Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки

2. Двести лет тому назад

– Как вы знаете, – начинает дядя Никита, – в графском роду Закревских было много людей, обладавших сильными магическими способностями. Сейчас эти способности проявляются куда в меньшей степени, но они проявляются до сих пор! Тогда же, в начале девятнадцатого века наш предок граф Кирилл Закревский был главным магом Российской империи и правой рукой Александра Первого. Он пользовался особым доверием государя императора, и это вызывало зависть у его соперников. В то время, о котором я хочу рассказать, Россия вступила в войну с Францией, и многие иностранные державы хотели ослабить нашу страну. Ради этого они готовы были пойти даже на убийство императора. На протяжении нескольких месяцев были задержаны с десяток заговорщиков, готовивших покушение на государя – в немалой степени раскрытию заговоров способствовали таланты Кирилла Александровича. Но враги не успокаивались. Поняв, что Закревский умеет читать мысли окружающих и может определить тех, кто замышляет недоброе, они решили отдалить его от двора – для этого были состряпаны ложные доказательства, позволившие обвинить его ни много, ни мало, а в государственной измене. Государь, скрепя сердце, поверил этим доказательствам и отдал приказ об аресте графа. Но Закревский понимал, что, будучи в тюрьме, не сможет помочь императору, а значит, заговорщики достигнут цели. И он сбежал из-под ареста. Теперь о заговорщиках. Их было трое. Один – иностранный шпион, именно он представлял наибольшую опасность. Другой – русский дворянин, тоже весьма сильный маг, давно мечтающий занять место Закревского при дворе. Третий – тоже дворянин, представитель императорской семьи. Он проигрался в карты и за участие в заговоре запросил огромную сумму.

– Зачем вы рассказываете нам все это? – не выдержала мама.

– Подожди, Лара, – успокаивающе погладил ее руку папа. – Давай дадим ему еще пять минут. Может быть, от истории древней он всё-таки перейдет к истории современной.

– Я постараюсь быть лаконичным, – кивнул академик. – Так вот, сбежав из-под ареста, граф Закревский сумел добраться до главного заговорщика. Они дрались на шпагах, и оба были смертельно ранены. Ценой своей жизни граф помешал покушению на императора. У двух оставшихся заговорщиков уже не было интереса в убийстве государя. Один получил должность главного мага при дворе. Другой – необходимые ему деньги. Верный слуга графа привез умирающего хозяина домой – тот хотел защитить жену и ребенка, который должен был вот-вот появиться на свет. Девочка – очень слабенькая – родилась в ту же ночь. Графиня же, к сожалению, умерла при родах. Кирилл Александрович почувствовал, что дочь обладает очень сильными магическими способностями и понял, что она в опасности – заговорщики не оставили бы в живых ребенка, который, как и отец, умеет читать мысли и когда-нибудь сможет раскрыть их преступление. Он не мог защитить ее – его состояние с каждым часом ухудшалось. К тому же, он сам считался предателем и не мог просить защиты у императора. Он мог отправить ее в деревню к родственникам жены, но враги добрались бы до нее и там – спрятать девочку так, чтобы сильный маг ее не обнаружил, не представлялось возможным. Если бы ее поменяли с кем-то из крестьянских детей, маг сразу почувствовал бы полное отсутствие родовой магии и понял бы, что его пытались обмануть. Он нашел бы ее где угодно.

– Что же придумал граф? – хрипло спрашивает папа.

– Он решил, что заменить маленькую графиню сможет только девочка из рода Закревских – девочка из будущего. С одной стороны – она тоже Закревская, и следы родовой магии у нее будут заметны. С другой стороны – эти следы будут настолько слабы, что враги не станут принимать ее всерьез, а значит, оставят ее в покое. Всё-таки они были дворянами и на убийство ребенка пошли бы только в самом крайнем случае. Кирилл Александрович появился в нашем роддоме как раз тогда, когда у вас родилась дочь.

Мамины глаза удивленно распахиваются.

– Так не бывает, – она выражает и мою мысль тоже.

– Я понимаю, это звучит фантастически, но Кирилл Александрович сделал именно это – с помощью заклинаний он увидел будущее и выяснил, когда в роду Закревских родится другая девочка. На протяжении почти двух столетий рождались только мальчики. Ваша дочь стала первой Закревской, родившейся после графини.

Я понимаю – он сумасшедший! И был сумасшедшим уже восемнадцать лет назад. Он свихнулся из-за сказок о магических способностях Закревских, услышанных в далеком детстве. Он убедил себя, что он – тоже маг. Наверняка, когда в роддоме он менял одного ребенка на другого, он был уверен, что действует в интересах семьи.

Я надеюсь, что он хотя бы запомнил фамилию тех, кому доверил воспитание своей племянницы. А иначе в эту историю окажутся замешаны десятки людей, вся вина которых заключается лишь в том, что когда-то они обратились к лучшему акушеру страны.

Но как в медицинском учреждении могли не заметить ненормальность одного из своих врачей? Или он тогда был уже слишком большим авторитетом, чтобы кто-то осмелился хоть в чём-то его подозревать?

– Кому ты отдал нашу дочь? – вскакивает с дивана папа.

Кажется, его мысли двигаются в том же направлении, что и мои.

– Именно это я и пытаюсь объяснить! – рявкает старший Закревский. – Но вы не даете мне сказать ни слова! Я отдал ее графу Кириллу Александровичу Закревскому!

– Он так и сказал, что он – граф Кирилл Александрович? – осведомляется мама.

– Да, – не замечая издевки в ее голосе, кивает академик.

– И ты ему поверил? – папа ощупывает дядю внимательным взглядом – наверно, пытается понять, к какой категории тот относится – буйно или тихо помешанных.

– Если бы в твоем кабинете из ниоткуда вдруг появился мужчина с военной выправкой в одежде времен Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года, ты бы тоже ему поверил.

Мама впивается длинными пальцами в подлокотник дивана.

– Это произошло уже после рождения Наташи?

– Да, конечно.

– Но в тот же день? – снова спрашивает она.

А он снова подтверждает:

– Да, именно в тот. Поздно вечером.

– К тому времени вы уже отметили рождение племянницы с коллегами по смене? – уточняет она.

Он краснеет – впервые за время нашего разговора.

– Какое это имеет значение? Да, мы выпили бутылку шампанского. Но если вы думаете, что я поменял детей, будучи в пьяном угаре, то вы ошибаетесь. Да я употребил всего полбокала.

– Допустим, – нетерпеливо соглашается папа. – Но неужели ты не удивился, когда в твоем кабинете появился незнакомый человек с ребенком? Ведь граф был с дочерью, насколько я понимаю?

Дядя встает, подходит к бару и достает бутылку красного вина и четыре бокала. Кажется, он считает меня достаточно взрослой.

– Не смейте пить! – выкрикивает мама, и он едва не роняет бутылку.

– Лариса права, – папа отбирает у него и вино, и бокалы. – Мы не хотим слушать пьяный бред.

Академик грустно вздыхает, но не протестует.

– Да, его сиятельство был с дочерью. Да, я удивился. Я даже хотел позвать охрану. Но он убедил меня не делать этого. Можете считать меня сумасшедшим, но я сразу поверил ему – сразу, как только он сказал, что он – граф Закревский. В отличие от вас, я неплохо знаю историю нашего рода и видел несколько портретов Кирилла Александровича. Мужчина, появившийся в моем кабинете, был очень на него похож. К тому же, он не вошел в кабинет через дверь или через окно. Это вы в состоянии понять?

– И как же он переместился из девятнадцатого века в двадцать первый? – спрашиваю я. – Или он не посчитал нужным это объяснить?

– Я его не спрашивал. Он был ранен и очень слаб – я видел это. Ему было трудно говорить. К тому же, он торопился переместиться обратно – боялся, что закончится действие какого-то кристалла. Да какая разница? – сердится дядя Никита. – Он появился в кабинете внезапно и так же внезапно исчез.

– После того, как вы отдали ему нашу новорожденную дочь? – всхлипывает мама. – Как вы могли? Даже если допустить, что всё, что вы нам сейчас наболтали, – правда, то вы должны были как минимум посоветоваться с нами. Или вы считаете, мы не имели права это знать?

Академик с тоской посмотрел на бутылку вина, которую папа так и оставил на серванте.

– Счет шел на секунды, Лариса! Мне и без того пришлось потратить немало времени, чтобы принести маленькую Наташу к себе в кабинет. С кем я мог посоветоваться? Ты уже спала, к тому же тебе нельзя было расстраиваться. А мой племянник уже уехал из роддома. Я поверил графу безоговорочно. Речь шла обо всей нашей семье. История рода Закревских могла измениться из-за того, что граф не успел бы вернуться с ребенком в прошлое. Это вы в состоянии понять? Если бы маленькая графиня погибла, то Закревских не было бы вообще! Да-да, ни меня и ни твоего мужа тоже не было бы! К тому же, я не думал, что подмена потребуется на целых восемнадцать лет. Я надеялся, что графу хватит сил, чтобы нейтрализовать своих врагов – тогда обратную замену можно было бы совершить, пока девочки находились во младенческом возрасте. Но, как впоследствии мне удалось выяснить (нашел об этом информацию в интернете), граф скончался от полученных ран через несколько дней после рождения дочери.

Оглушительно громко тикают старинные часы на стене. Наверно, было бы слышно, как летит по комнате муха – если бы вдруг той удалось пробраться в стерильно чистую квартиру академика.

– Послушайте, Никита Степанович, – мягко, дружелюбно (кажется, именно так нужно разговаривать с умалишенным?) обращается к нему мама, – а можно ли нам получить список тех девочек, что родились в вашем роддоме в тот же день, что и Наташа? Не то, чтобы мы не поверили вашей истории, но хотелось бы учесть и другие варианты.

Закревский-старший вздыхает. Он не выглядит рассерженным или обиженным. Он выглядит разочарованным.

– Я понимаю, в это трудно поверить. Но прежде, чем мы обсудим другие варианты… Да-да, я готов предоставить вам нужный список. Но это пустая трата времени. Среди тех девочек вы не найдете свою дочь.

Папа бросает на дядю негодующий взгляд.

– Ну, если принять за основу твою версию, то у нас вообще нет шансов найти свою дочь, не так ли? Граф мертв уже более двух столетий, а кроме него, как я понимаю, обратно поменять девочек никто не может. Так что, извини, но мы всё-таки попробуем поработать над другими вариантами. Если понадобится, привлечем прессу – газеты, телевидение. Наверно, за этим последуют служебные, ведомственные проверки. Но ты сам виноват.

Академик даже не спорит. Он поднимается с кресла, идет к большому сейфу, который скрыт книжными полками.

– Я хочу показать вам одну картину. Я купил ее несколько лет назад, когда скрупулезно собирал любую информацию, касающуюся прошлого нашей семьи. Я заплатил за нее огромные деньги, но она того стоит. Я консультировался с несколькими экспертами – она написана в первой четверти девятнадцатого века. Сведения об этой картине есть в архивах нескольких музеев. В ее подлинности можете не сомневаться.

Он достает из сейфа картину средних размеров, завернутую в мягкую фланелевую ткань. Мы втроем следим за каждым его движением как завороженные.

Он разворачивает ткань и поворачивает картину передом к нам.

Хорошо, что я сижу, потому что я чувствую дрожь во всём теле. Тошнота подкатывает к горлу, становится трудно дышать.

Мама ахает, папа подается вперед.

Мы смотрим на мой портрет!

Девушка на картине изображена анфас. Она в красивом голубом платье с кружевным лифом. Ее каштановые волосы уложены в замысловатую прическу. На тонкой руке, держащей белую розу, красивый браслет с несколькими довольно крупными сапфирами. В ушах – такие же сапфировые серьги.

Я никогда не носила ни такой прически, ни такого платья, ни (тем более!) таких дорогих серег. Но это я! Я изображена на портрете.

И первая мысль – подделка! Дядя заказал мой портрет искусному копиисту. Сейчас полным-полно художников, которые за небольшую плату нарисуют кого угодно и в какой угодно манере.

– И что? – вопрошаю я, как только чувствую, что уже способна говорить. – Не так уж трудно сделать портрет по фотографии.

Академик не отвечает, он просто подходит ближе. Я уже способна разглядеть мазки на холсте. Картина выглядит действительно старой. Очень качественная подделка.

Я протягиваю руку и касаюсь полотна. А потом…

А потом я понимаю, что всё, что рассказал дядя Никита, – правда. Кончики моих пальцев чувствуют идущее от картины тепло. И это тепло – такое мягкое, приятное, – разливается по всему телу.

Женщина на картине будто хочет мне что-то сказать. И когда я встречаюсь с ней взглядом, мои глаза наполняются слезами. За одно короткое мгновение я осознаю: это – мама! Моя мама!

Всё это иррационально, нелогично, ненаучно. Но мне нет дела до обоснования всего того, что рассказал дядя.

Я всхлипываю. Моя вторая мама обнимает мои дрожащие плечи.

– Это портрет графини Евгении Закревской работы неизвестного художника.

Я рыдаю, уткнувшись в колени мамы Ларисы.

– Наташенька, это не может быть правдой, – тихо увещевает она.

Но ее слова проходят мимо.

А вот папа подхватывает мою волну. Хотя, если всё так, как говорит Никита Степанович, то он и не папа мне вовсе, а прапраправнук.

– Хорошо, если мы предположим (всего лишь предположим!), что ты говоришь правду. Означает ли это, что обратный обмен совершить уже невозможно?

Академик ставит портрет на кресло, а сам протискивается-таки к столу и ловко открывает бутылку вина.

– В том-то и дело, что возможно! Я собирался вызывать вас в Москву именно потому, что сегодня утром получил письмо. Нет, не с обычной почтой. Я проснулся сегодня утром и обнаружил его на тумбочке у кровати. Не спрашивайте меня, как оно туда попало – я не знаю!

– Где это письмо? – сразу настораживается мама.

Академик со вздохом отставляет в сторону полный бокал вина и идет в спальню. Возвращается он, держа в руках листок бумаги, исписанный красивым почерком с завитушками. Мама выхватывает письмо раньше, чем он успевает ей его передать.

Мы с ней прыгаем взглядом по строчкам. Стиль письма не современный, со множеством вводных фраз и витиеватых обращений. Но суть его проста – последний заговорщик, тот самый маг, которого опасался граф, скончался несколько дней назад. А значит, появилась возможность снова поменять местами меня и настоящую дочь Закревских. Писал, судя по всему, слуга Кирилла Александровича, которому тот перед смертью оставил подробные инструкции по этому вопросу. Слуга тоже уже был немолод и торопился выполнить волю покойного хозяина. Сам обряд перемещения должен был совершить какой-то провинциальный маг, который был посвящен в тайну Закревских и который в силу преклонного возраста также настаивал на скорейшем обмене. Тем более, что ситуация к этому располагала – другая девушка долго болела, ни с кем не общалась и сильно переменилась. А теперь только-только начала приходить в себя. Сам обмен предполагалось осуществить назавтра в полночь.

– А если бы мы сегодня не приехали к вам? – спрашиваю я, подняв взгляд от письма. – Что бы вы тогда стали делать?

Дядя пожимает плечами.

– Я собирался вызвать вас в Москву и всё объяснить.

– Ты, кажется, не удивился, получив это письмо? – папа позволяет дяде взять бокал и осушить его.

Тот кивает:

– Не буду даже отрицать. Это не первое письмо, которое я получил из девятнадцатого века. До этого было еще одно – пять лет назад. В нём сообщалось, что умер второй из заговорщиков. И были кое-какие сведения о вашей дочери. Ее тоже зовут Натальей, она воспитывается в доме тетушки – вдовы родного брата графини Евгении.

Тетушка… Чужая, незнакомая женщина, которой мне придется там подчиняться. Насколько я понимаю, в девятнадцатом веке девица в восемнадцать лет не могла претендовать на самостоятельность. Решения за нее до замужества принимал опекун. Или опекунша. И мужа ей тоже находил опекун, ничуть не считаясь с ее мнением.

Я снова плачу – теперь уже оттого, что совершенно не понимаю, как смогу жить в мире, где слово женщины не значит ничего?

И чувствую, как зреет во мне решимость отказаться от этого обмена. Зачем мне отправляться в девятнадцатый век? Своих родителей я там всё равно не найду.

Я шмыгаю носом, готовая отстаивать свои права, и вскидываю голову как норовистая лошадка. И тут же взглядом натыкаюсь на растерянную и тоже заплаканную маму Ларису.

Что будет с ними, если я откажусь? Они – моя единственная семья, мои самые близкие люди. Если я откажусь, они никогда не увидят свою дочь.

Я понимаю – мама еще не поверила дяде, несмотря ни на картину, ни на письмо. Но она поверит – как только обнимет свою, другую Наташу.

– Но повторный обмен уже не останется незамеченным! – высказываю я свои опасения. – Одно дело заменить новорожденных девочек и совсем другое – взрослых людей. Наверно, мы не похожи друг на друга. Что скажут ее родные и знакомые, увидев меня? К тому же, я не имею ни малейшего представления, как должна была вести себя знатная барышня в то время. Я не знакома с тогдашним этикетом, я не умею делать реверансы. А что будет делать она, оказавшись в нашем времени? Она никогда не видела ни машин, ни самолетов, ни компьютеров. Она сойдет с ума, попав сюда! А как она пойдет в мой университет?

Дядя кивает с серьезным видом.

– Да, университет ей придется бросить. Думаю, будет лучше, если вы уедете из Питера – так не придется никому ничего объяснять. Киря может найти работу где угодно – даже за границей. Это был бы идеальный вариант – временно осесть в месте, где вас никто не знает. Надеюсь, девочки похожи друг на друга хоть немного. А с годами люди меняются.

Той, другой, Наташе будет легче – рядом с ней будут любящие родители. Они помогут ей освоиться в незнакомом мире. Они сделают ее похожей на меня – если понадобится, покрасят волосы, подберут линзы нужного цвета, посадят на диету.

А что там, в прошлом, буду делать я одна? Я окажусь дома у незнакомой мне женщины, которая, конечно, не признает во мне свою Наташу. Меня объявят самозванкой, посадят в тюрьму. Кому и что я смогу доказать?

– Наташенька, не волнуйся, – подмигивает мне академик. – Там будет, как минимум, один человек, который знает об этой тайне. Человек, который верно служил графу столько лет, поможет тебе разобраться с ситуацией. Конечно, на первых порах будет трудно, но то, что ты не будешь никого узнавать, можно списать на временную потерю памяти после болезни. А потом ты освоишься. Возможно, тебе даже понравится. В конце концов, быть настоящей графиней не так уж плохо!

Он пытается меня подбодрить, но всё во мне восстает против его слов. Я не знаю, каково это – быть графиней. И не уверена, что хочу это узнать. Возможно, другая Наташа уже сосватана – за какого-нибудь глупого толстого аристократа.

Я всхлипываю. Мама Лариса обнимает меня, шепчет на ухо:

– Наташенька, ты можешь отказаться.

Кажется, она тоже поверила в эту историю. До завтрашней ночи поверила.

Слёзы высыхают сами собой. Точно! Еще не факт, что рассказанная дядей Никитой история – правда. Может быть, завтра ночью мы поймем, что он – всего лишь старый псих.

С этой утешительной мыслью я и отправляюсь спать. И как ни странно, едва коснувшись головой подушки, засыпаю.