Королевская кровь-12. Вороново сердце. Часть 2

Глава 25

Корвину Черному следовало бы направиться в небесные чертоги — о многом еще нужно было переговорить с братьями и сестрой. Но было бы малодушием не прийти к своей дочери, рядом с которой он провел столько времени и к которой привязался как отец к ребенку.

Она так и сидела в той палате, откуда ушел он, чтобы воссоединиться со своим сердцем и обрести полную силу, — но уже расположившись в кресле, которое стояло в углу, одетая в обычную одежду. Принцесса что-то неловко, медленно писала на листах бумаги, сложенных на крошечном столике.

Увидев его, Алина Рудлог чуть приподнялась в кресле — но тут же осела обратно. Два служителя Триединого, мужчина и женщина, отступили к стенам, склонив головы.

— Бой закончен, — сказал он, — чужие боги повержены, маленькая пташка. Вы все сделали вовремя.

Она смотрела на него угрюмо и мрачно, исподлобья, и видел он, как борется она с желанием умолять и желанием обвинять, и дивился, как же одновременно может в ней сочетаться и яростность брата, и темная вдумчивость. Она боялась услышать ответ, но не могла не задать вопрос:

— Что с Максом, отец?

— Его суть переплетена с моей, как соль растворена в океане, — печально ответил Жрец. — Он не осознает себя, не помнит и не существует. Поэтому вернуться он не может. И я не могу его вернуть.

Она все-таки встала, слабая, но прямая. Огонь ее ауры взвился ввысь.

— Н-но как? — спросила она шипяще и яростно. — Как⁈ — голос ее усиливался. — Разве ты не бог, Великий⁈ Разве не шел с нами все это время и не стал нам родным⁈ — она все повышала голос и повышала, словно не осознавая, на кого кричит. — Как ты, бог смерти, можешь не знать, что делать?!! Я его жена душой и телом и требую его вернуть!

Голос ее на крике сорвался, глаза потухли. Она опустила голову. И горько ему было от ее боли.

— Прости меня, птенчик, — попросил он. — Вы с ним через многое прошли, чтобы спасти меня и спасти мир. Я твой должник, но я не могу помочь тебе. Клянусь, если бы я слышал хотя бы какой-то отклик на свой зов, если бы я ощущал хоть малейшее движение его души, я бы попытался вытащить его к тебе.

Алина вдруг подняла голову — и в глазах ее загорелось угрюмое упрямство, которое он не раз видел в глазах у брата.

— Но ведь получается… — медленно сказала она, — что он не мертв? Он не ушел на перерождение?

— Его просто не существует как единицы сознания, — объяснил Жрец терпеливо.

— То есть, — так же медленно и недоверчиво проговорила Алина, — дело лишь в способе помочь ему себя вспомнить?

Он, несмотря на тяжесть момента, усмехнулся этому упрямству почти с гордостью.

— Отделить всю соль из океана, — все же напомнил он. — Даже я не знаю, как это сделать.

Она вытерла ладонью щеки.

— Это просто задача, — упрямо сказала Алина. — Над ней можно работать.

Вечный Ворон не стал ее разубеждать. Он шагнул к ней и погладил по голове.

— Я твой должник, — напомнил он. — Возвращайся в мир, дочь моя, врастай в него снова. А если тебе будет что-то нужно — позови меня, и я отвечу.

— Я позову, — сказала она жестко, когда он стал уже рассыпаться черно-сверкающей пылью. — Не сомневайся, отец.

Уровнем ниже Катерина Симонова, тоже мягкая и разнеженная после явления анхель, поглаживая уснувших благодаря сиянию дочерей, подняла голову, ощутив чудовищно мощное сосредоточение темной стихии. Ей было хорошо и тепло. Сияние анхель что-то сделало с ней, как-то подправило внутри так, что она ощущала внизу живота легкость и правильность, — а ведь до этого она даже не осознавала напряжения там.

— И у тебя все будет хорошо, дочь моя, — прозвучал холодный, пробирающий льдом голос со всех сторон, и она улыбнулась недоверчиво, слушая и ощущая его.

К остающимся на холме Ситникову, Александру и Виктории спустился дракон и помог им перенести спящего Мартина во дворец Владыки Четери. Там было шумно и весело.

Туда уже принесли и самого Мастера, который тоже спал.

Виктория оставалась с мужем, Ситников нашел своих родных и пропал из поля зрения Александра. А сам Свидерский сначала нашел Ли Соя, а затем — Владыку Нории, который пока задержался в Тафии, и спросил у него: не найдется ли во дворце накопителей?

С выданным сапфиром невиданного размера они с Ли Соем открыли Зеркало к Алмазу Григорьевичу. И вышли в вечер Йеллоувиня к золотому вьюнку, под коим рядом с телом, укрытым какой-то одеждой, сидел, безучастно глядя в небо, обнаженный по пояс, чудовищно постаревший Черныш.

Ли Сой коснулся вьюнка перстнем, и он раскрылся. Алекс шагнул внутрь, уже понимая, кто лежит там недвижимый.

Черныш увидел остановившегося перед Алмазом Алекса, но даже не пошевелился.

— Последней его просьбой было помочь вам, — сказал он, глядя на сияющий в темноте вьюнок. — А я не смог. Портал закрылся раньше. И ему помочь не смог. Не хватило меня.

Алекс выдохнул — и откинул ткань, чтобы посмотреть на тело высохшего, совершенно не похожего на себя учителя. Очевидное истощение резерва почти в ноль.

— Почему вы не ушли, Данзан Оюнович? — спросил он сипло. Глаза снова жгло, и он потер их ладонью.

— Вьюнок не выпустил, — ответил тот так же безучастно. — Я подумал… хорошо, этот портал закрылся, но я же могу пройти на помощь к вам через тафийский. Просил у духа сил, чтобы пополнить резерв, просил, чтобы выпустил. Но нет… нет. А этот дурень так любил вас, что все до капли отдал, чтобы Тротт смог выйти. Сказал, что вы ему как дети. Себя не поберег… старый дурак. Старый дурак.

Алекс вновь с усилием потер глаза.

— Я должен арестовать вас и проводить в камеру до суда, Данзан Оюнович, — напомнил он. — Потом вас передадут Бермонту.

Черныш поднялся — на шее его брякнули пустые амулеты. Напрягся Ли Сой, готовый ловить одного из сильнейших магов, и Алекс тоже выставил щит.

Но Черныш просто протянул вперед руки и позволил сковать себя Путами. И беспрекословно шагнул в Зеркало, открытое в подвал Зеленого крыла.

Под звон гонгов и колоколов, которыми священники извещали о конце войны, выходили люди на свет из подвалов в Бермонте. Выглянула во внутренний двор королева Полина, сжимая в руках письма от сестер, включая короткую записку от Алины. Улыбнулась солнцу. Посмотрела, как Тайкахе прошел мимо, смирно сел у озерца и тут же начал играть с маленькими посвистывающими пташками.

В темноте и неизвестности подземелья ее спасала только переписка с Мариной и редкие письма от остальных сестер. Между докладами наблюдателей о том, что творится снаружи, между молитвами и решениями, которые то и дело приходилось принимать: о размещении людей, об их довольствии и оборудовании спальных мест, — к Полине то и дело порхала огнептица. Поля читала письма, беззвучно смеялась и писала ей в ответ.

«Как ты, вдвойне беременная? — писала она Марине. — Мы сидим в подземной часовне, скучно неимоверно. Только что получила письмо от Ани, что мой муж жив, но, как всегда, ранен до бессознательного состояния. Как ты думаешь, это повод, чтобы превратиться в стерву и держать его впредь у юбки?»

Марина отвечала, что Ани писала и ей по поводу ее мужа и что держать у юбки вряд ли получится, потому что Пол не носит юбок. Они обменивались радостью по поводу возвращения Алины, гадали, что происходит в Иоаннесбурге, поддерживали друг друга. Они общались так, будто мир обязательно выстоит. Хотя обе понимали, что им может и не повезти.

Но им повезло.

Алина вернулась. Демьян жив. Сестры тоже. Планета спасена. Что еще нужно для счастья?

Разве что вспомнить, что в отсутствие короля именно она — правительница.

Полина оглянулась и осмотрела своих фрейлин и гвардейцев. И, вздохнув, начала отдавать приказы. Собрать кабинет министров через два часа — к этому времени должна быть хотя бы первичная информация о разрушениях в стране. Послать патрули по городу, пока не развернулись спасательные работы — проверить, кому нужна помощь. Организовать горячее питание для пострадавших…

Она говорила и говорила — а думала о том, что, когда Демьян вернется, ему не будет за нее стыдно. Так же как ей не стыдно за такого мужа.

Анхель появились и в столице Рудлога Иоаннесбурге. Они не делали различия между иномирянами и туринцами — лечили всех детей Триединого. И только невидши, противоестественные существа, созданные из мертвой плоти несчастных жертв богов, падали замертво — потому что мертвому не должно быть живым, а души должны получить покой.

Заработала наконец связь, и перемалываемые армией тха-норы, знающие языки Туры, услышали на улицах столицы женский голос, который твердо и жестко говорил:

— Воины Лортаха! К вам обращается королева Рудлога! Ваши боги мертвы! Сдавайтесь, и мы оставим вам жизнь. Ваши боги мертвы!

Вслед за этим звучала речь на лорташском, в которой говорящий тяжело и неохотно повторял слова королевы: так, чтобы даже простые нейры все поняли.

Разобщенные, выбиваемые с улиц и переулков, напуганные явлением огненной птицы, уничтожившей всех раньяров, согретые теплом от анхель — и неспособные понять, что это за сила, которая милосерднее и мощнее их богов, никогда не исцелявших, а только уничтожавших, — враги начали складывать оружие. Не все. Кто-то продолжал бессмысленное сопротивление, кто-то пытался сбежать — и они были уничтожены вместе с тха-охонгами. В плену оказалось около полутора тысяч иномирян.

Столица медленно приходила в себя. Люди выглядывали из подвалов и храмов, поднимались из метро.

Многие из них за этот день потеряли дома. Но сохранили жизнь — потому что под землей защищал их своей мощью Великий Бер.

Мариан Байдек вернулся в покои после того, как проверил, что каждый из его гвардейцев получил медицинскую помощь, а тела погибших опознаны. Гвардейский корпус потерял более двух сотен человек убитыми, почти половина гарнизона была ранена, и Мариан был черным от усталости и горя.

Он так вымотался, что, тяжело улыбнувшись Василине, впервые за всю жизнь рухнул на кровать, не переодевшись и не сходив в душ, прямо в окровавленной, провонявшей порохом, жженым хитином и муравьиной кислотой форме. Рухнул и заснул.

Василина посидела рядом, ласково и тихо гладя его по голове, а затем поднялась и направилась в парк. Туда, где стояла семейная часовня Красного Воина, рядом с которым всегда цвел шиповник и лежала смятая ударом гигантская наковальня.

Королева зашла в тихую часовню — в ней горели свечи и порхали огнедухи. Отец Иоанн сидел на постаменте, увитом шиповником, положив молот на колени, и смотрел на свою дочь.

Василина подошла ближе, посмотрела на него. Поклонилась.

— Спасибо, — сказала она негромко.

От статуи отделился призрачный светловолосый мужчина. Протянул руки к королеве, взял ее за плечи и поцеловал в лоб.

— Ты — моя гордость, — сказал он, и слова эти громовым эхом прокатились по маленькой часовне. — Кровь от крови моей, чистая воинская душа. Носи и передай сыну, когда он вступит в силу.

Голова Василины закружилась от жара и запаха шиповника, а когда она очнулась, прислонившаяся виском к холодному изножию статуи, в ее руках лежал огненно-искристый клинок в украшенных золотым шиповником ножнах на поясе.

Люк Дармоншир тоже пришел в себя от золотистого света, пробившегося сквозь веки. И от восхитительной легкости и тепла в теле — не болело ничего, а ведь при падении, отброшенный рукой бога, он точно сломал себе все, что только мог сломать.

Люк открыл глаза — и обнаружил, что лежит голый на склоне горы, на вспаханном снежном покрове, а перед ним сияет золотое солнце. И такое умиротворение накатило на его светлость, такая непривычная расслабленность, что он закинул руки за голову и немедленно захотел закурить.

— Спасибо! — хрипло крикнул он вслед растворившемуся в воздухе солнцу с крыльями — и горы, и так уже местами осыпавшиеся, грозно загудели. Снежно-ледовой покров под Люком дернулся и затрещал — и Дармоншир, чертыхнувшись, взлетел в воздух уже змеем и полетел над горами, высматривая следы битвы и гадая, что же случилось, что вокруг так тихо.

Прежде чем врезаться в землю, Люк успел увидеть, как его первопредок уходит от удара копьем, — но что было потом? Кто победил? И уцелели ли под битвой богов Дармоншир и Вейн?

Он задрал голову, чтобы задать вопрос, и увидел нависающую над планетой черную луну размером с ноготок мизинца. Она не выглядела угрожающе, скорее непривычно, — настолько, что Люк от удивления чуть не врезался в горную вершину.

А затем решился и поднялся выше, в едва заметно намечающиеся перламутровые реки.

«Великий… Великие! — крикнул он мысленно. — И прекрасссные! Поговорите сссо мной! Пожалуйссста! Вы живы?»

Небеса безмолвствовали, и он так орал несколько раз, пока мысленно не плюнул с досады и не понесся к герцогству. А когда повернул голову — рядом с ним молчаливо струился гигантский змеедух.

Дармоншир сразу понял, что это не его помощник: хотя они все выглядели одинаково, он научился отличать его по характерным завиткам ветерков.

«Здравссствуйте! — вежливо прошипел Люк. — Спасибо, что откликнулиссссь! Вы не знаете, Вейн уцелел? Вы всё видите — вы не видели мою жену с высссоты?»

«Целссс, и крассная жена твоясс вышшла на воздухссс», — благосклонно ответил дух.

Люк от облегчения вильнул, чуть не врезавшись в старшего собрата.

«Великий, а кто победил?»

«Насссши богиссс», — терпеливо, как ученику, ответил дух воздуха.

Люк несколько раз кувыркнулся в полете. Неужели все? Неужели правда конец войне? И можно будет спокойно жить с горячей Мариной под боком… точнее, неспокойно жить, когда это с Мариной было спокойно? И это прекрасно!

Короновать Тамми и заняться делами герцогства… гоночный трек сделать, как планировал, и конезавод для жены, и дождаться детей — любопытно же, какие они будут! Но не забыть нанять кучу нянек, чтобы у Марины для него всегда было время…

Его молчаливый собеседник смотрел на эти пируэты и будто даже слегка ехидно улыбался огромным клювом.

«А чтоссс с нашшшим отцомсс»? — начиная пришипливать от счастья, вопросил Люк.

«Онссс ушшшел, но обязательно вернетсссся через несссколько летссс… или десссятков летссс», — туманно объяснила змеептица. И по ее виду было понятно, что сунул его светлость клюв туда, куда не надо совать.

«Ладносс, — огорченно прошипел Люк. — Великий, поссследний вопроссс. Ты не знаешшшь, что сссс моимссс помощником, вашим братом? Он дейссствительно развеялссся навсссегда?»

«Онссс развеялссся, носс оссстался от негоссс легкийссс ветерокссс, который черезссс паруссс тысссячелетийссс наберетссся ссссил и вновь вернетсся к намссс», — ответил дух. И Люк огорченно заклекотал.

«Мне будетсс не хватать его. Он был мудрым сссобессседником».

«Ты всегдассс можешшшь прийтиссс поигратьсс с нами, — предложил дух. — Ессли появятссся вопросссы. Выиграешшшь — ответимссс».

«Зсса плату? — проворчал Люк. — Просссто так нельзсся?»

Дух усмехнулся и направился в небо. И оттуда уже прозвучали его слова:

«Просссто так неинтересссно, змеенышшш. Но мыcc сccc тобойccc точноccc ещшше увидимссся. Помниccc о долгеccc!»

«Тут забудешшь», — почтительно огрызнулся Люк, и сверху раздался смех — как шум ветра. Герцог ускорился — впереди уже виднелись последние пики Милокардер, а дальше — море и побережье. И Вейн. И мама с сестрой. И Марина. Вот с таким животом.

Осознав, что никакой живот ему сейчас не помешает, Люк еще ускорился. Ибо что может быть лучше, чем вернуться к своей женщине победителем и героем?

12.00–13.00 в Инляндии

Марина

Когда вдруг наступила тишина, а затем со всех сторон полилось солнечное сияние — я замерла. Свет шел отовсюду, мягкий и теплый. Я тихонько приоткрыла дверь своей камеры и медленно, купаясь в нем, пошла по коридору. За мной неслышно следовали Осокин и пара гвардейцев.

С меня словно одну за другой снимали тяжелые одежды из страха, тревоги, ожидания, неизвестности. Меня словно обнимали мамины руки, я будто снова взлетала на качелях ввысь, в голубое солнечное небо.

Дети внутри радостно толкались — и они, как воробышки, плескались в этом сиянии.

Я шла, положив руку на живот, и видела изумленно поднятые лица людей, просветлевшего и помолодевшего Леймина, тихо плачущую леди Лотту рядом с улыбающимся Берни, и золотые солнышки над ранеными. Жену Энтери Таисию, которая все это время стойко переносила отсутствие мужа и самоотверженно трудилась в госпитале. Риту, вцепившуюся Таммингтону в руку, светящуюся изнутри Лариди, раненых, поднимающихся с постелей, людей, опускающихся на колени. Я слышала благодарственную и торжественную молитву старенького священника — и слова, которые он сказал после того, как целительный свет иссяк.

— Все закончилось. Наш мир устоял.

Вокруг загомонили, засмеялись и заплакали, начали обниматься. Я, улыбаясь, замерла посреди моря ликующих людей, думая о том, что где-то сейчас так же радуются мои сестры, и что по письму Ани Люк уже должен быть на полпути ко мне — и, когда он прилетит, я его точно убью за то, что полетел в такую бурю. Или расцелую, потому что полетел ко мне, несмотря ни на что.

Я ведь тоже бы полетела.

Я думала о том, как одиноко сейчас Алине в бункере, и надеялась, что мое письмо дошло до нее, думала, что от Василины пока нет писем, а, значит, в столице до сих пор неладно и Алина еще не скоро окажется рядом с родными. Ее возвращение я почувствовала больше двух часов назад, и это было так, будто тонкая струна, соединяющая меня с сестрой, вдруг напиталась силой, завибрировала. До этого, когда я мысленно искала Алину, я ощущала нашу связь слабой — так бывало и с другими сестрами, когда они спали или болели.

И пусть я не видела девочек, но четко знала, что все они испытывают то же, что и я: невероятное, невыразимое облегчение и счастье. Оттого, что наша Алина вернулась. Оттого, что все закончилось.

Оставалось дождаться Люка. Он не мог не вернуться. Не мог.

Я подавила плеснувшую изнутри панику, развернулась и пошла на выход — Осокин и гвардейцы прокладывали мне путь, прося освободить дорогу. Не только мне пришла в голову мысль выйти — просидевшие под землей с раннего утра люди устремились к дверям из подвала.

Чего стоило нашим гвардейцам и охранникам Леймина избежать давки, я не знаю. Меня выпустили в числе первых, и я под присмотром Марии и Осокина вышла на крыльцо, ступила чуть в сторону, чтобы пропустить радостных людей. А затем и вовсе дошла до середины оранжевой от одуванчиков полянки и села на траву, греясь на солнце.

Полуденный мир смотрел на меня свеженький, целый, яркий, умытый грозами, очистившийся испытаниями.

Трещины, в которой плескалось море в паре десятков метрах от Вейна, больше не существовало — она была доверху заполнена темной породой, горячей, но уже безопасной. Соленая вода потихоньку уходила, волны успокаивались, — побережье изменилось, на месте заращенных трещин теперь были мысы, уходящие в море.

С холма, на котором был расположен Вейн, я видела далекую Маль-Серену: за ней, почти сливающийся с морем, погружался в воду гигант, защищавший остров. Небо светлело, ветер мешал запах остывающей лавы с ароматом зелени и соли. Тяжелые, огромные грозовые облака рассеивались на глазах.

Будто кто-то невидимый наводил в нашем общем доме порядок.

Мне было так хорошо на этом солнце, под этим небом, так спокойно, что я решила: ни за что отсюда не уйду. Мне принесли плед и шляпку, и я села, умиротворенно глядя на солнце. Через несколько минут ко мне присоединилась леди Лотта, затем подошла Рита. И мы молча сидели, прижавшись друг к другу, думая о том, какой будет наша жизнь теперь. Вокруг кипела работа — Берни обходил замок, кто-то из слуг убирал стекла от разбитых окон, а кто-то, уставший от ожидания конца так же, как и мы, обессиленно сидел на траве.

Мы молчали, но знали, кого мы ждем. И боялись спугнуть надежду словом сомнения.

Спустя минут двадцать мне в руки опустилась огнептица с медицинской склянкой. В ней лежало письмо от Алины.

Сестра была немногословна, и эта краткость сказала мне о многом. Я заморгала и всхлипнула, улыбаясь:

«Я очень хочу вас всех увидеть. Люблю тебя, Марина».

Я тоже вряд ли блистала бы эпистолярной гениальностью после нескольких месяцев путешествия в другом мире.

Было и письмо от Ангелины, которое заставило меня похолодеть, несмотря на жаркое солнце. Похолодеть и представить, как выцвел бы мир вокруг, если бы не произошло чуда. После строк о том, что с ней и Нории все в порядке, она писала:

«Надеюсь, мое письмо дойдет быстрее, чем Лукас расскажет тебе о случившемся. Я знаю, как близки вы с бароном фон Съедентентом, Марина, и сразу скажу: сейчас с ним все в порядке. Но сегодня он погиб на моих глазах, удерживая щит над порталом против бога, и, если бы у барона не вышло, Алину на Туре мы могли бы не увидеть. Жив он только благодаря милости Черного Жреца, и это случилось уже после того, как Лукас улетел. Очень жду, когда мы все сможем увидеться и узнать то, что происходило с каждой из нас в эти дни, а в случае с Алиной — и месяцы…»

Я очнулась, только когда свекровь деликатно протянула мне платок — оказывается, я тихо плакала, читая и перечитывая эти строки. Сердце мое сжималось от ужаса, я жалела и себя, и Викторию, представляла, что творилось с ней, я хотела увидеть Мартина, чтобы обнять его и убедиться, что он живой, я думала о том, где же Люк и не случилось ли что с ним по пути, — и меня накрыло такой паникой, что доктор Кастер, присмотревшись, принес мне успокоительных капель.

Через час перед замком опустился мой муж, и я, уже впавшая в нервное оцепенение, выдохнула, прикрывая глаза от солнца, и пошла ему навстречу. Леди Лотта и Рита деликатно отстали на пару десятков шагов.

Он был обнажен — и появившийся ниоткуда Ирвинс подал ему свой сюртук, который Люк обвязал вокруг талии. Мой муж был голубоглаз, расслаблен, сильно небрит и широко, чуть кривовато улыбался, — и сколько же несказанного я видела за этой улыбкой! Замедлившись за несколько шагов до него, я судорожно вздохнула — так я любила его, бесконечно, всем сердцем любила.

— Ну что? — спросила я, подойдя вплотную и заглядывая ему в глаза. — Ты всех победил, Люк?

Его щека его под моей ладонью была шершавой, губы, которых я коснулась губами — теплыми. От него пахло ветром и свободой.

— Я сделал это для тебя, детка, — хрипло подтвердил он и склонился, чтобы поцеловать меня снова.

Далеко-далеко на Лортахе искалеченная, искореженная, почти убитая ударом чужака тень доползла до затопленной Лакшии и нырнула в разрушенный холм, полный сытной старой крови и силы. Там она свернулась в шар и погрузилась в целительный анабиоз, одной частью сознания наблюдая за тем, что происходит вокруг, а другой — глядя вглубь себя.

Так слаба она была, что много лет потребуется ей, чтобы окрепнуть, и много десятков, а то и сотен лет — чтобы вырастить из себя вновь четырех богов.

Кровь могла бы это ускорить — но она пока была слишком слаба, чтобы обращаться к сознанию людей, которые принесли бы ей жертвы. И тихо-тихо было под холмом.

Там, где ранили тень, изо всех сил рвалась на волю Хида и двое ее детей, а генерал Ренх-сат, заняв ближайшую к равнине твердыню Орвиса, бывшую ранее ставкой императора, смотрел с балкона на три извергающихся вулкана. Видел он и то, как необычайно ярко светятся луны, вышедшие в ночь над равниной.

Не будь выжившей тени — тогда, может, хватило бы у богини и ее детей сил на освобождение. Но тень удерживала путы, которыми были оплетены боги, и пусть у богини стало больше силы и больше свободы, ей пока оставалось только ждать того, кто освободит ее.

На Туре люди продолжали выходить из подвалов и монастырских подворий, выходить, неверяще улыбаясь, идти к своим домам, радоваться или плакать, если они были разрушены, обнимать соседей, горевать над потерями.

Как ни берегли боги города и поселения Туры, на всех обитаемых материках оказалось тысячи жертв. Кто-то попал в трещину или был в море, кого-то раздавило обвалами, кто-то попал под божественный бой. Люди оплакивали своих мертвых и обнимали живых. И победа эта была с привкусом боли и горечи, и от солнца текли слезы.

Много еще нужно было сделать на Туре. Там, где оставались иномиряне: в Блакории, части Инляндии, на Юге Рудлога, — нужно было продолжать бои. Там, где были разорваны коммуникации, — восстанавливать их, строить новые дома, кормить людей, защищать их от разбежавшихся инсектоидов. Благо, лазареты опустели после всемирного явления анхель, и врачи, трудившиеся все месяцы войны, как проклятые, смогли наконец-то отдохнуть. Но недолго.

Много еще работы было на Туре. Но кого она пугала — теперь, когда мир прошел по самому краю гибели и выстоял?

Апрель 2023 — май 2024 гг.