Кляпа

Глава 3

Офис встретил Валентину как родная тюрьма: пахнуло пыльной кондиционерной усталостью, серыми стенами, пересохшими кактусами на подоконнике и невыразимым запахом корпоративного отчаяния, пропитанного картоном и пережёванным кофе. В голове у неё крутилось одно слово: «Тихо». Как в фильмах, где главная героиня ползёт по коридору с минной разметкой, а в фоновом звуке капает кровь – кап… кап… кап. Только вместо крови здесь – её нервы, натянутые в тончайшую леску между «просто пройди мимо кулера» и «не вздумай чихнуть».

Шаг за шагом – выверенно, будто у неё под подошвами сенсоры точности – Валентина прошла мимо отдела маркетинга, не поднимая взгляда, словно сканируя пространство исключительно боковым зрением. Не потому, что пренебрегала окружающими, а потому что знала: стоит встретиться глазами хотя бы с одним из них – и кто—нибудь обязательно спросит, как она, а дальше всё, потекут разговоры, намёки, улыбки, и вот ты уже снова дрожишь от стыда, стоя перед принтером, который печатает квартальный отчёт, словно он – приглашение на пыточное шоу.

Каждый шаг отдавался в корпусе её тела, как в консервной банке, наполненной вибрацией ожидания. На каблуках она сегодня не решилась – выбрала что—то среднее между «деловая скромность» и «если придётся бежать, не упаду». Несмотря на это, подошвы всё равно выдавали предательский щёлкающий ритм, словно объявляя её приближение, как министр внутренних дел в фильме про коррупцию.

На ресепшене сидел охранник, который всегда жевал что—то невидимое, издавая хруст, будто у него внутри микроскопическая зубная мельница. Он посмотрел на Валентину чуть дольше, чем требовала формальность, и кивнул – вежливо, но с оттенком того взгляда, которым смотрят на канарейку, только что выжившую в мясорубке.

Она, собрав остатки лицевой мускулатуры, улыбнулась в ответ, криво, как будто подтянула уголки рта вручную, и пошла дальше, стараясь не сбиться с маршрута. Приветливость ей далась с таким трудом, как будто в этот момент она подписывала договор о ненападении с враждующей цивилизацией.

Секретарша у стеклянной стены говорила по телефону – голос как у женщины, которая знает, где спрятаны все тела. Валентина старалась идти не слишком быстро, но и не медленно, потому что знала: если слишком быстро – значит, убегаешь. Если слишком медленно – значит, опасна. А она просто хотела дойти до своего стола. Без фейерверков. Без оваций. Без побочных эффектов.

Вид кулера, как назло, оказался на пути. Прямо у поворота. Кулер, сияющий в утреннем солнце, как алтарь офисного равнодушия, стоял в окружении кружек и пустых стаканов, словно ждал жертву. Валентина мимолётно глянула на него – и в голове, как заранее записанная аудиозаметка, всплыла вчерашняя реплика Кляпы: «Вот оно, сердце твоей второй чакры. Булькает в унисон с твоим стыдом».

Она вздрогнула. Мгновенно. Как от удара током по шейному позвонку. Она резко сбилась с траектории, чуть не снесла коробку с бумагой, что аккуратно стояла у стены, будто наблюдатель на выборах. Лицо не дрогнуло. Ни один мускул. Только шаг ускорился. И дыхание, конечно. Оно стало резким, как у бегуна, который пытается дышать через фильтр от газовой атаки.

Пройти мимо бухгалтерии – отдельный квест. Там сидели женщины, чьи взгляды были наточены, как ножи в ящике разведённой домохозяйки. Они не говорили ничего. Они просто… смотрели. Как будто сканировали сквозь одежду, мысли, кожу и вплоть до прошлой жизни. Валентина притворилась монахиней. Не в том смысле, что стала благочестивой, а в том, что перестала ощущать плоть. Она превратилась в набор костей и целей: дойти. Сесть. Не застонать.

Стол её находился в конце длинного ряда, словно специально предназначенный для самых чувствительных и желающих уединения. Правда, уединения не выходило: коллега по соседству громко щёлкал мышкой, как будто играл на кастаньетах, а кондиционер над головой выл с той печалью, с какой, казалось, должна была выть Валентина, если бы ей разрешили. Она сделала последний шаг, подошла к стулу, и, прежде чем сесть, снова оглядела офис. Всё спокойно. Пока что.

Села. Медленно, как будто садится на мины. Руки положила на стол, как заложник – на стекло переговоров. Взялась за мышку, будто за якорь в шторме. И только собралась вдохнуть – тихо, чтобы не нарушать микроклимат мира – как внутри, глубоко, на границе сознания, тенью замерцала Кляпа.

– Ну привет, моя любовница по несогласию… – прошелестело едва ощутимо.

Но Валентина не ответила. Ни мысленно, ни телесно. Она лишь прищурилась, как бы давая понять: «Только попробуй».

Кляпа промолчала. Но, как известно, молчание паразитов – всегда предвестник активности.

На мгновение наступило затишье. Именно то, которое бывает перед тем, как в потолке появляется трещина. Или стул начинает под тобой проседать. Или начальник с выражением сочувствия говорит: «Есть пара уточнений по отчёту, но лучше не при всех».

Валентина откинулась на спинку кресла и старалась выглядеть как человек, который жив. Который в порядке. У которого ничего не дрожит, не вибрирует, не разговаривает внутри. У которого всё по плану. Даже если этот план – «дожить до обеда и не уронить самооценку в кружку с кофе».

Всё было тихо. Но не потому, что спокойно. А потому что это тишина перед встречей с сущностью, у которой теперь официальная прописка в твоей голове. И она, между прочим, готова к продуктивному дню.

Курсор мигал в верхнем левом углу пустого документа, словно дразнил. Валентина уставилась на экран, как будто тот был окном в лучшее будущее, где никто не озвучивает фетиши офисных сотрудников вслух. Excel загрузился с ленцой, выдав табличку, которая выглядела так, будто сама не верит в свою важность. В таблице – строки, цифры, формулы. Всё знакомо, спокойно, нейтрально. Уютный мир порядка и расчётов. Она сосредоточилась, выпрямилась, поправила мышку – как будто это был ритуал возвращения в контроль.

Пальцы забарабанили по клавишам. Не уверенно, но старательно. Формула в ячейке C4 не сходилась, цифры в отчёте плыли, будто кто—то подлил в экран рюмку абсента. Она вбивала данные вслепую, пытаясь не думать ни о чём, кроме форматов, округлений и разницы между «Факт» и «План». В какой—то момент заметила, что уже третий раз считает одну и ту же сумму – и каждый раз выходит по—разному. Сначала списала на недосып. Потом на Excel. Потом на проклятие.

Кляпа проснулась с деловым всхлипом – так обычно реагируют актрисы театра одного зрителя, узнав, что сегодня спектакль состоится. Голос внутри прозвучал не как шёпот – как комментатор с непрошенной харизмой.

– У нас тут, смотрю, рабочее утро! Давай, давай, Валечка, покажи мне, как ты вводишь данные… м-м-м, в ячейку D6… сексуально.

Валентина вздрогнула. Левый мизинец сбился с ритма, курсор перепрыгнул на пустой столбец, и вместо «ИТОГО» появилась «ЫЫРФГПЩЖ». Она резко стёрла, выровняла осанку, сжала губы. Внутри – пожарный крик: «Игнорируй. Не поддавайся. Делай вид, что ты одна. Что ты бухгалтер. Что у тебя всё серьёзно».

Но Кляпа не отступала.

– Смотри, вон та с пирожком. Печаль с маком и сладкой корицей. Сублимирует одиночество с изюмом. А этот слева… м-м-м, бородатый. Глаза блестят, будто он всю ночь смотрел на жёсткие диски и фантазировал о тебе в формате PDF. Видишь, как галстук кривит? Это потому, что мысли у него не по уставу. А вот этот, лысеющий, – явно фетишист. Ты не замечала, как он смотрит на степлер?

Валентина кивнула. Не потому, что согласилась – просто по инерции, как механическая кукла, у которой сбились настройки. Клавиши под пальцами становились липкими от пота. Ладони вспотели. Внутри – дрожь, как у человека, которого объявили подозреваемым в краже кофе из общей кухни. Пыталась считать: строки, столбцы, байты, атомы. Хоть что—то.

– Упокой душу отчёта, – пробормотала она, едва слышно.

Коллега с соседнего стола приподнял голову. Короткий взгляд, в котором – одновременно недоумение и страх. Возможно, он подумал, что Валентина проводит обряд. Или развоплощается. Или снова стала тем, кто в прошлый раз забыл пароль от CRM и проклял все бизнес—процессы.

Она сделала вид, что читает. На экране – вкладка с формулами. Всё красиво. Всё по делу. Только внутри – шум, как на сковородке, где жарят здравомыслие.

– Так, ты игнорируешь? – Кляпа хмыкнула. – Не бойся, я не буду мешать. Просто наблюдаю. Вон у того с третьего ряда ноутбук греется. Может, у него там тоже паразит? Или порно. Хотя с его лицом – скорее, скандинавские бухгалтерские тренинги.

Пальцы снова дёрнулись. Мышка щёлкнула слишком громко. Excel завис. Экран побелел, как лицо испуганного стажёра. Валентина зажмурилась, вжимаясь в спинку кресла. Внутри неё будто одновременно завелись три сущности: истеричка, медитатор и сотрудник отдела PR, пытающийся сохранить лицо при взрыве сервера.

Сзади кто—то прошёл. Прямо за спиной. Валентина напряглась, как если бы за ней пронёсся судья, готовый оштрафовать за неправильную формулу. На экране снова появились цифры. 244 578,42. Сумма как сумма. Только казалась подозрительно… возбуждённой.

– Документ возбудил… интерес, – сдавленно выдохнула она, и тут же прокляла себя. Потому что коллега с соседнего отдела, который как раз проходил мимо, притормозил. Посмотрел. Моргнул. И снова ушёл в свой Excel.

На спине – капля пота. Медленная, как допрос. Она стекала вдоль позвоночника, будто изучала маршрут к позору. Валентина напряглась и стиснула мышку. В голове пульсировало одно: «Сосредоточься. Сосредоточься. Цифры. Только цифры. Не галстуки. Не бороды. Не чакры и не степлеры. ТОЛЬКО. ЦИФРЫ».

Но Кляпа уже открыла свои внутренние занавески и закатывала глаза в темноте.

Собрание началось не просто с пафоса – с театрального покашливания начальства, как будто кто—то репетировал вступление к траурной речи на годовщине падения эффективности. Воздух в переговорке был плотным, как подливка в столовой, и почти таким же душным. Люди входили, садились, раскладывали бумаги и принимали выражения лиц, словно собирались подписывать мирный договор между отделом продаж и здравым смыслом. Валентина присела у стены, ближе к розетке – не потому, что хотела зарядить ноутбук, а потому что подсознательно искала способ сбежать в электросеть.

Стул скрипнул под ней с предательской откровенностью, как будто сообщил всем в комнате: «Вот, пришла та самая». Она съёжилась и прижалась спиной к стене, будто хотела войти в неё, стать элементом интерьера, встроенным шкафом с функцией «не спрашивать ничего и не отвечать никогда».

Перед ней на столе – пластиковая бутылка воды, такая же прозрачная, как её желание остаться незамеченной. Блокнот с каракулями, в которых можно было различить слово «смерть» рядом с «график отпусков», и ручка, лежащая так строго, будто прошла строевой смотр.

Первые слова начальника Валентина пропустила мимо ушей – не из неуважения, а из самосохранения. Каждый его вздох звучал как завуалированная угроза. Каждый оборот фразы – как юридическая ловушка. Особенно опасно было слово «инициатива». От него у неё начиналась экзистенциальная крапивница. Она старалась не дышать громко, не шевелиться, не смотреть на проектор, который включился с шумом, словно разбудили динозавра. На экране появился график, в котором зелёные линии пытались изобразить рост, а красные – падение. Получалось у всех одинаково безрадостно.

Кто—то зевнул справа. Кто—то чихнул слева. Кто—то, кажется, уже давно спал с открытыми глазами, держа в руках ручку, как меч в последнем бою. В зале разлилось то самое коллективное ощущение, когда все присутствующие мысленно где угодно, только не здесь: один – на даче, другой – в отпуске, третий – под столом с подушкой на голове. Только Валентина сидела, как королева минирования, сосредоточенно отслеживая каждый дюйм своего тела на предмет признаков одержимости.

В голове не стихала молитва: «Только не сейчас. Пожалуйста. Не на людях. Дай мне хотя бы дожить до конца PowerPoint». Рядом кто—то перелистывал отчёт. Бумага шуршала, как трава в джунглях перед нападением тигра. Внутри Валентины с каждым новым графиком что—то сжималось. Живот затаился. Брови были неподвижны. Только глаза шевелились – вверх, вниз, вбок, в поисках выхода.

Кляпа молчала. Подозрительно молчала. Это пугало больше всего. Потому что тишина в голове была не спасением, а накапливающимся эффектом бомбы замедленного действия. Валентина знала: стоит расслабиться – и всё начнётся.

– Ну что, коллеги, – заговорил начальник, – начнём с хорошего.

Зал вздохнул в унисон, как хор пессимистов. Валентина сидела с прямой спиной и лицом, на котором было написано: «Если вы не будете делать резких движений, я тоже не буду».

Смешные картинки на слайдах сменились на таблицы. Таблицы – на диаграммы. Диаграммы – на аббревиатуры, которые никто не расшифровывал, потому что все уже мысленно ели булочку с корицей в столовой. Кто—то послал сердечко в чат. Кто—то, не выдержав, полез в мессенджер. Но Валентина сидела, как экспонат музея страха: неподвижно, бледно и очень, очень внимательно.

– Собрания придумали садисты, – подумала она. – Чтобы люди мучились коллективно, не могли сбежать и обязательно слушали про KPI, словно от этого зависит, попадут они в рай или останутся в отделе логистики.

График на экране внезапно дёрнулся. Проектор моргнул. Кляпа молчала. Её не было. Или она затаилась.

Валентина сжала колени, будто могла ими удержать внутреннюю панику, и медленно, очень медленно взяла в руки бутылку с водой. Крышка хрустнула. Внутри кольнуло: а вдруг и это станет триггером? Вдруг вибрация начнётся не с голоса, а с крышки?

Она сделала глоток, как будто подписывала приговор.

Руководитель наконец добрался до «основной части». Его голос приобрёл торжественность библиотекаря, читающего отчёт о неделе чтения в морге. Слайды щёлкали со звуком удара лопатой по крышке гроба – ритмично, неумолимо, с лёгким налётом безысходности. Зеленоватые стрелки на графиках, как опавшие побеги надежды, ползли вниз и вбок, а цифры, набранные шрифтом из мира бесчувственных таблиц, создавали атмосферу полной, аккуратно задокументированной тоски.

Валентина даже немного расслабилась. Не потому, что стало легче, а потому что тело решило: хуже уже не будет. Она сделала вид, что делает пометки. Блокнот всё ещё лежал на столе, и в нём было достаточно белых страниц, чтобы спрятаться от реальности. Ручка оставляла неровные линии, похожие на ЭКГ страдающей личности, но этого никто не замечал. Все были заняты собственным умиранием под слайды.

Казалось, Кляпа ушла. Растворилась. Забыла. Или решила, что страдание само по себе – достойное наказание. Валентина даже позволила себе полувздох облегчения. Движение плеча, лёгкий наклон головы, ручка уверенно вычеркивает из списка «внутренние угрозы» текущий момент.

И тут – это началось.

Без сигнала, без фразы, без предупредительного «ну что, держись». Просто в один момент тело перестало принадлежать ей. Как будто внутри кто—то повернул рубильник. С треском, с гудением, с ярким светом во тьме внутренней архитектуры. Импульс, чёткий, острый, как удар локтем по нерву, прошёлся от основания позвоночника до макушки, разлетевшись миллионами иголок.

Пальцы, только что державшие ручку, дёрнулись. Она выпала и с глухим стуком покатилась под стол. Рука осталась в воздухе, как будто зависла в позе сомнения. Губы дрогнули, дыхание споткнулось, глаза начали моргать с такой скоростью, будто Валентина пыталась передать сигнал бедствия на международной конференции по беспомощности.

В голове не было слов. Только визг. Он не имел звука, но был как вибрация на внутренней частоте. Тело, утратив границы, стало то ли слишком чувствительным, то ли вообще перестало быть ей. Мышцы то напрягались, то обмякали, и в каждом движении чувствовалось: это не она. Это кто—то в ней. Кто—то, у кого явно нет ни приличия, ни такта, ни элементарного понимания, что совещание – не площадка для сенсорных экспериментов.

Валентина попыталась совладать с собой. Сжала бёдра. Поставила стопы параллельно. Закрыла глаза – на секунду, лишь бы не смотреть ни на кого. Лишь бы никто не увидел, что внутри неё включилась система, о существовании которой даже она не догадывалась. Всё сжалось. Всё дрожало. Даже уши казались замешанными в происходящем – настолько вибрации стали тотальными.

Она не издала ни звука. Пока. Только вдохи стали короткими, как у человека, который пытается дышать под водой. Лицо теряло форму: рот приоткрылся, брови взлетели, шея напряглась. Казалось, если бы кто—то сейчас резко подошёл и спросил «всё в порядке?», Валентина взорвалась бы конфетти из стыда.

В зале всё ещё звучал голос руководителя, как саундтрек к трагикомедии. Он что—то говорил про рынок, про KPI, про необходимость адаптивных решений. Слова шли фоном, как голос диктора в аэропорту, где твой рейс уже улетел, а ты застрял в зоне турбулентного унижения.

Импульсы продолжались. Тело вело себя, как подопытный образец на стресс—тесте. Валентина уже не сидела – она цеплялась за стул. Колени дрожали, спина напряглась до звона. И всё, чего ей хотелось, – исчезнуть. Стереться. Раствориться в PowerPoint, стать стрелкой, исчезнуть среди синих блоков диаграммы и больше никогда не быть телом, в котором кто—то устроил электрошоу.

Где—то глубоко внутри, как злорадный конферансье, Кляпа откашлялась. Не громко, не вслух. Но достаточно, чтобы стало ясно: это – только начало.

Оргазмы разбивали Валентину один за другим, как волны шторма, налетающие на лодку без управления. Это были не плавные подъёмы – это были удары. Каждый накрывал с неожиданной стороны, каждый пробивал в новом месте, не давая ни отдышаться, ни собраться. Тело становилось ареной – не её волей, не по согласию, а по внутреннему уставу, составленному где—то в недрах подсознания и подписанному в полусне.

Её не вело, её трясло. Не просто дрожь, а волна внутри, как если бы кто—то надавливал на сердце и не отпускал. Оргазмы приходили не как награда, а как вторжение – с характером, с амбицией, с полным равнодушием к месту действия. И каждый новый был не продолжением, а новой серией, новой главой в том, что казалось бесконечным романом между её телом и чьей—то шуткой над ней.

Мышцы сводило не от боли, а от силы разрядки. Ноги под столом напряглись до каменного состояния, пальцы сцепились в замок на коленях, но даже это не помогало сдержать тепло, нарастающее снизу вверх, обволакивающее грудь, сдавливающее горло. Она пыталась дышать тихо, но получалось рывками. Щёки жгло. В ушах звенело. Всё происходящее внутри было настолько ярким, что внешнее переставало существовать.

Серия шла – как артиллерия. Первая – со вздохом. Вторая – с подрагиванием губ. Третья – с лёгким всхлипом, который сорвался сам по себе. За ней – четвёртая, чуть медленнее, как будто Кляпа наслаждалась тем, как она сопротивляется. Пятая – коварно тихая, почти ласковая, но от этого только страшнее. И шестая, седьмая, восьмая – уже не считались.

Валентина не кричала. Но и не молчала. Из груди вырывались звуки – не слова, не стоны, не вздохи. Это было что—то среднее между шумом волн и вздохом уставшего человека, у которого отняли контроль. Зал молчал, но в этом молчании слышалось всё. Кто—то перестал дышать. Кто—то смотрел в пол. Кто—то застыл с открытым ртом, не в силах моргнуть.

Она знала, что происходит. И знала, что не остановить.

Оргазмы били, как судороги света. Тело принимало каждый, не спрашивая разрешения, не давая выбора. И каждый оставлял внутри след – тёплый, пульсирующий, нескромный. Она сидела прямо, как могла, но вся дрожала. Взгляд был расплывчатым, дыхание тяжёлым, движения – как у человека, пережившего что—то гораздо большее, чем совещание.

Это не было позором. Это было свержением.

Валентина уже не слышала, что говорил руководитель. Звуки в комнате словно прошли через фильтр из ваты и флирта – всё глухо, пронзительно, будто где—то под потолком висела колонка, проигрывающая её собственную панику в формате «вибро—спектакля». Каждое слово, каждый вздох, каждая строчка таблицы на экране сопровождались новым, свежим, тщательно спланированным ударом – оргазм, другой, третий, четвёртый. В какой—то момент она перестала их считать.

Тело жило по собственному алгоритму: то напряжённое, как струна на пределе натяжения, то мягкое и покорное, будто приняло всё и всех. Она то выгибалась, как будто кресло внезапно стало слишком горячим, то обмякала, едва удерживаясь на краю стула. Руки поочерёдно находили опору в столешнице, в подлокотниках, в собственной юбке, сжимались в кулаки, расползались по коже и снова искали хоть какую—то точку контроля. Лицо предательски меняло выражения – от озадаченной серьезности до явного наслаждения, которое она никак не могла замаскировать под усталость или мигрень.

Кляпа наслаждалась. Молча. Или почти. Иногда пускала внутрь фразы вроде «режим “разминка” завершён», «переходим на “медленный накал”» или особенно издевательское: «этот с усачом точно думает, что ты медитируешь».

Каждый новый оргазм шёл не по плану, не по линии – как торнадо, которое танцует там, где ему вздумается. И каждый был другим: один вызывал дрожь, едва заметную, как у человека, которому задули в ухо. Второй – с волной тепла, накатившей от пяток к макушке. Третий – быстрый, хлёсткий, как пощёчина от невидимого любовника. Четвёртый затягивал дыхание. Пятый – выбивал голос. Шестой – просто выдернул сердце наружу и оставил биться на коленях.

В какой—то момент она стонала. Негромко, но отчётливо. Первый раз – почти случайно. Второй – уже в бессилии. Третий – будто тело начало петь само, не спрашивая, можно ли. Звук был тихим, но таким насыщенным, что самые внимательные из коллег перестали печатать. Кто—то замер с ложкой в чае. Кто—то глянул в окно. Кто—то глотнул кофе так резко, что подавился.