненно, помнят, каких трудов стоило генерал-губернатору Гастингсу покончить с ними. Никогда прежде не приходилось ему затрачивать подобных усилий. В те лихие времена многие власть имущие промышляли разбоем. Никто не стыдился и не осуждал подобных занятий. Добропорядочностью отличались только слабые да недалекие умом.

Деви вошла в лес и углубилась в него. Потом в самой чаще она остановилась под деревом и сказала своей спутнице: «Подожди меня здесь. Я скоро вернусь. Ты не бойся, хищные звери тут редко попадаются, а кроме того, тебя будут охранять».

Она пошла дальше и вскоре оказалась перед небольшой вырубкой, на которой стояло каменное строение. Раньше это, по всей видимости, была кумирня. Со временем она осела, стены ушли в землю, и теперь попасть в нее можно было только по лестнице, ведущей вниз. Деви спустилась по ступенькам в темное помещение.

Там слабо горел светильник, тускло освещая лингам. Перед лингамом сидел брахман и молился. Деви поклонилась лингаму, сложив ладони перед собой, и уселась в сторонке, ожидая, пока окончится богослужение. Заметив это, брахман прервал молитву, сполоснул руки и лицо водой и повернулся к ней.

— Что ты делала, мать, вчера ночью? — спросил он. — Я слышал, ты ходила на дело?

— И вы верите этому? — поинтересовалась молодая женщина.

— Всякое может быть, — уклончиво ответил брахман, который был не кто иной, как наш старый знакомый Бховани-тхакур.

— Разве вы меня плохо знаете? — произнесла Деви. — Вот уже десять лет, как я связала свою жизнь с вами, и вам прекрасно известно, что хоть люди и болтают, будто я занимаюсь разбоем, я ни разу никого не ограбила. И все-таки вы говорите: «Всякое может быть».

— Не сердись на меня, мать, — примирительно сказал брахман. — Ты ведь знаешь, что мы не считаем наше занятие грехом. Иначе никогда не избрали бы его. Ты и сама нас не осуждаешь в душе…

— Теперь я изменила свое мнение, — перебила его Деви. — Раньше я заблуждалась, но теперь не хочу обманываться. Поэтому больше я с вами не останусь. Что может быть хуже, чем грабить людей?

— Помилуй, о чем ты говоришь? — воскликнул брахман. — Неужели мне опять надо повторять все то, чему я учил тебя эти годы? Нас можно было бы обвинять в том, что мы творим зло, если бы мы присваивали себе хотя бы малую толику добытых богатств. Но ты прекрасно знаешь, что мы никогда даже пайсой чужой не воспользовались. Ведь мы чиним разбой только для того, чтобы вернуть людям отнятое у них. Ни я, ни Ронгорадж не обидели ни одного праведного человека, который нажил свое богатство честным путем. Мы никогда не нападаем на неимущих, не лишаем их последнего. Мы сводим счеты только с мошенниками и негодяями, теми, кто обманом и хитростью завладевает чужим состоянием. Отнимаем у них добычу и возвращаем ее пострадавшим. Но сами мы ни разу в жизни не воспользовались чужим добром. Все, что мы делаем — для того, чтобы восстановить справедливость, покарать преступников и помочь добропорядочным людям. Ты ведь сама знаешь, у нас в стране теперь безвластие: нет правителя, который наказал бы виновного. Потому-то мы и сделали тебя рани, чтобы от твоего имени вершить правосудие. Разве это грешно?

— Ищите себе других раджу и рани, — твердо ответила Деви, — а меня избавьте от такой чести. Не хочу больше быть вашей повелительницей.

— Но никто другой нам не подойдет, — возразил ей Бховани. — Ни у кого больше нет такого богатства, как у тебя. Благодаря ему у тебя и власть над наш.

— Все свои деньги я отдам вам, — сказала Деви. — Распоряжайтесь ими. А я отправлюсь в Каши.

— Дело не только в богатстве, — заметил Бховани. — Но и в самой тебе. Ты всем под стать рани — и красотой и характером. Многие считают тебя настоящей Бхагавати — ты скромна, строга к себе, жизнь ведешь подвижническую, но в то же время доброжелательна ко всем и щедра. Именно поэтому нам и удается вершить закон. А иначе кто бы стал повиноваться нам?

— Однако меня зовут разбойницей, — горестно произнесла Деви. — И, видно, обо мне и после смерти останется такая слава.

— Что тебе до славы, хорошая она или дурная? — упрекнул ее Бховани. — Зачем думать о ней? Скажи, кто из жителей Варендры стыдится разбоя? Но дело, собственно, и не в этом. Какое значение имеет людская молва для того, кто решил посвятить себя вере? Ты дала обет отрешиться от суетности этого мира, а о каком отрешении может идти речь, если тебя беспокоит, что о тебе говорят? Выходит, ты радеешь не за других, а за себя. А как же твои клятвы?

— Вы мудрый гуру, — ответила ему Деви, — и не мне, с моим женским умом, спорить с вами. Я просто говорю то, что думаю, — не хочу я больше быть рани. Не нравится мне эта роль.

— Зачем же ты тогда посылала вчера Ронгораджа на промысел? — спросил недоуменно Бховани. И добавил: — Видишь, мне уже кое-что известно.

— Если так, вы должны знать и то, что вчера Ронгорадж только изображал нападение. На самом деле он никого не ограбил.

— Зачем же было так поступать? — удивился Бховани. — Растолкуй мне.

— Нужно было задержать одного человека — вот и все.

— Кого?

Деви не хотелось называть своему учителю имени Броджешора, но хитрить с гуру она не могла. Пришлось ей сказать правду.

— Броджешора Рая…

— О, я его хорошо знаю! Зачем он тебе понадобился?

— Надо было поддержать брахмана, дать ему денег. Сборщик налогов угрожает тюрьмой его отцу.

— Напрасно ты это сделала, — недовольно произнес Бховани. — Хорболлоб Рай дурной человек. Собственную невестку загубил… Пусть теперь сам пропадает.

— Как же он загубил ее? — встрепенулась Деви.

— Выгнал из дому. Оклеветал ее мать, назвал нечистой и выгнал бедняжку из дому. Мать невестки умерла от горя, а других родственников у нее не было.

— И что потом сталось с невесткой? — спросила Деви.

— Я слышал, будто она тоже умерла. От голода.

— Ну что ж, меня это не касается, — холодно заметила Деви. — Я дала клятву помогать всем, кто в беде, вот и держу слово.

— Ну да ладно, — заключил Бховани, — что сделано, то сделано. Только следует и другим посодействовать. Теперь многие обнищали — сборщик податей лютует, совсем обобрал народ. Надо бы поддержать людей — тогда они соберутся с силами и возьмутся за дубинки. Вот и постоят за себя. Пора созывать совет.

— Что же, я согласна. Передайте, что в следующий понедельник я всех созываю сюда.

— Нет, — возразил Бховани. — Сюда нельзя. Англичане узнали, что ты тут, и собираются тебя захватить. Целый отряд снарядили — пятьсот солдат. Поэтому здесь проводить совет опасно. Я уже объявил, что он состоится неподалеку от Бойкунтхопура, и день назначил — понедельник. Идти в тот лес солдаты не отважатся. Ну а если все-таки рискнут, то все до одного и погибнут. Так что ты не медли. Бери свои деньги, сколько считаешь нужным, и сегодня же отправляйся в путь.

— Хорошо, — согласилась Деви, — на этот раз будь по-вашему. Но в будущем на меня не рассчитывайте. Не лежит у меня душа к таким делам.

Она попрощалась с Бховани и вернулась на баркас. Там она позвала Ронгораджа и шепотом, чтобы никто не слышал, приказала отчаливать.

— В следующий понедельник я провожу совет в лесу около Бойкунтхопура, — сказала она ему. — Но вначале надо будет заехать в Девигор за деньгами. У меня при себе их недостаточно. Предупреди ратников.

Тут же на мачте развернулись белые паруса и надулись на ветру. Перед носом баркаса появилась лодка. В ней сидели пятьдесят молодцов с короткими веслами в руках.

— Да здравствует рани! — раздался клич, и баркас стремительно понесся по реке.

Тут же из лесу выскочили и побежали вдоль берега вслед за баркасом сотни людей, вооруженных палками. Они напоминали путников или дровосеков. Это и было воинство Деви. Их оружие — щиты, пики, ружья — находилось на судне.

Убедившись, что ее войско в полной боевой готовности, Деви направилась на кухню готовить свою обычную скудную трапезу.

Ах, Деви, Деви! В какой строгости ты себя держишь! Во всем ограничиваешь!

11

Ранним солнечным утром следующего понедельника среди высоких раскидистых деревьев открылся совет Деви. Его скорее можно было назвать судебным разбирательством особого рода, — на нем не присутствовали истцы и ответчики, а решения принимались одинаковые — оказать людям щедрую помощь.

В густой чаще расчистили от подлеска громадный участок — около трехсот бигхов земли, так чтобы всем присутствующим — а их собралось около десяти тысяч человек — хватило места.

Над поляной натянули огромный тент, привязав его концы к ветвям лесных исполинов. Под ним на серебряных столбах соорудили другой навес, из шелка, украшенного золотыми цветами, с бахромой из ниток жемчуга. Опирались эти столбы на постамент из сандалового дерева, покрытый ковром. На нем стоял небольшой трон из чистого серебра, с царской подушкой, тоже обшитой жемчугом. На ней сидела Деви. На этот раз ее наряд отличался особенным великолепием. Роскошное сари из тонкой парчи сверкало алмазами, руки были закрыты множеством браслетов, так что светлая кожа едва виднелась сквозь украшения. Бесчисленные жемчужные нити обвивали шею и спускались на грудь, а на голове сверкала драгоценными камнями высокая корона. Деви являла собой само воплощение королевы. Четыре прекрасные девушки, по две с каждой стороны, обвевали ее чудесными опахалами с золотыми рукоятями. Тут же стояли многочисленные слуги, державшие на плечах громадный серебряный жезл. Но самое сильное и яркое впечатление производили ратники с пиками и щитами в руках. Почти пятьсот воинов вытянулись стройными рядами справа и слева от своей повелительницы. Они были в красных чалмах, красных куртках и дхоти, в красной обуви. Рядом с ними, воткнутые в землю, стояли красные штандарты.

И вот собравшиеся, все десять тысяч человек, одновременно закричали, приветствуя Деви: «Да здравствует рани Деви!» Потом вышли вперед десять нарядных юношей и спели ей хвалу. После этого Ронгорадж стал по одному подводить к ее престолу просителей. Люди падали перед ней ниц. Даже седобородые старейшины и брахманы совершали глубокий пронам, ибо многие верили, что Деви не кто иная, как сама Бхагавати, сошедшая на землю для того, чтобы спасти людей. Именно поэтому никто никогда не мог даже подумать о том, чтобы выдать Деви англичанам.

Деви ласково расспрашивала каждого о его житье-бытье и насущных нуждах, а потом одаривала золотыми монетами, которые брала из кувшинов, что стояли подле нее. Давала столько, сколько считала необходимым.

Так она совершала благодеяния с раннего утра до поздней ночи, не передохнув ни разу и даже не смочив себе горла водой. В этой благотворительности, собственно, и состояла вся ее преступная деятельность. Никакого разбоя она никогда не чинила.

Спустя несколько дней до сахиба Гудлака в Рангпуре дошли слухи, будто в лесах под Бойкунтхопуром снова появилась Деви Чоудхурани со своими разбойниками, и этим разбойникам несть числа. Говорили также, что многие обездоленные уходят от нее с немалыми деньгами, а это неопровержимо свидетельствовало о том, что она опять кого-то ограбила. Правда, никто из тех, кто воспользовался милостью Деви, ни в чем не признавался.

«Помилуйте, — говорили они, опасаясь ищеек сборщика податей, — какие у меня могут быть деньги! Откуда им взяться?» Однако покупки, которые они совершали после встречи с Деви, никого не могли обмануть — всем было совершенно ясно, что без помощи разбойницы тут не обошлось. «Значит, ей действительно досталась крупная добыча», — решили все.

12

В положенный срок Броджешор добрался до отчего дома и, представ перед родителем, почтительно коснулся его ног.

— Ну а теперь поговорим о главном, — сказал ему отец после обычных в таких случаях расспросов. — Достал деньги?

— Тесть не дал, — сообщил сын.

Эта новость громом поразила Хорболлоба.

— Значит, ты приехал с пустыми руками?! — в отчаянии вскричал он.

— Почему? Деньги я привез, — ответил Броджешор. — В другом месте ссудили. Только уж и не знаю, стоило ли брать там…

— Кто же тебе их дал? — поинтересовался отец.

Броджешор опустил голову и почесал затылок.

— Одна женщина, — неохотно промолвил он, наконец. — Забыл, как ее звать. Ну, та, которая разбойничает.

— Деви Чоудхурани? — догадался Хорболлоб.

— Она самая.

— Как же ты попал к ней? — удивился отец.

— Случайно, — уклонился от ответа Броджешор.

— Она действительно дурной человек, — вздохнул Хорболлоб. — Какую же расписку ты ей оставил?

— Никакой расписки я ей не давал… Все произошло так неожиданно…

И, опасаясь, как бы отец не стал расспрашивать его о подробностях, Броджешор заговорил о другом:

— Тот, кто пользуется грешными деньгами, сам приобщается к греху. Поэтому-то эти деньги и смущают меня.

— Выходит, ты предпочел бы видеть меня в темнице? — вскипел Хорболлоб. — Хорош сын, нечего сказать! А что до меня, то мне все едино, какие деньги занимать, честно нажитые или нечестно. Да и где тут праведников-то найдешь? Так что нечего и тужить понапрасну. Плохо только то, что ты не дал им расписки. Разбойники ведь… Как бы они не разграбили усадьбу, если мы в срок не рассчитаемся с ними.

Броджешор промолчал.

— До какого времени она их ссудила? — спросил отец.

— Я обещал вернуть долг в месяце бойшакх, на седьмую ночь после новолуния. Она будет ждать меня до тех пор, пока не зайдет месяц.

— Сразу видать разбойницу, — заметил Хорболлоб. — Не хочет лишний раз на глаза показываться. Где она будет тебя ждать?

— У Черных солончаков, возле Шондханпура.

— Значит, туда и надо послать ей деньги, — заключил отец.

Оставшись один, он стал обдумывать услышанное.

«Возвращать деньги? Еще чего! — решил он. — Так я ей и возвращу! Приведу солдат, и дело с концом. Я буду не я, если в месяц бойшакх, на седьмую ночь после новолуния господин капитан не ступит на палубу ее баркаса. Вот тогда-то мы с ней и рассчитаемся!»

Он никому не поведал о своих планах. Даже сыну не доверился Хорболлоб.

Шагор по приезде домой сразу отправилась к старой Брахме. Она сообщила ей, что Броджешор, возвращаясь от тестя, попал на корабль какой-то богачки и, как Шагор ни отговаривала мужа, женился на ней. Та принадлежит к касте рыбаков и уже имеет двух мужей, так что Броджешор у нее третий. Этой женитьбой он осквернил свою касту, стал нечистым, и потому она, Шагор, отказывается есть после него.

Когда Брахма поинтересовалась у Броджешора, правду ли ей рассказали, тот признался в содеянном грехе.

— А что до происхождения, то оно у этой женщины вполне достойное, — заметил он. — Она приходится мне тетушкой по отцовской линии. И не важно, что у нее три мужа. У меня ведь тоже три жены.

Старуха поняла, что вся эта история сплошная выдумка. Однако цели своей Шагор добилась. Брахма немедленно поделилась новостью с Нойантарой. Та пришла в ярость. Подумать только! Мало того, что Шагор портила ей жизнь, теперь еще и муж взял в жены какую-то старуху!

Несколько дней Броджешор не решался подойти к Нойан и ограничивался покоями Шагор.

Это еще больше возмутило Нойан. В конце концов она явилась к свекрови с жалобой на мужа.

— Ты, мать моя, видать, совсем рехнулась, — пристыдила ее та. — Где это слыхано, чтобы сын брахмана женился на дочери рыбака? Тебя дразнят, а ты всему веришь.

Но Нойантару нелегко было успокоить.

— А если он все-таки женился? — настаивала она.

— Что ж, — решительно заявила свекровь, — тогда я введу новую невестку в дом. Я от нее не откажусь.

Тут в комнату вошел Броджешор, и Нойан поспешила удалиться.

— О чем вы беседовали? — осведомился Броджешор у матери.

— Я сказала, что, если ты снова женишься, я приму свою невестку, кем бы она ни была.

Броджешор рассеянно посмотрел на мать и молча вышел.

Вечером, обмахивая супруга опахалом, хозяйка рассказала ему об этом разговоре.

— А что ты в самом деле думаешь? — поинтересовался тот.

— Да как тебе сказать, — ответила жена. — Шагор домом не занимается, а Нойан ведь, в общем-то, не пара мальчику. Поэтому я буду рада, если он присмотрит себе кого-нибудь еще. Пускай женится. Может, и наладится у него жизнь.

— Ну что ж, — согласился Хорболлоб, — если у него действительно такие намерения, то я обращусь к хорошему свату. Тот найдет подходящую девушку. Ты расспроси его как следует и скажи мне.

— Ладно, — пообещала супруга. — Я у него все выведаю.

Выяснить, о чем думает Броджешор, поручили старой Брахме. Та рассказала ему множество сказок о тоскующих в разлуке и нашедших утешение в женитьбе принцах, но выведать, что у него на душе, не смогла. Тогда она напрямик спросила о его планах, но и это не помогло.

— Если родители велят мне жениться, я их не ослушаюсь, — только и ответил он.

Так и не удалось Брахме узнать его тайные мысли.

1

Наступил месяц бойшакх, однако Хорболлоб не торопился вернуть взятые в долг деньги, хотя его положение значительно улучшилось. Он легко мог бы собрать необходимую сумму, но, похоже, не собирался делать этого. Его медлительность в столь важном деле не на шутку обеспокоила Броджешора. Он не однажды пытался поговорить с отцом, но тот всякий раз останавливал его, не желая обсуждать этот вопрос. Броджешор решил не отступать и в конце концов вынудил отца сдаться.

— Ладно, — заявил Хорболлоб, — можешь не тревожиться. Я поеду за деньгами.

Он сел в паланкин и покинул дом, захватив с собой повара-брахмана, слугу и двух телохранителей.

Хорболлоб действительно отправился хлопотать о деньгах, но делал это совсем не так, как предполагал Броджешор. Он поехал в Рангпур к сборщику налогов, на котором в те времена лежала обязанность поддерживать спокойствие во вверенной его заботам местности.

— Дайте мне ваших сипаев, и я поймаю Деви Чоудхурани, — предложил ему Хорболлоб. — А вы наградите меня за такую услугу.

Сборщик охотно принял это предложение. Он уже не раз пытался захватить разбойницу, наводившую ужас на всю округу, но безуспешно. К тому же он знал, что под ее началом состоит большое воинство, и не хотел упускать случая расправиться заодно и с ее ратниками, как их тогда называли. Поэтому они договорились быстро.

— Пошлите со мной отряд в пятьсот человек, — попросил Хорболлоб.

Ему дали сипаев. Командовать ими поставили лейтенанта Бренана.

Хорболлоб объяснил ему, как найти Деви, — об этом сын подробно рассказал Хорболлобу. Предполагалось, что она будет ждать встречи на баркасе, и поэтому лейтенант снарядил пять длинных быстроходных лодок, на которых отчалил вместе с частью своего отряда. Другую часть он отправил посуху, через лес, чтобы организовать засаду у реки и перехватить разбойницу, если та вздумает бежать в джунгли. У Деви оставался еще один путь к спасению — плыть вниз по реке, и, чтобы преградить и его, Бренан приказал группе солдат пройти мили на четыре вперед, туда, где обмелевшую в это время года Тисту можно было перейти вброд, и ждать там. При появлении баркаса им следовало войти в воду и остановить судно.

Все эти решительные и тщательно продуманные шаги предпринимались для того, чтобы захватить праведницу. Однако власти отнюдь не считали их излишними, ибо кем бы ни была сама Деви, в подчинении у нее находилась тысяча ратников. Их дубинки не раз обращали в бегство солдат Компании. Ох уж эта дубинка! Прошло ее время, а прежде, изготовленная из самого обыкновенного бамбука, она в умелых руках была всесокрушающим оружием. Сколько мечей она перебила надвое, сколько щитов превратила в клочья! Даже ружья и штыки не могли ей противостоять. Солдаты бросали их и с переломанными руками, вопя во все горло, пускались наутек. Именно дубинка помогала бенгальцам отстаивать свою честь и достоинство, охранять состояние, защищать родных и близких. Она нагоняла ужас на пришельцев-мусульман, приводила в смятение грабителей, заставляла бросать свои поместья владельцев плантаций индиго. Именно она олицетворяла в старину уголовный кодекс — наказывала и правого, и виноватого, обрушивалась на Шьяма за проступок Рамы. Она значила гораздо больше, чем нынешний свод законов, и никаких обжалований не допускала. Ах, дубинка! Миновали дни твоей славы. Правопорядок покончил с тобой, захватил твое законное место, отнял у тебя возможность вершить суд и устанавливать справедливость. О дубинка! Изжила ты себя, потеряла все свое былое величие. Превратилась в обычную трость изнеженного трусливого бабу, который в страхе роняет ее, стоит какой-нибудь шавке тявкнуть на него. А прежде, говорят, ты годилась на все случаи жизни. Мне приходилось слышать от известных специалистов по части человеческой психики, что «дубинка излечивает всякую глупость». Теперь такую чудодейственную силу приписывают словам «милый», «дорогой» и им подобным. Однако все эти сантименты не способны урезонить дураков. Многие из твоих собратьев, госпожа дубинка, верой и правдой служивших его величеству Гневу, стяжали себе достойную славу. Я воздаю должное и палке, и камню, и простому кому земли. Но всем им далеко до тебя. И вот ты исчезла. Надеюсь, ты обрела положенное тебе воздаяние и теперь стоишь где-нибудь в цветущем саду Индры возле своих сородичей деревьев. Дочери богов время от времени берут тебя в руки и сбивают с древа желаний плоды веры, богатства, страсти и вечного счастья. И случается так, что какой-нибудь из них ненароком закатывается к нам на землю.

2

А та, в страхе перед которой подняли на ноги столько солдат, сидела безоружная, безо всякой охраны, на своем баркасе. Он стоял на том самом месте, где когда-то держали в плену Броджешора. Ночь только что наступила. На первый взгляд все здесь осталось по-прежнему, однако это впечатление было обманчиво. Ни лодки, в которой прошлый раз разместилось пятьдесят молодцов, ни самих мастеров по части дубинок теперь здесь не было. Да и на баркасе не осталось ни одного мужчины — ни рулевых, ни гребцов. Деви отослала даже Ронгораджа. Но все четыре паруса были подняты, хотя из-за безветрия они не трепетали, как прежде, а бессильно повисли.

Сама Деви тоже выглядела по-другому — ее роскошный наряд сменило простое сари из сурового полотна, а украшениями служили не драгоценности, а цветы: на голове — небольшой венок, на руках вместо браслетов цветочные гирлянды. Щеки, лоб и руки она натерла сандаловой пастой, распространявшей легкий аромат.

Рядом с Деви сидели две женщины — Ниши и Диба. Все трое негромко беседовали.

— Разве можно увидеть всевышнего? — спросила Диба, женщина необразованная, о чем не следует забывать читателям.

— Увидеть нельзя, — ответила Профулла, — но я совсем не это имела в виду. Я говорила о другом — как его познать, а не увидеть. А это совсем иное дело. Познавать можно по-разному, существует шесть способов. К примеру, с помощью зрения — ты об этом уже говорила, или благодаря слуху. Я произношу слова, а ты их слышишь, потому что твои уши воспринимают звуки. Или возьми запахи. Чувствуешь, как пахнут цветы у меня на руках?

— Да, чувствую, — подтвердила Диба.

— Это происходит оттого, что у тебя есть обоняние. Оно тоже является восприятием, а значит познанием. А если я потреплю тебя по щеке, ты своей кожей почувствуешь мою руку. Это будет другой вид восприятия, которое возникает благодаря способности человека осязать. А если теперь Ниши вздумает есть тебя поедом, то дело дойдет и до языка. Тогда она воспримет твой вкус.

— Что же, — усмехнулась Диба, — она останется довольна. Только ведь всевышнего нельзя ни увидеть, ни услышать, ни на вкус попробовать, ни запах определить. Как же тогда его познать?

— А вот как, — вмешалась Ниши. — До сих пор мы с тобой говорили об органах чувств человека, так? Их у него всего шесть. Глаза, уши, нос, язык, кожа — это пять. Какой же шестой, как ты думаешь?

— Зубы? — предположила Диба.

— Замолчи, негодница! — возмутилась Ниши. — Вот я дам тебе сейчас по зубам как следует, будешь знать.

— У человека существует пять органов чувств, — улыбаясь, разъяснила Деви. — Глаза, уши и так далее. Кроме того, есть пять органов действий — руки, ноги и прочее. Все они, и те и другие, подчиняются разуму. Значит, он и есть наш высший орган. Разум и позволяет людям познать всевышнего. Вот и получается, что и его мы тоже можем воспринимать — благодаря разуму.

— Благодаря особому постижению всевышнего — без прямых доказательств, — процитировала Ниши на санскрите.

Читатели, знакомые с системой санкхья и комментариями к ней, поймут намек, заключенный в этих словах.

— Без прямых доказательств потому, что у автора этого изречения отсутствуют необходимые органы, — заметила Деви тоже на санскрите.

— Оставьте вы свои премудрости, — в сердцах проговорила Диба. — Я всевышнего и в уме никогда не видела.

— Опять ты заладила свое! — строго промолвила Деви. — Говорят же тебе, что видеть можно только глазами, и ничем больше. Видят форму, внешний вид. А умом, разумом — постигают. Поняла? Постигают, а не видят. Всевышнего нельзя увидеть.

— Но ведь я умом никогда его не воспринимала, — настаивала Диба.

— Это и не удивительно, — согласилась Деви. — Естественные возможности человека ограниченны, и без особой подготовки и помощи он не может воспринимать все сущее.

— Почему? — возразила Диба. — Я, к примеру, прекрасно вижу все, что здесь находится, — эту реку, деревья, ветки с листьями, звезды… Никакой помощи мне тут не требуется…

— Ты ошибаешься, — улыбнулась Деви. — Доказать тебе?

Диба недоверчиво посмотрела на нее.

— Ты знаешь, что сегодня англичане решили схватить меня? — спросила ее Деви.

Та тяжело вздохнула:

— Знаю.

— Ну и что же, ты видишь их тут?

— Нет, — ответила Диба. — Но если они появятся, то обязательно увижу.

— А ведь они уже здесь, хотя мы и не можем разглядеть их, — заметила Профулла. — Вот, возьми это себе в помощь и посмотри.

Она протянула Дибе подзорную трубу и указала, в какую сторону следует ее направить.

— Ну а теперь видишь? — поинтересовалась она.

— Вижу посреди реки лодку, а в ней много людей. Очень много, — сообщила Диба.

— Это солдаты. А теперь погляди в другое место. Вон туда.

Она указала Дибе еще на пять лодок, выстроившихся друг за другом.

— Но они стоят у берега, — удивилась Диба. — Почему же англичане не плывут сюда, раз они пришли за тобой?

— Возможно, еще не все солдаты подошли, — предположила Деви. — Вот они и поджидают их. А к нам не спешат потому, что не хотят спугнуть меня раньше времени.

— Но ведь так мы можем убежать от них, верно?

— Они не знают, что у нас есть подзорная труба, и думают, будто мы их не видим, — объяснила Профулла.

— Послушай, сестра, — заволновалась Диба. — Давай уйдем отсюда, пока не поздно. Воспользуемся тем, что солдаты не подошли, и уйдем через джунгли! А со своим мужем ты успеешь увидеться. Будешь жива — встретитесь.

— Как ты думаешь, сидела бы я здесь, если бы заботилась только о своей жизни? Отослала бы отсюда своих людей? У меня ведь тысяча ратников! Зачем бы тогда я отправила их прочь?

— Если бы мы знали о твоих планах, то помешали бы тебе, — растерянно проговорила Диба.

— Не обольщайся на свой счет, — промолвила Деви. — Никто не может ни помешать мне, ни удержать меня, если я что-нибудь задумала. Сегодня я обязательно увижусь со своим мужем, испрошу у него согласия на свой поступок и спокойно пойду на смерть, надеясь встретиться с ним в другой жизни. А вас обеих прошу об одном — уходите вместе с ним. Вы не захотели покинуть меня, когда я отсылала ратников, так уезжайте теперь с ним, в его лодке. Я одна понесу за все ответ, одна пойду на виселицу. Поэтому-то я и отправила всех отсюда. Прошу вас, не откажите мне в этой просьбе — уезжайте.

— Ни за что, — твердо ответила Ниши. — Умирать, так вместе.

— Ну что ж, — заметила Деви, — как знаешь. Однако о чем мы говорили? Да, вот о чем. Для того чтобы ум человека мог познать всевышнего, ему нужна своя подзорная труба.

— Какая еще такая труба? — удивилась Диба.

— Простая. И называется она йога.

— Что? — вскричала Диба. — Эти трюки и фокусы с дыханием?

— Ну нет, — ответила Деви, — все это я йогой не считаю. Конечно, йога — это определенная система упражнений и выработка необходимых умений, но не всякое умение является йогой. К примеру, ты можешь приучать себя пить молоко или есть топленое масло, но это вовсе не значит, будто ты занимаешься йогой. Йога предусматривает три вида особых умений.

— Каких же? — полюбопытствовала Диба.

— Джняна, карма и бхакти.

— Сейчас нам предстоит проверить другие свои умения и способности, — заметила Ниши, глядя в подзорную трубу на реку.

— О чем ты говоришь? — не поняла Профулла. — Какие другие способности?

— А вон, видишь, лодка приближается? — указала Ниши. — Наверное, это английский лазутчик.

Деви отобрала у нее трубу и посмотрела в нее.

— Нет, — сказала она, — это не лазутчик, а мой муж. Идите обе вниз.

Женщины ушли. Тем временем лодка подплыла к баркасу и остановилась. Из нее поднялся Броджешор. Он легко вспрыгнул на палубу судна и приказал лодочнику привязать лодку у берега.

Броджешор подошел к Профулле, и та с низким поклоном приняла прах от его ног. Они сели.

— Сегодня я не мог привезти денег, — сказал Броджешор. — Верну дня через три-четыре. Где мне тогда найти тебя?

Ах, Броджешор, Броджешор! Так-то ты разговариваешь с Профуллой после десяти лет разлуки!

— Больше вы меня не увидите, — проговорила Деви, и голос ее дрогнул. Она вытерла глаза. — Но выплатить мне свой долг вы сможете. Раздайте эти деньги беднякам — когда это вам будет удобно, — и вы рассчитаетесь со мной.

Броджешор взял ее за руки.

— Профулла! Твои деньги…

Опять он заговорил о деньгах! Но какое это имело теперь значение? Стоило ему взять Профуллу за руки, как панцирь сдержанности, в который она пряталась все эти десять лет, рассыпался в прах. Слезы хлынули из глаз. Знаменитая разбойница плакала, как дитя. Броджешор растерялся. Он совсем не был готов к подобной сцене, считал, что преступница, живущая разбоем, не способна растрогать его. А теперь у него защипало глаза. Боясь выдать себя, он не решался поднять руку, чтобы вытереть их. Соленая влага потекла по его щекам и упала на руку Профуллы.

И тогда построенная им стена отчужденности рухнула, словно песчаная плотина. Броджешор хотел сурово осудить Профуллу за ее преступную деятельность, собирался назвать дурной, низкой женщиной, живущей в грехе, произнести другие горькие, но справедливые слова и уйти от нее, теперь уже навсегда. Но мог ли он сказать что-то подобное той, чью руку окропил собственными слезами?

Броджешор отер глаза и сказал:

— Не удивляйся, Профулла, что я говорю о деньгах, беспокоюсь о своем долге. Ведь, казалось бы, не все ли равно, твои это деньги или мои. Но мысль о них действительно мучает меня. Знаешь, все эти десять лет ты одна была в моем сердце. Ты по-прежнему владела им, хоть мне и сказали, будто ты умерла. У меня есть еще две жены, а я совсем забыл о них, они перестали для меня существовать. Все мои мысли были только о тебе. Не знаю почему, но это именно так… Когда мне сообщили о твоей смерти, я с горя сам чуть не умер. Наверное, было бы лучше, если бы ты в самом деле умерла или я… По крайней мере, мне не пришлось бы слышать о тебе все эти ужасы. Ведь теперь мне надо бы радоваться, что я наконец снова обрел тебя, вернул сокровище, утраченное десять лет тому назад, а я страдаю. Вместо счастья ты принесла мне горе. У меня даже в голове не укладывается: моя Профулла — и такое занятие!

— Какое же? — спросила Профулла. — Разбой?

— А разве нет? — с горечью ответил Броджешор.

Профулла могла бы рассказать ему, как его отец выгнал ее навсегда из своего дома и посоветовал беспомощной отчаявшейся девушке жить грабежом. Она отличалась хорошей памятью и не забыла эти слова. Она могла бы напомнить Броджешору этот наказ его отца и сказать: «Да, я действительно разбойница, но тебе ли упрекать меня за это? Твои же родители посоветовали мне заняться воровством, вот я и выполняю их волю». Однако она не стала этого говорить и тем самым проявила высшую добродетель. Вместо такого признания она умоляюще сложила руки и сказала:

— Клянусь тебе, я никогда не занималась разбоем. Ни разу в жизни я не воспользовалась ни одной чужой пайсой. Я всегда поклонялась одному-единственному богу — тебе. Пыталась обратиться в другую веру, но не смогла, все мои помыслы принадлежали только тебе. Я никогда не была разбойницей, хотя все меня так называют. Для того я и решилась встретиться с тобой сегодня, чтобы рассказать, почему обо мне идет такая слава. Узнать об этом ты можешь только от меня. Слушай же…

Она поведала ему обо всем, что случилось с ней за последние десять лет, начиная с того злосчастного дня, когда свекор указал ей на дверь. Броджешор слушал жену с удивлением, испугом, смущением и не мог не восхищаться ею.

— Ты веришь мне? — спросила она, закончив свое повествование.

Броджешор ничего не ответил, но его просветлевшее лицо сказало ей все о его чувствах — каждое ее слово проникало ему в самое сердце.

— А теперь разреши мне навсегда проститься с тобой, — сказала Профулла. — Заклинаю тебя, немедленно уходи отсюда, дольше оставаться здесь очень опасно. Ты сам должен понять, какая беда грозит тебе, если я, наконец нашедшая тебя после десятилетней разлуки, умоляю расстаться со мной. Уезжай и захвати с собой моих подруг. Они достойные женщины, я их очень люблю. Довези их до своего дома, а там пусть идут куда пожелают. Не забывай меня и передай Шагор, чтобы она тоже помнила обо мне…

Броджешор, пораженный ее словами, не сразу нашелся что ответить.

— Я тебя не понимаю, — проговорил он наконец. — Объясни мне, пожалуйста, что тут происходит? У тебя в подчинении столько народу, куда все подевались? Даже гребцов не видно. Только две женщины на всем судне, да и тех ты хочешь отправить со мной. Говоришь о какой-то опасности, запрещаешь оставаться с тобой, прощаешься… Ничего не могу понять… Скажи наконец, в чем тут дело и что за беда угрожает тебе. Я должен знать всю правду. А тогда и решу, уезжать мне или нет.

— Незачем тебе все знать, — сказала Профулла.

— Разве я чужой тебе? — возразил Броджешор.

И в это время раздался ружейный выстрел.

3

Броджешор и Профулла вздрогнули, взглянули друг на друга, а потом посмотрели на реку. Вдали показалось пять длинных лодок, они шли к баркасу В лунном свете вода холодным блеском вспыхивала при взмахе весел. Вот уже можно было различить солдат, сидевших в них. Очевидно, выстрел послужил им сигналом к наступлению. Он означал, что подошло подкрепление и пора действовать.

Профулла повернулась к мужу:

— Больше медлить нельзя. Прыгай в лодку и уходи.

— А ты? — спросил он и поинтересовался: — Что это за лодки и почему оттуда стреляют?

— Тебе обязательно надо все знать?

— Конечно.

— Это солдаты Компании. С берега им подали сигнал другие солдаты.

— Зачем они плывут сюда? Чтобы схватить тебя?

Профулла не ответила.

— Выходит, ты знала, что они затевают? — догадался Броджешор.

— У меня везде есть лазутчики, — подтвердила Профулла.

— Ты узнала обо всем, когда приплыла сюда, или раньше?

— Раньше.

— Тогда что ты здесь делаешь? — удивился Броджешор.

— Я должна была еще раз увидеться с тобой.

— А где твои люди?

— Я приказала всем уйти отсюда. Зачем им погибать из-за меня?

— Значит, ты решила сдаться? — уточнил Броджешор.

— А зачем мне теперь жить? — ответила Профулла. — Все, что могла, я сделала, мои желания исполнились — я увиделась с тобой, открыла тебе душу. Убедилась в том, что ты любишь меня. Чего же мне желать еще?

— Как чего? Вернуться ко мне и жить со мной!

Профулла внимательно посмотрела на него.

— Ты в самом деле хочешь этого? — спросила она.

— Ты только что поклялась мне, что все сказанное тобой правда, — промолвил Броджешор. — Так вот, я тоже клянусь тебе — если ты останешься жива, ты станешь хозяйкой моего дома.

— А как посмотрит на это мой свекор? — спросила Профулла.

— Я с ним договорюсь, — решительно заявил Броджешор.

— Ах! — воскликнула Профулла. — Почему ты не сказал мне этого прежде?

— Что бы это изменило?

— Тогда сегодня никому бы не удалось захватить меня.

— А теперь?

— А теперь уже поздно. Садись в лодку и скорее уезжай отсюда вместе с Ниши и Дибой.

Броджешор кликнул лодочника. Тот не замедлил отозваться.

— Видишь, сюда направляются лодки с людьми? — Броджешор указал ему на реку. — Это солдаты Компании, так что поторопись убраться отсюда. Стоит им заметить тебя, и ты пропал. Они тут же схватят тебя. Меня не жди, я не вернусь. Остаюсь на баркасе.

Лодочник не стал терять время на ненужные вопросы, немедленно отвязал лодку и тотчас же исчез. О причитающейся ему плате он не беспокоился — лодочник хорошо знал Броджешора.

— Почему ты не уехал с ним? — спросила Профулла, когда челнок скрылся из виду.

— Ты считаешь, что одна способна смотреть смерти в лицо? — ответил Броджешор. — Конечно, я мог бы оставить тебя и уехать, нимало не беспокоясь о твоей судьбе. Но ведь я твой муж и должен охранять тебя. Шастры обязывают мужа защищать жену. Неужели ты полагаешь, я брошу тебя, раз не в состоянии уберечь?

— Ну, раз так, — сказала Профулла, — то я постараюсь сделать все, что в моих силах. Может быть, нам и удастся вырваться.

Она пристально всмотрелась в небо, и, казалось, у нее появилась надежда. Однако что-то, видимо, смущало ее.

— Есть, правда, одно обстоятельство, — заметила она. — Дело в том, что мое спасение повлечет за собой беду.

— Какую? — удивился Броджешор.

— Я не хотела говорить тебе об этом, но придется, — с трудом промолвила Профулла. — Понимаешь, там среди солдат находится мой свекор. Если мне удастся уйти, ему несдобровать.

Догадка молнией сверкнула в мозгу Броджешора.

— Значит, он донес на тебя?

Профулла ничего не ответила, но ее молчание красноречивее всяких слов свидетельствовало о справедливости его подозрения. Броджешор понял — это его отец привел сюда солдат. Иначе откуда бы тем узнать о замыслах Деви Чоудхурани и зачем заблаговременно прибывать из Рангпура к Черным солончакам? Сообщить им о ее планах мог только Хорболлоб, а их он узнал от своего сына. Броджешор сам рассказал ему о предстоящем свидании. Теперь он понял, куда отправился его отец и почему он не спешил с отдачей долга. И тем не менее сын не посмел осудить отца.

Он помнил:

— Да, прежде всего необходимо позаботиться об отце, — согласился Броджешор. — Я умру — невелика утрата, да и ты тоже, хотя твоя жизнь для меня дороже моей.

— Не тревожься о нем, — успокоила его Профулла. — Будешь ты меня просить об этом или нет, я не стану навлекать на него неприятности, а потому не буду хлопотать о своем спасении. Так что не волнуйся, я его не подведу. А тебе он, возможно, сумеет помочь — выручит из беды.

Профулла говорила искренне. Она действительно не желала зла Хорболлобу, хотя он уже дважды обрекал ее на гибель: первый раз — десять лет тому назад и второй раз — теперь. И тем не менее она беспокоилась о нем. Но в том-то и состояла сущность Профуллы, что она никогда не думала о себе. Тот, кто исповедует бескорыстие, печется не о собственном благе, а о благе других.

В это время из лесу раздался громкий звук рога. Профулла и Броджешор насторожились.

4

— Ниши! — позвала Деви.

Та поднялась на крышу.

— Кто это подал сигнал?

— Думаю, наш бородач, — ответила Ниши.

— Ронгорадж?

— Он самый.

— Как же так? — удивилась Деви. — Ведь я еще утром отправила его в Девигор!

— Наверное, он вернулся с полдороги, — предположила Ниши.

— Позови его! — приказала Деви.

— Он не услышит вашего зова, — вмешался Броджешор. — Звук рога доносится издалека. Лучше я сам сойду на берег и поищу сигнальщика.

— В этом нет никакой нужды, — остановила его Деви. — Ниши прекрасно справится с поручением. Можешь пойти с ней и посмотреть, какая она мастерица.

Броджешор последовал за Ниши. Та спустилась к себе, взяла флейту и исполнила на ней грозовую рагу. Ниши прекрасно играла — она овладела этим искусством во дворце раджи. Она и Деви обучила игре на вине.

Вскоре на баркас поднялся Ронгорадж. Он подошел к Деви и почтительно приветствовал ее.

— Ступай наверх, — велел Броджешор Ниши. — Они не станут таиться от тебя. Ты все узнаешь, а потом расскажешь мне.

Ниши поспешила наверх, но тут же вернулась.

— Гляньте, что там творится, — сказала она.

Броджешор вышел из каюты и увидел, как из лесу к реке устремляется бесконечный людской поток.

— Кто это? — обратился он к Ниши. — Солдаты?

— Нет. По-моему, это наши ратники. Их привел Ронгорадж.

Деви внимательно рассматривала приближавшихся воинов.

— Почему ты оказался здесь? — спросила она Ронгораджа.

Тот не сразу ответил своей повелительнице. Ей пришлось повторить свой вопрос:

— Утром я послала тебя в Девигор. Почему ты ослушался меня и не пошел туда?

— Да нет, — проговорил наконец Ронгорадж, — я направился было туда, но по дороге встретил нашего тхакура-джи…

— Бховани-тхакура? — уточнила Деви.

— Да. Он мне сказал, что солдаты Компании собираются схватить вас и уже выступили в поход. Мы с тхакуром собрали ратников, и я вернулся с ними обратно. Укрыл их в лесу, а сам пробрался к реке и стал наблюдать. Как только заметил, что лодки с солдатами направились к баркасу, протрубил в рог.

— В лесу тоже есть солдаты? — спросила Деви.

— Есть. Но мы их уже окружили.

— А где тхакур-джи?

— Вон он, выходит из лесу вместе со всеми.

— И сколько человек вы привели с собой?

— Почти тысячу…

— А солдат сколько, знаешь?

— Слышал, будто около пятисот.

— И сколько из этих полутора тысяч человек может погибнуть в сражении? — спросила Деви.

— Наверное, человек триста-четыреста, — предположил Ронгорадж.

— Ну так вот, — решительно заявила Деви. — Иди к тхакуру-джи и передай ему, что вы сегодня очень огорчили меня своим неповиновением.

— Почему? — удивился Ронгорадж.

— Вы что же, совсем совесть потеряли, если готовы пожертвовать столькими людьми только для того, чтобы спасти жизнь одной-единственной женщины? — гневно спросила Деви. — Мое время пришло, и я намерена покончить свои счеты с жизнью сама и одна. К чему губить столько народу? Неужели вы думаете, я пойду на такое злодейство?

— Но ведь, оставшись в живых, ты потом спасешь многих, — попытался переубедить ее Ронгорадж.

— Стыдись! — с нескрываемым презрением к нему проговорила Деви.

Ронгорадж в отчаянии опустил голову.

«О мать-земля, разверзнись и скрой меня от позора», — подумал он.

— Слушай, Ронгорадж, — проговорила Деви дрожащим от негодования и возмущения голосом, — ступай к тхакуру-джи и передай ему мое повеление — немедленно уходите отсюда сами и уводите ратников. Если вы промедлите хоть самую малость, я кинусь в воду. Никто из вас не остановит меня.

— Хорошо, — с тоской повиновался Ронгорадж. — Я передам твои слова тхакуру-джи, и пусть он решает, как нам быть. Как он скажет, так мы и сделаем. Вы оба мне повелители…

Он ушел. Ниши, стоявшая поблизости и слышавшая весь разговор, подошла к Деви.

— Послушай, — сказала она ей, — ты, конечно, вольна распоряжаться собой как тебе заблагорассудится. Никто не заставит тебя поступать так, а не иначе. Но о своем муже ты подумала? Ведь и он тут, рядом с тобой…

— Подумала, сестра, — ответила Деви. — К сожалению, я ничем не могу помочь ему. Пойми, я не имею права обрекать на гибель столько людей ради его спасения. Мне он очень дорог, но им-то он кто? Теперь я уповаю только на всевышнего. Будь что будет.

В душе Ниши не могла не восхищаться благородством и мужеством Деви. «Рядом с такой праведницей и смерть можно считать за счастье», — призналась она себе.

Она вернулась к Броджешору и рассказала ему обо всем, что услышала.

«А я, презренный, собирался бранить ее за разбой! — с раскаянием подумал Броджешор. — Она само воплощение самоотверженности и бескорыстия. Неземная женщина, настоящая богиня!» Ему даже неловко стало думать о ней как о своей жене.

Между тем солдаты почти вплотную подошли к баркасу. Однако Профулла не обращала внимания ни на них, ни на ратников. Она неподвижно, словно каменное изваяние, сидела на крыше и сосредоточенно смотрела на маленькое облачко, появившееся в небе. Сначала оно не менялось в размерах, а потом как будто стало расти.

— Слава создателю! — вздохнула Профулла.

Она поднялась и направилась в каюту.

— Что же ты намерена теперь делать? — спросила ее Ниши.

— Спасать своего мужа, — ответила Профулла.

— А себя? Что с тобой будет?

— Обо мне не беспокойся, — заверила ее Профулла. — Выполняй то, что я велю, только действуй осмотрительно. Прежде всего, нам нужно спасти моего мужа, Дибу и свекра. А что касается нас с тобой, то тут придется положиться на судьбу.

Она взяла в руки раковину, поднесла ее к губам и протрубила.

— Вот это хорошо, — заметила Ниши.

— Посмотрим, хорошо ИЛИ плохо, — проговорила Профулла. — Теперь все зависит от тебя. Выполняй все, что я прикажу.

5

Множество ратников в красных чалмах, с копьями и дротиками в руках, один за другим, точно туча муравьев, появлялись из лесу и устремлялись к Тисте. Кое-кто из них держал в руках ружья, а за спиной у всех красовались дубинки — излюбленное оружие бенгальцев, без которого они чувствовали себя совершенно беспомощными. Все были босы, ибо сражаться им предстояло в воде, с высоко подвязанными дхоти.

Заметив, что вражеские лодки приближаются к баркасу, ратники с криком «Да здравствует рани!» бросились в реку и, окружив судно плотной стеной, загородили его от противника. Часть защитников забралась на корабль как раз в тот момент, когда Деви протрубила свой сигнал. Это были гребцы и рулевые Они не собирались принимать участие в битве, а спешили занять каждый свое место — кто схватился за весла, кто за шесты или канаты от парусов, другие взялись за ружья. Кроме собственной команды среди прибывших оказалось довольно много воинов. Человек триста-четыреста, оставшись на берегу, атаковали солдат Компании с суши. В них со свистом полетели дубинки и увесистые палки. Некоторые солдаты мигом прыгнули в воду и, приладив к ружьям штыки, кинулись на нападавших врукопашную. Другие бросились на тех, кто держал оборону баркаса. Завязалась отчаянная схватка. Шум поднялся невообразимый. Слышался лязг оружия, стук дубинок, ружейная пальба, крики и вопли сражавшихся… Противники дрались беспощадно.

Ратники не продержались бы долго, если бы им пришлось вести бой на расстоянии, — брошенные ими дубинки летели недалеко, но, сойдясь с врагом лицом к лицу, они показывали все свое мастерство. На берегу штыки солдат потеснили их немного, но на реке воины Деви одерживали верх, обрушивая на неприятеля всю мощь своих ударов. А солдатам негде было развернуться — лодки мешали им и сковывали движения.

Баталия началась вскоре после того, как Профулла протрубила в раковину.

«Что же это означает? — с недоумением думала она, глядя на происходящее. — Одно из двух: или Бховани-тхакуру не передали моего распоряжения, или он пренебрег им. Полагает, что я его только запугиваю. Ну что ж, придется, видно, доказать ему мои слова делом». За то время, пока Деви повелевала разбойниками, она многому научилась и стала очень предусмотрительной. Она всегда держала под рукой самые неожиданные предметы, полагая, что в любой момент они могут понадобиться. Ее практичность не раз выручала ее из беды. Помогла она ей и теперь. Она обратилась к своим запасам и достала… белый флаг. Взяв его, Деви вышла из каюты на палубу и подняла его высоко вверх.

Бой немедленно прекратился. Противники замерли, сжимая в руках оружие. Так вдруг неожиданно стихает и превращается в спокойную водяную гладь бушующее море, когда внезапно прекращается шторм.

Деви глянула по сторонам и увидела Броджешора, который, не желая оставлять ее одну, неотступно следовал за ней с самого начала сражения.

— Держи этот флаг, вот так, — сказала она ему. — А я пойду посовещаюсь с Ниши и Дибой. Если появится Ронгорадж, передай ему, чтобы он шел ко мне.

Она вручила ему полотнище и ушла, Броджешор послушно поднял его над головой. Вскоре к нему подскочил Ронгорадж.

— Ты зачем выставил белый флаг? — с гневом накинулся он на него.

— Рани приказала, — спокойно ответил Броджешор.

— Рани? — удивился Ронгорадж. — А ты-то сам кто?

— Не узнаешь?

Ронгорадж внимательно посмотрел на него.

— Так-так, — проговорил он. — Значит, Броджешор-бабу? Зачем же ты пожаловал сюда? Отцу своему помогать? А ну-ка, связать его! — крикнул он ратникам.

Он был совершенно уверен в том, что оба они, и отец и сын, стремились любой ценой выдать рани врагам.

Тут же подскочили двое молодцов. Броджешор не стал сопротивляться.

— Можете вязать, — сказал он, — только объясните мне, почему при виде этого флага все прекратили драться?

Ронгорадж насмешливо посмотрел на него.

— Ты что же, дитя малое? — спросил он его. — Не знаешь, что англичане всегда прекращают бой, если противник выкинет белый флаг?

— Не знаю, — честно признался Броджешор. — Но все равно я тут ни при чем. Я только выполнял приказ рани. Можешь пойти к ней и проверить. Она, кстати, велела тебе немедленно идти к ней.

Ронгорадж отправился к Деви. Дверь ее каюты оказалась запертой.

— Рани-ма! — крикнул он.

— Это ты, Ронгорадж? — спросила Профулла.

— Я. На нашем баркасе подняли белый флаг, и сражение прекратилось, — сообщил он своей повелительнице.

— Это я приказала, — ответила Деви из-за двери. — Ты возьми этот флаг и отправляйся с ним к господину лейтенанту. Передай ему, что я сдаюсь.

— Пока я жив, этому не бывать! — гневно крикнул Ронгорадж.

— А как мне быть, когда ты погибнешь? — поинтересовалась Деви. — Кто тогда станет меня защищать?

— Все равно, я не допущу этого, — решительно заявил Ронгорадж.

— Не говори глупости, — пристыдила его Деви. — Рассуди сам, долго ли мы с дубинками продержимся против их ружей?

— Может, и продержимся, — упорствовал тот.

— Во всяком случае, кровопролития я больше не допущу, — твердо сказала Деви. — Скорее с собой покончу, чем соглашусь, чтобы гибли люди. Выйду и подставлю грудь под пули. Ты знаешь, никто меня не удержит. Но ты не бойся. Я сдаюсь для того, чтобы вырваться от них и уйти, только не ценой гибели людей. Тут ты должен мне помочь. Ты ведь знаешь, у меня много денег, а служащие Компании падки на золото. Им только покажи его. Никто из них не заподозрит обмана и подвоха.

Все это Деви говорила, чтобы успокоить Ронгораджа. На самом деле она не допускала и мысли о том, чтобы подкупить кого-нибудь. Однако она знала, что ее прямодушному полководцу никогда не постичь всех тонкостей ее замыслов, и потому не стала с ним откровенничать. Понимала она и то, что с англичанами ей следует быть осторожной и осмотрительной, чтобы те не расстроили ее планов. Она решила встретиться с лейтенантом, вступить с ним в переговоры и непременно добиться от него обещания свободы и безопасности для мужа, свекра и подруг. Она прекрасно все рассчитала и заранее отчетливо представляла себе, что и как произойдет, словно видела все последующие события в волшебном зеркале.

— Ты, однако, не забывай, что золото, которым ты собираешься подкупить англичан, находится на этом баркасе, — напомнил ей Ронгорадж. — Стоит им захватить корабль, как они станут хозяевами твоего богатства.

— Нет, судно не должно оказаться в их руках, — заявила Деви. — Договорись с ними, чтобы они не трогали ни баркаса, ни тех, кто на нем. Они получают только меня. На этих условиях я и сдаюсь.

— А если они не согласятся и вздумают разграбить баркас? — предположил осмотрительный Ронгорадж.

— Тогда сражение возобновится. Предупреди лейтенанта, что стоит им ступить сюда, как наши ратники вновь возьмутся за оружие. Если он согласен на такие условия, то я сдаюсь, а иначе — нет. Скажи ему, чтобы не думал, что его обманут. Я сама явлюсь к нему.

Тут только Ронгорадж сообразил, что у Деви есть какой-то хитроумный замысел, и перестал с ней спорить.

— Где Бховани-тхакур? — спросила его Деви.

— Был тут. Дрался вместе со всеми. Я передал ему твое повеление, но он отказался его выполнить. Наверное, он все еще на берегу, среди ратников.

— Тогда вначале иди к нему и скажи, чтобы он забирал людей и уводил их берегом. Пусть все уходят. Мне вполне хватит тех, кто на баркасе. Биться за меня теперь никому не придется, сам создатель пришел мне на помощь. Если же он начнет возражать, посоветуй ему глянуть на небо. Он поймет.

Ронгорадж поднял глаза и увидел, что черная туча заволакивает небосвод.

— Хорошо, мать, — согласился он. — Дозволь только сперва связать Броджешора, сына этого доносчика Хорболлоба Рая. Я только что застал его тут. Он явно что-то затевает.

Ниши и Диба не удержались от смеха.

— Нет, вязать его не надо, — ответила Деви. — Отведи его наверх, на крышу, и пусть сидит там до тех пор, пока Диба не позовет его вниз.

Ронгорадж так и поступил. Препроводив Броджешора к месту его заключения, он отправился к Бховани-тхакуру и слово в слово передал ему приказ Деви. Бховани взглянул на потемневшее небо и пошел к своему войску. Собрав всех ратников — и тех, кто еще не вышел из воды, и тех, кто был на берегу, он приготовился не мешкая уходить вдоль Тисты.

Тем временем Диба с Ниши подошли к бородачам-гребцам, тоже одетым в форму ратников, и шепотом что-то сказали им.

6

Поговорив с Бховани, Ронгорадж взял белый флаг и отправился к лейтенанту. Его беспрепятственно впустили в лодку сахиба — белый флаг служил ему пропуском.

— Вы что же, сдаетесь? — спросил его англичанин.

— Почему мы? — возразил Ронгорадж. — Сдается только та, за кем вы охотитесь.

— Деви Чоудхурани?

— Да. С этим она и прислала меня к вам.

— А остальные?

— Какие остальные? — переспросил Ронгорадж.

— Ну, ее сообщники?

— Мы не сдаемся, — ответил посланник Деви.

— Но ведь я прибыл сюда для того, чтобы поймать и ее, и всех ее пособников! — воскликнул сахиб.

— Полагаете, вам это удастся? — насмешливо спросил Ронгорадж. — Здесь тысяча человек. Как вы определите, кто из них ее пособник?

В это время Бховани-тхакур со своим отрядом еще оставайся на берегу, готовясь к отходу.

— Здесь все злодеи, — заявил лейтенант. — Раз они помогают разбойникам воевать против властей, значит, они соучастники преступления.

— Но они больше не воюют, — возразил Ронгорадж. — Смотрите, они уходят.

Англичанин глянул на берег.

— Как! — вскричал он. — Вы отступаете? Значит, вы мне голову морочите? Выходит, ваш белый флаг — это просто обман?

— Кто же вас обманывает? — с негодованием возразил Ронгорадж. — Пока что все люди Деви здесь. Можете хватать их. А белый флаг я бросаю. Вот!

Он отбросил белое полотнище в сторону. Никто не поднял его. Солдаты не двигались с места, ожидая приказа своего командира.

«Преследовать их не имеет никакого смысла, — рассудил лейтенант. — Они укроются в джунглях, и нам их не найти. Им тут каждая тропинка знакома, не то что нам… К тому же ночь наступает. Вон как потемнело вокруг. Да и гроза вот-вот начнется. Нет, в такой обстановке моим солдатам не добиться успеха…»

— Ладно, — решился он и повернулся к парламентеру, — ваши ратники мне не нужны. Обсудим твое предложение. На баркасе все сдаются?

— Только одна рани, — повторил Ронгорадж. — Кроме нее — никто.

— Ха! — презрительно скривил губы сахиб. — Вас почти не осталось. Как же вы надеетесь устоять против пятисот солдат? Защищать-то вас теперь некому! Смотрите, ваша гвардия уходит! Они уже вступили в лес.

Ронгорадж глянул на берег и убедился, что воины Бховани действительно уже двинулись в путь.

— Насчет этого я вам ответить ничего не смогу, — сказал он лейтенанту, — я расчетов Деви не знаю. Передал только то, что велено было. Вам достанется только одна рани. Кроме нее, вы ничего не получите — ни баркаса, ни его команды.

— Почему же? — поинтересовался сахиб.

— Этого я не знаю.

— Ну, знаешь ты или нет, а баркасом я все-таки завладею, — уверенно заявил англичанин. — Он теперь мой.

— Послушай, сахиб, — предупредил его Ронгорадж, — говорю тебе, не трогай судна. Не поднимайся на него, не то худо будет.

— Ты меня еще пугать вздумал? — нахмурился сахиб. — Что вы, горстка людей, можете мне сделать, когда у меня пять сотен солдат?

Он поднял белый флаг и швырнул его в воду. Потом скомандовал:

— Окружить баркас!

Лодки тотчас расположились вокруг судна.

— Теперь поднимитесь на него и разоружите охрану!

Приказ этот он отдал достаточно громким голосом, чтобы Деви его услышала.

— У кого есть при себе оружие? Бросьте его в воду! — распорядилась она.

Все, кто был на баркасе, немедленно повиновались. Ронгорадж последовал общему примеру.

Сахибу понравилось такое добровольное разоружение.

— Теперь мы можем смело подняться на баркас, — сказал он. — Пошли!

— Сахиб, я вас предупредил и теперь ни за что не отвечаю, — сказал ему Ронгорадж. — Смотрите, не вините меня потом.

— С какой стати мне винить тебя? — недоуменно спросил англичанин.

Он поднялся на судно при оружии, но в сопровождении всего лишь одного солдата. Лейтенант считал себя в безопасности, так как воочию убедился в том, что разбойники остались безоружными. Он не подозревал, что главное оружие Деви, самое надежное и верное, находилось при ней — ее острый и решительный ум.

Ронгорадж проводил его в каюту Деви. Дверь отворилась, они ступили за порог и оба замерли в удивлении.

Приемная рани была убрана точь-в-точь как в тот день, когда сюда привели плененного Броджешора: стены ее украшали те же великолепные картины, пол покрывал чудесный ковер, а на нем стояли золотая ваза с цветами и прекрасные сосуды для благовоний и розовой воды. В золотой чаше, как и в прошлый раз, лежал табак с мускусом, по углам стояли серебряные фигуры со светильниками, а с потолка на золотой цепи свисала золотая лампа. Однако вместо одного царского места теперь здесь возвышалось два. Там на мягких подушках расположились две красавицы, все в шелках и драгоценностях. Это были Ниши и Диба.

Сахиб уселся в приготовленное для него серебряное кресло. Ронгорадж посмотрел по сторонам, ища Деви, и увидел ее возле стены. Она стояла простоволосая, в своем обычном сари из сурового полотна, с единственным — свадебным — браслетом на руке.

— Кто тут Деви Чоудхурани? — спросил сахиб. — С кем мне разговаривать?

— Со мной, — ответила Ниши. — Я Деви.

Диба засмеялась.

— Ты, видно, решила подшутить над англичанином, — проговорила она. — Но сейчас не время для шуток. Господин лейтенант, моя сестра любит позабавиться, не судите ее строго. Деви Чоудхурани — я. Обращайтесь ко мне.

— Вот наказанье-то, — вскричала Ниши. — Ты что же, вместо меня на виселицу собралась? Господин сахиб, не верьте ей. Она все выдумывает. Любит меня очень, вот и обманывает вас. Хочет спасти меня. Но разве могу я допустить, чтобы моя сестра погибла из-за меня? Спасти себе жизнь ложью! Что такое жизнь в этом мире? Ничто! Тем более для нас, бенгалок. Мы легко расстаемся с нею. Я — Деви Чоудхурани и готова последовать за вами, куда прикажете. Идемте.

— Сахиб! — вмешалась Диба. — Клянусь твоим Иисусом Христом, тебе говорят неправду. Она здесь ни при чем. Деви — это я.

— Что это за комедия? — раздраженно спросил лейтенант у Ронгораджа. — Говори, кто из них действительно ваша предводительница?

Ронгорадж ничего не понимал, но догадался, что женщины что-то затеяли, и, решив по мере сил способствовать им, указал на Ниши.

— Вот настоящая Деви Чоудхурани, господин мой, — почтительно сказал он.

Тут вмешалась сама Деви, до сих пор молча наблюдавшая происходящее.

— Наверное, мне не следовало бы признаваться, — сказала она, — но я не хочу, чтобы из-за меня пострадали невиновные. Эта женщина лжет. — Деви показала на Ниши. — Она не рани. Выдает себя за нее потому, что очень ей преданна. Готова собой пожертвовать, лишь бы спасти ее.

— Кто же тогда рани? — спросил лейтенант.

— Я.

Тут поднялся невообразимый шум. Ниши твердила: «Я Деви», Диба настаивала: «Нет, я», Ронгорадж, указывая на Ниши, упрямо повторял: «Она Деви», а настоящая Деви утверждала: «Деви — это я».

Англичанин решил положить конец этому издевательству.

— Кто-то из вас, безусловно, настоящая Деви Чоудхурани, — сказал он, обращаясь к Ниши и Дибе. — Эта женщина, — он кивнул на Деви, — в счет не идет. По всему видно, что она служанка. Вы пытаетесь одурачить меня, но вам это не удастся. Я заберу с собой вас обеих, а там мы установим, кто есть кто. Дознаемся, которая из вас злодейка, и повесим ее. А если нам это не удастся, казним обеих.

— Зачем же совершать такую роковую ошибку? — вскричали в один голос Диба и Ниши. — Вы можете легко все выяснить. У вас, наверное, есть шпион? Так позовите его. Он вам сразу скажет, кто из нас двоих Деви Чоудхурани.

Деви во что бы то ни стало хотела заполучить Хорболлоба, ибо в первую очередь заботилась о его безопасности, а о собственном спасении думала в последнюю очередь.

«Пожалуй, они правы», — подумал лейтенант и повернулся к сопровождавшему его солдату.

— Где шпион? Позвать его!

— Позвать шпиона! — крикнул солдат в сторону ближайшей лодки.

— Шпиона требуют! Где он? — пронеслось по лодкам.

Кто он и где находится, никто не знал.

7

Хорболлоб и в самом деле был здесь, но он попал сюда не по своей воле, а в силу обстоятельств. Сначала он предпочитал держаться подальше от сражающихся. Памятуя мудрое наставление Чанакьи: «Остерегайся того, кто держит оружие», он не отважился сесть в лодку к солдатам, а сопровождал их на небольшом челноке. Добравшись наконец до назначенного Деви места и указав лейтенанту на ее баркас, он вернулся по реке мили на две назад и стал ждать конца схватки, намереваясь сохранить в целости и сохранности не только свою персону, но и лодку. Однако вскоре небо потемнело, надвигалась буря. Страх овладел Хорболлобом.

«Зачем только я ввязался в эту историю? — в отчаянии думал он. — Потонет теперь моя лодка, а вместе с ней и я. Никто не совершит над моим телом священного обряда…»

Хорболлоб поднялся на берег, но и там оказалось не лучше. Место было дикое, безлюдное, самое подходящее для змей и тигров… Да и разбойникам тут ничего не стоило напасть на него… Слезы навернулись у него на глаза.

«Какую же глупость я совершил!» — сокрушался он.

Вдруг он заметил, что шум битвы утих — прекратилась ружейная пальба, смолкли крики ратников. Хорболлоб решил, что солдаты одержали победу и захватили злодейку-разбойницу. Ничем другим он не мог объяснить неожиданно наступившего безмолвия. Он воспрял духом и, невзирая на страх перед ночной тьмой и джунглями, решил присоединиться к победителям.

— Послушай, друг, — обратился он к лодочнику, — сможешь ли ты теперь доставить меня к сипаям?

— Почему же нет? — ответил тот. — Вы не сомневайтесь, садитесь. Я вас мигом довезу Только вдруг они снова начнут палить?

— Солдаты меня не тронут, — с важностью заявил Хорболлоб. — Да и драться больше не станут — они уже покончили с разбойниками. Но видишь, какие тучи на небе? Вот-вот гроза начнется. Выдержит твоя лодка непогоду?

— Не тревожьтесь, — успокоил его лодочник. — Моему челноку никакая буря не страшна. Не подведет.

Волей-неволей пришлось Хорболлобу вверить ему свою судьбу. Забравшись в лодку, он велел ее хозяину держаться вдоль берега и смотреть в оба. Тот в точности выполнил наказ. Вскоре они добрались до баркаса, и, так как Хорболлоб знал условный пароль, их беспрепятственно пропустили. Именно в этот момент и начались розыски шпиона. Хорболлоб поднялся на баркас и обратился к ординарцу лейтенанта:

— Вы ищете шпиона? Так это я.

— Тебя требует господин лейтенант, — сообщил ему ординарец.

— Где он?

— Там, в каюте. Иди к нему.

Услышав, что Хорболлоб нашелся, Деви решила действовать.

— Пойду похлопочу об угощении для господина офицера, — сказала она и вышла.

Хорболлоб подошел к каюте и в нерешительности остановился на пороге. Роскошное убранство помещения, красота Ниши и Дибы, великолепие их нарядов ошеломили его. Он так растерялся, что, вместо того чтобы приветствовать сахиба, поклонился Ниши.

— Здравствуйте, уважаемый сахиб! — улыбаясь, ответила ему Ниши. — Все ли у вас благополучно?

— Здравствуйте, господин сахиб! — вмешалась Диба. — Почему же вы мне не кланяетесь? Это я здесь рани!

— Скажи мне, кто из них двоих рани, — приказал ему англичанин. — Они нас морочат. И та, и другая выдают себя за предводительницу. Для того я и послал за тобой, чтобы разобраться.

Хорболлоб оказался в очень затруднительном положении, поскольку никогда в жизни не видел знаменитой разбойницы. Подумав немного, он указал на Ниши. Та весело засмеялась. Хорболлоб понял, что ошибся, и повернулся к Дибе. Та тоже залилась смехом. Хорболлоб совсем растерялся и снова показал на Ниши.

Сахиб рассердился.

— Негодяй, свинья! — закричал он на него. — Ты что же, не знаешь, которая из них рани?

— Не гневайтесь, сахиб, — сказала Диба. — Он в самом деле не знает. Зато это известно его сыну. Он здесь, на баркасе, сидит на крыше. Прикажите привести его сюда, и он вам поможет.

Хорболлоб оторопел:

— Мой сын?

— Да, — подтвердила Диба. — Так, во всяком случае, он себя называет.

— Броджешор?

— Он самый.

— Где же он? — всполошился Хорболлоб.

— Здесь, на крыше.

— Как он тут оказался?

— Пусть он сам вам все объяснит, — сказала Диба.

— Привести его! — повелел сахиб.

Диба дала знак Ронгораджу. Тот тут же поднялся на крышу к Броджешору.

— Ступай вниз, — сказал он ему. — Госпожа Диба тебя требует.

Броджешор спустился в каюту.

Деви заранее распорядилась, чтобы он без промедления выполнил приказание Дибы.

— Тебе знакома рани Деви? — спросил его сахиб.

— Да, — подтвердил Броджешор.

— Она присутствует здесь?

— Нет.

— Как так? — в ярости воскликнул сахиб. — Значит, ни одна из них не рани?

— Они ее прислужницы, — объяснил Броджешор.

— Вот как! А ты действительно знаешь ее?

— Да, и очень хорошо, — подтвердил Броджешор.

— Она, безусловно, скрывается на баркасе, — заметил лейтенант. — Возможно, та служанка и есть Деви. Идем осмотрим судно. Ты мне ее опознаешь.

— Если тебе нужно обыскивать судно, иди и обыскивай, — дерзко ответил Броджешор, — а я помогать тебе не стану.

— Ах ты, мерзавец! — закричал англичанин. — Ты, видно, забыл, что ты шпион?

— Я не шпион, — возмутился Броджешор и, размахнувшись, дал ему пощечину.

— Ай-яй-яй! Что ты натворил! — в ужасе всплеснул руками Хорболлоб. — Теперь мы погибли!

Но тут в каюту вбежал сержант.

— Господин сахиб! — закричал он. — Начинается буря!

Снаружи послышался яростный свист и вой ветра, внезапным шквалом налетевшего на баркас.

Снова прозвучал сигнал раковины, на этот раз дважды, — как раз в тот момент, когда Броджешор ударил англичанина.

Я уже упоминал о том, что баркас не стоял на якоре, а удерживался на месте толстым канатом, привязанным к небольшому столбу, врытому в берег. Как только Деви протрубила в раковину, два молодца, сидевшие подле столба, молниеносно перерубили канат, а сами одним прыжком вскочили на баркас. Солдаты, сторожившие судно с берега, вскинули ружья, но, прежде чем они успели прицелиться, произошло нечто невероятное. Находчивость Деви помогла ей в мгновение ока разделаться с пятьюстами солдатами.

Читатель знает, что паруса на баркасе были подняты, а Ниши и Диба о чем-то предупредили гребцов. Поэтому-то двое из них и дежурили на берегу возле столба. На самом баркасе у канатов, закреплявших паруса, тоже сидели четыре человека. Когда Деви подала сигнал, гребцы сразу отпустили паруса, они развернулись, и ветер ударил в натянувшиеся полотнища. Кормчий схватился за руль. Баркас резко повернулся, накренившись всем корпусом так, что казалось, вот-вот ляжет на воду, потом выпрямился и рванулся вперед.

Я довольно долго описывал происшедшее, а на самом деле все случилось в считанные секунды. Солдаты на берегу так и застыли с поднятыми ружьями. Прежде чем они успели прийти в себя, судно было в пятидесяти локтях от них.

Лейтенант, замахнувшийся на Броджешора, когда тот наградил его оплеухой, покачнулся и как был, с поднятой рукой, сжатой в кулак, повалился в ноги Дибы. На него упал Броджешор, а на Броджешора — Ронгорадж. Хорболлоба сперва бросило на Ниши, а потом он покатился по полу, пока не зацепился за изогнутый носок туфли Ронгораджа. Он не издал ни звука, решив, что все уже кончено и незачем призывать Дургу на помощь.

Однако судно не пошло ко дну. Оно выпрямилось и стрелой понеслось по Тисте. Все упавшие поднялись на ноги. Сахиб снова сжал было кулаки, но тут сообразил, что остался без войска. Баркас прошел прямо по его лодкам и смял их, а солдат разбросал во все стороны. Никто, правда, не погиб. Одни англичане, увидев, что баркас разбойников движется прямо на них, попрыгали в реку, другие пустились наутек. Кое-кто пострадал, но не серьезно. Даже те, кого выбросило в воду, не утонули. Река тут была неглубокой, а течение — слабым, поэтому все остались живы. Между тем самого баркаса и след простыл. Никто не успел разглядеть, куда он скрылся. Недаром Деви сказала, что на помощь ей пришел сам создатель. Она мгновенно разбила своего неприятеля и исчезла.

А лейтенант и Хорболлоб стали ее пленниками.

8

Баркас летел как метеор, кренясь то на один бок, то на другой, и с шумом рассекал бушующие волны. Порывы ветра обрушивались на баркас, но он противостоял натиску стихии, поскольку был крепким судном, а его команда — опытной и умелой. Его пассажиры поневоле, кубарем катавшиеся по полу каюты, пришли в себя. Хорболлоб Рай был счастлив, что избежал неминуемой гибели. Он намотал на большой палец священный шнур и принялся сосредоточенно повторять имя Дурги, благодаря ее за спасение и моля и впредь быть ему заступницей. Лейтенант снова бросился на Броджешора с кулаками, но тот перехватил его руку и отвел в сторону.

— Ты что же это, поднимаешь руку на англичанина? — всполошился его отец.

— Кто на кого поднимает руку? — воскликнул Броджешор.

— Ах, господин, — обратился Хорболлоб к сахибу, — не судите его строго. Он еще дитя малое, не набрался ума-разума. Не вините его за дерзость.

— Он негодяй, — хмуро ответил сахиб. — Но если он нижайшим образом попросит у меня прощения, то я, так и быть, извиню его.

— Бродж, ты слышишь? — кинулся Хорболлоб к сыну. — Немедленно поклонись сахибу и скажи, что признаешь свою вину.

— Господин сахиб, для нас, индусов, родительская воля закон, — проговорил Броджешор. — Поэтому я вынужден повиноваться отцу. Простите меня.

Довольный таким проявлением сыновней почтительности, лейтенант великодушно простил его. Он взял Броджешора за руку и сильно тряхнул ее. Броджешор, отроду не знавший, что такое рукопожатие, немного испугался.

«Кто его знает, вдруг опять полезет драться», — подумал Броджешор и решил держаться подальше от англичанина. Он вышел на палубу и сел возле каюты. Дождь уже прекратился, но ветер по-прежнему свирепствовал вовсю.

Следом за ним появился Ронгорадж. Закрыв за собой дверь, он уселся перед нею. Так они и устроились на ночь, словно два стража. Впрочем, это было не лишним, ибо судно стремительно неслось вперед и каждую минуту могло случиться непредвиденное.

Диба поднялась к Деви — теперь ей незачем было оставаться среди мужчин. С ними осталась одна Ниши, женщина смелая, какой и полагается быть поклоннице Вишну. У нее имелись веские причины предпочитать мужское общество.

Лейтенант с самодовольным видом снова уселся в кресло и стал размышлять над случившимся.

«Как бы мне вырваться от этих разбойников? — думал он. — Надо же, попал к тем, кого преследовал. Да еще к женщине. Позор! Теперь мне нельзя будет показаться среди своих. Прямо хоть назад не возвращайся…»

Хорболлоб посмотрел по сторонам и, не найдя, где бы присесть, примостился возле подушки Ниши.

— Может быть, вы поспите? — спросила та.

— До сна ли тут? — со вздохом отозвался Хорболлоб.

— Вряд ли вам еще когда-нибудь доведется отдохнуть, — заметила Ниши.

Хорболлоб насторожился:

— Почему?

— Вы ведь выдали Деви Чоудхурани, не так ли? — спросила у него Ниши.

— Ну, в… в… общем… — замялся тот.

— Вы представляете, что бы с ней сделали, если б схватили?

— Ну, ее бы… ее бы…

— Ее бы повесили, — подсказала Ниши.

— Если бы… я… если бы я знал…

Язык с трудом повиновался Хорболлобу.

— Деви не причинила тебе никакого зла, — строго проговорила Ниши, неожиданно перейдя на «ты». — Напротив, она сделала тебе добро — дала пятьдесят тысяч рупий, чтобы ты выплатил свой долг. Спасла твой род и твою честь. И как ты отплатил ей за ее милость? Отвечай же, какое наказание следует тебе за предательство?

Брахман молчал.

— Ну так вот, — заявила Ниши, — ложись и постарайся заснуть. Потому что больше тебе спать не придется. Знаешь, куда мы плывем?

От страха Хорболлоб не мог вымолвить ни слова.

— Ты когда-нибудь слышал про наше кладбище? Мы отвозим туда свои жертвы и там расправляемся с ними. К нему-то мы теперь и держим путь. Сахиба мы повесим, так приказала рани, а тебе уготовано… Знаешь, что велено сделать с тобой?

Хорболлоб заплакал.

— Спаси меня, — попросил он Ниши, умоляюще сложив ладони перед грудью.

— Да какой же богоотступник станет помогать тебе? — презрительно ответила Ниши и добавила: — Тебя велено посадить на кол.

Хорболлоб зарыдал так громко, что только буря помешала Броджешору и Деви расслышать его вопли. Зато они достигли ушей сахиба, который, не разобрав, о чем тот причитает, грубо прикрикнул на него:

— А ну-ка прекрати, обезьяна поганая! Не то тебе-таки достанется сегодня.

Но старый брахман не обратил никакого внимания на грозный окрик лейтенанта.

— Неужели же никто не поможет мне? — в отчаянии воззвал он к Ниши.

— Да кто возьмет на себя грех спасать такого негодяя, как ты? — ответила та. — Наша рани великодушная, но никто не станет заступаться перед ней за тебя.

— Я не пожалею ста тысяч рупий тому, кто выручит меня, — пообещал Хорболлоб.

— Ах ты, бессовестный, — прикрикнула на него Ниши. — Как у тебя только язык поворачивается говорить такие гадости! Сначала из-за денег пошел на предательство, а теперь снова о них речь заводит!

— Я сделаю все, что ты прикажешь, — молил Хорболлоб.

— Да на что ты способен? — презрительно отозвалась Ниши. — Приказывать еще тебе!

— Даже самый ничтожный человек — и тот на что-нибудь годится, — продолжал уговаривать ее Хорболлоб. — Ты только вели, а я уж постараюсь, Посодействуй мне.

Ниши задумалась.

— Что ж, пожалуй, ты действительно еще на что-то сгодишься, — нерешительно проговорила она. — Хотя, наверное, лучше бы с тобой не связываться.

— Ну пожалуйста, — униженно просил Хорболлоб. — Ты только попробуй.

Он попытался схватить ее округлую руку, украшенную широким браслетом, закрывавшим всю тыльную сторону ладони, но Ниши вовремя отдернула ее.

— Осторожнее! — остановила она его. — Эта рука принадлежит великому Кришне. Можешь больше не клянчить. Так и быть, посодействую тебе, жалкий ты человек. Только не верю я, чтобы ты выполнил свои обещания. Ты негодяй, обманщик, неблагодарная тварь, доносчик… Как можно доверять тебе?

— Хочешь, я поклянусь тебе? — предложил Хорболлоб.

— Ты поклянешься? — удивилась Ниши. — Чем же?

— Чем прикажешь — водой Ганги, кустом тулей, медью. Чем хочешь, тем и поклянусь.

— Ладно. Можешь поклясться Броджешором?

Хорболлоб даже застонал от отчаяния.

— Всем поклянусь, только не им, — признался он.

Однако стойкости ему хватило ненадолго. Видя, что Ниши безмолвствует, он снова горестно стиснул руки.

— Я согласен на любые условия, — сказал он. — Требуй.

— Впрочем, на что мне твои клятвы, — заметила Ниши. — Ты ведь и так у нас в руках. Но воспользоваться тобой я все-таки хочу. Слушай же. Я родом из кулинов, а с женихами у нас, сам знаешь, трудно. Я в свое время вот вышла замуж, — тут, как известно читателям, она солгала, — а для моей сестры суженого так и не нашлось. До сих пор в девицах ходит.

— Сколько ей лет? — поинтересовался Хорболлоб.

— Ну, предположим, лет двадцать пять — тридцать.

— Да, таких незамужних у кулинов много, — согласился Хорболлоб.

— Много-то много, да только у нее все так складывается, что если теперь она не выйдет замуж, то так и останется без мужа. Сам знаешь, какой это позор для семьи. Ну так вот. Твой род нам подходит, а значит, ты можешь поддержать нашу честь. Поэтому если ты согласен жениться на ней, то я, так и быть, уговорю госпожу рани помиловать тебя.

Камень свалился с души Хорболлоба. Ведь жениться кулину проще простого, а возраст невесты не имеет никакого значения. Поэтому он ответил именно так, как и предполагала Ниши.

— Ну что ж, дело это несложное. Кулины должны помогать друг другу. Одно только смущает меня — староват я для жениха. Может, сын мой меня заменит?

— А он согласится? — усомнилась Ниши.

— Если я велю, то согласится, — заверил ее Хорболлоб.

— Тогда не мешкайте! — Ниши снова перешла на «вы». — Нынче же утром и прикажите ему. А я распоряжусь о паланкине с носильщиками, чтобы отправить вас домой, — ведь вам придется позаботиться о том, чтобы молодая хозяйка смогла, приехав в ваш дом, попотчевать всех рисом. У нас принято, чтобы жена после свадьбы сразу отправлялась к мужу.

Хорболлоб не верил своему счастью — несколько минут назад ему грозила мучительная смерть, а теперь вдруг предстояло хлопотать об угощении, которое преподнесет соседям и родственникам его новая невестка. Он решил не терять зря времени.

— Так ты иди к госпоже рани и договорись с ней, — стал он торопить Ниши.

— Хорошо, хорошо, сейчас иду, — сказала Ниши и вышла в соседнюю каюту.

— Что тебе говорила эта женщина? — поинтересовался лейтенант у Хорболлоба.

— Да так, ничего особенного, — неохотно ответил тот.

— Чего же тогда ты ревел?

— Кто? Я? — возразил Хорболлоб. — Я не ревел.

— Эх вы, бенгальцы, — презрительно процедил сахиб. — Лгуны, каких мало.

— О чем ты беседовала с моим свекром? — спросила Деви у Ниши, когда та вошла к ней.

— Пыталась выяснить, не могу ли я чем-нибудь услужить ему, — ответила та.

— Послушай, Ниши, — с упреком сказала Деви, — я вижу, что лукавство — это единственное, что ты не отдала великому Кришне. Решила приберечь для себя?

— Богу ведь всегда отдают только самое лучшее в человеке, — напомнила ей Ниши. — Зачем ему худшее?

— Тебе уготован ад, — вздохнула Деви.

9

Буря утихла, и баркас остановился. Деви глянула в окно — уже рассвело.

— Ниши, — сказала она подруге, — посмотри, какое чудесное, доброе утро.

— Да, — сказала Ниши, — значит, мое время пришло.

— Почему твое? — возразила Диба. — Скорее уж мое.

— Я имею в виду не время суток, — пояснила Ниши, — а совсем другое. Добрым я называю тот час, когда я не нужна. Теперь он настал — Деви Чоудхурани исчезает, а вместе с нею и я. Поэтому-то сегодняшнее утро доброе.

— О чем ты болтаешь, негодница? — рассердилась Деви.

— Я говорю правду. Деви Чоудхурани умерла, а Профулла воскресла. Сегодня она отправится в дом своего свекра.

— Ну, до этого еще далеко, — заметила Деви. — Пойди скажи, чтобы закрепили баркас.

Ниши отправилась исполнять поручение. Она проследила за тем, чтобы судно привязали к берегу, и вернулась.

— А теперь узнай у Ронгораджа, где мы, — сказала ей госпожа. — Как далеко отсюда до Рангпура и где находится Бхутонатх?

Ронгорадж дал исчерпывающий ответ на оба вопроса:

— За одну ночь мы прошли столько, сколько обычно проплывают за четверо суток. До Рангпура теперь далеко, несколько дней потребуется, чтобы добраться. А в Бхутонатх можно попасть посуху. Один день уйдет на дорогу.

— Паланкин с носильщиками здесь достать можно? — спросила Ниши.

— Если за дело возьмусь я, то все добудем, — заверил ее Ронгорадж.

Ниши сообщила Деви полученные сведения.

— Хорошо, — рассудила та. — Пусть тогда мой свекор совершает омовение.

— Так рано? — удивилась Диба. — К чему такая спешка?

— Ты, видно, позабыла, что его сын всю ночь просидел на ветру? — напомнила Ниши. — Не всякий способен преодолеть море по пути в Ланку.

Она позвала Ронгораджа и в присутствии Хорболлоба сказала:

— Сахиба мы повесим, а брахмана разрешили не сажать на кол. Приставь к нему подобающую стражу, и пусть идет совершать омовение.

— Насчет меня уже все решено? — с надеждой спросил Хорболлоб.

— Моя просьба удовлетворена. — Ниши заговорщически подмигнула ему. — Иди совершай омовение.

— Стража — это слуги, которые помогут ему при обряде, — шепнула она Ронгораджу на ухо.

Тот отправил брахмана на берег, обставив все надлежащим образом.

— А теперь пора уладить дело с сахибом, — сказала Деви. — Нужно отправить его в Рангпур. Это очень далеко отсюда, пешком ему не добраться. Дай ему сто золотых на дорожные расходы.

Ниши отнесла деньги Ронгораджу и, вручая их, передала повеление Деви, а заодно добавила несколько слов от себя.

Следуя ее распоряжениям, Ронгорадж взял двух ратников и вместе с ними явился к англичанину.

— Пошли! — сказал он офицеру.

— Куда ты собираешься меня вести? — насторожился лейтенант.

— Никаких вопросов! Не забывай, что ты пленный, — строго ответил Ронгорадж и вышел из каюты.

Сахиб молча последовал за ним. С двух сторон его конвоировали ратники. Они спустились на берег и прошли мимо Хорболлоба.

— Куда его ведут? — поинтересовался Хорболлоб у Ронгораджа.

— В лес, — коротко ответил тот.

— Зачем?

— Мы его там повесим.

Хорболлоб задрожал. От страха он сразу забыл все мантры, которые следовало произносить при омовении, и закончил обряд совсем не так, как полагается.

Ронгорадж привел англичанина в лес и остановился.

— Мы никогда никого не вешаем, — сказал он ему. — Можешь уходить, мы тебя отпускаем. Возвращайся к себе и оставь нас в покое. Не надо нас преследовать.

Лейтенант изумился.

«Бенгальцы не осмеливаются вешать англичанина», — решил он.

— Рангпур отсюда далеко, — предупредил его Ронгорадж.

— Как-нибудь доберусь, — ответил лейтенант.

— Вот возьми, здесь сто золотых. Это наша рани жалует тебе. Сможешь нанять лодку или купить лошадь в деревне.

Он стал отсчитывать деньги. Сахиб взял только пять монет.

— Этого мне хватит, — сказал он. — Я беру в долг.

— Смотри же, не забудь вернуть, если мы явимся к тебе, чтобы рассчитаться, — заметил Ронгорадж. — Раненых сипаев тоже присылай к нам, как поправятся. А если кто погиб, то пусть приходят их родственники.

— Зачем? — не понял сахиб.

— В таких случаях наша рани всегда помогает пострадавшим, — объяснил Ронгорадж.

Лейтенант не поверил ни одному его слову. Он молча повернулся и ушел.

А Ронгорадж отправился добывать паланкин.

10

Увидев, что Деви осталась одна, Броджешор вошел в каюту и сел рядом с ней.

— Хорошо, что ты пришел, — сказала Деви. — Сегодня все мои мысли заняты тобой. Видишь, я выполнила твое повеление — осталась в живых, только что мне теперь делать? Деви Чоудхурани больше нет, она умерла. А как быть Профулле? Может быть, и ей последовать примеру Деви?

Броджешор ласково поцеловал Профуллу:

— Теперь ты должна вернуться в мой дом, внести в него свет и радость. Если ты не сделаешь этого, я тоже не вернусь туда.

— А как отнесется свекор к моему появлению?

— Это дело предоставь мне. Отправь только его поскорее отсюда. А мы с тобой поедем позже.

— Он вот-вот тронется в путь, — сообщила Деви. — Носильщики пошли за паланкином.

Вскоре паланкин прибыл.

Тем временем Хорболлоб, поспешно закончив обряд омовения, вернулся на баркас. Там его ждало обильное угощение. Ниши собралась на прощание попотчевать брахмана самыми лакомыми блюдами. Она приготовила сладкую рисовую пасту, творог, сливочное масло, положила отборные манго и бананы.

— Раз вы теперь мой родственник, то я не отпущу вас, не накормив перед дорогой, — заявила Ниши.

— А где Броджешор? — обеспокоенно спросил Хорболлоб. — Я не видел его с тех пор, как он ночью вышел из каюты.

— О нем не тревожьтесь, — успокоила его Ниши. — Теперь он станет моим зятем, и ему ничего не грозит. Он тут, на баркасе. Садитесь, кушайте, а я позову его, и вы с ним побеседуете.

Хорболлоб принялся за еду, а Ниши послала за Броджешором. Когда он неожиданно вышел из опочивальни рани, оба они, и Ниши и Хорболлоб, смутились.

«Видно, эта ведьма рани тоже не устояла перед моим мальчиком, — решил старый брахман. — Что ж, наверное, это к лучшему».

— Послушай, сынок, — обратился он к Броджешору, — я никак не возьму в толк, как ты здесь очутился? Ну да ладно, мы это после обсудим. А теперь у меня к тебе просьба. Ты должен ее исполнить. Эта брахманка, — он указал на Ниши, — принадлежит к роду праведных кулинов. Ее отец очень уважаемый человек. Так вот, у нее есть незамужняя сестра. Ей никак жениха не сыщут. Надо бы помочь им, а то позор для всего рода. Кому же, как не кулину порадеть другому брахману? Простой индус, какой-нибудь носильщик или наемный работник, тут не подойдет. Поэтому заведи-ка ты себе еще одну семью. Кстати, это не только мое желание, но и твоей родительницы. Мы с ней давно об этом подумывали, с тех самых пор, как скончалась наша старшая невестка. Ну вот, я тебе свою волю сказал, и потому ты обязан жениться. Свое согласие я уже дал.

— Как прикажете, — послушно ответил Броджешор.

Ниши так и разбирал смех, но она даже не улыбнулась.

— Меня уже ждут носильщики с паланкином, — продолжал Хорболлоб. — Я сейчас еду домой и позабочусь о том, чтобы там подготовились к вашему приезду. Пусть молодая хозяйка сразу же и попотчует всех своим рисом. А ты тут действуй как положено. Соверши свадебный обряд по всем правилам, а потом отправляйся с новой женой домой.

— Слушаюсь, — покорно отозвался Броджешор.

— Смотри же проследи, чтобы все было соблюдено, ты уже не маленький, — предупредил его отец и, понизив голос, добавил: — Ну и, сам понимаешь, насчет приданого и подношений не забудь.

— Хорошо.

Хорболлоб поднялся. Броджешор и Ниши почтительно приняли прах от его ног.

Усевшись в паланкин, старый брахман вздохнул с облегчением и несколько раз с благодарностью помянул Дургу.

«Не беда, что мальчик остался среди этих злодеек, — подумал он. — Он знает, как себя вести. Такой красавец нигде не пропадет».

— Что это у тебя за новые выдумки? — спросил Броджешор у Ниши, когда его отец уехал.

— А ты не догадываешься, кто это? — улыбнулась та.

— Ах, вот оно что! — сообразил Броджешор. — Как же тебе удалось его уговорить?

— О, у женщин существует множество способов для этого. Не удастся один, всегда найдется другой.

— Ах, что б тебя! — рассердилась Диба. — Ну и бесстыдница же ты. Разве с мужчинами так разговаривают?!

— Кто это здесь мужчина? — возмутилась Ниши. — Броджешор? Ну, нет. Мы вчера убедились, кто тут мужчина, а кто женщина.

— Вы и сегодня получите этому подтверждение, — проговорил Броджешор. — Имей в виду, твой женский ум сослужил тебе неважную службу. Ничего хорошего ты не придумала.

— Почему же? — возразила Ниши.

— Разве пристало лгать родителю? Обманом ввести в дом жену? — возмутился Броджешор. — Если человек не стыдится отца своего обмануть, то он ни перед каким коварством не остановится.

Ниши не могла не признать справедливости его слов.

«Да, — подумала она, — мужчина показывает свое превосходство не только тогда, когда размахивает дубинкой».

— Что же ты предлагаешь? — спросила она.

— Я хочу, чтобы мы с Профуллой поехали к отцу и во всем ему открылись.

— Ты думаешь, он примет Деви Чоудхурани?

— Никакой Деви Чоудхурани больше нет. Не поминай даже имени ее. Здесь осталась только Профулла.

— Хорошо, пускай Профулла, — согласилась Ниши. — Разве он впустит ее в свой дом?

— Я уже говорил, это моя забота, — повторил Броджешор.

Профулла согласилась на его предложение. Она понимала, что только один Броджешор может решить ее судьбу.

11

Начались сборы в Бхутонатх. Там Деви собиралась распрощаться с Ронгораджем: ему было опасно показываться в поместье Броджешора, где уже познакомились с его дубинкой и непременно узнали бы при встрече. Так или иначе, но им необходимо было расстаться. Ниши и Профулла объяснили ему все и сказали о своем решении. Мужественный разбойник не смог сдержать слез, узнав о предстоящей разлуке.

— Ах, мать, — сказал он Деви, — мы и помыслить не могли, что ты нас покинешь.

Женщины старались утешить его… Профулла отдала ему свой дом в Девигоре, предметы культа, хранившиеся там, а также собственность, предназначавшуюся богу.

— Живи там, отдавай богу божье, а сам пользуйся тем, что останется, — сказала она ему на прощанье. — И никогда больше не берись за дубинку. Помни: то, что ты считаешь помощью людям, оборачивается насилием над ними. Палкой или дубинкой добро не делают. Не тебе и не мне карать виновных. На это есть раджа. Если не он, так бог накажет. А вот милосердие творить можешь. Награждай праведных, а злодеев оставь богу. Передай мой наказ и Бховани-тхакуру. Скажи, что я почтительно и нижайше кланяюсь ему.

Ронгорадж ушел в слезах.

Диба и Ниши должны были проводить его до самой пристани в Бхутонатхе, а потом на баркасе отправиться в Девигор. Там им предстояло поселиться, жить и славить Хори. Их Деви наградила богатством, хранившимся на судне. А оно было немалое, в чем читатели уже имели возможность убедиться.

— Продайте все, — велела им Профулла. — Из вырученных денег оставьте себе сколько надо на жизнь, а остальное раздайте бедным. Я ничего не возьму — мне тут ничего не принадлежит.

Она даже сняла с себя украшения и отдала их подругам.

— Ты что же, собираешься отправиться в дом к мужу в таком виде? — ужаснулась Ниши.

— Вот главное украшение любой женщины, — ответила Профулла, указывая на Броджешора, — муж. Остальное ничто в сравнении с ним.

— Нет, так не годится, — возразила Ниши. — Сегодня ты войдешь в дом свекра, так позволь же мне благословить тебя и поднести свадебный подарок. Прошу, не отказывайся. Это мое последнее желание, а его надо исполнять.

Ниши подошла к Профулле и надела на нее великолепные драгоценности. Ими в свое время одарила ее рани, у которой, как помнит читатель, она когда-то жила. Ниши не носила их, потому что Деви дала ей другие.

При расставании не обошлось без слез. Пример подала Ниши. Она стала всхлипывать уже тогда, когда наряжала Профуллу. Ей принялась вторить Диба, и вскоре ее голос заглушил причитания Ниши. Глядя на них, даже Профулла не выдержала. Да и как ей было не расстроиться — она искренне любила своих подруг.

Однако Профулла не особенно переживала горечь предстоящей разлуки — светлая радость наполняла ее душу. Ниши прекрасно понимала состояние подруги и, счастливая за нее, тоже не очень печалилась. Зато Диба старалась за всех.

Баркас подошел к Бхутонатху. Здесь Профулла приняла прах от ног Дибы и Ниши и распрощалась с ними. Те отправились дальше, в Девигор. Прибыв на место, они рассчитались со своими бородачами — мастерами орудовать дубинками — и отпустили их: теперь их услуги не требовались. Баркас же, снискавший слишком громкую славу, нужно было сломать.

— Ни в коем случае не сохраняйте его! — наказала им Профулла.

Ниши велела его разобрать и за два года сожгла весь без остатка.

На этом уважаемые читатели должны проститься с госпожой Ниши. Больше им не придется встретиться с ней.

12

Как только баркас Профуллы прибыл в Бхутонатх, все его жители сломя голову кинулись к усадьбе Хорболлоба. До них дошел слух, что Броджешор снова женился — то ли на старухе, то ли на девице в преклонных летах — и привез свою благоверную домой. Поднялся настоящий переполох. Стар и млад, здоровые и калеки — все побросали свои дела и поспешили взглянуть на новую невестку. Те, кто занимался стряпней, забыли о своих горшках, кто чистил рыбу, оставил ее, кое-как наспех прикрыв корзиной, кто совершал омовение, даже не сменил мокрой одежды, кто сидел за едой не доел ее, кто ссорился с соседями, мигом помирился. Мать наказывавшая своего отпрыска, прекратила порку, подхватила неслуха на руки и поспешила за толпой. Супруг, приготовившийся отведать рыбного рагу с овощами, так и не дождался его — жена бросилась на улицу, едва заслышав о приезде престарелой молодухи. Внучка, смиренно выслушивавшая выговор от старой бабки за то, что не следит за ней и не помогает дойти до пруда, мгновенно забыла о своем долге и, оставив старуху, пустилась вслед за всеми; да и сама старуха каким-то чудом умудрилась не отстать от нее. Юная девица, клятвенно обещавшая матери шагу не ступать со двора, тут же нарушила данное слово. Мать бросила своего младенца, и он с плачем ковылял за нею. Невестка забыла о девере, а заодно и о собственном муже, ожидавших ее внимания и заботы. Пренебрегая своими обязанностями, она кое-как натянула покрывало и, не думая о приличиях, выскочила на улицу У девушек на бегу сползала гхомта, волосы развевались во все стороны, но им было не до того. Люди забыли о благонравии. Богиня стыдливости в ужасе бежала прочь от этого светопреставления.

Молодые стояли перед входом в дом на лоске, положенной в честь их приезда. Старая хозяйка принимала их по всем правилам. Людям не терпелось поскорее поглядеть на новую невестку, но та держала себя строго — гхомта закрывала ей лицо так, что рассмотреть ее не представлялось никакой возможности. Свекровь приподняла край покрывала, глянула на новую жену Броджешора — и вздрогнула. Однако тут же взяла себя в руки и только проговорила:

— Хороша невестка!

На глаза ее навернулись слезы.

Она ввела молодых в дом и повернулась к столпившимся во дворе соседям:

— Мои сын и невестка прибыли издалека. Они устали с дороги и проголодались. Я теперь займусь ими, а вас, дорогие соседи, прошу разойтись по домам и вернуться к своим делам. Мою невестку вы еще увидите, она теперь вошла в нашу семью и никуда отсюда не денется. Вы каждый день будете встречаться с нею.

Соседи неохотно покинули усадьбу, громко выражая свое неудовольствие. И хотя причиной их досады была старая хозяйка, свое раздражение они срывали на новой невестке. Особенно ей досталось за ее возраст.

— У этих кулинов часто такое случается, — язвительно замечали они.

Они принялись вспоминать, у кого и когда приходилось им видеть подобных невесток: Гобиндо Муккерджи женился на пятидесятивосьмилетней, Хори Чаттерджи взял за себя семидесятилетнюю. А Мону Баруша сочетался браком с такой древней старухой, которой и жить-то осталось совсем ничего. Эти разговоры несколько охладили пыл любопытных и успокоили деревню.

Когда первые волнения после встречи улеглись, мать позвала Броджешора к себе.

— В чем дело, ма? Зачем я тебе понадобился? — спросил он, войдя в комнату.

— Где ты, сынок, взял эту новую жену? — поинтересовалась та.

— Она у меня не новая, — признался Броджешор.

— Где же ты нашел свое пропавшее сокровище? — спросила его мать, и слезы заблестели у нее на глазах.

— Создатель все устроил. Смилостивился надо мной и вернул ее мне. Ты отцу пока ничего не говори. Я сам объяснюсь с ним. Как только выберу подходящий момент.

— Ну нет, лучше уж я ему все скажу, — возразила мать. — Ты не тревожься, молодую хозяйку мы представим людям по всем правилам. Только смотри сам никому не проговорись.

Броджешор вздохнул с облегчением — мать освободила его от тяжкой ноши и взяла заботы на себя.

Отведать риса новой невестки Хорболлоб пригласил немногих — и только родственников. Обряд прошел безо всяких происшествий.

Когда приглашенные покинули дом, хозяйка наконец открылась мужу:

— Это не новая невестка, — сказала она, — а та, старшая.

Хорболлоб даже вздрогнул. Так содрогается тигр, когда его во сне вдруг поразит стрела.

— Неужели правда? — испугался он. — Та, первая?

— Я ее сразу узнала, — призналась жена. — Да и Бродж мне сказал…

— Но ведь она уже десять лет как умерла!

— Разве мертвые воскресают? — с упреком сказала супруга.

— Где же она была все это время?

— Об этом я Броджешора не спрашивала и никогда не спрошу. Раз он привел ее в дом, значит, ничего дурного она не сделала.

— Ну а я спрошу, — нахмурился Хорболлоб.

— Заклинаю тебя, не делай этого, — испугалась его жена. — Ты уже однажды вмешался и чуть было не погубил сына. Он у нас один. Если ты теперь что-нибудь скажешь, то я наложу на себя руки. Так и знай.

Пришлось Хорболлобу уступить ей.

— Но людям придется сказать, что она новая жена, — предупредил он.

— Ладно, скажем, — согласилась супруга.

Она сообщила сыну благоприятную весть:

— Я ему все объяснила. Он обещал молчать. Так что не будем больше вспоминать об этом.

Броджешор поспешил поделиться с Профуллой своей радостью.

Что ж, его мать поступила очень мудро, как это и полагается хранительнице домашнего очага. В тех семьях, где хозяйка действует умело и осмотрительно, никому из домашних не приходится страдать. Она словно опытный и знающий свое дело кормчий, который ведет вверенное ему судьбой судно мимо рифов и опасностей.

13

Профулла захотела увидеться с Шагор, и Броджешор незамедлительно сообщил об этом матери. Та сразу же послала за ней — ей самой хотелось, чтобы все ее невестки жили вместе.

Принесенное слугой известие о женитьбе мужа вызвало в душе Шагор целую бурю чувств. Она и возмутилась, и огорчилась.

«Женился на старухе! — с омерзением подумала она. — Неужели ему нас недостаточно? Чем же мы плохи? Ах, зачем только создатель не уготовил мне выйти замуж за бедняка! Такой муж, наверное, не стал бы искать себе новых подруг, ему бы вполне хватило меня».

С такими мыслями она прибыла в дом свекра и сразу отправилась к Нойан выяснить, что и как. Нойан терпеть ее не могла, как, впрочем, не жаловала ее и Шагор, но общее несчастье сделало их союзницами.

Нойан встретила Шагор разъяренная, как змея, посаженная в горшок. Никто не отваживался в эти дни заговаривать с нею. Броджешор лишь однажды явился к ней, но под градом брани тут же вынужден был ретироваться. Больше всех доставалось собственным детям Нойан — она то и дело раздавала им тычки да подзатыльники.

— А, это ты пожаловала! — приветствовала эта лучезарная богиня Шагор, едва та ступила на порог ее храма. — Входи, входи! Зачем же тебе в стороне оставаться? Может быть, вместе с тобой еще какая-нибудь будущая сестра явилась?

— Значит, он все-таки женился? — спросила Шагор.

— Откуда мне знать, женился или сожительницу привез! — гневно воскликнула Нойан. — Может, она какая-нибудь вдова-мусульманка!

— Что ты! — остановила ее Шагор. — Разве можно говорить такое! Ведь она дочь брахмана.

— Не знаю, не видела, — сердито бросила Нойан. — Может, брахманка, а может, шудра или мусульманка…

— Не выдумывай! — пристыдила ее Шагор. — Кто станет позорить честь своей касты?

— О какой чести тут говорить, если он взял за себя великовозрастную? — возмутилась Нойан.

— А сколько ей лет? — осведомилась Шагор. — Примерно как нам?

— Сказала! — возмутилась Нойан. — Она тебе в матери годится!

— Седая?

— A то нет. Зачем ей тогда все время голову покрывать?

— Зубы есть?

— Да как им быть, если уж и голова побелела?

— Выводит, она старше мужа? — недоверчиво спросила Шагор.

— Да ты слушаешь меня или нет? — рассердилась Нойан.

— Но разве может такое быть? — не верила Шагор.

— У кулинов все случается.

— А какая она на лицо? — полюбопытствовала Шагор.

— Само совершенство! — фыркнула Нойан. — Толстомордая уродина, каких мало.

— И ты ему ничего не сказала?

— Ты думаешь, я его вижу? — зло спросила Нойан. — А то бы все высказала! Я его прочь выгнала отсюда…

— Ну что ж, пойду погляжу на эту соблазнительницу, — вздохнула Шагор.

— Иди, иди себе на здоровье! — выпроводила ее Нойан.

Новую невестку Шагор разыскала возле пруда, где та старательно чистила посуду песком. Шагор подошла к ней сзади и спросила:

— Послушай, это ты у нас новая жена?

Та повернулась к ней.

— О Шагор! — воскликнула она. — Наконец-то ты приехала!

Изумленная Шагор не поверила своим глазам.

— Госпожа рани!

— Т-с-с! — остановила ее Профулла. — Госпожа рани умерла.

— Профулла?

— Она тоже умерла.

— Кто же ты тогда? — с недоумением спросила Шагор.

— Я ваша новая невестка.

— Но как это все произошло?

— Здесь не место об этом рассказывать, — заметила Профулла. — Идем ко мне, и ты все узнаешь. У меня тут теперь есть своя комната.

Они заперлись, и Профулла поведала Шагор о всех своих злоключениях.

— Но сможешь ли ты примириться с ролью домашней хозяйки? — с сомнением спросила ее Шагор. — Понравится ли тебе чистить посуду и мести комнаты после твоей прежней жизни, когда ты восседала на серебряном троне с короной на голове и распоряжалась судьбами людей? Там под твоим началом находилось две тысячи молодцов, готовых в любую минуту исполнить любое твое повеление, а тут, наоборот, всякий будет давать тебе указания! Там ты изучала шастры, а здесь станешь слушать сказки старой бабки!

— Да, такая жизнь мне по сердцу, — ответила Профулла. — Женщина должна заниматься домом, а не властвовать. Не думай, что дело это легкое! Нет в мире ничего сложнее семейной жизни. Подумай сама, с какими разными людьми нам приходится постоянно сталкиваться! Многие из них темны и неграмотны, себялюбивы и невежественны, а всех нужно приветить, оделить радостью и счастьем. Вот где настоящий искус для женщины. Это же истинное подвижничество. Нет занятия более важного и долга более святого. Его я и выбираю.

— Прими тогда и меня на время в ученицы, — попросила Шагор.

Между тем, пока Профулла и Шагор беседовали о смысле жизни, Броджешор отдавал должное кулинарным способностям старой Брахмы.

— Ну как, Бродж? — поинтересовалась та. — Вкусно?

Броджешору вспомнился разговор, который они вели десять лет назад. Они оба не забыли его.

— Да, очень, — ответил он.

— А молоко хорошее? Коровы не испортились?

— Нет, не испортились. Славное молоко.

— Смотри, уж десять лет миновало, а ты так и не отнес меня к Ганге! — напомнила ему старушка.

— Совсем позабыл об этом! — признался ей Броджешор.

— Теперь ты для такого святого дела не годишься, — предупредила его Брахма. — Стал нечистый. Так что не понесешь меня.

— Ш-ш, молчи, старая, — шикнул на нее Броджешор. — Не говори об этом.

— Ладно уж, — примирительно заметила старая Брахма, — захочешь — можешь сам отправить меня в последний путь. Я не возражаю. И говорить об этом больше не стану. Только прошу тебя, присматривай, чтобы они не ломали больше моих веретен.

14

Несколько месяцев спустя Шагор убедилась в том, что Профулла достигла-таки своей цели. Она принесла мир и довольство в семью. Домашние не могли нарадоваться на нее. Она настолько покорила свою свекровь, что та доверила ей все свои обязанности, а сама занималась теперь только сыном Шагор. Даже свекор признал таланты старшей невестки — никто не умел так угодить ему, как она. Родители мужа во всем советовались с нею и ничего не предпринимали без ее одобрения. Старая Брахма тоже передала ей свои дела по кухне, и теперь там распоряжались невестки. Однако еда никому не доставляла удовольствия, если Профулла сама не готовила одно-два блюда и не присутствовала при трапезе. Последней покорилась ей Нойан. Она не только перестала ссориться с ней, но и прекратила свои скандалы с другими домочадцами. Теперь без совета Профуллы она и шагу не могла ступить. Даже своих детей — и тех Нойан передала на воспитание ей, ибо убедилась, что никто так не заботится о них, как она. Шагор тоже все время тянуло к Профулле, она стала меньше времени проводить у своего отца.

Конечно, вряд ли кто-нибудь другой, кроме Профуллы, смог бы вызвать в семье такие чудесные превращения. Для нее же такое благотворное воздействие на людей было само собой разумеющимся, потому что она всегда и во всем руководствовалась принципом бескорыстия. Она являла собой образец самоотверженности, ничего не требовала для себя, а только искала, как принести пользу другим. Тот, чьи мысли сосредоточены на собственных интересах и желаниях, всегда бывает эгоистом, он радеет о себе, а тот, кто занят работой, исповедует труд, — тот старается для блага других. Такой и была Профулла. Поэтому все, чего она касалась, как бы обретало иной смысл — простой металл превращался в золото.

Бховани-тхакур мечтал сделать ее могущественным оружием, и он своего добился. Она стала этим оружием, но употребляла свою чудодейственную силу на то, чтобы рубить запутанные узлы семейной жизни. При этом никто не догадывался, как велика ее роль в доме. Никто не ведал, что она училась у такого ученого брахмана, как Бховани-тхакур, и овладела многими науками. Домашние не подозревали даже о том, что она была грамотной, слишком уж скромно она себя держала. Но в семейной жизни незачем показывать свою ученость. Конечно, науки помогают постичь суть семейной жизни, но хвастаться ими перед домашними ни к чему. Кичиться своей образованностью там, где это не пристало, могут только глупцы и невежды. Умный человек никогда не позволит себе такой бестактности.

Единственным, с кем Профулле приходилось воевать, был Броджешор. Он все свое внимание уделял ей одной и совсем забыл о Шагор и Нойан.

— Послушай, ведь не одна же я твоя жена, — выговаривала ему Профулла. — Ты принадлежишь им так же, как и мне, поэтому не дари мне одной свою заботу и любовь. Муж — это божество для жены, почему же ты лишаешь их возможности поклоняться тебе? Ты должен относиться к ним так же, как и ко мне. Помни: они — это я, а я — это они.

Однако на Броджешора такие доводы не действовали.

Благодаря рассудительности, здравомыслию и остроте ума Профулла вскоре взяла в свои руки ведение всех домашних дел. Семья благоденствовала. Хотя со стороны казалось, что расчетами по-прежнему ведает Хорболлоб, в действительности все денежные вопросы теперь решались только с совета Профуллы. Чуть что, глава семьи приходил к своей жене и говорил ей: «Надо бы узнать, как на это посмотрит наша новая невестка. Поговори с ней».

Так в благополучии и довольстве и окончились его дни.

Наследником отцовских владений стал Броджешор. Добрые качества жены помогли ему умножить состояние. У него появились немалые деньги. И однажды Профулла сказала ему:

— Верни мне долг, который ты когда-то взял. Те пятьдесят тысяч.

— Зачем? — удивился Броджешор. — Что ты станешь с ними делать?

— Это не мои деньги, — ответила Профулла. — Они принадлежат великому Кришне, а значит, беднякам и сиротам. Им они и должны быть возвращены.

— Но каким образом?

— Построй для них на эти деньги приют.

Броджешор так и поступил. Он построил приют, установил перед ним изображение Аннапурны и назвал его «Обитель богини».

Пришло время, когда Профулла, окруженная детьми и внуками, отправилась в лучший мир. Все жители округи горевали о ней. «Осиротели мы!» — говорили они.

Ронгорадж, Диба и Ниши, поселившись в Девигоре, жили спокойно и мирно, вознося хвалу великому Кришне. В положенный час и они расстались с этим светом. Судьба Бховани-тхакура сложилась иначе.

Когда англичане установили свою власть в Бенгалии и стали вершить правосудие, он оказался не у дел — теперь виновных наказывал король. Пришлось Бховани-тхакуру прекратить разбойничать.

«Теперь пора подумать и об искуплении», — решил он. Он позволил англичанам схватить себя, повинился во всех злодеяниях, которые ему приписывались, и сам испросил себе наказание. Его приговорили к пожизненной каторге на Андаманских островах, куда он и отправился с легким сердцем.

Явись к нам, Профулла! Стань перед людьми, чтобы все тебя увидели, и скажи: «Вы хорошо и давно знаете меня, ничего нового во мне нет. Просто вы забыли обо мне, вот я и пришла к вам снова. Ведь это обо мне сказано: