Когда меня ты позовешь…

Выходные стали для нее сущим наказанием. В эти дни Сергей буквально посвящал себя супруге. Он сутки напролет не отходил от нее ни на шаг: с утра, как водится, будил ее страстным поцелуем и горячими ласками, потом они вместе шли на рынок за продуктами. Дома вместе же что-нибудь кашеварили на кухне, при этом Сергей считал просто непозволительным не уделить полчасика любимой женщине, пока в кастрюлях да сковородках что-то булькало и шкворчало. Потом они обедали, после обеда следовало отдохнуть от трудов праведных и — правильно! — качественно отдохнуть можно было только сексуально активно. Кристина буквально диву давалась: он что, виагру тоннами пожирает, что ли? В любую минуту, как пионер — всегда готов!

Нет, ей по-прежнему было хорошо с ним. Может быть, даже еще лучше, чем в первые дни. За прошедшее время Сергей узнал, что она любит, а что не очень, знал наизусть каждую ее эрогенную точку. Ласкал, получая несказанное удовольствие не столько от своего, сколько от ее оргазма. И научился за один, грубо говоря, сеанс доводить ее до высшей точки удовольствия три-четыре раза как минимум. И сейчас, спустя два года после замужества, Кристина получала от внедрения его пальцев не меньший кайф, чем в первый раз. Иной раз ее тело содрогалось от разрядки еще до того, как Сергей приступал к непосредственному половому акту. Ее мнение было однозначным: секс у них действительно восхитительный. Вот только ни разу за все время она не растворилась в нем, не растаяла в "мы", как когда-то с Чернышевым. Она ежесекундно, даже в самый кульминационный момент, была совершенно отдельным "я". Даже, пожалуй, осознанно отдельным "я".

А еще Кристина стала уставать. Не от домашних хлопот, не от стирок-готовок, ведь большую часть забот взял на себя Сергей. Не от работы, где не особенно-то и перетруждалась на должности нормировщика. Она стала уставать от общества мужа. Даже независимо от того, занимались ли они в данное мгновение сексом или нет. Она уставала и от секса, и от самого Бессмертного. Потому что Бессмертный и ассоциировался у нее с сексом в чистом виде, без малейшей примеси человеческой привязанности.

Хотя вот тут она была не совсем права. Потому что у Сергея-то такая привязанность явно существовала. Он, казалось, жил только для того, чтобы доставлять ей удовольствие. Неважно даже, моральное или физическое. Потому что с готовностью доставлял и то и другое. Вернее, это ему так казалось. Ну, с физическим всё просто, это понятно без лишних слов. Моральное же удовольствие, по его мнению, состояло в том, что он позволял супруге, образно говоря, вытирать о себя ноги. Он всем своим поведением добивался от Кристины неоправданной грубости и хамства, с несказанным удовольствием переносил унижения, предварительно словно бы вымолив их у нее. И был абсолютно уверен, что она получает от этого еще большее удовольствие.

Кристине же это все изрядно надоело. И его моральный мазохизм, и бесконечные сексуальные притязания. Она просто устала. И начались извечные женские отговорки:

— Отстань! Не сегодня. У меня болит голова, мне не до тебя.

Сергей, нагло просунув руку между ног супруги, жадно нашаривая пальцами вход в заветные глубины, с ласковой ехидцей отвечал:

— Змейка моя, ты забыла, что секс — лучшее лекарство от мигрени?

И как бы крепко ни сжимала Кристина ноги, а он все равно был сильнее, все равно добивался своего, в очередной раз успешно атакуя запертые ворота.

В следующий раз Кристина отговаривалась:

— Я устала, не трогай меня, ты меня достал!

— Медина моя, змеюка подколодная! Секс — лучшее лекарство от усталости. Что может быть полезнее активного отдыха?

И снова и снова Кристинино тело содрогалось в конвульсиях сладострастия, и с каждым разом душа ее, и без того никогда не принадлежавшая Бессмертному, отдалялась от него все дальше. До тех пор, пока она однажды не приняла решение. Ни мольбы, ни слезы Сергея не смогли ее переубедить. Они расстались так же быстро, как и сошлись. Собственно, именно к такому исходу и готовила себя Кристина изначально, с самых первых дней супружества. Именно поэтому втайне от мужа и принимала противозачаточные таблетки. А он-то, глупый, все удивлялся, как же их сексуальные подвиги не приводят к долгожданному прибавлению семейства.

Была еще одна причина, почему Кристине стал так уж неприемлем этот брак. Правда, от самой себя она эту причину гнала, как страшный сон, уверяя и саму себя, и дорогую подруженьку Наташку Конакову, что просто устала от бесконечных домогательств Бессмертного.

— Наташка, ты только представь! — горячилась она. — Ни одного дня без секса за два с половиной года! Если не считать, конечно, его отлучек: рейсы там, да вахты. Но если только у него была возможность заскочить домой хотя бы на час — всё, пиши пропало, не отбрешешься. Он меня так задолбал, что я теперь о сексе до конца дней не вспомню! Вернее, буду вспоминать только с содроганием, а вот не пожелаю до самой смерти! Ты ж посмотри на меня, на кого я стала похожа?

И правда, Кристина выглядела не лучшим образом. И без того тоненькая, теперь похудела до неприличия. Глаза ввалились, под ними от хронического недосыпа залегли тени. Приведение, да и только!

— Наташка, ты можешь себе представить: вместо завтрака, обеда и ужина — секс, секс, и еще раз секс. С перерывами на секс, разумеется. Ну а на ночь — это ж святое дело! Не могу больше, сил нет! Я не понимаю, откуда в нем силы берутся! Ведь не жрет же ни черта! Не потому что нечего — у него просто времени на обед не хватает! Представляешь? И я уже пожрать не успеваю. Сначала он не дает со своей любовью, а потом уже в глотку ничего не лезет. Веришь, нет — я не понимаю, как бабы на своих мужиков жалуются, что те их редко любовью одаривают. Да я им только завидую!

Наташка с сомнением покачала головой:

— Ну, скажешь тоже. Зачем же тогда замуж выходить?

Кристина усмехнулась:

— Ну в общем-то да, оно-то конечно… Да только знаешь, во всем, наверное, мера нужна. А еще я поняла, что секс, даже очень хороший — недостаточное основание для семьи. Да, нам с Чахликом было очень здорово вместе, не отрицаю. Но это воспринималось не столько любовью, сколько физзарядкой. Или спортом. Причем он постоянно стремился завоевать олимпийскую медаль. Возможно, он бы ее и завоевал, проведи международный олимпийский комитет хоть раз такие соревнования. Но это не была любовь, я точно знаю. А для голого секса вовсе не обязательно жениться. Мы бы запросто могли заниматься этим и без штампа в паспорте.

Наташка иронично покачала головой:

— Ой-ой, можно подумать, ты ради секса за него выходила! Да тебе-то как раз не секс нужен был, а штамм в паспорте!

Кристина помолчала пару мгновений, а потом серьезно ответила:

— Таких подруг, которые слишком много знают, убивать надо.

Наташка спохватилась:

— Да ладно, Криска, ты обиделась, что ли? Ну это ж я, это ж не кто-нибудь посторонний! Я ж все прекрасно понимаю! И всё ты правильно сделала! Чахлик как раз очень вовремя подвернулся. Ты ж замуж выскочила практически сразу после той телеграммы. Ну и кто о ней теперь вспомнит? Ты ж доказала, что с последним шансом он очень сильно промахнулся. И без него нашлись покупатели! Зато уж будь уверена — о твоем замужестве как минимум пол-Чуркина знает! И я никогда не поверю, что ему об этом не доложили! Хотя бы родная мамаша! Так что он сейчас, поди, локти себе кусает!

Кристина покачала головой:

— Ой, вряд ли. Сомневаюсь. Чего ему локти-то кусать? У него там, в Москве, баб хватает. Да не чета мне — одни артистки кругом. Больше ему делать нечего, как обо мне вспоминать, да еще и локти кусать. В лучшем случае, если не совсем еще осволочился там, в столицах — порадовался за меня. Хотя… Как-то мне в это не верится…

Наташка не ответила, поддержав подругу молчанием. Потом тихонько спросила:

— Я вот все боялась спросить. Ты сериал про спецназ смотрела? Не помню, как называется. Я вообще-то такую чепуху не смотрю, а вот Вовчик мой с удовольствием все эти стрелялки смотрит.

— Про спецназ? — переспросила Кристина. — Нет, не смотрела. И что?

Наташка замялась, словно бы раздумывая, говорить или не стоит. Потом таки решилась:

— Да там, знаешь, по-моему Чернышев в одной серии снялся. Бандита играл. Не главного, так, шестерку. Но эпизод довольно крупный…

У Кристины захолонуло сердце. Вслух же ответила равнодушно:

— Да ну, скажешь тоже. Кто бы его на роль взял? Если его по ошибке приняли в училище, то это еще не означает, что он станет артистом. Тебе просто показалось.

— Нет, — уверенно ответила подруга. — Не показалось. Его несколько раз крупным планом показывали. Да он еще и текст говорил. И лицо его, и голос его. И фамилия в титрах. Мелким шрифтом, конечно, и очень быстро — сама знаешь, как эпизодников показывают, но я заметила. "В. Чернышев". Он.

Кристина молчала. Было ужасно досадно, что он, ее обидчик, добился некоторого успеха. Конечно, маленький эпизодик в проходном сериале — еще не настоящий успех, да и вряд ли он его, настоящего, добьется, без него талантливых актеров пруд пруди. И всё-таки… С другой стороны, было очень обидно, что сама она его не увидела. Эх, и что ж Наташка такая непонятливая? Надо ж было свистнуть, предупредить, Кристина бы хоть утренний повтор записала! Ведь все сериалы обязательно показывают повторно!

А еще… Не хотелось признаваться самой себе, но Кристина почему-то почувствовала радость, что Валерка добился хотя бы маленького успеха. Злилась на себя за это, гнала эту радость от себя — ей-то что от его успеха, можно подумать, ради нее он старался, ей эту роль посвятил!

— И что, — не удержалась она от волнующего вопроса. — Как он? Изменился?

— Да нет, — ответила Наташка. — Такой же. Повзрослел, правда, немножко, возмужал. И знаешь, он на экране очень даже здорово смотрится. Вот как раз про таких и говорят: камера любит. Он в жизни-то обычный, если бы не фигура, так вроде и ничего особенного. А на экране прямо красавчик…

Кристина фыркнула:

— Скажешь тоже — красавчик! Нашла красавца! Вот попомни мое слово: этот эпизод — его звездный час. Чистейшая случайность. Ничего у него не получится!

Фыркать при Наташке она могла сколько угодно. На самом же деле изгнать из сердца радость за Чернышева не получалось. В то же время тоска по нему становилась все сильнее. Собственно, она, поселившись там после телеграммы, никуда уже не исчезала, но на некоторое время вроде как немножечко притихла, по крайней мере, первый год после замужества Кристина не слишком часто вспоминала о предателе. Вернее, нет, не так, опять неправда. По большому счету, и дня не проходило, чтобы она о нем не вспоминала. Но вот как раз первое время после свадьбы вспоминала о Валерке со злорадством. Мол, ах, как ты, дружочек, ошибся, как поспешил с выводами! Какой, мол, последний шанс у довольно симпатичной девушки в двадцать-то два года! И без тебя желающие нашлись! Да еще какие! Такого ведь, как Бессмертный, еще поискать. Старательного, умелого и любящего. Пусть и немножко странной любовью, но определенно любящего.

Но вместе со временем уходило злорадство, уступая место тоске. И почему-то короткими осенними вечерами, глядя, как на оконном стекле возникают фантастические мокрые узоры, под монотонный стук дождевых капель о жесть подоконника тосковала не о законном муже, болтающемся где-то в океанском безграничье, а о том, кто предал давно и вероломно. И обида душила, как будто и не прошло столько времени, и больно было, как будто она жестоко не отомстила обидчику. И почему-то душу терзало одно болезненное желание: чтобы Чернышев вспомнил о ней, чтобы пришел, бросился перед нею на колени и молил, молил, молил о прощении. Или нет, пусть не на коленях, пусть вообще не приходит — ведь он гордый, он никогда не придет, даже если поймет, что был неправ, даже если пожалеет о той глупой телеграмме. Не придет, нет. Ну пускай хотя бы позовет, пусть хоть пальчиком поманит, или позвонит, скажет одно-единственное слово: я жду…

И сами собою в голове сложились четыре строки. Кристина никогда не писала стихов, даже в школе, когда все одноклассницы записывали потаенные свои мысли и мечты в толстые тетрадки в клеенчатых обложках. Вообще в поэзии не разбиралась, не любила ее. А тут вдруг под дождем навеяло, капли словно продиктовали своим хаотичным шепотом:

Душа устала ждать. Устало сердце плакать.

Лишь за окном без устали льет дождь.

И я уже не жду, что ты придешь в такую слякоть.

Я только жду, когда меня ты позовешь.

Плохенькие стишки, совсем никудышненькие. Хоть и не разбиралась в поэзии, но чувствовала — туфта, пустое и неблагозвучное. Вообще никакое. Но в эти незамысловатые четыре строки уложилась ее душа, ее мысли, ее тоска. Ее любовь, если хотите. Потому что как бы ни пыталась Кристина убедить себя саму, что ненавидит Чернышева и презирает его за подлость и предательство, а прекрасно понимала, что любовь еще жива, не может она ее умертвить, при всем желании не может. Силенок не хватает. И она вновь и вновь повторяла эти строки, как молитву, как будто Чернышев мог услышать их и в самом деле позвать ее. Постепенно эти строки Кристина стала как бы пропевать, монотонно, без особой мелодики. Чужую мелодию она умела пропеть идеально чисто, а вот придумать свое — это задачка для нее была неподъемная. Но все равно выплыла какая-то странная мелодия, что-то вроде романса, и Кристина уже не наговаривала, а пропевала свою молитву. Как заклинание. Монотонно и неустанно, как будто и в самом деле что-то могло измениться. Даже когда Сергей возвращался из очередного рейса, она пропевала эти строки. Иногда про себя, иной раз и вслух вырывалось, и тогда она уверяла мужа в том, что, мол, прицепился какой-то старый романс, никак отделаться от него не получается.

Постепенно маленький нехитрый стишок стал как бы главным в ее жизни, девизом, или руководством к действию. И получалось, что живя с законным мужем, она вроде как оскорбляет Чернышева. Предателя Чернышева. Умом понимала, что как-то это странно и нелогично, что предателей и надо наказывать, оскорблять до глубины души. А чувствовала себя, как будто это она денно и нощно предает Валерку. И вероятнее всего, это и стало настоящей причиной развода. Не то, что она уж настолько устала от бесконечных притязаний Бессмертного, хотя и не без этого. А то, что не могла изменять с ним Чернышеву. Абсурд, да и только. А может, что даже скорее всего, просто не любила мужа. Никогда не любила. Даже не пыталась полюбить. Лишь позволяла любить ему. Но этого оказалось так мало для душевного равновесия…

А вскоре после Наташкиного рассказа Кристина и сама встретила знакомое лицо в другом сериале. Опять эпизод, но не такой уж и маленький. Скорее, маленькая ролька. И как права оказалась Наташка! Хорош, мерзавец, ах как хорош! И начались первые публикации в прессе. Там, на Большой земле, про Чернышева вряд ли писали, его еще наверняка никто толком не заметил. А вот для Владивостока это была уже фигура. Как же, их земляк — и уже почти звезда российского экрана! Правда, до настоящей "звезды" было еще ну очень далеко, скорее всего, он бы вообще вряд ли дослужился до этого громкого звания, но в родном городе его иначе, как "восходящей звездой", и не именовали.

Потом был третий сериал, четвертый. Всё сплошь эпизоды, или проходные роли. Да и сами сериалы проходные. Но лицо Чернышева все чаще мелькало на экранах. В газетах писали, что он даже вполне успешно играет в театре у самого Марка Захарова, в знаменитом "Ленкоме"!

И однажды, в очередной раз воочию увидев любимое (или ненавистное?) лицо на экране телевизора, Кристина решилась. Не давали покоя мысли о прошлом. Телеграмма, всё та же телеграмма терзала душу и сознание. Почему, за что?! Ведь за шесть прошедших лет она так и не нашла объяснения этой телеграмме! Так может, она была неправа? Может, не нужно было рвать вот так, сразу? Может быть, нужно было ответить на его последнее письмо? Там, правда, ни словечка не было о злополучной телеграмме, то есть он и не думал извиняться за нее, но ведь он все-таки написал его, то письмо! А значит, хотел вернуть отношения в прежнее русло! Ведь если бы ему было абсолютно наплевать на Кристину, разве стал бы он ей писать уже после того, как, казалось бы, порвал с ней всякие отношения?

Теперь Кристина винила себя за неосмотрительность, за торопливость. Ну почему, почему не ответила? Ведь могла бы и не прощать, но хотя бы задала этот вопрос, вымотавший ей душу. И кто знает, задай она его, может, сейчас и не была бы одинокой двадцативосьмилетней женщиной? Пусть не старой девой, пусть разведенной, но всё-таки одинокой. Пусть бы и не вышла замуж за Чернышева, но кто знает? Быть может, если бы ее не душило незнание, если бы она разобралась в причинах, поняла, почему он поступил с нею так жестоко, всё бы у нее сложилось иначе? Может, и ужилась бы с Бессмертным? Или еще с кем-нибудь? По крайней мере, перестала бы считать себя брошенной, а потому ущербной. Глупо, ах, как глупо она поступила, разорвав и оставив без ответа то письмо! Сейчас уже, конечно, поздно, теперь уже ничего не исправить, но может быть, еще есть возможность разобраться во всём, а значит, и в самой себе? Быть может, поговорив с Валеркой, она поймет свою ошибку, поймет, почему он ее бросил. И тогда в будущем не станет допускать таких ошибок. И тогда ее жизнь наладится. Пусть не с Валеркой, пусть с кем-то другим, но она уже не будет ощущать себя несчастной жертвой. А впрочем, почему не с Валеркой? А почему бы и не с ним? Ведь человек — творец своего счастья. Не пришло ли время брать судьбу в собственные руки? Если Чернышев не зовет ее, почему бы не прийти самой, без приглашения?

Во Владивостоке были жуткие морозы, до двадцати двух градусов, да еще и с пронизывающим душу ветром, да с их-то влажностью! Москва же встретила безветрием и приятным снежком. А температура всего-то минус пять, почти Ташкент!

Сходя с эскалатора на станции метро Пушкинская, Кристина едва не упала, чуть зацепившись за гребень. И оказалась среди людской толпы на той самой знаменитой Тверской, о которой столько слышала раньше, но никогда не представляла себе, что представляет собою, пожалуй, самая знаменитая улица России. Спрашивать дорогу было не совсем удобно — так не хотелось выглядеть белой вороной, приезжей, провинциалкой. Да только Кристина и не догадывалась, что все равно по ее разинутому рту любому мало-мальски внимательному человеку становилось понятно, что в Москву она приехала впервые.

На спектакль Кристине попасть не удалось — билеты были раскуплены на две недели вперед. Неожиданное препятствие. Кристина ведь была уверена, что извечный дефицит театральных билетов уже давно канул в прошлое. Ан нет… А сидеть две недели в Москве без дела? На это не хватит ни терпения, ни денег. Гостиницы-то вон каких денег стоят. А ей ведь один перелет во что обошелся! Правда, Кристина билет взяла только в одну сторону. Туда и обратно было бы значительно дешевле, со скидкой. Но она почему-то свято верила, что обратно лететь ей не придется. Вот увидит ее Валерка, и все их многолетние проблемы останутся позади.

В первый же вечер, предварительно разузнав на вахте у старушки, занят ли в сегодняшнем спектакле Чернышев, ждала у служебного входа. Прошла через арку во дворик и заняла удобную позицию. Да, так гораздо лучше. Ведь, попади она в зрительный зал, Валерка не смог бы отыскать ее глазами, она же там затерялась среди сотен зрителей. А вот здесь, когда он будет выходить, просто не сможет ее не заметить.

Правда, к ее немыслимому огорчению, к окончанию спектакля народу набежало — немногим меньше, чем в зале! Однако Кристина-то тут стояла уже давно, и место свое, прямо около двери, отдавать кому-либо не была намерена. И скоро, наконец, актеры и невидимые бойцы театрального фронта стали покидать театр через служебный выход. Мимо нее прошел знаменитейший Александр Збруев, публика завизжала и у двери стало немножко посвободнее. Андрей Соколов, секс-символ перестройки, оттянул на себя еще часть фанатов. Кристина облегченно вздохнула. Да, вот теперь Валерка просто не сможет ее не заметить! Только что же он так долго? Если бы он только знал, как трудно ждать, особенно последние минуты!

Вышел Дмитрий Певцов, оттянув на себя едва ли не всю оставшуюся публику. У дверей стало совсем свободно. И вот он, долгожданный миг! Дверь отворилась, и в проеме показался Чернышев. Кристина почему-то замерла от неожиданности, хотя о какой неожиданности можно было говорить, если именно для этой встречи она и прилетела в Москву, на крыльях любви преодолела восемь тысяч километров? Только чуть-чуть отошла от стены, сделала неуверенный шаг навстречу. А Чернышев именно в этот момент оглянулся назад, остановился на мгновение, обернувшись всем корпусом, протянул кому-то руку, и вслед за ним невысокий порожек аккуратно переступила женская ножка в белом сапоге. Вслед за ножкой под свет одинокого фонаря, освящающего пятачок у служебного входа, выплыло воздушное создание, белое и пушистое. Лица дамы Кристина не разглядела, но была уверена, что оно очень красиво. Потому что вряд ли Чернышев выбрал бы себе некрасивую спутницу. Да и может ли быть некрасивой женщина в таком наряде? Белый пушистый полушубок, белая же шляпка, белые узкие брючки, заправленные в высоченные белые сапоги-ботфорты. И — флер жутко дорогих духов. Кристина не знала их названия, она вообще никогда раньше не слышала этого запаха, но был он такой приятный и такой стойкий, что и без ценника было понятно, что ей такие духи не по карману. И не только ей, но и всем ее знакомым. Дама ухватила Чернышева под ручку, и они вместе красиво удалились в сторону автостоянки. Кристина не пошла за ними. Зачем? Посмотреть, в какую машину они сядут? А ей что, было до чужой машины какое-то дело?

Размазывая слезы отчаяния по щекам, она быстренько вернулась в гостиницу, схватила еще не распакованную сумку и, наплевав на экономию, на такси поехала в Домодедово, даже не зная расписания самолетов и не имея билета. Ничего, как-нибудь доберется…

А вскорости после ее поездки в "Комсомольской правде" вышло большое интервью с актером "Ленкома" Валерием Чернышевым. И теперь уже не приморская пресса, а самая что ни на есть центральная, московская, назвала его "восходящей звездой". А на вопрос о личной жизни Чернышев ответил так: "Счастливо женат, но моя личная жизнь никогда не станет общественной". И во всех остальных многочисленных интервью, последовавших вслед за первым, отвечал точно так же. Мол, моя личная жизнь — табу. Я, мол, женат, у меня все супер-замечательно, но посвящать в подробности моей личной жизни любопытную публику я не намерен.

Женат. Он женат… Да и стоило ли удивляться? Разве такой мужчина может оставаться холостяком? Ведь ему уже тридцать, даже с маленьким хвостиком. И Кристина уже не девочка. А повела себя, как дитя. И на что только надеялась? Кучу денег потратила на поездку, как будто нельзя было потратить их более приятным способом. Или хотя бы полезным.

А в цехе, прочитав Валеркино интервью, вновь стали над нею подтрунивать. Мол, и без тебя он "счастливо женат". А ты, клуша, рожей не вышла. И Кристина надела обручальное кольцо, которое уже давным-давно валялось в старой маминой шкатулке, на левую руку. Вот так-то, пусть не забывают, что и она тоже побывала замужем. Пусть не так уж и долго, но все-таки! И она, между прочим, первая вышла замуж, и нечего теперь перекручивать факты. А про телеграмму Валька все наврала. Благо, Валентина, хоть и оставалась поныне соседкой, но в цехе уже не работала, воспитывая девчонок-близняшек.

Время шло, а ничего-то в Кристиной жизни не происходило. Да и что еще в ней могло произойти? Всё самое важное в ней уже случилось. Был Чернышев, был Бессмертный. А теперь она одна.

Правда, Сергей и по сей день появлялся в Кристинином настоящем. После каждого возвращения из рейса непременно заявлялся с подарками. Подарки Кристина охотно принимала, а с самим Бессмертным поступала сугубо так, как желала в тот момент ее левая нога. Могла сразу прогнать вон. Могла любезно позволить ему сводить себя, любимую, в ресторанчик. А иной раз и вовсе на несколько дней перебиралась к нему жить. Потому что напрасно она тогда зарекалась. Потому что когда секса слишком много — это, конечно, не есть очень уж хорошо. А вот когда его совсем нет… Оказывается, это много-много хуже. А зачем искать постороннего партнера, когда Бессмертный — вот он, только пальчиком помани. Если, конечно, не в рейсе. А вот пока он где-то там бродил по морям, по волнам, пока бороздил бескрайние океанские просторы, приходилось терпеть. Потому что посторонний мужчина — табу.

Не от особой моральности, нет. Просто всё та же владивостокская преступность, плюс болезни всякие нехорошие, плохо поддающиеся лечению, а то и вовсе неизлечимые. Да и стоило ли менять шило на мыло? В постороннем мужчине ведь можно и разочароваться, а вот Бессмертный — это, можно сказать, гарантированное удовольствие. Этот в лепешку расшибется, но заставит Кристину пищать и плакать от восторга.

Сергей за прошедшие годы ничуточки не изменился. По-прежнему вымаливал к себе внимание, и по-прежнему желал видеть Кристину только в роли величайшей стервы современности. А потому она не сильно-то и берегла его самолюбие, откровенным текстом заявляя:

— Чахлик, ты, конечно, потрясающая сексуальная машина, но ты не мужик. А потому тебе и надеяться не на что. Ты учти, я ведь развелась с тобой не шутя, и не на время. Если мне только подвернётся настоящий мужик, я даже не буду сомневаться — стоит ли мне идти за него замуж. Ты хорош только в постели. Ты тряпка, Невмирущий. Самая обыкновенная половая тряпка.

А Бессмертный от этих оскорблений только еще больше заводился.

— Стерва, какая же ты стерва! — с восхищением шептал он, играя ее соском. — Змея, Медина! Ненавижу!

И сам ужом сползал к ее ногам. Целовал каждый пальчик, ступни, поднимался все выше и выше, лаская каждый сантиметр изголодавшегося Кристининого тела. Та прижимала его голову к себе, затаивая дыхание от удовольствия:

— Ничтожество, ты абсолютное ничтожество!

И тело ее извивалось от удовольствия…

У счастливых людей годы пролетают стремительно, незаметно. Оглянуться не успеют — ах, пять лет прошло? Кристинино же время тянулось тягомотно долго. Каждый день одно и тоже: работа, дом. Дома никто, кроме мамы, не ждет, потому что папы уже нет. А мама уже почему-то на пенсию собирается. А чего, собственно, удивляться? Ведь и Кристина уже далеко не девочка, ведь самой уж тридцать второй годок пошел…

Дом, работа, работа, дом. Иногда, как праздник физического удовольствия, Бессмертный. Да тот почему-то всё реже последнее время стал вспоминать о бывшей супруге. Уже не сразу, как когда-то, с парохода бежал к ней, лишь ступив на твердую землю. И не так щедро одаривал подарками. Правда, и не совсем еще забыл, пару раз в год вымаливал ее внимание, ее любовь. Да только теперь-то Кристина кочевряжилась сугубо для виду, потому что одиночество уже до такой степени набило оскомину, что жизнь была не в радость. Впору было самой умолять его о встрече. И уже не хотелось унижать, не хотелось вытирать о него ноги. Впрочем, Кристина, собственно, никогда, кроме первой недели знакомства с Сергеем, не испытывала подобного желания. Просто давала ему то, чего он от нее ожидал. А потому несколько последних встреч была с ним предельно ласкова. Не называла Чахликом Невмирущим, тряпкой и ничтожеством. И даже сама с жадностью на него набрасывалась, изголодавшись по мужской ласке. В результате же, кажется, только спугнула его, оттолкнула от себя, заставив искать другую стерву, более стервозную, чем подобревшая вдруг Кристина.

И вдруг, громом среди ясного неба, гастроли московской антрепризы! Наташка с неуместной пародией на Доронину: "Театр. Вы любите театр? Любите ли вы его так, как люблю его я?.."

О, кто бы знал, как Кристине хотелось пойти на спектакль! Сесть в первом ряду и ждать, когда Валерка увидит ее. Интересно, он бы как-нибудь выразил свою реакцию? Может, запнулся бы на полуслове, может, обрадовался бы, стал бы играть еще лучше? Или хоть чуть-чуть, самую малость, так, что кроме нее никто не смог бы заметить, кивнул бы ей приветственно и в то же время с намеком: останься после спектакля, ты мне нужна! А может, справился бы с эмоциями и не подал виду? Потому что профессионал? Или… Или потому, что ему действительно на нее наплевать?

Наташка таки купила билеты и пошла на спектакль вместе с мужем, с Вовчиком. Кристина под страхом смерти запретила ей каким-нибудь образом дать знак Чернышеву, что она там, ведь Валерка прекрасно знал Наташку, и когда-то у них были очень теплые дружеские отношения. А в душе надеялась, что Наташка ослушается ее запрета и непременно встретится с Валеркой. И тогда он поймет свою ошибку, если до сих пор не понял.

Сама же Кристина в этот вечер, словно по заказу, была приглашена на прощальный ужин. Ирочка Николаенко, ее коллега и в некотором роде подруга, выходила замуж и уезжала в Комсомольск-на-Амуре. И если дни рождения они отмечали, в основном, в родном БТЗ (бюро труда и зарплаты), закрывшись в обеденный перерыв в кабинете теплой компанией, то грядущее замужество и переезд в другой город — куда более серьезный повод для пьянки, нежели день рождения, а потому Иркину отходную праздновали у нее дома, по всем правилам.

Вообще-то Кристина предпочитала посиделки на рабочем месте. Конечно, это вроде как нарушение если и не закона, то как минимум трудовой дисциплины. И тем не менее было так приятно отвлечься от будничной монотонности и скуки рабочего процесса! И вообще их инструментальный цех словно был создан для таких посиделок. Судите сами. Нормировщиков обычно рабочие не любят, за то что те постоянно урезают им нормы, суть зарплаты. Но в инструментальном цехе практически не было утвержденных норм, потому что крайне редко попадались одинаковые заказы. Изделия менялись с завидной регулярностью. Цех изготавливал штампы и прессформы для всего завода. А потому каждое изделие было в некотором смысле уникально, а потому оценивать работу нормировщицам приходилось скорее "на глазок", нежели по жестким нормативам. А потому так или иначе, но практически постоянно все мастера цеха ходили у нормировщиц в должниках. А чем мастер может расплатиться? Естественно, спиртом. Не техническим, а очень даже пригодным для внутреннего употребления. Оставалось только сбегать в столовку за рыбными котлетами, а еще лучше — домой за нехитрой закуской, например, принести картошечки и сала, которое всегда имелось у Надьки Майоровой. А картошку не надо было даже варить, ведь в цехе имелся термический участок, и за несколько минут ребята устраивали нормировщицам шикарную печеную картошечку!

Не надо думать, что на работе они только и делали, что пьянствовали. Сугубо иногда, по уважительной причине. В БТЗ их было шесть человек вместе с начальником, вот все шесть дней рождения и справляли на работе. Ну там, еще праздники календарные. И лишь изредка без повода, просто так. Когда мастерам выдавали спирт и они одновременно сносили долги нормировщицам. В общем, случалось, чего там. Но не слишком часто.

Может быть, поэтому Кристина и не хотела увольняться с завода? Вряд ли. Да нет, конечно же нет. Просто… По складу характера она была скорее консерватором, и очень тяжело переносила какие-то изменения в жизни. Вот как пришла в цех после техникума, как села в БТЗ за один стол, так и сидела за ним уже много лет. Был, правда, перерыв на несколько месяцев, это когда она уволилась из-за начавшихся сплетен. А другую работу так и не успела найти. Вышла замуж, некоторое время посидела дома, а потом от скуки, а вовсе не ради зарплаты, вернулась на работу. Коллектив знакомый, работа — тоже. И пусть работа довольно скучная, и пусть коллектив не особо дружный… Но вообще-то, положа руку на сердце, не так уж и часто допекали Кристину сплетнями. Зато редкие посиделки так сплачивали коллектив, что уходить в другое место почему-то не хотелось. Да и завод ведь совсем рядом с домом, так стоило ли менять шило на мыло?

В общем, в этот вечер Ира устраивала отходную. И это было просто замечательно, иначе Кристина просто извелась бы дома, ежеминутно представляя, как Наташка нарушает собственную клятву и мило беседует с Чернышевым. А так…

Вечер прошел замечательно. Нельзя сказать, что они сильно напились — нет, все было чинно-благородно, все люди ответственные, каждый прекрасно знает свою норму. А потому все были просто навеселе, всем было хорошо. Никто не буянил, не бил посуду. Посидели, поели, попили, попели песенки. А часов в одиннадцать засобирались домой — пора и честь знать.

Идти было недалеко. Да и сложилось так, что гости едва ли не полным составом отправились в сторону Олегушки — пятеро из приглашенных жили именно там. А потому идти было совсем нескучно и нестрашно, несмотря на плохую освещенность улицы. Автобуса ждать не стали — неблагодарное это дело, а идти-то всего полторы остановки. Правда, задача усложнялась тем, что идти пришлось под проливным дождем. Да дождем во Владивостоке разве кого-нибудь испугаешь? Каждый при зонте, в плаще. Можно сказать, родная погода.

Шли, шутили, смеялись. Когда поравнялись с остановкой "Олега Кошевого", как раз напротив заводской проходной, вдруг куда-то пропала Любаша Слободская. Не ушла, не покинула дружную компанию, а именно пропала. Буквально как сквозь землю провалилась. Шла, шла рядом, и вдруг — рраз, и нету. Исчезла. Покрутили головами — нету. Только Любкин зонтик одиноко плывет впереди. Именно плывет, не валяется. И только потом увидели Любкину голову.

Собственно, вряд ли это приключение можно списать на то, что компания была не особа трезва. Пожалуй, в подобную ситуацию мог вляпаться любой, даже заядлый трезвенник. Просто впритык к тротуару, на проезжей части дороги в очередной раз выкопали яму. Скорее даже не яму, а длинный, метров пятнадцати, ров. Да еще и глубиной не менее полутора метров. А если бы более? Да без компании? Ведь запросто утонуть можно было бы! Ведь остановка находится в самой низине, и вся вода с Окатовой хлынула сюда. Вода залила ров, сгладив его без следа, а ограждений во Владивостоке никто отродясь не ставил. А впятером на тротуаре компания не умещалась, да и благодаря ливню граница между дорогой и тротуаром была напрочь скрыта под водой, вот Любаше и не повезло — она шла крайняя, потому и ухнула в ров. Опомниться не успела, как оказалась в воде по самую шейку. Зонтик выронила, он и уплыл вперед.

В общем, хохоту было! Любаше-то, наверное, не очень и смешно: вода-то холодная, начало октября, как-никак. Не говоря уже о том, что грязная. А плащ, между прочим, светлый. Был. Однако же все были в изрядном подпитии, потому хохотали дружно, даже сама Любаша. А попробуй-ка вытащи хохочущую восьмидесятипятикилограммовую женщину из ямы, да еще когда опереться не на что, ведь как бы несчастная ни старалась, а упереться в землю не могла — глина буквально расползалась под ногами.

Любашу, слава Богу, вытащили. Но ведь нужно было ее видеть! Ведь бомжи выглядят куда чище и приличнее, чем Любаша после дружеских посиделок! А дома строгий муж и двое детей! Пришлось идти всей компанией к Слободским, чтобы отмазать коллегу от сурового покарания.

К дому Кристина добралась в начале первого ночи. Из пятерых она оказалась последней, жила в самом дальнем доме, потому шла одна. Зато настроение, вопреки обыкновению, просто замечательное. Забылись проблемы, осталось только веселье после неожиданного приключения. Правда, и Кристинин плащ несколько пострадал от него, но благо, что кожаный, достаточно будет тряпочкой протереть.

Напротив подъезда, на некоторой возвышенности, прямо под деревом, стояла машина. Да мало ли машин вокруг? Стоянок-то не хватает, гаражей — тем более. А машин в городе развелось — пруд пруди. Правда, эта машина отличалась от остальных включенными фарами. При Кристинином приближении к подъезду фары резанули глаза — водитель включил дальний свет, и Кристина чертыхнулась про себя, споткнувшись о бордюр и едва удержавшись на ногах. Зонтик отклонился в сторону, и тугие струи дождя тут же упали на лицо, поставив под удар и без того чуть пострадавший в процессе спасения боевой подруги макияж. Невидимый водитель еще и посигналил, наглец, наплевав на спокойный сон жильцов. И Кристина уже чуть было не высказалась в его сторону, вспомнив на мгновение свое стервозное прошлое. Да тут водитель окрикнул ее, не особенно понадеявшись на сигнал клаксона. И от этого голоса Кристина застыла, напрочь забыв о зонтике, о дожде, о том, что люди спят и шуметь нельзя, о том, что только что намеревалась сказать ненормальному водителю все, что о нем думает. И так и стояла до тех самых пор, пока Валера не подошел к ней, не вырвал из ее ослабевшей руки зонт и не восстановил его над ее головой. Потом послушно позволила отвести себя в машину. Сидела на переднем сиденье, всё еще не придя в себя. То ли от неожиданности впала в ступор, то ли еще не совсем протрезвела, хотя ведь и нельзя сказать, что была слишком пьяна. И только в машине увидела, что плащ грязный не чуть-чуть, как ей казалось, а очень даже существенно. И так стыдно вдруг стало. Ведь подумает, что она стала какой-то пьянчужкой, неряхой и вообще малоуважаемой личностью. И посчитала необходимым оправдаться:

— Любаша упала в ров, а мы никак не могли ее оттуда вытащить…

Чернышев не ответил. И Кристине больше нечего было сказать. Только дождь настойчиво барабанил по крыше, и в не совсем еще трезвой Кристининой голове под этот аккомпанемент вновь зазвучали привычные строки:

Душа устала ждать. Устало сердце плакать.

Лишь за окном без устали льет дождь.

И я уже не жду, что ты придешь в такую слякоть.

Я только жду, когда меня ты позовешь.

Он пришел. В такую слякоть. Вернее, приехал. Тьфу, какая-то ерунда в голову лезет. Почему пришел? Ведь он должен был позвать, поманить пальчиком. Он все испортил. Он не должен был приходить. Пальчиком, одним только пальчиком…

— Как живешь? — довольно сухо спросил Чернышев. А может, не сухо? Может, просто голос сломался от волнения?

Кристине же послышалось всего лишь дежурное участие, из вежливости. И про себя решила, что никогда не простит Наташку. Ведь это наверняка была ее идея. Ведь как пить дать именно она настояла, чтобы Чернышев повел себя благородно, а ему-то самому это и даром не надо, ему скучно, ему все это неинтересно, он мысленно сейчас в Москве, рядом со своею белой и пушистой женой. А весь этот спектакль, это ожидание под ее окнами — так, одна сплошная благотворительность, и ничего более. И Кристина разозлилась:

— Не видишь? Хорошо живу, лучше всех! Из гостей вот иду — жизнь вокруг бурлит и пенится!

— А почему одна?

— В смысле? — не поняла Кристина.

— Ну, почему без мужа? Я слышал, ты замуж вышла.

— А, — неопределенно ответила Кристина. Значит, Наташка не рассказала ему о разводе. Ну что ж, уже хорошо. Может быть, она ее и простит. Не сразу и не наверняка, но может быть когда-нибудь… — Так то вечеринка была кор… пор… ративная.

С трудом выговорила заковыристое слово и чуть усмехнулась. Ну точно, он подумает, что она стала алкоголичкой! Ну и пусть!

— Корпоративная. Только для сотрудников. Коллегу провожали в Комсомольск-на- Амуре.

— А, — кивнул Чернышев.

И вновь только монотонный стук дождя нарушал тишину в машине. И Кристине почему-то было так хорошо от этого шума. Она вообще обожала этот звук. И еще шум моря, разбивающихся о берег волн. Тут же в памяти всплыло, как они с Валеркой лежали в палатке в бухте Десантников и наслаждались звуком стучащихся в натянутый брезент крупных капель. Помнится, они тогда даже заглушали вечное бормотание моря. Ах, как им было тогда хорошо! Они вовсе не ласкали друг друга, не любили физически. В тот миг они просто лежали рядышком и слушали, слушали, слушали. Но в тот момент они были едины больше, чем в самый тесный миг единения. Это было одно сплошное, монолитное "мы", чего ни разу не получилось у Кристины с Сергеем за два с половиной года супружеской жизни.

Помнил ли Валера то время? Не пришла ли и в его светлую голову та же самая ассоциация? Или ему просто было скучно, он не знал, о чем говорить с этой посторонней женщиной в испачканном глиной плаще, с размазанной под глазами тушью?

— Дождь… — констатировал Чернышев.

Как будто Кристина сама этого не заметила! Философ, ёлки!

— Я уже забыл, какие здесь затяжные дожди…

Кристина фыркнула:

— Здесь! Можно подумать, в Москве они другие! Дожди везде одинаковые. Как зарядят на неделю… Мне всегда смешно, когда в кино показывают: вдруг ни с того ни с сего пошел дождь, и прохожие рассыпаются под навесы, стоят там, ждут чего-то. Глупость какая! Они там что, неделю стоять будут, пока дождь не кончится?

Валерка улыбнулся. Немножко, только самыми уголками губ, но от этого его голос показался куда мягче и приветливее, чем раньше.

— Глупая. Это только во Владике дождь неделю собирается, потом неделю льет, как из ведра. А там, — он неопределенно кивнул головой куда-то в сторону. — Там все по-другому. Там солнце светит, птички поют, потом резко темнеет и идет дождь. А через пятнадцать минут снова солнышко и радуга. Впрочем, там тоже бывают затяжные дожди. А такие, внезапные — это скорее летом. Но бывают. Так что это не просто глупое кино. Это — маленький кусочек жизни.

Кристина не ответила. Надо же, а она не знала. Она действительно была уверена, что зрителей просто дурят. Ну и что? Даже если и бывают такие дожди. Какая ей-то разница? Что это меняет? Ишь, как разговаривать научился! Свысока, поучая! Да еще и глупой обзывает. Ишь, умник какой нашелся!

Чернышев, кажется, на нее совсем не смотрел. Однако же кое-какую деталь его пытливый взгляд ухватил. То ли искоса, то ли еще там, на улице, под дождем, когда вырывал зонтик из Кристининых рук. Спросил как можно равнодушнее:

— А чего кольцо обручальное на левой руке? Развелась?

Кристина инстинктивно сунула руку в карман. Ну, глазастый какой выискался, наблюдательный! Развелась, не развелась — тебе-то какое дело? Как же, жди, сейчас она тут тебе душу начнет наизнанку выворачивать, про развод расскажет, а главное — про его причину. Фигушки! Эту причину Чернышеву знать не положено! И вообще!

— Нет, что ты, — поспешно ответила она. — Нет-нет, не развелась. Просто…

И тут в ее голову пришла спасительная идея:

— Муж у меня католик. Я хоть и не перешла в католичество, я вообще атеистка, но он настоял, чтобы я кольцо носила на левой руке, как у них положено.

Чернышев хмыкнул недоверчиво:

— Католик? Во Владивостоке? Это что-то новенькое…

— Много ты знаешь, — оскорбилась Кристина. — Ты еще скажи, что у нас и мусульман нет!

— Ну, — протянул Валера. — Мусульман как раз невооруженным глазом видно!

— Ага! — ухватилась Кристина. — А мечетей ты тут много видел? Так что нечего… Ты вот, между прочим, вообще без обручального кольца. Это же еще не говорит о том, что ты неженат, правда?

— Правда, — после короткой паузы согласился Чернышев. — Я его вообще не ношу. Пару раз чуть было не потерял, теперь не рискую. Нам ведь ни кольца обручальные, ни часы носить нельзя. Каждый раз перед камерой или выходом на сцену снимать приходится, дабы образ героя не нарушился ненароком. Потому и не ношу. От греха подальше.

— А, — удовлетворенно ответила Кристина.

Хотя по большому счету ей было глубоко наплевать, по какой причине он не носит кольцо. Не в кольце-то дело, не в нем. И в машине вновь повисла тишина. Вернее, опять во весь голос зазвучало соло дождя по крыше автомобиля.

— Ну а как оно вообще? — неопределенно спросил Чернышев.

То есть сразу чувствовалось, что ему точно так же наплевать на Кристинины дела, как и ей на то, по какой причине он не носит обручальное кольцо. Всем на всех наплевать. Тогда почему же так ноет душа? Почему так больно сердцу от его равнодушного голоса?!

— Ничего, спасибо, — так же равнодушно ответила она.

— Ничего — пустое место, — отрезал Чернышев.

И Кристина вспомнила — он же терпеть не может это слово! Он всегда так говорил, если при нем кто-то что-то оценивал словом "ничего". Ничего, по его мнению — пустота, ничто, несуществование. Просто пустое место. И сейчас его раздражение придало его равнодушному голосу хоть какую-то живость. Вот теперь он был хоть немножко похож на настоящего Валерку, а не на замороженную восходящую — или, скорее, уже восшедшую? — звезду Валерия Чернышева.

— Хорошо, — с готовностью поправилась Кристина. — Если так угодно, то у меня все хорошо. Даже замечательно. Живу, ни в чем недостатка не ведаю. Муж плавает, уже старпом. Года через два станет капитаном. Отлично зарабатывает, меня на руках носит. Я работаю все там же, старшим нормировщиком. Работаю только для того, чтобы не умереть со скуки. Достаточно?

— А дети? — никак не желал угомониться Чернышев.

Кристина разозлилась. Нет, ну надо же, гад какой! Все ему расскажи, все ему доложи!

— С детьми не спешим! Фигуру мою бережем. Ты ж знаешь мою маму. Вот муж мой и опасается, как бы и я не растолстела. Я и сама для него ребенок. И меня это вполне устраивает, между прочим. Наверное, я эгоистка. Но мне так лучше. Я хочу, чтобы вся его любовь и все его подарки доставались мне. Понятно?!

— Вполне, — почему-то сквозь зубы ответил Чернышев. — А он, твой любящий, что, тебя совсем не ждет? Или он в рейсе?

— Почему не ждет? — удивилась Кристина. — Еще как ждет! Он без меня заснуть не может!

— А почему же свет не горит? — парировал Валера.

Кристина на миг запнулась. И правда, свет-то в квартире не горит, мама наверняка уже спит, а у нее нет дурной привычки оставлять включенным свет.

— Это в нашей спальне не горит, — вывернулась она. — А в гостиной горит. Окна гостиной ведь выходят на другую сторону. Я только что сама видела…

И опять в машине повисло тягостное молчание. Как будто не друзья, не любовники бывшие встретились, а смертельные враги, вынужденные по уважительной причине соблюдать нейтралитет. И Кристине уже казалось, что она действительно ненавидит Чернышева. Вот ведь сколько лет пыталась его возненавидеть, сколько лет убеждала себя в этом, но даже не в самой глубине души, даже на ее поверхности чувствовала всю фальшь. Теперь же и уговаривать себя не было необходимости. Сидит тут, барин, в машине. Да не в Запорожце занюханном, не в Ниве отцовской, куда там — в Нисане-Патролл! Именно о такой машине мечтал Кристинин отец, да выше Жигуленка так и не перепрыгнул. Да и ту пришлось продать после его смерти, жить-то на что-то нужно было, не до жиру уж, не до машин. А тут нате вам, здравствуйте! Приехал на шикарной машине, в душу лезет, в подробности вникает. Как муж, да почему свет не горит, почему не ждет, не встречает, да есть ли дети. Тебе-то какое дело?! Ты ведь сам бросил на произвол судьбы, чего же теперь корчишь из себя такого заботливого? И впервые за прошедшие годы Кристина обрадовалась, что он ее бросил. Потому что вот такой, каким она увидела его сегодня, чужой и фальшивый, он ей и даром не был нужен. Потому что это не тот Валерка, которого она, кажется, всю свою жизнь любила. Потому что этот, который сейчас сидит перед нею, довольный собой — чужой, не имеющий к ее Валерке ни малейшего отношения! Этот — надутый фанфарон, самовлюбленный эгоист, не человек — "звезда" дутая, "полубожество" напыщенное! Самодовольный, самовлюбленный нарцисс, павлин! И ведь пришел не извиняться за телеграмму, и не просто так, по-человечески проведать старого друга (хотя бы друга!). Нет, он пришел самоутвердится за ее счет! Вот, мол, посмотри, каким я стал! Не чета тебе! И жизнь у меня нынче — с твоею ни в какое сравнение не пойдет! Потому что ты — так, букашка мелкая, незаметная, а я — небожитель, москвич, артист, знаменитость!

И Кристина уверенным тоном нарушила молчание:

— Ладно, Валера, рада была повидаться. Извини, меня муж ждет. Желаю творческих успехов, — и, не ожидая ответного прощания, вышла из машины, резко хлопнув дверцей.

Нарочито, специально, зная, как трепетно водители относятся к своим машинам. Пусть не по щеке хлестанула, а всего лишь дверцей — ничего, для некоторых этот удар ощутимее пощечины будет.

Прошла к подъезду, по возможности стараясь идти прямо и гордо, выпрямив спину. Это было нелегко, и вовсе не потому, что все еще была нетрезва. Куда там — от хмеля одни воспоминания остались, да плащ грязный. Просто земля под дождем размокла, скользила, расползалась под ногами. Машину-то Чернышев не на асфальте поставил, на земле, под деревом. Ему-то что, он на вездеходе! Ах, простите — на джипе, кажется, это так называется? А Кристине приходится теперь грязь месить по его милости! И уже не вспоминалось, что и без него шла грязная, как поросенок, изгваздалась вся в глине с Любашиным купанием в "проруби".

Тем не менее по ступенькам крыльца Кристина поднялась почти грациозно. Вот только у решетки задержалась на пару мгновений. Оно-то, конечно, нужно было бы идти и дальше с гордо поднятой головой, не видя препятствий и не отвлекаться по таким пустякам, как решетка перед дверью. Но так не хотелось тащить в дом килограммы грязи на ногах! И Кристина тщательно вытерла сапоги о специально для этой цели предназначенную решетку.

Однако в подъезде ее решимость как-то резко поутихла. Стоило только скрыться от Валеркиного взгляда, как тут же в голове забродили другие мысли. И чего она, собственно, подхватилась? Чего так взвилась на ровном месте? Ну подумаешь, поинтересовался человек ее личной жизнью. И ведь не посторонний же человек, тогда почему бы ему и не поинтересоваться? А может, у него в отношении Кристины еще не все перегорело? А может, у него у самого в семье какие нелады, вот он и выпытывал? А может?..

Да полноте, перебила она сама себя. Ничего не может! Просто Наташка ему наговорила невесть чего, вот он и решил в благородство поиграться! А на самом деле ему давным-давно на нее наплевать. Если бы хоть капелька былого чувства в нем осталась — разве смог бы он так равнодушно, почти сквозь зубы с нею разговаривать?

Однако от слез ноги подкашивались и так хотелось присесть на ступеньку. Нет, ступеньки грязные, лучше на подоконник. Посидеть, выкурить сигаретку, успокоиться немного. Даже поплакать. Или нет — оплакать. Да, оплакать себя, бабскую свою тяжкую долю, неустроенность, невостребованность. Что уж говорить о Чернышеве, если даже Бессмертный уже года полтора не вспоминает о ее существовании? Да что же это за жизнь, что за несправедливость такая?! За что, за что?!!

И Кристина уже едва не присела на подоконник между первым и вторым этажами, да вовремя спохватилась. Хорошо, что Чернышев так и не выключил фары, иначе она точно не подумала бы, что он может ее увидеть. Вовремя спохватилась, грациозно проплыла себе дальше. Только знал бы кто, как далась ей эта грациозность! Зная, что Валерка сейчас очень пристально за нею наблюдает. Ведь из машины очень хорошо видно освещенную лестницу, а потому даже в подъезде она не может позволить себе расслабиться. Только дома, закрывшись в своей комнате, сможет плакать открыто. Нет, и дома не сможет. Потому что Чернышев будет смотреть на ее окна. Будет ждать, что она включит свет. И пусть о не сможет заглянуть за закрытые шторы — он будет очень долго сидеть и наблюдать за ее окном. Из вредности. Из принципа. Из любопытства. Так или иначе, а его любопытный насмешливый взгляд еще долго будет сопровождать Кристину.

Ноги отказывались слушаться. Кристина руками хваталась за перила и таким образом пыталась перетаскивать себя со ступеньки на ступеньку. Тело не повиновалось. Надо было идти прямо и с гордо поднятой головой. А она уже ко второму этажу вся скукожилась, как старушка. Сил не было. Хотелось упасть и умереть. Или нет, лучше повернуться на сто восемьдесят градусов, и бежать сломя голову к Валерке. И пусть он поймет, что она солгала. И пусть догадается, что и сегодня любит так же, как девять лет назад. Пусть, пусть! Только бы хоть на мгновение оказаться в его объятиях! Как раньше. Прижаться к его груди и раствориться в нем. На миг, на мгновение. На целую жизнь. Чтобы потом долгими одинокими вечерами вспоминать, как прекрасен и бесконечен был этот миг. Валерка, Валерочка, миленький, почему всё так, почему так больно?!

Чтобы не упасть, Кристина вцепилась в перила. Но сделать еще хотя бы один шаг не могла. Не было сил. Нет, не было желания. Хотелось только вернуться к нему, и ни о чем другом думать не хотелось. Зачем она ушла? Зачем? Ведь он же пришел! Сам, она его даже не звала! А может, его позвала Наташка? Но всё равно он пришел. Он пришел в такую слякоть… Ну почему, почему она не может к нему вернуться?! Кому нужны эти принципы?! Кому нужна ее гордость? Бежать, бежать, вернуться к нему, рухнуть в объятия, утонуть в "мы", простить, всё-всё простить. Любить и быть любимой, пусть хоть один разочек, пусть только сейчас. Пусть не по человечески, пусть в машине, но ведь машина такая большая, просторная… Бежать… К нему…

И она уже почти развернулась. Почти побежала. Но нет, стоп. Это она свободна, это она одна. А он? А он женат. Счастливо женат, он не устает повторять это в каждом интервью. Нельзя. Так нельзя. Он предал ее. А теперь, если она простит, он предаст и супругу. Возможно, он уже не раз предавал ее. Артисты — они все предатели, все изменники. И пусть изменяет, пусть предает. Но не с ней. Нет, Кристина не станет помехой чужому счастью. Нет, домой, домой, всё правильно. Она должна идти домой…

Из-за обилия взаимоисключающих мыслей и желаний Кристина не услышала быстрых шагов. Только почувствовала на талии сквозь толщину кожаного плаща его руки. Не видела, но знала — он. Кто еще мог быть? Ведь не было в мире никого другого. Не только здесь и сейчас, вообще! Никого — один сплошной Валерка Чернышев! Так было с того первого письма, написанного карандашом. И пусть тогда они еще даже не целовались. Уже тогда вместо остального мира у Кристины был только один сплошной, бесконечный, как вселенная, Валерка Чернышев. И как будто не было всех этих лет, не было разлуки, не было предательства. Не было длинных пальцев Чахлика. Только он, только Валерка. Каждую минуту, каждое мгновение. Неважно — рядом или на другой стороне земного шара. Только он, только Валерка Чернышев…

И, почувствовав на талии его сильные руки, Кристина не сдержалась, застонала, подалась назад, как будто бы рухнув в его объятия. И Чернышев, словно поняв, что сейчас ничего не нужно говорить, схватил ее на руки и отнес в машину. Не на переднее сиденье, как до этого. В салон. На большое сиденье, больше напоминающее диван. Не усадил. Уложил. Бережно, ласково, трепетно, как когда-то давно, когда нес ее, едва не утонувшую, в скромную комнатку базы отдыха "Волна". И ни к селу, ни к городу Кристина вдруг сказала, как тогда:

— Я хотела тебя встретить…

И Валерка понял, о чем она. Понял, потому что и сам ответил, как тогда:

— Дурочка, какая же ты у меня дурочка…

Вымазанный в глине многострадальный плащ оказался на полу. Ах, как жаль, что она сегодня была в джинсах! Ведь насколько легче и, наверное, приятнее было бы Валере, если бы она была в юбке. Но и с джинсами он справился очень быстро. Правда, снять их до конца не удалось — слишком уж долго было бы по всем правилам снимать сначала сапоги, потом джинсы, и только уж после этого… Времени не было на все эти правила и формальности. А может, время и было — кто их, в сущности, торопил? Кроме них самих? Они сами не могли больше ждать. И плевать было на все условности. Пусть некрасиво, пусть не особо романтично. О какой вообще романтике можно говорить, когда горячее Валеркино тело огромной битой впилось в практически еще неподготовленное лоно? К черту романтику! К черту правила и формальности! Валерка, милый, родной, любимый! До чего же ты хорош! Кристина ведь уже даже почти забыла. Помнила только вот это всепоглощающее "мы", в которое не замедлила окунуться еще там, в подъезде. И если бы могла сейчас думать или мечтать, хоть самую капельку отъединиться от Чернышева, то мечтала бы непременно об одном — чтобы никогда не разъединяться даже на миг, даже частично! Только полное единение, только в унисон — взад, вперед, взад, вперед. Душами, телами, помыслами… Вместе. Вдогонку или навстречу. Глубже, дальше. Горячее. Хорошо, Валерка, как же хорошо! Любимый, единственный, только не останавливайся…

Но он, к немыслимому разочарованию Кристины, остановился. Та аж вздохнула. Или застонала? Зачем, почему? Что она опять сделала не так? Почему так быстро? Уже всё? Он одумался? Он вспомнил о жене?!

Но нет, Валера вспомнил о том, какая у Кристины восхитительна грудь, и понял, что напрасно так поспешил. Оставаясь в ней, сменив глубокое проникновение на едва заметные движения, приподнял легкий Кристинин свитерок, отодвинул наверх, к самой шее, бюстгальтер. С жадностью припал к груди. И только потом вспомнил о ее губах. Всё наоборот, словно при обратной перемотке фильма. Валерка целовал жадно, так жадно, как никогда раньше. Он стал совсем другой. Или Кристина просто его основательно подзабыла? Не хотела, или просто не могла оценивать его действия и свои ощущения. Просто всё дальше проваливалась в излюбленное свое состояние, в бесконечность, необъятность "мы". Тем более что Валера, не прекращая глубокого страстного поцелуя, кажется вспомнил, что нужно делать еще что-то. И вновь все глубже и глубже. Только ахать у Кристины уже не получалось. С закрытыми поцелуем ртом получалось только сладострастно постанывать от его настойчивых глубоких погружений. Вот только очень мешали джинсы…

… Валера сам же их, те джинсы, и натянул обратно на Кристину. О чем говорил этот жест? О заботливости? Или о том, что он жалеет о поспешности своих действий? Как бы то ни было, а Кристина не стала дожидаться, пока он таким же образом вернет на место бюстгальтер и свитер. Нет, она сама…

И снова дождь монотонно барабанил по крыше. Но молчание было уже не напряженным, а неловким. Оба чувствовали, что поспешили, что необдуманно бросились в бездну чувств. Даже если это и было замечательно, но правильным это назвать ни у кого язык бы ни повернулся.

Кристина поправила джинсы на бедрах, подняла с пола плащ. Сказала пристыжено:

— Боже, какой ужас! Как свинья! У нас Любаша провалилась в ров, мы никак ее не могли оттуда выловить…

— Ты его очень любишь? — прервал ее сентенции Чернышев.

— Кого? — от неожиданности переспросила она.

— Мужа, — криво усмехнулся Чернышев. — Ты бы могла от него уйти?

Уйти? Сердечко заколотилось. Уйти?! Это намек? Или конкретное предложение? Или просто так, опять решил самоутвердиться? Потешить самолюбие?

Кристина не знала, что ответить. То ли сказать, что уже давно ушла, то ли спросить, зачем, с какой целью она должна уходить от мужа? Хотелось прижаться к нему и сказать, что ей никто не нужен, кроме него, что никакой муж не сможет его заменить, как бы ни пытался. Ведь какой бы высокой сексуальной техникой ни обладал Бессмертный, а ему в буквальном смысле ни единого разочка не удалось отправить Кристину в замечательное "мы". Ах, как хотелось наговорить ему кучу комплиментов! Но язык почему-то не поворачивался, Кристина только лихорадочно пыталась сообразить, что же всё-таки ответить…

— Знаешь, — продолжил Чернышев. — Мне было так обидно, когда ты… Собственно, мне и сейчас обидно. Но я никогда не буду тебя за это упрекать. Видимо, у тебя были веские на то основания. Я сам во всем виноват. Я должен был забрать тебя с собой. Должен был настоять на том, чтобы ты поехала со мной. Даже если бы ты там никуда не поступила, мы все равно должны были быть вместе. И то, что мне просто некуда было тебя забрать — не в общагу же, верно? — это не оправдание. В конце концов, я же мужик, я обязан был позаботиться о крыше над головой. Я должен был забрать тебя. Поэтому всю вину я беру на себя. И как бы мне ни было обидно — но я сам во всем виноват и получил по заслугам. И поэтому я тебя клянусь — ты никогда не услышишь от меня ни единого упрека…

Кристина слушала и ничего не понимала. То, что он должен был забрать ее в Москву, грело слух и сердце, но все равно оставалось непонятным. А самое странное — вот это обещание. Что он никогда не будет ее упрекать.

— За что? — искренне изумилась она. — За что ты можешь меня упрекать?!

Чернышев усмехнулся:

— Ты права! Хорошенькая клятва! Клянусь, тем самым напоминая и вроде как упрекая. Всё, всё, проехали. Больше никогда ни слова на эту тему.

— Нет, — воспротивилась Кристина. — Я хочу, чтобы ты ответил. О какой обиде речь? И о каких упреках? Что такого я сделала, что ты мог бы меня упрекать?

Чернышев отвернулся к окну. Кристина не узнавала его. Он всю жизнь был чрезмерно гордым и самоуверенным, а теперь в его голосе чувствовалась и боль и одновременно унижение. Странно, это ведь так на него непохоже. Непохоже уже то, что он, хоть и виноват кругом, но пришел к ней. Сам. Или нет, конечно, с Наташкиной подачи. А теперь как будто пытается простить ее за что-то. Видно, что ему очень больно, и он упрямо не желает говорить, чтобы вновь не поссориться. Но о каких упреках речь?! Ведь это Кристине в самую пору упрекать его!

— За что ты меня упрекаешь? — еще раз спросила Кристина. — Объясни пожалуйста.

— Не надо, — упрямо твердил Чернышев. — Я не хочу опять потерять тебя.

Уже одно это утверждение значило для Кристины неизмеримо много. Да что там много?! Это было самое главное! И все-таки?..

— Нет надо, — настаивала она. — У меня такое впечатление, что ты обижен на меня. Объясни, пожалуйста.

Чернышев вспыхнул:

— А ты полагаешь, я должен был обрадоваться твоему замужеству? Порадоваться за тебя, любимую?

Тут уже вспылила Кристина:

— Ах, вот оно что! Значит, я не должна была выходить замуж? И это после твоих-то слов, что это последний шанс! Ты вообще чем думал, когда ту телеграмму писал? Ты не подумал, что я после таких слов в петлю полезу? Или тебе было на это наплевать?

— Телеграмма? — удивился Чернышев. — Какая телеграмма? Какие слова? Какая петля?

— Веревочная, — оборвала его Кристина. — Всё, хватит, проехали. А то опять поссоримся.

И замолчала. Впрочем, что значит "а то поссоримся"? Уже поссорились. И зачем ему понадобилось выяснять отношения?!

— Знаешь, Валера, мы уже поссорились. И не сейчас, тогда. Когда ты прислал ту жуткую телеграмму. Я ничего не хочу выяснять. Объясни мне только одно. Почему ты написал про последний шанс? Мне ведь было двадцать два года. Почему последний шанс? Я больше ничего от тебя не хочу, только скажи мне, почему "последний шанс"? Ну хорошо, "достала любовью" — понимаю. Обидно, да, но хотя бы понятно. Просто я оказалась слишком надоедлива. Слишком часто писала письма, а в них слишком много о любви. Но почему "последний шанс"?! Ты, кстати, знаешь, что твою телеграмму вручили не мне, а соседке, потому что меня не было дома? И она ее, естественно, прочитала. Ты хотя бы отдаленно представляешь, сколько насмешек мне пришлось выдержать? Она ведь разнесла эту новость по всей округе! И ты еще смеешь укорять меня за замужество?!! Знаешь, Валера, иди ты вместе со своим последним шансом! И зря ты Наташку послушался. Не надо было тебе приходить. Я ведь ее просила: не лезь на глаза, не смей с ним разговаривать. И плевать мне на твою телеграмму. Прощай, Чернышев! Желаю творческих успехов!

Кристина, не надевая плаща, попыталась выскочить из машины, да Валера успел схватить ее за руку. Довольно резко вернул на место:

— Повторяешься. Ты это уже говорила. И причем тут Наташка? Если ты полагаешь, что это она меня сюда притащила — то сильно ошибаешься, я ее даже не видел. Давай-ка, коротко и внятно. Что за телеграмма?

Кристина дерзко посмотрела на него:

— А сам забыл? Пожалуйста! "Достала любовью. Когда успела полюбить или это последний шанс".

Чернышев не ответил, только на его лице проступило искренне недоумение. Впрочем, ему не удалось обмануть Кристину:

— Ну-ну, я знаю, что ты хороший артист, так что не надо тут изображать непонимание. Вот после этой-то телеграммы я и вышла замуж за первого встречного. Так что упреки твои не по адресу, хоть ты миллион раз поклянись, что не станешь меня упрекать. Что еще?

Чернышев вздохнул:

— И когда пришла эта телеграмма?

— Ой, — разозлилась Кристина. — Только не надо делать вид, что ты впервые о ней слышишь! Еще дату потребуй назвать! Сам знаешь! Осенью. После того, как ты уехал. Ты был на третьем курсе. Вспомнил? Или, может, ты не мне одной такие телеграммы рассылал? Оттуда и забывчивость?

— Нет, — Валера уверенно покачал головой. — Моя забывчивость из другой оперы. Я ее просто не писал и не отправлял. Ни на третьем курсе, ни на каком другом. Я вообще никогда такого не писал. Именно поэтому и не помню. Видимо, кто-то довольно зло подшутил.

— Ага, — ехидно воскликнула Кристина. — А чтобы я не перепутала, подписался полным именем: Валерий Чернышев.

— Валерий Чернышев? — удивился тот. — Именно так, официально? И тебя это не насторожило?

— А что меня должно было насторожить? Телеграмма — официальное оповещение о финале наших отношений. Вот и подпись официальная. Чего удивляться-то?

Чернышев тихо спросил:

— А как я вообще обычно подписывался?

— Как-как, — по-прежнему возмущенно ответила Кристина. — "Валерик"!

— Вот именно. Я бы и сейчас так же подписался. "Валерий Чернышев" — только для самых официальных документов.

Кристина иронично уставилась на него:

— Намекаешь, что это не ты писал ту телеграмму?

— Умница, — похвалил ее Чернышев. — Догадалась почти с лёту.

— И кто же, если не ты? — недоверчиво спросила Кристина.

— Не знаю. Самому интересно. Осень третьего курса, говоришь? Осень… Это когда ты перестала мне писать, да? Я не получил ответа на два письма, обиделся. Сначала беспокоился, может что случилось. А потом мама написала, что ты вышла замуж…

Кристина молчала. Молчал и Валерий. Потом высказал предположение:

— Знаешь, была одна сокурсница… Маша Толегова. Ты, может, ее видела в "Зимней сказке"? Она понемногу снимается, не сказать, что очень востребована, но так, случается… Она имела на меня некоторые виды. И как раз на третьем курсе. И жила в общаге. Часто отиралась в нашей комнате, я не знал, как от нее отделаться. Может, это ее проделка? Я вообще-то имел дурную привычку твои письма оставлять на видном месте. И даже специально их кругом бросал. Надеялся — она увидит и все поймет. А она, видишь, свои выводы сделала. Решила устранить соперницу, выходит…

У Кристины не было желания верить его оправданиям. Уж так она настрадалась от этой телеграммы, столько натерпелась-наслушалась в свой адрес! Но как-то уж больно натурально у Чернышева этот рассказик вышел. Он-то, конечно, актер, но бывает ведь он когда-нибудь простым человеком? Неужели и правда происки озабоченной соперницы? Так жестоко? Или всё-таки выдумка? Нужно было ответить на его второе письмо, нужно было спросить прямо про телеграмму. Быть может, всё еще тогда выяснилось бы, и не было бы этих ужасных девяти лет?

— И ты вышла замуж только из-за телеграммы? — недоверчиво спросил Чернышев.

— А ты как думаешь? Думаешь, легко было ходить под градом насмешек?! Ведь чуть не каждый встречный считал своим долгом ткнуть меня носом в дерьмо: так что, мол, когда успела полюбить? или это последний шанс?

— Значит, ты его не любила?

Кристина не стала отвечать на этот вопрос. Это уже слишком личное, это уже неприлично. Почему она должна открывать перед ним душу?!

— А ты? Ты очень любишь жену? Как же — у тебя ведь такой счастливый брак, ты же не устаешь об этом в каждом интервью повторять! Уж не та ли это, белая и пушистая, которую я видела рядом с тобой в Москве?

— В Москве? — поразился Чернышев. — Ты ездила в Москву?! И даже не подошла?

— Ну почему же? — возразила Кристина. — Я-то как раз подошла. Я стояла прямо перед тобой. А ты в этот момент барышню под руку вел. Всю такую белую и пушистую. В белом полушубке, в белой шляпке, в белых сапогах. Даже брюки — и те были белый! Ты так трогательно о ней заботился!

Чернышев присвистнул:

— Ну, дела! Знаешь, мне кажется, кто-то там, наверху, очень усердно проверял наши чувства. Белая, говоришь? Пушистая? И ты что, ее не узнала? Это же была Оля Дроздова! Она просто с Димкой поругалась, он психанул и умотал без нее. А на улице скользко… Мы с ними дружим… Певцов, Дроздова, Чернышев. Нас еще Дальневосточной мафией называют. Это же была просто Ольга…

Дроздова? Жена Певцова? Ну да, в некотором роде землячка, она сама из Находки. Певцов, кажется, из Хабаровска, впрочем, в этом Кристина не была уверена. Ну ладно, "белая и пушистая" — Дроздова. Тогда кто же счастливая жена?

— А жена? — спросила Кристина. — Та, на которой ты счастливо женат?

Валера улыбнулся:

— Это моя маленькая хитрость. Уловка от всяких разных Толеговых и иже с ними. Защита от поклонниц. Чтоб не приставали, письмами не закидывали. Я не женат, Кристинка. Даже ни разу не собирался. После тебя…

— Не женат?! — удивилась Кристина. — Не женат?! Как же так… Значит…

— Значит, я свободен. Я в любой момент готов стать твоим мужем. Осталось только дождаться, когда ты этого захочешь…

Кристина отвернулась к окну и заплакала. Господи, за что же такие испытания? За что такая чудовищная несправедливость?! Это что же, выходит, они даром потратили девять лет? Зря страдали и обижались друг на друга? И она зря вышла замуж за Бессмертного? Только обидела Валерика, и всё?! А необходимости-то и не было?!

— Я уже хочу, — тихонько, сама не зная от чего смущаясь, ответила Кристина. — Я уже хочу…

Чернышев пододвинулся к ней, взял ее руки в свои, поцеловал нежно собранные в кучку пальчики:

— Тогда тебе придется развестись. Как быстро ты сможешь это сделать? Ты сможешь ему прямо сегодня обо всем сказать? Или хочешь — я сам скажу? Пойдем прямо сейчас, а? Я не хочу больше терять ни минуты! Мы и так… Так глупо… Пойдем, пошли, прямо сейчас!

И он потянул ее из машины. Уже открыл дверь, вышел под дождь, забыв о зонте.

— Стой, стой, дурачок, — остановила его Кристина. — Никуда не надо идти…

— Так он что, все-таки в рейсе, да? И ты не сможешь быстро развестись?

— Уже, Валерка, милый, уже! Я не смогла с ним жить. Я ведь его не любила, я же только назло… Я все ждала, когда ты меня позовешь, а тебя все не было и не было…

Валера влез в машину, захлопнул дверцу. Посмотрел на Кристину долго-долго. Сначала серьезно, потом в его взгляде появилась лукавинка. Он обольстительно улыбнулся, пробормотал:

— Нет, теперь все будет по правилам, — и стянул с Кристины вымазанные в глине сапоги…