Королева не любившая розы

Переворот Людовика ХIII

После пышных торжеств двор покинул Бордо и отправился в Тур, где королевские новобрачные провели зимние месяцы в уединении. Впрочем, они не упускали возможности развлечься. Пока двор находился в Туре, 15 февраля 1616 года король танцевал в балете перед супругой, а та в ответ 21 февраля исполнила испанский балет со своими фрейлинами. В Амбуазе же губернатор Люинь устроил в их честь празднества. Людовик то и дело охотится во владениях своего фаворита, – он даже провёл там три дня без жены.

По пути в столицу Мария Медичи утвердила Ришельё духовником Анны Австрийской. Епископ Люсонский ответил пространным благодарственным письмом, обещая посвятить всю свою жизнь служению королеве-матери. А немного позже он был назначен военным министром.

В это время регентша решила помириться с принцем Конде, и 8 мая был подписан Луденский мирный договор. Этот акт ограничил почти безграничную власть Кончини, вернул ко двору мятежных принцев крови, примирил гугенотов с правительством и отверг претензии Испании на спорные земли. Поэтому он был неприятен молодой инфанте-королеве, как называли Анну Австрийскую в этот период.

Если французская свита Елизаветы состояла из трёх десятков человек, то с Анной приехали около шестидесяти дам и добрая сотня прочей челяди, что чуть не вызвало дипломатический скандал, который, впрочем, удалось замять. После свадьбы ей предоставили новую свиту, состоящую из французов, но юная королева не захотела отказываться от услуг своих земляков. Это привело к тому, что пост первой статс-дамы разделили испанка Инес де ла Торре, которая имела сильное влияние на королеву, и француженка Лоранс де Монморанси, вдова коннетабля Франции, точно так же, как должность дамы второго ранга была разделена между Луизой де Осорио и Антуанеттой д’Альбер, сестрой Люиня.

Вокруг Анны по-прежнему испанские придворные, разговоры на родном языке и привычный образ жизни. Она не говорит по-французски, носит одежду по испанской моде и выглядит, по мнению придворных, «чопорной ханжой». Перед отъездом Филипп III сказал дочери:

– Помните, что Вы – испанка, и нужно не допустить, чтобы Ваш муж разрушил связи между нашими государствами.

Вместо того, чтобы оберегать от вмешательства в политику этого ещё ребёнка по возрасту, уму и поведению, отец Анны давал ей секретные поручения в надежде, что её присутствие при французском дворе будет служить интересам Испании.

Для этого на постоянной связи с юной королевой были доверенные лица, отвечавшие перед Мадридом и Веной. Таким образом, Анна стала марионеткой в руках испанского посла Монтелеоне, имевшего свободный доступ во дворец. Ей советовали льстить королеве-матери, умиротворить Кончини и его жену, презирать Люиня, завоевать расположение своего мужа нежностью и покорностью, но при этом проявлять непреклонную решимость во всех вопросах, касающихся интересов её родной страны.

Двойной двор Анны вызывал ревность и соперничество из-за её предпочтения своей испанской свите, и королеву обвиняли в том, что это мешало ей адаптироваться во Франции и способствовало сложностям в налаживании отношений с супругом. Однако регентша не изменила эту ситуацию, поскольку ей была выгодна добровольная изоляция невестки. Во-первых, Марию Медичи задевала самонадеянность юной королевы, исполненной собственного величия, а, во-вторых, она опасалась влияния Анны на своего сына. Некоторое время общение королевы с мужем ограничивалось двумя протокольными встречами в день: утром и после полудня. Послонявшись по её покоям под неодобрительными взглядами испанских дам, Людовик спешил удалиться через потайную дверь в собственную спальню. Анна, привыкшая находиться в центре внимания и быть объектом обожания, была разочарована.

После своей первой брачной ночи король пожаловался Люиню:

– Нельзя было показать больше и увидеть меньше.

Вероятно, король имел в виду слишком хрупкую конституцию своей жены: маленькая грудь, худенькие плечи, длинные тонкие ноги. (Придворным художникам приходилось на картинах рисовать несуществующую щедрую плоть королевы). Кроме того, у Анны была очень нежная кожа. Некоторые даже говорили, что она так прозрачна, что, когда королева пьёт красное вино, видно, как оно течёт в горле. Кожа Анны Австрийской была так чувствительна, что прикосновение обыкновенного полотна вызывало на ней раздражение. Она не признавала иного белья, кроме батистового. Простыни, которые делались на заказ для неё, были так тонки, что каждую можно было протянуть сквозь кольцо.

Всё это раздражало грубоватого Людовика, называвшего жену «моя костлявая». Впрочем, Анна тоже не пылала любовью к этому не особенно привлекательному юноше – небольшого роста, худому, с широким лицом, выдающимся вперёд подбородком и крупным, как у всех Бурбонов, носом. А ещё у него был постоянно приоткрыт рот.

– Вечно угрюмый, вечно молчаливый, немного заика, он предпочитал беседам и ночам с супругой занятие охотой и музыкой, – пишет Эльвира Ватала в «Великих любовницах».

Королю женитьба пока принесла только избавление от его наставника, господина де Сувре, и телесных наказаний. Иногда он пытался вовлечь супругу в свои мальчишеские игры, которые ей казались глупыми. Вдобавок, когда бы они ни встречались, король всегда приводил с собой Люиня, вражда с которым тоже пагубно сказывалась на семейной жизни Анны.

Хотя Мария Медичи на людях с удовольствием подчёркивала, что её сын «недалёк умом, в нём нет здравого смысла, его здоровье не позволяет ему заниматься делами», по свидетельствам медика Эроара, Людовик ещё в раннем детстве отличался остроумием и ироничностью. Зная, какого мнения о нём была его мать, он надел на себя маску и стал тем, кого хотели в нём видеть, делая вид, что страшно увлечён детскими забавами.

– Я притворялся ребёнком, – признался он позже, давая понять, что опасался за свою жизнь.

Мария Медичи обожала своего младшего сына Гастона, герцога Орлеанского, который считался наследником престола. И, вероятно, предпочла бы его видеть королём.

16 мая двор вернулся в Париж, который встречал королевскую чету триумфальными арками, процессией колесниц с аллегорическими фигурами, прославлявшими Анну, несущую с собой мир: Купидон и Гименей попирали ногами Раздор. Купеческий старшина произнёс цветистый комплимент, призывая новую королеву как можно скорее подарить Франции дофина.

В то время как регентша поселилась в Тюильри, Анна заняла апартаменты в южном крыле Лувра.

– Её покои в Лувре соответствуют достоинству Её Величества, – восторгался испанский посол в письме к своему господину. – Графини де Кастро и де Торре (последняя – ангел, чьи достоинства заслуживают похвалы) поселены рядом со своей госпожой. Подданные приняли королеву-инфанту с сердечным восторгом.

– Спальня Анны – платяной шкаф, – подтверждал его слова один историк, – инкрустированный испанским орехом, арабское кресло, отделанное слоновой костью и жемчугом. Стены сверху донизу украшены гобеленами, а на одной из них редкостное флорентийское зеркало. На ложе алые бархатные занавеси.

Если украшения Анны, привезённые с собой, оценивались в 61 221 испанский дукат, то во Франции Мария Медичи передала ей в пользование также драгоценности короны на сумму 50 000 экю, которые полагались по рангу королеве Франции.

Но самой большой её страстью – после тонкого белья – были благовония: Анна их коллекционировала, и парфюмеры старались превзойти друг друга, дабы снискать милость королевы Франции. Позже купцы и побывавшие в дальних странах дворяне считали обязательным привезти ей какую-нибудь благоуханную диковинку: ароматические курения, сандаловые фигурки или шарики из овечьей шерсти, пропитанные душистыми маслами, которые арабские женщины носили в драгоценных флакончиках на груди, где они сохраняли свои свойства по многу лет.

Ещё она обожала душистые цветы, и для неё одной было разбито несколько оранжерей – она желала каждое утро видеть свежий букет в своём будуаре! Единственно – она не выносила запах розы. Настолько, что, даже видя этот цветок на картине, теряла сознание от одной мысли об её запахе. Вероятно, причиной её болезни были родственные браки между Габсбургами на протяжении нескольких столетий!

Как известно, до брака Анна гордилась своим будущим положением, её радовала мысль о том, что она станет королевой Франции. Она даже заявляла, что скорее уйдёт в монастырь, чем вступит в другой, не столь славный брачный союз. Теперь же она тосковала посреди всего этого великолепия по мрачному Эскориалу и чопорному испанскому двору, но, главное, вероятно, по любви, которая её там окружала. При дворе отца её почитали, ей прислуживали на коленях. Чтобы понять, какие мучения испытывала инфанта во Франции, почему она чувствовала себя униженной, нужно помнить о гордости и высокомерии испанской монархии. Это было у Анны в крови.

В мемуарах камеристки королевы госпожи де Мотвиль упоминается примечательный эпизод. Однажды Анна со свитой гуляла в парке Тюильри: вдруг раздался выстрел, и несколько дробинок попали ей в причёску. Король, не представлявший себе жизни без охоты, даже когда бывал болен, стрелял в Тюильри по воробьям, которых слуги выгоняли из кустов, стуча по ним палкой. Людовик появился из кустов, увидел жену, схватившуюся руками за волосы, сделал шаг по направлению к ней, но потом прошёл мимо, даже не поклонившись.

Говорят, что именно в этот нелёгкий для себя период она открыла французам удивительное лакомство. Одним из утешений молодой королевы, который бывало тяжко и неспокойно в чужой стране, служил напиток с потрясающим горько-сладким вкусом – горячий шоколад, рецепт которого привезли её повара-испанцы.

– Ничто, кроме моей любимой Испании, не может утешить меня, – писала она отцу.

Анна расспрашивала его о здоровье, о том, что поделывают её братья и сёстры, жаловалась на унылую жизнь и невнимание мужа. В ответ Филипп III рассказывал про корриды, аутодафе, балы-маскарады и театральные новинки, а также рекомендовал проявлять терпение и покорность: в конце концов, Людовик вырвется из-под опеки матери, и тогда его жена по-настоящему станет королевой.

Кроме того, Анна жаловалась на противоположные советы, которые давали ей французские и испанские придворные. В свой черёд, регентша через Леонору Галигаи передала ей послание, посоветовав невестке одеваться по французской моде, припудривать свои блестящие волосы и снять диадему, которую Анна постоянно носила в знак своей королевской власти.

– Французы любят весёлых, жизнерадостных женщин, – добавила Мария Медичи, – которые не лезут за словом в карман и проворны в танце, и ничто их так не оскорбляет, как надменное высокомерие и отстранённая официальность!

Желая угодить свекрови, Анна стала носить французские платья и, дав волю своему живому характеру, принимала активное участие в развлечениях двора. Кроме того, она подружилась с младшим братом короля Гастоном, герцогом Анжуйским, которого Таллеман де Рео называл «приятным, весёлым ребёнком». С ним молодая королева нередко устраивала весёлые забавы и разыгрывала придворных. Возможно, Людовик не принимал бы близко к сердцу дружбу жены с братом, который был младше его на семь лет, но Мария Медичи постоянно намекала:

– Вы видите сами, сын мой, насколько королева легкомысленна! За ней нужен глаз да глаз!

В свой черёд, графиня де ла Торре и посол Монтелеоне совместно настрочили жалобу в Мадрид на инфанту-королеву, предпочитавшую декольтированные наряды по французской моде благопристойным одеяниям своей родины. Далее посол упоминает о ссорах королевских супругов, которые, словно капризные дети, не могли прийти к единому мнению, как лучше проводить свой досуг. А также порицает вредное влияние Марии Медичи н Люиня на короля, «которые помешали Его Величеству продемонстрировать должную супружескую преданность своей жене, внушая ему химерические страхи перед опасностью, которая может возникнуть в связи с рождением потомства в период, когда сам Его Величество едва достиг совершеннолетия».

– Печальный факт, что их величества живут вместе как брат и сестра, – сокрушается Монтелеоне.

После чего продолжает ворчливо жаловаться на Анну:

– …очень хотелось бы, чтобы для полного совершенства Её Величества мы могли бы исправить некоторые недостатки её характера, хотя все приписывают неудачную легкомысленность манер Её Величества её молодости. Её Величество постоянно шутит, как ребёнок; мы не можем научить её заниматься серьёзными делами; она забывает все советы и наставления с невероятной лёгкостью; и её раздражительность такова, что у нас нет ни времени, ни смелости вмешиваться…

Вдобавок, королева завела себе легкомысленную подругу-француженку. Ею стала Луиза Маргарита де Гиз, младшая дочь герцога Генриха I Меченого, убитого по приказу короля Генриха III. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, она влюбилась в великого конюшего Франции Роже, барона Бельгарда. Однажды вечером он был с поручением у герцогини де Гиз в их доме, в то время как Луиза Маргарита принимала ванну. Услышав, что Бельгард уже собирается откланяться, она обнажённая вышла в коридор, где и столкнулась с ним. Кавалер, которому была тогда сорок лет, смутился и начал было извиняться. Тогда девушка притворно вскрикнула и сделала вид, что теряет сознание. Бельгард едва успев подхватить её на руки, отнёс в её покои и уложил на кровать, где красавица быстро пришла в себя и призналась, что устроила всё это нарочно. Через какое-то время у неё снова вырвался крик. Мать принцессы в соседней комнате, уже готовившаяся ко сну, спросила у служанки, что произошло.

– Ничего страшного, – ответила та, бывшая в курсе любовных дел принцессы, – просто мадемуазель де Гиз накололась за работой.

В постели у Луизы Маргариты побывали многие. Не минула эта чаша и великого волокиту Генриха IV, который даже хотел жениться на ней, но потом передумал и настоял, чтобы она вышла замуж за его кузена принца Конти. Несмотря на многочисленные любовные приключения Луизы Маргариты, все, кто был с ней знаком, относились к ней с большим уважением. Оставшись вдовой в двадцать шесть лет, принцесса покровительствовала многим известным поэтам и писателям. В качестве фрейлины Марии Медичи она была в курсе всех дворцовых интриг и пересказывала их в своих романах, в частности, в «Любовных похождениях великого Алькандра», который впоследствии переиздавался под заглавием: «Любовные похождения Генриха IV». Анне Австрийской нравилось остроумие и образованность Луизы Маргариты, которая «приглядывала» за испанкой по просьбе королевы-матери.

Таким образом, налаживанию отношений Анны с супругом в немалой степени мешали интриги свекрови и фаворита Людовика. Ей пришлось смириться: вскоре королева научилась быть любезной с ненавистным ей Люинем, а также с не менее отвратительным Кончини, который был тенью Марии Медичи.

В начале 1616 года Людовик ХII устроил в Лувре великолепный бал-маскарад, во время которого с удовольствием отплясывал вместе с Анной сарабанду. А вот Мария Медичи находила мало удовольствия в пышных зрелищах, которые очаровывали её невестку. Лурденский мир не принёс успокоения её тревогам. Если до его подписания она боролась с недовольными принцами крови в отдалённых провинциях, то теперь они вместе со старыми министрами Генриха IV и вождями гугенотов толпились в залах Лувра, требуя немедленного признания всех своих привилегий.

3 мая было подписано соглашение, по которому мятежники получили новые подачки от власти (в общей сложности на 20 миллионов ливров), а «бородачей» (престарелых вельмож покойного мужа) Мария Медичи заменила в Королевском совете ставленниками Кончини.

В Париже распространялись оскорбительные памфлеты против Леоноры Галигаи и её мужа, но, по сути, стрелы сатиры метили в королеву-регентшу. Тогда она сделала ловкий ход – предложила сыну:

– Ваше Величество, Вы уже достигли совершеннолетия и, вдобавок, женились, поэтому можете править сам. А мне разрешите уехать в Италию.

– Умоляю Вас, мадам, останьтесь!

Конечно, флорентийка заранее знала, каким будет ответ короля, зато теперь никто не мог обвинить её в узурпации власти.

После внезапного возвращения Конде 29 июля в Париж спокойствия не наступило, наоборот, по его инициативе принцы собирались в доме герцога де Бульона, чтобы обсудить арест Кончини и его супруги и отстранение Марии Медичи от власти. Конде хотелось самому стать королём. Для этого нужно было добиться признания недействительным брака Генриха IV и флорентийки, тогда Людовик XIII становился незаконнорожденным. Но это было уже слишком: воспротивился даже герцог де Гиз.

В конце концов, нервы регентши не выдержали, и 30 августа она решила арестовать главных участников заговора. Конде препроводили в Бастилию, но большинству принцев удалось сбежать. В конце сентября десятитысячная толпа в Париже в знак протеста против ареста Конде взяла штурмом особняк маршала д’Анкра в предместье Сен-Жермен, убив двух сторожей. Леонора выехала оттуда незадолго до вторжения на улицу Турнон, а её муж был в Нормандии, иначе бы им несдобровать. От дома не оставили камня на камне, всё, что в нем находилось – картины, статуи, гобелены, мебель, одежда, – было разбито вдребезги или порвано в клочья. Портреты супругов Кончини и Марии Медичи выбросили в окно, только на портрет молодого короля рука не поднялась. Кроме того, мятежники ворвались в Люксембургский дворец королевы-матери и сожгли и уничтожили почти всю мебель стоимостью 200 000 экю. Никогда ещё ненависть к Кончини не была так велика.

Его и раньше пытались убить несколько раз. Посему маршал д’Анкр нанял себе двух дюжих слуг с дубинами, которые всегда его сопровождали. Первой стала подумывать о возвращении в Италию Леонора. Однако Кончини не желал этого. Разногласия и домашние ссоры с супругом так подействовали на Галигаи, что разум её пошатнулся: ей стало казаться, что все, кто смотрит на неё, желают её сглазить. Она впала в такую тоску, что не только отказывалась беседовать с кем-либо, но и почти не виделась со своей госпожой. Слухи, что Кончини решил отделаться от неё и уже подумывает о новой женитьбе на мадемуазель де Вандом, добили её окончательно.

Королева-мать возместила фавориту ущерб и сделала его герцогом и пэром. Это возмутило Людовика:

– Когда я издаю распоряжения на 30 франков, мне говорят, что казна пуста, однако для маршала д’Анкра нашли 450 тысяч ливров!

Но Кончини и этого было мало – он метил в коннетабли (главнокомандующие). Мария Медичи была неспособная умерить амбиции фаворита, и это обернулось против неё самой. В глазах людей её невероятное бездействие выглядело так:

– На королеву-мать навели порчу!

– Нет, она – любовница Кончини!

– А Галигаи – ведьма!

К тому же, фаворит допустил несколько фатальных ошибок. Во-первых, он открыто стал демонстрировать свои отношения с королевой и даже над оврагом, отделявшим его дом от дворца, повелел воздвигнуть мост, который назвал «мостом любви». По улицам Парижа, обыгрывая французское слово «encre» («чернила»), гуляла песенка:

Если бы у королевы

В животе был младенец,

То он был бы очень чёрным,

Потому что он был бы д’Анкр!

Ещё большей глупостью Кончини было позволять себе шуточки на счёт быстро стареющей Марии Медичи. Это не понравилось ни придворным, ни, особенно, Людовику. Наконец, всегда внимательно следивший за окружением короля, итальянец не разглядел своего смертельного врага в его друге Люине, который в 1616 году стал великим сокольничим Франции. Тот долго подводил своего господина к тому, чтобы сместить мать и Кончини и самому управлять государством, не без основания полагая, что станет при молодом, слабовольном короле полноправным правителем Франции. Но Людовик ХIII никак не мог решиться.

Анна Австрийская радовалась аресту Конде и во время беспорядков, последовавших за этим, оставалась спокойной, как будто находилась в Мадридском дворце. Она воображала, что Франция теперь, наконец, избавится от еретической заразы. Однако её свекровь не была так спокойна, потому что королевство находилось на грани гражданской войны.

В День Всех святых, когда король вернулся из Сен-Жермена, у него начались боли в животе, сопровождавшиеся поносом, и лихорадка, после приступов которой он лежал бледный, печальный, совершенно обессилевший.

Мария Медичи, молившаяся в монастыре Фельянов, поспешила назад в Лувр, а Кончини и его жена, охваченные паникой, по сути, взяли в заложники маленького герцога Анжуйского, наследника престола, и приказали швейцарским и итальянским гвардейцам, лично преданным маршалу, вытеснить из основных дворцовых помещений телохранителей короля во главе с капитаном Николой Витри. Спустя несколько часов Людовик пришёл в себя.

В конце месяца наступил кризис: король хрипел и задыхался. Ему хотели дать лекарство, но его челюсти, сведённые спазмом, невозможно было разжать (слуга, попытавшийся это сделать, чуть не лишился пальца), наконец, их раздвинули ложкой и влили микстуру. Он потерял сознание. Созванные на консилиум доктора спорили, что было причиной болезни короля:

– Вероятно, это апоплексический удар!

– А может, дурные испарения из кишечника?

Но кризис миновал, Людовик пошёл на поправку и около 10 ноября уже смог встать с постели. Через день, проходя утром по Большой галерее Лувра в сопровождении горстки офицеров охраны, он остановился у окна взглянуть на реку. В это время вошёл Кончини, за которым следовала свита из ста человек, и остановился у другого окна. Разумеется, он знал, что король здесь, но даже не приветствовал его, продолжая принимать почести и отдавать приказания. Оскорблённый до глубины души Людовик покинул залу.

В январе 1617 года Мария Медичи снова попросила Людовика об отставке. Вместо сына ей ответил Люинь:

– Мадам, Вы не должны уходить, король не собирается Вас заменять!

Мрачное молчание Людовика ХIII наполнили душу регентши дурными предчувствиями.

В конце месяца в Лувре состоялся новый балет. В зале было яблоку негде упасть. Сам Людовик с трудом пробился внутрь. Какая-то девица, вероятно, не узнав короля, ухватила его за штаны со словами:

– Если Вы войдёте, то войду и я!

Темой балета было освобождение рыцаря Ринальдо – традиционного персонажа героического эпоса. Таким образом, Людовик заявлял о своём стремлении избавиться от власти матери и её ставленников.

Но сначала предстояло окончательно разбить принцев. Кончини уговорил королеву-мать идти по пути применения силы против мятежников, снова взявшихся за оружие. Напрасно Леонора предостерегала свою царственную подругу:

– Мадам, знайте: он погубит себя, а вместе с собой – Вас и меня.

Для устрашения парижан Кончини воздвиг 50 виселиц. В то же время, Люинь узнал, что могущественный маршал готовит то ли его высылку, то ли несчастный случай со смертельным исходом, и решил подтолкнуть Людовика.

В марте 1617 года у д’Анкров умерла десятилетняя дочь. Опечаленная Леонора вновь предложила супругу забрать всё нажитое и уехать в Италию. Но зарвавшийся авантюрист отмёл это предложение. Хотя предчувствие надвигающейся катастрофы угнетало Кончини, он надменно заявлял:

– Я не брошу королеву, потому что хочу проверить, насколько удача сопутствует мне!

Своему приятелю Бассомпьеру он признался, что скопил втайне от жены 1 000 000 золотых экю на случай своего бегства.

Тем временем Люинь продолжал подстрекать короля:

– Кончини – король этого королевства: он бросает вызов Вашей власти и желает гибели принцев. Он овладел разумом королевы, Вашей матери, которую подчинил своей воле. Кроме того, он поддерживает её сердечную привязанность к монсеньору, Вашему брату, в ущерб Вам.

Его слова падали на благодатную почву: Людовик ХIII всегда относился с подозрением и ревностью к своему брату Гастону. Между тем общественное мнение заграницей тоже складывалось не в пользу Кончини.

– Три брата Люинь, – докладывал Монтелеоне в Мадрид, – исполнены благих намерений, и хотя они не могут похвастать особым талантом или гениальностью, король привязан к ним. Вашему Величеству следует знать, что в настоящее время между маркизом д’Анкром и де Люинем существует смертельная вражда, поэтому королеве-инфанте следует проявлять величайшую осмотрительность в своём поведении, но пока она не совершила никаких ошибок и достойно относится к братьям.

Когда испанский посол передал Люиню льстивое заверение в добром к нему отношении католического короля, тот с выразительным жестом ответил:

– Я понял Ваше Превосходительство и в подходящий момент Вы тоже поймёте, что я принял Ваше послание к сведению и извлёк из него пользу.

Люинь стал посредником между своим господином и мятежными принцами, готовыми вернуться ко двору после изгнания Кончини. Вокруг Людовика ХIII и его фаворита образовался некий малый совет, который постоянно собирался по вечерам и обсуждал недопустимое поведение маршала д’Анкра. Постепенно король уверовал в то, что он сможет управлять страной, но не знал, как взять власть в свои руки. Поэтому он полагался на Люиня, который пытался в последний раз заставить Кончини пойти на компромисс, но тот отвечал презрением и угрозами. Тогда решено было обратиться к королеве-матери, предложив ей передать власть сыну и удалить своего фаворита. Дважды Мария Медичи разговаривала с Кончини, и два раза он категорически заявлял:

– Я отомщу всем своим врагам и буду удерживать короля во дворце!

Друзья Людовика были в панике, а Люинь даже предлагал ему бежать. Но в итоге решено было арестовать Кончини в Лувре и доставить его в Бастилию. Через двух гардеробщиков и садовника Тюильри, пользующегося благоволением короля за его умение ловить маленьких птичек, этот приказ был передан капитану королевских гвардейцев. Как позже признавался сам барон Витри, он был немало изумлён, но, соблазнившись обещанием должности маршала Франции, поклялся сохранить всё в тайне.

Тем временем Мария Медичи, что-то заподозрив, запретила братьям Люинь появляться в Лувре под предлогом того, что они состряпали заговор с целью изгнания короля из Парижа. Это распоряжение матери довело гнев Людовика до точки кипения.

Собрав верных людей, Витри явился к королю за подтверждением приказа насчёт ареста Кончини.

– Сир, если он будет защищаться, что я должен сделать? – прямо спросил капитан.

Конечно, на словах Людовик не раз грозил убить кого-нибудь собственными руками. Два года тому назад по окончании заседания Совета между его матерью и Конде вспыхнула жаркая ссора. Юный король хотел вмешаться, но Мария удержала его. Однако сразу после ухода принца Людовик закричал:

– Мадам, напрасно Вы запретили мне говорить! Если бы при мне была шпага, я проткнул бы его насквозь!

Но теперь, когда дошло до дела, король молчал. Убийство – страшный грех, а он боялся погубить свою душу. Дежеан, кузен Люиня, ответил за него:

– Король полагает нужным его убить.

Подождав немного и решив, что молчание – знак согласия, Витри заключил:

– Сир, я исполню Вашу волю.

Всё должно было произойти 23 апреля. Но в тот день арестовать Кончини не удалось и было решено перенести арест на 24 апреля.

Марию Медичи продолжали одолевать мрачные предчувствия: в ночь с 19 на 20 апреля ей снилось, что после суда её приговаривают к смерти. Однако она ничего не могла понять по невозмутимому виду сына. Возможно, тогда ей вспомнились недавние слова Бассомпьера:

– Однажды короля вынут из-под Вашего крыла… и настроят против Вас… а Вы останетесь с пустыми руками.

24 апреля 1617 года Людовик ХII проснулся в пять часов утра. Всё было готово, чтобы ехать на охоту. Но король решил сначала сыграть в бильярд. В бильярдной, где уже собрались заговорщики, усиливается напряжение: ждут Кончини, но он всё не появляется. Уже половина одиннадцатого. Людовик спокойно продолжает играть. Становится известно, что маршал д’Анкр уже направляется в Лувр. Витри спешит ему навстречу в сопровождении двадцати лучников и сталкивается с ним у подъёмного моста. Капитан приказывает закрыть внешние ворота, отделив Кончини от его эскорта.

Наступил решительный момент. Фаворит королевы-матери в чёрном – траур по дочери.

– Именем короля, Вы арестованы, – объявляет Витри, схватив Кончини за руку.

Удивлённый итальянец делает шаг назад и пытается вытащить шпагу. Он что-то говорит на своём родном языке. По словам флорентийского посла Бартолини:

– Я?

Маршал даже не может представить, что кто-то осмелится его арестовать. Витри же утверждал, что он крикнул:

– Ко мне!

Следовательно, это был призыв о помощи людям из его свиты. В ХVII веке, как и в наши дни, такой возглас расценивается как проявление сопротивления представителю государственной власти при исполнении им своего долга. Витри призывает своих спутников вмешаться. Три выстрела из пистолетов (самого капитана, его брата Дюалье и зятя де Перрона) поразили Кончини в лоб, горло и глаз. Он упал замертво у ног Витри. Для пущей уверенности его искололи кинжалом, забрали драгоценности, бумаги, одежду, а обнажённое, залитое кровью тело перенесли в ближайшую сторожку привратника и бросили на кучу соломы.

Король слышал пистолетные выстрелы. Очень спокойно он приказал подать ружьё, и, держа шпагу в другой руке, вышел из бильярдной в сопровождении Люиня. Полковник корсиканских гвардейцев д’Орнано мчится ему навстречу:

– Сир, всё сделано!

Люинь открывает одно из окон, выходящих во двор Лувра, заполненный людьми. Д’Орнано поднимает Людовика ХIII на руки, и показывает собравшимся, что король жив. Вслед за тем раздались крики:

– Да здравствует король! Долой тирана!

В ответ пятнадцатилетний Людовик приподнял шляпу и, повернувшись к заговорщикам, воскликнул:

– Спасибо! Большое вам спасибо! С этого часа я – король.

Затем Люинь приказал закрыть ворота Лувра и выставить охрану. Витри же вошёл во дворец и публично принял королевскую благодарность, предварительно извинившись за совершённое убийство:

– Господин д’Анкр оказал такое сопротивление, что его арест стал невозможен.

Тем временем большая галерея Лувра заполнилась придворными, ошеломлёнными происходящими событиями. Мария Медичи тоже слышала выстрелы. Её горничная бросилась к окну и спросила у проходившего мимо Витри, что произошло.

– Маршал убит за сопротивление офицеру короля, – хладнокровно ответил тот.

Тогда королева-мать воскликнула:

– Я правила семь лет, теперь мне осталось ждать только небесного венца!

Немного придя в себя, она отправила епископа Люсонского разведать обстановку.

Возбуждённый Людовик, по словам Ришельё, стоял прямо на бильярдном столе, принимая поздравления всего двора.

– А, Люсон! – воскликнул при виде его король. – Наконец-то я избавился от вашей тирании! Убирайтесь прочь!

После чего отправился назначать новых министров и принимать послов. Просматривая депеши для иностранных дворов и городов Франции, он с нервным смехом повторял:

– Я теперь настоящий король.

Тем временем Леонора, узнав о гибели мужа, через камердинера Лапласа попросила Марию взять её под своё покровительство, на что разгневанная королева-мать ответила:

– Не говорите мне больше ничего об этих людях!

Теперь её волновала только собственная судьба. Ей было необходимо немедленно любой ценой встретиться с Людовиком. Но король дважды отказался от встречи: у него дела поважнее, чем заниматься королевой-матерью. Мария Медичи упорствует: через принцессу Конти она снова просит сына принять её, но безуспешно. Последняя надежда королевы – её фрейлина де Гершевиль. Этой особе 57 лет, все её уважают. Назначенная самим Генрихом IV ещё в 1600 году, она была нежна и внимательна к маленькому Людовику ХIII, и Мария очень надеялась на её влияние на короля. Гершевиль бросилась к ногам Людовика:

– Сир, пощадите королеву-мать!

Но это не смягчило его. Вежливо подняв даму, он ответил:

– Несмотря на то, что Её Величество не обращалась с нами, как с сыном, мы будем обращаться с ней как с матерью, но пока не намерены с ней встречаться.

В это время за окнами рабочие разрушали «мост любви».

Королеве-матери запретили покидать её апартаменты, а её гвардейский полк распустили. Обеспечивать охрану Лувра обязали маршала Витри. Теперь Марии остаётся только ждать, когда сын решит её судьбу. Людовик верхом объезжает Париж, его приветствует торжествующая и восторженная толпа. Но это уже не пьянит юного короля.

– Он осознаёт свой долг по отношению к народу и никогда о нём не забудет, – пишет Мишель Кармона. – Благодаря этому пониманию Людовик ХIII станет одним из самых щепетильных по отношению к своему долгу суверенов.

Кончини был погребён в полночь в церкви Сен-Жермен л’Оксерруа. На следующий день толпа выволокла его тело из могилы и разорвала на куски, которые затем были повешены на виселице или сожжены. В течение всего дня 25 апреля Мария Медичи слышала из своих апартаментов, как на улицах Парижа в адрес её и Кончини кричали непристойности.

Люинь заступился перед королём за Ришельё, который отделался тем, что сдал должность государственного секретаря по иностранным делам Вильруа. Как раз в то самое время, когда толпа измывалась над трупом Кончини, епископ Люсонский, въезжавший в своей карете на Новый мост, чуть не попал под горячую руку, но выкрутился, велев всем своим людям кричать:

– Да здравствует король!

И сам подал пример.

Спустя сорок часов Витри дано было задание арестовать маркизу д’Анкр. Несчастная собрала все свои драгоценности, запихала их в постель и улеглась сверху, притворившись больной. Но её грубо подняли, обыскали и препроводили в темницу Лувра, а спустя несколько дней перевели в Бастилию, где подвергли суровому допросу, после чего отправили в тюрьму Консьержи.

Это был, пожалуй, единственный в истории дворцовый переворот, совершённый «действующим» королём, чтобы обрести всю полноту власти. Страница регентства была окончательно и бесповоротно перевёрнута.