Когда мы встретимся вновь

Глава 2. Илья

«Наверно, я любил тебя всегда, – глядя на летящий за окном снег, думал Илья. – Нет, без «наверно». Я любил тебя всегда», – опустил он глаза в экран ноутбука и мысленно вычеркнул неверное слово.

Мысленно, потому что слушал врача и не мог сейчас писать. Но рука так и тянулась к клавишам.

С того дня как ему поставили диагноз «острый миелобластный лейкоз» он писал ей каждый день. Столько лет не искал. Не ждал. Старался не думать о ней. Смириться, отпустить, забыть, хоть и знал, что не сможет.

Но в тот день начал ей писать, и плотину в душе, что он так тщательно воздвигал, словно прорвало. С того дня он уже не мог без этих писем.

Он делился с ней тем, что было на душе. Тем, что когда-то не успел сказать. Тем, о чём думал сейчас. И тем, что боялся не успеть сказать.

Это были даже не письма. Разговор. С ней. Ведь мысленно она всегда ему отвечала. Та, что он любил всегда и без «наверно».

Всегда. С того дня на школьной линейке, когда он протянул ей влажную от волнения руку, а она смело вложила в неё свою и не поморщилась: «Я – Эрика». «Первый «А», шурша целлофаном букетов, гуськом потянулся в школу за первой учительницей. А он смотрел на неё и думал: эта девочка настоящая? Или снится ему?

– Кстати, помнишь, как её звали? Нашу первую учительницу?

– Фаина Кантимировна? – в его воображении улыбнулась та, что всегда ему отвечает, и передразнила стучащую линейкой по ладони Фаину: – «Максимова, на первую парту! Немедленно! Если не умеешь себя вести, будешь сидеть здесь. Рядом с Кантимировым». Рядом с её дебилковатым сынком, который вечно ковырялся в носу.

Фаина Константиновна Кантимирова. Конечно, она помнит.

– Кстати, Вадик Кантимиров вырос неплохим парнем. Стал геологом-нефтяником. Не зря над ним смеялись за его дурную привычку: что ты там хочешь найти? Полезные ископаемые? Вот он и ищет теперь нефть и газ.

– Илья Михайлович, – отвлекла его доктор, закончив пространный рассказ о том аду, что ему пришлось пережить, а она сухо назвала «индукцией». – Ваш отец разговаривал со мной о вашем дальнейшем вашем лечении. И ваша невеста. Они сейчас за дверью. Пригласить?

Илья встрепенулся: «Отец? Здесь?» Илья никому ничего не хотел говорить о своём диагнозе категорически. И болезненно сморщился: «Настя, какого лешего? Да, я согласился, что отец имеет право знать, но хотел, должен был позвонить ему сам. А ты же ещё и представилась наверняка как моя невеста?»

Невеста.

Ещё три месяца назад она была просто его личной ассистенткой: отвечала на звонки, предупреждала о встречах, составляла расписание на день и тезисы к переговорам, забирала одежду из химчистки, покупала корм Мистеру Жопкинсу Нагломордовичу.

Илья глянул на фотографию кота на заставке экрана в стиле «за секунду по падения». Там в пору его юности и стройности, полосатый опрометчиво растянулся на коленях у Эрики, которая его терпеть не могла, и захлопнул ноутбук.

Три месяца назад диагноз свалился на Илью как гром среди ясного неба, когда невесты у него ещё и в помине не было.

– Ладно, ладно, не на пустом месте она появилась. Да, до этого мы разок переспали. – Скептически приподнятая бровь Эрики. Он мысленно обречённо выдохнул, глянув на неё. – Уговорила: пару раз. Но жениться на ней я точно не собирался.

И не врал. Какая женитьба? Его «ОМГ-групп» только вступила в «Союз производителей нефтегазового оборудования», Илья прилетел с ежегодного форума в Тюмени, где, кстати, как раз встретил Кантимирова, «ОМГ-пром», то есть производство компании, получило долгожданную лицензию Американского института нефти на штангонасосное оборудование. Он купил дом – сделал себе подарок на двадцативосьмилетние, – который просто нереально ему нравился и бесил кота.

И никакая миссис Гончарова не могла бы и мысленно переступить порог этого царства идеального порядка, света и космической пустоты три месяца назад.

Но болезнь вмешалась бесцеремонно.

Он грешным делом подумал, что это открывающиеся перспективы так вскружили ему голову, когда голова у него начала кружиться в прямом смысле от слабости, стали постоянно появляться синяки, одышка, кровоточить дёсны, и температура поднялась и держалась за отметкой «тридцать восемь» как при хорошей простуде неделю.

Илья оказался в гематологии, когда уже и ноги переставлял с трудом. Там, то есть здесь, в Центре Гематологии и поставили диагноз. И, можно сказать, ему повезло. Из всех форм лейкоза у него оказался ОПЛ, так называемый М3: острый промиелоцитарный. Тот, что раньше давал самый высокий процент смертности, а теперь, когда при терапии лейкоза этой формы используется специфическое лекарство, стал давать самый хороший процент выздоровления – семьдесят процентов.

Илья очень надеялся попасть в эти «семьдесят». И сегодня, наконец, собирался вылезти из нежных батистовых больничных распашонок, которые ему до чёртиков надоели и уехать домой.

– Я же правильно понял, Елена Владимировна, анализы у меня обнадёживающие? – почесал он лысый череп. Наголо он побрился сам, сразу, не дожидаясь, когда после курса химиотерапии выпадут волосы. И до того, как врач пригласит отца и Настю, хотелось бы понимать перспективы.

– Ну, скажем, анализы я видела и получше, – заглянула в бумаги доктор, женщина строгая, немолодая и неулыбчивая, но Илье было глубоко всё равно как выглядит его врач, идёт ли ей этот покрой белого халата, давно ли она делала маникюр, лишь бы она была компетентна настолько, чтобы её больше никогда не видеть.

– Но курс химии ведь дал неплохие результаты? – всматривался он в непроницаемое лицо с глубокими морщинами, надеясь услышать оптимистичные прогнозы.

– Будем надеяться на лучшее, Илья Михайлович. Но на случай рецидива я предложила вашему отцу сдать кровь на типирование. То есть соответствие тканевой совместимости между донором и реципиентом при пересадке костного мозга.

– Это страшное слово «рецидив», – вздохнул Илья. Пожалуй, самое страшное для каждого больного лейкозом. При рецидиве ОМЛ единственным действенным способом лечения остаётся пересадка костного мозга.

– Я же правильно поняла, что других родственников у вас нет?

– Нет, – уверенно покачал головой Илья.

У него нет других родственников. Ни братьев, ни сестёр. И матери тоже нет.

То есть она, конечно, есть. У неё даже всё хорошо. Молодой муж. Своя гомеопатическая клиника в Торонто – небольшая, а возможно, уже большая сеть магазинов-аптек. Илья больше шести лет он с ней не общался. С того дня как очнулся в чужом доме, чужой стране и узнал, что она сделала. Соврала и ему, и Эрике. Наговорила такого, что Эрика всё продала, забрала сестру и уехала в неизвестном направлении. Конечно, вышла замуж. По крайней мере Илья точно знал, что родила, а где и с кем теперь живёт и знать не хотел. Слишком больно.

Он ни в чём её не винил. Она слишком долго его ждала. Ждала окончания школы. Ждала, когда он закончит университет и вернётся. Ждала его в том ресторане, где он должен был сделать ей предложение. Но в тот день всё пошло наперекосяк.

Он вернулся слишком поздно. И она была права, что вычеркнула его из своей жизни…

Вот только всё равно навсегда осталась с ним. В тенях на стене, в снеге за окном, в биении его сердца, и в этих бесконечных письмах и диалогах, что он теперь с ней вёл.

С того дня как он потерял Эрику, можно сказать, что матери у него тоже не было.

– Пап, – скупо по-мужски обнял Илья отца. – Спасибо, что приехал.

Отец только покачал головой в ответ. Не обиженно, но всё же укоризненно.

– Ты умираешь. Ты женишься, – развёл он руками. – Когда я стал всё узнавать последним?

– Я пойду заберу твои вещи, – тут же выскользнула вслед за врачом из палаты Настя, оставив их вдвоём.

– Честное слово, я не собирался, – улыбнулся Илья. – Это я про умирать. И не собираюсь. Пап, лейкоз лечится, не надо этого скорбного лица.

– Где ты видишь скорбь? – усмехнулся тот. – Но об этом мы потом поговорим. Я уже связался с клиникой в Бостоне, и всё обсудил с твоим врачом. В общем, здесь я, конечно, тебя не оставлю и это не обсуждается.

– Подожди, подожди. Что значит, не обсуждается? – встал Илья. – Честно говоря, чувствовал он себя прекрасно. И, конечно, собирался строго следовать курсу лечения, что ему прописали, но собирался он, прежде всего, и работать, и продолжать жить той жизнью, что привык. – Какой Бостон? Какая клиника? Пап, у меня всё хорошо. И работы столько, что не на одну жизнь хватит. Здесь. Не в твоей Америке.

– Я же сказал: об этом потом. Сейчас у меня вопрос, который тебе понравится ещё меньше. Сядь, Илюш, – кивнул отец на койку.

– Спасибо, насиделся за три месяца, – обернулся Илья и ушёл к окну.

Снег. Он валил за окном так густо, и такими большими хлопьями, что Илья на секунду забылся.

– Как тогда…– заворожённо прошептал он.

Классе в третьем. Они лежали, держась за руки, в таком же мягком снегу, ловили ртом снежинки, смеялись. И вдруг она сказала:

– Ты знаешь, что такое снег? Это лекарство.

– Снег – это просто замёрзшая вода, – важно возразил он.

– Нет. Это такие волшебные таблетки, хлопьями, чтобы мы не помнили плохое. Чем больше съешь, тем больше плохого забудется.

– Всё ты врёшь! – толкнул он её ногой.

– А ты попробуй, – хитренько улыбнулась она.

И он же засунул в гость целую пригоршню. Сморщился. Прожевал. Посмотрел на неё с вызовом:

– И что?

– Помнишь Кантимировна поставила тебе двойку по математике, и ты расплакался от обиды?

– Что?! Не было у меня никогда двоек. И что я девчонка, плакать?

– Вот видишь! Уже и не помнишь, – кинула она в Илью охапку снежинок. И пока он отплёвывался, смеясь, убежала.

С каким бы удовольствием он сейчас наелся такого волшебного снега.

– Ты знаешь, что такое снег? – спросил он у Насти, глядя в окно, после первого ужасного укола, от которого его тошнило и всё болело. А первый снег вот так же валил и валил, словно желая сказать: «Держи, парень! Это тебе. Просто надо пережить плохое, вытерпеть. И забыть».

– Замёрзшая вода? – равнодушно пожала плечами Настя.

Илья украдкой вздохнул. Только Эрика умела делать снег волшебным.

– Ты меня слышишь? – голос отца вернул Илью к реальности.

– Да, пап. Но если ты хочешь поговорить о матери, этого не будет.

– Нет. Я хочу поговорить о тебе. И о Насте, – кашлянул отец.

– Если бы не Настя, – медленно развернулся Илья, – наверно, меня и не было бы уже в живых. Но она была рядом. Все эти три месяца. Меняла окровавленные простыни. Подставляла тазики, когда меня рвало как Найду на помойке. Ты даже не представляешь через что ей пришлось пройти…

– Илья, – примиряюще поднял ладони отец. – Я ни в коем случае не хочу оспаривать и даже обсуждать твой выбор. Но есть один вопрос, о котором она просила с тобой поговорить, – он набрал воздуха в грудь и произнёс на выдохе: – О детях.

– О детях? – удивился Илья.

– Я твой единственный родственник, как ты указал в документах. И доверенное лицо, пока вы не женаты. Но свадьба дело хлопотное и, в принципе, необязательное сейчас. Да что я тебе объясняю, ты сам прекрасно знаешь, что может пройти не один год пока вы распишетесь. Но для неё это болезненно. Из-за перенесённой в детстве травмы ребёнка она выносить не сможет, ну ты знаешь.

– Я, конечно, знаю. Только не пойму к чему ты клонишь, – подошёл Илья. И всё же сел на кровать.

– После химиотерапии должен пройти, как минимум, год прежде чем, ну ты понимаешь, – отец опять кашлянул, разговор явно был неловкий.

– Прежде чем восстановится репродуктивная функция, – кивнул Илья. – А консолидационное лечение подразумевает ещё три-пять возможных курсов химиотерапии даже после полной ремиссии, мы это обсуждали. И я на всякий случай сдал сперму перед началом лечения.

Вернее, Настя настояла сдать, но Илья не стал уточнять.

– Вот о ней я и хочу поговорить, о твоей замороженной сперме, – встал отец. – Понимаешь, поиски суррогатной матери тоже процесс долгий. А женские биологические часы тикают ещё быстрее. Настя красивая девушка. У вас вышли бы замечательные дети. И раз ты даже сделал ей предложение…

– Она хочет, чтобы мы использовали эту возможность уже сейчас? – Илья мотал головой, словно хотел стряхнуть неприятные ощущения от этого разговора и тяжесть, которой он ложился на душу. – Но почему мне об этом говоришь ты?

– Потому что это будут не только твой сын или дочь. Это – мои внук или внучка. Родные, понимаешь? Ребёнок, которого ты возьмёшь на руки, – дрогнул его голос.

– Которого я, может быть успею взять на руки, да? Ты это хотел сказать? – Илья опять встал. – Да почему же никто не верит, что я поправлюсь-то, а? Откуда столько пессимизма?

– Я не пессимист, сын. Я реалист. И ты знаешь, что я пахал все эти годы как проклятый ради того, чтобы ты закончил свою элитную школу…

– За неё платила мать, – перебил Илья. – Ты уехал в Америку, когда мне ещё и шести лет не было.

– Но я же тебя не бросил.

– Пап, я без обид, ты же знаешь – я у тебя просто зануда. Вот и уточнил, что на школе настояла мать. А вот университет – благодаря тебе. Магистратура в Бостоне – тоже твоя заслуга. И «ОМГ» родилась из дочернего предприятия твоей компании.

– Всего лишь сеть заправок, – равнодушно махнул рукой отец.

– Но контракты, связи, деньги – всё это действительно появилось не с потолка, а с твоего кармана, с твоей помощью, и твоим трудом.

– И всё это не имеет никого значения, если ты… – отец болезненно сморщился. – Я уже решил: я всё продам, там, в Новой Англии, но ты получишь самое лучшее лечение, сынок.

– Пап, я и так его уже получил, – горестно вздохнул Илья. – Самое лучшее. И единственное из возможного. И я прекрасно себя чувствую. Я понимаю, для тебя это всё свежо и неожиданно, ты паникуешь и готов на всё. Мне хорошо это знакомо. Но я за эти месяцы научился относиться к своей болезни по-другому. Я хочу жить, пап. Хочу. У меня ещё столько всего задумано. И мне не нужен ребёнок как стимул, как мотивация, или как пункт обязательной программы по продолжению рода, которую я должен выполнить.

«Но я хочу ребёнка от любимой женщины! – чуть не выпалил он, сдержался, поправил себя: – Если бы это было возможно. Я хочу найти её, ту, что действительно люблю. Хочу больше всего на свете. Чего бы мне это теперь не стоило, – он вздохнул. – А не заводить детей просто потому, что кому-то приспичило».

– Ты не понимаешь, – покачал головой отец. – Он нужен не только тебе. Мне. Твоей невесте. Твоей матери. И тебе тоже нужен. Просто поверь мне на слово. Тот редкий случай, сын, когда я знаю лучше.

Илья выдохнул. Обречённо. Понуро.

Он прекрасно понял почему Настя так торопилась позвонить его отцу. И знал, почему выбрала себе в союзники именно его – человека, которого Илья не только искренне любил и уважал – боготворил. И почему ей вообще понадобились союзники.

Он сделал ей предложение, когда после десяти дней ада (а говорили, что первый курс химии обычно все переносят хорошо, но оказалось – не его случай), наконец, наступило облегчение. И он был так счастлив, так благодарен ей за то, что она всё это время она была рядом, что слова вырвались сами. Это было не предложение выйти за него замуж, нет, он не предложил ей руку и сердце, не подарил кольца, не сказал слов любви, да и не мог бы сказать – они просто решили быть вместе, два одиночества, что неожиданно сблизила его болезнь. Она сказала, что не может иметь детей, он – что любит другую, но у них не сложилось, и скорее всего, жить ему осталось недолго. Она спросила можно ли ей представляться его невестой, а не просто девушкой и он подумал: почему нет. Обыденно, как на работе они обговорили детали: как они будут жить, где встречаться, какие-то правила важные для них обоих и всё.

Его одиночество шесть лет было сознательным. Он не мог быть с той, что любил, а ни с кем другим быть не хотел. Он не лез в её жизнь, он уважал решения других людей – как бы неправильно и нелогично с его точки зрения они не поступали – это их выбор, их жизнь, их право. И это было её право. Она вышла замуж и родила ему детей – что в этом непонятного?

Но болезнь всё изменила.

Когда нет уверенности в завтрашнем дне, когда тебе дают целых тридцать процентов на то, что будущего у тебя нет – мир становится другим. И взгляд на жизнь тоже. Тем, кто не был в такой ситуации – не понять. Да и тем, кто был – тоже. Все по-разному реагируют на плохие новости. Кто-то замыкается в себе, кто-то истерит, кто-то становится озлобленным. Тем, кто смотрит со стороны не видно, как внутри тебя всё рушится. Не слышно, как за обыденным «у меня всё хорошо» скрывается «я так хочу жить».

«Но идите к чёрту те, кто считает, что я кому-то что-то должен: поступать так, как от меня ждут, говорить то, что хотят услышать. И я никому не обязан нравится. Мне вообще всё равно, что вы обо мне думаете. О моих решениях, о моей жизни, о моей… невесте».

– Да брось, сознайся уже, что у неё просто классные сиськи, а не вот это всё: мы подходим друг другу, потому что оба страшные зануды, сухари и ботаники, – услышал он голос той, то теперь как ангел-хранитель словно всё время стояла рядом.

– И всё-то ты знаешь! – улыбнулся он в ответ на её приподнятую бровь. – Ладно, ладно, сдаюсь: задница тоже ничего. И она брюнетка. А мне всегда нравились девочки с тёмными волосами. (Одна. Только одна девочка).

Она бы всё свела к шутке. Но если без шуток, Илья прекрасно понимал ответственность, что взял на себя этим нечаянно вырвавшимся предложением и к чему его обязывает теперь эта её просьба называться «невестой». А он не из тех, кто отказывается от своих слов. В конце концов, союз двух людей, что близки по духу и подходят друг другу – не самый худший способ жениться, хотя о женитьбе никто и не говорил. И все их разговоры с Настей о детях пока заканчивались Ильёй одинаково: «Нет. Нет. И нет!»

Вот только Настя явно рассчитывала на большее, чем он предложил и была не из тех, кто легко сдаётся. Он ещё с больницы не вышел, а это уже становилось проблемой.

– Я подумаю, – обнимая, похлопал он по спине отца. – Остановишься у меня?

– О, нет, от тебя не наездишься, а у меня ещё дела, – ожидаемо отказался отец. —Поживу пока гостинице, но буду частым гостем. Имей в виду: я надолго.

– Здо̀рово. Тогда созвонимся? – ещё раз крепко обнял его на прощание Илья.

И о том, что им ещё предстоит ни один разговор и ни один чудесный вечер вместе Илья думал с радостью.

Настя помогла ему одеться, проводила до машины, поцеловала, прижимаясь к нему чуть дольше, чем требовало их прощание, но сейчас Илья хотел побыть один: дописать письмо, потискать кота, по которому так скучал, достать старые фотографии, которые он не мог попросить Настю привезти ему в больницу, но физически ощущал, как хочет к ним прикоснуться.

Словно прикоснуться к той, что он всё же должен найти. Не для того, чтобы бесцеремонно влезть в её жизнь или растравить ей душу. Не для того, чтобы что-то изменить или испортить. И даже не для того, чтобы извиниться, объяснить то, что уже давно не имеет значения, или оправдаться. Нет. Сейчас, спустя столько лет, всё это неважно. Он просто должен её увидеть. Должен убедиться, что у неё всё хорошо. И сказать… нет, этого он ей говорить не должен. Что любит, что болен – не нужно ей этого знать. Им бы просто поговорить, отпустить прошлое, поставить, наконец, точку и идти дальше… каждому своей дорогой, долгой или не очень, как у него. Он же не идиот, что бы он ни говорил отцу, прекрасно осознавал, что шансов у него немного.

– Когда у нас новогодний корпоратив? – вспомнив, что забыл спросить о готовящемся в компании мероприятии, позвонил он невесте из машины.

– Илья, ты не должен идти. Там будет столько на р ода, – странно, но только по телефону он слышал, что Настя немного картавит.

– Я глава этой компании, Анастасия Александровна. И я знаю сколько людей на меня работает.

– Я имела в виду, что у тебя ещё такой слабый иммунитет, что это…

– Неразумно? Опасно? Глупо?

– Р искованно, – улыбнулась она.

– Риск – моё второе имя. И будь добра не подсовывай мне одну из тех старых речей, что я уже произносил. Придумай что-нибудь новое, вдохновляющее и покреативней.