Королева праха и боли

Глава 5 Енош

В глазах моей маленькой вспыхнула искра гнева, но быстро утонула во влажной синеве.

– Умеешь ты порой сделать так, что тебя чертовски легко ненавидеть!

Тиски боли сдавили мои ребра, но я ничем не выдал того, что ей удалось нанести удар в то место, которое вообще-то должно было онеметь и ничего не ощущать… Да только не онемело.

Как неожиданно.

Раздражающе.

И совершенно абсурдно.

Что такое ее ненависть, если не жалкий остаток смертности? Разве она не мертва? Ужасно холодная, да, но чудесным образом привязанная ко мне, своему богу и хозяину? Никогда уже ей не захочется сбежать.

В этом, по крайней мере, я преуспел.

– Вот именно. – Большой палец сводило от желания коснуться ее уха, вычесать колтуны из волос, но я подавил тягу, вспомнив о том, каких страданий стоила мне эта женщина. – В конце концов, не любовь же вернула тебя ко мне, верно?

Слова превратились на моем языке в пепел. В сухой горький пепел. Пепел, забивающий носовые пазухи, душащий меня вместе со смрадом моих собственных внутренностей, сводящий с ума жаждой сдирать его вместе с кожей.

Нет, пускай я и считал, что она питала ко мне привязанность, но это было всего лишь фарсом, порожденным, вероятно, стремлением моей амбициозной жены вернуть меня к моим обязанностям. Я, очарованный этой женщиной с ее болезненной честностью, поклялся открыть Бледный двор для мертвых в тот день, когда она полюбит меня.

Глупый поступок, вызванный досадной потребностью сделать ее всецело своей – плотью и костями, душой и сердцем. Это ведь так легко дается смертным мужчинам вроде Джоа, а может, даже этого… Элрика, а моя божественность отчего-то остается в стороне.

Бледная нижняя губа Ады задрожала.

– Да какая любовь, когда ты так со мной обращаешься? Ты же только что грубо трахнул меня в рот!

– Ах, но ведь разозлилась ты совсем не поэтому, не так ли? Маленькая, ты бы позволила мне трахать тебя в рот до тех пор, пока твоя шея не сломается пополам, в обмен на одно-единственное мое прикосновение к твоей голове.

А я ведь хотел коснуться ее.

И хочу до сих пор.

Поддавшись этому проклятому желанию, я заправил прядь светлых волос ей за ухо. Раздувающийся живот, атрофирующиеся мышцы, свертывающаяся кровь… Моя холодная жена разлагается – в данный момент на моих глазах, а я отчего-то все еще хочу ее.

И не могу отпустить.

Как может насквозь фальшивое создание продолжать пробуждать во мне нежные чувства? Нужно избавиться от них. Задушить привязанность, которой я по глупости позволил расцвести в…

Боль пронзила виски.

Двор расплылся перед глазами.

Время споткнулось и остановилось.

Жгучий жар объял меня, швырнув в нос тошнотворный запах пепла. В тумане надвигающегося горячечного бреда я крепко зажмурился, но это лишь усилило эхо, рвущееся из черной расселины моего рассудка: «Элрик… О, где мой возлюбленный Элрик?»

Я заморгал, изгоняя накрывшую разум пелену, – и обнаружил прямо перед собой свою жену, источник моих мучений. Она не могла любить меня?..

Что ж, пускай тогда будет ненависть.

– Моя бедная жена осталась без словечка похвалы, даже после того, как приняла меня так глубоко. – Кончиками пальцев я пригладил черные перья, напомнив себе о ее ранах, которые скрывало платье. – Не получила ни единой ласки. Я даже не коснулся ее уха. Даже не пробормотал: «М-м-м, моя любовь, как хорош твой умелый ротик».

Я столько всего давал ей, добровольно и щедро, хлопотал над ней часами, уделял ей все свое внимание, никогда не оставлял неудовлетворенной. Ласкал. Хвалил. Дарил подарки. И ни разу она не ощутила признательности.

Ничего я ей больше не предложу. Никогда.

Никогда не возвышу над другими подлыми тварями ее породы. Да кто она такая? Только лишь плоть и кости, которыми я правлю, которые использую как пожелаю, любыми извращенными способами.

– Я больше не узнаю́ тебя, – в ее глазах заблестели слезы – должно быть, последние. – Все, что говорила тебе, я считала правдой.

Мышцы мои напряглись.

Как мне хотелось поверить ей.

Вот она стоит здесь, моя законная жена, с выпирающими от недостатка пищи ребрами и новым шрамом через всю щеку. Не говоря уже о том, что она всецело, абсолютно мертва…

Избитое тело кричало о пережитых ею трудностях, и это нельзя игнорировать. Падение с лошади – вполне правдоподобно, как и история об умирающем отце, поскольку она уже упоминала об этом раньше, как и отсутствие денег.

Но объяснения для ее радости по-прежнему нет.

Радости, которой я никогда не наполнял ее.

– Веками я странствовал по землям смертных и знако́м как с их многочисленными тяготами, так и с их тяжелыми кулаками, хотя и не попадал в такое ужасное положение, как ты, – сказал я. – Ох, маленькая, я испытывал огромный соблазн обуздать свой гнев, свое неверие, свою жгучую ревность к тому смертному, чье имя повторялось в твоих мыслях.

Да, испытывал – до тех пор, пока она не упомянула о ребенке.

Остатки ярости забурлили в моих венах, распаляя кровь – настолько, что ее мертвое тело бездумно качнулось ко мне. Но это лишь разозлило меня еще больше. Эта ее тяга к моему теплу, которой она не может противиться, не более искренна, чем все, что было прежде.

Однако…

Есть еще и долг.

И я буду пользоваться этим, пока холод не станет для нее неизбежностью, с которой нужно смириться. Да, моя маленькая узнает, каково это – хотеть чего-то, отчаянно желать… и быть отвергнутой.

Она на миг зажмурилась, не давая пролиться бесценным ныне слезам.

– Не было никакого другого мужчины.

Лгунья.

Лгунья!

Я сжал кулаки. Разум вновь затуманился. Мне уже доводилось страдать от лживых речей женщины – потому что я не понимал, какую власть они могут иметь над любым мужчиной, будь то смертный или бог.

И все же в бешенство меня приводила не физическая измена. Плоть и кости не хранят ни памяти, ни любви. А вот разум хранит – порождая разобщение там, где моя сила не способна ничего соединить. Почему она так противилась мне? Разве я не пытался угодить ей?

– Послушай, Аделаида. Испытывая трудности, ты могла сколько угодно распутничать по пути к Бледному двору, я бы не осудил. – Я запустил пальцы под ее тяжелые волосы и сжал их покрепче – в первую очередь для того, чтобы оправдать прикосновение. – Не заблуждайся, я все равно убил бы любого, кто прикасался к тому, что принадлежит мне. И простил бы тебя, если бы при этом ты сдержала свою клятву, потому что я высоко ценил твою чистосердечность. А вот нечестности я простить не могу. Не могу простить то, что другой пробудил в тебе чувства, какие не смог пробудить я, и то, что ты пыталась скрыть это самой отвратительной ложью.

– Если ты думаешь, что мне нечего было делать, кроме как улыбаться другим мужчинам с этой моей распоротой щекой, – процедила она сквозь стиснутые зубы, – то ты сумасшедший.

Мой взгляд скользнул по ее губам.

Что ж, вероятно, так и есть.

Иначе почему мне хочется поцеловать ее? Заключить в объятия эту женщину, о которой я так заботился – возможно, больше, чем мне самому хотелось бы признать.

– Кто бы не сошел с ума, две недели проведя в неугасающем пламени? – Я притянул ее ближе, мучая ее, мучая себя, мучая нас обоих. – Я истекал кровью, как ты. Мне было больно, как тебе. Единственная разница в том, что я не мог умереть. Честно говоря, маленькая, это не пошло на пользу моему разуму.

Грудь ее расширилась при очередном ненужном ей вдохе. Над ключицей по-прежнему темнели вены, полные лишенной кислорода стоячей крови.

– Несомненно, потому что говоришь ты как псих.

– Да, маленькая, я полный псих. – Я потянул жену за волосы так, что голова ее запрокинулась, и наклонился к ней, замерев в дюйме от ее губ. Ох, как же не терпелось раствориться в ее поцелуе, в том фальшивом покое, который он обещал. – Почти две недели единственным, что удерживало мой рассудок от помутнения, была мысль о том, что ты ждешь меня. Две недели, маленькая. Две недели, а ты совсем не приблизилась к Бледному двору, зато безмерно радовалась чему-то, о чем мне не рассказываешь!

Дерзкая маленькая упрямица. Ада оторвалась от меня, наказывая нас обоих.

– Я радовалась ребенку!

Праведный гнев объял меня, и кровь закипела в жилах.

– О да, ребенку. Ребенку!

От моего крика под потолком заметалось эхо и застонали вплетенные в трон трупы – как будто я спрашивал их мнение! Приглушенное кряхтение лорда Тарнема стучало в моих висках – вместе с жестокой ложью моей жены, и исступление вновь спутало мне мысли.

Я нездоров.

Еще недостаточно оправился.

– Тихо! – рявкнул я.

Глаза Ады заметались между умолкшим троном и мной, но в конце концов остановились на мне. В них снова горел гнев:

– Если оказалось, что я вовсе не беременна, еще не значит, будто я сама не считала себя…

Рука моя взметнулась сама собой. Ох, и велико было искушение вновь запечатать ей рот куском кожи. Только ведь она опять сорвет заплату, потому что моя жена хоть и умерла, но не стала от этого покорной. Однако само мое движение заставило ее замолчать. Только вот, к несчастью, это не убрало щемящей боли в моей груди, порожденной ее словами.

– Два века скорби о смерти моей нерожденной дочери… – Горе от потери все так же напоминало свежую вспоротую рану – как стремительный удар ножом прямо в сердце. – Зачем из всей лжи, которой можно скрыть предательство или даже неверность, ты выбрала именно эту? Эту? Если знала, как сильно я хотел умереть…

Я остановился.

Нет, я не позволю ей вонзить мне в грудь еще один клинок. И уж точно не позволю увидеть, что она уже меня ранила.

Я успокоил свое прерывистое дыхание.

Расслабил лицо, стирая малейшее напряжение.

– Ответь-ка на вопрос. – Я наклонился к ней, щекоча дыханием ее шею, мучая желанием, наказывая обещанием своего тепла. – Ты сказала, что вернулась бы… Так поведай мне, маленькая, была ли ты убеждена в этом все время? – Еще один выдох, и она повернула голову, медленно придвигаясь ко мне. – Размышляла ли когда-нибудь, что будет, если ты убежишь? Сомневалась ли когда-нибудь… в своей клятве вернуться?

Дрожь. Медленно сомкнувшиеся веки. А потом…

…молчание.

Холодное. Мертвое. Молчание.

Она лишь сглотнула – наверное, ту байку, которую собиралась преподнести мне. Что ж, я, конечно, ценю любезность, но это не делает ее менее лживой.

Лгунья!

Жар вспыхнул у меня под кожей, и ее кости по моему приказу сделались ломкими, а помост под нами затрещал. Мне хотелось стиснуть ее шею, утащить в глубокую могилу, похоронить в грязи и позволить гнить – так сильно я ненавидел ее за то, что заставила меня… страдать, жаждать, томиться.

Чувствовать.

А себя я ненавидел еще больше, потому что не мог этого сделать. Не мог. Проклятье, не мог!

Сдавило грудь.

Что со мной не так? Что сделала со мной эта женщина? Почему мне не удается принудить себя поступить с ней так жестоко, как она того заслужила? Как я должен поступить?! Разве я не выше изменчивых человеческих эмоций? Разве я не бог, а она не простая смертная?

Силы покинули меня.

Разложение, разъедавшее ее изнутри, прекратилось.

Нет, я не мог этого сделать.

И не осмеливался задуматься о причине.

– Посмотри, какие у тебя бледные губы. – Совсем бескровные, даже мой большой палец, надавив на нижнюю, не оставил на ней отпечатка. – Кто сделал это с тобой, а? Кто посмел обидеть мою жену? Ты их видела? Знаешь имена тех, кто совершил это, да?

Она кивнула:

– Их было трое.

– Хорошо. Теперь вот что. Еще раз упомянешь о ребенке, и я вырою тебе могилу. – Я повернулся к мосту, ведущему к Ноктенским вратам: – Орли!

– Енош… – окликнула меня сзади Ада и, когда я оглянулся, спросила: – Ты что-нибудь знаешь о моем отце? Я… Почти ничего не помню о нападении, в голове все расплывается, но я знаю, что он был там. Пытался защитить меня, его толкнули, он упал… Он жив? Можешь ты сказать мне хотя бы это?

– Отыскав тебя, я сразу поспешил на двор Междумыслия, чтобы связать твою душу. – Пожав плечами, я продолжил спускаться с помоста. – Не могу сказать, что сталось с твоим отцом.

– Ты убил тех, кто был там?

Пока нет.

– Всему свое время.

Я снова убрал из ее плоти гниль – отовсюду, кроме одного крохотного участка, сопротивляющегося моей силе, и заплатил за это вцепившейся в мозг слабостью. О да, плохой из меня муж…

– Вечно гоняет мои старые кости, – пробурчала Орли, торопясь к Ноктенскому мосту, где я ждал ее.

Я избавил от разложения и ее, устранив заодно и чрезмерную хрупкость костей. Теперь меня шатало, и перед глазами все расплывалось. Отдых. Мне нужен отдых.

– Готовься отправиться в ближайший город на Ноктенских землях. Пойдешь через пару дней, – произнес я. – Выяснишь, какому богу молятся тамошние жители, а я поеду за Сетенские врата. Следует осмотреться. Слишком долго я позволял миру существовать без моего правления.

– Да, хозяин. – Старуха наклонила голову. – Только не отправляй за Эфенские врата, а то меня вздернут на первом же суку. Ох, могу поспорить на свою чертову задницу, что Бледный двор окружен священниками и солдатами.

– Будем надеяться.

В конце концов, мне нужна армия.

Большая армия.