Королевский гамбит (СИ)

— Полностью согласна, Энид, — кивает Уэнсдэй, не отрываясь от еды.

Черт побери, да она издевается.

Это совершенно невыносимо.

Синклер кладёт салфетку рядом с Аддамс — та случайно задёвает её локтем, и белый бумажный квадратик слетает со стола.

— Ой, я сейчас подниму! — восклицает Ниди, и прежде чем я успеваю возразить, быстро ныряет под стол.

Пристальный взгляд чернильных глаз мгновенно перемещается вниз, а бледные пальчики стискивают вилку до побелевших костяшек.

Мышечные рефлексы срабатывают быстрее мозга — и я резко подаюсь вперёд, мёртвой хваткой вцепившись в тонкое запястье Уэнсдэй.

— Мне больно, — но она лжёт.

— Ксавье! — Энид выпрямляется и укоризненно качает головой, взирая на меня с разочарованием. — Боже праведный, зачем ты так с ней? За что?!

— Ниди, тебе пора домой, — я больше не в состоянии выносить этот театр абсурда.

— Но…

— Ниди! — мой голос почти срывается на крик. Всего за двадцать четыре часа проклятая Уэнсдэй Аддамс благополучно расшатала всю мою гребаную нервную систему. — Пожалуйста, иди в машину. Сейчас же.

— Ты ведёшь себя просто ужасно! — щеки Синклер вспыхивают пунцовым румянцем. Пылая праведным гневом, она подхватывает со стола миниатюрный клатч и, резко развернувшись на каблуках, быстро покидает террасу.

— Твоя подружка? — безэмоционально роняет Уэнсдэй. От напускной вежливости не осталось и следа. — Как считаешь, я должна была рассказать ей, что ты мечтаешь меня трахнуть?

— Заткнись, Аддамс. Просто заткнись.

Нет. К черту. Я больше не хочу приближаться к ней даже на расстояние пушечного выстрела.

Плевать на приказ отца. Аякс абсолютно прав — пусть этим дерьмом занимаются капореджиме.

Силком дотащив несносную стерву до подвала, я резко захлопываю тяжёлую металлическую дверь, дважды проворачиваю ключ — и быстро поднимаюсь наверх, чтобы всучить его первому попавшему охраннику.

— Передашь Гамбино, ясно?

— Сэр, но его сейчас нет, — коренастый парень без единого проблеска интеллекта на туповатом лице непонимающе хлопает глазами.

— Значит, передашь кому-то другому. Или оставь себе. Мне наплевать. Делай, что хочешь.

Избавившись от ключа, я чувствую себя так, словно с плеч рухнул Сизифов камень.

Но даже оставаться в одном доме с Аддамс подобно пытке — она в любой момент может начать барабанить в дверь, не позволяя забыть о своём существовании ни на секунду.

Нет. К черту.

Что там Петрополус вчера говорил про возможность хорошенько развлечься?

Часы на телефоне показывают всего одиннадцать утра, но в блядском Вегасе многие злачные места работают круглосуточно — пожалуй, единственная причина ненавидеть этот гнилой город чуточку меньше.

Аякс с готовностью поддерживает мою отчаянную идею накидаться вхлам в середине буднего дня, и уже через час мы оказываемся в Космо. Пафосным заведением владеет двоюродный дядя Петрополуса, а потому для нас всегда забронирован лучший столик в вип-ложе.

Здесь останавливается время.

Здесь жизнь замедляет свой ход.

Здесь воплощаются в реальность все варианты смертных грехов — от чревоугодия до прелюбодеяния. Неоновые огни страбоскопов вместо солнечного света, дым от кальяна заменяет кислород, горящий синеватым пламенем Б-52 — воду.

Вульгарно размалёванная брюнетка рядом со мной быстро кладёт на язык розовое сердечко экстази, пока моя рука похабно сжимает её оголённое бедро. Я не помню её имени, а завтра не вспомню даже лица — но мне плевать. Аякс одобрительно присвисывает, обнимая её подружку, декольте которой глубже Марианской впадины.

— К тебе или ко мне, красавчик? — девица пошло прикусывает нижнюю губу и прижимается теснее, обдавая приторно-сладким ароматом духов.

— Не торопись, детка, — сам не верю, что говорю это, но её парфюм слишком тошнотворный, а близость тела в блядском коротеньком платье не вызывает ничего, кроме безотчетного раздражения.

Залпом опрокидываю в себя очередной яркий шот с пафосным названием — градус алкоголя в крови повышается, разум должен вот-вот отключиться… Но нихрена не помогает.

Похоже, зараза под названием Уэнсдэй Аддамс въелась в мой мозг гораздо глубже, чем я предполагал — настолько, что прикасаться к другой женщине мне неприятно.

Я хочу только одну. Только её.

Великолепную надменную суку с осколком льда вместо сердца.

Напиться было огромной стратегической ошибкой — если на трезвую голову мне удавалось хоть немного сдерживать аморальное возбуждение, то теперь предательские мысли вращаются исключительно вокруг неё.

— Слушай, детка… — идиотское клишированное обращение, но я действительно не помню имени своей новой знакомой. Да и не особо хочу его знать. — Побудь тут, мне надо подышать воздухом.

Брюнетка безмятежно кивает и что-то говорит в ответ, но громкие басы не позволяют разобрать, что именно. Впрочем, наплевать.

Я не собираюсь возвращаться — а значит, никогда больше не увижу эту девицу.

Благо, Аякс с подружкой удалились на танцпол, и объясняться с другом не придётся. Оставив свою несостоявшуюся пассию в компании бутылки Моёта, я поспешно покидаю клуб, на ходу вызывая такси.

На улице уже стемнело, солнце полностью скрылось за горизонтом, но блядский Вегас никогда не спит — канареечный Форд с шашечками на крыше вяло плетётся в бесконечной веренице машин.

Скучающе смотрю в окно, полностью опустив боковое стекло. Город светится тысячами ярких огней, сияет показной роскошью, гудит голосами людей, шумом автомобилей, отдалёнными звуками музыки из многочисленных злачных мест.

Я не особо представляю, что намерен делать, когда вернусь домой. Нельзя же просто ворваться в подвал и с порога наброситься на чертову Аддамс с поцелуем.

Или можно?

Не похоже, что она сильно против.

Хотя… хрен её разберёт.

Оказавшись в особняке, быстро нахожу нужного охранника — он сидит прямо на террасе, копаясь в телефоне — и решительно забираю у него ключ. Сердце гулко стучит в груди, отмеряя каждый шаг, пока я спускаюсь по лестнице.

Два поворота в замочной скважине, и тяжёлая дверь распахивается с негромким скрипом.

— Эй, Аддамс… — кажется, эта фраза стала нашим своеобразным приветствием. — Соскучилась, наверное?

Я умело скрываю за небрежным ироничным тоном заметно пошатнувшуюся уверенность в себе — ведь до сих пор так и не определился с чётким планом действий.

Уэнсдэй сидит в углу кровати, точно также как утром — подбородок на коленях, спутанные волосы цвета воронова крыла полностью скрывают лицо.

Но что-то не так.

Что-то неуловимо изменилось.

Что-то в её позе заставляет меня интуитивно напрячься.

Понимание приходит спустя несколько секунд. Всё дело в её осанке — такой неестественно-прямой, будто ей в позвоночник вставлен металлический стержень.

Но сейчас всё иначе. Хрупкие плечики понуро опущены, спина слегка сгорблена.

— Аддамс, что с тобой? Впала в депрессию из-за того, что весь день не могла надо мной издеваться? — я подхожу ближе, но она не поднимает головы, словно вовсе не замечая моего появления.

Странно. Совсем странно.

Такой реакции я не ожидал.

Осторожно усаживаюсь на край кровати и протягиваю к ней руку — но едва мои пальцы успевают коснуться острого плечика, Уэнсдэй вздрагивает как от резкого удара током и отшатывается назад, забившись в самый угол.

Окидываю её внимательным взглядом и… О Боже. Заметно дрожащей правой рукой она прижимает к груди левую — изящное запястье сильно опухло и приобрело нездоровый тёмно-синий оттенок. Судя по покрасневшим глазам и слипшимся ресницам, Уэнсдэй плакала — и плакала немало.

— Что… — мой голос звучит хрипло, приходится прокашляться, чтобы продолжить. — Что случилось? Кто это сделал?

— Чему ты удивляешься? — выплёвывает Аддамс сквозь плотно стиснутые зубы, но в ровных интонациях явственно звучит горечь. — В этом доме только ты иногда забываешь, что мы друг другу враги. Остальные не забудут никогда. Уйди.

— Уэнсдэй… — я впервые называю её по имени. Так странно и непривычно. Только твёрдые согласные, звонкое окончание. Придвигаюсь немного ближе и бережно кладу ладонь на плечо. — Тебе нужен врач, я сейчас распоряжусь…

— Нет. Мне нужно, чтобы ты свалил отсюда нахрен, — она раздражённо дёргается, сбрасывая мою руку, и отодвигается ещё дальше, словно проводя между нами невидимую черту.

Она такая маленькая.

Такая хрупкая.

И ей причинили такую сильную боль.

А я ведь обещал, что никто здесь её не тронет.

Но я не смог это предотвратить.

Не сумев выдавить больше ни слова, я встаю с кровати и на негнущихся ногах поднимаюсь наверх, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.

Охранник, которому я собственноручно отдал ключ от подвала сегодняшним утром, сидит на прежнем месте. Туповато ухмыляется и противно хихикает, заглядывая в экран телефона. Тварь. Ничтожество. Мерзкий кусок дерьма, не заслуживающий называться мужчиной.

— Ты спускался в подвал? — я быстро приближаюсь к нему, тяжело дыша от едва сдерживаемого гнева.

— Да, я…

— Ублюдок, — не даю ему договорить. Не могу слышать его голос. Слепая ярость застилает глаза красной пеленой, неизбежно блокируя разум.

Тупоголовый амбал похабно усмехается, и это становится последней каплей — внутри меня словно щёлкает спусковой крючок, руки самопроизвольно сжимаются в кулаки.

Я с размаху бью его в нос.

Резко, быстро, со всей силы.

Нельзя сказать, что у меня хорошо поставлен удар — последний раз я дрался ещё в колледже, но кипящий в крови адреналин придаёт сил. Вдобавок охранник явно не ожидал нападения — он даже не пытается сопротивляться, только мерзко хрипит, инстинктивно хватаясь рукой за покалеченный нос. Две алые струйки стекают сквозь его пальцы на подбородок, и металлический аромат крови окончательно отшибает мне мозги.

Я снова замахиваюсь — второй удар приходится мерзавцу под дых. Он сгибается и неловко валится со стула на пол, запутавшись в собственных ногах. В глазах наконец появляется испуганное выражение, не вызывающее ни малейшего сочувствия.

— Сэр… — из-за разбитого носа голос охранника звучит сипло. — За что?! Я же ничего не сделал!

У него хватает наглости лгать мне в глаза.

Ещё никогда прежде я не испытывал настолько сокрушительной ненависти.

Совершенно теряя контроль над собственными действиями, я резко выхватываю из кармана револьвер и щёлкаю предохранителем.

Гребаный ублюдок жалко скулит от страха и пытается отползти в сторону, но я делаю шаг вперёд — наступаю ему на руку, безжалостно вдавливая окровавленную ладонь в пол.

Уверен, он был куда смелее, когда посмел причинить боль миниатюрной беззащитной девушке. Одно только воспоминание о безобразно опухшем тонком запястье многократно усиливает обжигающую ярость.

Я почти готов всадить мерзавцу пулю промеж глаз — и лишь жалкие остатки здравого смысла не позволяют мне спустить курок.

— Если ты ещё раз хоть пальцем её тронешь, я пристрелю тебя, мудак. Ты понял меня? — я сам не узнаю собственный хриплый голос.

— Да-да! Я всё понял! — жалкое ничтожество трясёт головой вверх и вниз, словно игрушечная собачка на приборной панели автомобиля.

Приходится сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы хоть немного унять бушующий огонь ярости и хоть немного привести в порядок спутанные мысли. Мысленно досчитав до трёх, медленно отвожу руку с револьвером. Возвращаю предохранитель в исходное положение. Отступаю на два шага назад и убираю оружие в карман, нащупав там смятую пачку сигарет. Я нечасто курю, но сейчас чертовски хочется. Но ещё больше хочется вернуться в подвал и рассказать Аддамс, что больше никто в этом доме и в этом мире не посмеет причинить ей вреда.

— Ты убил его? — очень тихо спрашивает Уэнсдэй, когда я вновь оказываюсь в её импровизированной тюрьме. Несмотря на понуро опущенные плечи и заплаканные глаза, она всё также кровожадна.

— Нет… — я щёлкаю зажигалкой и глубоко затягиваюсь горьким дымом. Только сейчас замечаю, что мои пальцы, сжимающие сигарету, полностью испачканы кровью поганого ублюдка. — Но он больше тебя не тронет. Никто больше тебя не тронет. Я не позволю им.

— Спасибо, Ксавье, — на уровне едва различимого шепота произносит Аддамс, и звук моего имени, сорвавшийся с её невыносимо красивых вишневых губ сметает последние преграды между нами.

Бросив сигарету прямо на каменный пол, я в три широких шага преодолеваю расстояние до кровати и мгновенно заключаю её в объятия.

А она… она не отстраняется.

С неожиданной силой вцепляется в мои плечи маленькими бледными пальчиками, прячет на груди заплаканное кукольное личико, прижимается так крепко, что становится трудно дышать.

А я… я чувствую себя так, словно вернулся домой после бесконечно длинной дороги.

Зарываюсь носом в смоляные локоны, пахнущие пряностями и горьким цитрусом, провожу широкой ладонью по трогательно выступающим позвонкам и понимаю, что точка невозврата уже давно пройдена.

Она была пройдена ещё в тот момент, когда я впервые увидел Уэнсдэй Аддамс на пороге нашей гостиной.

Комментарий к Часть 4

Как всегда жду вашего мнения 🖤

А пока лечу отвечать на отзывы к предыдущей главе.

Всех обнимаю 🖤

========== Часть 5 ==========

Комментарий к Часть 5

Саундтрек:

Sad Night Dynamite — Killshot

Приятного чтения!

— Какого хрена ты себе позволяешь?!

Тяжёлый отцовский кулак врезается в стол, а суровые черты лица искажает гримаса бешеной ярости — между бровей залегает сетка морщин, ноздри раздуваются от каждого вдоха, багровый румянец быстро ползёт по щекам. Разгневанный Винсент хватает стакан бурбона и опустошает его в два больших глотка.

— Я сделал то, что должен был, — твёрдо отрезаю я, абсолютно не собираясь оправдываться. — Ублюдок получил по заслугам.

Мне ни на секунду не жаль, что я сломал гребаному мудаку нос — сожалею лишь о том, что не всадил ему пулю в лоб.

— Почему же он тогда клянётся и божится, что не трогал девку Аддамсов? — отец сверлит меня пристальным суровым взглядом, но времена, когда подобное могло выбить из колеи, давно канули в Лету.

— Потому что он трус.

После быстрого осмотра покалеченного охранника наш семейный врач — пожилой седовласый мужчина, который за внушительный гонорар готов был без лишних вопросов вытаскивать пули и зашивать раны — спустился в подвал.

Невыносимо упрямая Уэнсдэй до последнего противилась, категорически отказываясь подпускать его к себе, но я настоял.

Благо, перелом не подтвердился.

Только подвывих левого запястья — врач вправил сустав одним ловким движением, наложил эластичный бинт и поспешно удалился, сунув мне рецепт на мощные обезболивающие препараты.

— Ты хоть понимаешь, что ты натворил, кретин?! — Винсент резко вскакивает со своего кресла, сжимая пустой стакан до побелевших костяшек. — Ты поднял руку на своего человека! И из-за кого?! Из-за шлюхи Аддамсов!

— Не смей так о ней говорить, — я не повышаю голос, но в интонациях звенит металл.

— О, так ты проникся к ней? — отец прищуривается, уголки сжатых в линию губ дёргаются в кривоватой усмешке. — А тебе ни разу не пришло в голову, что сучка тебя просто использует? Лжёт и манипулирует, чтобы выбраться на свободу? А ты повёлся как мальчишка, стоило ей хлопнуть глазками.

— Если в этом доме кто-то и манипулирует мной, так это ты, — никогда прежде я не высказывал свои претензии настолько открыто, предпочитая скрывать недовольство за сарказмом. И теперь с мстительным удовлетворением наблюдаю, как лицо Винсента удивлённо вытягивается. Но точка невозврата пройдена, барьеры самообладания дали трещину, и всё, что копилось в душе долгие годы, сейчас льётся наружу бесконтрольным словесным потоком. — Да-да, именно ты. Я никогда не хотел такой жизни. Ты хочешь знать, какого хрена я пью и таскаюсь по барам?! Да потому что меня тошнит от всего этого! От тебя, от твоего ублюдочного клана, от твоей блядской жажды наживы! В моей жизни уже много лет нет никакого смысла!

— О, надо думать, шлюха Аддамсов наполняет твою жизнь смыслом! — Винсент крепче сжимает стакан и ударяет им по столешнице, впившись в меня гневным взглядом стеклянных серых глаз.

— А если и так, то что?! — ярость красной пеленой застилает разум, и я уже абсолютно не отдаю отчёта в том, что несу. Мной движет лишь слепая злость и сокрушительное желание задеть побольнее. — Что именно тебя бесит? Злишься, что твоя марионетка вышла из-под контроля?!

— Нет, просто поражаюсь, в кого ты такой деградант. Сколько ты её знаешь? Два дня? — шипит отец сквозь плотно стиснутые зубы. — Раскрой глаза, кретин! Эта девка просто лживая тварь! Нет, я не позволю тебе всё испортить. Ты больше не подойдёшь к ней ближе, чем на метр. Это приказ, понял меня?!

— Я не твоя шавка, чтобы подчиняться приказам, — я и сам невольно поражаюсь, насколько ядовито звучит мой голос. Но остановиться не могу. Впервые за много лет я чувствую себя живым человеком, а не безвольной тряпичной куклой, которую Винсент умело дёргает за ниточки. — Я буду сам решать, что делать, и ты мне не указ, ясно?

Твёрдая хлёсткая фраза ставит точку в напряжённом диалоге — отец, шокированный моей внезапной непокорностью, молча хватает ртом воздух, багровеет от возмущения, нервно сжимает свободную ладонь в кулак, но… не находит, что ответить. Впервые в жизни.

Победно вскинув голову, я резко разворачиваюсь и направляюсь к выходу.

Но в дверях неожиданно сталкиваюсь с Николасом Короццо, который держит в руках большой плотный конверт.

— Босс! — капореджиме врывается в кабинет без стука. — Аддамс прислал ответ. Он готов встретиться в среду в двенадцать дня для переговоров.

В среду. Сейчас вечер понедельника.

А значит, у меня есть всего один день и всего две ночи — и я больше не собираюсь растрачивать время зря. Ключ от подвала всё ещё у меня в кармане — нащупав его кончиками пальцев, я машинально делаю глубокий вдох.

А мгновение спустя — решительный шаг в сторону лестницы, ведущей вниз.

Как только тяжёлая железная дверь приоткрывается с уже привычным надрывным скрежетом, Уэнсдэй резко оборачивается ко мне — она стоит возле стола с нетронутым ужином в одноразовой пластиковой тарелке.

Наши взгляды встречаются, и я невольно каменею, неподвижно замираю на месте как жалкий мальчишка — чернильная бездна её радужек затягивает меня словно трясина.

Я тону, окончательно и бесповоротно.

И не хочу спасаться.

Если Винсент прав, и проклятая Аддамс погубит меня, затащит прямиком в Ад — наплевать.

Отцовский кумир Муссолини как-то сказал, что лучше прожить один день львом, чем сто лет овцой. И теперь я абсолютно с ним согласен.

Уэнсдэй упирается тонкими руками в стол позади себя и склоняет голову немного набок, взирая меня со странной смесью интереса и… предвкушения? Чертова стерва совершенно не моргает — какая-то странная, физиологически неправильная особенность. По всем законам здравого смысла, это должно вызывать опасение, если не страх. Словно она и вправду не совсем живая. Трупная холодность нежной кожи, застывший взгляд угольных глаз.

Но мне не страшно.

Она заклятый враг, она хладнокровная убийца, она бессердечная сука, она ещё хрен знает кто — а мне всё равно. И даже если я сейчас совершаю самую катастрофическую, самую необратимую ошибку в своей жизни — мне тоже всё равно. Правильного выбора в этой гребаной жестокой реальности не существует. Есть только сделанный выбор и его последствия. Я мог бы сказать, что прямо в эту секунду невидимая чаша весов склоняется в одну сторону, но это не так. На другой чаше всегда было пусто — просто я не осознавал.

А теперь с глаз будто разом упала пелена.

Не оборачиваясь и не прерывая прямого зрительного контакта, протягиваю руку за спину, пальцами нащупываю дверную ручку — и дверь закрывается с громким хлопком, который эхом отдаётся от каменных стен.

Выбор сделан.

Отныне мы двое против целого мира.

А в следующую секунду я стремительно срываюсь вперёд и впиваюсь в её вишневые губы жадным поцелуем. Какая-то незначительная часть разума до сих пор ожидает подвоха — что Аддамс оттолкнёт меня, влепит пощечину или что похуже — но этого не происходит. Она цепляется за меня как утопающий за последнюю соломинку — изящные руки смыкаются на шее, мягкие губы приоткрываются, впуская мой язык в рот и покорно позволяя углубить поцелуй. Совершенное тело, скрытое лишь тонкой тканью голубой футболки, прижимается к моему — бесстыдно льнёт всё ближе, всё теснее, всё жарче. Я чувствую себя так, словно залпом опрокинул десять шотов текилы подряд — только ещё хуже. Катастрофическая близость Аддамс сильнее самого убойного опьянения.

Дыхание сбивается, сердце разгоняется до тахикардии, а член мгновенно наливается кровью, отчаянно требуя разрядки.

Одна рука уверенно ложится на талию Уэнсдэй, стискивая до боли, до синяков, до хруста рёбер, пока вторая скользит по обнажённому бедру, жадно задирая такую ненужную ткань футболки. Бархат её кожи холоден как лёд, а вишневые губы горячи как огонь — и этот сумасшедший, абсолютно ненормальный контраст распаляет самые тёмные желания. Ударяет в голову как самый крепкий алкоголь, отключает разум, безжалостно сметает все преграды.

Отпускаю талию Аддамс и перемещаю подрагивающую от возбуждения руку на её подбородок — сильно сжимаю, принуждая запрокинуть голову. Мои губы ложатся на шею, скользят выше, дразняще прикусывая мочку уха.

Уэнсдэй выгибается в спине, немного откидываясь назад, а заострённые ногти больно впиваются в мои плечи, оставляя следы в форме полумесяцев. Она определённо любит пожёстче — и это осознание только подливает масла в огонь.

Большим пальцем медленно провожу по охренительно соблазнительным губам и… черт бы меня побрал. Она приоткрывает рот, обхватывая мой палец губами — чуть посасывает, пока ловкий язычок скользит вниз и вверх. Это настолько обжигающе-горячо, настолько по-блядски развратно, что из лёгких разом вышибает весь воздух. Возбуждение становится невыносимым, почти болезненным.

Чрезмерно богатое воображение услужливо подсовывает самые порочные фантазии — как эти манящие губы цвета спелой вишни могли бы скользить по моему напряжённому члену, вбирая до основания. Как я мог бы наматывать на кулак длинные иссиня-чёрные волосы, заставляя её пошире открыть милый маленький ротик.

Проклятье.

Я больше не могу сдерживаться.

Я хочу её прямо сейчас — как можно скорее и как можно жестче.

— Аддамс, ты так чертовски сильно заводишь… — сбивчиво шепчу я, исследуя жадными быстрыми поцелуями контуры хрустальных ключиц и неистово бьющуюся жилку на шее.

— Я знаю. Прекрати болтать, — раздражённо отзывается она, выпуская мой палец изо рта.

Аддамс пытается сохранить высокомерный вид, но выходит не слишком удачно — в голосе нет привычных саркастичных интонаций, а взгляд чернильных глаз подёрнут пеленой возбуждения. Совершенно безумного и бесконтрольного, словно она под действием экстази. Или мы оба.

— Почему? — моя рука перемещается на внутреннюю сторону бедра, и Уэнсдэй сама раздвигает ноги. Её неожиданная покорность окончательно отшибает мне мозги. — Расскажи, как тебе больше нравится?

— Правда хочешь знать? — она пристально взирает на меня снизу вверх, липкая чернота радужек туманит разум и порабощает волю.

— Ты не представляешь, насколько.

— Уговорил, — Аддамс снисходительно усмехается, а затем с неожиданной для такой хрупкой комплекции силой надавливает мне на плечо, принуждая опуститься на колени.

Я принимаю правила игры.

Своё я возьму позже — жадно, глубоко и грубо.

А пока пусть наслаждается мнимой властью.

Она усаживается на стол и призывно раздвигает стройные ноги, бесстыдно демонстрируя отсутствие нижнего белья. Столь жаркое зрелище заставляет меня машинально облизать губы. Черт побери, невозможно быть настолько сексуальной, это просто уголовное преступление. Я пододвигаюсь ближе, кладу руку на плоский животик — мягко, но уверенно надавливаю, заставляя Уэнсдэй откинуться на столешницу. Она не глядя сбрасывает на пол пластиковую тарелку и ложится лопатками на стол, одновременно шире разводя бёдра.

Я резко подаюсь вперёд, прижимаясь губами к влажным складочкам, медленно провожу по ним языком, слизывая обжигающую влагу. Черт, какая она мокрая… С ума сойти можно.

Терпкий запах и упоительный вкус её возбуждения буквально заставляют терять связь с реальностью. Аддамс вздрагивает всем телом как от удара электрошокером. Я грубовато стискиваю её бедра, не позволяя отстраниться — и проталкиваю язык глубже, окончательно пьянея от этого восхитительного безумия.

С вишневых губ Уэнсдэй срывается первый стон — совсем тихий, едва слышный. Но мне этого мало. Я хочу заставить её кричать. Хочу довести до исступления.

Не прекращая погружаться языком в горячую влажность её идеального тела, я перемещаю правую руку на внутреннюю сторону бедра — а потом ещё дальше. Невесомо провожу пальцем по клитору, медленно описывая круг. Аддамс выгибает спину с протяжным стоном и рефлекторно пытается свести ноги — но я не позволяю подобной вольности. Левой рукой мстительно сильно сжимаю бедро и тут же почти нежно поглаживаю выступающую тазовую косточку. Тоненькие пальчики запутываются в моих волосах, властно надавливая на затылок.

Движения моего языка вдоль разгорячённой нежной плоти становятся всё быстрее с каждой секундой. Уэнсдэй уже не сдерживается — стонет в голос, нетерпеливо извивается всем телом и намокает всё сильнее. Горячая влага течёт на деревянную столешницу, пока мои пальцы умело ласкают клитор, а язык погружается настолько глубоко, насколько это возможно. Член давно стоит колом, в глазах темнеет от крышесносного желания взять её как можно скорее — но я сдерживаюсь из последних сил, намереваясь доставить удовольствие сначала ей. Надавливаю на клитор чуть сильнее, и Аддамс на секунду замирает — а потом по её телу проходит волна дрожи. Особенно сладкий стон срывается с соблазнительных губ, пульсирующие мышцы внутри неё трепетно сжимаются — и через мгновение Уэнсдэй обессиленно обмякает.

Я выпрямляюсь, цепляясь за край стола и чувствуя себя абсолютно пьяным. Утираю губы тыльной стороной ладони, обводя затуманенным взглядом каждый изгиб её совершенного тела. Из-под тонкой ткани футболки отчётливо выступают контуры напряжённых сосков, чернильные глаза расслабленно прикрыты, голова запрокинута назад, от чего растрёпанные локоны цвета воронова крыла струятся до самого пола. Грудь тяжело вздымается, в уголке рта виднеется крохотная капля крови — очевидно, Аддамс прикусила губу в попытке сдержать стоны.

Лихорадочное возбуждение накрывает меня с новой силой — волна жара проходит по телу, концентрируясь в паху. Я больше не могу и не хочу ждать. И потому не даю Уэнсдэй даже минутной передышки.

— А теперь я покажу, как нравится мне… — мой голос окончательно сел, желание поскорее оказаться внутри неё полностью парализовало волю и разум.

Она мгновенно распахивает глаза и приподнимается на локтях, с вызовом вздёрнув подбородок. И от её пристального немигающего взглядах в моих венах буквально вскипает кровь. Чертова Уэнсдэй Аддамс — сущий Дьявол с ангельским личиком, живое воплощение греха, непокорное тёмное пламя, подчинить которое станет моей идеей фикс.

Если уже не стало.

Решительно делаю шаг вперёд — мои ладони ложатся на тонкую талию, скользят чуть выше, задевая пальцами затвердевшие соски — она приоткрывает губы на выдохе, глядя на меня исподлобья. А в следующую секунду я резко переворачиваю Уэнсдэй спиной к себе и предпринимаю попытку уложить её животом на стол. Быстрота её реакции в очередной раз поражает — она ловко успевает выставить руки прямо перед собой, уперевшись в столешницу.

Сопротивление меня только подстёгивает.

С силой надавливаю на хрупкие лопатки, принуждая опуститься ниже. Очевидно, покалеченное запястье причиняет ей немалый дискомфорт — опираться на него явно больно. Аддамс шумно втягивает воздух и наконец подчиняется. На моих губах невольно расцветает триумфальная улыбка от осознания, что даже такой оплот высокомерия и упрямства можно покорить. Но долго гордиться собой я абсолютно не в состоянии — в джинсах давным-давно невыносимо тесно.

Неконтролируемое возбуждение безжалостно испепеляет все прочие мысли.

Я склоняюсь над Уэнсдэй, легко прикусывая мочку уха и полной грудью вдыхая пряный аромат её разгорячённой кожи. Она вздрагивает и доверчиво прикрывает глаза — длинные пушистые ресницы едва заметно трепещут. Почти бережно убираю взмокшие волосы со лба, покрытого испариной. Ласково провожу кончиками пальцев по щеке, горящей бледным румянцем — и в который раз поражаюсь мягкости её кожи.

Черт, какая же она невыносимо красивая.

Гремучая смесь чувств, которые вызывает во мне эта невозможная стервозная девчонка, ошеломляет и обезоруживает. Безудержная страсть, щемящая душу нежность. Стремление защищать и оберегать — и вместе с тем неуемное желание трахнуть как можно жестче.

Как всё это можно чувствовать к одному человеку? Никогда прежде мне не срывало крышу настолько сильно.

Я придвигаюсь ещё ближе, позволяя Аддамс в полной мере ощутить степень моего возбуждения — и надавливаю коленом между её бедер, принуждая шире расставить ноги. Она пошло прикусывает нижнюю губу и извивается всем телом — совершенно бесстыдно прижимается задницей к моему паху, пытаясь побудить к более активным действиям.

Моё терпение давно на исходе, малейшее промедление подобно мучительной пытке. Поэтому я поспешно расстёгиваю ремень и молнию на джинсах, стягивая их вниз вместе с боксерами — и рывком задираю футболку на Уэнсдэй, обнажая соблазнительные ягодицы и гибкую спину с трогательными ямочками на пояснице. Обхватив напряжённый член у основания, я провожу головкой по мокрым складочкам, собирая горячую влагу — а спустя долю секунды одним резким движением вхожу до упора. В глазах мгновенно темнеет от обжигающей тесноты внутри её тела.

Черт побери, как же хорошо.

Невольно зажмуриваюсь, чтобы прочувствовать упоительный момент в полной мере.

Аддамс протяжно стонет и с готовностью подаётся бедрами навстречу, углубляя проникновение. Яркость ощущений зашкаливает за критическую отметку — это настолько восхитительно, будто мы две детали единого пазла, идеально подходящие друг другу.

Очень медленно выхожу практически полностью и тут же врываюсь назад резким мощным толчком — пульсирующие мышцы податливо расслабляются, впуская мой член.

— Жёстче, — хрипло шепчет Уэнсдэй.

Не просит.

Приказывает в своей коронной манере — коротко и твёрдо.

Подчиняюсь.

Не потому, что так хочет она — но потому, что это нравится мне самому.

Ловко наматываю на кулак длинные смоляные локоны и грубо дёргаю назад, одновременно ускоряя темп интенсивных толчков. Она изящно выгибает спину и стонет — громко и несдержанно. Мне чертовски хочется видеть лицо Аддамс, с которого вмиг слетели все маски равнодушия, но соблазнительный изгиб поясницы и упругая задница — не менее пленительное зрелище. Влажный тесный жар её идеального тела сводит с ума, заставляя вонзаться в неё раз за разом в жёстком быстром ритме. Крохотную комнатушку заполняют хриплые стоны в унисон и пошлые шлепки влажной плоти. С каждым движением пульсация напряжённых мышц внутри тела Уэнсдэй неуклонно нарастает — я точно не смогу долго продержаться. Осквернённый стол жалобно скрипит и шатается под тяжестью объятых желанием тел.

С каждой секундой мои движения становятся всё более жёсткими и глубокими — перед глазами вспыхивают яркие пятна, предвещающие скорую разрядку.

И не только мою.

Мы оба на грани безумия.

Уэнсдэй опирается на стол покалеченной рукой, игнорируя вероятную боль — впрочем, не исключаю, что боль только усиливает её наслаждение — а вторую опускает между ног, начиная массировать клитор. Едва сдерживаясь, чтобы мгновенно не кончить от такой картины, слегка отвожу её бедра назад — и скользнув ладонью вниз, накрываю тоненькие пальчики своими.

Мы снова стонем в унисон, окончательно утопая в этом чертовски прекрасном сумасшествии.

Адреналин бурлит в артериях, пульс шкалит за сотню.

Не помня себя от сокрушительного удовольствия, я трахаю Аддамс в совершенно диком бешеном темпе — и моя безжалостная жестокость приводит её в экстаз. Она течёт настолько сильно, что горячая влага струится по внутренней стороне широко разведённых бёдер.

Тугие мышцы обхватывают мой член плотным кольцом, а невыносимо сладкие стоны поминутно срываются на крик.

Проклятье. Она — моё личное проклятье с блядскими глазами цвета безлунной ночи.

Я определённо свихнулся — но я хочу быть проклят отныне и навсегда.

Наслаждение накатывает и отступает жаркими волнами. Осталось всего несколько секунд, всего несколько толчков, всего несколько стонов. Уэнсдэй сдаётся первой — замирает, чтобы через мгновение задрожать всем телом, впиться ногтями в гладкую столешницу и резко дёрнуться назад, глубже насаживаясь на мой член. Пульсация её мышц отзывается в моём теле острейшим импульсом, мощным электрическим разрядом, гребаным взрывом атомной бомбы — я едва успеваю выйти и с глухим стоном кончаю ей на бедро.

— Хочешь пить? — спрашиваю я спустя несколько минут, когда мы уже сидим на полу, обессиленно привалившись к холодной каменной стене. — Или есть? Или в душ?

— Ты всегда такой заботливый после того, как кончишь? — иронично роняет Уэнсдэй, пальцами расчёсывая спутанные смоляные локоны.

Стоит дурману наслаждения немного отступить — и в ней мгновенно возрождается токсичная сука. Взгляд угольных глаз становится максимально отстранённым, выражение кукольного личика — совершенно равнодушным. Но моё сердце всё равно плавится от невыносимой нежности.

Наверное, я идиот. Наплевать.

— Не отвечай вопросом на вопрос, — я протягиваю к ней руку, бережно провожу кончиками пальцев по бедру. Она хмурится, но не отстраняется. — На твоём месте я бы воспользовался выгодным предложением.

— Торп, ты бы подох от отчаяния, окажись ты на моём месте, — едко заявляет Аддамс, но после непродолжительной паузы добавляет. — Впрочем, предложением я воспользуюсь. Мне нужен душ, тройная порция эспрессо и шахматы.

— Шахматы? — удивлённо изгибаю бровь. Она могла бы попросить что угодно. Но попросила игру, в которую нужно играть вдвоём.

— Тебе слух отшибло от оргазма? — Уэнсдэй возводит глаза к потолку с нескрываемым раздражением. — Да, шахматы. Иначе я тут скоро свихнусь от скуки. Они у вас в книжном шкафу в гостиной. Третья полка сверху.

— Ого… — её феноменальная память поражает в той же степени, в которой настораживает. — Как ты это запомнила?

— У меня было предостаточно времени разглядеть гостиную, пока вы стояли там, трусливо поджав хвосты.

— Вообще-то ты держала меня на прицеле, — возражаю я, немного уязвлённый столь нелестной характеристикой.

— Можешь принять секс за извинения, — Аддамс небрежно пожимает плечами с самым равнодушным видом. — Кстати, возьми на заметку. Я не люблю вести светские беседы после оргазма. Портит всё впечатление.

— Как скажешь, — спорить с Уэнсдэй абсолютно провальная затея, поэтому я поднимаюсь на ноги и предлагаю ей руку.

Она скептически косится на протянутую ладонь — и с тотальным безразличием игнорирует мой джентльменский жест. Впрочем, я бы сильно удивился, случись иначе. Одёрнув короткую футболку — черт, нужно срочно вернуть ей нормальную одежду, иначе я снова сорвусь в самое ближайшее время — Аддамс решительно направляется к выходу из своей клетки.

На этот раз я позволяю ей принять душ в одиночестве. Сижу под приоткрытой дверью ванной комнаты как верный сторожевой пёс, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху.

Наиболее адекватная часть моего разума не расслабляется ни на секунду, ожидая подвоха — но Уэнсдэй, что удивительно, целиком и полностью оправдывает оказанное доверие.

И даже не тянет время, потратив на водные процедуры ровно десять минут. Но я всё равно выдыхаю с заметным облегчением, когда она выходит из ванной, уже облачённая в прежнее чёрное платье до колен.

Мы возвращаемся в подвал, где на недавно осквернённом столе уже стоит дымящаяся чашка с кофе и шахматная доска в чёрно-белую клетку — прислуга в нашем доме приучена чётко выполнять любые указания. Краем глаза замечаю, что уголок вишневых губ Аддамс дёргается в едва заметном подобии улыбки.

Даже суровые черты лица немного разглаживаются. Похоже, она и впрямь рада.

Приятно, что мне по силам хоть капельку скрасить её вынужденное заточение.

Ниди целиком и полностью права — Уэнсдэй ведь совершенно ни в чём не виновата.

Даже в убийстве дворецкого — она просто защищалась в меру собственных сил.

Да какой вообще урон способно нанести такое миниатюрное хрупкое создание?

Она проходит вглубь комнаты и обхватывает чашку с эспрессо маленькими пальчиками — с наслаждением прикрывает глаза, вдыхая кофейный аромат. А я неожиданно ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы увидеть Аддамс в другой обстановке. Спокойной и домашней. Узнать, какой она может быть, когда её жизни и здоровью не угрожает кучка вооружённых амбалов. А ещё мне хочется узнать её получше — задать сотню банальных вопросов о том, какие фильмы она смотрит, какие книги читает и о чём мечтает перед сном.

Но вместо этого нерешительно мнусь на пороге импровизированной тюрьмы как бестолковый кретин. Оставаться глупо. Уходить не хочется.

— Сыграем партию? — вдруг предлагает Уэнсдэй, распахнув угольно-чёрные глаза.

— Давай, — откровенно говоря, я не слишком хорош в шахматах. Просто мне чертовски хочется подольше побыть с ней наедине.

Она дует на обжигающе горячий кофе, на пробу делает осторожный глоток, а потом залпом опустошает содержимое чашки. Оставляет пустую кружку на столе, ловко собирает длинные смоляные пряди в низкий пучок безо всякой резинки и тянется за шахматами.

Усаживается прямо на пол, подобрав ноги под себя, и принимается быстро расставлять лакированные фигуры на доске. Я неотрывно слежу за каждым движением Аддамс, но уже не потому, что в любой момент ожидаю подвоха — просто за ней действительно интересно наблюдать. Очевидно, она вовсе не так бесстрастна, какой кажется на первый взгляд.

Или хочет казаться. У неё определённо есть эмоции — просто проявляются они очень слабо.

— Долго будешь там стоять? — слегка иронично спрашивает Уэнсдэй, небрежным жестом заправляя за ухо непослушную прядь.

Качнув головой, чтобы сбросить странное оцепенение, я прохожу вглубь крохотной комнатушки и усаживаюсь напротив неё.

Не без усилия заставляю себя опустить взгляд на шахматную доску перед нами.

Разумеется, она играет за чёрных.

Предсказуемо.

Немного поразмыслив, сдвигаю белую пешку на две клетки вперёд — Аддамс отвечает зеркальным ходом.

— Кто учил тебя играть? — предпринимаю самую банальную попытку завязать разговор, перемещая фигурку коня на f-3.

— Дядя, — чёрный конь тут же занимает f-6.

— А меня мама, — отзываюсь я, хоть она и не задавала ответного вопроса. — Правда она давно умерла.

— Ясно, — с тотальным безразличием роняет Уэнсдэй.

На какое-то время воцаряется непроницаемая тишина. Белый конь бьёт чёрную пешку. Я ожидаю, что Аддамс сделает самый логичный ход — переместит другую пешку на d-6, чтобы прогнать коня и забрать мою центральную пешку, но она внезапно поступает совершенно иначе. Второй чёрный конь занимает позицию с-6, подставляясь аккурат под удар белого.

— Зачем ты это делаешь? — непонимающе хмурюсь, пытаясь понять смысл странного хода, но в голову упорно ничего не идёт. — Зачем намеренно отдаёшь коня на растерзание?

— Oh merda, ты совершенно ничего не смыслишь, — Уэнсдэй закатывает глаза с таким раздражённым видом, словно степень моего кретинизма поражает её до глубины души. — Это называется гамбит Стаффорда.

— Что такое гамбит? — я действительно ни черта не смыслю в подобных запутанных стратегиях. Я просто знаю, что слон ходит по диагонали, а ладья — по вертикали и горизонтали, и всегда искренне полагал, что этого вполне достаточно.

— Сопутствующие потери, — она поднимает на меня пристальный немигающий взгляд своих невозможных угольных глаз. — Чтобы разыграть хорошую партию, нужно чем-то пожертвовать. В этом и суть любого гамбита.

— Понятно, — чудовищное слово, убивающее на корню любой диалог, но я правда не знаю, что сказать в ответ, ощущая себя полнейшим идиотом.

Я сразу догадался, что Уэнсдэй чертовски умна — но не догадывался, насколько сильно её интеллект превосходит мой. Осознание настораживает и одновременно интригует.

Очередное необъяснимое противоречие.

Забираю так щедро предложенного коня, игра стремительно набирает обороты — и уже спустя пару десятков ходов я вдруг понимаю, что зашёл в тупик. Любой ход только ухудшит моё стратегическое положение. Проклятье.

Как ловко чертова стерва меня обставила.

— Это называется цунгцванг, — со знанием дела заявляет Аддамс, снисходительно усмехнувшись самыми уголками губ. — Неприятно быть загнанным в ловушку, правда?

— И что мне делать, о великий гроссмейстер? — почти в точности копирую её саркастичную усмешку.

— Ничего, — она пожимает плечами. — Не предпринимать никаких серьёзных ходов. Просто ждать.

— Просто ждать?

— Именно. Но тебе это всё равно не поможет, — чёрный ферзь перемещается на g-3, оказываясь прямо перед белым королём и безжалостно блокируя любые пути отступления. — Шах и мат. Реванш можешь не просить. Я побеждаю абсолютно всегда.

Комментарий к Часть 5

Страсти накаляются, да 🔥

Как всегда с нетерпением жду вашего мнения, а на отзывы к прошлой главе отвечу в самое ближайшее время 🖤

Спасибо, что вы со мной 🖤

========== Часть 6 ==========

Комментарий к Часть 6

Саундтрек:

YAS — LIAR LIAR

Приятного чтения!

Обычно я адски не люблю ранние подъемы, но во вторник просыпаюсь едва ли не с первыми лучами солнца — ведь чуть больше чем через двадцать четыре часа начнутся переговоры, закономерным итогом которых станет передача нам злополучного Чайна-тауна и возвращение Уэнсдэй под отцовское крыло. Я не склонен к несбыточным иллюзиям и уверен, что после этого Гомес отправит обоих детей за пределы штатов — чтобы они больше не смогли стать орудием для манипуляций моего отца. А значит, велик риск, что я больше никогда её не увижу.

Мне не шестнадцать, чтобы верить в счастливый финал нашей странной истории. Нас разделяет кровная война, а скоро разделят километры. Неизбежный фатализм.

Обратный отсчёт запущен, часы и минуты утекают катастрофически быстро — как песок сквозь пальцы.

Но пока что время есть.

И я хочу успеть насладиться каждым мгновением.

— Эй, Аддамс… С добрым утром, — я тщательно маскирую гнетущую тоску за деланно-небрежным тоном.

И я больше не мнусь на пороге комнаты словно нерешительный болван — быстро прохожу внутрь, плотно закрыв дверь, и сажусь на край кровати. Мой ранний визит снова её разбудил.

Уэнсдэй сонно потягивается и несколько раз моргает, стараясь сфокусировать осоловевший взгляд.

Она так преступно красива.

И так бесконечно далека — а скоро окажется совсем недоступна.

Пытаюсь безмятежно улыбнуться, но на душе скребут кошки.

— Доброе утро — худший оксюморон, который я когда-либо слышала, — Аддамс принимает сидячее положение, отбрасывая за спину водопад блестящих смоляных локонов. Одна прядь спадает на лицо, и титаническим усилием воли я подавляю желание заправить её за ухо. Вместо этого просто протягиваю ей чашку со свежей порцией тройного эспрессо.

— Завтра тебя отпустят, — сообщаю я, стараясь не смотреть ей в глаза, чтобы проницательная девчонка не заметила удручённое выражение в моём взгляде. Но следующий вопрос вырывается сам по себе, опережая мыслительный процесс. — Аддамс, что будет потом?

— Потом? — она изгибает бровь, принимая из моих рук кофейную чашку и обхватывая белый фарфор тоненькими пальчиками. — О чём ты?

Держу пари, Уэнсдэй прекрасно понимает, что я имею в виду — но умело делает вид, якобы она сбита с толку. Всё-таки она невыносимая стерва, и эту заводскую настройку ничем не исправить.

— С нами. Что потом будет с нами? — чувствую себя полнейшим кретином, но неизвестность слишком мучительна. Вдобавок я твёрдо убежден, что лучше жалеть о содеянном, нежели об упущенном.

— Я вернусь домой, продолжу стажировку в морге, закончу книгу. Может быть, потом уеду в Италию, — она ёрзает на кровати, устраиваясь поудобнее, но не пододвигается ко мне ни на миллиметр. Голос Уэнсдэй звучит так холодно и равнодушно, словно она зачитывает приговор. Впрочем, отчасти так и есть. — А ты останешься здесь, займёшь место отца, и война продолжится. Будешь меряться с моим братом, у кого яйца крепче. Но Пагсли — жалкий слабак, так что я бы поставила на тебя.

Она абсолютно права, другого сценария нет и быть не может — но её здравый цинизм давит на плечи многотонным грузом. Наверное, мне стоит радоваться, что у младшего Аддамса не такой несгибаемый характер как у сестры. Если бы должность босса могла наследовать женщина, нам пришлось бы туго.

Но я не могу думать об этом.

Всё внутри предательски сжимается под гнётом обречённости. Впрочем, я сам виноват.

На что я вообще рассчитывал?

Что многолетнюю вражду победит… любовь?

Слишком громкое слово, учитывая, что мы знакомы пару дней и совершенно ничего не знаем друг о друге, но оно приходит в голову первым. Какая несусветная глупость.

В блядском Вегасе нет места красивым романтическим историям — здесь любовь можно отыскать только в бульварных романчиках, которые так любит читать наивная малышка Ниди.

— Мне нужно в ванную, — бесстрастный голос Аддамс вырывает меня из пучины унылых мыслей. Она сидит в углу кровати с неестественно прямой спиной, взгляд угольных глаз привычно равнодушен, но во всей позе интуитивно угадывается напряжённость. Словно ей тоже не по себе. Вряд ли. Наверное, я просто вижу то, что хочу видеть.

— Пойдём, — коротко киваю, поднимаясь на ноги.

Наверное, я мазохист.

Здравый смысл безуспешно надрывается на задворках сознания — отчаянно вопит, что мне пора от неё отвыкать. Завтра тюрьма в нашем подвале опустеет — и моё сердце тоже.

Но я с отчаянием утопающего цепляюсь за последние часы рядом с несносной ледяной стервой, прекрасно осознавая, что у нас нет никакого совместного будущего.

Оказавшись в ванной, я молча протягиваю ей стопку чистых вещей — пришлось с самого утра отправить служанку в магазин женской одежды — на что Аддамс вопросительно вскидывает брови. Тоненькие пальчики перебирают простое чёрное белье и летнее шифоновое платье без рукавов.

— Откуда знаешь мой размер?

— У меня хороший глазомер, — это звучит несколько двусмысленно, и Уэнсдэй машинально моргает, выдавая своё смятение. Несмотря на унылое настроение, её реакция немного забавляет. — Можешь просто сказать «спасибо», этого мне будет достаточно.

— Спасибо, что снова не заставил меня ходить полуголой, — от первоначальной мимолётной растерянности не осталось и следа. Невольно завидую её способности мгновенно становиться хладнокровной. Мне о таком только мечтать.

— Это было непростое решение. Ты прекрасно выглядишь полуголой, — я не могу удержаться от лёгкого сарказма. Лучшая маскировка той тягостной обречённости, что точит душу с момента, как пошёл обратный отсчёт.

— Всегда договаривай до конца, — Аддамс закатывает глаза. — А голой ещё лучше, да?

— Ну… Я ведь этого не видел, — и хотя её убийственная прямота изрядно выбивает из колеи, мне удаётся сохранить непроницаемое выражение лица. — Пока что.

Она равнодушно пожимает плечами, и бледные пальцы вдруг ложатся на пуговицы платья.

Моё наигранное безразличие мгновенно испаряется — по мере того, как Уэнсдэй дразняще медленно расстёгивает мелкие пуговки, сердцебиение разгоняется всё сильнее. А когда чёрная ткань падает к её ногам, пульс моментально зашкаливает за сотню.

— Вчера было довольно… — Аддамс делает короткую паузу, подбирая наиболее подходящее слово. — Довольно неплохо. Сделаем это снова.

— Неплохо? — иронично уточняю я, хотя в джинсах быстро становится тесно.

— Неплохо, — упрямо повторяет она, скрещивая руки на груди, скрытой паутинкой тонкого кружева.

Не самая лестная характеристика, но я уверен, что Уэнсдэй кривит душой — слишком хорошо помню её затуманенные возбуждением глаза, жаркие стоны и дрожь во всём теле.

И я совершенно не хочу тратить драгоценное время на бессмысленную полемику. Поэтому быстро стягиваю светлое поло и делаю решительный шаг вперёд, сокращая расстояние между нами до минимального. Она не двигается с места, не подаётся ко мне ни на миллиметр, но взгляд угольных глаз неуловимо меняется — в бездонной черноте вспыхивает лихорадочный блеск. Медленно протягиваю руку, невесомо обвожу кончиками пальцев контуры хрупких ключиц, на секунду останавливаясь в ложбинке между ними, затем опускаюсь ниже — вскользь задеваю затвердевший сосок, и ещё ниже — дразняще легко касаюсь выступающих ребёр.

— Что это? — замечаю тонкий белый шрам в районе солнечного сплетения.

— Ножевое ранение, — невозмутимо отзывается Аддамс абсолютно спокойным тоном. — У нашей семьи всегда было много врагов.

— Что случилось с тем, кто это сделал? — спрашиваю я, уже заранее зная ответ.

— Я убила его, — она сообщает об этом так бесстрастно, словно речь идёт о препарировании лягушки на уроке биологии.

Наверное, это должно настораживать.

Наверное, это должно пугать.

Сколько крови на этих изящных руках?

Сколько жизней отняло это хрупкое создание?

Но мне не страшно. Законы выживания жестоки и беспощадны — ты либо хищник, либо жертва, третьего не дано.

Уэнсдэй заводит руку за спину, щелкая застёжкой бюстгальтера, и я окончательно теряю способность хоть немного соображать. Вид её соблазнительной груди с напряжёнными сосками разом вышибает из груди весь воздух, а из головы — все лишние мысли.

Алебастровая белизна шелковистой кожи, пристальный немигающий взгляд исподлобья, маняще приоткрытые губы вишневого цвета. Чертова Аддамс подобна самому тяжёлому наркотику, гребаному героину, пущенному по вене — необратимая зависимость с первой секунды.

Мой указательный палец скользит вниз по плоскому животу, подцепляя тонкую резинку кружевного белья. Она прикрывает глаза, с губ слетает полувздох-полустон — и этот тихий звук становится спусковым крючком. Рывком дёргаю её трусики вниз и резким движением притягиваю Уэнсдэй к себе, крепко стиснув тонкую талию. Она переступает с ноги на ногу, поспешно избавляясь от последнего элемента одежды. Заострённые ногти с чёрным маникюром впиваются в мои плечи, причиняя самую изысканную боль, многократно усиливающую желание. Она запрокидывает голову и приподнимается на носочки — и я мгновенно накрываю манящие губы жадным поцелуем.

Наши языки встречаются, мои ладони скользят по пояснице и перемещаются на бедра — ледяная кожа ощутимо теплеет под настойчивыми прикосновениями. Прижимаю её ближе к себе, позволяя в полной мере ощутить степень своего возбуждения. Уэнсдэй стонет мне в рот, а маленькие пальчики принимаются быстро расстёгивать ремень. Ослабив металлическую пряжку, она ловко дёргает вниз молнию — а в следующую секунду её тонкая рука скользит за пояс джинсов и ложится на напряжённый член.

Всего пары движений вверх и вниз оказывается достаточно, чтобы мне сорвало крышу — желание взять её становится нестерпимым. Поистине титаническим усилием воли заставляю себя оторваться от Аддамс и окинуть ванную затуманившимся взором. Столешница раковины слишком маленькая, мраморный пол слишком холодный… Взгляд падает на душевую кабину. То, что нужно.

Тяжело дыша, Уэнсдэй вынимает руку из моих штанов и полностью вытягивает ремень из пряжки. Накрываю её маленькие холодные ладошки своими, помогая стянуть проклятые джинсы вместе с боксерами — едва не путаясь в собственных ногах, торопливо сбрасываю одежду и обувь.

— Кажется, ты хотела принять душ… — мой голос звучит совсем хрипло, дыхание сбивается, близость её идеального тела отзывается лихорадочной дрожью в конечностях.

Она не отвечает.

Только сверлит меня пристальным взглядом исподлобья. Как там говорят? Молчание — знак согласия? Пусть будет так.

А в следующую секунду я резко наклоняюсь и подхватываю Аддамс под бедра — она сиюминутно обвивает меня ногами, цепляясь за шею стальной хваткой. Она настолько миниатюрная, что я с легкостью удерживаю хрупкое тело одной рукой, уверенно шагнув в сторону душевой кабины. Животом чувствую обжигающую влажность между её бедер — и член начинает требовательно пульсировать.

Возбуждение накрывает с головой. Ошеломительная яркость ощущений выкручена на максимум, каждое нервное окончание подобно оголённому проводу под смертоносным напряжением. Уэнсдэй пошло прикусывает нижнюю губу, дразняще скользит по ней острым язычком, глядя на меня своими чернильными глазами — они ярко горят на мертвецки бледном лице, словно пламенеющие угли.

Проклятье, как же я её хочу.

Вжимаю Аддамс в стеклянную стенку душевой, свободной рукой нащупывая вентиль. Она садистки медленно проводит ногтями по моей обнажённой спине, безжалостно раздирая кожу до кровавых царапин. Мне наконец удаётся включить воду — тёплые струи льются сверху, заставляя зажмуриться. Я чувствую жар везде, где соприкасаются наши объятые желанием тела. Восхитительное безумие — одно на двоих.

Не имея совершенно никаких сил ждать, я обхватываю член у основания и провожу головкой по клитору, медленно описывая круги — а секундой спустя касаюсь влажных складочек. Такая мокрая. Такая горячая.

И пусть совсем скоро между нами встанут несокрушимые преграды, прямо в это мгновение чертова Уэнсдэй Аддамс принадлежит мне целиком и полностью.

Она выгибается в спине и стонет в голос — невыносимо сладко и протяжно.

Запоздало вспоминаю, что в доме находится отец и куча его приближённых.

Благо, шум воды глушит звуки — разоблачения можно не опасаться.

Впрочем, если быть предельно честным, мне абсолютно наплевать.

Я слегка ослабляю хватку на талии Аддамс — и она сама опускается на напряжённый член, насаживаясь до основания. Глубина проникновения прошибает всё тело мощным разрядом тока. Влажная теснота внутри неё плавит разум, будоражит каждое нервное окончание — и я мгновенно набираю скорость, выходя практически полностью и тут же снова вбиваясь в податливое тело.

Стекло душевой кабины дрожит от каждого несдержанного толчка, стоны Уэнсдэй становятся всё громче. Она быстро подстраивается под бешеный темп, подаваясь навстречу каждому движению.

— Тебе нравится? — мои пальцы грубо впиваются в её ягодицы, собственнически сжимая нежную кожу. Уверен, останутся синяки. — Нравится чувствовать в себе мой член?

Аддамс упрямо молчит.

Что же, это ненадолго.

— Отвечай на вопрос, — перемещаю руку на её горло, частично перекрывая доступ кислорода, и нарочно замедляю ритм проникновений.

Она тяжело дышит, кусая припухшие от поцелуев губы и вздрагивая от плавных глубоких толчков. Глаза блаженно закрыты, пушистые угольно-чёрные ресницы трепещут.

Отчаянно желая выбить из упрямой стервы признание очевидного, я погружаюсь в неё полностью и останавливаюсь. Горячие пульсирующие мышцы плотно обхватывают член, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы не кончить в ту же секунду.

Пульс стучит в висках, интенсивность ощущений зашкаливает… Черт побери, как же невыносимо хорошо.

— Не медли, — шипит Уэнсдэй своим коронным приказным тоном, но из-за недостатка воздуха в голосе нет привычной твёрдости.

— Скажи это, Аддамс, — шепчу ей прямо в губы и провожу по ним языком. Она сиюминутно подаётся навстречу, требуя большего, но я успеваю отстраниться. — Просто скажи правду.

И она сдаётся.

Невыносимое упрямство даёт трещину под давлением сокрушительного желания.

Чернильно-чёрные глаза распахиваются — лихорадочно сверкающие, совершенно безумные, невыносимо красивые.

— Да, мне это нравится. Нравится, как ты меня трахаешь, — ядовито чеканит Аддамс, выделяя каждое слово. — Доволен?

Да. Чертовски доволен.

Но вслух я этого не произношу.

Вместо ответа крепче сжимаю её тоненькую шейку, чувствуя неистовое биение пульса — и резко возобновляю движения, погружаясь во всю длину. Уэнсдэй с судорожным стоном запрокидывает голову назад и снова закрывает глаза. Капли тёплой воды стекают по её обнажённой груди с выступающими сосками, мокрые волосы цвета воронова крыла липнут к жемчужно-белой коже — и я готов поклясться собственной жизнью, что никогда прежде не видел ничего прекраснее. Влажная обжигающая теснота внутри её тела сводит с ума.

Между нами больше нет ни миллиметра расстояния — Аддамс настойчиво прижимается к моему торсу, больно впивается зубами в шею, глуша протяжные громкие стоны. Её восхитительная жестокость провоцирует меня на ответную грубость, и я всё сильнее сдавливаю её горло, одновременно ускоряя темп движений.

Вокруг всё мокрое. Теплая вода льётся сверху, горячая влага стекает по разведённым бедрам Уэнсдэй, и я полностью теряюсь в водовороте ощущений. Проходит не больше двух минут, прежде чем идеальное тело в моих руках содрогается в экстазе, а мышцы внутри неё трепетно сжимаются.

— Так приятно чувствовать, как ты кончаешь на моём члене… — сбивчиво шепчу ей на ухо, пока Аддамс дрожит всем телом и стонет в голос.

Я осторожно выхожу из неё и опускаю на пол — Уэнсдэй приваливается спиной к стене и тяжело дышит, убирая с лица мокрые пряди иссиня-чёрных волос. Несколько раз моргает, пытаясь сфокусировать затуманенный взгляд.

Черт побери, какая она невозможно красивая.

Но я не даю ей возможности передохнуть — мягко, но решительно надавливаю на хрупкое плечико, принуждая встать на колени. Аддамс стреляет глазами с заметным недовольством, но подчиняется без возражений — опускается на мокрый кафель и подползает ближе. Маленькие пальчики обхватывают напряжённый член, вишневые губы приоткрываются — и она послушно наклоняется, скользнув языком по чувствительной головке. Проклятье. Это охренительно хорошо и умопомрачительно ярко.

Кладу ладонь ей на затылок и грубовато нажимаю, заставляя шире открыть рот.

Какая-то часть меня по-прежнему готова к худшему — как минимум, к протесту, если не хуже — но этого не происходит. Уэнсдэй с неожиданной покорностью размыкает губы и уверенно подаётся вперёд, медленно углубляя проникновение. Когда член упирается ей в горло, я буквально забываю, как дышать.

Мои пальцы бьёт мелкой дрожью от возбуждения, перед глазами мелькают цветные мушки — но я чертовски сильно хочу растянуть момент наслаждения. Поэтому плавно подаюсь назад и тут же погружаюсь снова, одновременно наматывая на кулак мокрые смоляные пряди.

Черт, а она определённо знает, что делает.

Ловкий язычок скользит вдоль напряжённого члена, пухлые губы плотно сжимаются, создавая вакуум. Это настолько крышесносно, что я больше не могу сдерживаться — толкаюсь особенно глубоко, уперевшись головкой ей в горло, и моментально кончаю с глухим стоном.

Аддамс проглатывает всё до капли и отстраняется спустя секунду, утирая губы тыльной стороной ладони.

А я… Я едва осознаю происходящее, глядя на неё сверху вниз.

И совершенно не понимаю, как найти в себе силы, чтобы её отпустить.

Остаток дня мы проводим вместе.

Обедаем прямо в подвале, играем несколько партий в шахматы — я безбожно проигрываю пять раз подряд — и разговариваем обо всём на свете, как совершенно нормальные люди. Я узнаю, что её любимый режиссер Хичкок, а любимая книга — «Франкенштейн» Мэри Шелли. Что она пишет мрачные детективы на антикварной печатной машинке и стажируется на патологоанатома, чтобы максимально достоверно описывать сцены вскрытия. Умеет играть на виолончели и мечтает своими глазами увидеть родину Макиавелли. Я рассказываю о детстве — о трагической смерти матери, разделившей жизнь на две части, об откровенно дерьмовых отношениях с отцом и о своём нежелании занимать должность босса.

Последние грани стираются, барьеры рушатся, и я невольно забываю, что Уэнсдэй здесь вовсе не по своей воле.

Она чувствует то же самое.

А может быть, просто мастерски отыгрывает свою роль… Не знаю. Не хочу знать.

Я окончательно и бесповоротно свихнулся, но я чертовски сильно хочу верить, что всё это — настоящее.

А когда время переваливает за полночь, и Аддамс засыпает, положив под голову покалеченную левую руку и трогательно свернувшись клубочком, я ещё долго сижу рядом, разглядывая невыносимо прекрасное кукольное личико.

Богиня. Совершенство.

И не моя.

Какой неизбежный фатализм.

Но следующим утром попасть в подвал мне не удаётся — на стуле под дверью сидит кретин Гамбино с автоматом в руках. И отрицательно мотает головой в ответ на мой приказ убраться отсюда ко всем чертям.

— Сэр, я не могу… — двухметровый амбал выглядит растерянным, но твёрдо стоит на своём. — Босс распорядился вас туда не пускать. Он уже уехал на переговоры, и если всё пройдёт гладко, мне нужно будет через час отвезти девчонку в указанное место. Простите.

Проклятье.

Похоже, отец всё-таки раскусил, что отношения между мной и Аддамс вышли за рамки платонических. И хотя мне невероятно сильно хочется достать револьвер и приказать Гамбино отойти в сторону, если ему дорога жизнь, я понимаю, что это крайне неразумно. Нужно действовать хитростью, а не грубой силой.

Скрипнув зубами от раздражения, я поднимаюсь наверх, чтобы обдумать стратегию — и в ту же секунду входная дверь громко хлопает.

Отец в сопровождении своей банды головорезов быстро входит в гостиную — и я понимаю, что план сорвался ещё за секунду до того, как он открывает рот.

— Совет. В моём кабинете, — резко бросает Винсент, пытаясь ослабить узел на галстуке. Но пальцы отказываются ему подчиняться, и, стремительно багровея от ярости, он одним движением срывает галстук через голову и швыряет прочь. — Немедленно, кретины!

— Что случилось? — я подхожу ближе, вглядываясь в его разгневанное лицо. Нет, быть такого не может. Неужели…

— Аддамс отказался.

Уже через считанные минуты весь ближний круг собирается за столом из красного дерева. Синклер, Короццо, Гамбино. И мы с отцом.

Винсент нервно измеряет шагами кабинет, опрокидывая в себя стакан за стаканом. Бутылка коньяка стремительно пустеет, а он по-прежнему молчит — брови нахмурены, губы сжаты в тонкую линию, на лбу от напряжения выступают вены. Я сижу как на иголках, барабаня пальцами по столешнице — в голове никак не укладывается осознание случившегося.

Почему Аддамс отказался?

Что пошло не так?

Неужели какой-то гребаный Чайна-таун ему важнее родной дочери?

За всю жизнь я встречал немало жадных до денег людей — взять хотя бы моего собственного отца — но никогда даже не мог представить, что жажда наживы способна перевесить родительскую любовь.

Пытаюсь припомнить вчерашний диалог с Уэнсдэй, чтобы отыскать хоть какое-то логическое объяснение, но безуспешно. Она говорила преимущественно о себе, ни разу не упоминая семью. Неужели у них с отцом настолько плохие отношения, что тот готов добровольно отдать дочь на заклание, лишь бы не лишиться прибыльной золотой жилы?

Да, у неё невыносимо стервозный характер.

Да, с ней неимоверно трудно.

Но такое… просто немыслимо.

Запоздало вспоминаю тонкий белый шрам в районе солнечного сплетения — черт, и почему я сразу не сложил дважды два? Ведь Гомес Аддамс уже однажды позволил ей пострадать.

А такое ранение легко могло оказаться смертельным.

— Босс? — спустя несколько минут тягостного молчания Короццо решается прервать размышления отца. — Что нам делать теперь? Неужели мы просто так отпустим девчонку?

— Отпустим. Да… — Винсент останавливается напротив окна, устремив пристальный взгляд на бескрайние низкие холмы, залитые ярким солнечным светом. Выдерживает томительную паузу перед окончательным принятием решения. — Отправим её назад Гомесу. По частям.

Моё сердце пропускает удар.

Всё внутри стремительно холодеет.

Нарастающий липкий страх мурашками ползёт по позвоночнику, и лишь невероятным усилием воли мне удаётся сохранить непроницаемое выражение лица.

Но жуткая мысль набатом стучит в голове, отравляя разум и парализуя волю — её убьют. И не просто убьют. Зная мстительную натуру отца, он сделает это медленно. Разумеется, не сам.

Винсент Торп никогда не марает руки в крови многочисленных жертв — он только выносит смертный приговор, как гребаный вершитель чужих судеб. Всю грязную работу исполняют верные цепные псы, сатанеющие от запаха чужой крови.

— Винсент, давай дадим ему последний шанс, — Синклер тихо прокашливается в кулак, привлекая к себе внимание. — Мы можем разыграть более выгодную партию. Аддамс высокомерен. Он считает, что у нас кишка тонка.

— Что предлагаешь? — отец резко оборачивается. Несмотря на приступ неконтролируемого гнева, он всегда прислушивается к своему консильери.

— Дадим ему ровно сутки. И в обмен на жизнь девчонки потребуем не только Чайна-таун. Пусть отдаст сразу весь картель.

Винсент умолкает, погружаясь в раздумья.

А я почти готов расцеловать Синклеру руки.

Ещё никогда прежде неуемная жадность отцовских приспешников не была настолько кстати.

— Пусть она сама с ним поговорит, — неожиданно даже для себя предлагаю я. Мощный выброс адреналина запускает затормозившийся было мыслительный процесс. Мой голос звучит на удивление твёрдо и уверенно. — Может, Аддамс считает, что его дочь уже мертва. Потому и упрямится.

— Ксавье прав, — соглашается консильери. — Дадим ей телефон. В конце концов, что мы теряем? В случае неудачи прикончим девчонку на день позже, какая разница?

Короццо и Гамбино с сомнением переглядываются и синхронно пожимают плечами — а спустя секунду одновременно кивают. Я испытываю странное ликование вперемешку со страхом. Впервые в жизни отцовские цепные псы встали на мою сторону.

— Хорошо, — заключает Винсент спустя пару минут напряжённых размышлений. — Короццо, займись.

— Нет, — я решительно поднимаюсь на ноги. — Лучше я. Она слишком упряма. Но мне она доверяет и скажет всё, что потребуется.

В пристальном отцовском взгляде отчётливо угадывается сомнение, но он не спешит открыто возражать — похоже, Винсент немало впечатлён, что его слуги подчинились мне так покорно. Это воодушевляет, и я продолжаю открыто врать ему в глаза без зазрения совести.

— Можешь не переживать, — старательно изображаю пренебрежительную усмешку. — Я трахнул её один раз. Больше шлюха Аддамсов мне неинтересна.

Тупоголовый Гамбино мерзко хихикает, выражая своё никому не нужное одобрение, но быстро осекается под ледяным взором отца. Винсент колеблется, прокручивая пальцами бриллиантовую запонку на рукаве. Но спустя несколько мгновений суровые черты лица заметно разглаживаются.

— Я рад, что ты наконец-то ведёшь себя как мужчина. Иди. Заставь мелкую дрянь подобрать убедительные слова для папаши.

— Звони отцу! — я практически бегом залетаю в подвал и одним рывком сдёргиваю с Уэнсдэй тонкое одеяло. Она едва заметно хмурится, принимая сидячее положение, одёргивает помятое платье и скрещивает руки на груди.

— Зачем? — равнодушно роняет Аддамс, бесстрастно наблюдая, как я лихорадочно шарю по карманам в поисках телефона.

— Затем, что если он не отдаст этот гребаный Чайна-таун до завтрашнего вечера, они убьют тебя! — от недавнего самообладания не осталось и следа, мой голос практически срывается на крик. Нервно дрожащие пальцы отказываются подчиняться, и код разблокировки мне удаётся ввести лишь со второй попытки. — Звони немедленно!

На лице Уэнсдэй не двигается ни один мускул.

Даже взгляд угольных глаз остаётся тотально безразличным, словно она и вовсе не поняла сказанного. Словно это не над ней старуха с косой занесла свою костлявую руку.

Но она покорно забирает у меня телефон и набирает нужный номер. Гомес Аддамс снимает трубку после первого же гудка.

Я сажусь рядом на кровать и пододвигаюсь максимально близко, напряжённо прислушиваясь к разговору.

— Здравствуй, отец, — небрежно произносит она, накручивая на палец смоляную прядь. — Говорят, ты отказался пойти на сделку.

— Мой скорпиончик, как ты? Всё в порядке? Они тебя не тронули? — взволнованный тон старшего Аддамса категорически не вяжется с его жестоким решением. — Если они хоть пальцем тебя тронули, клянусь, я…

— Отец, ты же помнишь, что делать при цунгцванге? — Уэнсдэй холодно обрывает его эмоциональную речь.

— Конечно, моя грозовая тучка.

— Вот и договорились, — она решительно сбрасывает звонок и быстро стирает номер из истории вызовов.

Цунгцванг. Я замираю, силясь припомнить, где я мог слышать это странное слово. Воспоминание вспыхивает мгновенно — позавчерашняя шахматная партия, когда чертова стерва ловко загнала меня в тупик. Когда любой ход лишь ухудшает текущее положение.

Ничего не делать. Не предпринимать никаких серьёзных ходов. Просто ждать.

— Ты с ума сошла?! — я резко вскакиваю на ноги, жадно хватая ртом воздух, пока пульс набатом стучит в висках. Остатки самоконтроля разлетаются на осколки. — Зачем ты сказала отцу ничего не делать?! Какого хрена ты творишь?! Они же убьют тебя, как ты не понимаешь?!

— И что? — Аддамс закатывает глаза с таким видом, будто я несу несусветную чушь. — Люди умирают каждый день. Если ты ещё не понял, это война, а на поле боя сопутствующие потери неизбежны. Лучше пожертвовать одной пешкой, чем проиграть всю партию.

— Но ты же не пешка! — её безумный цинизм окончательно вгоняет меня в неконтролируемую панику. Всё тело прошибает холодный пот от осознания, что эта чокнутая девчонка только что добровольно подписала себе смертный приговор. Похоже, её суицидальные наклонности вовсе не были игрой. Похоже, она действительно больная на всю голову.

— А кто я?! — огрызается Уэнсдэй, и на кукольном личике на секунду возникает тень эмоций. Но спустя мгновение она вновь берёт себя в руки и продолжает убийственно спокойным тоном. — Разменная монета в противоборстве двух кланов. Не имеет значения, какую должность ты занимаешь. Имеет значение, какую пользу ты сможешь принести. Ты действительно думаешь, что твой отец отпустит меня, как только мой поставит подпись в документах? Ты наивен как пятилетний ребёнок. Мне отсюда не выбраться, но подыхать проигравшей я точно не собираюсь.

Её монолог шокирует. Повергает в ужас.

Абсолютное безумие в сочетании с безрассудной самоотверженностью пугает в той же степени, в которой восхищает.

Даже стоя перед лицом смерти, Уэнсдэй совершенно ничего не боится.

А я… Я жалкий трус, который даже не пытается бороться за жизнь любимой женщины.

Стоп. Любимой? Да. Черт возьми, да.

Теперь уже нет смысла отрицать очевидное.

— Уэнсдэй. Уэнс, послушай… — я сажусь на корточки прямо перед ней, заглядывая в невыносимые бездонные глаза. Решение приходит незамедлительно. Кажется, всё это время оно было на поверхности. — Я не позволю им тебя убить. Мы сбежим отсюда сегодня ночью. Вместе.

========== Часть 7 ==========

Комментарий к Часть 7

Саундтрек:

System Of A Down — Soldier side

Приятного чтения!

— Ты мелешь несусветную чушь, — Уэнсдэй смотрит на меня так, будто я крепко повредился умом. — Куда нам бежать?

— Да куда угодно, — беру её крохотные ладошки в свои и крепко сжимаю бледные ледяные пальчики. Она неодобрительно косится на мои руки, но не отстраняется. Хороший знак, побуждающий продолжить. — Главное, подальше отсюда. Ты же хотела в Италию? Поедем туда. Или вообще куда-нибудь в Азию, куда нашим отцам точно не добраться.

— Мой паспорт и все остальные документы отняли во время похищения, — Аддамс тяжело вздыхает, отрицательно качая головой. — Нам даже границу штатов не пересечь.

— Я достану твой паспорт. Догадываюсь, где он может быть… — в голове бурлит водоворот мыслей, спровоцированный мощным выбросом адреналина. — В отцовском сейфе. Я знаю код, это день рождения моей матери.

— Камеры, куча вооружённой охраны. Это всё пустой звук? — Уэнсдэй скептически прищуривается, сдувая со лба растрёпанные пряди. По крайней мере, мне удалось пробудить в ней интерес. — Или у тебя есть навыки профессионального киллера?

— У меня нет. Зато есть у тебя.

— Вынуждена разочаровать, но ты преувеличиваешь мои способности, — признание собственной слабости явно даётся ей нелегко. Между смоляных бровей залегает крохотная морщинка, и Уэнсдэй пару раз машинально моргает, как делает всегда в минуты растерянности. — Я убивала только дважды. А осознанно — один раз, потому что защищалась. В вашего дворецкого я выстрелила случайно.

— Зато очень метко, — я не собираюсь сдаваться. Если Аддамс смирилась с собственной плачевной участью, то я — категорически нет. — И мы отключим камеры. У охранников пересменка каждые шесть часов. В полночь, в шесть утра… и так далее.

Она молчит, переваривая полученную информацию. Мягко высвобождает свои руки из моих ладоней — заправляет за уши спутанные локоны цвета воронова крыла, задумчиво потирает перебинтованное левое запястье и двигает им вперёд и назад, словно проверяя работоспособность. Тугая повязка значительно ограничивает диапазон движений, но это не должно стать серьёзной проблемой — стрелять вполне можно и одной рукой.

Я пристально вглядываюсь в кукольное личико, вмиг ставшее предельно серьёзным.

— Я в любом случае одной ногой в могиле, — Уэнсдэй склоняет голову набок, взирая на меня с хирургической внимательностью. — Тебе это зачем?

— Меня здесь ничего не держит, — просто и честно отвечаю я, пытаясь ободряюще улыбнуться. Увы, выходит весьма посредственно. — Я словно и не жил все эти годы. Так, существовал… Без цели и без смысла.

— С чего ты взял, что твоё спасение в трусливом бегстве? — она как всегда беспощадна в своих резких циничных высказываниях. — Ещё скажи, что мечтаешь провести со мной остаток дней или вроде того.

— Может, и мечтаю, — я усмехаюсь с наигранной небрежностью, машинально потирая переносицу двумя пальцами. — А что, мечтать запрещено? Или ты против?

Аддамс не удостаивает меня ответом.

Снова крепко задумывается, обнимая себя руками и положив подбородок на остренькие коленки. Немигающий взгляд угольных глаз замирает в одной точке на несколько бесконечно долгих минут.

— Уэнсдэй, ответь на один вопрос, — нависшая над нами угроза пробуждает во мне непривычную тягу к откровенности. — Всё, что между нами было… Это было хоть немного настоящим?

— Ты хочешь знать, не манипулировала ли я тобой, раздвигая ноги? — черт, если нам повезёт выжить, мне потребуется немало времени, чтобы привыкнуть к её убийственной прямолинейности. Уэнсдэй равнодушно пожимает плечами. — Нет. Я не использую такие грязные методы, это унизительно.

— Я не совсем об этом, — выдерживаю длительную паузу, чтобы чётко сформулировать вопрос. От долгого сидения на корточках затекают ноги, поэтому я перемещаюсь на кровать и лишь после этого решаюсь продолжить. — Я хочу знать, было ли это… больше, чем просто хороший секс?

Аддамс снова молчит.

Протягиваю к ней руку и осторожно провожу кончиками пальцами вдоль позвоночника.

Холод её кожи обжигает даже сквозь шифоновую ткань платья.

— Скажи правду. Любую. Мне это важно, — почти умоляюще произношу я, слегка наклоняясь вперёд, чтобы заглянуть в красивое бесстрастное лицо. — Это не изменит моего решения, просто… Вдруг уже через сутки мы оба будем мертвы.

— Тогда у тебя будет стимул выжить, чтобы узнать ответ, — Уэнсдэй ядовито усмехается, но через секунду вновь становится предельно серьёзной. — Нам нужен план.

— Я должен сейчас вернуться к отцу, — умолкаю на минуту, напряжённо обдумывая, что именно сказать Винсенту, чтобы выиграть побольше спасительного времени. — Сделаем вид, что твой отец принял условия новой сделки. Вы поговорили, и он согласился, поняла? А к вечеру я вернусь сюда, и мы определимся с планом действий.

— До сих пор не верю, что согласилась на твою идиотскую авантюру, — Аддамс пренебрежительно кривит вишневые губы. — Но черт с тобой. В клетке погибают только овцы.

— А хищники умирают в бою, — быстро целую её в макушку. Слишком интимный жест, куда интимнее секса, но в текущем положении мне уже тотально наплевать. Решительно поднимаюсь на ноги и направляюсь к выходу, но у самых дверей на мгновение оборачиваюсь. — Эй, Аддамс… Всё получится. Обязательно получится. Ты же мне веришь?

— Как будто у меня есть выбор, — саркастически отзывается она и закатывает глаза.

К огромному облегчению, отец и его приспешники спокойно проглатывают наспех придуманную ложь. Странно, но меня абсолютно не терзают угрызения совести. Я собираюсь совершить самое настоящее предательство, сбежать с дочерью заклятого врага, которую практически не знаю — но не испытываю ничего, кроме парадоксального предвкушения. Словно узником крохотной комнатушки в подвале долгое время был я сам — а теперь готовлюсь полной грудью вдохнуть пьянящий аромат свободы.

Когда совет заканчивается, и все разбредаются по своим делам, я нарочно задерживаюсь в отцовском кабинете — спокойно вру Винсенту, что хочу навести порядок в бумагах.

Тот спешит на очередную сделку, обещающую принести очередной миллион, а потому не задаёт лишних вопросов.

Всё складывается как нельзя кстати.

Переговоры с потенциальными партнёрами обычно проходят в неформальной обстановке — отец всегда знает, как получше умаслить толстосумов в брендовых костюмчиках. Реки дорогого алкоголя, кокаиновые дорожки на покерных столах, лучшие шлюхи Вегаса — проверенный рецепт, позволяющий Винсенту ловко обстряпывать даже самые сомнительные дела. Если Фортуна будет благосклонна, он не вернётся домой до самого утра.

Оставшись за столом из красного дерева в окружении многочисленных талмудов, я старательно изображаю бурную деятельность.

На самом деле я даже не пытаюсь вчитываться в документы — мелко напечатанные числа с шестью нулями хаотично прыгают перед глазами, пока шестеренки в голове вращаются с бешеной скоростью. Выждав минут тридцать — за это время отец уже точно должен был покинуть особняк — я решительно отодвигаю массивный стул и быстро направляюсь к сейфу, спрятанному за портретом Муссолини. Сняв со стены изображение итальянского диктатора, я быстро ввожу шестизначный код, и толстая металлическая дверца бесшумно распахивается. Винсент не менял код с момента смерти моей матери, но я всё равно ощущаю невероятный душевный подъем — пока намеченный план движется по накатанной.

Если так пойдёт и дальше, у нас с Аддамс есть все шансы пережить сегодняшнюю ночь.

Маленький рюкзачок из чёрной кожи обнаруживается на нижней полке. Рыться в чужих вещах нехорошо, но я уже тайком забрался в семейный сейф, поэтому границы допустимого ощутимо стираются… Я почти не испытываю угрызений совести, когда самым наглым образом вторгаюсь в личное пространство Аддамс и расстёгиваю рюкзак.

Внутреннее я готов увидеть что угодно — огнестрельное или холодное оружие, смертельный яд, да хоть гранату — но мои ожидания не оправдываются.

В полупустом рюкзачке не обнаруживается ровным счётом ничего интересного. Маленький кошелёк с парочкой платиновых кредиток и одной стодолларовой купюрой, чёрная косметичка со стандартным набором девчачьей штукатурки, а во внутреннем кармашке — паспорт и водительское удостоверение.

Впрочем, большего и не надо.

На секунду задержав взгляд на заламинированной карточке с фотографией Уэнсдэй — две косички с идеально ровным пробором, надменно поджатые вишневые губы, тяжёлый взгляд угольных глаз — я снова тянусь к сейфу и извлекаю оттуда блестящий чёрный пистолет с глушителем. Редкий коллекционный экземпляр Кольта, подаренный отцу одним из бизнес-партнёров. Винсент почти никогда не притрагивается к оружию, предпочитая исполнять грязную работу чужими руками — ему пистолет без надобности.

А вот мне пригодится.

Буду считать это своим наследством.

Отцовским вкладом в мою будущую свободную — и надеюсь, счастливую — жизнь.

Немного поразмыслив, решаю прихватить с собой увесистую пачку наличных, стянутую тонкой тугой резинкой. На первое время хватит, а дальше что-нибудь придумаем.

Но основная ценность сейфа вовсе не в деньгах и коллекционном оружии — всю верхнюю полку занимают папки с чёрной бухгалтерией. Множество офшорных счетов в странах третьего мира, с десяток нелегальных фирм, оформленных на подставное лицо. Можно взять с собой всего несколько бумаг, обналичить счёт где-нибудь на Багамах и безбедно жить до самой старости, но… Я не хочу этого делать.

Не хочу марать новую страницу жизни грязными делами прошлого. Хочу раз и навсегда оборвать все связи с блядским Вегасом и гребаным кланом Торпов, который уже много лет не является для меня семьёй.

Поразмыслив ещё с минуту, я достаю документы Уэнсдэй, а рюкзак возвращаю на прежнее место — уверен, она не сильно огорчится из-за потерянной косметики, а мне незачем привлекать к себе лишнее внимание. Воспользоваться кредитками мы тоже не сможем — слишком легко отследить.

Быстро захлопнув сейф, я снова вешаю на стену портрет Муссолини и отхожу на пару шагов назад, окидывая тайник критическим взглядом.

Всё выглядит совершенно обычно.

Словно и вовсе ничего не было.

Идеальное преступление.

Приходится для вида ещё немного посидеть за бумагами — но ненавистная бюрократия адски утомляет. Я то и дело неосознанно тянусь к внутреннему карману пиджака, нащупывая прямоугольные контуры паспорта.

Лёгкий мандраж сводит желудок тянущим спазмом, но я практически не испытываю страха. Только предвкушение.

Спустя несколько часов всё закончится — так или иначе.

Мы будем свободны.

Или мертвы.

Выждав чуть больше часа, я аккуратно убираю документы в выдвижной ящик стола и покидаю кабинет. Медленно иду по длинному коридору, обводя внимательным взглядом каждую дверь, каждое окно, каждую картину на стене.

Странно осознавать, что я больше никогда не увижу этот дом… Здесь прошли все двадцать восемь лет моей жизни — но вспомнить нечего. По-настоящему счастливыми были только первые десять, пока враги Винсента не убили мою мать. Она была слишком светлой и мягкой для насквозь прогнившего мира мафиози — и её безвременная кончина окончательно уничтожила жалкие зачатки доброты в отцовском сердце.

Связующая нить между мной и Торпом-старшим лопнула именно тогда. Когда гроб опустили в могилу, и двухметровая толща земли навсегда разделила наши жизни на до и после.

Всё, что происходит теперь — лишь закономерное неизбежное следствие.

Я бы всё равно сбежал — рано или поздно.

Появление чертовой Аддамс стало лишь катализатором, запустившим мощную реакцию.

Даже если она ничего ко мне не чувствует — наплевать. Через считанные часы мы станем спасением друг для друга.

Взаимовыгодная сделка.

Но когда я дважды проворачиваю длинный ключ в замочной скважине и переступаю порог её импровизированной тюрьмы, мне снова хочется верить, что Уэнсдэй не лжет. Надежда — странное и страшное чувство, не поддающееся никаким законам логики. Надежда убила больше людей, чем кровавые войны кланов.

Наплевать. Лучше умереть, чем продолжать влачить бессмысленное существование.

— Ты достал паспорт? — требовательно спрашивает Аддамс, впившись в меня пристальным немигающим взглядом.

Она привычно сидит в дальнем углу кровати — холодная и собранная, словно туго натянутая струна. Я на мгновение останавливаюсь в дверях. Мой последний шанс — если я не передумаю прямо сейчас, мосты будут безвозвратно сожжены.

— Да, — коротко киваю и прохожу вглубь комнаты, усаживаясь на противоположный край кровати. Поочередно извлекаю из карманов всё скудное имущество и раскладываю на тонком сером покрывале. Увесистая пачка наличных, её документы, мой револьвер с витиеватыми узорами на серебряной рукояти, блестящий отцовский пистолет с глушителем. — Негусто, понимаю… Но больше ничего не удалось достать. Было бы подозрительно.

— Этого мало, — категорично заявляет Уэнсдэй, быстро проверяя количество патронов в магазине револьвера. Движения тоненьких пальчиков отточены до такого автоматизма, что я невольно начинаю сомневаться в правдивости её слов относительно количества совершённых убийств. Проклятая стерва явно кривит душой и сильно преуменьшает свой послужной список. Впрочем, в нашей ситуации это скорее плюс. — Сколько точно охранников по периметру особняка?

— Сейчас… Смотри, — достаю из кармана пиджака маленький блокнот вместе с огрызком карандаша и быстро рисую схематичный план родового поместья. — Четверо у центральных ворот, по двое — у западных и восточных. Один следит за камерами, ещё один раз в час совершает дежурный обход по всей территории.

— Как открываются ворота? — Уэнсдэй придвигается ближе и напряжённо хмурит чётко очерченные брови.

— С кнопки в комнате с камерами. Она на первом этаже в левом крыле, — быстро дорисовываю внутреннюю планировку дома. — Вот тут… Нужно, чтобы один из нас открыл ворота.

— Я это сделаю, — заявляет Аддамс безапелляционным тоном.

Откровенно говоря, до этой самой секунды я ожидал подвоха. Что, стоит мне пробраться в комнату видеонаблюдения и заставить охранника открыть ворота, она моментально ударит по газам и уедет одна… Поэтому столь неожиданное предложение невольно выбивает из колеи. Неужели мои опасения беспочвенны? Неужели она действительно не лжёт?

Черт, кажется, я превращаюсь в параноика.

Если рассуждать здраво, Аддамс ни разу не дала повода в себе усомниться.

— Что тебя удивляет? — Уэнсдэй подозрительно прищуривается, заметив моё замешательство. — Ты намного лучше знаешь территорию. Сможешь быстро добраться до гаража и забрать машину.

— Нет, нет… Всё в порядке, — машинально потираю переносицу, пытаясь сконцентрироваться на разработке плана. — Я постараюсь отвлечь охрану на себя, но ты должна знать… Меня они не тронут. Но в тебя будут стрелять на поражение.

— Пусть стреляют, — в уголках вишневых губ на долю секунды расцветает странная плотоядная улыбка. Такого выражения на кукольном личике я не видел никогда прежде. Выглядит довольно… жутко. И очень убедительно. — Если успеют.

На протяжении следующего часа мы обстоятельно и подробно обсуждаем все детали намеченного плана. Аддамс невыносимо дотошна и с завидной регулярностью тычет меня в мелкие несостыковки, словно нашкодившего щенка. Невольно поражаюсь складу её ума — большинство вариантов никогда бы не пришли мне в голову.

В общем и целом, алгоритм действий предельно прост — в 5:50 утра, ровно за десять минут до пересменки охранников я спускаюсь в подвал, забираю Уэнсдэй и якобы веду в ванную. Но на первом этаже наши пути расходятся — она берёт пистолет с глушителем и направляется прямиком в комнату с камерами видеонаблюдения, без лишнего шума расправляется с охранником и открывает западные ворота. Я же за это время должен добраться до гаража и забрать оттуда отцовский бронированный Лэнд Крузер — а затем быстро подъехать к чёрному входу особняка.

Если всё пройдёт гладко, охрана заподозрит неладное в самый последний момент, когда внедорожник будет уже на полпути к спасительным воротам.

Жаль, что на словах это выглядит гораздо проще, нежели может оказаться на деле.

— И самое главное, — Уэнсдэй резко захлопывает блокнот со схематичным изображением планировки и поднимает на меня бездонные угольно-чёрные глаза. Выдерживает томительную паузу, долго подбирая подходящие слова. — Если кого-то из нас схватят, другой не должен отклоняться от намеченного плана. Ни в коем случае. Если меня ранят или поймают, ты должен уехать один.

— Но… — я не успеваю договорить.

— Нет, — она вскидывает руку в недвусмысленном предостерегающем жесте, и я осекаюсь на полуслове. — Иначе у нас будет два трупа вместо одного. Не строй идиотских иллюзий. Как только твои люди увидят, кому ты помогаешь, ты моментально станешь для них врагом.

— Как невовремя проявилась твоя забота… — иронично поддеваю я, но воображение мгновенно рисует в голове множество неутешительных сценариев.

— Это не забота. Это здравый смысл.

Я не нахожу, что ответить.

В комнате повисает тягостное молчание.

С одной стороны, Уэнсдэй целиком и полностью права — если хотя бы одному из нас удастся выбраться на свободу, значит всё было не напрасно.

Но с другой… Я не уверен, что смогу хладнокровно нажать на газ и уехать, бросив её на растерзание отцовским головорезам.

Нет, не так. Я абсолютно стопроцентно уверен, что не смогу этого сделать.

Остаётся лишь надеяться, что до крайних мер не дойдёт.

Аддамс расценивает длительную паузу как завершение диалога — и сразу приступает к стадии непосредственной подготовки. Приподнимает уголок тонкого матраса и прячет под ним документы. Затем разделяет пачку денег на две равные части и поспешно суёт в наволочку. Тоненькие бледные пальчики тщательно взбивают подушку, и через секунду Уэнсдэй слегка отодвигается назад, критически осматривая результат собственных действий.

Теперь она сидит спиной ко мне… Совсем близко. Настолько, что я могу уловить смутные отголоски её горьковато-цитрусового парфюма, исходящие от иссиня-чёрных локонов. Свободное летнее платье слегка съезжает с точёного хрупкого плечика, обнажая алебастровую белизну кожи.

У меня мгновенно перехватывает дыхание от близости её тела — кажется, это уже условный рефлекс.

— Эй, Аддамс… — хрипло шепчу я, придвигаясь ближе и опаляя горячим дыханием её шею с трогательно выступающей косточкой шейного позвонка. Уэнсдэй немного подаётся назад, сокращая расстояние между нами до пары сантиметров. Мои губы практически касаются ледяной бледной кожи, и я моментально забываю обо всём на свете. Взбудораженный разум тут же подсовывает интересную идею. — Я хочу тебя нарисовать.

— Нарисовать? — эхом переспрашивает она и садится вполоборота, глядя своими невозможно чёрными Марианскими впадинами из-под полуопущенных ресниц.

— Да, — выдыхаю я, ощущая предательскую сухость во рту и колючий комок в горле. — Когда-то я мечтал стать художником, но не сложилось… Ничего не сложилось. Недохудожник, недомафиози. Потому я и хочу сбежать с тобой. Хочу наконец стать кем-то.

Уэнсдэй смотрит совсем странно — так, будто никогда прежде меня не видела. Не знаю, что конкретно произвело на неё такое впечатление.

Да это и неважно.

Важно, что спустя несколько секунд раздумий она коротко кивает в знак согласия.

— Что мне делать? — Аддамс поводит плечом, и струящийся шифон сползает ниже. Если бы я не знал её, принял бы подобный жест за кокетство.

— Раздевайся.

Уже через несколько минут она лежит на кровати, заведя руку за голову — совершенно обнажённая и невыносимо притягательная. Яркий свет одинокой электрической лампочки усиливает изумительный контраст чёрного и белого. Разметавшиеся по подушке локоны цвета воронова крыла, дерзкий излом смоляных бровей, бездонная тьма угольных радужек. Мертвецки белая кожа на молочно-белых простынях. Серое покрывало не вписалось в монохромную композицию — и теперь сброшено на пол небрежным комком.

Я поминутно отбрасываю с лица изрядно отросшие каштановые пряди и быстро вожу огрызком карандаша по хрустящей белой странице блокнота. Штрихи резкие и чёткие, словно всполохи молний на грозовом небе.

На листке постепенно вырисовывается изящный женский силуэт — соблазнительный изгиб тончайшей талии, хрустально хрупкие линии ключиц, контур маняще приоткрытых губ — и в моих мыслях невольно вспыхивает аналогичная сцена из старого фильма про Титаник.

Какая удивительно точная параллель.

Мы двое — люди из совершенно разных миров, нашедшие друг друга по чистой случайности, по воле одного шанса из тысячи… Что это, если не судьба?

А пароход стремительно несётся вперёд — и столкновение с айсбергом уже неизбежно.

Благо, у нас есть время спустить на воду спасительную шлюпку. И отчаянная надежда, что крохотная скорлупка выдержит грядущий шторм.

— Долго ещё? У меня нога затекла, — Уэнсдэй нетерпеливо ёрзает на постели, безжалостно разрушая весь хрупкий романтизм.

— Почти готово, — безмятежно отзываюсь я, быстро растушевывая тени. — Потерпи.

— Что ты собираешься делать с рисунком? — в её тоне явственно угадывается пошлый намёк.

— Не разговаривай и не двигайся, пожалуйста, — я намеренно игнорирую попытку провокации.

Аддамс недовольно закатывает глаза, но просьбу исполняет — сохраняет статичную позу ещё несколько минут, пока я заканчиваю набросок.

— Готово, — торжественно объявляю я спустя несколько минут. Поднявшись с неудобного деревянного стула, подхожу к кровати и протягиваю ей раскрытый блокнот. — Смотри.

— Неплохо, — кажется, это высшая степень её одобрения.

Но у меня в запасе есть ещё один фокус, неизменно вызывающий восхищение у всех окружающих. Когда Уэнсдэй принимает сидячее положение, совершенно не стесняясь своей наготы, и берёт в руки блокнот, я провожу пальцами над рисунком.

Портрет моментально оживает.

Чёрно-белая девушка на листке соблазнительно выгибается в спине и развратно скользит кончиком языка по верхней губе.

— Всё-таки ты извращенец, Торп, — холодно роняет Аддамс, возвращая мне блокнот, и тянется к брошенному на пол покрывалу.

Я быстро наклоняюсь и перехватываю тонкую руку — на секунду прижимаюсь губами к бледному запястью с голубоватой сеткой венок.

У Уэнсдэй вырывается судорожный вздох.

Проклятье, ну почему она такая чувственная?

Её острая реакция на совсем невинное прикосновение отзывается во мне волной жара — возбуждение накатывает сиюминутно.

Возможно, это последний раз в жизни.

Смертельная опасность должна пугать, но на деле всё с точностью до наоборот — пущенный по артериям адреналин только распаляет желание. Отбрасываю на пол блокнот, ногой отталкиваю покрывало, не позволяя Аддамс скрыть под ним столь совершенную красоту. Вместе с тонкой серой тканью к стене отлетает и завёрнутый в неё пистолет — ударяется о каменный выступ плинтуса с тихим металлическим звуком. Наплевать.

На всё наплевать. Прямо в эту секунду значение имеет только обнажённая Уэнсдэй, которая взирает на меня снизу вверх своими блядскими глазами цвета безлунной ночи.

— Долго будешь пялиться или всё-таки трахнешь меня? — Аддамс с вызовом вздёргивает подбородок, отбрасывая за спину водопад иссиня-чёрных волос.

— Если ты так настаиваешь… — пожимаю плечами с наигранной безмятежностью, а в следующую секунду подаюсь вперёд и резко опрокидываю её на кровать.

Мне хочется подольше растянуть момент предвкушения, но Уэнсдэй не оставляет ни единого шанса сохранить остатки здравомыслия — маленькие пальчики проворно ложатся на лацканы пиджака, стягивая по плечам плотную светлую ткань. Затем принимаются поспешно расстёгивать рубашку, пока мои ладони жадно изучают каждый изгиб её тела. Дыхание Аддамс учащается, губы маняще приоткрываются — и она инстинктивно выгибается в спине, следуя движениям моих рук. Мертвецки холодная кожа быстро теплеет под раскованными прикосновениями, на бледных щеках вспыхивает лихорадочный румянец.

Чернильно-чёрные омуты её глаз затягивают меня подобно бешеному водовороту — проникают в самую душу, порабощают волю и отрезают все пути к отступлению. Уперевшись одной рукой в постель, я коленом раздвигаю стройные ноги, пока Уэнсдэй возится с пряжкой ремня. У меня даже не хватает терпения полностью избавиться от одежды — как только она расстёгивает молнию и немного стягивает мои брюки, высвобождая напряжённый член, я подаюсь вперёд и вхожу одним резким движением. Аддамс такая влажная, что проникновение даётся легко — тугие мышцы податливо расслабляются, принимая твёрдый член по самое основание. Она запрокидывает голову с глухим протяжным стоном и шире раздвигает ноги. Я теряюсь в вихре острых ощущений, буквально сходя с ума от обжигающе горячей тесноты.

Припадаю губами к изящной шее, оставляя влажную дорожку поцелуев от мочки уха до хрупкой ключицы, и делаю первый осторожный толчок. Уэнсдэй приподнимает бедра и обвивает меня ногами, позволяя входить ещё глубже.

Она скользит ладонями по взмокшей спине, задевая разгоряченную кожу острыми ноготками — слегка царапает, но пока не оставляет собственнических следов обладания.

Мои пальцы запутываются в её волосах, а зубы жадно впиваются в шею — на алебастрово-бледной коже мгновенно расцветают мелкие созвездия лиловых синяков.

Я двигаюсь медленно и плавно — глубоко погружаюсь в податливое тело и выхожу практически полностью, сохраняя устойчивый ритм. Разум плавится от крышесносного возбуждения, а сердце — от щемящей нежности, и я больше не сомневаюсь в правильности своего решения.

За неё можно умереть. Можно убить.

Можно предать собственную семью — и никогда об этом не пожалеть.

Уэнсдэй быстро подстраивается под темп движений — сладко стонет в голос и подаётся навстречу каждому толчку. Её близость действует на меня совершенно одуряюще, будто я нахожусь под действием мощного наркотика, наполняющего каждую клеточку невероятным удовольствием. Ласковые поглаживания на моей спине постепенно сменяются более жёсткими — Аддамс впивается ногтями, оставляя красноватые отметины в форме полумесяцев. Мстительно сильно сжимаю соблазнительное полушарие груди, пропуская между пальцами затвердевшие соски. Её тонкая рука скользит между нашими телами и останавливается на клиторе — машинально опускаю взгляд вниз, наблюдая, как тоненькие пальчики ласкают самое чувствительное место.

Проклятье, какая же она горячая.

Нельзя быть настолько горячей, это абсолютно преступно. Нельзя настолько сильно сводить с ума — но ей удаётся.

Я начинаю двигаться быстрее и резче, срывая с вишневых губ особенно громкие стоны. От стремительно нарастающей грубости Уэнсдэй приходит в абсолютный экстаз — по телу проходит лихорадочная дрожь, а немигающий взгляд угольных глаз становится совсем безумным. Наши губы встречаются — её язычок мгновенно скользит ко мне в рот, углубляя поцелуй.

Ещё больше увеличиваю скорость движений.

При каждом толчке раздаётся характерный влажный звук.

Аддамс прикусывает мою нижнюю губу — сильно, жестоко, до крови. Острая вспышка боли побуждает на ответную грубость, и я мстительно крепко стискиваю её бедра.

И пусть лиловые отметины от моих пальцев вскоре сойдут, я всегда буду помнить, что они были, были…

В голове стоит дурман наслаждения, пульс стучит в висках, дыхание сбивается.

Никогда и ни с кем я не испытывал такого бешеного фейерверка ощущений.

Как же так вышло, что именно чертова Уэнсдэй Аддамс — дочь заклятого врага, сука редчайшей породы с ледяным сердцем — вызывает такой ураган чувств, какой не вызывала ни одна женщина в моей жизни?

Идеальное тело подо мной содрогается в экстазе, и пульсация влажных тугих мышц испепеляет жалкие попытки рефлексии. Стоны Аддамс срываются на крик, пока она раз за разом сжимается вокруг моего члена. Дрожь её бедер и обжигающая теснота подталкивают меня за грань наслаждения — толкнувшись особенно глубоко, я едва успеваю выйти.

Оргазм накрывает с головой, и капли тёплой белой жидкости разбрызгиваются по её плоскому животику с напряжённым прессом.

Она дышит загнанно и часто, тыльной стороной ладони убирая со взмокшего лба пряди волос. Глаза прикрыты, угольно-чёрные ресницы слегка трепещут — сейчас, когда на кукольном личике нет привычной надменности, Уэнсдэй похожа на ангела. Прекрасного и порочного.

Отголоски крышесносного наслаждения медленно отступают, оставляя после себя невыносимую нежность — и я ласково провожу кончиками пальцев по бледной щеке, запечатляю невесомый поцелуй в уголке плотно сомкнутых губ. Аддамс резко распахивает бездонные глаза — тяжёлый взгляд снова пронзает меня холодом вечной мерзлоты.

— Это лишнее, — твёрдо заявляет она тоном, не терпящим возражений, и решительно выпутывается из моих объятий, отодвигаясь на самый край.

Но кровать слишком мала — наши тела всё равно соприкасаются. Уэнсдэй неодобрительно косится на следы нашей близости, которые растекаются по её животу. Я уже открываю рот, чтобы предложить ей совместный душ, но слишком поздно. Она опускает руку вниз и ловко подхватывает мою рубашку, сброшенную на пол в самом начале — а затем с мстительной тщательностью стирает рукавом белые капли.

У меня невольно вырывается вздох сожаления.

Всего через несколько часов, когда бронированный внедорожник проедет через западные ворота, с обеспеченной жизнью будет покончено — вполне возможно, что вторая такая рубашка больше никогда не будет мне по карману. Нельзя сказать, что подобная перспектива действительно пугает — свобода дороже любых денег — но здравый смысл подсказывает, что первое время нам придётся туго.

— О чём ты думаешь? — внезапно спрашивает Аддамс, повернувшись в мою сторону и подперев голову рукой. Пристальный немигающий взгляд пробирает до костей, словно она способна заглянуть в самые потаённые глубины души.

— Да так… — небрежно отмахиваюсь, будучи твёрдо убеждённым, что неизбежно грядущие финансовые проблемы — абсолютно не женская забота. Но столь туманный ответ явно её не удовлетворит, поэтому выпаливаю первое, что приходит в голову. — Ты сказала, что у тебя были… длительные отношения в прошлом.

— Мы действительно сейчас будем обсуждать бывших? — Уэнсдэй вопросительно изгибает бровь. Тема совершенно идиотская, согласен. Но отступать поздно, поэтому я коротко киваю в ответ. Она закатывает глаза. — Oh merda. Ладно, что именно ты хочешь знать?

— Кто он? Почему вы расстались? — мне и вправду становится немного любопытно, поэтому я копирую её позу — подпираю голову рукой и придвигаюсь чуть ближе.

— Джоэль Гликер, сын одного из наших капореджиме, — равнодушно сообщает Аддамс. — Мы вместе росли, лет в четырнадцать вместе поехали в летний лагерь. Встречались больше шести лет, но потом всё сошло на нет.

— Почему?

— Если ты ждёшь драматичной истории, то вынуждена разочаровать. Её нет, — кукольное личико остаётся абсолютно бесстрастным. — Просто мы выросли и поняли, что не подходим друг другу. Преследуем совершенно разные цели и смотрим в противоположных направлениях.

— И какие же цели преследуешь ты? — спрашиваю я и в ту же секунду понимаю, что прогадал с вопросом. Выражение лица Уэнсдэй мгновенно меняется — с расслабленного на предельно серьёзное.

— Торп, ты запомнил мимолетную фразу о моих отношениях, но не запомнил главного правила, — она разрывает зрительный контакт и откидывается на подушку, скрестив руки на груди. — Я не люблю вести душещипательные диалоги после секса.

Едва приоткрывшаяся ледяная броня сиюминутно захлопывается, не оставляя мне ни единого шанса хоть немного понять эту странную девчонку со статичным лицом фарфоровой куклы. На несколько минут повисает неловкое молчание.

Не зная, куда себя деть, я сажусь в постели и быстро застёгиваю ремень на брюках. Тянусь к безнадёжно испорченной рубашке — разгуливать по особняку с голым торсом слишком подозрительно — но Аддамс внезапно перехватывает мою руку.

Маленькие цепкие пальчики смыкаются на запястье железной хваткой, не позволяя одеться.

— Ксавье… — она опускает взгляд и пару раз моргает, словно обдумывает какую-то непростую мысль. — Не уходи. Останься здесь… со мной.

— Что? — машинально переспрашиваю я, немало удивлённый таким неожиданным предложением. — Но как же…

— Мы можем внести небольшие коррективы в намеченный план, — несмело шепчет Уэнсдэй, сильнее стискивая моё запястье.

Я неподвижно замираю, окончательно растерявшись — с одной стороны, оставаться здесь крайне неразумно и небезопасно, но с другой… Охрана практически никогда не заходит в дом, а отец и его цепные псы вряд ли вернутся раньше завтрашнего утра. К тому моменту, если ничего не сорвётся, мы с Аддамс будем уже далеко отсюда.

А если сорвётся — оба будем мертвы.

И я вовсе не хочу проводить последнюю ночь своей жизни в одиночестве.

Перспектива заснуть и проснуться с ней в одной постели манит так сильно, что я попросту не нахожу слов, чтобы возразить. Не могу отказать себе в удовольствии побыть рядом с той, что перевернула мою жизнь с ног на голову всего за четыре дня.

— Хорошо, — я поднимаюсь с кровати и быстро щелкаю выключателем.

Крохотная комнатушка погружается во тьму — солнце уже скрылось за горизонтом, а плотные грозовые тучи скрывают взошедшую Луну. Двигаясь наощупь вдоль стены, я подбираю с пола серое покрывало вместе с завёрнутым в него оружием и возвращаюсь к кровати. Не сумев придумать ничего лучше, засовываю пистолет с револьвером под тонкий матрас.

Уэнсдэй поспешно отодвигается к стене, освобождая для меня место.

Кровать чертовски узкая и слишком неудобная для двоих — долго ворочаюсь с бока на бок, безуспешно пытаясь устроиться.

После разрыва с Бьянкой я больше ни с кем не спал в одной постели, предпочитая отправлять домой пассий-однодневок сразу после секса — и теперь чувствую себя странно.

Аддамс практически сразу отворачивается к стене. Мои глаза понемногу привыкают к окружающей темноте, и я уже могу различить соблазнительный изгиб спины с трогательно выступающими позвонками.

Промаявшись ещё несколько минут, я решаюсь рискнуть — пододвигаюсь к ней максимально близко и осторожно кладу ладонь на тонкую талию. Уэнсдэй слегка вздрагивает, но не спешит сбрасывать мою руку. Хороший знак.

— Так удобнее, — зачем-то говорю я на уровне едва различимого шепота. Ощущение её шелковистой прохладной кожи опьяняет похлеще самого крепкого алкоголя. — Надеюсь, ты не возражаешь.

— Нет, — выдыхает Аддамс практически неслышно.

А в следующую секунду она неожиданно накрывает мою ладонь своей и переплетает наши пальцы. На моих губах против воли расцветает совершенно идиотская счастливая улыбка — похоже, Уэнсдэй не врёт.

Похоже, у нас действительно есть шанс.

Я утыкаюсь носом в густые волосы цвета воронова крыла и закрываю глаза, медленно погружаясь в сон.

А когда резко распахиваю глаза несколько часов спустя, обнаруживаю рядом с собой только пустоту. Осознание приходит не сразу — часто-часто моргаю, пытаясь сфокусировать осоловевший взгляд.

А потом в голове будто щелкает невидимый выключатель и внезапно загорается яркая лампочка — и я молниеносно подскакиваю с кровати. Сердце лихорадочно колотится в груди, пока я слепо шарю под матрасом в поисках оружия — но его там нет.

Ни пистолета.

Ни револьвера.

Ни документов.

Абсолютно ничего.

Понимание катастрофы словно бьёт по затылку огромной кувалдой — бешено стучащее сердце пропускает удар и ухает вниз. Меня резко прошибает холодный пот, а конечности вмиг становятся безвольно-ватными.

Она меня обманула.

Обвела вокруг пальца как наивного мальчишку.

А я поверил. Проклятье, какой же я непроходимый кретин.

Я невидяще озираюсь по сторонам — взгляд автоматически падает на приоткрытую дверь.

Абсолютно не понимая, что делать дальше, я машинально делаю шаг к выходу. И тут же запинаюсь о собственный пиджак, который чертова Аддамс стянула с меня в приступе крышесносного желания. Помятая испачканная рубашка обнаруживается неподалёку — из одежды на мне по-прежнему только брюки, наверное, стоило бы это исправить… Нет. Наплевать. На всё наплевать.

Двигаясь словно на автопилоте, я покидаю подвал и медленно поднимаюсь по лестнице.

Первый труп обнаруживается уже на верхней ступеньке — совсем молодой охранник, имени которого я даже не помню, лежит на полу, раскинув руки будто сломанная кукла. Аккурат между широко распахнутых остекленевших глаз алеет круглое отверстие от пули. Тоненькая струйка крови стекает по лбу, скрываясь в светло-русых волосах. Рукоять его пистолета торчит из расстёгнутой кобуры — несчастный даже не успел достать оружие.

Ещё один охранник — кажется, это младший брат Гамбино — лежит ничком прямо возле камина. Следующие два — на пути в коридор правого крыла, в конце которого расположен отцовский кабинет. Я медленно иду жуткой тропой из одинаковых мёртвых тел с одним-единственным пулевым отверстием во лбу. Пятый труп. Затем шестой.

Никто из них не успел выстрелить.

Совершенно никто.

Я совершенно ничего не слышал.

Глушитель превращает выстрел в шепот — а глушителем был оснащён всего один пистолет.

Тот, из которого Уэнсдэй с ловкостью самого виртуозного киллера безжалостно перебила всю охрану. Она обманула меня даже в этом.

Заставила поверить, что убивала лишь дважды.

Теперь я знаю точно — Аддамс лжёт также профессионально, как отнимает чужие жизни.

Я не знаю, зачем продолжаю шагать по коридору, осторожно обходя мёртвые тела с застывшими глазами — разум отключается, а тело движется совершенно механически.

Наверное, именно это и называют состоянием аффекта. Или шока.

Но когда я останавливаюсь на пороге отцовского кабинета, сердце пропускает удар во второй раз. Портрет Муссолини небрежно отброшен на пол, а металлическая дверца сейфа распахнута настежь — вся верхняя полка пуста. С десяток папок с чёрной бухгалтерией бесследно исчезли. Как и маленький рюкзачок Уэнсдэй.