Кормилица по контракту

13

Отступать было некуда. Валя продолжала ходить на работу и молчала в тряпочку, только исправно покупала себе соки и творог — мать всегда говорила, что женщине в положении необходим кальций.

Между тем фигура ее начала неудержимо меняться. Постепенно расплывалась, исчезала талия, грудь, и так не маленькая, увеличилась почти вдвое, так, что лямки бюстгальтера больно впивались в плечи.

Валя купила на рынке новое белье, несколько пар колготок с широкой и мягкой резинкой и свободный свитер. На работе форменный фартук хорошо маскировал ее раздавшиеся формы, а дома, при тетке, она старалась не раздеваться.

Тенгиз тоже ничего не замечал, с восторгом гладил и тискал Валину грудь и все приговаривал: «Королева, моя королева!» Ей даже смешно порой становилось — до чего эти мужчины наивны и ненаблюдательны, сущие дети.

Первой почуяла неладное Верка. Как-то во время работы она долго и пристально глядела, как Валя управляется с машинкой. Так пристально, что той сделалось неловко.

— Ты чего? — спросила она Верку, вытирая салфеткой перепачканные колбасным салом руки.

— Ничего, — ответила та, не отрывая взгляда от Валиного живота, скрытого голубеньким фартуком, — смотрю, что-то ты поправилась. Видать, Тенгизик хорошо кормит.

— Не жалуюсь, — сухо проговорила Валя и отошла к прилавку, за которым ждала покупательница.

Когда она вернулась, Верка тихо и с укоризной произнесла:

— Ты мне голову-то не морочь, врушка несчастная. Сознавайся честно, залетела?

Валя поняла, что отпираться бессмысленно. Да и зачем — рано или поздно все обо всем узнают. Она молча кивнула и принялась взвешивать сардельки.

— Ну, даешь! — сочувственно протянула Верка. — Чего ж не избавилась?

— Долгая история, — со вздохом сказала Валя.

— В обед расскажешь, — потребовала Верка.

В обед Валя действительно поведала подруге обо всем, что с ней приключилось. Верка терпеливо и внимательно слушала, а когда она закончила, убежденно произнесла:

— Дура. Надо было последние бабки отдать, а ребенка вытравить. Ну, куда ты теперь?

— Рожу, — упрямо проговорила Валя, не поднимая на Верку глаз.

— И что дальше? К тетке своей младенца привезешь?

— Нет, не к тетке. Домой привезу, к матери.

Верка насмешливо качнула головой.

— За этим она тебя в Москву и посылала. Будто в вашем Ульяновске нельзя дитя нагулять!

— За этим ли, за тем — теперь поздно судить, — резонно возразила Валя. — Работать буду, денег им присылать. Вырастят, не помрут.

Верка скрестила руки на груди и глядела на Валю, как на тяжело больную.

— Дура, истинно, дура, — повторила она. — Папашка-то хоть в курсе?

— Нет пока.

— Вот козел! — Верка даже сплюнула в сердцах себе под ноги. Помолчала и добавила серьезно и с горечью: — А узнает, поди не обрадуется. У них, у мусульман, с этим строго — на своих только женятся.

— Да знаю я, — тихо и отчаянно проговорила Валя. — Все знаю, не трави душу.

На этом их беседа и завершилась. Через неделю Валя решилась и раскрыла перед Тенгизом все карты. Тот был вне себя, кричал, ругался, называл Валю «глупой девчонкой» и обманщицей. Под конец этой отвратительной сцены она не выдержала, сказала со спокойной обреченностью:

— Да уймись ты уже. Больно нужен, обойдусь без тебя.

— Что ты такое говоришь, Валя-Валентина! — вскипел Тенгиз. — Как это без меня? Я разве не отец? Просто думать нужно было, когда шла на такое!

— А тебе не нужно было думать? — язвительно заметила Валя. — Мог и сам кой о чем позаботиться. Да и потом — я тебе намекала, а ты, как дундук, ничего не понял.

— А! — Тенгиз безнадежно махнул рукой и повалился на тахту.

Полежал неподвижно, глядя в потолок на роскошную, пятирожковую люстру, потом потянулся к Вале, позвал вполголоса:

— Иди сюда. Иди ко мне. — И когда она, вся обиженная, надутая, все-таки приблизилась, села рядом, обнял, прижал к себе. — Ладно, что-нибудь придумаем. Лишь бы до отца не дошло раньше времени.

Валя горько усмехнулась:

— И до тетки.

…Так, постепенно, ее положение перестало было секретом для окружающих. Скоро о нем знал весь колбасный отдел. Девчонки отнеслись с пониманием, каждая обещала помочь, чем может. Зоя Васильевна стала следить, чтобы Вале поменьше доставалось покупателей, и все уговаривала сходить к врачу:

— Показаться надо, мало ли, какие нелады могут быть. Потом-то поздно будет.

В начале марта Валя снова позвонила домой и жутко расстроилась. Там все было хуже некуда. Танька лежала в больнице, нашли у нее что-то серьезное, но что — мать толком и сказать не могла, лишь всхлипывала в трубку и бормотала бессвязные фразы. Отец пил без просыху, денег, даже тех, что исправно присылала Валя, все равно не хватало. Вдобавок ко всему, двойняшки в школе съехали на сплошные двойки, и их грозились оставить на второй год.

С тяжелым сердцем Валя брела в магазин. Ноги ее утопали в сугробах — несмотря на то что зима по календарю закончилась, каждую ночь сильно мели метели, и улицы были завалены снегом.

В раздевалке она нос к носу столкнулась с Галиной. Вид у той был рассеянный и озабоченный, в руках она держала сотовый последней модели. Ее изящные, тонкие пальчики с длинными ноготками, покрытыми нежно-розовым лаком, быстро бегали по кнопкам, набирая эсэмэску.

— Здравствуйте, — поздоровалась Валя, с трудом преодолевая одышку от ходьбы по заснеженным тротуарам.

— Привет, Валюш, — пропела Галка своим сладким, медовым голоском, не отрываясь от экрана.

Валя принялась снимать куртку, слегка отвернувшись от Галины, чтобы той не слишком бросался в глаза ее распухший живот. Та тем временем закончила набирать текст, отослала сообщение и, удовлетворенная, спрятала телефон в сумочку.

— Что-то погода не балует. Опять метет, как на Рождество. — Галина покосилась на заиндевевшее окно. Потом мечтательно заулыбалась, жмурясь, точно кошка, пригревшаяся на солнышке. — На праздники махну в жаркие страны. Павлик взял тур в Тунис — хоть недолго, а отдохнешь от всей этой холодрыги да слякоти.

При упоминании о мартовских праздниках Валя невольно вздохнула. У самой у нее так и не получалось съездить в Ульяновск — каждая копейка была на счету, не до отгулов. Да и мать расстраивать прежде времени не хотелось: может, через месяц Таньке станет лучше, тогда и выдаст ей Валя горькую правду целиком и полностью.

Галина, хоть и была всецело поглощена собой, своими мечтами, а Валин вздох услышала. Подняла голову, удивленно похлопала ресницами.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, — поспешно проговорила Валя, завязывая тесемки фартука.

— А грустная почему?

— Устала. — Делать было нечего, Валя ляпнула первое, что пришло в голову, проклиная себя за то, что не сумела сдержаться, и тем самым привлекла ненужное внимание к своей персоне.

— Неужели? — Галина, точно Лиса Патрикеевна, начала приближаться к ней: один крохотный шажок, другой.

Вале даже показалось, что она вот-вот увидит за спиной менеджерши пышный лисий хвост, которым та заметает следы. Галка остановилась совсем рядышком, не сводя с нее чуть раскосых, тонко подведенных глаз.

— Странно. Ты ж никогда у нас не уставала раньше, всегда была, так сказать, в авангарде. — Взгляд ее переместился с Валиного лица ниже, еще ниже и, наконец, прочно зафиксировался на выступающем вперед фартуке.

Валя судорожно и нервно сглотнула, продолжая стоять перед Галиной неподвижно, как кролик перед удавом. Та, однако, ничего больше не говорила, только покашливала, мягко и музыкально.

— Я пойду? — нерешительно спросила Валя.

— Конечно. — Галина вновь приторно улыбнулась. — Конечно, иди. И уж сделай милость, не выматывай себя до предела.

— Постараюсь. — Валя кивнула и направилась к двери.

На душе у нее было муторно и тревожно. Она изо всех сил пыталась убедить себя в том, что ничего дурного не произошло, что Галка действительно заботилась о ней и говорила от чистого сердца. В какой-то мере это ей удалось.

Немного успокоенная, Валя зашла в отдел, где уже вовсю трудились Зоя Васильевна и Лада: раскладывали товар, прикрепляли ценники, протирали до блеска витринное стекло. Верка, как всегда, опаздывала, у нее с нового года накопилось не меньше пяти штрафов.

— Вот и наша Валюха, — обрадовалась Лада, — как чувствуешь себя?

Сказать по правде, Валя чувствовала себя неважно: с утра сильно кружилась голова, внизу живота ощущалось неприятное напряжение. Однако она заставила себя улыбнуться и бодро проговорила:

— Лучше всех. Давай, я буду протирать.

— На. — Лада протянула ей тряпку и пузырек с моющим раствором.

Зоя Васильевна окинула Валю критическим взглядом.

— Ты очень бледная. Завтра у меня выходной, у тебя тоже, сходим вместе к врачу.

— Хорошо, — покорно согласилась та.

Ее саму начало пугать ее состояние, она рада была любой поддержке и помощи.

Прибежала запыхавшаяся, краснощекая Верка, как всегда неунывающая, с кучей свежих сплетен и анекдотов. Постепенно в зале прибывал народ, у колбасного прилавка образовалась очередь.

Работа немного отвлекла Валю от тягостных мыслей, но самочувствие ее при этом лучше не стало. По-прежнему ныл затылок, перед глазами кружились, порхали зеленые мушки. Несколько раз, когда поток покупателей редел, она присаживалась на табурет, и Зоя Васильевна заботливо смазывала ей виски вьетнамским бальзамом «Звездочка». Сама она не жила без этого бальзама, считая его наилучшим средством сразу от всех болезней, и девчонки в отделе, беззлобно подтрунивая над начальницей, тем не менее на праздники неизменно дарили ей очередную баночку чудодейственной мази.

«Звездочка» жутко воняла, Валю мутило, но она мужественно превозмогала себя, делая вид, что бальзам ей очень помог.

После обеда, часов в пять, у прилавка с колбасами возникла Людмила Ивановна. Она выглядела непривычно хмурой, ни с кем не поздоровалась, а сразу обратилась к Вале сухим, официальным тоном:

— Колесникова, зайди к Лидии Александровне.

— Прямо сейчас зайти? — удивилась Валя и кивнула на томящихся за витриной покупателей: — У нас наплыв большой.

— Прямо сейчас, — подтвердила Людмила Ивановна и, ничего больше не говоря, исчезла.

— Зачем это, интересно, ты ей понадобилась? — недоуменно проговорила Лада.

Валя пожала плечами.

— Видать, по поводу документов, — предположила Зоя Васильевна, — а может, и премию хотят выписать, ты ж у нас труженица.

«Премия была бы кстати», — обрадовано подумала Валя.

Она положила нож, тщательно поправила фартук и вышла из зала в служебное помещение.

Секретарша что-то стремительно печатала на компьютере, почти не глядя на клавиатуру. Вошедшую Валю она заметила не сразу. Той пришлось негромко окликнуть ее:

— Лидия Александровна, вызывали?

— А, ты. — Секретарша мазнула по Вале беглым взглядом, кивнула и, выдвинув ящик письменного стола, достала оттуда Валину трудовую книжку. — На, держи.

— Зачем? — опешила та.

— Затем. Забирай и иди отсюда подобру-поздорову. — Лидия Александровна кинула книжку на край стола и вновь принялась печатать, видимо, считая разговор исчерпанным.

— Как идти? Куда? — Валя не верила собственным ушам. Ее увольняют? Но за что? Ведь за все время работы у нее не было ни единого замечания. Она решила, что чего-то не поняла.

— Кто приказал, чтобы я ушла?

— Муртаз Аббасович, — коротко ответила секретарша, продолжая стучать по клавишам.

— Но почему? Вы должны мне объяснить. И вообще, это незаконно, он не имеет права…

— Девочка моя, — Лидия Александровна отвлеклась от своего занятия и подняла на Валю блеклые глаза, утонувшие в складках век, — не тебе учить нас, на что мы имеем право, а на что нет. Если уж начистоту, то тебя сюда и взяли-то незаконно, без московской прописки. Так что не морочь мне голову, ступай и радуйся, что у тебя не возникло крупных неприятностей.

— Каких неприятностей? За что? — Валя почувствовала, как виски сдавило, точно щипцами. — Я пойду к Муртазу Аббасовичу, спрошу его…

— Только попробуй! — В тоне секретарши зазвучала неприкрытая угроза. — Муртаз Аббасович не желает тебя видеть.

— Да почему же?!

— Она еще спрашивает! — Лидия Александровна всплеснула руками. — Тварь неблагодарная. К ней по-человечески отнеслись, холили, лелеяли, денежки платили, а она, хищница, ишь чего задумала! Небось, еще и на декретные рассчитывала, подлая твоя душа! Вот шла бы в школу, к примеру, техничкой, имела бы в месяц полторы тыщи «рэ», тогда бы и получила свое пособие!

Тут только до Вали начал доходить смысл происходящего. Вот оно что. Вот в чем дело. Стало быть, Галка не зря пялилась на нее сегодня утром в раздевалке. Доносчица несчастная, настучала маменьке, а та и рада стараться: открыла глаза хозяину.

Валя ощутила, как ее переполняют гнев и обида. Да как они смеют с ней так? О каких коварных планах толкуют? Если и имелись у нее планы, то разве что родить ребеночка, самостоятельно поставить его на ноги, и ничего ей было ни от кого не нужно! Ничего! Нет, она этого так не оставит. Пойдет к этой скотине, Муртазу, и будет скандалить. Пусть даст ей доработать еще два месяца, ей сейчас шесть сотен баксов вовсе не лишние.

Валя, схватив со стола книжку, сделала шаг к двери, и тут внезапно пол под ее ногами качнулся куда-то вбок. Едва не потеряв равновесие, она крепко ухватилась за спинку стоящего рядом стула. Перед глазами все плыло и двоилось, казалось, за столом сидят разом две Лидии Александровны, и обе смотрят на нее с брезгливым испугом. Ей стало тоскливо и как-то пусто — будто все внутренности выпотрошили. А еще Валя вдруг отчетливо поняла, что смертельно устала. Так устала, что хоть в голос вой. Легла бы прямо сейчас, здесь, на пол и лежала, не вставая.

— Иди себе, — как из ваты донесся до нее голос секретарши.

Осторожно, точно ступая по льду, Валя вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Никуда она не пойдет. Эта сука права — в Москве она никто, и каждый волен сделать с ней все, что захочет. Да и сил спорить с кем бы то ни было у нее нет, хватило бы мочи добрести до отдела, проститься с девчонками.

При виде понуро бредущей Вали Зоя Васильевна схватилась за сердце:

— Господи Боже, что стряслось? Неприятности?

— Да еще какие. — Валя криво усмехнулась непослушными, онемевшими губами. — Меня уволили.

— Нашла, чем шутить! — возмутилась Лада.

— Я не шучу. — Валя начала медленно развязывать фартук.

— Постой, погоди, — засуетилась, захлопотала вокруг нее Зоя Васильевна, — ты толком скажи. За что увольняют-то?

— За то самое. — Валя похлопала себя ладошкой по пузу и добавила со злой иронией: — Спать, стало быть, с хозяйским сынком можно, а вот беременеть от него ни-ни.

— Обожди, я к ним схожу. — Зоя Васильевна рванулась было к выходу, но Верка цепко ухватила ее за руку.

— Куда? Станут они вас слушать! Вопрос решенный. Только с сердцем себе снова навредите. — Она обернулась к молчаливо стоящей в сторонке Вале. — У тебя с деньгами-то как? А то, может, одолжить?

— Не надо, обойдусь.

— Как знаешь. Ты, вот что, Валюха, завтра же бери билет и езжай до дому: на тебя глядеть больно — физиономия, точно мелом намазюканная. К матери поезжай, мать, она всегда все поймет, разберется, что к чему. Поняла?

— Да.

У прилавка недовольно зашумела какая-то тетка:

— Кончайте трепаться! Вам деньги за что платят?

— Пойду я, — с тоской сказала Валя. — Не поминайте лихом.

— Ты о чем? — Зоя Васильевна торопливым жестом смахнула слезы. — Ты позвони, если что. Вот номер. — Она вытащила из кармашка фартука карандаш и блокнот, вырвала листок, начеркала на нем цифры. — На. Обязательно позвони.

— Ладно.

— Ну, прощай, подружка. — Верка порывисто обняла Валю, прижала к себе, шепнула в самое ухо: — Помни, что я сказала, уезжай.

Та кивнула и пошла к выходу. Ноги слушались с трудом, будто на них висели кандальные цепи. Ребенок больно пинал под самые ребра.

Валя доплелась до раздевалки, сняла с вешалки свою куртку, сгребла ее в охапку и, подсев к телефону, набрала номер Тенгиза. Тот ответил почти тотчас.

— Слушаю.

— Это я, — мертвым голосом произнесла Валя.

— Да, я узнал. Ты где?

— В магазине. Пока что.

— Что значит «пока что»? — в тоне Тенгиза звучало искреннее недоумение.

— А ты не в курсе? Твой отец меня вышвырнул вон.

— К-как вышвырнул? К-когда? — Тенгиз даже заикаться стал от волнения.

— Вот, только что. Ты можешь приехать?

Он на секунду замялся.

— Немного попозже.

— Тенгиз, пожалуйста. Мне очень плохо. И нам нужно поговорить.

— Ладно. Минут через двадцать буду. Жди у входа. И смотри, без глупостей.

— Хорошо.

Валя не удержалась и шмыгнула носом. Потом повесила трубку и начала медленно, неуклюже одеваться. Просунула руки в рукава, замотала на шее шарф. Встала, глянула на себя в зеркало.

Мертвец, чистый мертвец. И, как назло, все в один день — и на работе облом, и самочувствие вконец подвело. Что с ней, черт возьми, происходит, давление, что ли, подскочило? Кажется, такое бывает на поздних сроках, хотя, какой у нее поздний срок, всего семь месяцев.

Через двадцать минут Тенгиз не приехал. Не приехал он и через сорок минут, и через час. Валя окоченела на морозе, ноги ее в сапожках заледенели, зубы начали выбивать дробь. Когда в глубине улицы наконец показался знакомый силуэт «десятки», она уже потеряла всякую надежду.

Тенгиз подъехал прямо к дверям универсама, посадил Валю, дал газу. Машина помчалась в сторону Ленинского проспекта.

— Что так долго? — запинаясь, проговорила Валя и со страхом глянула на вцепившиеся в руль руки Тенгиза.

— Ничего, — буркнул тот сквозь зубы, — с отцом говорил, по телефону.

— И что он?

Тенгиз, ничего не отвечая, продолжал гнать автомобиль. Когда до его дома остался квартал, он внезапно резко притормозил и свернул в глухой переулок.

— Ты куда? — Валя с удивлением увидела, что Тенгиз заглушил двигатель.

«Десятка» причалила к бровке и остановилась. Вокруг была темень, освещаемая одним-единственным, тусклым фонарем, и ни души.

— Сюда, — мрачно произнес Тенгиз, опуская руки с руля. — Здесь и поговорим.

— Прямо в машине?!

— Да. Я не могу тебя сейчас привезти к себе домой, туда с минуты на минуту приедет отец. Он вне себя, он… — Тенгиз в отчаянии помотал головой. — Ты даже представить не можешь. Не нужно было затевать все это.

— Ты ребенка имеешь в виду? — Вале вдруг стало спокойно, так спокойно, как бывает, когда наверняка знаешь, что надеяться не на что.

Она уже понимала, что Тенгиз скажет дальше.

— Ребенка, кого ж еще. Так хорошо все у нас было, а теперь… — Он низко опустил свою красивую, гордо посаженную голову, весь вид его выражал крайнюю степень уныния и растерянности. — Ты прости, Валя-Валентина, но нам… придется какое-то время не встречаться.

— Совсем? — почти беззвучно, одними губами, проговорила Валя.

Тенгиз кивнул и тяжело вздохнул:

— Может, тебе стоит уехать? Оставишь мне свой адрес, я постараюсь связаться с тобой, как только это станет возможно. Сразу после сессии, или… чуть позже.

Валя смотрела на него уже совсем без надежды, по ее щекам ползли слезы, которых она не замечала.

— Сговорились вы, что ли, все? Не могу я никуда уехать. Не могу!

— Почему?

— Потому! Не у всех родители владельцы супермаркетов! У нас там и так проблем невпроворот, сестренка хворает, в больнице лежит. Мать извелась с ней, а тут еще я свалюсь как снег на голову! Да что тебе объяснять, не поеду я, и конец! — Валя сердито и решительно закусила губу.

— Ты только не нервничай, Валя-Валентина, — забеспокоился Тенгиз, — тебе ведь нельзя, вредно.

— Ага, вредно! — Валя, уже не сдерживаясь, заревела в голос. — А предавать меня не вредно? А выгонять на улицу за семь месяцев примерной работы? Не вредно?!

— Не плачь, пожалуйста, умоляю. — Тенгиз принялся вытирать платком ее мокрое лицо. — Я дам тебе денег. Много не смогу, я ж сам не зарабатываю. Но все, что есть… — Он лихорадочно полез в карман куртки, пошарил там и вытащил пару мятых, зеленых бумажек. — На, возьми. Двести баксов, на первое время хватит. А там мы что-нибудь придумаем.

— Ты уже так говорил, — Валя с ожесточением оттолкнула его руку, — а сам ничего не придумал. И не придумаешь. Отец тебе невесту найдет, мусульма-анку-у… — Она зарыдала еще безутешней, сотрясаясь всем телом, чувствуя, как в животе все опасно напрягается, встает колом, и с хладнокровной обреченностью думая: «Пусть. Все равно. Мне теперь все равно. Никому я не нужна. Никому».

Тенгиз больше ничего не говорил ей в утешение, только тихонько и ласково поглаживал по плечу и украдкой совал в карман доллары.

Постепенно слезы иссякли, на смену им пришло отупение и сонливость. Валя взяла из рук Тенгиза платок, вытерла насухо щеки и подбородок, сделала глубокий вдох.

— Отвези меня домой.

— Отвезу. — В голосе Тенгиза послышалась плохо скрытая радость.

Валя поняла, что ему не терпится поскорее закончить печальную сцену и улизнуть. «Господи, да ему плевать на меня, плевать. А я-то, дура, люблю его без памяти!»

Разочарование было настолько горьким, что сам образ Тенгиза как-то сразу поблек в Валиных глазах, потускнел, потеряв свою привлекательность и яркость. Она вдруг увидела его со стороны чужими, не влюбленными глазами: беспомощный и жалкий трусишка, привыкший жить за чужой счет, катаясь, как сыр в масле, и больше всего на свете боящийся утратить свое благополучие. Красивая картинка, манекен, ни на что больше не годный, как носить модные, дорогие шмотки и радовать по ночам дурех вроде нее.

Всю дорогу до дому Валя просидела молча, изредка всхлипывая и не глядя на Тенгиза. Тот тоже молчал, не делая попыток заговорить.

Перед тем как покинуть машину, Валя достала из сумочки пудреницу, раскрыла ее, глянула на себя в зеркальце. Веки и нос распухли и покраснели, само же лицо было еще бледней, чем прежде. Она пару раз провела пуховкой по щекам, подмазала пересохшие губы помадой и распахнула дверцу.

— Береги себя, — глухо произнес Тенгиз, избегая смотреть Вале в глаза.

— Постараюсь. — Она резко отвернулась от него и зашагала к подъезду.

Надежда умирает последней, и Валя, несмотря на открывшуюся ей правду о любимом, все же ждала, что Тенгиз окликнет ее, остановит. Скажет, что не сможет без нее, что найдет способ заставить отца изменить свое мнение и позволить им встречаться. Ведь она, несмотря ни на что, продолжала любить его, потому что нельзя вот так, в один момент взять и разлюбить человека, который до этого был тебе дороже всего на свете.

Но Тенгиз ничего такого не сделал: не позвал Валю, не кинулся за ней следом. Она услышала, как за ее спиной хлопнула дверца машины, взревел мотор, а потом стало тихо.

Только тогда Валя оглянулась и с тоской и болью поглядела вдаль, туда, где скрылась обсыпанная снегом «десятка». И толкнула дверь подъезда.