Когда Мария вновь увидела родину после стольких лет, проведенных во Франции, густой морской туман скрывал берег. Французы, переглядываясь и пожимая плечами, дрожали на холодном влажном ветру. Казалось, все опасения, связанные с этой дикой землей, были не напрасны.
Как только она ступила на берег, дурное предчувствие охватило сердце Марии. Ее мысли непроизвольно переметнулись на Шале и блистательную кавалькаду, сопровождавшую ее. Как был непохож на все это ее приезд в собственную страну!
Когда она сошла с корабля, не оказалось никого, кто бы приветствовал ее, лишь немного поодаль стояла небольшая толпа рыбаков. Люди с обветренными лицами были в едва прикрывающих тело лохмотьях. Никаких приветствий не было; одно лишь любопытство. Один из оборванцев приблизился и уставился на нее. Ребенок, то ли мальчик, то ли девочка, прикоснулся к ее платью, рассмеялся и вновь отбежал в сторону.
Неужели так приветствуют вернувшуюся королеву?!
Эльбоф вскричал:
— Добрые люди, ведь это ваша королева!
Молчание было ему ответом. Люди лишь тихонько подталкивали друг друга локтями, и хотя и не смеялись, но по кривящимся губам было видно, что одежда маркиза и манера говорить несколько забавлял их.
Мария тихонько сказала:
— Они, наверное, не узнают меня… Может, я им не нужна вовсе?
Ее трое дядей устроили совет.
— Лорд Джеймс должен был бы быть здесь. Хантлей… Мэйтленд… кто-то из них наверняка должен был бы быть. Какая неслыханная наглость — не встретить собственную королеву!
Мария отыскала своих тезок и сказала:
— Совершенно бесполезно стоять здесь и дожидаться их. Я устала и хочу покушать и отдохнуть.
Рядом оказался д’Амвилль:
— Ваше Величество, я отправлю пажей подыскать что-нибудь для вас.
— Отправьте лучше южанина, — произнесла Мария. — Ему будет проще отыскать что-то…
— Отыскать?! — с жаром произнес д’Амвилль. — Да подданные сами должны предложить все своей королеве.
Шателяр перехватил взгляд королевы и заметил ее слабую улыбку в ответ на негодование д’Амвилля. Ей было неловко за свою страну: она в какой-то момент даже захотела, чтобы в ее свите вообще не было французов. Что они должны думать сейчас, они, привыкшие к роскоши и почитанию своих королей и королев?
В ближайший городишко были отправлены люди, чтобы предупредить о приезде королевы. Мария оглянулась на корабль. В тумане он походил на призрак. Какие-то люди выбрались из лачуг поглазеть на нее. Они в изумлении таращились на вспыхивающие на одеждах драгоценности. Их низкие голоса перемежались жалобными криками чаек, и Мария не могла разобрать, о чем переговариваются эти люди.
Своею красотой и изумительными одеждами она потрясла своих подданных так же, как они ужаснули ее своим видом и лачугами, в которых жили. Ни разу за все годы, проведенные во Франции, она даже мельком не видела такой нищеты. Домишки людей были немногим больше клетки для сумасшедших; их бедно одетые и недокормленные дети лазали среди камней, пока женщины чинили рыболовные сети. Мария была уверена: они не знают, кто она такая. Ей было страшно жалко их, но она поймала себя на том, что с отвращением старается отвернуться от них.
Вернулись слуги, а с ними вместе появились самые состоятельные люди города. Может, они и были несколько грубоваты, но все же имели некоторое представление, как вести себя с королевой. Они опустились на колени, поцеловали ей руку и поклялись в верности.
Они объяснили ей, что город несколько раз грабили английские налетчики. После этих налетов многие дома оказались разрушенными до основания. И в эти трудные дни у них почти не было ни времени, ни возможностей, даже если бы были деньги, подправить хоть что-нибудь. В Лейте нет никакого замка, где могла бы остановиться королева, и, где она будет ночевать, они не могут сказать.
Один из бюргеров, Эндрю Ламбю, вышел вперед и, опустившись на колени, воскликнул:
— Ваше Величество, у меня скромный дом, но он к вашим услугам. Если вы согласитесь, конечно, я понимаю, это — не самое лучшее место для приема вас, но честь, оказанная моему дому, никогда не забудется вашим смиренным подданным.
Мария улыбнулась с облегчением и благодарностью.
— Ваше предложение принимается, господин Ламбю, — сказала она. — Благодарю вас, вы — первый, кто позволил мне почувствовать себя действительно желанной в этой стране.
Стояла глубокая ночь. Мария лежала в скромной кровати в маленькой комнате, укрывшись домотканым одеялом. Казалось, потолок давит на нее. Странное это было ощущение.
— Но ведь это только на одну ночь, — сказала она Битон. — А завтра мы поедем в столицу, и все будет совсем по-другому. Я поеду верхом… Люди выйдут на улицы приветствовать меня… Ее четыре подруги обменялись взглядами. Они пока не говорили ей, что один из кораблей ее маленькой флотилии был уничтожен англичанами. Как раз на этом корабле была лошадь Марии и все остальные дивные лошади, вся экипировка… Мария почувствовала, что что-то не то…
— Ну что ж, и как же мы с утра поедем в столицу? — спросила она.
— Вне сомнений, мы найдем таких же славных лошадей, — сказала Ливи.
— И где же?
Ливи взмахнула рукой.
— Ну… здесь… здесь наверняка есть лошади… великолепные лошади.
Мария рассмеялась.
— В этих лачугах?! Я сомневаюсь, что эти жалкие создания могут отличить хороших лошадей…
— Давайте отложим до завтра все проблемы, а? — серьезно произнесла Сетон.
Мария начала хохотать.
— Я ничего не могу поделать. Это все так потешно. Такая роскошь вокруг, не правда ли? Кардинал… и граф в их дивных одеждах… в каретах, украшенных золотом и серебром… Какой парад! И все говорят мне «прощай»… А потом мой приезд сюда! Слушайте, все так весело, а, не так ли? Королева приезжает домой… и никто не приветствует ее… никто, кроме детей-оборванцев, которые выбрались из своих лачуг поглазеть на такое диво. Нет, это все ужасно смешно. Ну-ка, Сетон, смейся. И ты, Битон, тоже. Ливи! Флем! Я вам приказываю смеяться!
Они попробовали успокоить ее, но Мария не могла сдержать смех. Слезы катились у нее по щекам, и внезапно ее четыре подруги поняли, что она совсем не смеется, а плачет… горько плачет.
Каждое утро в Лейте появлялся кто-нибудь из шотландской знати.
Мария несказанно обрадовалась, увидев брата, графа Джеймса, а рядом с ним Мэйтленда Летингтонского — его самого преданного сторонника. Почти наступая им на пятки, явился граф де Шательеро с сыном Араном. Аран заставлял ее чувствовать себя как-то неуютно.
Но рядом был брат, а значит, все хорошо. Его одежда смотрелась беднее, чем наряды французов, но его лошадь была достойна похвалы, и держался он с чувством собственного достоинства. Да более того, они были одной плоти и крови.
Оглядев комнату, где она провела ночь, он ужасно расстроился, но Мария могла уже только смеяться над этим.
— Это было самое любезное предложение, — сказала она.
— Путешествие было хорошим? — спросил он, беря ее за руку и снисходительно улыбаясь.
— Могло бы быть и хуже. Хорошо, что мы не пострадали, хотя и потеряли один из кораблей… с помощью англичан… Там была моя лошадь для верховой езды.
— Так надо найти новую. Твои подданные хотят, чтобы ты была счастлива здесь… и больше всех этого хочет твой брат!
— Я надеюсь…
Он рассмеялся. Джимми становился таким славным, когда смеялся. Похоже, просто очарование рода Стюартов пробивалось через его серьезность.
— Холируд и Эдинбургский дворец совсем непохожи на Фонтенбло и Лувр, — сказал он Марии. — Нет гобеленов… нет фонтанов и цветников… искрящихся люстр и венецианских зеркал… всего, к чему ты привыкла.
— Я привезла кое-что с собой. Есть надежда, что англичане не все растащили. Я могу послать людей, чтобы привезли еще что-нибудь.
— Ты просто обязана это сделать, — сказал Джеймс. — Ты должна сделать такой Двор, какой тебе бы хотелось, и стать его прелестной королевой. Я не сомневаюсь, что вскоре ты, с твоими певцами и поэтами, сделаешь маленькую Францию у себя в апартаментах Холируда.
— Ах, Джеймс, дорогой мой братик. Ты знаешь, как я мучаюсь от тоски по дому… ведь так тяжко не думать о земле, где прожил как дома много лет.
— Я понимаю, — произнес Джеймс.
Ему было приятно находиться с нею рядом. Она была очаровательна. Мария была прекрасна, как бабочка, порхая от удовольствия к удовольствию. Да пусть она обзаведется маленькой Францией в Холируде; пусть окружит себя поэтами и жеманными танцорами. Пусть делает все, что захочет, но оставит власть над Шотландией графу Джеймсу Стюарту.
Слуги облазили все конюшни в Лейте в попытках отыскать для Марии что-нибудь подходящее, но, увы, поставили перед собой невыполнимую задачу. В конце концов они нашли дряхлую клячу, которая, похоже, видела дни получше. Она была облезлая и костлявая и имела такую морду, что королеве захотелось расплакаться от жалости к животному.
Это было лучшее, что смогли найти слуги, а когда Мария увидела лошадей для свиты, то решила, что ее собственная очень даже ничего.
Они покидали Лейт, провожаемые молчаливыми рыбаками. Странное это было зрелище для этой убогой страны: во главе процессии — граф Джеймс Стюарт с королевой Шотландии, богато одетой и в сверкающих драгоценностях, а за ними — пестрый кортеж из слуг, музыкантов и поэтов.
Она обратилась к Джеймсу:
— Я не могу проехать через город на такой лошади!
— Дорогая сестра, помни, — прозвучал ответ Джеймса, — жители Эдинбурга никогда не видели твоих великолепных французских процессий…
— Да я ведь могу расплакаться от отчаяния. Что должны думать мои дяди?
— Они должны принимать нас такими, как мы есть, — серьезно проговорил Джеймс. — Можно ведь восторгаться и тем, что просто, а не только роскошью.
Они были в нескольких милях от Холируда, когда на повороте дороги Мария увидала впереди толпу кричащих людей.
Сначала она подумала, что это жители Эдинбурга вышли приветствовать ее, но, когда они подъехали ближе, ей показалось, что толпа угрожает кому-то. Они кричали, и, хотя она не понимала их, она услышала собственное имя. Обнаженные тела проглядывали сквозь прорехи лохмотьев, их ноги были босы и в крови; к своему ужасу, она разглядела, что многие размахивали палками.
— Королева! Королева! — раздались крики, и толпа ринулась вперед, окружив кавалькаду.
Мария хоть и оказалась в кольце, не испугалась. Она приветствовала это волнение. Она предпочитала эти резкие крики молчанию рыбаков в Лейте. Мария невольно выпрямилась в седле. Да, теперь она выглядела королевой.
— Что они говорят? — обратилась она к Джеймсу. — Они ведь обращаются ко мне. Я прошу: не надо жалеть меня. Они говорят мне, чтобы я возвращалась во Францию, да?
Джеймс поднял руку. Смотря на него, Мария чувствовала гордость за брата. В нем было что-то, что вызывало уважение.
— Тихо! — взревел он. — Молчать в присутствии королевы!
Мгновенно настала тишина. Мария вгляделась в дикие лица мужчин и женщин…
— Они не пришли нападать на тебя, — сказал Джеймс. — Они пришли просить у тебя пощады. Они взломали тюрьму и освободили Джеймса Келлоне, которого должны были казнить. Они просят о прощении за себя и за него.
— В чем он провинился? — спросила Мария.
— Он участвовал в маскараде на празднике иудеев, а это запрещено, — сурово произнес граф Джеймс.
— Но это не так ужасно, чтобы платить за это смертью! И как я рада, что некоторые из моих подданных умеют веселиться. Я буду говорить с ними.
— Ваше Величество, будьте осторожны. Вспомните кирку.
Но Мария редко задумывалась над чем-то серьезным. Она была со своим народом. Люди больше не выглядели свирепыми. Они мечтали о веселье, маскарадах и смехе.
Господи! — подумала она. — Ведь я мечтаю о том же, и как прекрасно я понимаю их желание!
Она немного проехала вперед, чтобы не быть позади графа Джеймса. Подняв руку, она воскликнула:
— Добрые люди Шотландии, поддержите меня, вашу королеву… Я так долго прожила в чужой стране и, оказавшись вдруг среди вас, буду говорить, должно быть, странные вещи.
Вокруг нее стояла тишина, прерываемая лишь клекотом чаек. Казалось, что толпа стоит неподвижно. Люди стояли с открытыми ртами, крепко держа палки и дожидаясь, что же скажет королева. Даже если они не поняли ничего из сказанного ею, ее улыбка была дружеской, а лицо сияло.
— Вы просите прощения того, кто был приговорен к смерти. Подданные мои, я с таким счастьем полностью прощаю этого человека и вас!
Полное прощение! Они поняли все! Они стали передавать один другому:
— Полное прощение! Господь, благослови королеву!
А потом они закричали в один голос:
— Господь, храни королеву!
Кавалькада подалась вперед, но вокруг была толпа нищих людей, поднявших палки и, конечно, смотревшихся варварами. Смрад от них, как сказали наиболее вежливые из французов, почти довел их до рвоты. Но Мария чувствовала себя счастливее теперь, чем когда ступила на шотландскую землю. Ей было отрадно чувствовать, что хоть кто-то, пусть их немного, но верен ей.
Граф Джеймс был обеспокоен. Сцена с прощением Келлоне была восхитительна. Возможно даже, Мария поступила правильно в такой момент. Но, встретившись взглядом с Мэйтлендом, он понял, что великий дипломат согласен с ним: у Марии Стюарт будут в Шотландии проблемы. Пресвитерианская Церковь Шотландии и ее лидер Джон Нокс легко найдут повод поругаться с королевой…
Сумерки опустились еще до того, как Мария добралась до столицы. В сгущающейся темноте ей было отрадно видеть огни костров, сначала на Келтоне, а потом на Солсбери. Костры зажгли и в городе, и она слышала крики людей. Все это зрелище успокаивало ее. По французским меркам, радушие людей, возможно, было несколько грубоватым, но, в конце концов, оно было совершенно искренним.
Теперь она наконец увидала крепость, построенную отцом. Крепость смотрелась угрожающе мрачной. Взгляд Марии пробежал по башням и зубчатым крепостным стенам.
Здесь, совсем рядом с городскими стенами, ей предстояло остановиться. Честно говоря, ей совсем не хотелось устраивать триумфальный въезд в город ночью.
Это было величественное здание, но холодное и неуютное. Несколько гобеленов на стенах смотрелись бедно, а ведь она привыкла к блеску и красоте французских тканей. Не было нежных ковров и красивой мебели; все вещи были разбросаны и выглядели простецкими и тяжеловатыми.
Ну да ничего, скоро она обставит здесь все любимыми вещами и внесет тепло и радость в это жилище… Она была уверена, что сможет стерпеть все на свете, ведь ее народ любит ее. Даже сейчас она могла слышать, как люди, столпившиеся у стен замка, кричали:
— Господь, храни королеву!
Она устала, и ей хотелось сытной еды и удобств, к которым она привыкла во Франции, но, тем не менее, она не чувствовала себя несчастной.
Рядом возникла Флем. Она вся прямо-таки сияла от волнения. Только сейчас Мария заметила, какой красавицей стала ее подруга. Мария знала, суровый граф Мэйтленд положил глаз на Флем, а ведь он такой старый, что сгодился бы ей в отцы.
Поняв наконец, что они уже дома, Мария подумала, что надо бы устроить несколько свадеб среди своего окружения. Ей хотелось нести радость тем, кого она любит.
Милая Флем! Она сама была неравнодушна к восторженным взглядам этого пожилого государственного мужа. Мария решила, что утром попытает подругу на эту тему.
Еда была на столе, и они были так голодны, что кушанья показались им вкуснее, чем были на самом деле. Когда трапеза закончилась, Мария возвратилась к себе в комнату. Пока ее четыре подруги помогали ей раздеваться, она с живостью рассказывала, как они все переделают в этом замке. Ей показалось, что тоска первого дня и ночи немного отступила. Нет, никому из них не нравилась их новая жизнь, но они стали понимать, что нужно смириться.
Внезапно в окно ворвались звуки, похожие на кошачий концерт. Это был поток такой душераздирающей мелодии, что они вряд ли когда-нибудь слышали нечто подобное. Марию охватил ужас, и она второпях начала одеваться заново. Музыка зазвучала громче, стала еще более дикой и разноголосой. В этот момент раздался стук в дверь.
На пороге стояли граф Джеймс, граф Мэйтленд, трое дядей Марии и д’Амвилль.
— Что происходит? — закричала Мария в ужасе. — Кого-то убивают?
— Верноподданные жители Эдинбурга приветствуют тебя, — сухо произнес граф Джеймс. — Они играют в твою честь на волынках. Было бы хорошо, если бы ты подошла к окну и сказала несколько слов благодарности.
— И, — произнес Эльбоф на быстром французском, — возможно, это произведет должный эффект и положит конец музыке, от которой лопаются уши.
Мария прислушалась и начала улавливать волнующую мелодию в том, что сначала ужаснуло ее. Она разозлилась на французов, что те заткнули уши. А для тех людей, что стояли внизу, старинные шотландские напевы и мелодии были как мед. Люди под стенами запели, а волынки зазвучали тише.
— Но до чего же песни грустные! — воскликнула Мария. — Пожалуй, можно подумать, что они жалеют, что я вернулась. Похоже, им просто тяжко петь веселые песни.
— Это гимны кирки, — торжественно произнес граф Джеймс.
— Гимны?! — завопил неугомонный Эльбоф. — В такой-то момент! Сдается мне, что сладкие мадригалы или песни радости по поводу возвращения королевы были бы уместнее.
— Жители Эдинбурга благодарят Господа за возвращение королевы… Они считают, что петь простецкие песни в такой момент грешно. Пресвитерианская Церковь не позволяет такого.
Эльбоф пожал плечами. Он уже тосковал по дому. А д’Амвилль с Шателяром посмотрели на королеву, и их взгляды говорили:
— Странная и варварская страна, но мы здесь, потому что ты здесь.
Почти все французы позатыкали уши, а Мария подошла к окну и воскликнула:
— Спасибо, добрые люди, спасибо вам, вы доставили мне такую радость своими приветствиями, и я ликую, чувствуя себя среди вас!
Величественные звуки гимнов продолжались до глубокой ночи, и волынщики перестали играть лишь под утро.
Из окон Холируда Мария могла видеть город. Она могла разглядеть Хайстрит, самую опрятную улицу на свете. На этой улице были каменные флаги и каналы, по которым в дождь уходили вода и грязь; были каменные дома с деревянными балконами. Виднелась тюрьма Толбуф. Взглянув на тюрьму, Мария поклялась себе, что во время ее правления никто не будет заточен в тюрьму за участие в маскарадах и радостный смех. Она могла видеть Лоунмаркет, дома и сады Канонгейта, спускавшиеся к Холируду.
В центре Маркеткросса виднелись колодки и позорные столбы. Это было самое оживленное место Эдинбурга. Здесь все время собирался народ посудачить, что бы значил приезд королевы. Подмастерья из ювелирных мастерских на Элфинстоункорт, жестянщики Вестбоу и конюхи Лоунмаркета толпились здесь, обсуждая королеву.
Они вспоминали о Джоне Ноксе — проповеднике из пресвитерианской Церкви Шотландии… Этот человек властвовал над ними… Сложно сказать, чем он очаровал людей… Может, обещаниями всеобщего спасения или, что было чаще, вечных мучений…
Шотландия была во власти пресвитерианской Церкви. Взывая к противостоянию дьяволу, а дьяволом был каждый, кто не согласен с Джоном Ноксом, у него была масса возможностей подтолкнуть шотландцев к мятежу. Своим «Гласом трубы» он сказал всему миру о презрении к женщине у власти. Правда, сейчас Елизавета обещала сделать много хорошего для Джона Нокса, и он уже пожалел, что не был осторожен с этим своим произведением. Он был труслив и потому осторожничал. Он верил, что Господь говорит его устами, и считал, что должен беречься, коль ему выпало такое. Поэтому, когда возникала хоть малейшая опасность, он нередко скрывался в Англии.
— Все в руках Господа… Я вернусь, чтобы служить Господу, — частенько приговаривал Нокс, отсиживаясь в Англии.
В его отсутствие люди начинали сомневаться в нем, но, увидев снова этого фаната с торчащей бородой, разметанной по груди, и послушав его разглагольствования, они опять верили его словам и в его святость.
— Вы слушали последнюю проповедь Нокса? — спрашивали друг друга люди.
Конечно, они слушали. Они просто не могли пропустить такого события.
…Нокс сидел напротив королевы, как когда-то сидел напротив ее матери, вещая о дьявольском отродье и приходе сатаны, имея в виду королеву… Когда умирала мать Марии, он не замолвил ни одного ласкового слова о ней перед Богом… Она умирала от водянки, а он провозглашал в своем приходе:
— Ее живот и отвратительные ноги начали пухнуть. Совсем скоро Господь заберет ее в мир иной.
Разве не он откровенно радовался в пресвитерианской Церкви, когда она скончалась? Разве не он расхохотался, прослышав о смерти мужа Марии?
— Его ухо сгнило! — вопил он. — Это месть Господа. Он уничтожил ухо, не пожелавшее слушать Его!
Французы, которые оказались в замке, улыбались, а Марии было не до смеха. Этот человек путал ее. Она взглянула с надеждой на брата Джеймса и графа Мэйтленда. Но ведь, едва появившись в этой стране, она сказала, что не отречется от своей веры. Она католичка и останется ею. Она лишь хотела, сказала она, призвать этого человека быть терпимее.
Граф Джеймс покачал головой. Он уже решил, что сестра должна отдать ему и Мэйтленду власть над Шотландией. Они протестанты, но не как Джон Нокс. Религия не была для них смыслом существования, а лишь чем-то, что занимало их, когда не было дел, более важных. Они не сказали ни единого слова против, когда Мария решила, что хорошо бы отслужить мессу в собственной капелле…
А Марии хотелось обременять себя больше приятными вещами, нежели неприятными. Она вновь сдружилась с единокровными братьями Джоном и Робертом. Они были славными, веселыми юношами, немногим старше, чем она сама. Мария была даже немного влюблена в них обоих.
Из Лейта прибыли кое-какие ее вещи, и она с удовольствием расставила их в апартаментах замка отца. Были даже привезены разные музыкальные инструменты, и Двор теперь вечерами наслаждался музыкой. Под обожающие взгляды окружающих, включая д’Амвилля и Шателяра, Мария сама пела и танцевала.
Жители Эдинбурга были в восторге от красоты своей королевы. Люди, чьи жизни она спасла по дороге от Лейта до Эдинбурга, все время говорили о ее мудрости и были уверены, что она принесет счастье своей стране.
Нокс, со слов ее дядей и д’Амвилля, был смешон, и Мария не принимала его всерьез, пока не настало первое воскресенье ее пребывания в Холирудском дворце. В этот день она сказала, что хочет послушать мессу в капелле. Облаченная в черный бархат, в окружении четырех подруг, по дороге в капеллу она услыхала вопли.
Перед нею возник Шателяр и стал умолять ее не ходить и не смотреть, что происходит.
— Ваше Величество, у ворот дворца толпа. Их настроил против вас Нокс. Они клянутся, что в их стране месса служиться не будет.
Мария вспылила. А она-то собиралась пойти по пути мира с этими людьми…
— Толпа?! — вскричала она. — Какая толпа?
— Прихожане Нокса. Я умоляю вас, послушайте меня. Они очень недобро настроены.
— Я тоже настроена не по-доброму, — отпарировала Мария.
И тут она услыхала крики:
— Поклонение сатане! Смерть идолопоклонникам!
Флем и Сетон схватили ее за руки, но Мария с яростью оттолкнула их. И тут дорогу ей преградил Шателяр.
— Я не путцу вас, даже если рискую навлечь на себя гнев Вашего Величества.
Она оттолкнула его, но лишь только ринулась вперед, как увидала двух людей, которые вели под руки ее священника и раздающего милостыню. Их лица были в крови.
Она подбежала к ним.
— Что они с вами сделали?
Заговорил раздающий милостыню:
— Ваше Величество, это сущие пустяки, Они отняли у нас подсвечники и унесли с собой… Сейчас граф Джеймс разговаривает с ними.
Она заторопилась туда. К толпе, собравшейся у дверей в капеллу, обращался граф Джеймс.
Он приказал людям отступить от ворот замка. Под страхом смерти никто не должен приблизиться к капелле даже на шаг. Он поклялся, что, если кто-то рискнет прикоснуться к королеве или ее слугам, поплатится собственной жизнью.
Когда подошла Мария, настала тишина.
Джеймс обратился к ней:
— Молчи. Ступай прямо в капеллу, как будто ничего не произошло. Все должно быть хорошо.
В Джеймсе было что-то, заставившее ее послушаться. Дрожа от негодования, страстно желая все-таки вернуться к людям и объяснить, почему она идет за римской Церковью, она тем не менее послушалась брата. Он выглядел таким взрослым и мудрым, стоя там, перед толпой, со шпагой наготове.
Он отправил Шателяра за священником и раздающим милостыню, чтобы была отслужена месса, как того хотела королева. Увидев их, Мария совсем расстроилась. Они были с забинтованными головами, и на повязках выступила кровь.
Пока служили мессу, у Марии все время перед глазами была картина: брат с обнаженной шпагой, стоящий перед людским разъяренным морем…
Она сидела вместе с братом и графом Мэйтлендом в своей комнате и внимательно читала обращение к жителям Эдинбурга, которое предстояло огласить на Маркеткросс.
Передавая свиток Джеймсу, она сказала:
— Теперь они поймут меня. Они увидят, что мне надоели бесконечные распри. Я уверена, если мы будем терпимы и внимательны, мой народ и я найдем выход из этого тумана ереси и раскола.
Мэйтленд и граф Джеймс со всем согласились. Мария была нужна графу Джеймсу. Ее падение будет означать падение Стюартов. Чтобы Мария оставалась на троне, было важно и Мэйтленду — его судьба переплелась с судьбой графа Джеймса. Они хотели мира и знали, что противостояние в вере и фанатизм — отец и мать войны.
Обращение вывесили на Маркеткроссе, и любой мог прочитать его.
…Городские жители стояли кучками, обсуждая королеву, ее сатанинское поклонение, или Джона Нокса и его миссионерство. Для большинства людей терпимость не казалась чем-то ужасным, но Джон Нокс и лорды его прихода думали иначе. Проповедник обозвал Марию «вавилонской проституткой» и заявил, что единственная месса оказалась страшнее, чем десять тысяч людей с оружием в руках.
— Братья мои! — надрывался он с кафедры. — Остерегайтесь! Сатанинское отродье среди нас! Боритесь с дьяволом, братья! Разорвите его на куски!
После этой проповеди Мэйтленд заявил графу Джеймсу и королеве, что хорошо бы ей встретиться с Ноксом да поговорить с ним.
Мария вспылила.
— Я что же, должна пригласить этого человека… этого подлеца, это наглое существо… чтобы он тут ругался со мной?!
— Мадам, это — Джон Нокс, — сказал Джеймс. — Возможно, он вышел из низов, но он властвует в этой стране. Он ведет за собою многих. Кто знает, может, он повлияет на Ваше Величество…
— Или, — добавил дипломатично Мэйтленд, — Ваше Величество повлияет на него.
Мэйтленд и Джеймс принялись уговаривать ее.
— Ваше Величество должны понять, что происхождение Джона Нокса мало что значит для людей. Да и сам он их убеждает в этом. Он ведет их за собой пламенными речами. Пока вы не примете его, ваши подданные будут ужасно недовольны вами. Вы себе же сделаете хуже, ведь тогда они будут думать, что вас пугает встреча с ним.
Мария согласилась на встречу, отчего сам Джон Нокс пришел в страшный восторг.
— Почему это я, — вопрошал он единомышленников, — должен бояться этой встречи? Говорят, она самая красивая королева на свете… Братья мои, но если душа ее уродлива, я увижу в ней ведьму, а тогда и Господь увидит в ней ведьму. А может, вы думаете, что я боюсь идти к ней, потому что она — знатная дама, а я — из низов? Нет, братья мои, мы стоим перед Господом, и наши мирские наряды сорваны с нас. Из всей одежды на нас лишь Истина. А что может быть для Господа прекраснее: его слуга, облаченный в мантию праведности, или размалеванная женщина, римская проститутка?
Нокс явился в Холируд. Его разметавшаяся борода, казалось, топорщилась от праведности. Он прошел через громадные комнаты дворца, уже переделанные на французский лад гобеленами, замечательной мебелью и благоухавшие, как он сказал про себя, отвратительным смрадом дьявола. И тут он увидел королеву. Изящное создание в бархате и драгоценностях… Ее порочно алые губы, казалось, говорили о ее греховности…
Она смутила его. На людях он поливал женщин грязью, но в душе был совсем не равнодушен к ним. Среди его прихожан была Элизабет Боуэс. Ее дочь Марджери в шестнадцать лет стала женой Нокса и родила ему трех детей. У него была любовница. Анна Лок, которая тоже исповедовалась ему. Женщины приводили его в бешенство, и потому он ненавидел их.
Но королева была совсем другой женщиной. Казалось, что каждым своим движением она совращает его. Аромат, исходивший от нее, ее одежд, ее сверкающие украшения, карминного цвета губы — все несло печать греховности. В комнате были и другие женщины, но он был уверен, что они столь же греховны, как и сама королева.
При его появлении граф Джеймс встал.
— Ее Величество королева хотела бы побеседовать с вами.
Мария взглянула в испуганное лицо, сверкающие глаза и на воинственную бороду.
— Мадам, — начал, было, он, но Мария взмахом руки заставила его замолчать.
— Я приказала вам явиться сюда, господин Нокс, чтобы вы ответили на несколько моих вопросов. Мне хотелось бы узнать, почему вы настраиваете против меня моих подданных, как вы это делали в отношении моей матери? В вашей книге вы делаете нападки не только на королеву Англии, но и на меня, вашу собственную королеву.
Он собирался, было, сказать что-то, но она вновь не позволила ему.
— Господин Нокс, некоторые говорят, что ваша популярность в том, что вы еще живы, когда гибнут ваши друзья, что все это от колдовства.
Большим мужеством он не отличался, и вдруг ему стало страшно. Он был уверен, что в Шотландии ему ничего не грозит, но обвинение в колдовстве — это очень серьезно. Он понял, что от него не ждут ответа. Если против него выдвинуто такое обвинение, то ему нужно просто бежать со всех ног из этой страны!
— Я прошу, — торопливо заговорил он, — Ваше Величество выслушать меня. Если все так, как вы говорите, вы должны наказать меня. Если от чистого сердца учить Священному писанию, если клеймить идолопоклонство, и если стремление объединить людей с Господом есть настраивать подданных против их правителей, то я виновен. Я виновен, что Господь призвал меня и сказал, что я должен показать шотландцам глупость папизма и спесь, жестокость и ложь римского Антихриста.
Мария была поражена. Она ожидала, что он будет защищаться или окажется потрясенным ее очарованием; что он скорее будет стараться угодить ей, нежели бросать вызов.
Он заговорил о своей книге. Если какой-нибудь умный человек найдет, что в книге что-то не так, он готов отстаивать свои убеждения или признать ошибки.
— Умные люди любого возраста говорят о своих взглядах свободно, — сказал он, — и частенько их мнение не совпадает с мнением остальных. Если жить под властью женщины шотландцы найдут приемлемым, то я буду доволен жить так же как и они, подобно святому Павлу под властью Нерона.
Его сравнения приводили в замешательство. Несомненно, он говорил о себе как о святом, а о ней как о тиране и грешнице.
— Я надеюсь, Мадам, что и вы не обагрили рук святой кровью и я не написал ничего, что могло бы повредить вам.
— Святая кровь! — вскричала она, — вы говорите о протестантах, господин Нокс! С прошлого воскресенья руки ваших единомышленников в крови моего священника. Он не умер, но пролилась кровь!
— Я благодарен Господу, что этот человек не умер. Содеянное было грехом.
А потом показалось, словно Нокс забыл, что он в королевском дворце, и начал читать проповедь, как будто стоял на кафедре в пресвитерианской Церкви. Он говорил легко. Он заметил, что история гласит, что очень часто властители не обращали внимания на истинную религию. Что, если потомок Авраама последовал бы за фараоном, а фараон был великим властителем? Что, если бы апостолы последовали за римскими императорами, а ведь римские императоры были великими властителями?
— Ни один из этих людей не поднимал людей против своего властителя, — сказала Мария.
— Господь, Мадам, не дал им сил на это.
— Так что же, — вскричала в ужасе Мария, — вы думаете, что если бы у подданных были силы, то было бы правильно восстать против своего властителя?
— Да, Мадам, если властители превышают свою власть и поступают так, как неугодно Господу.
Мария почувствовала слезы гнева и спрятала лицо в руках.
Нокс завел речь о своем единении с Господом…
А Джеймс был на стороне королевы.
— Что-то задело вас, Мадам? — спросил Марию брат.
Она старалась скрыть слезы и с кривой улыбкой произнесла:
— Похоже, мои подданные должны слушаться его, а не меня. Кажется, что я у них в подданстве, а не наоборот.
Нокс побледнел. Он понял, что может угодить в Толбуф. Он вновь начал разглагольствовать, что Господь просил королей и королев стать приемными родителями Церкви. Он не просил, чтобы люди слушались его, он говорил о Господе!
— Вы забываете, — сказала Мария, что ваша религия чужда мне. Я считаю, что истинная вера — католическая.
— От ваших слов, Мадам, римская проститутка не становится безгрешной супругой Иисуса Христа.
— А не хотите ли вы на это место поставить реформатскую Церковь?
— А римская Церковь, Мадам, порочна.
— Я так не считаю. Моя совесть говорит мне, что римская Церковь чиста.
— Совесть зависит от полученных знаний, Мадам, а ваши познания неверны.
— Вы забываете, что, хоть я и моложе вас, но много читала к училась.
— В этом вы ничем не отличаетесь от евреев, распявших Христа.
— Кто же решит, кто прав, а кто виноват?
— Господь! — был ответ Нокса, но имел он в виду себя.
Она перевела взгляд на брата:
— Уведите этого человека. Я устала от него.
Но Джон Нокс молчать не собирался. Он стоял в центре зала, его голос поднимался к потолкам, и все сказанное им было обвинением не только римской Церкви, но и Марии.
Он говорил так, ибо видел ее слабость. Она была терпелива. Будь она столь же неистова, как и он, Нокс выражался бы помягче и искал бы теперь малейшую возможность улизнуть из Шотландии. Но перед ним фривольная девица, которой больше нравится смеяться и развлекаться.
Нокс и не думал бояться ее. Он будет бороться против нее; он подошлет к ней соглядатаев, каждое ее действие он истолкует по-своему и сделает все, чтобы столкнуть ее с трона, если она не примет протестантскую веру.
Мария внезапно поднялась и бросила взгляд на Флем и Ливи. Они сидели у окна, внимательно прислушиваясь ко всему, что говорится. Они поняли Марию и подошли к ней.
— Нам пора идти, — сказала Мария.
Она легонько кивнула в сторону Нокса и в окружении Флем и Ливи покинула комнату.
В мерцании свечей апартаменты Марии могли вполне походить на Фонтенбло… Все были одеты на французский лад. Звучала только французская речь. Из Парижа привезли ее гобелены, и теперь они украшали стены. Были постелены дорогие ковры и повешены зеркала в золотых оправах. Мария и Д’Амвилль пели, а Флем и Битон живо обсуждали новую маску[38], которую они собирались устроить.
А вокруг дворца толпилась, ругаясь, шотландская знать. Католики бранились с протестантами. А приграничные городки грабились как англичанами, так и шотландцами.
Дворец кишел соглядатаями Джона Нокса, Екатерины Медичи и Елизаветы Английской, и все трое стремились к одной цели: принести несчастье королеве Шотландии.
А тем временем Мария, спрятавшись среди бархатных занавесей, французского смеха, французского говора, французской лести и шарма, решила не замечать всего того, что было неприятно. Она была уверена в краткости своего пребывания здесь. Она надеялась вскоре сыграть великолепную свадьбу, возможно с испанским принцем. Ей хотелось, чтобы все вышло само собой и как можно быстрее. Жизнь текла легко и просто эти недели, и вскоре Холируд прозвали «Маленькой Францией».
В маленькой комнате, украшенной лучшими французскими гобеленами, Мария и Битон играли в шахматы. Флем вышивала, а Ливи и Сетон тихо читали.
Мысли Марии были совсем не об игре. Она была в тревоге, что, впрочем, стало свойственно для нее со дня прибытия в Шотландию. Иногда она могла спрятаться в «Маленькой Франции», но ведь невозможно все время быть там. Ее шотландские подданные, грубые и сильные, казалось, совсем не хотят жить друг с другом в мире. Распри продолжались. Мария поймала себя на том, что тратит много времени, пытаясь как-то примирить их.
Битон обмолвилась, что Томас Рэндолф, посол Англии, рассказал ей, что дела такого рода при английском Дворе решались совсем иначе и что королеве пора бы разобраться с недовольными. Но Мария была слишком мягкой и страшно терпеливой.
— Ну что я могу сделать? — вопрошала она. — Я же бессильна. Неужто Господу угодно, чтобы ко мне относились как к Елизавете Английской?
— Он говорил очень серьезно, — добавила Битон, и краска смущения при упоминании имени этого англичанина залила ей щеки. Битон верила всему, что говорил ей Рэндолф.
Мария начала, было, тревожиться о Битон и англичанине. А вдруг этот человек — шпион, как и все послы? Может, увиваясь за Битон, он задумал докопаться до секретов Марии?
Да что же это я такое говорю?! Должно быть, схожу с ума, если подумала, что Битон следит за мной. Но Битон могла невольно проболтаться, а Рэндолф достаточно умен, чтобы разговорить ее.
Во Франции с нею рядом все время был кардинал Лотарингский. Если ему хотелось, чтобы она чего-то не знала, то он просто держал такие вещи в секрете. А сейчас получалось так, что она знала то, о чем предпочла бы не знать вовсе. Ее брат Джеймс и Мэйтленд держались вместе, но они ненавидели Босуэла. Граф Атолл и граф Аргайл, будучи католиками, ненавидели католического лидера Хантлея. Был Мортон, репутация которого походила на репутацию Босуэла. Был Эрскин, больше всего на свете интересовавшийся тем, что стоит на обеденном столе. Босуэл и Гамильтон Аран поругались между собой, и в итоге Мария через несколько недель после прибытия в Шотландию прогнала Босуэла со Двора, последовав совету графа Джеймса.
Тревожно было у нее на душе. Марии казалось, что ей никогда не понять этих сварливых графов, чьи тени затмевали ее трон.
Она припомнила тот теплый сентябрьский день, когда проехала по столице. Как же она была счастлива, правя белоснежной лошадью и прислушиваясь к восторженным крикам толпы по поводу своей красоты. Но по одну сторону от нее ехал брат-протестант, а по другую — католик Хантлей. Первое дурное предзнаменование явилось ей, когда она на одной из улиц увидела ребенка, одетого как ангел, с ключами от города, протестантской Библией и псалтырем. Но, когда процессия добралась до Маркеткросс, там, на площади, оказалось посаженное на кол чучело священника, облаченное в одежды для мессы. Вокруг был сложен костер. Мария побледнела, поняв вдруг, что все сделано специально, все сделано так, чтобы чучело сжечь у нее на глазах. Хантлей приказал, чтобы чучело немедленно убрали. Но произошедшее разбило весь день. Теперь стало совершенно ясно, что впереди ее ждут лишь тяготы да невзгоды…
Но на самом деле очень важно принять решение для себя самой… Она сделает все возможное для мира в стране… Она будет терпелива… Она назначит нескольких реформаторов на государственные должности… Мария вновь призадумалась о Хантлее… Аргайле… Атолле… Мортоне… брате Джеймсе… Нельзя позабыть и Босуэла, ведь он так помог ей. Ей совсем не хотелось обидеть кого-либо.
Битон оторвала взгляд от шахматной доски и воскликнула:
— Я думаю, Вашему Величеству мат. Сдается мне, что ваши мысли витали где-то еще, иначе я бы так легко не победила.
— Отложим-ка шахматы, — произнесла Мария, — и давайте поболтаем. Ну вот, когда мы обустроились, не затеять ли нам великолепный бал? Давайте покажем всем, что мы хотим радоваться, и хотим, чтобы они тоже радовались. Может, тогда они перестанут искать правых и виноватых…
— Давайте устроим маску! — сияя глазами, вскричала Флем. Она представила себя перед Двором в восхитительном костюме. Там обязательно будет Мэйтленд, самый красивый на свете мужчина… Да, он не молод, но это не делает его менее привлекательным.
Ливи вспомнила о графе Семпиле… Похоже, он уделяет ей внимания значительно больше, чем того требовала обычная вежливость.
А Битон сразу же вспомнила о Рэндолфе…
И только Сетон было тяжко. Она не знала, рассказать королеве или нет о священниках, которых ловят на улицах города и закидывают камнями. Сетон прослышала о новой забаве, придуманной Джоном Ноксом для улиц Эдинбурга, под названием «охота за священником».
Мария окликнула Сетон:
— Ну-ка, Сетон! Ты, по-моему, витаешь где-то в облаках. Что это будет за маска?
— Будем петь, — ответила Сетон, — но, я забыла… в хоре Вашего Величества ведь нет баса.
— А в свите господина де Моррета есть замечательный бас! — вставила Ливи.
— А кто он? — спросила Мария. — И можно ли взять его совсем ненадолго, ведь Моррета скоро возвращается в Испанию, и я не сомневаюсь, что он заберет с собой своего певца…
— Так, значит, Ваше Величество не соглашается на брак, ради которого приезжал Моррета? — смущаясь, спросила Битон.
Мария бросила на нее пронзительный взгляд. Да неужели она собирает для Рэндолфа сведения? Нет, этого не может быть! Один лишь взгляд в открытое лицо Битон разубедил ее.
Она нежно пожала Битон руку, как бы молча прося прощения за то, что сомневалась в ней.
— Нет, я не выйду замуж за графа Феррара, хотя Моррета приезжал именно за этим… Так что насчет певца? Я думаю, он мог бы для нас немножечко попеть…
— У него ангельский голос! — отметила Флем.
— Ну уж если он хорош так, как ты говоришь, может, мы уговорим Моррету оставить его?
— Ваше Величество думает, это возможно?
— Все зависит от его господина… Я думаю, Моррета не откажет.
— Мадам, — произнесла Сетон, — я слушала этого юношу вчера… Я никогда не слышала чего-либо подобного.
— Так мы можем его позвать прямо сейчас! Как его зовут?
— Я не знаю, — ответила Флем.
Мария вопросительно посмотрела на подруг, но никто из них его имени не знал.
И вдруг Сетон вспомнила:
— Вроде я слышала вчера, как приятели звали его синьором Давидом.
— Тогда мы пошлем за синьором Давидом. Флем, дорогая, отправь пажа.
Королеве принесли лютню, и, когда вошел синьор Давид, они обсуждали, что будут играть.
Давид был невысоким, очень красивым пьемонтцем. Он поклонился учтиво, но без смущения.
— Синьор Давид, — сказала королева, — мы прослышали, что у вас хороший голос, не так ли?
— Если Ваше Величество хочет оценить его, то Ваш скромный слуга будет глубоко польщен.
— Я хочу послушать, но сначала скажите мне, что вы делаете в свите господина де Морреты?
— Ваше Величество, я секретарь у господина де Морреты.
— Ну что ж, Давид, спойте для нас.
Мария заиграла на лютне… Как только Давид запел, его чудесный голос заполнил комнату, и у слушавших навернулись на глазах слезы. Его голос властвовал над ними…
Когда песня закончилась, Мария с жаром произнесла:
— Синьор Давид, это совершенство!
— Я рад, что мой жалкий голос доставил удовольствие Вашему Величеству.
— Мне бы хотелось, чтобы вы спели с моим хором.
— Я… я безмерно рад!
— Но, — усомнилась королева, — когда вы уедете вместе с вашим господином, это будет такая потеря для хора, что, может, лучше вам вовсе и не петь, как вы думаете?
Давид погрустнел.
— Однако, — в порыве произнесла Мария, — не хотите ли остаться при мне, когда ваш господин уедет?
Он рухнул перед ней на колени, что и стало его ответом. Он взял ее руку и преподнес к губам.
— Служить вам?! — пробормотал он. — Самой красивой женщине в мире?!
Она рассмеялась и сказала:
— Не забывайте, вы меняете солнечную Италию на край с суровыми зимами!
— Мадам, — ответил он, — моя служба вам будет мне солнцем.
Как все-таки отличаются эти иностранцы от грубых шотландцев, подумала она. Ей нравился этот невысокий человек с большими и лучистыми глазами.
— Когда ваш господин покинет Шотландию, вы можете перейти ко мне на службу. Как ваше имя, полное имя? Мы знаем вас только как синьора Давида.
— Давид Риччо, мадам, отныне самый смиренный и преданный слуга Вашего Величества.
Настало Рождество. Ветер завывал над Канонгейтом и бился в стены Холируда. Во всем дворце топили камины. К превеликому сожалению Марии, почти вся французская свита, что сопровождала ее в Шотландию, возвратилась во Францию, и при Марии остался лишь Элбоф.
На улицах города творились беспорядки, и зачинщиками там были крепыш Босуэл да сумасшедший Аран.
Босуэл не забыл, что его отправили со Двора благодаря Арану.
Босуэл и думать не хотел, чтобы Арану такое сошло с рук. А Аран, как и весь клан Гамильтонов, никогда не упускал случая позлить Босуэла и болтал налево и направо о скандале между Босуэлом и Анной Тродзен, несчастной датской девочкой, как ее называли, которую Босуэл совратил, сделал матерью, выманил из отчего дома, а потом бросил.
Как прознал Босуэл, Аран, ревностный пуританин и ярый сторонник Нокса, поддержал «охоту за священником». И теперь Босуэл задумал втянуть наследника рода Гамильтонов в такой же скандал, в который оказался втянутым сам.
У Босуэла было два приятеля. Один из них — всегда готовый покуражиться Элбоф, а второй — Джон Стюарт, единокровный брат Марии, обожавший Босуэла больше, чем кто-либо еще, и готовый идти за ним куда угодно. Босуэл держал при себе брата Марии по двум причинам: во-первых, этот молодой человек мог сделать много чего хорошего при Дворе для Босуэла, а во-вторых, он хотел выдать замуж за него свою сестрицу, рыжеволосую Жанет Хепберн.
Дружки Босуэла слонялись по улицам Эдинбурга, затевая склоки с сочувствующими Гамильтонам, но Босуэлу этого показалось мало.
— Эх, весело же будет, — вопил он, — если мы отловим Арана с кем-нибудь… А потом послушаем, что скажет его дружок Джон Нокс!
Его приятели загорелись этой идеей, но как все сделать так, чтобы прошло гладко?
— Так это просто, — объяснил Босуэл. — Частенько вечерами он ходит к одной известной даме. А что, если мы взломаем дверь в этот дом, поймаем его там и прогоним ночью нагишом по городу? Вы себе представьте: наследник Гамильтонов, пуританин, бегающий холодной ночью голышом по улицам, и все потому, что забыл одежду в спальне любовницы!
— А кто его любовница? — спросил Джон.
— Нам крупно повезло, — ответил Босуэл. — Она — невестка Кутберта Ремсея, четвертого мужа моей бабки, и живет в его доме.
— Старина Кутберт не в друзьях с тобой…
— Верно, но переодевшись в уличных актеров, мы легко проникнем в дом.
— Это грандиозный план! — завопил Элбоф. — А как же насчет несчастной покинутой дамы? Я готов расплакаться от сочувствия к ней, ее любовничек удрал! Не почувствует ли она себя брошенной?
— Мы ей этого не позволим! — расхохотался Босуэл. — В нашем лице она найдет достойную замену своей утрате. А так, если мы не утешим даму, оставленную возлюбленным, мы сделаем только полдела для Арана.
Так они и порешили.
Ночью было страшно холодно. Троица добралась до площади Святой Марии и вскоре стояла у дома Кутберта. Они переоделись в рождественских гуляк, а лица скрыли под масками.
Они обнаружили, что дверь заперта, и Босуэл пришел в ярость. Он был знаком с обычаями этого дома и понял, что, видимо, их прихода ждали.
— Открывайте дверь! — заорал он.
Он видел слабый свет в нескольких окнах, но в доме было совершенно тихо. Мощным плечом Босуэл вышиб дверь, и приятели вошли в дом.
Увидев трясущуюся девочку, которая пыталась, было, спрятаться, Босуэл вцепился в нее и потребовал показать, где комнаты Алисы Крейг. Девочка, напуганная так, что ничего не соображала, побежала по лестнице вверх, и трое мужчин устремились за нею. Она ткнула пальцем в дверь и исчезла.
Босуэл забарабанил в дверь и заорал.
— Открывай!
— Кто там? — последовал немедленный ответ.
Босуэл, повернувшись к друзьям, осклабился: голос принадлежал Алисе Крейг.
— Тот, кто тебя любит, — произнес Босуэл.
— Босуэл?!
— Ты вспомнила меня? Я надеялся на это.
— Что… что тебе нужно?
Все еще ухмыляясь приятелям, Босуэл ответил:
— То, что мне было нужно от тебя всегда.
Попасть в комнату Алисы было легче, чем в дом, и вскоре все трое стояли в спальне, где полуодетая Алиса присела в страхе у стены. Им все сказало открытое окно.
Граф Джон подбежал к окну.
— Что… что вам здесь нужно? — потребовала ответа Алиса.
— Где Аран? — спросил Босуэл.
— Я… я не понимаю тебя. Я не понимаю, почему вы явились сюда… взломали дверь…
— А он молодец, — произнес граф Джон, поворачиваясь от окна.
Элбоф попытался обнять Алису, но она пронзительно вскрикнула и оттолкнула его.
— Да как вы смеете!.. — закричала она.
Тут вмешался граф Джон:
— Мадам, вы ведь предпочтете меня, не так ли? Взгляните: я молод и красив, и я шотландец… дерзкий храбрый шотландец. Вы найдете, что я очень даже отличаюсь от того труса, который только что удрал отсюда. Не доверяйтесь французам; добрые люди Эдинбурга скажут вам, что французы поджимают хвосты.
— Убирайтесь… вы омерзительны…
Элбоф прервал ее:
— Мадам, милая, и вы можете выносить этих диких шотландцев? Он бросил вас, едва лишь появились первые признаки опасности… Я покажу вам, что вы можете ожидать от того, кто происходит из нации, весьма способной в искусстве любви.
У нее и раньше бывали любовники, но этот случай был совсем иной. Тщетно она пыталась отыскать хоть проблеск страха в этих лицах. Ей подумалось, что может граф Джон несколько напуган, ведь он так молод. Может, еще слегка испугался этот француз, внешне выглядевший таким галантным. Но она ужаснулась, что ничего подобного не было на лице Босуэла.
Босуэл растолкал приятелей и сказал:
— Аран — враг мне, и потому я должен быть первым.
Почувствовав его руки на своем теле, Алиса издала страшный крик и, вырвавшись, бросилась к окну.
— Помогите! — закричала она. — Люди добрые… помогите!
Босуэл рванул ее от окна. Он уже играл похожую роль в своих приграничных набегах.
Он швырнул женщину на кровать…
— Прислушайтесь! — завопил граф Джон.
Ладонь Элбофа легла на шпагу.
Слуги не теряли времени даром и сообщили, что Босуэл с друзьями взломали дом любовницы Арана. Люди Гамильтонов бежали по лестнице.
Столкновение лицом к лицу с вооруженными людьми было совсем не то, что нападать на беззащитную женщину. Все трое поняли, что промедление смерти подобно.
Вперед с обнаженной шпагой ринулся Босуэл, а что касается графа Джона и Элбофа, так любой боялся хоть царапину оставить на телах королевского брата или дяди… Вскоре все трое были на улице.
Они разделились и успели скрыться до того, как улицы стали заполняться сторонниками Гамильтонов.
Но история на этом не закончилась. Народу на улицах прибывало, и они клялись убить Босуэла. Там же толпились сторонники Элбофа и графа Джона… Казалось, вот-вот вспыхнет драка…
Королева, узнав о произошедшем, пришла в ужас и совершенно растерялась. И еще раз она была признательна находчивому брату. Джеймс действовал быстро. Он и Хантлей во главе вооруженного отряда отправились на разгон уличных толп.
— Все должны покинуть улицы! Под страхом смерти! — заявил граф Джеймс.
И это возымело желаемый результат.
Но Босуэл чувствовал, что план не совсем провалился. Весь Эдинбург знал теперь о любовнице Арана, а это было как раз то, чего Босуэл и добивался.
Уединившись, граф Джеймс и Мэйтленд обсуждали историю с Босуэлом и Араном.
— Аран, — сказал Мэйтленд, — немножко больше, чем просто недоумок. Его можно в расчет не принимать… Но есть другой, кто дает мне серьезный повод для размышлений.
Граф Джеймс огладил свою реденькую бородку и кивнул.
— Вы правы. Босуэл — мастер создавать проблемы. Я бы хотел, чтобы он вернулся на свой юг. Славный повод для восторгов, что наша королева воспитывалась при французском Дворе. Она, похоже, считает, что нам слегка не достает правил хорошего тона. Могу себе представить, что она думает об этом грубияне Босуэле.
— Но вспомните, он тоже некоторое время учился во Франции.
— На нем это не сказалось. Он — южанин. Я думаю, теперь королева будет рада убрать его со Двора.
— Вы не найдете никого, кто обрадуется этому больше, чем я. Эх, если бы мы устроили эту свадьбу с Испанией…
Все слова были уже лишними. Они оба все поняли. Состряпать брак с Испанией… или с любой другой страной.
Уехать наконец из Шотландии… Это была оборотная сторона медали.
Босуэл постарается помешать этому браку, — произнес Мэйтленд. — Ему хочется, чтобы королева вышла замуж за шотландца.
— А мы посоветуем королеве отправить его со Двора.
— А как насчет остальных виновников?
— Ее братец да дядя?! Забудьте о них. Давайте-ка подумаем, как очистить Двор от Босуэла.
Они добились встречи с королевой. Она была в ярости от истории, что случилась прямо в разгар рождественских праздников. А ведь она готовилась к свадьбе брата Роберта с Джейн Кеннеди, дочерью графа Кассиллиса… Она была в восторге от Джейн, и ей было отрадно устроить эту свадьбу для нее. После этой свадьбы должна была состояться еще одна — брата Джона Стюарта с Жанет Хепберн. Все должно было быть так весело, но эти варвары оказались не в состоянии радоваться таким вещам, более того, они не хотели позволить веселиться и другим.
— Мадам, — сказал граф Джеймс, — это кошмарная история. Такие безобразия позорят нашу страну.
— И, похоже, я бессильна предупредить такое.
— О нет, нет, Ваше Величество, — сказал Мэйтленд. — Злодеев можно и нужно наказать. Это послужит уроком для всех остальных.
— Да как же я могу наказать собственного дядю?
— Его вы можете просто предупредить… Нужно сказать, что он из безнравственной страны и его вину нельзя приравнять к вине честных шотландцев… Он обязан как можно быстрее покинуть нашу страну. Что касается вашего брата, так он почти мальчик, ему еще и двадцати нет. Забудем о нем. Он может быть прощен, так как очень молод. Но есть еще один… зачинщик всего. Он не молод и прощен быть не должен. Босуэл устроил все это, Мадам, и должен ответить за содеянное.
— Я не сомневаюсь в том, что вы правы, — сказала Мария. — Но мне кажется, это неправильно: одного наказать, а остальных отпустить.
— У нас будут проблемы, пока Босуэл при Дворе, — произнес граф Джеймс.
Мария ответила:
— Я думала строго предупредить их, пригрозить им суровым наказанием, если такое повторится, и забыть об этой истории. Ведь сейчас же святки…
— Мадам, — сказал Мэйтленд, — такие дела так просто не решаются. Гамильтонов сильно обидели, и для того, чтобы был мир, Босуэла надо выставить из страны.
— Вызовите его к себе, дорогая сестра, — сказал Джеймс. — Скажите ему, что он обязан покинуть Двор. Я уверяю вас, это не повредит.
Мария сдалась.
— Я думаю, вы правы, — произнесла она. — Вызовите графа Босуэла.
Он явился, как всегда надменный, и под этим высокомерием она почувствовала скрываемую наглость.
— Господин Босуэл, вы виновны в бесчинствах. Вы взламываете дом мирных граждан и устраиваете там беспорядки. Я знаю, вы были с двумя приятелями. Один из них — гость этой страны, мой собственный гость, а другой — юный впечатлительный мальчик. По этой причине я возлагаю всю ответственность на вас.
— А не хотите ли вы возложить часть вины на Гамильтонов, Мадам?
— Насколько мне известно, беспорядки начались, когда вы силой проникли в дом на площади Святой Марии.
— Все началось значительно раньше, Мадам. Если вы хотите узнать, почему я свожу счеты с Араном, я буду рад дать вам пояснения.
Мария нетерпеливо подняла руку:
— Пожалуйста… я прошу вас… не нужно мне больше ничего говорить. Я устала от ваших бесконечных склок. Вы покидаете Двор. Возвращайтесь к себе на юг Шотландии. Уходите куда угодно, и, если вы не сделаете этого в ближайшее время, я буду вынуждена применить более суровые меры наказания.
— Мадам, — начал Босуэл. — Я взываю к Вашему чувству справедливости. Если вы считаете, что я виновен в чем-то, вы должны возложить часть вины и на Арана. Позвольте мне встретиться с ним в простом поединке, и так разрешить наш спор.
— Нет, — сказала она сурово.
Она с безнадежностью посмотрела ему в лицо, и ее взгляд ясно говорил:
— Ну что я могу поделать? Как я могу наказать Арана, когда за ним — его отец Шательеро и весь клан Гамильтонов, не говоря уж о его стороннике Джоне Ноксе? Уходите. Ради мира я хочу, чтобы мы отступили.
— Покинете Двор, — сказала она и неожиданно улыбнулась. — Скоро свадьба вашей сестры… Надо готовиться.
Он улыбнулся ей в ответ…
Он покинет Двор; он продолжит приготовления к свадьбе сестры… Когда брат королевы станет ему деверем, то бороться с графом Джеймсом и кланом Гамильтонов будет легче.
— Моя сестра, — сказал он, — страшно расстроится, если Ваше Величество не удостоит нас своим присутствием в Криктоне.
Королева все еще улыбалась. Вот он и уходит… Он не собирался сказать что-нибудь похожее на доводы Джона Нокса…
— Ну конечно, я хотела бы присутствовать на свадьбе моего брата, — сказала она ему.
Меньше чем через две недели Мария отправилась в замок Криктон.
Джон Нокс развопился по поводу свадьбы этих двух мерзких людей, которые вызывают отвращение у добропорядочных шотландцев внебрачными связями и распутством. Единокровный брат вавилонской шлюхи, заявил он, был известен как сутенер; так кого же он берет себе в жены? Эта женщина достойна такого мужчины!
Нокс заявился в Эдинбург, возобновив старые скандалы.
— Жанет Хепберн, новоявленная невеста! — вопил он. — Со сколькими она уже была обручена, я хотел бы знать, пусть я даже содрогнусь от того, что узнаю, прежде чем она надумала вступить в самый нечестивый брак, да еще с благословения королевы?
Мария была рада, что беснующийся проповедник так далеко от нее сейчас. Ей было отрадно посетить старый замок, чьи неприступные стены были построены для защиты от набегов.
Она остановилась здесь как гостья графа Джеймса. Ей понравилась диковатая откровенная девушка, дерзкая, как ее собственный братец. Не удивительно, что Джон захотел жениться на ней.
Брат Джеймс, сопровождавший ее, был угрюмее обычного. Он не одобрял этого союза с Хепбернами. Девочка — дикарка, объяснял он Марии. Джон слишком молод, чтобы сладить с такой женой. Ведь есть же невесты и получше… Многие хотели бы породниться со Стюартами…
Она отказалась выслушивать его мрачные предсказания. Была возможность для веселья, ведь это свадьба, причем ее собственного брата. Граф Босуэл устроил великолепный прием для нее, и она настроилась повеселиться.
— Джеймс, — начала она упрашивать его, — ну вот, Роберт и Джон теперь женаты, и, наверное, тебе тоже пора жениться. Джеймс печально прислушивался. Он уже давно размышлял о браке с Агнессой Кейч, дочерью графа Мерискала. Жениться-то он хотел бы, но его брак будет не чета этому, между Жанет Хепберн и его братом Джоном. Эта женщина окрутила Джона на одной из обручальных церемоний, где молодые мужчины и женщины знакомятся друг с другом у костра, а потом отправляются в лес заниматься любовью. У Джеймса не было ни малейшего желания к таким сомнительным удовольствиям. Он был уверен, что, когда женится на Агнессе, это будет выгодный союз. Но все же сомнения терзали его…
Мария рассмеялась над ним.
— Нет уж, Джеймс, я своего добьюсь, — сказала она. — Следующей будет твоя свадьба. Ты просто не можешь позволить своим братьям оставить тебя позади.
Граф Джеймс ласково сжал ей руку. Не любить сестру было невозможно. Она была так очаровательна!
Она была приглашена сюда и позволила себе расслабиться. Какой же прием устроил для нее граф Босуэл! Она знала, что он отправлял людей на другую сторону границы отыскать кое-что для пира. И что это был за пир! Тысяча восемьсот олених и косуль, крольчатина, гуси, домашняя птица, ржанки, куропатки. Все, возможно, пришло с вражеской земли, но это не имело ни малейшего значения. Они устроили замечательный пир, а потом были игры на зеленой лужайке, что близ замка. В Шотландии такое устраивали редко. И в игре в чехарду, и в танцах под восторженные крики окружающих победил новобрачный.
Последнее время Мария чувствовала себя лучше, чем раньше. Болезнь не напоминала о себе.
Неужто правду говорят подруги, что ее родина лучше для ее здоровья, нежели Франция? Это было невероятно. Эти аскетичные замки, такие неуютные по сравнению с французскими дворцами; эта еда, которой хоть и достаточно, но выглядела она не такой аппетитной… неужели возможно, что от всех этих неудобств ей только лучше? Возможно, все дело в суровом климате, хотя часто, когда в комнаты натекал туман, начиналась ломота в теле.
Ее подруги уже стали привыкать к новой стране. У Флем был Мэйтленд, у Ливи — Джон Семпил, у Битон — Рэндолф, а Сетон… ну а Сетон радовалась, просто видя всех счастливыми.
Когда придет час Марии, кто же станет ее мужем?
Королева Англии намекала, если жених не придется ей, Елизавете, по нраву, она и не подумает назвать Марию или ее наследников как претендентов на английский трон. И почему кажется, что шпион Рэндолф все время вертится рядом? И зачем только Битон связалась с ним? Она представила его усердно строчащим донос, так как его повелительница не должна упустить и малой толики того, что происходит при шотландском Дворе.
Скоро должны сыграть еще одну свадьбу. Граф Джеймс в конце концов собрался жениться на леди Агнессе.
Марии так хотелось выразить свою признательность брату, так где же отыскать возможность лучше, чем эта свадьба? Она хотела дать ему то, чего он жаждал — титул графа Меррейского. Но как же ей это сделать, если старик Хантлей отказал, и не беспричинно? Вместо этого она собиралась сделать его графом Марским и умолять его успокоиться на этом.
А теперь в самый раз заняться масками и пантомимами. Она позвала своих тезок, и они углубились в обсуждение музыки к свадьбе, а здесь уже был нужен синьор Давид. Его общество никогда не надоедало Марии.
Когда он вошел, все подруги тепло приветствовали его.
— Садитесь здесь, — приказала Мария. — А теперь спойте ту новую песню, что вы принесли мне в прошлый понедельник.
Они завороженно слушали прекрасный голос.
— Вы возглавите хор на свадьбе моего брата, — заявила Мария.
Давида охватил восторг. Это было так приятно, делать для Давида какие-нибудь пустяковые вещи. Если Мария могла поставить перед ним какую-нибудь маленькую задачку, казалось, что выполнение ее доставляет Давиду удовольствия больше, чем похвала.
— Давид, — сказала она, — я собираюсь сделать вас моим камердинером. Отныне вы будете все время здесь, среди нас. Где вы живете сейчас, Давид?
— В домике привратника, Мадам.
— Вы будете жить во дворце. Теперь скажите, не пишите ли вы на французском языке?
— Мадам, это мой родной язык.
— Так почему же вы раньше не сказали?! — вскричала Мария по-французски. — Мы будем говорить только по-французски! Мы так любим этот язык!
— Давид, расскажите о себе, — попросила Флем. — Если, конечно, Ее Величество позволит.
— Ее Величество позволяет, — шутливо повторила Мария, а потом добавила: — Флем, милая, ну будь же ты такой, какая есть на самом деле!
— Да рассказывать то почти и нечего, — начал Давид. — Пока я не появился при шотландском Дворе… моя жизнь была не особенно интересной. Я родился в бедности. Мы жили очень бедно, но отец был музыкантом, и потому музыка окружала меня с детства…
— Это ваше детство сделало из вас того музыканта, который есть сейчас! — сказала королева.
— Я рад этому, Мадам, потому что благодаря этому вы обратили на меня внимание.
— А еще что-нибудь вы расскажете нам, Давид? — спросила Битон.
— Когда настало время покинуть дом, меня отправили в услужение к настоятелю монастыря в Турине. Там я играл, пел в хоре и был при нем секретарем.
— Так вы столь же хороший секретарь, как и музыкант? — спросила Битон.
— Думаю, да. Потом я отправился ко Двору герцога Савойского.
— И там стали секретарем Морреты, — дополнила Мария. — Кто знает, может, я тоже воспользуюсь вашими навыками секретаря. А что, пожалуй, я так и сделаю, Давид. Я буду платить вам шестьдесят пять фунтов в год, и, если все будет хорошо, я увеличу вам жалованье.
— Мадам, Ваша доброта покоряет меня. Служить Вашему Величеству — уже достаточная для меня награда.
— Но ведь для нас этого недостаточно? — обратилась она к подругам.
— Мы оденем вас в бархат, — с улыбкой сказала Флем.
— Битон, дорогая, дай Давиду денег, чтобы в следующий раз он пришел к нам в новом наряде, — сказала Мария. — И купите драгоценности, Давид.
Она взглянула на свои руки и сняла кольцо с рубином.
— Это — ваш цвет, Давид. Я думаю, для вашего мизинца это кольцо будет как раз.
Его глаза заблестели, и подруги увидели слезы. Он рухнул на колени и, взяв кольцо, надел его на мизинец, а потом поцеловал камень.
— До моих последних минут, — сказал он, — оно будет напоминать мне об этом дне.
Джон Нокс служил на брачной церемонии в Сент-Джайлской пресвитерианской церкви.
Граф Джеймс был его любимцем, и Нокс поглядывал на молодого человека с большой надеждой. Естественно, иногда надо было пожурить своего ученика, но Джон Нокс уже объявил, что граф Джеймс станет другом Господу и истинной религии.
Нокс был человеком расчетливым и, уже присмотрев себе местечко на небесах, не видел причины, по которой надо было бы отказываться от выгодных вещей здесь, на земле.
Он не полагался на Агнессу Кейч, ведь он не доверял женщинам.
— В этот день пресвитерианская Церковь радуется за вас, — завелся Нокс. — Так не позволь же, Джеймс, чтобы Господь и Церковь увидели позднее, что дух твой ослаб, иначе скажут, что это твоя жена изменила твою природу.
Мария пребывала в напряжении, с нетерпением дожидаясь конца церемонии. Да когда же этот гнусный человек замолчит? Разве это речь для свадебной церемонии? Однако брат слушал Джона очень внимательно, да и другие казались зачарованными огнедышащим проповедником.
Когда обряд в церкви закончился, свадебная процессия прошлась по улицам. Это было восхитительно, но Мария вспомнила другую свадьбу, по сравнению с которой эта выглядела как деревенская, хотя даже такого здесь, в Эдинбурге, никогда никто не видел. Марии очень хотелось показать, как сильно она любит брата. Он протестант, она католичка, но это не важно для их взаимоотношений. Пусть люди проникнутся этой мыслью.
Джеймс, а теперь граф Марский, все еще мечтал о титуле графа Меррейского, но Хантлей на уговоры не поддался. Джеймс даже сказал:
— Дорогая сестра, так печально, что кто-то в стране позволяет себе считаться выше королевы.
— О да! — согласилась Мария, но имела в виду Джона Нокса, а Джеймс говорил о Хантлее.
Пир продолжался несколько дней, и городские жители, толпясь вокруг Холируда, слышали музыку и могли видеть танцующих. Были банкеты и маски. Мария сказала, что все пройдет на французский лад.
А по улицам бродил, потрясая кулаком в адрес дворца, Джон Нокс.
— За этими стенами, — ревел он, — танцует дьявол! Размалеванные проститутки вертятся с развратниками! Этой ночью в Холирудском дворце будет распутство!
Эта тема занимала весь его мозг, казалось, остаток дней он проживет только с этой мыслью в голове.
— Кокотка правит балом, а четверо ее слуг — грех, разврат, похоть и зло — заманивают слабых.
На балу Мария отыскала время поговорить с братом.
— Джимми, в такие минуты, как эти, я чувствую себя в мире со всеми людьми. Я хочу позвать своих врагов и мирно поговорить с ними. Боюсь, Джон Нокс слишком далек от меня, но вот что насчет королевы Англии? Если бы я встретилась с ней… мы могли бы поговорить о наших проблемах… разве это плохо?
Джеймс улыбнулся сестре.
— Это будет славно.
Он был снисходителен к ней. Он была очень мила, но порой такая глупышка. Из нее никогда не выйдет великой правительницы, не чета она английской королеве.
Он с удовольствием наблюдал, как сестра танцует и забавляется французскими играми, веселится над шутками в свой адрес, беззаботно растрачивая дни, пока взрослые занимаются серьезными делами.
— Я рада, — сказала она, — что ты живешь в согласии со мной, Джимми. Я вызову Рэндолфа, чтобы поговорить о скорейшей встрече. Ах, Джимми, я ужасно хочу встретиться с ней. О ней так много слухов… Ее придворные говорят, что она ослепительно красива, а иногда я слышу совершенно противоположное. Я должна сама встретиться с ней.
Джеймс взглянул на живое лицо сестры.
— Если она увидит тебя, она никогда не простит тебе…
— Не простит мне?! Чего?!
— Того, что ты в сто раз красивее, чем она.
Мария была в восторге. Джеймс редко отпускал комплименты.
Бедная легкомысленная барышня! — подумалось Джеймсу. — Помышлять о том, чтобы противопоставить себя самой расчетливой женщине в мире! Но это все по легкомыслию, и единственно, что здесь поможет, это то, что он любит ее.
На вечернем банкете Мария, подняв наполненный вином бокал из золота, воскликнула:
— Я пью за здравие моей английской сестры, королевы Елизаветы!
Все встали с поднятыми бокалами к особому удовольствию Рэндолфа, боготворившего свою королеву, и Мэри Битон, обожавшей Рэндолфа и пребывавшей в восторге от того, что англичанин и Мария так дружны между собой.
А что касается новобрачного, то Джеймс, новоявленный граф Марский, присоединяясь к тосту, не думал ни о встрече двух королев, потому что считал, что такое невозможно устроить, ни о невесте и свадьбе, так как это было чем-то само собой разумеющимся. Сейчас его занимала мысль, как бы заиметь титул графа Меррейского и завладеть землями, что следуют за этим титулом. Единственно возможным путем было свержение Хантлея.
Босуэл был недоволен государственными делами. Его прожекты были такими многообещающими, когда его вызвала королева, чтобы перебраться в Шотландию. С тех пор его дважды выгоняли со Двора. Честолюбие его росло. Он знал, что Джеймс Стюарт против него. Он также знал, что Джеймс Стюарт — друг англичан. Королева Шотландии — вот глупая женщина — не понимала этого. По своей добросердечности она видела в дорогом Джимми только брата, а не человека, метившего на ее место.
А Босуэлу хотелось видеть Шотландию свободной и от французов, и от англичан. Он был готов служить королеве, но хотел и для себя хорошее место.
Он понимал теперь, как был глуп с этой выходкой с Гамильтонами, настроив их против себя. То, что он должен был сделать тогда, так это правильно вести себя с Джеймсом Стюартом и Мэйтлендом. Он просто должен победить их… Добиться этого можно, если поладить с Араном…
Но как это сделать? У Босуэла была идея на этот счет. Он размышлял о посредничестве Джона Нокса. Нокс, бесспорно, будет осуждать Босуэла за распутство, но Босуэл — протестант, а потому не будет так ужасен в глазах проповедника, как другие. Более того, Нокс сам явился из-за границы и жил с родителями в тех краях, которыми владели Хепберны. Похоже, уладить все будет не так уж сложно…
Нокс принял Босуэла в простенькой комнате в доме шотландского пастора недалеко от Маркеткросса.
— В конце концов, — воскликнул, поднимаясь, Нокс, — ты увидел совершенные ошибки. Ты жил бунтарской жизнью и теперь возвращаешься домой… подобно блудному сыну. Ты хочешь оставить свои грехи позади себя… начать новую жизнь. Ты хочешь возлюбить ближнего как себя самого…
Терпение не было одним из достоинств Босуэла. Он решительно оборвал пастора и сказал:
— Если Аран станет мне вместо врага другом, я смогу остаться при Дворе с преданными мне людьми. Со мной будут сотни вооруженных людей. Я буду готов дать отпор врагам Шотландии в любое время.
Нокс был настроен снисходительно. Более того, Нокс видел, что этот крепыш может быть полезен ему.
— Я помолюсь за тебя, — сказал он. — Возможно, мои молитвы поддержат тебя.
Босуэл насупился. Он пришел не ради церемоний и не собирался давать обещание, что исправится. Он прервал Нокса:
— Вы можете повлиять на Арана. Я хочу, чтобы вы дали ему понять, что ссора между ним и мною беспочвенна. Организуйте встречу и помирите нас. Вот об этом я вас прошу, господин Нокс.
— Ах, ангелы улыбаются в эти мгновения. Они поют о братской любви. Мы ликуем: тот, кого мы считали ушедшим к дьяволу, обратился к Господу.
Босуэл поблагодарил Нокса и ушел. Он был доволен разговором.
Он был доволен еще больше, когда на встрече, устроенной Ноксом, он взял руку Арана и, глядя в полусумасшедшие глаза, поклялся в вечной дружбе.
А после этого они удивили весь Эдинбург. В течение нескольких дней, где бы ни появился Аран, вместе с ним был и Босуэл. Они пили вместе, и их видели гуляющими рука об руку рядом с Канонгейтом.
С небольшой компанией Мария отправлялась в Фолклендский дворец на соколиную охоту. Она правила лошадью, горделиво сидя в седле с соколом на руке. За нею ехал брат, Джеймс Стюарт, граф Марский, а среди сопровождающих были его жена, Агнесса Кейч, и четыре подруги Марии.
На обратном пути им повстречался посыльный. Он заявил, что должен немедленно увидеть королеву, у него важное и тревожное донесение для нее.
— От кого оно? — спросила Мария.
— От графа Арана, который заявляет, что королева должна без промедления быть информирована о заговоре против нее.
Джеймс Стюарт немедленно передал донесение Марии и остался рядом, пока она читала его.
— Но это… невероятно! — вскричала она. — Это неправда! Аран безумец. Он говорит, что есть заговор, а в заговорщиках он, его отец и Босуэл. Они хотят украсть меня, спрятать в замке Данбар и держать меня под стражей, пока я не выйду замуж за Арана. Если потребуется, они силой заставят меня это сделать.
— А почему Аран сообщает тебе о заговоре?
— Он отступил в последний момент. Он хочет предупредить меня о Босуэле, который готов на все. Джеймс, это нелепость. Аран вообще потерял разум!
Джеймс взял донесение и прочел его.
— Это — вполне связный текст. Это не читается, как письмо сумасшедшего.
— Джимми… ты не можешь верить…
— Моя дорогая сестра, лишняя осторожность не помешает. Аран достаточно безумен для чего угодно. Его отец достаточно честолюбив, а Босуэл достаточно дик, чтобы осуществить этот план.
— Схватить меня?! Держать меня под стражей?!
— Да!
— Я уверена, что это больное воображение Арана. Все только в его несчастном мозгу. Вспомни, однажды, когда мы были маленькие, он придумал, что меня должны украсть… но ничего не случилось.
— Мария, ты — королева, и кроме того, очень соблазнительная женщина. Не забывай об этом.
— Что мне делать, Джимми?
— Арестовать их. Это единственный путь.
— Сначала надо узнать, насколько у Арана плохо с головой.
— Должен быть немедленно отдан приказ об аресте Арана, его отца и Босуэла.
— Давай сначала возьмем Арана и послушаем, что он скажет.
— Что?! И отпустить на свободу его отца и Босуэла, чтобы они вершили свои дьявольские планы, от которых ты можешь пострадать?! Босуэл и Шательеро! Двое мошенников, использующих несчастного безумца, чтобы прикрыть себе спины!
— Но какая польза Босуэлу от моего брака с Араном?
— Да как мы можем знать, что на уме у этого южанина?
Мария была в замешательстве. Она так надеялась, что дружба между Араном и Босуэлом положит конец склокам. Неужели возможно, чтобы дерзкий южанин втянул бедного Арана в свои дела?
Несколькими часами позже после посыльного от Арана в Фолклендский замок на всех парах примчался член семьи Гамильтонов, Джейвин Гамильтон. Он заявил, что его ближайший родственник, герцог Шательеро упросил его как можно быстрее добраться до Фолкленда, так как герцог опасается, что его сын совсем выжил из ума.
— Мадам, — раскричался Джейвин, — история о диком заговоре, чтобы украсть вас, — неправда! Никогда не было никакого заговора. Молодой граф все придумал. Он представил себя на месте герцога, крича, что его заманил дьявол и Босуэл склонял его к измене. Герцог грозился убить сына, и тот убежал через окно по связанным простыням. Где он — неизвестно, но герцог Шательеро обдумает все и даст пояснения Вашему Величеству.
Мария приказала посыльному отправиться в спальню, где он сможет отдохнуть. Оставшись наедине с братом, она обратила к нему встревоженное лицо. Хотя план и казался диким, она опасалась, что все это было не без оснований.
Джеймс сказал:
— Мы не должны отпускать Джейвина, пока все досконально не выясним.
Не успел Джейвин разобраться с едой, что ему принесли, в Фолклендский замок явился Босуэл.
— Отправьте его ко мне, — сказала Мария, узнав о его появлении.
Он важно вошел в комнату, впрочем, как всегда наглый и надменный. Он никак не показывал, что ему известно о раскрытии заговора.
Вместе с Марией в комнате были Джеймс и Мэйтленд.
— Господин Босуэл, — начала она, — у нас сегодня странные посетители.
— Мадам? — вопросительно произнес он.
Его взгляд скользнул по ней… по украшениям и платью… Мария почувствовала себя как-то неуютно.
— Прошу вас, не надо изображать, что вы в неведении, — сказала она, краснея.
— А я ничего не изображаю, Мадам. Я в полном неведении о ваших сегодняшних посетителях.
— Сегодня утром нас навестил Джейвин Гамильтон… Вам это о чем-нибудь говорит?
— Я его не знаю, Мадам.
— Он принес мне новости от Шательеро.
— Судя по тому, что вы взволнованы, я подозреваю, что это были плохие новости.
Холодные глаза Джеймса Стюарта изучали его, не сводил с его лица проницательного взгляда и Мэйтленд.
— Он рассказал о вашем заговоре.
— Заговоре? Каком заговоре? Ваше Величество, о чем это вы?
— Заговор, в котором состояли вы, Аран и Шательеро. Вы хотели украсть меня.
— Что?! Я о таком заговоре не знаю, Мадам.
Мария оглянулась на Джеймса и Мэйтленда в надежде на поддержку.
— Вам нужно получше убеждать королеву, чем вы сейчас это делаете, — произнес Джеймс.
— Я не понимаю вас, ваша светлость.
— Против вас выдвинуто серьезное обвинение.
— Кто меня обвиняет? Безумный Аран?
— Заговор, — резко сказала Мария, — не выглядит столь же безумным, как человек, который все это устроил.
— Приведите сюда этого парня! — заорал Босуэл. — Пусть он бросит обвинение мне в лицо. Я вызову его… или любого другого, кто обвиняет меня… на поединок!
— Нет такого поединка, который бы прояснил это дело, — сказал Мэйтленд.
— О, Господи! — воскликнул Босуэл. — Поединок решит, жить ли человеку или нет! Я обещаю вам: поединок будет и судьей, и присяжными.
— В этом случае это невозможно, — сказал Мэйтленд. — Королеве нужна правда.
Джеймс сделал знак рукой, и в комнату вошли шесть охранников.
Рука Босуэла легла на шпагу, но он засомневался, понимая, что здесь сила не уместна.
Он взглянул на королеву, и его взгляд, казалось, выражал презрение. Марию пробил озноб.
— Я требую справедливости, — сказал он.
Она торопливо ответила:
— Вы ее получите, господин Босуэл.
Он позволил увести себя.
Мария пыталась забыть о неприятной истории…
— Я устала… устала от непрекращающейся ругани! — кричала она.
Скоро при Дворе свадьба, и, может, удастся хоть немного отвлечься. Она размышляла о встрече с королевой Англии. Все будет так красиво! Вдоль границы раскинут шатры…
Однако королева Англии, рассыпаясь в извинениях, все время откладывала встречу.
А тем временем несчастный Аран, скитаясь по деревням, наткнулся на дом старого друга, сэра Уильяма Керколди. Вид у Арана был плачевным: одежда разорвана, тело ослабло от голода, а разум помутился настолько, что он уже представлял себя в постели с королевой в Холирудском дворце, на самом деле валяясь под дверью особняка сэра Уильяма.
Рыдая, он ползал в ногах у Керколди, рассказывая, как в него вселился дьявол, и что он был рабом ведьм.
Его доставили в Фолкленд и позднее посадили под стражу в Эдинбургском дворце.
Босуэл тоже был в тюрьме.
А герцог Шательеро бросился Марии в ноги и так ужасно плакал, что она, обняв его, сказала, что он не будет наказан. Джеймс, однако, настаивал чтобы отобрали замок Данбар, и что Аран и Босуэл не могут быть под стражей, если отец Арана объявлен невиновным.
— Ну что ж, — сказала Мария, — давайте освободим и Босуэла, и Арана.
— Всему свое время, — произнес Джеймс.
— А нельзя ли, чтобы с ними разобрались побыстрее? Они что, обязательно должны быть в тюрьме до того, как их вина будет доказана?
Джеймс нежно улыбнулся:
— Сестра, дорогая, Аран будет под стражей в любом случае, так как ему все равно. Что касается Босуэла, так этого мошенника тоже хорошо пока подержать в тюрьме. Даже если он невиновен, у него много грехов. Пусть заключение будет как часть того наказания, которое ему наверняка полагается.
Мария вынуждена была согласиться и не очень жалела об этом. Безумство Арана и его одержимость жениться на Марии пугали ее. Босуэл производил на нее похожее впечатление.
А позднее посыпались новые проблемы.
Все началось, когда сэр Джон Гордон, сын Хантлея, слоняясь по улицам Эдинбурга, лицом к лицу встретился с господином Олгилвиллом. Между ними произошла стычка, Олгилвилл был ранен, а Гордона схватили и заключили под стражу в Толбуф.
Стала ясна и причина столкновения. Олгилвилл «имел зуб» на Джона Гордона. Один из Олгилвиллов, развратный юнец, попробовал уговорить свою мачеху стать его любовницей. Прознав об этом, его отец пришел в такую ярость, что решил лишить его наследства и отдать часть земель сэру Джону Гордону. Юный Олгилвилл созвал семейный совет, где решили: что бы там ни случилось, один из родственников не может отдавать на сторону кому бы то ни было то, что принадлежит всей семье. В суд был подан иск, чтобы вернуть собственность клана.
Сэр Джон Гордон страшно разгневался, узнав об иске. И к Хантлею, и ко всему семейству Гордонов всегда относились с большим уважением. Никто и не помышлял оскорбить их, но, если бы такое случилось, это было бы поводом для поединка. В стычке с Олгилвиллом Джон Гордон защищал свое достоинство, а то, что его за это упрятали в тюрьму, конечно же, было унизительно.
Гордон бежал из-под стражи и укрылся на севере, в крепости.
Когда об этом узнал Джеймс Стюарт, он вспомнил богатые земли, которые следовали бы за титулом графа Меррейского и которые в одночасье прибрали к рукам Гордоны. Он сразу задумался, как бы весь ход событий повернуть с выгодой для себя.
— Хорошее время для Вашего Величества отправиться на север, — сказал он как-то королеве. — Мы должны уладить это дело с Хантлеем и Гордонами. Вы не можете позволить, чтобы молодой Гордон попирал ваш авторитет. А мы терпим любого плута и бродягу, удирающего из тюрьмы, уверенные, что поступаем правильно.
— Джимми, — спросила она, — а нельзя ли попросить его вернуться и предстать перед судом?
— Попросить его вернуться?! Да он никогда такого не сделает! Он снова бросит вызов тебе, как это всегда делают Гордоны.
— Я что-то такого не замечала с их стороны. Единственный человек, который так ведет себя, находится в пресвитерианской Церкви.
— Будь уверена, — быстро проговорил Джеймс, — этот парень Рэндолф все-все расскажет своей королеве. Как ты думаешь, что она скажет, услышав, что ты оставила всех безнаказанными? Она узнает, что Аран и Босуэл в тюрьме, а они — протестанты; а сэр Джон Гордон гуляет на свободе, и он — католик! Быть такой лояльной к католикам ты просто не можешь! А ты спрашиваешь, что это английская королева все не едет да не едет…
— Так давай отпустим Арана и Босуэла на свободу, и ей не к чему будет придраться.
— Сестра, милая, ты не осмелишься на такое. Эти двое очень опасны. Ты ведь знаешь: я буду защищать тебя ценой собственной жизни…
— Да, Джимми…
— Так пусть Ваше Величество выслушает меня.
— Да, Джимми, пожалуйста, скажи, как мне быть.
И Джеймс все объяснил: он просто настоял на поездке на север.
Народ настроился, было, на развлечение, но вместо поэтов, музыкантов и придворных с нею поехали солдаты.
Согласно наставлениям Джеймса, Мария потребовала, чтобы граф Хантлей отдал свои замки Файндлейтер и Ошендаун как бы расплачиваясь за то, что его сын нарушил закон.
Старик Хантлей, будучи в ярости, что кто-то покушается на его владения, и зная о том, что Джеймс Стюарт метит на его титул и на земли, собрал вооруженных земляков и приготовился дать отпор людям королевы. Это было не что иное, как начало гражданской войны… Итогом ее стал захват виновника всего шума Джона Гордона и старика Хантлея. Хантлей был огорчен так сильно, что его хватил апоплексический удар, и он умер, не сходя с места.
Так закончилось первое путешествие королевы на север. Она оказалась в глубочайшем унынии, а когда она увидела громадное неподвижное тело Хантлея, ей было тяжело перенести эту картину и скрыть слезы от брата Джеймса, который отныне титуловался еще и графом Меррейским.
На обратной дороге ее ожидал приятный сюрприз.
К ним присоединился молодой француз, которого она помнила и знала еще с Франции. Он прибыл вместе с ней в Шотландию. К сожалению, он вынужден был вернуться во Францию с теми людьми, которые сопровождали ее. А сейчас он прибыл в Шотландию с письмами и посланиями от ее друзей.
Это был Пьер де Шателяр, молодой поэт из окружения Генриха де Монморанси.
Пьер был юн и красив. Он состоял в родстве с шевалье де Баярдом, от кого ему и досталась такая внешность.
В Марии он видел свою даму сердца.
Он не был уверен, что найдет в душе Марии отклик на свои чувства. Возможно, все вообще началось с Екатерины, королевы-матери Франции, когда она выбрала именно его, чтобы отправить в Шотландию. Тогда она ему сказала что-то вроде:
— Я знаю, вы в восторге от королевы Шотландии. Я наслышана о развлечениях в этих угрюмых заморских замках. Ах, моя дочь, королева Шотландии, самая хорошенькая женщина на свете. Не сомневаюсь, она будет так рада видеть старого друга… Я помню, как нежна она была с моим милым сыном… Подумать только! Прошло три года, как умер ее муж. Бедное дитя! Ну что же, месье де Шателяр, вы утешите ее.
— Я… Мадам?!
— Да, вы. Вы ведь красивы, не так ли?
Ее смех, сопроводивший слова, содержал сотню намеков, и был значительно выразительнее самих слов. Он был груб и звучал с издевкой, но мог дать надежду. Она выразительно взглянула на Пьера:
— Но, месье де Шателяр, помните о чести Франции.
Он решил, что понял ее, а Екатерина продолжила:
— Вы любите королеву Шотландии. Не отступайте. Промедление никогда не приведет к победе.
Ей что-то было известно… Да она, похоже, намекает, что Мария не так уж и недосягаема…
Он был переполнен надеждой.
И вот он перед королевой. Она повзрослела и выглядела во много раз прекраснее, чем он представлял себе.
Как же тепло она приняла его!
— Месье де Шателяр, я сразу вас вспомнила! Мне так приятно видеть вас… Какие новости от дядей и моей дорогой тети герцогини де Гиз? Что нового от короля и… моей свекрови? Что нового о месье де Монморанси?
Она с жадностью схватила привезенные им письма и стала читать, даже не присев. Месье де Шателяр стоял за ее спиной. Он должен был ей все рассказать… все, что случилось с ее друзьями и родственниками.
Ее глаза наполнились слезами — она вновь затосковала по Франции.
— Я так рада, что вы здесь, — сказала она.
Многие вокруг заметили восторг молодого человека и страстные взгляды, адресованные королеве.
А что касается Пьера, то он, как только остался в одиночестве, все свои чувства перенес в стихи:
О Deesse immorelle,
Escoue donc ma voix
i qui iens en uelle…
О, бессмертная богиня,
Слушай же мой голос,
Ты, правительница…
Ей было отрадно вновь увидеться с синьором Давидом. Он не сказал, каким покинутым казался замок без нее. Бедный певец Давид, как иногда она звала его, был слишком скромен, чтобы сказать такое. Рядом с предупредительным Шателяром и Давидом с его слегка чопорной преданностью она почти верила, что вернулась во Францию. А какие восторженные стихи Шателяр писал ей! И как было замечательно отвечать ему тоже стихами!
Ей нравилось обсуждать с Давидом свои проблемы; необъяснимым путем он подыскивал советы, в которых она нуждалась. Она передала ему часть французской корреспонденции, чтобы он разобрался с нею. Ее французский секретарь Рауль все меньше и меньше нравился ей. Давид был в восторге от любого хоть маленького поручения, а, когда она делала ему подарки, стараясь как-то отблагодарить за работу — что-нибудь из драгоценностей или отрез бархата на новый камзол — он, казалось, выглядел почти расстроенным. Принимая эти дары, он всегда говорил, что делает все только из любви к ней.
Вернувшись из своего северного путешествия, она застала его печальным и молчаливым. Она дождалась, пока они останутся наедине, и, передав ему корреспонденцию, чтобы он разобрал ее, спросила:
— Вам нездоровится, Давид?
— Благодарю вас, Мадам, но с моим здоровье все в порядке.
— Но у вас, кажется, какие-то проблемы… С вами происходит что-то нехорошее?
— Не со мной, Мадам.
— Может, с кем-то, кого вы любите?
Он поднял на нее сияющие глаза. Вся красота Давида была в этих глазах.
— Мадам, — сказал он, — если я осмелюсь, я вам кое-что расскажу.
— Если вы осмелитесь?! Уж не имеете ли вы в виду, что боитесь меня? Может, вы думаете, что я этакая мегера?
— Нет! Что вы, Мадам! Вы — самая добрая и щедрая женщина в мире!
— Ну тогда, Давид, вы позвольте мне быть столь же доброй и щедрой с вами?
Он встал. Его лицо было бледным. Затем он опустился на колени и, прикоснувшись к краешку ее платья, поднес ткань к губам.
— Мадам, разрешаете ли вы мне говорить? Если я скажу что-то, что вдруг обидит вас, простите ли Вы меня и позабудете ли сказанное, как будто я ничего и не говорил?
— Я обещаю вам, Давид. Подойдите. Сядьте… садитесь здесь со мною рядом. Мой бедный Давид, мне так мучительно видеть вас в таком унынии!
Прошло несколько мгновений, прежде чем он заговорил:
— Ваше Величество в опасности. Нет, нет, не в сию минуту! Как же я — скромный vale de chambre — могу говорить такое?! Но… я был при европейских Дворах, и я в тревоге за благополучие Вашего Величества. О нет! В данный момент ничего опасного нет. Нет дикого заговора с тем, чтобы украсть вас. Нет убийственного плана, который стал бы мне известен. Но, Мадам, опасность действительно существует. Ваше Величество окружили враги. Те, кто набиваются вам в друзья, хотят лишить вас власти. Они прибирают к своим рукам огромную власть, и с каждым шагом могущество Вашего Величества уменьшается. Они хотят убрать в сторону всех, кто с вами. Они насильно выдадут вас замуж за того, кто им нужен. Мадам, я умоляю вас: будьте осторожны.
— Расскажите мне, что вы узнали.
— Я знаю то же самое, что и другие… Но я просто много размышлял… Его светлость, граф Босуэл в тюрьме. Он был лоялен по отношению к Вашей матери, а сейчас, возможно, он будет бояться быть столь же доброжелательным по отношению к вам. А сейчас… смотрите: убрали в сторону мощный клан, который хотел встать во главе ваших сторонников в борьбе с Ноксом… Он-то уж никогда вам другом не станет… Я говорю о клане Гордонов. Их усмирили. Они — не сила больше. Они или в тюрьмах… или в ссылке… или умерли.
— Но, Давид, было необходимо наказать Джона Гордона!
Давид улыбнулся как бы в его защиту:
— Но не было необходимости лишать клан власти. Они могли бы понадобиться вам; они могли бы собрать силы вам в помощь на случай, если бы вы решили выступить против мятежа, затей такое Джон Нокс. А теперь… они бессильны что-либо сделать.
— Но Мэйтленд… и мой брат…
Глаза Марии и Давида встретились.
— Все так, Мадам.
Он был уже на коленях перед нею и страстно целовал ей руки.
— Мадам, вы обещали простить меня и все забыть. Это было простое желание оказать вам услугу.
Она опустила руку на его густую шевелюру, и слезы появились у нее на глазах.
— Давид, — произнесла она, — я не сомневаюсь в вашей преданности. Мне не за что прощать вас, и я никогда не забуду сказанное. Я начинаю теперь видеть корысть Джимми. Он сделал меня своим орудием. У меня были подозрения… Ах, Давид… и это мой собственный брат! Что же делать?
— Мадам, будьте осторожны. Позвольте мне оберегать вас. Позвольте мне быть начеку. Если понадобится, я буду собою защищать вас! Делайте вид, что вам ничего не известно о намерениях брата.
Она кивнула и сказала:
— Вы правы, Давид. Спасибо вам.
— Мадам, — проговорил он, — я теперь самый счастливый мужчина в Шотландии, вы ведь доверились мне!
При множестве свечей в Холирудском замке шло веселье. Раздавалась нежная и веселая музыка. Мария, одетая в черные шелковые шаровары, играла худенького прекрасного мальчика в недавно поставленной маске.
— Вы зачаровываете, — прошептал Пьер де Шателяр.
— Месье, вы повторяетесь…
— Слова вырываются у меня… невольно… любимая Мария…
Пьер немного отступил, наблюдая, как она отнесется к такой фамильярности. Порозовевшие щеки стали ему ответом. Его сердце замерло в ожидании…
— Как вам моя книга… книга, что я написал для вас?
— Весьма мило, — ответила Мария.
— Мадам, не потанцуете ли вы со мной?
— Конечно! — воскликнула Мария. — Мне страшно хочется танцевать!
Она хлопнула в ладоши и объявила, что они будут танцевать новый танец, только что привезенный из Франции Шателяром. Танец был весьма смелым, так как по ходу партнеры обменивались поцелуями.
— Клянусь, господину Ноксу этот танец вряд ли пришелся бы по душе! — воскликнула Мария, хохоча и наклоняясь к Шателяру, чтобы подарить ему поцелуй.
Этим вечером Пьер был в диком волнении. Королева-мать Франции оказалась права в своих намеках. Только бы ему застать Марию в одиночестве! Но она редко бывала одна. Даже в самых обыденных ситуациях с нею рядом находились ее служанки.
Новый французский танец «подстегнул» чувства. Они танцевали снова и снова, и веселый смех заполнял апартаменты. Иногда королева могла быть веселой, и тогда казалось, что ей нет ровным счетом никакого дела до того, осуждают ли ее или ее Двор.
А почему бы и нет? — раздумывал Шателяр. — А почему бы не сегодня ночью? Сдается мне, что все получится!
Он улизнул, пока Мария прощалась со всеми перед сном. Мария и ее четыре верные служанки вернулись в спальню, где девушки начали раздеваться, по обыкновению болтая о прошедшем вечере.
— А что, если бы мы притащили на бал господина Нокса? — воскликнула Флем. — Вот было бы весело посмотреть, как он разозлился бы, увидев Ваше Величество, танцующей в шелковых шароварах!
— Он бы проклял нас, — сказала Сеток.
— Мы уже прокляты им! — рассмеялась королева. — До чего же славно быть проклятыми за шелковые шаровары, или за драгоценности, или и за то, и за другое. Сетон, дорогая, подай мне меховую накидку из кабинета, я мерзну.
Сетон отправилась в кабинет, но, открыв дверь, вскрикнула. Все четверо вытаращились в изумлении на картину, представшую перед ними: в кабинете стоял Пьер де Шателяр.
— Что… что вы тут делаете?! — заикаясь, произнесла Мария.
— Мадам, я…
— Ах! — воскликнула Флем. — Да вы дурной человек!
Шателяр бросился на колени перед королевой.
— Мадам, я молю вас о прощении. Я был в отчаянии. Безумие охватило меня. Я был отравлен Вашей красотой. Я не знаю, что толкнуло меня на такой поступок. Я не могу представить…
— А я могу, — произнесла практичная Битон.
— Битон, помолчи, — сказала Мария. — Пусть он сам говорит. Так что у вас была за цель, месье де Шателяр?
— Мадам, я хотел прочесть для вас поэму. Я написал ее… но это только для вас…
Девушки начали смеяться.
— Опасное это дело, месье, — сказала Флем, — читать поэмы.
— Ну и где же поэма? — спросила Мария. — Дайте-ка ее сюда.
— Мадам… я был так взволнован, что оставил ее в своей комнате.
Флем и Ливи затряслись от смеха.
— Да вы, оказывается, нахал! — сказала королева, но голос ее прервался от смеха.
Это приключение было тем, что частенько происходило при французском Дворе. Казалось, что они снова дома.
Битон сказала:
— Ну что, позовем графа Меррейского, чтобы заковать этого человека в цепи, Ваше Величество?
Шателяр произнес:
— Закуйте меня в цепи… это не имеет значения… Меня держат цепи более крепкие… цепи безнадежной страсти.
— Выгоните его, — приказала Мария.
Четыре девушки стали выталкивать Пьера из комнаты.
— Месье де Шателяр, я найду какое-нибудь наказание для вас. Вы обвиняетесь в чудовищной неучтивости.
— Мадам, накажите меня, как вам угодно. Вздерните меня на дыбу… Рвите из меня куски раскаленными щипцами… но не лишайте меня возможности видеть вас!
— Дыба настроила бы вас немножко на иной лад, — сурово произнесла Битон. — Ступайте. Вы смущаете королеву. А что, если бы вы увидели?..
— Мадам! Простите меня! Без вашей улыбки я буду как мертвый.
Его вытолкали в коридор, и дверь захлопнулась. Битон, охваченная смехом, стояла, прислонившись к двери, а остальные смеялись вместе с ней.
— Тем не менее, — сказала Битон, — это большая неучтивость. А что, если бы Ваше Величество были одни?
— Ты думаешь, я не постояла бы за себя?
— Ну я не сомневаюсь в том, что вы защитили бы себя. Однако такие новости будут очень приятны ушам господина Нокса.
— Как вы накажете его? — спросила Ливи.
— Как можно наказывать людей, если от любви они становятся дерзкими? Он принес кусочек Франции на наш старый суровый Двор. Давайте увидим за его грехами именно это. Я завтра с ним строго поговорю. Этого будет вполне достаточно.
А в это время при Дворе разразился скандал и к сожалению, о нем узнали за его пределами. Джон Нокс услышал об этом с величайшим удовольствием и вновь завопил с кафедры, призывая жителей Эдинбурга обратить внимание на плоды правления кокотки.
Одна из несовершеннолетних служанок королевы была совращена королевским аптекарем из Франции.
— И оба они — слуги королевы! — орал в восторге Нокс. — Разве это не говорит само за себя? Зло бродит за стенами Холирудского замка! Какие пирушки заманивают сатану! И теперь на очереди разврат, братья мои! Женщины, переодетые мужчинами… мужчины, выглядящие как женщины… Что может быть лучше, чтобы возбудить похоть? Их зазывает сатана! Слуги идут за своими господами по дороге в ад!
Эта служанка родила ребенка и с помощью своего любовника держала все в секрете. Ребенок родился в отхожем месте и был умерщвлен. Его тельце нашли, и служанка, будучи обвиненной, раскрыла тайну, рассказав всю историю. Она и любовник поплатились за убийство и были повешены.
Джон Нокс присутствовал при казни и не упустил возможности привлечь внимание людей к жизни при Дворе. Он обвинил королеву в совращении служанки и в убийстве новорожденного младенца. Аптекарь был француз. Он принадлежал к нации, пленившей воображение Нокса. Королева была наполовину француженкой по происхождению и абсолютной француженкой по своим манерам. Пусть люди видят, какой разврат, какое зло принесла в страну их королева. Пусть люди поймут, насколько бы они были счастливее без нее!
— Должна ли я терпеть неистовство этого человека? — спрашивала Мария.
Но обращалась она не к Джимми, как прежде, а к Давиду.
Слова Давида прозвучали утешительно.
— Пока да, Мадам. Но пусть вас это не пугает. Мы с вами решим, как немного «подрезать крылья» этому человеку. Мы сделаем народ Шотландии свободным и счастливым, а Ваше Величество — королевой, но не на словах, а на деле.
— Но как? — спросила Мария.
— Мы найдем способ, Мадам. Возможно, мы сможем это сделать через Ваш брак с могущественным принцем-католиком, как вы сами. Но, Мадам, прежде всего: терпение и осторожность!
— Вы правы, Давид… Давид, милый, вы знаете, я хочу, чтобы вы взяли это кольцо.
— Но, Мадам, это слишком дорогая вещь.
— Да как вы можете говорить такое после всего, что сделали для меня? Я обещаю, когда-то я сделаю так, что вас не будут больше звать vale de chamber, и даже просто Давид-певец. Вы станете моим главным советником, Давид, по всем вопросам… Он поклонился, и его громадные сияющие глаза скользнули с ее лица на сапфир подаренного кольца…
Несколькими днями позже Мария отправилась из Холируда в монастырь Святого Андрея. Двор, среди которого был и Пьер де Шателяр, остановился на ночь в Бернисленде.
С того дня, как Шателяра нашли в кабинете королевы, его бросало то в жар, то в холод от волнения. Он проклинал свое невезение. Он был уверен, что не потребуй Мария эту чертову меховую накидку, ему бы определенно повезло; они могли бы уже быть любовниками. Конечно, перед своими служанками она лишь делала вид, что сердится, а на самом деле в ней не было и тени гнева. В тот вечер они расценили это происшествие как шутку. Шутка! А ведь он совсем не шутил.
Мария с большим трудом отчитала его, что, конечно, означает, что ожидает продолжения… В этот раз он все устроит лучше, и не позднее утра он станет ее любовником.
В этот вечер у него была возможность спрятаться получше. Когда Мария уединилась с братом и государственным секретарем Мэйтлендом, он тихо пробрался в ту спальню, где она должна была спать этой ночью. Он обследовал кровать и с ликованием открыл, что там полно места, где спрятаться. Жаль только, что при нем шпага и кинжал, и их было сложно пристроить под кроватью, но он хотел предстать перед Марией во всем великолепии.
Он долго лежал под кроватью в неудобной позе, как вдруг он услыхал голоса входящих в спальню Марии и ее двух служанок.
— Я устала, — сказала Мария. — Флем, иди сюда и помоги мне лечь. Я так замерзла…
— Господи, какая ужасная головная боль, — сказала Мария, когда Ливи сняла с нее головной убор. — Как же все-таки холодно… Скорей бы лето…
Ливи заметила легкое движение полога кровати. В полном молчании она вытаращилась на это, а потом пригляделась повнимательнее. Она совком приподняла край полога и обнаружила под кроватью мужской ботинок. Королева и Флем быстро перебежали на ее сторону. Из-под кровати со стоном выбрался Шателяр.
— Ну это уж слишком! — закричала Мария.
— Во второй раз! — пробормотала Флем.
Шателяр в бешенстве за собственную глупость, которая позволила его найти и во второй раз, в ярости на нашедшую его Ливи, захлестываемый чувствами, даже и не пытался извиняться. Неуклюже, но без тени страха, он набросился на королеву, схватил ее и, к ужасу королевы и двух других женщин, начал со страстью осыпать ее поцелуями.
— Да как вы смеете! — закричала Мария.
Ливи и Флем накинулись сзади на Шателяра и попробовали освободить королеву, но его безумное желание и решительность, казалось, сделали его вдвое сильнее. Он бросил королеву на кровать, и все четверо продолжали бороться уже там.
— На помощь! — закричала Мария, не на шутку испугавшись. — Скорее!
Флем бросила борющихся и побежала к двери, крича:
— На помощь! Спасайте королеву!
Когда прибыла охрана, возникла ужасная суматоха.
— Взять этого человека! — приказала королева.
Шателяра схватили, и в этот момент в апартаменты вошел брат королевы граф Меррейский.
— Что все это значит? — сурово спросил он.
— Он был под кроватью! — задыхаясь, произнесла Флем. — Прятался!
— Заберите у него шпагу и кинжал, — обратился граф Меррейский к охранникам, — и посадите его под арест.
Шателяр обратился к королеве:
— Мадам, вы знаете мои намерения…
— Они ясны, — сказала Мария.
— Я принес вам любовь…
— Да уведите же его! — закричала Мария.
Упирающегося Шателяра вытащили из комнаты.
Граф Меррейский повернулся к сестре и сурово произнес:
— Мадам, за эту неучтивость он поплатится жизнью.
Мария побледнела, но он торопливо продолжил:
— Я не сомневаюсь, что он — орудие ваших врагов.
Он махнул рукой всем собравшимся в комнате.
— В вашем присутствии здесь больше необходимости нет, — сказал он и добавил, — к счастью, жизнь королевы спасена.
Граф Меррейский сразу отметил среди присутствующих в комнате королевы Томаса Рэндолфа. Рэндолф был в восторге, собираясь расписать произошедшее своей королеве. Он выдал себя своей экспрессией. Какое же дивное письмо он отправит Елизавете, героине многих подобных историй. Среди присутствовавших в комнате свидетелей этой сцены было и несколько сторонников Нокса. У них был хороший нюх на скандалы. То, что Шателяра нашли в королевской спальне, будет к утру известно всему Эдинбургу. Через несколько часов эта весть достигнет границы… Томас Рэндолф отправит письмо, и мадам Елизавета сразу же узнает о произошедшем от своего любовника Роберта Дадлея.
Стоило графу Меррейскому остаться наедине с тремя женщинами, как он сразу сказал:
— Мне нужна правда.
— Ливи нашла его под кроватью, — заявила Мария. — Он выбрался оттуда и набросился на меня.
— Думаю, Ваше Величество просто дали ему какой-то повод для такого поведения.
— Тем, что я похвалила его поэмы? — сердито спросила Мария.
— Все дело в танцах, — проворчал брат.
— Мы во Франции всегда танцевали модные танцы, но никто не видел в этом ничего дурного.
— Но Ваше Величество теперь в Шотландии!
— Джимми… что ты собираешься сделать с Шателяром? Ты говорил, что он поплатится за это жизнью. Я не согласна с этим… просто потому, что это было минутное безумие… шалость… ты сам мог видеть.
— При нем были кинжал и шпага. На это, кажется, стоит обратить внимание…
— Что ты имеешь в виду, Джимми?
— Тебе прекрасно известно, что у тебя множество врагов.
— Шателяр не враг!
— Для твоей чести лучше, чтобы он признал себя таковым. Уложите вашу госпожу в постель, — приказал он служанкам.
Потом он повернулся к Марии и сказал:
— Мадам, мы поговорим утром.
Когда он ушел, Мария сказала:
— Мне жаль, что мы позвали его.
— Мадам, — сказала Флем, — мы должны были позвать на помощь.
— Однако… — Мария окинула взглядом комнату, — ну ладно, все равно до утра ничего не сделать… Одна из вас останется со мной… Флем, спи сегодня в моей постели!
— Конечно, Ваше Величество.
— Я не знаю, чего я боюсь, но мне страшно. Взгляните-ка! Да меня трясет!
— Он напугал вас, Мадам, — сказала Ливи. — Давайте-ка мы вас согреем, а Флем останется здесь на всю ночь.
Флем и Мария легли в постель, а Ливи, опустив занавески, оставила их.
Флем заметила, что, пока они не заснули, королеву все трясло и трясло.
Утром на встрече с братом Марии так захотелось, чтобы рядом был Давид. Ей нужен совет. Давид открыл ей глаза на то, что творилось вокруг, и теперь Мария не доверяла Джеймсу.
— Понимает ли Ваше Величество, — сурово спросил Джеймс, — что сегодня в Эдинбурге будут говорить о том, что ваш любовник был найден у вас под кроватью?
— Мой любовник?! Молоденький придворный поэт?!
— Всем известна любовь Вашего Величества к поэтам.
— Да мы наверняка можем сказать, что он вовсе и не мой любовник, а просто поэт и хороший танцор.
— С которым Ваше Величество танцевали в черных шелковых шароварах?
— Не надо подглядывать за мной! — со злостью произнесла Мария.
— Ну хватит! Не тебе говорить, что ты будешь делать, а что не будешь. За тобой уже подсмотрели, и весь приход Нокса знает, что ты танцевала в черных шелковых штанах с этим человеком.
— Да это же была маска!
— У прихода свое мнение на этот счет.
— Я что, в ответе за их мысли?
— Нет, но ты должна принимать их во внимание.
— Шателяра нашли, вывели отсюда, и на этом дело закончено. Это никого, кроме меня, больше не касается.
— И вновь я вынужден не согласиться с тобой. Это касается Шотландии, Англии, Испании, Рима… Ты — королева, и за твоими действиями наблюдают. После этого скандала твои шансы на выгодный брак отнюдь не увеличатся.
— Когда-нибудь я задумаюсь над этим и выйду замуж так, как захочется мне. Мой супруг будет не из тех, кто вместе с правительством считает, насколько большое у меня будет приданое.
— Да простит мне Ваше Величество мое дружеское замечание, но я должен сказать, что вы говорите с не вполне здравым смыслом. Этот Шателяр испугал вас, что вполне понятно. Мы должны показать людям, что случается с теми, кто осмеливается оскорбить королеву. Здесь можно сделать только одно: Шателяр должен отправиться на плаху.
— На плаху?! За то, что прятался в комнате?
— В королевской спальне… под кроватью королевы… с кинжалом и шпагой.
— Я никогда не соглашусь на это. Бедный Шателяр! За что?.. Я любила его!
— Даже чересчур, Мадам!
— Я никогда не соглашусь с тобой! Шателяра не за что казнить!
Она подумала: надо поговорить с Давидом. Мы вместе найдем способ, как спасти несчастного Шателяра.
Граф Меррейский бросил на нее быстрый взгляд. Она изменилась. Он был почти уверен, что на нее теперь влияет кто-то другой. Сестру надо выдать замуж за какого-нибудь могущественного принца; тогда он легко завладеет регентством. Если она не выйдет замуж за иностранца, она останется здесь навсегда, а его отодвинут на второй план. Ей нельзя позволить обзавестись другим советником. Чтобы не расстроить свадебные планы, ни в коем случае не должно быть скандала и на пути брака с европейским принцем не должно ничего стоять.
— Я должен кое-что сказать Вашему Величеству, — обратился граф Меррейский к Марии. — Вы обманулись в этом человеке. Он не был влюблен, он всего лишь играл влюбленного. Он слуга у рода Монморанси, а, как вам известно, они и Бурбоны стоят во главе французских гугенотов. Моя дорогая сестра, это был заговор против вас, раскрытый вашими преданными служанками. Есть только единственный путь разобраться с эти делом. Я умоляю вас выслушать меня.
— Это неправда! — задыхаясь, вскричала Мария.
— Для вашего самолюбия тяжко слышать такое, но ему было очень легко изобразить из себя любовника, потому что вас многие любят. Но я знаю, что он пришел сюда, чтобы убить вас. Это я скажу его судьям… и не сомневаюсь в их вердикте.
Мария спрятала лицо в ладонях, вспомнив о неудержимой страсти Шателяра…
— Но… это ужасно, — сказала она. — Ужасно!
— Мария, пусть одна из твоих служанок спит вместе с тобой, пока мы не вернемся в Холируд. Остальные будут рядом… но одна пусть будет в твоей постели… Сестра, милая, только таким образом я могу быть спокоен за твою безопасность.
— Флем спала со мной этой ночью…
— Пусть она еще поспит с тобой, пока мы не вернемся в Холируд, хорошо?
— Да, Джимми.
— Ну теперь я спокоен. И не будем больше думать об этом печальном деле.
Джимми поцеловал ей руку и ушел, а она присела, задумавшись о Шателяре. Она-то думала, он влюблен, а он пришел, чтобы убить ее.
Неделей позже Шателяра казнили на плахе. Он выглядел невероятно красивым, и многие, кто видел его в эти последние минуты, прятали слезы. Однако некоторые в толпе действительно думали, что он был в заговоре.
— Все ясно, — судачили другие между собой, — почему он был в ее спальне. Она вовсе не хотела, чтобы ее служанки нашли его. Он ждал, пока они уйдут.
Перед смертью Пьер де Шателяр процитировал знаменитый «Гимн смерти» Ронсара. Он стоял на эшафоте с развевающимися на февральском ветру кудрями; люди слушали его прекрасный голос и плакали, хотя лишь некоторые понимали, что он говорит.
Je е salue, heureuse е profiable Mor
Des exremes douleurs medicin e confor?..
Приветствую тебя, благодетельная Смерть,
Целительница и утешительница невыносимых
страданий…
Улыбаясь, он склонил голову к плахе, и перед тем как топор опустился, слышали, как он произнес:
— О cruelle dame…[39]
Но на этом история с Пьером де Шателяром не закончилась. Джон Нокс посчитал, что она не должна на этом закончиться. Какой прекрасный случай облить королеву грязью!
— О cruelle dame! — орал Нокс с кафедры. — Братья мои, вам ведь понятно, что это значит! Жестокая королева — вот что это значит. Ах, братья мои, теперь мы пожинаем греховный урожай! Придворная женщина убила собственного убогого младенца, но, хвала Господу, она и ее любовник поплатились за это. А теперь другой из слуг сатаны отправляется на вечные мучения!
В комнате при свечах Мария пыталась танцевать и петь так же весело, как прежде, но, увы, была полностью охвачена воспоминаниями о Шателяре.
Минуло два года со дня смерти Шателяра. Мария все еще оставалась одна. На Марию заглядывались многие, но в течение этих двух лет всем им давалась отставка.
Марию постигла большая утрата: ее дядя Франсуа де Гиз был убит в Орлеане молодым фанатиком Польтро де Меруа.
Кардинал часто писал ей, и письма, как всегда, были полны глубокой симпатии к ней. Он продолжал намекать на выгоду брака с Карлом, эрцгерцогом Австрии. Ей было это непонятно. Она считала, что брак с испанским дон Карлосом более ценный.
Однако с помощью Давида Риччо, она начала-таки понимать, что кардинал старается не ради этого союза, а против него. Казалось невероятным, что ее дядя настроен против того, что было бы очень хорошо для ее репутации.
— Но должна быть причина для этого, Давид, — говорила она.
Давид знал, в чем тут дело, и своим объяснением глубоко потряс Марию.
— Мадам, кардинал вам дядя, и вы глубоко привязаны к нему, но он старается не для вашего блага и счастья, а ради могущества Гизов во Франции. Брак с дон Карлосом, за который будут уважать вас и Шотландию, будет способствовать могуществу Испании. Франция будет слабее вас, а вместе с Францией ослабеют и Гизы Вот по этой причине, как мы теперь знаем, ваш дядя настроен против испанского брака. А в союзе с эрцгерцогом католическая Шотландия будет союзником Франции. Кардиналу Лотарингскому очень хотелось бы, чтобы сильная Франция стояла против слабой Испании. Вот в этом и смысл политики Гизов. Это не принесет вам ничего хорошего; в первую очередь дядя думает не о вас, Мадам, а о Гизах во Франции.
— Но дядя всегда и все делал для моего блага…
— Потому что ваше благо, Мадам, было благом и для него.
Это было грустно признать… Теперь она с ненавистью вспомнила нежные сцены между нею и кардиналом. Он всегда властвовал над нею, но, оказывается, не потому, что хотел помочь, а потому, что собирался использовать ее, дабы усилить свою власть и могущество.
Давид открыл ей это, так же как и фальшь брата Джеймса. Теперь она была одна. С нею оставался только Давид. Она больше не послушается советов кардинала. Она устроит свои собственные дела с помощью Давида.
В последние годы Мэйтленд Летингтонский ездил из Шотландии в Англию и обратно с письмами для английской королевы и от нее. Мэйтленд был политиком, привлекшим к себе внимание английской королевы. У него были хорошие манеры и умный язык. При английском Дворе был также и Джеймс Мелвил, регулярно отправлявший сообщения о том, что творится в стране.
При Дворе появился молодой человек, в котором некоторые увидели возможного поклонника королевы Шотландии. Им был Генрих Дарнлей, высокий худенький девятнадцатилетний юноша. Он был красив и изящен, с большими голубыми, немного навыкате глазами. Лицо, лишенное бороды, делало его еще моложе, чем он был на самом деле. Он был королевских кровей, являясь прямым потомком Тюдоров. Благодаря красоте и тому, что был хорошим музыкантом и танцором, он снискал симпатию Елизаветы. Однако она никогда или уж крайне редко позволяла своим эмоциям править балом.
Она открыто заявила, что будет категорически против брака Марии и Дарнлея, но наедине с Сесилом, хранителем некоторых своих секретов, она была менее категорична. И хотя она и говорила, что хочет увидеть Шотландию, живущую в мире и процветании, это было далеко от действительности. Мирная Шотландия — это угроза для Англии. Елизавета никогда не забудет, что Мария решилась пригрозить Англии оружием и обозвала Елизавету бастардом. Секретничая между собой, Елизавета и Сесил не были уверены, что брак между Марией и Дарнлеем будет уж так плох для Англии. Они знали, Генрих Дарнлей — слабый честолюбивый и распутный молодой человек, который ничем Марии не поможет в управлении страной, а может, даже и помешает. Но политика Елизаветы была направлена на то, чтобы показать снисходительную доброжелательность к своей кузине по ту сторону границы.
Дарнлей оставался при английском Дворе. Честолюбивые родители лелеяли большие надежды на будущее сына, а Елизавета, казалось, поглядывала на все это хмуро.
У Елизаветы для Марии был на примете другой человек. Сначала она не хотела называть его имени. Она заявила, что предлагает этого человека, потому что любит королеву Шотландии так нежно и желает ей так много добра. Возможно, она даже с трудом перенесет разлуку с ним.
Томасу Рэндолфу дали указания сообщить его имя королеве Шотландии.
Когда Рэндолф явился на встречу с королевой, там присутствовал и Давид Риччо. У Марии находилось для него все больше и больше работы, и он постоянно был рядом с ней. Англичанин вопросительно взглянул на маленькую пластичную фигурку Давида Риччо, но Мария произнесла:
— Вы спокойно можете говорить в присутствии моего секретаря, господин Рэндолф.
Рэндолф показал ей составленный королевой Англии лист возможных кандидатов в мужья. Читая последнее имя на листе, Мария даже приподняла от изумления брови, а потом заглянула англичанину в лицо.
— Господин Роберт Дадлей?! — воскликнула она.
— Да, да, Мадам.
— Но это человек…
Взгляд Рэндолфа заставил ее замолчать. Он ужасно испугался, что она собирается сделать какое-нибудь бестактное замечание в адрес его королевы.
— Но это человек, с которым королева Англии не захочет расстаться, — решительно заявила Мария.
— Моя королева велела передать, что она так желает счастья Вашему Величеству, что поставила перед собой задачу найти самого лучшего человека из всех, кого она знает. Вряд ли можно найти лучше, чем господин Дадлей.
Мария почувствовала на себе взгляд Давида; он словно умолял ее; «Не показывайте гнева. Не показывайте, что вы воспринимаете это, как оскорбление. Да, королева Англии предлагает вам своего бывшего любовника, но, Мадам, я прошу вас, не гневайтесь при этом человеке».
Как же славно они начали объединяться с Давидом! Ей было отрадно следовать за ним. Он прав, конечно, прав. Давид прав всегда!
— Бывают минуты, господин Рэндолф, — сказала она, — когда я вспоминаю о моем умершем муже. И хотя прошло уже несколько лет, воспоминания о нем столь сильны, что я не решаюсь думать о повторном браке.
— Но, Мадам, славный новый супруг поможет вам забыть об умершем.
— Не знаю… А вообще, уже так много этих разговоров о браке. Иногда я думаю последовать примеру вашей королевы и не выходить замуж.
— Простите меня, Мадам, что я так говорю, но тогда Шотландия много потеряет. Моя королева уверяет вас, что, если вы выйдете замуж за лорда Дадлея, она закрепит за вами право наследования. После ее смерти, если она не оставит детей после себя, вы или ваши наследники смогут править Англией.
— Возможно, мне не пережить вашу королеву, господин Рэндолф. Да, я моложе ее на несколько лет, но у нее здоровье получше.
— Я благодарен Господу за это, но право наследования — очень важное дело для Вашего Величества.
— Конечно, мне это очень важно. Мне уже надо бы решить вопрос с моим замужеством, так как это значит очень многое. Но вашей королевой предложены и другие кандидаты. Мне бы не хотелось отбирать у нее того, кто, как я слышала, ей так приятен. Более того, я — королева, королевская дочь, и мне нужно серьезно подумать, согласна ли я на брак с простолюдином. При всех достоинствах лорда Роберта, он, увы, не королевской крови. Ваша королева, я смотрю, предлагает также и графа Варвика, старшего брата лорда Роберта.
— Да, Мадам. Она говорит, что самое лучшее, что могло бы быть, это если вы выйдите замуж за Варвика, а она — за лорда Роберта, хотя она признает, что Варвик и красивее, и умнее брата. Она говорит, что, если бы не ее решение остаться девственницей, она бы сама вышла замуж за лорда Роберта. Но решение принято, и потому она предлагает лорда Роберта вам в супруги.
— А что об этом говорит лорд Роберт?
— Лорд Роберт, осознавая, какая честь будет оказана ему, с нетерпением ждет вашего решения.
— Вы должны дать мне время подумать, господин Рэндолф.
Рэндолф, поняв, что промахнулся, попросил Марию сообщить свое решение тогда, когда она сочтет удобным для себя, и удалился.
Когда он ушел, Мария дала волю гневу.
— Да как она смеет?! Наглая женщина! Ее конюх! Ее любовник! Ее соучастник в убийстве! Они убили его жену… Почему же она не взяла его себе в мужья после этого? Она, конечно, женила его на себе… но по-простому, без церемоний! И теперь… устав от него… она решила от него избавиться! Это оскорбительно. Давид, я должна была сказать все это Рэндолфу! Я унижаю себя даже простым обсуждением этого дела!
— Мадам, я прошу вас успокоиться. Это просто интрижки английской королевы. Она не собирается расставаться с ним. Таким образом она просто прикрывает другой заговор. Клянусь вам, у нее для вас есть еще кое-кто. Она хочет, чтобы вы возненавидели Дадлея, а потом вы легче согласитесь выйти замуж за того, кого она припасла.
— Откуда вы знаете?
— Мадам, эта женщина никогда не идет прямой дорогой. Она — сплошная ложь и обман. Она делает вид, что пойдет одной дорогой, а на самом деле собирается выбрать совершенно иную. Успокойтесь, я прошу вас. Мы подождем немного и увидим, за кого же она на самом деле хочет выдать вас замуж.
— Я уверена, она хочет посмеяться надо мной. Он был ее любовником, а теперь она устала от него, хочет избавиться и потому предлагает его мне… мне!
— Нет, Ваше Величество, она души в нем не чает. Скоро вы услышите из Англии, что она в полном восторге от него. Он стал графом Лестером. Во время церемонии она на глазах у всех не удержалась поласкать его шею. Неужели это говорит о том, что она устала от него?
— Да она не может быть уж такой нескромной.
— Она — самая бесцеремонная женщина в мире и самая хитрая. Поэтому она побеждает. Временами она в сомнениях, а иногда — нет, и потому непредсказуема. Под покровом фривольности она плетет великие интриги. Остерегайтесь ее, Мадам. Не дотрагивайтесь вновь до ее тщеславия, вы уже однажды сделали это, пригрозив Англии оружием. Такую ошибку надо сгладить. А потому поблагодарите ее за внимание, сделайте вид, что вы согласились на Дадлея. Играйте по ее правилам. Это будет хорошо и для Вашего Величества, и для нее.
— Давид, вы — мой мудрец. Как вы узнали, что лорд Роберт теперь граф Лестер? Откуда вам известно, что она приласкала его на церемонии?
Давид улыбнулся.
— Я принял меры предосторожности и отправил к английскому Двору моего слугу. Там он был вроде как слуга Мелвила, и никто не знал, что он работал для нас.
— Я не представляю себе, что бы я без вас делала!
— Я молюсь, Мадам, чтобы вам никогда не пришлось оказаться в такой ситуации. Ведь если мои услуги вам больше не понадобятся, мне незачем жить.
— Нельзя терять тех, кому доверяешь, — произнесла проникновенно Мария, — нельзя терять тех, кого любишь.
Несколькими днями позже она выгнала своего французского секретаря. Давид узнал, что Рауль писал доносы ее дяде, кардиналу, о делах, что были внешним интересом Франции. Этот человек оказался шпионом Гизов, по указаниям кардинала старавшимся расстроить брак с Испанией.
Мария решила, что отныне она будет доверять лишь одному человеку — Давиду Риччо.
Так Давид все более и более приближался к королеве, и некоторые при Дворе стали поговаривать, что он быстро становится главным королевским советником.
В один из редких спокойных часов Мария сидела с Флем, занимаясь вышиванием.
У Флем была замечательная возможность поговорить с Марией о деле, которое давно занимало ее. Это касалось графа Босуэла.
Флем легко увлеклась этим человеком. Что-то было в его мужественности и решительности, что очаровало ее. Она прекрасно знала, что он груб, и его надо бы остерегаться, но ничего не могла поделать с собой и просто обожала его.
Флем хотелось верить, что ее госпожа сменила гнев на милость, и, робко настаивая, стала говорить, что Босуэл получил не по заслугам.
Мария оторвалась от работы и спросила:
— Как так?
— Во-первых, этот несчастный провел четыре месяца в Эдинбургском замке. Он оказался там по обвинению человека, который, как нам известно, не совсем душевно здоров.
— Ты считаешь, действительно был заговор с целью украсть меня?
— Он существовал лишь в больном воображении Арана, а обвиненный им Босуэл, пострадал, как будто действительно был виноват.
— Так что же, он мучился там? Да он сбежал из тюрьмы!
— А почему бы и нет, Мадам, если его посадили по ошибке?
Флем засмеялась.
— Представляю его себе, взламывающего засовы и раскачивающегося на веревке у стены…
— Занятно, если он изменился… Прошло уже много времени, с тех пор как мы видели его в последний раз… Возможно, мы вообще его больше никогда не увидим.
— Он бы отдал многое, чтобы вернуться ко Двору, Мадам.
— А мы бы отдали многое, чтобы он не приближался ко Двору.
— Однако он невиновен.
— Флем! А почему ты просишь за него? Ты что, влюблена в него и неверна Мэйтленду? Ты с такой любовью говоришь об этом грубом южанине!
— Мне не хочется, чтобы говорили, что вашим именем вершится несправедливость!
— Ты слишком обременяешь себя теми, кто того не заслуживает, Флем. Подумай о том, как везет ему. Как он умудрился вернуться во Францию, ты знаешь? При помощи женщин! Одна из них — Джанет Битон, а другая — эта датчанка. Не счесть тех, кого он страстно любил всего лишь одну ночь, а потом бросал. Он сбежал в лодке, но потерпел кораблекрушение недалеко от английских берегов, не успев добраться до Франции. А вот теперь все-таки занятно, кормился ли он из рук королевы Англии? Мы знаем, он был ее заключенным. А не он ли совратил дочь своего тюремщика? Флем! Ты рискуешь своей репутацией, прося снисхождения для такого человека!
— Но, Мадам, он просит Вашей милости.
— Ах! У него есть мольба! Откуда тебе это стало известно?
— Через его дядю.
— От старого испанского развратника?
— Да, Мадам, это правда, он распутник, но в конце концов он любит своего племянника. Я думаю, мы должны вспомнить, что большую часть своей жизни Босуэл провел во дворце Бишопа, где, возможно, и научился потворствовать страстям. Мадам, у нас есть перед ним преимущество: счастливое детство. Можем ли мы винить тех, кому повезло меньше?
— Моя дорогая Флем, он позволял бушевать своим страстям, и я не сомневаюсь, что называл это счастливым детством.
— Да, но именно это сделало его таким, какой он есть.
— Это Бишоп так тебе напел, не правда ли?
— Он так говорил мне. Он говорит, что Босуэл в страшной нищете. Ему пришлось отдать под залог свои земли, чтобы выручить немного денег. Он напоминал мне, что Босуэл всегда был предан Вашему Величеству.
— Предан мне… настолько, что задумал украсть меня и насильно выдать замуж за Арана?
— Это лишь фантазии сумасшедшего, Мадам.
— Да как же мы можем быть уверены в этом, Флем, милая?
— Но в конце концов известно, что Аран сумасшедший.
— И поэтому ты считаешь, что грехи Босуэла надо забыть, и он должен быть вновь приглашен ко Двору?
— Нет, мадам, так я не считаю… но капитан нашей гвардии во Франции недавно умер, и место свободно…
— И ты считаешь, что Босуэл годится на это место?
— Но в конце концов это поможет ему хоть как-то поправить свои дела, Мадам. Состояние его финансов плачевное. Его выгнали из его собственной страны.
— Флем, милая, попросите кого-нибудь привести Давида.
Флем поднялась и призадумалась: теперь без разрешения этого Давида ничего не делается. Пьемонтец становится могущественнее моего милого лорда Мэйтленда…
Риччо явился без промедления. Как же великолепно он выглядел в эти дни! Одет он был восхитительно. Как изысканны его манеры, и до чего тонко он льстил королеве!
— Давид, — сказала Мария, и когда она произнесла его имя, вся нежность к этому человеку перетекла в ее голос, — ко мне обратились с просьбой, — она улыбнулась, глядя на Флем, — и состоит она в следующем: на Босуэла надо возложить командование шотландской гвардией во Франции. Как по-вашему, не плохо ли это?
Риччо пришел в восторг. Граф Меррейский опасается Босуэла, и в то же время граф Меррейский — враг Давида Риччо. Джеймс начал догадываться, какое влияние оказывает Давид на королеву. В общем, того, что Босуэл и Джеймс Стюарт — враги, было достаточно, чтобы ответить положительно.
— Мадам, — сказал Риччо, — он храбр, и этим все сказано. Благодаря своей храбрости он идет впереди всех даже в этой воинственной стране, где, казалось, мужество столь же естественно для людей, как и дыхание. Он никогда не подведет вас.
У Джеймса Хепберна, графа Босуэла, дела пошли на лад. Ему не нужно было более занимать деньги, и, хотя он пребывал все еще в изгнании, он все-таки радовался своему назначению.
Джеймса Стюарта, графа Меррейского, такое назначение не обрадовало. Они поговорили с Мэйтлендом и сошлись на том, что все это — с подачи Давида Риччо. Их все больше выводили из себя самонадеянность итальянца и благоволение, которое оказывала ему королева. Но теперь главным, кто тревожил их, вновь стал Босуэл.
— Это может сказаться на нас, — сказал граф Меррейский, — у этого человека в Шотландии до сих пор есть друзья. — Это колдовство, клянусь тебе. Ему достаточно разок взглянуть на женщину, и все, она — его жертва. Он совращает ее и уходит, но, если он вернется, она готова быть его рабыней. Да разве бы он мотался из страны в страну, не будь вереницы женщин, готовых кормить его и ублажать в постели. Кров, еда, деньги и лошади — все на его пути!
— У него друзья среди королевского окружения, — добавил Мэйтленд. — Этого уже достаточно.
— А что за манеры у его слуг? — спросил граф Меррейский.
— Одна грубость, — ответил Мэйтленд.
Они улыбнулись друг другу. Больше можно было ничего не говорить.
Этой ночью капитана шотландской гвардии дома не было. Его слуги были уверены, что он отсыпается в доме своей последней пассии.
Перешептываясь и прислушиваясь, не слыхать ли шагов их хозяина, они сидели вокруг стола. Они не думали, что он появится раньше утра.
Какая жалость! — думали они. — Ведь они-то задумали одно дельце сегодняшней ночью.
Однако действительно ли все так плохо? При отблесках свечей на лицах собравшихся было ясно видно облегчение.
Они вспомнили Босуэла… Выше, чем обычные люди… громкий голос… сильный как двое мужчин… его легчайшая оплеуха могла отправить любого из них в противоположный конец комнаты, оставив синяки на несколько дней… Они боялись и обожали его, ведь каждый дюйм его тела принадлежал настоящему мужчине; он был больше, чем просто человек, они были уверены. В нем было что-то магическое. Он был над ними во всем. Из-за своей жадности они соглашались со всеми указаниями, которые им давались. Жадность играла немалую роль в их готовности на все, ведь за работу им хорошо платили.
За столом прислуживал Николя. Здесь были Габриель Семпл, Уолтер Мурский и Дэнди Прингл. Николя не очень-то радовался поставленной задаче, но его втянули в это дело все остальные.
Всем заправлял Прингл. В заговоре был еще и парикмахер Босуэла, так как знал некоторый толк в ядах. Ядовитый порошок решили добавить в вино.
Вино, смешанное с отравой, было уже в бокале, но его светлость, похоже, не вернется домой сегодня вечером.
Вот это как раз и заставляло мнительного Николя трястись.
— Может, ему все известно! — бормотал он, стуча зубами.
— Да откуда он может знать, приятель? — говорил Прингл. — Ну, если только ты ему рассказал…
— Да ничего я ему не говорил, но он — необычный человек.
— Вот мы и посмотрим, — сказал с ухмылкой Прингл, — в чем он сильнее остальных людей… А теперь, Габриель, когда ты протянешь бокал его светлости, ты должен вести себя как обычно. Ты не должен показать, что питье, которое ты предлагаешь, не то же самое, что он пьет всегда.
— Да… да… — заикаясь, проговорил Габриель.
— Эх, провернуть бы это дельце сегодня! — сказал Уолтер.
— Скоро все закончится, — пообещал Прингл, — вернемся в славную Шотландию и заживем в роскоши после этой ночной работенки.
— Я говорю вам, — настаивал Николя, — наш хозяин — необычный человек.
— И что из этого? — осклабился Прингл.
— Он — не такой как все… Вы же видели, как он обращается с женщинами. Ни одна не устояла перед ним.
— Одну такую я знаю, — сказал Прингл. — Королева! Разве он не спрашивал ее, нельзя ли ему вернуться домой, и разве она не отказала?
— Королева, как говорит хозяин, не более чем половина женщины, — заявил Николя. — Если ее и королеву Англии сложить вместе, все равно нормальной женщины не получится, так он говорит.
— Он так говорит, — продолжал Уолтер, — потому что обе они не позвали его немедленно в постель.
— Да он чувствует себя выше других, потому и такой чванливый, — рассмеялся Прингл.
— Он говорит, — добавил Николя, — что, будучи во Франции, она была в любовницах у своего дяди, кардинала.
— Это меня не удивляет, — сказал Прингл, — и кардиналам ничто человеческое не чуждо. Эй, слышите! Он вернулся!
Это было верно. Наружная дверь открылась, и хорошо знакомый голос заорал:
— Дома кто есть? Да где же вы все? Николя! Семпл! Я пришел… и я голоден!
Возникло минутное затишье, и все уставились на бокал с отравленным вином.
— Эй, Габриель, дай-ка ему бокал, — шепнул Прингл.
Николя заторопился навстречу хозяину.
— Как?! Еще не в постели?! Как такое может быть в столь поздний час? Ты что, с кухаркой повздорил?
— Нет, хозяин, — заикаясь, проговорил Николя. — Я просто подумал, вы можете вернуться, и ждал вас.
Под взглядом хозяина Николя затрясся. Босуэл смотрел на него так, как будто что-то знал.
— Принеси-ка мне поесть… и вина… Меня мучает жажда…
— Да… да… хозяин…
Николя быстро вернулся в комнату, где остальные сидели в ожидании. Прингл сунул ему в руки бокал, но Николя так дрожал от страха, что расплескал немного вина.
— Господи! Да ты же выдашь сейчас всех нас! — прошипел Прингл. — Эй, Габриель, возьми-ка бокал.
Габриель завопил:
— Нет… нет! Я не решусь! Я говорю вам, он все поймет. Он чувствует такие вещи. Вот потому-то он и вернулся этой ночью.
Дверь распахнулась: на пороге стоял Босуэл, поглядывая на слуг.
— Это что такое? — решительно спросил он. — Ночное собрание! Какой-то заговор, да? Или просто дружеская пирушка? И ни одной женщины, чтобы развлечь эту компанию? Это то вино, которое у вас сегодня есть, Семпл? Ну-ка дай его сюда, приятель. Я же сказал вам, что меня мучит жажда…
Габриель трясся так, что расплескал вино себе на руки, так же как и Николя. Все слуги уставились на Габриеля.
— Тебе что, плохо, Габриель? Ты трясешься, как монахиня-девственница в окружении солдат. В чем дело, приятель? Я тебя спрашиваю!
Громадной ручищей он сгреб Габриеля за воротник, и вино растеклось по камзолу Босуэла.
— Нич… ничего, мой господин.
— Что значит «ничего», если ты трясешься как осиновый лист? Вы, похоже, что-то задумали, ребята… Выкладывайте! В чем дело? Выкладывайте, я сказал!
— Ровным счетом ничего, хозяин… Вот, видите, вино пролил…
— Дай мне этот бокал.
Он взял его и сквозь стекло взглянул на лица слуг. Затем он медленно поднес бокал к губам, продолжая наблюдать за ними. Николя громко вздохнул.
Босуэл принюхался к вину.
— Странный запах, — сказал он. — Мне не нравится это. Да как ты посмел принести мне эту дрянь!
Он плеснул остатки вина в лицо Габриелю, а бокалом запустил Принглу в голову. Тот завопил от боли, а Босуэл расхохотался.
— А теперь, мошенники, — заорал он, — хорошей еды и хорошего питья. И не вздумайте принести мне это дерьмо еще раз. Если вы осмелитесь, то мне жаль, что вы родились на свет. Я увижу, как вы будете вариться в котле на медленном огне! Я на куски вас порежу! Я сделаю так, что вы сами пожалеете, что родились на свет божий. Запомните это! Эй, Семпл, ступай разбуди кухарку и вели ей принести еды. Ты ведь знаешь ее — пухленькую спеленькую Дженни, так ведь? Так вот: держи подальше от нее свои грязные руки. Ты понял?
Габриель был только рад исчезнуть, а, пока его не было, Босуэл продолжал изучать взглядом оставшихся, стоявших перед ним как заколдованные.
Они поняли: он не был обычным человеком. Он вскрыл их предательство, что само по себе уже достаточно плохо. Им было ясно, что они сами себя выдали. Так случилось не потому, что у них не хватило мужества осуществить убийственный план. Не было тому причиной и то, что он раскрыл их заговор. Все дело в том, что ему не было ровным счетом никакого дела до того, что они хотели причинить ему вред. Они не сомневались, что тут не обошлось без колдовства, и теперь четко знали, что они более никогда не осмелятся покуситься на его жизнь.
Габриель вернулся с кухаркой. Она была молоденькая и миловидная, и у Босуэла даже загорелись глаза, когда он увидел ее.
— Я вернулся голодным, детка, — сказал он. — Принеси-ка мне выпить и поесть… и немедленно! Никому не позволяй прикасаться к еде. Тебе ясно, моя девочка?
— Да, мой господин.
— Ну и отлично. Принеси всего побольше… Я страшно голоден… И поторопись… Я жду тебя…
А затем он развернулся и вышел из комнаты.
Эта зима была суровой, и холодно было даже на юге, где Темза замерзла так крепко, что люди могли без опаски переходить реку. Сильный ветер бился в стены Уэмсского замка, куда последние две зимы вместе с братом, графом Меррейским, приезжала королева.
Марии было все труднее находится в обществе Джеймса. Она знала, что он против ее брака и с дон Карлосом, и с любым из французских принцев. Ведь тогда он не устроит свои собственные планы. Он радел за союз с англичанином, стараясь для Елизаветы и протестантской веры.
Он уже говорил ей, что очень желателен ее брак с Робертом Дадлеем, графом Лестером. Он подчеркивал, что, если Мария выйдет замуж за Лестера, королева Англии объявит Марию и ее детей наследниками английской короны.
Да неужели ему не видно, как нелепа эта идея?
Потасканный любовник английской королевы! Это же оскорбительно! Кто еще был любимцем Елизаветы? Сумасшедший Аран? Брат Роберта Дадлея, граф Варвик? Мария улыбнулась, вспомнив, что говорила английская королева о Варвике… Конечно, он не был так красив, как его несравненный брат. Да он был просто ужасен. Если его не ставить бок о бок с Робертом, то, может, кто-то и найдет его самым достойным великих принцев…
Был еще один возможный кандидат в мужья — Генрих Стюарт, лорд Дарнлей[40]. Но Елизавета, будучи против этого брака, не хотела отпускать его в Шотландию. Однако лорд Ленокс, отец Дарнлея, живший в Шотландии, продолжал лелеять надежды на встречу между красавцем сыном и королевой. Мечтала об этом и мать Дарнлея, леди Ленокс, которая жила в Англии.
Мария тоже начала подумывать о встрече и пришла в необычайное волнение, получив послание от лорда Ленокса.
— Мой сын, — говорилось в послании, — в Шотландии. У него были большие трудности с тем, чтобы покинуть Англию. Королева в конце концов дала разрешение, хотя и неохотно. Он уехал из страны немедленно, опасаясь повторного отказа. Мой сын, страстно желая увидеть Ваше Величество, торопился через границу. Он очень хочет воздать почести своей королеве, и мы во весь опор последуем за этим посыльным, что доставил вам письмо, которое вы сейчас читаете, чтобы предстать перед Вашим Величеством.
Мария улыбнулась. Ну наконец-то она увидит этого молодого человека, о котором так много говорят. Она смутно помнила, что видела его при французском Дворе еще пятнадцатилетним мальчиком. А сейчас-то ему девятнадцать — уже мужчина.
Она позвала прислугу.
— Что бы мне надеть? Что мне идет больше всего? Мы встречались с лордом Дарнлеем очень давно. Мне не хочется, чтобы он подумал, что время отняло у меня красоту.
— Мадам, — все четыре подруги заверили ее, — со временем вы становитесь лишь прекраснее…
А тем временем по дороге в Уэмсский замок неслась кавалькада, возглавляли которую Генрих Стюарт и его отец.
Лорд Дарнлей был очень высок и строен, с нежным безбородым лицом. Он выглядел моложе своих лет. У него были темно-синие глаза, золотые кудри, но совершенно не волевой подбородок и какой-то немужественный рот. Он был так молод, что все те излишества, которым он с восторгом предавался, оставили лишь легкую тень на его лице.
Пока они ехали, отец вел с ним серьезный разговор.
— Сын мой, ты должен действовать с осторожностью. Это самый важный момент в твоей жизни. Необходимо, чтобы ты очаровал королеву. Оставь свои питейные привычки и, пока ты при Дворе, уж слишком не распускай себя. Ты должен подружиться с Давидом Риччо.
— С этим писарем низкого происхождения?! — с отвращением произнес Дарнлей.
— Возможно, но королева делает то, что желает он.
— Так он ее любовник, что ли? — бесцеремонно предположил молодой человек.
— Я этого не говорил. Он — ее советник, и она прислушивается к его советам. Он — высокомерный выскочка и требует осторожного обращения.
— Папа, — спросил Дарнлей, — а ты что, действительно думаешь, что королева возьмет меня в мужья?
— Отчего бы и нет, сын мой? Ты выглядишь очень даже ничего.
Дарнлей ухмыльнулся. Он был очень высокого мнения о своей внешности.
— Но, — продолжал отец, — если она узнает про твою любовь к выпивке… про то, что ты себе позволяешь… если она узнает про твои романы с деревенскими девчонками и подавальщицами из таверны…
— Она не узнает, папа. Я буду хорошо себя вести. Я буду ангелом. А потом королева даст мне корону — подарок хорошему мальчику.
Она встретила его в зале приемов. Он опустился перед ней на колени, высокий стройный юноша, и она подумала: какой же он очаровательный! Да как молод!
— Мадам, — сказал он, — наконец-то я перед вами. Это было моим самым сокровенным желанием с тех пор, как мы расстались во Франции.
— Мой милый лорд Дарнлей, — произнесла она в ответ, — вы вряд ли счастливее меня, ведь я наконец-то вижу вас.
— Мадам, Ваша красота ослепляет меня. Я боюсь, что начну заикаться или вовсе потеряю дар речи.
— Ну что вы! Вы прекрасно начали. Подойдите сюда и сядьте со мной рядом. Я хочу послушать новости об английском Дворе.
Он сел рядом с нею, и многие оглядели их: граф Ленокс — с большими надеждами; граф Меррейский — с неприязнью… Брак Марии с Дарнлеем — это было самое последнее, что бы ему хотелось. Этот парень заносчив, да еще и католик. Если эта свадьба состоится, то католики прогонят протестантов, а значит и Джона Нокса, и его самого, графа Меррейского.
А тем временем Мария вспоминала их встречу при французском Дворе.
— Вы тогда играли для меня на лютне…
— Я смущен… Я надеюсь, Ваше Величество позволит мне показать, чего я достиг с тех пор.
— Ну конечно, вы сыграете для меня. Я вспоминаю, что вы ведь еще неплохо танцевали. Мы обязательно потанцуем с вами.
— Мадам, нет ничего, что доставило бы мне большее удовольствие.
Он выразительно посмотрел на нее.
— Мадам, простите меня, — пробормотал он, — но я не знаю никого, кто бы был столь же красив…
— Мы попросим музыкантов поиграть для нас, и мы потанцуем, но сначала — банкет.
Как почетному гостю она позволила ему проводить себя в банкетный зал. Они сидели рядом, и она пила из его же бокала, как бы подчеркивая, что они одной крови и что она очень рада видеть его за своим столом.
Она заметила, как загорелись от выпитого его глаза.
— Мадам, — сказал он, — я боюсь, что навлеку на себя позор, но мне нехорошо.
— Но ведь вы выпили совсем чуть-чуть.
— Нет, я отравлен Вашей красотой.
— Да вы же недавно от английского Двора! Говорят, красота Елизаветы подобна солнцу!
— Мадам, королева Англии некрасива. Эта старая женщина — фурия.
— Вы так молоды… Возможно, я в свои двадцать два выгляжу немолодо рядом с вами.
— Я ничего не знаю о Вашем возрасте, но вы — самое прекрасное, что существует в этом мире.
Она и раньше слышала лесть в свой адрес, но эти слова были совсем непохожи на лесть. Возможно, все дело в его молодости…
Среди присутствующих был кардинал Лотарингский. Он понял, что чувственная половина Марии устала от томительного ожидания. Она так долго отказывала себе в удовольствии. Мария жаждала любви. Ее идеальный любовник не пришел к ней, и она была готова искать сама. В ней кричала чувственность, а здесь, рядом, был красивый юноша, говорящий необычные комплименты, юноша королевских кровей, католик, как и она… Он вполне может стать ей мужем.
Она не стала разбираться, кто он на самом деле. Он подходил к ее идеалу, и она затрепетала от страсти, которая начала охватывать ее…
Они танцевали… Дарнлей, вне сомнения опытный в таких делах, понял, что произвел на королеву хорошее впечатление. Он поверил, что может стать королем Шотландии. Его тщеславие еще более возросло, когда он представил себе свое будущее… Отец был прав. Он все должен делать с большой осторожностью. Ему лучше вести себя скромно, нежели дерзко. Нельзя забывать, что она — королева. Если он продолжит вести себя так же, как и этим вечером, через несколько недель она влюбится в него до беспамятства. А потом…
В сознании возникли восхитительные картины: Дарнлей, король Шотландии, в блистающей короне… и страстная женщина, очень красивая женщина, безумно влюбленная в него…
Он был грациозным танцором, и королева снова и снова выбирала его для танца… Потом принесли факелы… Они танцевали танец с факелами, в котором танцующие передают факелы друг другу. Они станцевали и французский танец, где партнеры целуют друг друга. Мария опять была в паре с Дарнлеем, и тот поцелуй, которым они обменялись, был полон смысла, ясного им обоим.
И с этого момента королева полюбила Дарнлея. Ей уже было ясно, кто станет ее мужем. Ей подумалось, что все дело в том, что он самый красивый и очаровательный молодой человек из всех, кого она когда-либо встречала. Вспомнила ли она о том, что она обязана выйти замуж, что она устала ждать и что много людей и сил вокруг нее стараются расстроить союз с королевскими домами Франции или Испании? Вспомнила ли о Елизавете, которая была против брака с Дарнлеем, и что выйти замуж за него означало рассердить английскую королеву.
Она не думала обо всем этом, она уже ни о чем не думала…
Пока служанки помогали Марии раздеться, все вместе обсуждали Дарнлея.
— Очень красив! — единодушно признали все.
— Он так изящен в танце! — сказала Мария.
— А я обратила внимание на то, как он поцеловал вас во время танца, — собравшись с духом, выпалила Битон.
— Ну и что из этого? Поцелуй в этом танце так же нужен, как хлопки в ладоши в танце прачек.
— Да, да, Мадам, все так, — согласилась Битон, — но не всегда это делается с таким удовольствием.
Мария в притворном смущении прикрыла ладошками щеки.
— Ливи, дорогая, — обратилась она к Мэри Ливингстон, чтобы сменить тему, — ты что-то очень тихая сегодня.
Ливи подошла к королеве и, опустившись, положила ей на колени голову.
— Мадам, — сказала она, — помните, в детстве мы поклялись, что никто из нас не выйдет замуж раньше чем вы?
— Да…
— Вы были в замужестве… потом стали вдовой, а из нас никто так замуж и не вышел. Кто же теперь? И вот появляется этот красавец лорд Дарнлей…
— Ливи, да что ты там бормочешь, уткнувшись мне в юбку? Ну-ка, сейчас же встань, чтобы мы могли видеть тебя!
Но Ливи осталась стоять на коленях.
— Все понятно, — сказала Флем. — Лорд Семпил долго упрашивал ее выйти замуж за него, а она все отказывалась, говоря, что поклялась в верности королеве.
— Ливи, этого быть не может! — воскликнула Мария. — Да это же просто смешно! Ты любишь его?
— Да… но…
— Ливи, решено: ты выходишь замуж за лорда Семпила… и немедленно! Я просто настаиваю!
— Ах, Мадам, — сказала Флем, — может, не надо так быстро? Иначе, господин Нокс весь изойдет злостью по поводу бедной Ливи и Семпила…
— Да какое нам дело до Нокса?! Ну и пусть злится! Ливи, милая моя, у тебя скоро будет такая восхитительная свадьба! Мы устроим маски… пир горой… танцы…
— И ты, дорогая, — подытожила Флем, — опять будешь танцевать с лордом Дарнлеем!
— Флеминг, да ты просто несносна! — воскликнула Мария. — Я танцую с Дарнлеем… ты — с Мэйтлендом… Давайте же радоваться! Вы же знаете, до чего я люблю устраивать свадьбы! Разве может быть что-то радостней, чем сыграть свадьбу милой Ливи?
— А как насчет своей собственной? — полюбопытствовала Битон.
Настали восхитительные дни. С каждым днем она все больше влюблялась в Дарнлея.
Он был удивительно приятным молодым человеком. Он старался понравиться всем. Граф Меррейский поглядывал на него с подозрительностью, но юный лорд Дарнлей, казалось, и не замечал этого. Он держался с Джеймсом откровенно; сходил с ним послушать Джона Нокса, причем слушал так внимательно, что даже Нокс, зная, что Дарнлей — католик, был польщен. Он почтительно относился к Мэйтленду и прочей придворной знати, как бы желая сказать:
— Мне не достает вашей мудрости, но, прошу, вспомните, я еще так молод…
Мария радовалась, что он и Давид Риччо быстро поладили друг с другом. Дарнлей ничем не показывал, что Риччо в чем-то ниже его. Бывало, его видели прогуливающимся рука об руку с пьемонтцем или упрашивающим Риччо спеть или поиграть на лютне.
— Я хочу быть как можно ближе к Вашему Величеству, — сказал он Марии. — Когда я сплю, при мне моя шпага. Я готов защитить вас в любую минуту…
Мария в ответ улыбнулась:
— Но никто не причинит никакого вреда мне.
— А вдруг они рискнут? Я хочу быть первым, кто защитит вас.
Каким же очаровательным, простым и невинным он казался!
…Мария, Дарнлей, Томас Рэндолф и Мэри Битон играли в карты. Рэндолф был весь в расстроенных чувствах из-за симпатий Марии к Дарнлею, а ведь он так старался устроить брак Марии и Лестера. А Марии было страшно любопытно, что он обо всем этом думает. Елизавета, должно быть, уже жалеет, что вообще позволила Дарнлею уехать из Англии…
Рэндолф и Мэри Битон выиграли у королевы и Дарнлея, и по уговору Дарнлей должен был вручить Мэри выигрыш — брошь, кольцо и наручные часики.
— Мадам, — обратился Дарнлей к Марии, когда игра закончилась, — я смиренно прошу вашего прощения за такую ужасную игру.
— Да, неважно вы сегодня играли, — согласилась она. — Знаете, казалось, вы вовсе об игре и не думали…
Он поднял на нее голубые глаза и сказал:
— Мадам, потому что рядом были вы…
Она положила ему на плечо руку и чуть приблизилась к нему… Ее тело кричало желанием… Марии так захотелось оказаться сейчас с ним наедине и сказать:
«Я люблю тебя… Мы обвенчаемся вскоре, но ведь мы можем стать любовниками уже сейчас».
Она развернулась и пошла прочь, дрожь страсти сотрясала ее. Она слышала его тихий и нежный голос:
— Мадам… Мадам… если бы я только осмелился…
Вот и справили шумную свадьбу Ливи и лорда Семпила…
— Теперь все будет не так, как прежде, — с грустью сказала Мария. — Милая Ливи, конечно, частенько будет бывать у нас… Нельзя быть такими эгоистами… Ведь ей же иногда захочется быть и вместе с лордом Семпилом… Как жы мы будем скучать по ней!
Вот Ливи и вышла замуж! — задумалась Мария. — Мне тоже пора… Настало и мое время… и здесь, рядом со мной, тот, кого я люблю…
Она могла говорить о Дарнлее до бесконечности.
— Что вы думаете о нем, Давид? — спросила она как-то Риччо.
— Лорд Дарнлей достоин вашего внимания…
— Давид, я так рада, что вы с ним друзья. Я бы не перенесла, если бы оказалось наоборот…
Давид прекрасно понимал, что творится в ее душе. Мария была в ознобе страсти, той страсти, которую всегда подспудно чувствовал Давид. Давид сам грезил о том, чтобы разбудить в Марии желание, но очень хорошо понимал, как опасна роль любовника королевы для простого придворного музыканта. Уж лучше быть просто секретарем и советником…
Все, о чем мечтал Давид, само шло ему в руки. Сам Папа Римский отметил его хороший труд при Дворе Шотландии. Сам Папа отправил ему послание. Казалось невероятным, что могущественный Папа шлет ему доброжелательные письма! Ему, Давиду Риччо, который, когда только прибыл в Шотландию, спал в домике привратника, не имея собственного угла! И Давид, и Папа хотели вновь обратить Шотландию в католическую веру. Папе совершенно не хотелось видеть Шотландию под влиянием Испании или Франции. Мечтой Папы была католическая Шотландия, стоящая против протестантской Англии. Дарнлей был любимцем Папы, а по этой причине и Давида Риччо. Давид понимал, что, когда королева и Дарнлей поженятся, Папа будет слать ему еще более дружеские послания, и потому Давиду будет еще больше почета и уважения.
Давид произнес:
— Мадам, некоторые в королевстве совсем не в восторге от Вашего интереса к этому молодому человеку.
— Я надеюсь, вы — не среди них?
— Мадам, я рад видеть вас счастливой, и мне ничего не остается, кроме как порадоваться за вас.
— А если бы я вышла замуж за лорда Дарнлея, Дэви? Что бы вы тогда сказали, мой преданный секретарь?
— Я бы сказал, что вы и Дарнлей будете счастливой парой. Я бы должен сказать: «Да хранят вас святые! Пусть все счастье и все богатства мира станут вашими!»
— Дэви! — воскликнула она. — Мне всегда так хорошо и легко с вами!
— Я прошу вас по возможности держать в секрете ваши чувства. Кое-кто постарается сделать все, что угодно, чтобы расстроить этот брак.
— Я запомню это, Дэви.
Она вспомнила слова Давида на свадьбе Ливи, когда сидела рядом с Рэндолфом, наблюдая за танцующими.
— Моя королева печется о вашем благополучии, мадам, — сказал Рэндолф. — Она надеется увидеть и вашу свадьбу…
— Я постараюсь как можно быстрее обрадовать вашу королеву, — сказала Мария.
— Я молю Господа, чтобы вы сделали удачный выбор.
— Все в руках Всевышнего.
— Господь уже предлагал вам человека, Мадам.
— Вы о ком?
— Лорд Лестер — изумительный человек, по словам моей королевы.
Мария прервала его, шутливо сказав:
— Как раз тот, кого она взяла бы в мужья, решись она выйти замуж?
— Вы абсолютно правы, Мадам.
— Ах, господин Рэндолф, ваша госпожа будет мне замечательной сестрой, и я отплачу ей тем же.
Тут подошел Дарнлей и пригласил ее на танец. Она встала, грациозно протянув ему руку. Рэндолф мрачно посмотрел на них.
Танцуя с королевой, Дарнлей сказал:
— Как же счастливы эти двое: Семпил и Мэри Ливингстон…
— Они любят друг друга, и разве это не прекрасно? — Это самое прекрасное, что только может быть на свете. Мадам… но я не могу решиться сказать…
— Вы должны сказать! Ну, говорите же! Что такое? Я настаиваю…
— Если бы я хоть на чуть-чуть мог забыть, что вы — королева… Если бы я мог увидеть вас наедине…
— Это очень сложно для королевы принимать наедине молодого человека, — игриво произнесла она.
— Если б вы не были королевой, мы сбежали бы с этого бала…
— И что потом?
— Ну… потом… я бы попробовал объяснить…
Глаза Марии загорелись огнем, когда она произнесла:
— Я хочу услышать ваши объяснения.
— Но, Мадам, пожалуйста, наедине! Если бы такое только было возможно… Правда, я не ручаюсь за себя…
— А почему вы должны за себя ручаться? Мы будем абсолютно свободны…
— Свободны, Мадам?!
— Свободны говорить то, что хочется.
— Мадам, так вы имеете в виду… Простите меня… но я не могу поверить тому, что сейчас услышал.
Он знал, что королева безумно любит его. Он был уверен, что, окажись она с ним наедине, она не сможет устоять перед ним. Путь перед ним будет чист: однажды сдавшись, она не будет более противостоять ему. Он станет любовником королевы, и корона Шотландии у него в руках!
Какой же восхитительный прожект! Она молода и красива, она страстна и будет вести главную игру в их любовном романе. Пусть все будет так, как она хочет. Она по уши влюблена в молоденького и, как ей кажется, неопытного мальчика. Он должен сыграть роль зеленого, больного любовью юнца, мальчика, неопытного и мечтающего, чтобы его вели за руку.
Она прошептала:
— Хотите увидеть меня наедине, приходите вечером в мою комнату. Битон впустит вас. Когда в замке станет тихо… и все лягут спать…
Она сжала его руку, но более уже не танцевала с ним, испугавшись, что выдала страсть, охватившую ее.
Ей не нужен был никакой брак с Испанией, ее не волновали ни чувство собственного достоинства, ни гордость, ни даже мысль о том, что она — королева. Ее не беспокоило ничто, кроме любви к Генриху Дарнлею.
— Мадам, ну разве это разумно? — спросила Битон.
Мария в гневе повернулась к ней:
— Разумно?! Что ты имеешь в виду? Ему нужно поговорить со мной. Почему же я не могу его выслушать?
— Но, Мадам, в одиночестве, в своей спальне?
— Какая же ты нахалка, Битон!
Сетон не сказала ничего, а лишь посмотрела с тревогой на королеву. Марии не хотелось встречаться с ней взглядом.
Флем подумалось, что брак Ливи не дает покоя королеве. Именно из-за этого брака королева теперь думает, что она тоже влюблена и у нее тоже должен быть любовник.
— Ваше Величество обвенчается с ним, — мягко сказала Флем, — и потом все будет хорошо…
— Ты слишком много болтаешь, — сказала Мария. — Принеси-ка лучше мою мантию из белого бархата.
— Белый бархат становится для Вашего Величества более важным, чем что-нибудь еще, — проговорила Флем.
Мария с трудом прислушивалась к тому, что говорят. Ее вдруг охватила дрожь. А вдруг он не придет… Нет, нет, он, конечно, придет…
Раздался стук в дверь.
— Битон, скорее!
Битон была уже у двери.
— Входите быстрее, лорд Дарнлей. Никто не должен вас видеть.
Мария поднялась… Белоснежный бархат мантии облегал ее тело, длинные каштановые волосы рассыпались по плечам…
— Оставьте нас, — прошептала она, и три подруги молча быстро покинули комнату.
— Мадам… — начал Дарнлей.
Он хотел, было, опуститься на колени и взять ее за руки, но она бросилась к нему в объятия, и ее пальцы заскользили в безудержной ласке по лицу и шее Дарнлея…
Он робко обнял ее…
Это было пределом его мечтаний. Ему не нужно было уговаривать ее, ему не нужно было делать ничего, кроме как слушаться ее, потому что страстная королева приказывала ему стать ее любовником…
Мария действительно решила выйти замуж за Дарнлея. Однако Давид предостерег ее. Протестантская знать во главе с графом Меррейским была против этого брака. А Мария не могла дождаться свадьбы, хотя теперь у нее и была возможность видеться с Генрихом наедине.
Она не переставала придумывать все новые и новые подарки для него. Она заказала своему портному Уильяму Хоппрингелу красивый камзол для Дарнлея. Камзол сшили из черного бархата и украсили серебряными кружевами. Затем портной должен был сделать еще кое-какую одежду из тафты и шелка, и все это для лорда Дарнлея. У Джонни Деброу, лучшего шляпных дел мастера в Эдинбурге, заказали для Генриха несколько шляп. Флеминг Алльярд должен был изготовить несколько пар обуви. Были также заказаны сорочки и брыжи, и все делалось из самых лучших тканей.
На заказ были сделаны и драгоценности.
Она все еще пребывала в уверенности, что ее намерение о замужестве — секрет для остальных.
Нетерпение Дарнлея возрастало. Он уверял ее, что корона Шотландии вовсе не интересует его, но ему ужасно хотелось оповестить весь мир, что он — любовник королевы.
Она верила ему. Он ведь так молод и держался так непосредственно и, как и она, не ведал доселе страсти.
Произошла лишь единственная грустная история, которая подпортила радость этих дней.
Все стряслось по вине графа Босуэла. Он оставил свой пост капитана шотландских гвардейцев во Франции и прибыл в Шотландию. И теперь он отправил посыльного к королеве, умоляя разрешить ему вернуться ко Двору.
— А почему бы и нет? — спрашивала себя Мария. — По обвинению Арана он оказался в тюрьме, но теперь-то известно, что Аран сумасшедший. Мы были несправедливы к Босуэлу.
Ее брат граф Меррейский, который все более и более мрачнел, наблюдая за ней и Дарнлеем, заверял ее, что это почти что глупость — вернуть Босуэла.
— Этот человек рожден, чтобы создавать проблемы, — говорил он. — Он сеет раздор. Без него в Шотландии было спокойнее.
Но королева не желала его больше слушать. Теперь она сама, с помощью Риччо, принимала решения. Она сожалела о поведении южанина, но что-то было в его характере, что привлекало ее.
— Я думаю, что разрешу ему вернуться, — сказала она.
Граф Меррейский пришел в ярость. Он любил сестру, но только когда она следовала его советам и не мешала править страной. А сейчас он почти ненавидел ее… Казалось, она становится ему врагом. Ну почему она — глупая девица — носит корону?! Ведь он больше годится для этого. Ему жутко не повезло, он родился бастардом. Мысль об этом была в нем как жгучая язва, корежившая его, разрушающая то неплохое, что было в его характере… Он почти был готов вырвать власть из рук сестры.
Ему совсем не хотелось видеть здесь Босуэла. Босуэл был его врагом. Он ведь может прознать, что Джеймс Стюарт пытался отравить его… Было совершенно ясно, что Шотландия тесна для них двоих.
Удержать Босуэла на стороне было не так уж и сложно, и его бывший слуга, вернувшийся в Шотландию Дэнди Прингл, мог очень даже неплохо помочь в этом деле.
Граф Меррейский приказал ему приехать в Эдинбург и явиться к королеве.
— Прежде чем Ваше Величество вновь позовет Босуэла, — сказал граф Меррейский, — я думаю, вам будет интересно послушать этого человека.
— Кто он? — спросила Мария.
— Один из тех, кто был на службе у Босуэла во Франции и кому кое-что известно о его личной жизни. Он скажет вам, что Хепберн один из самых страшных развратников в Шотландии.
— В Шотландии много развратников, больших и маленьких. Неужто он так сильно отличается от остальных?
— Нет, Мадам, — сказал Джеймс, — не сильно. Но этот человек больше, чем развратник. Он рассказывал грязные сплетни о некоторых именитых людях.
— Это о вас, что ли, брат мой?
— Возможно, дорогая сестра, но мне не довелось услышать. Я имел в виду вас…
— Что он говорил?
— Вот я и позвал Прингла, чтобы он рассказал, что его господин говаривал про вас при своих слугах.
— И что же, я должна выслушивать пересуды слуг?
— Если это касается вас, то, несомненно, должны.
— Позовите его.
Прингл опустился на колени перед королевой.
— Так вы были на службе у графа Босуэла во Франции?
— Да, Ваше Величество.
— И он часто говорил обо мне в вашем присутствии?
— Не часто, Ваше Величество, но бывало.
— Он плохо отзывался обо мне?
— Да, Ваше Величество.
— Что он говорил?
— Среди всякого прочего, он говорил, что сложи вместе вас и королеву Англии, все равно не получится даже одной настоящей женщины. Он сказал, что у королевы Англии был любовник граф Роберт Дадлей, но вот если бы у вас был кто-нибудь другой вместо вашего дяди, кардинала, то может и можно было бы сделать из вас двоих одну нормальную женщину…
Мария вспыхнула от гнева.
— Уберите отсюда этого человека! — закричала она. — Да как он смеет произносить такие грязные сплетни? Да как он посмел даже подумать такое?
Граф Меррейский сделал знак Принглу, чтобы тот поскорее убирался прочь.
— Прингл лишь повторил слова этого плута, — сказал он, как только они остались одни.
— Господи, как же это отвратительно!
Мария, страшно стыдясь, что про нее говорят такие вещи, бросилась в объятия к брату и горько расплакалась.
Граф Меррейский успокоил ее. Он выиграл этот поединок: Босуэлу не позволят вернуться к шотландскому Двору.
Холирудский дворец кипел весельем. Никогда еще Мария не чувствовала себя такой счастливой. Ей постоянно было нужно, чтобы любовник находился рядом; не видеть его было просто невыносимо. Болезнь не беспокоила ее; на бледных обычно щеках играл нежнейший румянец, а смех ее частенько разносился по замку.
Вокруг нее сгущались тучи, но она и думать об этом не хотела. Она отпустила на волю всю свою страсть.
Она совершенно не понимала, что выдает себя. Не прислушивалась она и к предостережениям Давида о том, что графу Меррейскому все известно о ней и Дарнлее и он сделает все возможное, чтобы помешать этому браку. Из Англии возвратился Мэйтленд, но голова его была занята делом, для него более важным, чем королевская свадьба. У Мэйтленда умерла жена, и он положил глаз на Флем.
Флем и королева очень сблизились друг с другом в последнее время. Обе женщины были во власти любви; они часто шутили вместе, и их заливистый смех заполнял комнаты замка.
Давид упрашивал королеву прислушаться к тому, что он говорит. Граф Меррейский собирал армию, чтобы выдворить из страны Босуэла. Неужели нужна целая армия, чтобы выставить из Шотландии единственного человека, который тем более уже вернулся во Францию? Почему бы Джеймсу Стюарту просто не распустить тех, кого он собрал? Давиду все было ясно, и он очень хотел, чтобы Мария тоже поняла, что же происходит вокруг.
Но Мария вела себя безрассудно. Казалось, она купается в любви. В любовной истории с Дарнлеем все исходило от нее. Она — королева и защитит Дарнлея от Джеймса Стюарта, собиравшегося уничтожить его. Давид прекрасно понимал, что Мария полна решимости показать Шотландии всю свою власть.
А в это время Дарнлей лежал в постели с корью. Королева совершенно потеряла голову, и, хотя болезнь была не так уж и серьезна, Мария настояла, чтобы он остался в замке Стирлинг и она могла бы ухаживать за ним. Она не покидала его комнату, и уже ни у кого не оставалось сомнений в ее намерениях.
Джон Нокс призывал теперь паству обратить внимание, что королева обхаживает своего любовничка в самой неприличной форме.
— Господь, — заявлял он, — видит все грехи Марии Стюарт. Она расплатится за каждый из них!
Королева Англии, прослышав о речах Джона Нокса, всенародно объявила, что потрясена до глубины души. Королева… ухаживает за больным молодым мужчиной… Это — разврат!
— Королева Англии, — сказала Мария, — отстаивает свое достоинство, но она защищает то, что для нее потеряно навсегда…
Марии было неведомо, что королева Англии успешно несет в Шотландию раздор. Вместе с Сесилом и Дадлеем они веселились по поводу достоинств Дарнлея.
— Пусть она подождет самую малость, — говаривала Елизавета. — Вскоре этот юнец покажет свое истинное лицо. Ему нужно лишь убедиться, что королева в его сетях.
Последнее время, выздоравливая, Дарнлей сделался сварливым. Мария заметила, что некоторые из его слуг ходят в синяках. До нее дошли слухи, что Дарнлей нещадно бьет их, но она была так счастлива, что не придавала этой болтовне особого значения.
Для Марии был такой праздник, когда он выздоровел окончательно, что она с несколькими служанками, в том числе и со своими тремя тезками, нарядившись в одежды простых горожанок, отправились на улицы Эдинбурга, обращаясь к людям с просьбой дать несколько монет для бала, который они собирались устроить.
Когда стало известно, что во главе этих якобы небогатых женщин, была сама королева, пересуды о Марии разгорелись с еще большей силой. Джон Нокс раскричался громче, чем когда-либо, а королева Англии потихоньку складывала в копилку о Марии все то, над чем можно позлорадствовать и на людях, и в личных беседах.
Теперь, после выздоровления Дарнлея, Мария решила не затягивать со свадьбой.
На дворе стоял май — три месяца с тех пор, как Дарнлей появился в Шотландии. Марии очень хотелось узаконить их союз. Она чувствовала себя немного неуютно. Сначала строгая мораль Шотландии была нарушена пресвитерианской Церковью, а теперь вроде как сама королева Шотландии делает то же самое.
Она вызвала к себе брата и сказала о своем намерении выйти замуж за Дарнлея. Мария приготовила бумагу, которую попросила Джеймса подписать.
— Какую бумагу?! — воскликнул граф Меррейский.
— О вашем согласии на этот брак и что вы сделаете все, чтобы устроить это дело.
— Мадам, это невозможно. Это расколет Шотландию.
— Отчего же?
— Среди шотландской знати множество тех, кто категорически против этого брака.
— Это вы о себе, что ли, говорите?
— И о себе тоже, Мадам.
— Это все потому, что вы боитесь. Вы опасаетесь, что мы возвратим Шотландию к католической вере, а реформатская Церковь и вы лично окажетесь не у власти.
— Вы слишком молоды, Мадам, чтобы…
— Я уже достаточно взрослая, брат. Когда ты был в моем возрасте, ты мечтал править Шотландией. Я теперь делаю то же самое.
— Тебе не добиться этого через брак с Дарнлеем.
— Я — королева и сама выберу, за кого мне выходить замуж.
— Делая выбор, ты не можешь не думать о своем народе…
— Мой народ поддержит мой выбор.
— Никогда! — в ярости заорал граф Меррейский.
— Ты забываешься, брат.
— Нет, это ты забываешься, дорогая сестра. Ты ведешь себя, как шлюха, со своим смазливым мальчишкой. Он спит с тобой в твоей постели. Весь Двор знает об этом. Я прошу тебя, пока еще не очень поздно, если тебе дорога твоя корона, оставь эту дурную жизнь…
— Ты цитируешь господина Нокса… А ведь есть кое-кто, кто подрежет ему когти.
— Ты не понимаешь, что говоришь.
— Я очень хорошо понимаю, что говорю. Подпиши эту бумагу, и я буду считать тебя хорошим подданным.
В ответ на это граф Меррейский резко развернулся и вышел из комнаты.
Несколько позже пришел Давид с новостью, что Джеймс собрал вокруг себя вооруженных людей. С ним вместе Аргайл, Шательеро, Керколди — весь цвет шотландской знати. Граф Меррейский был проницательным человеком. Он никуда не вел людей, а лишь намекал, что может случиться. Это и было его ответом Марии.
…Она меряла шагами комнату. Угроза гражданской войны не пугала Марию. Она больше не легкомысленная девочка, а женщина во власти чувств, и эти чувства делали ее бесстрашной.
— На его стороне англичане, — сказал Давид. — Елизавета обещала оружие и людей.
— Даже если весь мир будет против меня, мне нет никакого дела до этого, — сказала Мария. — В конце концов я стану королевой Шотландии.
— Жители гор могут поддержать Ваше Величество, — сказал Давид. — Выпустите из тюрьмы Джона Гордона и дайте ему титул графа Хантлея. Есть еще один человек, кому вы можете доверять — Босуэл. Позовите его. Он только и ждет этого и не упустит возможности отомстить вашему брату. Он будет предан вам даже только в благодарность за возможность вернуться в Шотландию.
— Этот человек?! Да вы помните, что он говорил обо мне?!
— Забудьте старые обиды, Мадам. В этом есть отчаянная необходимость. Да, он сквернословил о вас, но он хороший воин и самый мужественный человек в Шотландии.
Мария отправила за Босуэлом и дала Гордону титул графа Хантлея. Новоявленный граф спустился с гор с тысячами сторонников — народом решительным и нахальным. Все хотели свести старые счеты с графом Меррейским.
Они разбили лагерь вокруг Эдинбурга, и звуки их волынок были неплохо слышны во дворце. На улицах города мелькали шотландские юбочки и стальные шлемы. Со всей Шотландии стекались люди поддержать королеву в борьбе против Джеймса Стюарта.
Джон Нокс с опаской поглядывал на происходящее. Тщетно он пытался образумить их бесконечными проклятиями. Люди лишь наигрывали веселые мелодии в ответ на его речи. И хотя большинство собравшихся были протестантами, им было мало дела до Нокса.
У Марии были некоторые сомнения в лояльности собравшихся. Среди них был распутник Мортон, который долго взвешивал шансы королевы на победу над братом. Когда он решил поддержать Марию, она увидела в этом добрый знак. Еще был граф Рутвен, который поддержал ее потому, что его дети от первого брака приходились Дарнлею кузенами.
Бесспорно, у всех этих людей были свои корыстные интересы, чтобы быть на ее стороне, а не вместе с графом Меррейским.
Было одно дело, которое она хотела устроить прежде, чем все остальное — узаконить союз с любовником. Именно Мария была виновницей всего скандала, и события развивались только в худшую сторону. Получилось так, что граф Меррейский, который хотел уладить все тихо, был теперь настроен резко против. До него дошел слух, что королева — похотливая женщина и, что у нее было два любовника — Давид Риччо и Дарнлей. Ему на память пришла история с Шателяром… Джон Нокс яростно поддержал графа Меррейского…
В день свадьбы Мария была одета в траурные одежды. Ей было необходимо показать, что она соблюдает строгий королевский этикет, согласно которому, пока она не станет женой другого человека, она обязана появляться на всех официальных церемониях в траурном одеянии.
Граф Ленокс и граф Атолл препроводили ее в церковь и вернулись в замок за Дарнлеем.
В искрящемся драгоценностями костюме он был в таком контрасте со своей невестой!
Настоятель монастыря в Рестарлиге служил на церемонии венчания.
…Рука Марии легла на руку Генриха Стюарта, лорда Дарнлея, и вот они уже муж и жена…
Они вернулись во дворец порознь. Новобрачный должен был ждать ее в апартаментах, куда ее привели служанки.
— Так не годится! — воскликнул он, как только она вошла в комнату. — Мне не нравится этот черный наряд. Ты должна быть ослепительной невестой! Отложи-ка в сторону эти наряды скорби, теперь у тебя начинается новая жизнь!
Мария притворилась, что ей вовсе и не хочется этого делать, но скрыть ликование, что можно наконец избавиться от этих мрачных одежд, ей было так трудно.
В конце концов она надела сверкающее свадебное платье, специально приготовленное для нее.
— Самая прекрасная невеста на свете! — прошептала Флем, и Мария внезапно вспомнила, что уже слышала эти слова, когда венчалась с Франциском. Как же был не похож маленький Франциск на красавца Дарнлея!
Затем были пир и веселье. Новобрачный выпил вина немного больше, чем обычно, и начал, было, ругаться без всякой на то причины, но лицо его озарялось улыбкой, когда он слышал, что титулуется теперь как Генрих Стюарт, лорд Дарнлей, а также лорд Ардмарнрок, граф Росский, герцог Элбони и, к превеликой радости Ее Величества королевы Шотландии и Исландии, король этого королевства.
Наконец они остались одни. Это было именно то, чего Мария так долго ждала. Теперь она может отпустить себя на волю! Не было нужды ни в торопливых расставаниях на заре, ни в разговорах украдкой.
Но, к своему удивлению и огорчению, она обнаружила, что рядом с ней другой Генрих Дарнлей. По правде говоря, он выпил немного лишнего, и это было понятно, ведь те почести, что сегодня обрушились на него, немного вскружили ему голову. Он держался надменно и капризно, как бы говоря:
— Я теперь король!
Она с радостью уступила ему, но с утра начала замечать, что он отбросил ту маску, которую носил с момента появления при Дворе. С опасением Мария начала открывать для себя нового Дарнлея, человека, ради которого решилась даже на гражданскую войну в своей собственной стране…
Цепочка событий заставила Марию задуматься о других делах. Появился шанс разобраться с Ноксом, и Мария решительно взялась за это.
Дарнлей по ее просьбе и совету Риччо отправился в одну из пресвитерианских церквей послушать проповедь Нокса.
Марии было известно, что многие, кто поддержал ее, были протестантами. Ей хотелось показать им, что хоть она и католичка, она все же намеревается придерживаться линии терпимости в религии, как и обещала по прибытии в Шотландию.
Угрюмый Дарнлей явился в церковь и уселся, развалившись, на скамье. Пышно разодетый и сверкавший драгоценностями, он настроил Нокса резко против королевы и себя. Тот не мог удержаться, чтобы не «зацепить» молодого человека.
— О, наш Господь, — завопил Нокс, цитируя книгу Исайи, — перед Тобой встали другие, кто властвует над нами, но мы признаем только Тебя!
Он стал говорить, что за свои грехи люди наказаны тем, что на них ниспосланы тираны. Господь отправил мальчишек и женщин, чтобы те правили ими.
Не было ничего более обидного для Дарнлея, чем упоминание о его молодости. Дарнлей сжал руки и свирепо посмотрел на Нокса, но Нокс был не из тех, кого можно было запугать в его собственной церкви.
— Господь покарает того, — заявил он, — кто в союзе с кокоткой! В эти ужасные дни они объединились в идолопоклонстве!
Дарнлей, чутко ощущавший свое новое положение, не мог легко стерпеть нанесенное оскорбление. Он встал, кликнул слуг, сказав, что ему надо откашляться, и покинул церковь.
Мария расчувствовалась, прослышав о том, что произошло.
Она ни в чем не винила мужа; в ее глазах он все сделал правильно. Напротив, настроенная на браваду и воодушевленная мускулистыми людьми в стальных шлемах, заполонившими улицы города, она отправила за Ноксом.
— Господин Нокс, — воскликнула она, когда он явился перед нею, — вы оскорбили короля…
— Я говорил только по Библии, Мадам, — возразил Нокс. — Король, желая угодить вам, на мессе проявил неуважение к Господу, а за это Всевышний накажет его, и орудием наказания он сделает вас.
— Да как вы смеете произносить такие дурные речи! — закричала Мария.
— Я говорю лишь то, что приказывает мне Господь, Мадам.
— Либо вы прекращаете проповедовать, пока король и королева в Эдинбурге, либо вы жестоко поплатитесь за свои речи!
Сделав это предупреждение, Мария отпустила Нокса, а он с еще большим жаром стал призывать знать прихода к восстанию против королевы. Однако Мария не отчаивалась. Ее вдохновлял вид горцев, разбивших палатки вокруг города. То здесь, то там под звуки волынок на улицах города мелькали шотландские юбочки и стальные шлемы. Город заполнили широкоплечие сильные солдаты — люди, не ведавшие страха, сплотившиеся вокруг своей королевы.
В Эдинбург возвратился Босуэл, рвавшийся услужить королеве. Люди Хантлея и приграничные воины Босуэла являли собой грозную силу, и до чего же отрадно было королеве видеть такую поддержку.
А Нокс ужаснулся от того, что видел перед собой. Вот уж чего он совсем не ожидал, так это найти противника в лице самой королевы. Видя солдат на улицах города, он слышал, как Господь советует ему проявить благоразумие…
Мария оказалась готовой возглавить армию, для которой, как говорили, лучшего командующего, чем Босуэл, найти было просто невозможно.
Муж королевы был единственным человеком, кто был недоволен новым командующим.
Хотя Дарнлей и звался теперь королем Шотландии, брак с королевой не принес ему того, о чем он мечтал. Он пришел в ярость, осознав, что в нем никто не видит короля. Он был в страшной обиде на надменного Босуэла; он переругался со многими из шотландской знати, и из-за своей сварливости очень быстро стал ужасно нелюбим даже теми, кто поддерживал Марию.
Он ходил надутый и, когда Мария мягко спросила его о том, что произошло, заорал:
— Мадам, грустно видеть, что мошенники и ловкачи более предпочтительны, чем честные люди!
— Генрих, милый, о чем ты? — спросила Мария.
— Этот злодей Босуэл… будет во главе твоей армии?! Ты что, сошла с ума?! Он разбойник!
— После Керколди, который на стороне наших врагов, Босуэл — лучший командующий во всей Шотландии!
— Лучший командующий?! А как же мой отец?
— Твоего отца нельзя назвать самым лучшим командующим…
— Ты оскорбляешь мою семью, а значит, и меня! Возможно, мне лучше вообще удалиться… Возможно, я нашел бы друзей получше… честных друзей… которые любили бы меня…
Мария снисходительно улыбнулась, глядя на этого избалованного мальчика. Он был такой милый, даже когда ходил, надувшись. Она не могла избавиться от чувства удивительной нежности к нему.
— Генрих, подойди-ка ко мне и сядь рядом.
У Дарнлея был страшно угрюмый вид, когда он уселся рядом.
Мария отбросила золотые кудри с его лица, но он грубо оттолкнул ее руку.
— Зачем ты притворяешься, что тебе есть дело до меня? Ты приближаешь к себе этого грубияна и таким образом оскорбляешь мою семью!
— Милый мой, моя корона в опасности.
— Твоя корона! Ну конечно, все именно так. Это только твоя корона, которую ты не желаешь делить со мной. Ты обещала мне, что у меня будет все, что я пожелаю. И вот мы поженились, и все изменилось.
Мария пристально посмотрела на Дарнлея.
— Мы поженились, и все изменилось… Генрих, что происходит с тобой? До брака ты был… так скромен… и нежен… Это был обман? Ты притворялся, чтобы достичь того, чего до нашего брака у тебя не было?
Глаза его сделались хитрыми, как у лисы. Он обнял Марию и поцеловал ее, а затем усадил в кресло.
— Мария, — задыхаясь, заговорил он. — Мария, ты не любишь меня…
Он загадочно улыбнулся. Он отлично знал, что обладает властью над нею, ведь ее чувственность была разбужена именно им. Он мог получить от Марии все, что пожелает.
— Мария, прости меня…
— Родной мой!..
— Эти люди… вокруг тебя… они не уважают меня… Они словно говорят, что Мария — королева, а Дарнлей… Он всего лишь ее супруг и больше никто.
— Генрих, это совсем не так.
— Так покажи им, что это не так! Возьми командующим моего отца! Мария, милая, сделай это… просто ради меня.
Она была не в силах отказать ему ни в чем… Ее чувства были в его власти… Она была готова сделать все, что угодно, лишь бы угодить ему.
Босуэл и Генрих Дарнлей стояли напротив друг друга.
— Ее Величество, — произнес Дарнлей с такой ухмылкой, что у Босуэла руки сами собой потянулись к шпаге, — назначили моего отца командующим армией.
Лицо Босуэла сделалось багровым. Он был уверен, что командовать армией будет именно он. Он знал, что, если понадобится, люди пойдут за ним на смерть. Он обладал умением вести за собой, и люди так же боялись его, как и любили. Это было совершеннейшей глупостью назначить хилого Ленокса командующим армией. Более того, Ленокс был не чист на руку.
— Я хотел бы услышать это из уст самой королевы, прежде чем поверю сказанному, — угрюмо произнес он.
— Достаточно ли вам увидеть приказ, подписанный королевой, господин Босуэл?
Босуэл кивнул, и Дарнлей раскатал свиток, что держал в руках. Хепберн пробежался глазами по бумаге…
Глупая женщина! — подумал он. — Жизни преданных шотландцев поставлены на карту, а она ни в чем не может отказать этому щеголю!
Так мало прошло времени с тех пор, как он приехал, и уже есть опасность быть отправленным восвояси! Он склонил голову, но как только взгляды двух мужчин встретились, мысль об убийстве охватила Босуэла. Его руки сжались в кулаки. Он представил, как сжимал бы ладони на этой тщедушной шее, пока худосочный юнец не испустит дух. Во что бы то ни стало, надо избавить королеву от глупца, за которого она вышла замуж…
Никогда еще в жизни королевы не было таких изумительных дней. Облаченная в доспехи, скрытые под алым с золотым шитьем одеянием для верховой езды, она возглавляла свою армию! Рядом с нею ехал муж. Дарнлей сильно выделялся на фоне остальных позолоченными доспехами; он не забыл надеть и бархатные надушенные перчатки — недавний подарок королевы.
Чем ближе они были к границе, тем больше подданных Марии толпилось вокруг.
— Господь, храни королеву! — кричали они.
Молодость и красота короля и королевы приводила народ в неописуемый восторг. На их фоне пуританин Джеймс Стюарт выглядел совершенно невзрачно.
— Почему это она не должна сама выбирать себе мужа?! — бормотали люди. — Кто против этого? Граф Меррейский и сама королева Англии!
Многие часто и с горечью вспоминали о набегах на их дома, о мародерстве солдат английской королевы. Налетчики были друзьями графа Меррейского. Ну и пусть! Пусть Джеймс Стюарт якшается со своими дружками, а шотландцы сплотятся вокруг своей королевы!
Граф Меррейский чувствовал, народ не любит его.
Англичане, ожидая, как разовьются события, держались как бы в стороне. Елизавета отказала в той помощи, что обещала, и мятеж графа Меррейского, который дал бы ему власть над Шотландией, не удался. Джеймса выставили из страны, и вместе с ним Шотландию покинули Шательеро, Гленкайрн, Керколди и многие другие.
Джон Нокс взывал к Господу, пытаясь вернуть ссыльных в Шотландию. Последнее время он находил некоторое удовольствие в распространении грязных сплетен о королеве и Риччо. Он заявлял, что последний был шпионом Папы и рабом римской проститутки. Он говорил, что Давид Риччо овладел разумом королевы, так же как и ее телом.
— Неужто правда, — спрашивали друг у друга жители Эдинбурга, — что синьор Давид был любовником королевы?
Поговаривали, что он проводил многие часы наедине с королевой. Он, конечно, не красавец, но у него восхитительные глаза и он мастерски играет на гитаре. Люди верили, что гитара эта обладала магическим свойством. Она была сделана из черепахового панциря, жемчуга, черного дерева и слоновой кости. Каждый, кто слышал этот инструмент, терял власть над собой. Когда синьор Давид начинал играть на этой гитаре перед королевой, он так околдовывал ее, что она сама бросалась к нему в объятия.
Вот такие слухи витали по стране.
А тем временем из Лондона пришли ободряющие новости, касавшиеся приема Елизаветой графа Меррейского. Все произошло совсем не так, как Джеймс того ожидал. Королева приняла его крайне недоброжелательно. Все понимали, что это — уловки Елизаветы; всем было известно, что она обещала графу Меррейскому помощь, как только будет видно, что дела Джеймса идут успешно. Но Марию и ее друзей обнадежило, что Елизавета набросилась на него за то, что он хотел поднять мятеж против королевы Шотландии.
А у Марии все было бы ничего, но ее удручал Дарнлей, становившийся все более и более высокомерным и сварливым. Она сама была вспыльчива, и вот уже несколько раз она и Генрих серьезно ругались. Дарнлей изменился, это был уже не нежный любовник. Он все время унижал ее, а Мария частенько уговаривала себя:
— Надо бы радоваться, что Генрих ведет себя естественно, без всякой маски…
Постепенно она ушла в проблемы другого свойства — развивался скандал, связанный с Риччо.
…В церкви Канонгейта венчался граф Босуэл, а у стен храма толпился народ, чтобы поглазеть на новобрачных.
Граф Босуэл выглядел страшно довольным. Он радовался и этой свадьбе, и общему ходу дел. Наконец-то он здесь, в Шотландии, после стольких лет изгнания!
Ему нравилась невеста — Джин Гордон, сестра графа Хантлея. С этой женщиной он получал все, о чем мечтал. Она была богата, знатного происхождения, и, кроме того, очень славная.
Сейчас она смотрелась бледной и немного мрачноватой. Она, в отличие от Босуэла, была не так уж и рада этому браку. А Хепберну казалось странным, что она не бросается к нему на шею от радости. Он привык к тому, что женщины его любят.
Ей было всего двадцать лет. Белокурая, большеглазая, с длинным гордоновским носом, она выглядела холодной и неприступной, но Босуэл надеялся, что все изменится. За всю его жизнь не было ни одной, которая устояла бы перед ним…
Босуэл заручился согласием ее брата и королевы и сделал Джин предложение. Она сдержанно приняла его. Ее очень удивило, отчего же брат согласился породниться с этим южанином сомнительной репутации, почему он счел его достойным ее руки.
— Я не вижу, господин Босуэл, как может быть устроен этот брак, — ответила она на его предложение, — ведь я уже помолвлена с Александром Огивье.
— Огивье?! — воскликнул Босуэл. — Не беспокойтесь, я разберусь с ним.
— Разберетесь с ним? А мне совершенно не нужно, чтобы вы с ним разбирались. Я говорю вам, что мы помолвлены.
— Я получил согласие вашей семьи на этот брак, — угрюмо произнес он, а потом вдруг взял в ладони ее лицо и посмотрел в глаза нахальным взглядом. Это не произвело ожидаемого впечатления, и по ее лицу пробежала легкая тень отвращения, когда он крепко поцеловал ее в губы.
Конечно, ее протесты были бесполезны, и свадьба была устроена. Королева согласие дала, а брат Джин решил через этот брак объединить свои собственные успехи с успехами Босуэла. Босуэл очень нуждался в этом браке. Лорд Джон Стюарт, муж его сестры Жанет Хепберн, недавно скончался, и брак, на который Босуэл возлагал большие надежды, оказался для него почти бесполезным. А сейчас Гордоны вновь стали фаворитами, и Джин была весьма желанной невестой.
Огивье был не из тех, кто идет против королевы, и он не помешал этому браку. Желания Джин были здесь не в счет, и вот сейчас она — невеста Босуэла.
…Ее рука вяло лежала в руке Босуэла. Это все ерунда, — размышлял он. — Мы знаем, как это исправить.
Он чувствовал себя всесильным.
Королева хотела, чтобы церемония прошла в церкви Холируда, но Босуэл, заявляя, что он истый протестант, настоял на венчании в пресвитерианской церкви Канонгейта.
Королева с радостью дала согласие на этот брак. Ей нравился Босуэл; она даже забыла о тех сплетнях, что он распускал о ней, включая и то, что рассказал Прингл.
На церемонии королева была почетным гостем. Она приехала вместе с Дарнлеем, но он был мрачен и все бурчал, что эта церковь слишком уж простенькая, чтобы в ней венчался человек его же сословия… Вот церковь в Кинлоке — другое дело. Дарнлей, совсем недавно войдя в королевскую семью, терпеть не мог все, что не несло на себе печать королевского рода. Кроме того, он терпеть не мог Босуэла за мужественный вид да за то, что он оказался полководцем лучше, чем отец Дарнлея.
Мария нашла свадьбу не такой уж и веселой. Вид новобрачного подействовал на нее удручающе. Она четко помнила их первую встречу, что была во Франции, и его взгляд, заставивший почувствовать себя неловко. Сейчас, в шелковом, расшитом золотом камзоле с узкими рукавами и атласными вставками, с узкой полосой кружевных брыжей вокруг загорелой шеи, он казался еще более возмужавшим. Нежность тканей одежды лишь подчеркивала его силу. Эти мощные плечи, сильные руки, суровое лицо со следами множества приключений, чувственный рот делали мужа Джин Гордон совершенно непохожим на хорошенького молодого человека, за которого вышла замуж Мария.
Мария чувствовала угрызения совести, ведь Джин так хотелось выйти замуж за Александра Огивье. Мария неплохо знала Джин. После того как уехала Ливи, она стала одной из служанок королевы. У Джин был ровный характер, и она, возможно, окажет неплохое влияние на южанина.
…Джин должна гордиться, видя, как ведет себя Босуэл в поединках. Несомненно, он был победителем турнира, что должно быть очень приятно. Да, это был его день.
Какая же мощь должна быть в его теле! Мария легонько вздрогнула. В нем было что-то угрожающее. Ей было любопытно, неужели все эти истории о нем — чистая правда? Неужто он действительно такой хулиган, как о нем говорят? Правда ли, что у него было просто фантастическое количество женщин?
У нее не было и тени сомнения, что он нагл и жесток; в сравнении с ним ее Генрих выглядел не более чем безвредным младенцем.
Медовый месяц у Босуэла потерпел провал. Он был совершенно обескуражен, он абсолютно не понимал Джин. Ну разумеется, она, происходя из знатного рода, находила его манеры отвратительными. Он, было, рассмеялся ей в лицо, когда она обнаружила это и решила не предпринимать ни малейшей попытки как-то подправить их. Но ее отношение к нему задело его самолюбие. Еще ни одна женщина не вызывала у него такого интереса, не овладевала полностью его разумом, а ведь она была далеко не красавица. Ее бледное лицо, обрамленное песочными волосами, было столь безмятежным! Он обнаружил, что не в состоянии разрушить эту безмятежность.
Она совершенно не прониклась им в постели. Он любил ее с жестокостью и предпочел бы встретить сопротивление, но абсолютно ничего не было. Ее невозмутимое выражение лица, казалось, говорило ему:
— Да, я твоя жена и буду выполнять свои обязанности, даже если это неприятно…
Он, было, сменил жестокость на нежность, но это не оказало никакого эффекта. Ничто не могло расшевелить ее, и однажды, вновь наблюдая ее холодность, он подумал, что все это из-за Александра Огивье.
— Да будь он проклят! — заорал Босуэл. — Да окажись он здесь, я перережу ему горло, и ты увидишь, кто из нас лучше.
— Перерезанное горло не решает, кто лучше, а кто хуже, — сказала она ему в ответ.
— Это может решить, кто останется в живых, — угрожающе произнес он.
— Да мы вовсе и не обсуждаем вопросы жизни и смерти…
Когда Джин прибыла в замок Криктон, свой новый дом, она не выразила никаких эмоций по этому поводу. Что ей было думать об этих неприступных каменных стенах? Да разве можно такое сравнивать с прекрасными горами, где она жила? Но она ничем не выдала эти мысли. Она лишь пожала изящными гордоновскими плечиками и, казалось, приняла Криктон так же, как самого Джеймса Хепберна.
— Ну, — рявкнул он, — как тебе мой замок?
— Это мой дом, — ответила она, — и я обязана его любить.
Она взяла с собою в его замок несколько слуг своей матери, чтобы они убирали в доме, готовили и занимались шитьем. Он наблюдал, как она с головой ушла в эти дела, и его радовало, что вскоре он увидит свое жилище обновленным.
Его жена оставалась для него загадкой. Ее холодность была тем, с чем ему не доводилось сталкиваться. Он бы не потерпел такого от своей любовницы, но его жена заинтриговала его.
Никогда в жизни он не был предан так долго одной-единственной женщине. Все бы так и продолжалось, не случись Босуэлу однажды проходить мимо комнаты белошвеек своей жены.
Среди сидящих в комнате он заметил девушку, тотчас приковавшую его внимание. Она была миниатюрной, с бледным лицом и черными как смоль волосами, столь непокорными, что их было просто невозможно собрать под заколку. Босуэл заметил, как сияющие глаза девушки замерли на нем, когда он проходил через комнату. Остальные мастерицы скромно потупили глаза.
Он уставился на девушку, а она ответила ему таким же нахальным взглядом.
Он забыл о ней, но только до следующего дня. Он вновь появился в комнате белошвеек и увидел девушку. Она показалась ему подобной бокалу вина… Он почувствовал жажду и знал, что утолить ее можно лишь этим вином…
Такая девчонка и в этом доме?! — задумался он. — А почему бы и нет… если я не сделаю этого… тогда меня опередит кто-то другой.
Он отправил за Николя. Он все еще держал его в своих слугах, хотя знал, что тот таскает у него из карманов деньги и был участником заговора, когда его должны были отравить.
— Что это за девица в комнате белошвеек? — спросил Босуэл.
— Девица?! Ой, я уверен, вы говорите о Бесси Краффорд.
— С чего ты взял, парень?
— Да потому, что это единственная девушка в комнате, которая может заинтересовать вашу светлость. Мы поспорили с Габриелем, что она будет вашей до конца недели.
— Грязные плуты! — осклабился Босуэл. — Ну и когда у нас конец недели?
— Как раз сегодня, ваша светлость.
Босуэл так стукнул мальчика по плечу, что у того подогнулись коленки.
— Боюсь, ничего не выйдет… — сказал Босуэл.
Николя ухмыльнулся и сказал:
— Ваша жена, наводя в комнатах порядок, сбрасывает старую мебель в подвал… В том числе и старый диван… Он как раз там, в подвале… дряхлый… разваливающийся… но все-таки диван!
— Отправь девчонку туда за вином, — сказал граф.
— Слушаюсь, ваша светлость. И, наверное, надо закрыть потом дверь, а ключ отдать вам?
— Ох, и догадливый ты!
— Так не в первый раз, ваша светлость.
— Ну тогда ступай… Я хотел бы, чтобы ты выиграл спор у Габриеля.
Николя, хихикая, удалился.
Бесси слышала уже много всего о графе. О нем шептали, что уж если он на кого положит глаз, то эта женщина не может чувствовать себя в безопасности.
— Смотри на свою работу, — сказала ей пожилая Нэн, сидевшая рядом, когда через комнату прошел Босуэл. — Не связывайся с ним, моя девочка.
Бесси ничего не ответила. Она продолжала сидеть, но дрожь волнения охватила ее.
Выходя как-то днем из комнаты белошвеек, она наткнулась на поджидавшего ее Николя.
— Сходи в подвал, — сказал он ей, — и принеси-ка кувшин вина.
— А куда отнести? — спросила Бесси.
— Ко мне на кухню.
Бесси прихватила свечу, что ей дал Николя, и отправилась в подвал.
Она страшно не любила ходить туда. Подвал был темный и пахнул сыростью. И еще там была паутина, которая липла к лицу.
— Под ноги смотри, — сказал ей вслед Николя.
Она начала спускаться по лестнице и вдруг услыхала, что дверь за нею захлопнулась, и ключ повернулся в замке.
— Господин Николя! — испуганно закричала она. — Господин Николя!
Она бросилась вверх по лестнице и рванула дверь на себя. Она была права: дверь оказалась закрытой. Бесси поняла, что ее просто надули. Николя решил подшутить над нею. Она огляделась. Она не должна пугаться, это просто шутка. Слуги частенько подшучивали друг над другом. Ну что же, она должна сделать то, о чем ее попросили. Она возьмет бутылку вина, а потом, если дверь будет все еще закрыта, постучит в нее и попросит помощи.
Она отправилась в тот угол, где стояли бутыли вина, взяла одну из них, повернулась и увидела, что дверь открыта. Она с облегчением рассмеялась.
— Очень глупо, господин Николя, — сказала она. — И не думайте, что испугали меня.
Но когда человек, стоявший в дверях, закрыл ее вновь, но уже изнутри, и развернулся к ней, Бесси увидела, что это был не Николя, а граф. У нее оборвалось сердце, когда высокая фигура направилась к ней.
Он расхохотался так, что она выронила бутыль.
— Ваша… ваша светлость… — заикаясь, пробормотала она.
Она почувствовала сильные руки на своем теле.
— Я… я не понимаю вас… ваша светлость…
— Тебе не обмануть меня, Бесси, — сказал он. — Ты все отлично понимаешь, так же как и тогда, в комнате белошвеек…
— Нет, ваша светлость, я…
— Нет?! — заорал он. — Ну тогда я объясню тебе…
Он поднял ее на руки, как будто она была не тяжелее самой малюсенькой фляги с вином, и положил на диван…
Королева поплатилась за свое долготерпение.
Ее с мужем пригласили в дом одного из самых состоятельных бюргеров города. Дарнлей более не скрывал своего пристрастия к вину, и, что самое ужасное, он был пьяницей, который не знал удержу.
Он больше не скрывал своего истинного лица. Марии пришлось признаться самой себе, что он тщеславен, развратен и, просто-напросто, подлый человек. Он ругался с теми, кто не решался ответить ему; он шатался по улицам, приставая к женщинам, и подначивал дружков вести себя так же. Он хвастался, что королева настолько без ума от него, что ни в чем не может ему отказать.
Наблюдая за ним, Мария стала ощущать, что ее чувства к нему, пройдя через унижения, охладевают.
Она упрашивала его этим вечером пить поменьше. Он заорал, что не ее дело решать, сколько он должен пить. Она напомнила Дарнлею, что он приходится ей законным мужем. Он сказал с ухмылкой, что знает, как усмирить ее, если она не проявит к нему должного почтения.
Это оказалось последней каплей.
Попрощавшись с хозяйкой, она со слезами ярости на глазах, покинула дом.
Дарнлей напился до беспамятства и был доставлен друзьями в Холирудский дворец.
Она была в своей комнате, когда явился один из его друзей и сказал, что короля доставили во дворец и уложили в кровать.
Она сдержанно кивнула в ответ.
Слез больше не было, не было и разбитого сердца, потому что она сделала странное открытие: ей нет больше дела до Дарнлея.
Она не понимала себя. Безумная страсть, которой она была охвачена, сменилась на полное равнодушие. Чувство исчезло так же неожиданно, как и появилось. Она не понимала, как получилось, что она влюбилась в развратника. Она видела его теперь совершенно другим. Некогда прекрасные голубые глаза казались тупыми, нежный рот некрасивым. У нее возникло подозрение, что на самом деле она нуждалась не в любви Дарнлея, а в любовнике. Это было началом познания себя.
Она страшно опечалилась. Она мечтала о совершенном союзе и теперь горько разочаровалась. Мальчишеская наивность Дарнлея оказалась миражом, он являл собою сплошной порок. Как же он теперь повеселится над такой легкой добычей, попавшейся на его юношеское очарование.
Но было еще кое-что, заставившее ее принять решение: Мария ждала ребенка.
Возможно, беременность охладила ее к его объятиям; возможно, ослабевшая страсть позволила увидеть его настоящее лицо. Все это уже не имеет никакого значения. Она сделала свой выбор.
Она отправила пажа за Давидом Риччо с запиской, в которой сказала, что им нужно встретиться немедленно. И хотя была уже полночь, он явился незамедлительно. В Холирудском замке рано не ложились спать.
— Давид, — сказала она. — У меня есть секрет, который я хочу открыть только вам и больше никому. Я ненавижу Дарнлея.
— Мадам?!
— Это правда. Я внезапно поняла это. Я не любила его на самом деле. О браке было много болтовни, но ничего не вышло. Я думаю, что мне просто захотелось иметь любовника, а тут появился Дарнлей… Он казался самым подходящим. Сейчас я с неприязнью думаю о нем. Ах, Давид, вы, должно быть, думаете, что я была влюблена в него до безумия, да?
— Мадам, его поведение сегодня просто неприлично.
— Он ведет себя неприлично каждый день. Сейчас он такой, какой есть на самом деле… Надменный выскочка, пьяница и развратник. Посмотрим правде в глаза, Давид Как он вел себя с вами? Не говорите ничего. Я вам все скажу. Он был несносен, хотя, только появившись здесь и узнав о вашем влиянии на меня, держался более доброжелательно. Ведь это правда, не так ли, Давид?
— Да, Мадам.
— Вы согласны со мной, что этот брак — самая моя большая ошибка?
— Здесь есть и моя вина, Мадам. Я не могу забыть, как подталкивал вас к этому браку.
— Давид, милый, да, вы делали это, это правда. Но вы бы не подтолкнули меня к алтарю, если бы я того не захотела. А это уже моя ошибка, а не ваша. Мы оба были обмануты, но не надо ворошить прошлое. Я хочу избавиться от Дарнлея, и я сделаю это! Он никогда не поделит со мной корону!
— Да, Мадам, нельзя ему это позволить.
— Какое счастье, что я не успела дать ему права на корону. Тогда бы было слишком поздно. Ему более не будет показан ни один документ. Мы сделаем печать с его именем, и его подпись уже не понадобится. Мы обойдемся без его советов. Советоваться с ним?! Что может быть хорошего в его советах?!
— Мадам, он будет в ярости, узнав обо всем.
— Дэви, его ярость не имеет ровным счетом никакого значения. Я больше не дам ему шанса унизить меня так, как он сделал это сегодня вечером.
Давид улыбался, смотря на королеву. Он дорожил своим самолюбием, а Дарнлей часто унижал его. Давид знал, что когда-нибудь королева покинет мир детства, и радовался, что этот миг настал.
— Мадам, — сказал он, растягивая слова, — хорошо, что вы отсекаете графа Дарнлея от политических дел. У него нет ни малейшего понятия о вашей роли в мире политики. Его эгоизм и тщеславие разрослись до таких размеров, что он больше ничего не видит. Мадам, никогда еще ваши позиции не были такими сильными… Послания испанского короля прояснили его намерения. Он в восторге от поворота дел в Шотландии; он знает, что все это благодаря правильным действиям Вашего Величества по отношению к мятежной знати. Поступив так решительно с графом Меррейским, его друзьями и Джоном Ноксом вы очень порадовали короля Филиппа, и он намеревается помочь вам с укреплением вашего трона… Мадам, мне известно, что король Испании не видит причины, чтобы не ответить ударом по нашим врагам за границей в случае, если дела страны пойдут так же славно. Король Испании видит тот день, когда у протестантского бастарда отберут корону, на которую она не имеет ни малейшего права… Эта корона украсит ваше чело, Мадам.
— Королева Англии и Шотландии, Давид!
Глаза Марии засверкали от восторга.
— Это — моя мечта, Давид. Если мы станем одной страной, варварские приграничные набеги прекратятся. Мы будем единой землей; мы будем держаться вместе. Это — путь к миру, Дэви!
— Да, Мадам. День, когда вы станете королевой Англии, будет самым счастливым для меня.
— А Филипп действительно рассчитывает именно на такой исход событий?
— Он не сказал об этом напрямую… просто… все было сказано так, как можно было ожидать от человека осторожного… Я прошу Ваше Величество прочесть это послание.
…Они стояли, склонившись над столом, читая бумагу, когда дверь распахнулась от удара На пороге стоял Дарнлей: ворот ночной сорочки расстегнут… в беспорядке спутавшиеся волосы… лицо в пятнах… пьяные глаза…
— Так я и знал! — заорал он. — Так вы здесь… и вместе… Я знал, что поймаю вас. Теперь я знаю, то, что говорят о вас — правда… тайком встречаетесь… Королева Шотландии и плебей-музыкантишка… О, Господи!
С надменностью в голосе королева произнесла:
— Немедленно отправляйтесь к себе в спальню.
Дарнлей расхохотался:
— Не думайте, что вам удастся надуть меня, Мадам.
— У меня и в мыслях не было обманывать вас. Я просто говорю вам, что устала от вашего отвратительного поведения. Отныне мы будем жить порознь.
Дарнлей качнулся и икнул:
— Ах… так он ублажает тебя в постели… не так ли… этот плебей…
Мария встала и решительно направилась к нему, не в состоянии совладать с собственным гневом. Она схватила его за голову и тряхнула. Дарнлей уставился на нее посоловевшими глазами.
— Ведь это правда, — произнес он. — Он же твой любовник. Этот недоросток… который…
— Замолчите! — закричала Мария. — Или я отправлю вас в Толбуф.
Дарнлей замер с открытым ртом.
— Ну-ка, пошли, Мария, — зашипел он. — Отправляйся в постель…
Она оттолкнула его от себя, и он рухнул на пол.
— Давид, — спокойно сказала она, — позовите его слуг. Они отнесут его в постель. А я пошла к себе. Спокойной ночи, Давид. — Она покинула комнату, оставив Дарнлея в пьяном оцепенении лежать на полу.
Дарнлей с важным видом слонялся по замку. Он не знал, что многие наблюдают за ним. Например, Мэйтленд Летингтонский, ныне обрученный с Мэри Флеминг. Он знал обо всем, что стряслось, от Флем. Мэйтленд был самым умным государственным мужем Шотландии; сумев очаровать королеву Англии и английского посла, он без особого труда узнал все, что ему было нужно, от Флем… Честолюбие Мэйтленда было глубоко задето. Он был главным советником королевы, проявил мастерство дипломатии в Англии, а по возвращении в Шотландию нашел на своем месте другого человека — музыканта-выскочку.
Не будь Риччо в Шотландии, Мэйтленд Летингтонский чувствовал бы себя лучше.
Среди наблюдавших за Дарнлеем был Рутвен, медленно умиравший от изнурительной болезни, но полный решимости насладиться властью перед смертью. Его коробило, что Мария так верит своему музыканту.
Еще был Джеймс Дуглас, граф Мортон, самый коварный из всей компании, человек, лишенный хотя бы легких угрызений совести, развратник с кучей внебрачных детей. Он поддерживал отношения с графом Меррейским, который пытался выпросить у королевы прощение и вернуться в Шотландию. Мортон, изображая преданность Марии, состоял в заговоре с англичанами. Шотландской королеве не везло: она и не ведала, сколько народу из ее окружения были шпионами Елизаветы Английской.
Граф Меррейский ждал разрешения возвратиться в Шотландию, а Мортон, Мэйтленд, Рутвен, Аргайл и остальные собрались обсудить новое положение дел в стране да то, как избавиться от выскочки Риччо, чье поведение просто провоцировало их на это. Они мечтали вернуть к власти графа Меррейского, а ссыльных лордов в их владения, а также уничтожить или, в крайнем случае, ослабить позиции королевы Марии.
Англия не скупилась на деньги и поддержку, потому что Елизавета была всерьез обеспокоена политикой Филиппа Испанского. Он отправил в Шотландию деньги, но англичане, прознав об этом от ловких помощников Сесила, перехватили корабли с богатством и доставили их в Лондон.
Филипп посоветовал Марии пока ничего не предпринимать, а Елизавету заверить в дружелюбном настрое.
Что касается Риччо, то, как бы умен и предан он ни был, у него тоже были некоторые слабости. Он не мог скрыть свое высокомерие. Каждый день он появлялся в какой-нибудь обновке… В манерах появилась надменность. Как же могла знать Шотландии стерпеть выскочку-музыканта? Разве они могли допустить, чтобы простой гитарист, певец королевского хора, оказался выше их?
Давида Риччо возненавидели больше, чем Дарнлея.
…На окраине города в доме Рутвена рядом с больным сидел Мортон. Было ясно, дни его сочтены. Лишь глаза на пожелтевшем лице сохраняли живой блеск. Многие считали Рутвена колдуном, и при виде этого блеска Мортона уже не удивляли такие подозрения.
Желания Мортона и Рутвена совпадали. Мортон был самым безжалостным из всех заговорщиков, и он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть графа Меррейского в Шотландию.
— Устроить засаду на этого парня будет несложно, — говорил Мортон. — Все будет сделано за несколько минут. Его затащат в одну из подворотен, и парочка крепких ребят быстренько разберутся с ним.
— Нет, нет, — запротестовал Рутвен, приподнявшись, было, с подушек, но тотчас в изнеможении рухнув обратно, — это не годится. Она должна увидеть все собственными глазами. Она сейчас в положении, и ей тяжко. Ребенок родится меньше чем через четыре месяца… если она останется в живых… Нет! Возьмем его, когда они будут вместе… Пусть она все увидит… Она оскорбила нас, оказав предпочтение плебею… Кроме того…
Мортон медленно покачал головой.
— Это может убить ее, — сказал он. — У нее неважное здоровье… беременная женщина, наблюдающая, как на ее глазах убивают ее любовника…
— Можно надеяться, что это будет невыносимо для нее. Но мы и не собираемся направлять наши кинжалы на королеву. Нет… нет… пусть причиной ее смерти будет шок, раскаяние… да все, что хотите. Есть кое-кто, кого мы должны втянуть в это дело. Ни граф Меррейский, ни Сесил, ни Елизавета Английская не должны и подозревать, что это политическое убийство. У маленького музыканта должна быть другая причина смерти, и она у нас в руках!
— Ну конечно, она у нас в руках. Нужно втянуть в это дело смазливого королевского мужа! Мы все так думаем.
— Убийство Риччо, — повторил Рутвен, — не должно быть политическим. Никаких взяток и наставлений от англичан. Это преступление из ревности, вы ведь понимаете…
— Он должен быть с нами, когда все произойдет.
— Да! И вы это устроите. Этот молодой дурак поверит каждому вашему слову. Он как жадный ребенок, у которого отняли игрушку. Она ничего не может с ним поделать. Он хнычет, потому что ему было с королевой в постели более приятно, нежели с девчонками из таверны. Им будет несложно управлять. А потом весь мир будет в шоке от распутства королевы. Мария, может, и останется в живых… но это уже не королева…
— При таком развитии событий ребенок, несомненно, погибнет.
Рутвен кивнул и сказал:
— Делайте свое дело, дружище Мортон.
Мортон явился просить короля о встрече наедине.
Только увидев посетителя, Дарнлей помрачнел. Он был не в восторге от Дугласов. Но Мортон был сплошная лесть, а это беспроигрышный вариант.
— Какой красивый камзол! Я не встречал ни разу столь удачного сочетания цветов. Ну конечно, с вашей-то фигурой и такими золотыми кудрями… Теперь мне ясно, почему королева без ума от своего супруга.
Дарнлей стал еще более угрюмым. В памяти всплыла утренняя сцена. Он ждал Марию в ее комнате, выставил всех ее служанок, сказав, что ему надо поговорить с королевой с глазу на глаз. Она пришла в три часа утра, безмятежно улыбаясь. Оказалось, она играла с Риччо в карты. Они поужинали вместе с парой друзей, а потом сели играть в карты, да так увлеклись, что проиграли до самого утра.
Дарнлей заговорил жалобным тоном:
— Позор, что вы заставляете своего мужа ждать, пока наиграетесь в карты с жалким музыкантишкой.
— Мне стыдно, — ответила королева, — что я заставила вас ждать…
Ей не было до него никакого дела. Она держала в тайне от него все секреты. Ему ни разу не позволили взглянуть на государственные бумаги.
Он схватил ее за руку и сказал:
— Мадам, я настаиваю на своих правах!
— На своих правах?!
— Я вправе разделить с вами вашу судьбу, вашу постель, вашу корону.
Она рассмеялась и оттолкнула его от себя.
— Да вы упустили все свои права, Генрих. А сейчас оставьте меня и пришлите ко мне моих слуг: я устала и хочу спать.
— Я не уйду! — завопил он. — Я останусь здесь! Вы не сможете выставить меня!
— Да я именно так и сделаю.
— Я буду кричать на весь дворец, что вы выставляете меня из своей комнаты!
— Вы можете кричать все, что вам угодно. Только всем все давно известно.
— Мария… милая… я люблю тебя.
— Нет, — сказала она. — Ни вы, ни я друг друга не любим. А теперь уходите или я сделаю так, что вам придется уйти.
Пристыженный, он покинул ее комнату…
Он помрачнел еще больше, когда Мортон сказал:
— Королева не любит своего мужа. Двор знает об этом и сожалеет…
— Сожалеет?! — взволнованно спросил Дарнлей.
— Вы думаете, Ваше Величество, нам нравится смотреть на грязную интрижку между королевой и этим иностранцем?
— А это действительно интрига?
— Ваше Величество сомневается?
— Да… нет… я не уверен…
— Я не сомневаюсь, что в вашем присутствии они очень осторожны…
— Очень осторожны?! Что вы имеете в виду?
— Ваше Величество, они вместе и днем, и ночью. Как вы думаете, что они делают? Неужели все время обсуждают государственные секреты?
Глаза Дарнлея сузились.
— А ведь это правда. Какой позор… Чтобы так… обращаться с королем!
Он вздрогнул и взглянул на Мортона, но тот не улыбался. Лицо его выражало лишь сочувствие.
— Многие из нас, — произнес медленно Мортон, — не удивились бы, если бы вы убили этого парня. Никто бы не обвинил вас.
— Нет! — повторил Дарнлей. — Никто не обвинил бы меня.
— Я получил новости от брата королевы из Англии.
— От графа Меррейского?! Мы с ним не в друзьях.
— А могли бы стать друзьями… Он говорит, что это оскорбительно, что вас лишили ваших прав. Ведь дело не только в постели королевы, но и в короне. Граф Меррейский говорит, что, если вы вернете его в страну и возвратите лордам-изгнанникам конфискованные владения, то первое, что он сделает по возвращении в Шотландию, так это даст вам корону.
— Да что же я могу сделать, чтобы вернуть его? Как я могу отдать отнятые земли?
— Что значит, как вы можете? Совсем недавно, когда королева любила вас, все было в вашей власти. А сейчас… другой человек стал ее фаворитом. Давид Риччо сейчас для нее все… и советник… и секретарь… и любовник…
— Я убью его!
Мортон улыбнулся.
— Ваше Величество, — сказал он, — давайте выйдем из дворца. Мы должны быть уверены, что нас никто не подслушивает. Нам надо поговорить…
Босуэл с домашними перебрался из Криктона в Хеддингтонское аббатство. Последние недели он пребывал в веселье. Отношение Джин к нему не изменилось ни на йоту, а Бесси Краффорд дала ему те развлечения, в которых он постоянно нуждался, и потому жизнь текла удивительно мило.
Джин занималась в Хеддингтоне тем же, чем и в Криктоне; она ни минуты не сидела без дела, и даже отдыхая, держала в руках вышивание.
Босуэл частенько видел Бесси. Ее чудесные глаза, бывало, следили за ним в ожидании сигнала. Наверху ли на сеновале… или в полях аббатства… они были везде… он и эта маленькая тихая девушка, которую его руки делали по страстности равной ему самому.
Ему нравилась Бесси. Все бы ничего, если бы не одно происшествие.
Он зашел в комнату белошвеек, внезапно вспомнив о Бесси и почувствовав желание. Она сидела в одиночестве в комнате. Вообще-то она работала вместе с его женой, но именно в эту минуту Джин в комнате не оказалось.
Он бросил ей:
— Ступай на сеновал и жди меня там.
Она вся как-то смутилась. Ее глаза смотрели встревоженно. Она начала, было, говорить:
— Ваша светлость… я не могу…
— Ступай, детка. Я кому сказал, иди наверх.
Заикаясь, она проговорила:
— Ваша светлость… Ваша светлость…
Он схватил ее за плечи и толкнул в сторону двери. Она чуть не упала, рассмеявшись писклявым смехом, потом выпрямилась, сделала суетливый реверанс и выбежала из комнаты.
Он улыбнулся и несколькими мгновениями позже отправился следом за нею на сеновал.
…Они редко обменивались словами, ведь в таких отношениях слова не всегда нужны. Она сказала, что ей надо идти работать и она не может долго задерживаться. Он и слушать ее не хотел. Он насильно уложил ее на покрытый пылью пол сеновала…
Они задержались на сеновале дольше обычного; и, когда наконец он отпустил ее, Бесси вспомнила, что давно пора было бы вернуться.
Она возвратилась в комнату белошвеек, где уже было несколько слуг и жена Босуэла.
С пунцовыми щеками, в пыльном платье Бесси смущенно вошла в комнату.
— Где же это ты была? — сурово спросила ее Джин.
— Мадам… я…
— Посмотри, на кого ты похожа! Что с тобой стряслось?
Бесси, заикаясь, проговорила:
— Я… была… на сеновале…
— Ты ходила на сеновал, когда у тебя полно работы?! Взгляни на свои руки! До чего же они грязные! Пойди вымой их… Такими руками работать просто невозможно. А когда ты вернешься, я хотела бы узнать, почему ты оставила работу и ходила туда.
Бесси, рада-радешенька, что можно уйти, так заторопилась, что чуть было не сшибла графа, который как раз в этот момент входил в комнату. Граф едва взглянул не нее, но выдал себя: его одежда была такой же грязной, как и платье Бесси. Это была весьма необычная грязь: камзол графа был усыпан остатками соломы, той самой соломы, что запуталась в волосах Бесси.
Джин проницательно посмотрела на мужа. Она подавила смех. Зная Босуэла и Бесси, она могла сделать лишь единственный вывод.
Она ничего не сказала Хепберну, а слугам приказала отправиться с нею вместе на кухню, чтобы сделать кое-какие приготовления к вечернему застолью.
Через полчаса она вернулась в мастерскую. Бесси в вычищенном платье и с отмытыми руками старательно работала.
— Бесси, — обратилась Джин к девушке, — если я не ошибаюсь, твой отец живет недалеко от Хеддингтона?
— Да… моя госпожа…
— Ну вот и славно. Собирай вещи и немедленно отправляйся к нему.
— Отправиться к отцу?! Моя госпожа…
— Да, Бесси. Я нахожу, что твои услуги мне больше не нужны.
Бесси вспыхнула, потом что-то забормотала сквозь слезы. Оставить этот замечательный дом, поселиться в убогом домишке отца, помогая ему в кузнице, заиметь в качестве любовника какого-нибудь деревенского мужлана — это было просто невыносимо.
— Ну, Бесси, не стоит так плакать. Иди собирайся и отправляйся немедленно. Я надеюсь, в течение часа ты уедешь.
Бесси ничего не оставалось, кроме как послушаться.
Узнав о произошедшем, Босуэл пожал плечами, а затем разразился жутким хохотом.
— Так ты ревнива, дорогая? Ты приревновала меня к швее?
— Это не ревность, — ответила ему жена. — Хочешь — можешь с ней встречаться. Не вижу смысла, чтобы она оставалась здесь. Просто меня не устраивает, что ты отвлекал ее, когда она работала для меня.
Босуэл был поражен. Он никогда не встречал такой женщины, как его жена.
После этой истории они виделись еще пару раз. Городские лавочники услужливо разрешали им воспользоваться своими домами для встреч и носили письма от Босуэла к Бесси и обратно. Однако Босуэлу все это быстро надоело. Он привык получать все без проволочек. Его страсть остыла.
Был субботний вечер. В трубах домов гудел мартовский ветер. Королева ужинала в маленькой комнатке рядом со своей спальней. Она была уже на шестом месяце беременности. Шел великий Пост, а врачи советовали ей кушать побольше мяса, чтобы укрепить здоровье, что и приходилось делать. Кроме того доктора советовали покой, и потому она полулежала на кушетке, что стояла рядом со столом. Слуги расторопно подносили разные мясные блюда. За столом сидели ее сестра — бастард Джейн, графиня Аргайлская, ее незаконнорожденный брат лорд Роберт Стюарт, управляющий дворца, Артур Эрскин — придворный, ведающий лошадьми и экипажами, королевский врач, Давид Риччо и несколько слуг.
Мясо было изумительным, и они запивали его французским вином.
— Это вино постоянно напоминает мне о Франции, — задумчиво произнесла Мария. — Какие же это были счастливые дни!
— Вы хотели бы вернуться, Ваше Величество? — спросил Роберт.
— Отнюдь. Вернуться — значит повторить тот же самый путь…
— Синьор Давид, вы просто великолепны сегодня, — сказала графиня.
Давид взглянул на свое платье, отороченное мехом. Его камзол был сшит из прекрасного атласа, а на ногах были вишневые бархатные чулки. Изумительное перо украшало его шляпу, а на шее висел громадный рубин — подарок Марии.
— Что правда, то правда, Давид, — сказала Мария.
— Я оскорбил бы Ваше Величество, надень я что попало… Этот наряд — лучшее, что у меня есть, — сказал Давид.
— Все верно, Давид, — сказала королева. — Я не люблю серости в одежде. Спойте-ка нам, пожалуйста, что-нибудь о Франции. Я очень хочу слушать французские песни этим вечером. Господин Эрскин, прошу вас, передайте Давиду гитару.
Она повернулась к одному из слуг и сказала:
— Не задерните ли вы немного? Кажется, здесь сквозняк.
— Сегодня очень холодный ветер, — заметил управляющий. Слуга подошел к окну. Некоторое время он вглядывался в темноту за стеклом, а потом заметил фигуры в стальных шлемах, с пистолетами и шпагами.
Что эти люди здесь делают? Он ничего не слыхал о том, что кто-то должен быть под окнами.
Может, это учения? — подумал он.
Он хотел, было, сказать об увиденном собравшимся, но услыхал, как запел синьор Давид, голос которого заполнил маленькую комнату.
Когда песня закончилась, слуга вышел из комнаты посмотреть, может, он зря беспокоился. Замок оказался полон вооруженных людей.
Как только он ушел, дверь распахнулась, и в комнату вошел Дарнлей. Марию охватила тревога. Казалось, что он был выпивши. Он подошел к ней и чуть было не рухнул на кушетку. Дарнлей положил горячую руку ей на ладонь.
— Вы уже поужинали? — холодно спросила она.
Собравшиеся напряженно замолчали, ожидая одну из тех сцен, которые, казалось, теперь неизбежны между королевой и королем.
Дарнлей ничего не ответил, и внезапно все, кроме королевы, вскочили на ноги, увидев в дверях Рутвена. Его лицо с отпечатком смерти отливало желтизной над сверкающими доспехами… волосы дико взлохмачены… На какую-то долю секунды всем показалось, что это призрак, ведь присутствующие знали, что Рутвен при смерти. Более того, народ был наслышан о его якобы дьявольской силе.
Никто не проронил ни слова, а он отсутствующим взглядом прошелся по комнате… Вдруг глаза его застыли на фигуре Давида Риччо.
Только сейчас Мария заметила, что Рутвен пришел не один и за его спиной стояли Мортон, Линдсей, Керр и другие… Внезапно Рутвен поднял руку и указал на Давида.
— Выйди, Давид, — медленно произнес он. — Ты нам нужен на минутку.
Давид стоял, не двигаясь. Казалось, его громадные глаза стали еще больше; дрожащей рукой он прикоснулся к платью королевы.
Рутвен заорал:
— Давид, выйди из комнаты королевы! Ты был здесь слишком долго!
Мария поднялась навстречу Рутвену.
— Да как вы посмели, господин Рутвен, врываться в мои покои?! Как вы посмели?! Вы дорого заплатите за это! Что означает это вторжение?! Что это за люди вместе с вами? Зачем вы пришли?!
— Мы пришли за Давидом Риччо, Мадам.
— Как пришли, так и уходите, — приказала королева. — Если Давид здесь, значит так захотела я.
Она с яростью развернулась в сторону Дарнлея:
— Что значат все эти бесчинства? Вы можете что-нибудь объяснить?
Дарнлей помолчал пару секунд, а потом промямлил:
— Н… нет… Просто… это неприлично… когда вы ужинаете с Давидом… а меня выставляете…
Рутвен вцепился в изнеможении за занавески, чтобы не упасть. Мария оглядела это страшное сборище. Поймав ее взгляд, вперед ринулись управляющий и Эрскин, но Рутвен заорал:
— Не прикасайтесь ко мне, вы пожалеете об этом!
Двое мужчин замерли, как бы удерживаемые невидимой силой.
Мария закричала:
— Немедленно уходите! Уходите! Я приказываю вам уйти!
— Я пришел за Риччо, — упрямо проговорил Рутвен и с этими словами выхватил из ножен кинжал.
Это был сигнал. Его дружки хлынули в комнату.
Риччо пронзительно закричал, падая на пол. Он вцепился в платье Марии и попытался спрятаться в складках материи…
Графиня Аргайлская схватила подсвечник и подняла его над головой.
Мария почувствовала, что ребенок в утробе забеспокоился. Ее замутило. Риччо не отпускал ее платья, а она попыталась преградить дорогу всем этим людям, которые, теперь это было очевидно, пришли убить его.
Джордж Дуглас схватил Риччо за руку и с силой крутанул ее; от боли Давид выпустил край платья Марии.
Она смутно видела людские лица, налитые кровью… Казалось, они пришли убить не только Давида, но и ее саму, и нерожденного младенца.
— Держите королеву, — произнес кто-то, и она увидела совсем рядом с собой Дарнлея. Он крепко схватил ее в объятия, но Мария с отвращением оттолкнула его от себя и в эту же минуту увидела, как Джордж Дуглас выхватил кинжал из ножен Дарнлея и вонзил его в присевшего от страха и пронзительно кричавшего Давида.
В истекающего кровью Риччо вцепились чьи-то руки… Она видела, как люди поволокли его через комнату, а он не сводил переполненных ужасом глаз с ее лица. Она протянула к нему руки:
— Дэви… Дэви… — разрыдалась она, — они убивают тебя, Дэви. Они убивают и тебя, и меня…
— Замолчи, — прошипел Керр. — Если не замолчишь, я порежу тебя на куски.
Она слышала крики в соседней комнате, куда утащили Давида; она слышала глухие удары, а потом звуки предсмертной агонии…
— Вы дорого заплатите за его кровь! — закричала она и рухнула в беспамятстве на пол.
Очнувшись, Мария увидела склонившегося над нею Дарнлея. Сначала она не могла понять, что произошло, но потом, увидев в мерцании свечей комнату с перевернутым столом, разбросанную еду, пролитое на ковре вино и полосы крови, все вспомнила.
Она повернулась к Дарнлею и в муке прокричала ему:
— Это все из-за вас! Почему вы сделали это? Я вытащила вас из жалкого поместья и сделала своим мужем! Что я сделала вам, что вы так обошлись со мной?
— Я вам скажу, Мадам, — прошипел Дарнлей.
Она увидела совсем близко его покрасневшие глаза; она почувствовала запах вина, исходящий от него, и поняла, что он еще не совсем протрезвел.
— С тех пор как Давид втерся в доверие к вам, вы уделяли мне слишком мало времени. Вы выставили меня из своих мыслей и из своих покоев. Вы припозднились с Давидом этой ночью.
— Потому что вы изменили мне.
— Каким образом? Я что, переспал с кем-то? Было время, когда вы были настолько без ума от меня, что сами приходили ко мне в спальню. С тех пор, как Давид стал вашим любимцем, вы пренебрегали мной. Чем я обидел вас, что вы были так холодны со мной? Вы просто вняли тому, что Давид говорил против меня.
— Лорд Дарнлей, все мои мучения этой ночью — ваша работа. Я больше не жена вам… Я не успокоюсь, пока вы не пострадаете так же, как и я этой ночью.
Она больше не могла смотреть на него и, закрыв лицо ладонями, горько расплакалась.
В покои возвратился Рутвен.
Он сказал:
— Его светлость, лорд Дарнлей — ваш муж, и у вас есть обязательства друг перед другом.
Сказав эту фразу, он в изнеможении опустился в кресло и потребовал, чтобы ему принесли вина.
Мария встала и подошла к нему.
— Господин Рутвен! — воскликнула она. — Если мой ребенок или я умрем после этой ночи, ваши титулы вас не спасут. У меня есть могущественные друзья. Люди из рода де Гизов Лотарингских… король Испании… Папа Римский… Не думайте, что вам удастся избежать правосудия.
Рутвен взял предложенный ему бокал вина. Он мрачно улыбнулся и сказал:
— Мадам, люди, о которых вы говорите, столь велики, что они не будут связываться с таким маленьким человеком, как я.
Мария немного отступила. Она прекрасно поняла, что он хотел сказать. Он намекал, что ее друзья слишком велики, чтобы разбираться с проблемами такой заброшенной страны, как Шотландия, чтобы помогать королеве, которую собственная знать лишила власти.
Марию охватил озноб. Она поняла, что Дарнлей разрушил все ее планы этой ночью; весь ее триумф последних месяцев был сведен на нет.
Комната заполнялась людьми. Она почувствовала облегчение, увидев среди входящих Босуэла. Может, он и лгун, но он предан ей. С ним пришли Хантлей и Мэйтленд.
Босуэл заорал:
— В чем дело? Кто осмелился прикоснуться к королеве?
Он вцепился в Рутвена и швырнул себе под ноги.
— Все, что было сделано, вершилось именем короля, — произнес Рутвен. — У меня бумага с его подписью.
Босуэл схватил бумагу. Мария заметила, как он и Хантлей изменились в лице. Слава богу, хоть они вне заговора, им тоже можно верить.
Тут закричал Мортон:
— Да весь дворец просто полон заговорщиков!
Глаза Марии замерли на Босуэле, и в этот миг донеслись крики с улицы.
Получилось так, что горожане, прослышав о беспорядках во дворце, собрались вокруг, требуя показать им королеву.
Со вздохом облегчения Мария ринулась, было, к окну, но ее удержали руки Керра. Она почувствовала, что в спину ей уперлась шпага. Он повторил свое предупреждение, что если она не будет молчать, то он порежет ее на куски.
Рутвен взглянул на Дарнлея и сказал:
— Ступай к окну и скажи, что с королевой все хорошо. Скажи им, что просто была перебранка между французскими слугами.
— Генрих! — воскликнула Мария. — Не делай этого.
Но ладонь Керра закрыла ей рот.
Дарнлей тревожно перевел взгляд с королевы на Мортона и его друзей. Он увидел зловещий огонь в глазах Мортона и, вспомнив надрывающегося от крика окровавленного Давида, подошел к окну.
— Добрые люди! — закричал он. — Ничего страшного не произошло, просто переругались несколько французских слуг. Сейчас все спокойно.
Он повернулся и взглянул в лицо Марии. Да, теперь Дарнлей явно встал по другую сторону баррикад…
Она вгляделась в толпу в комнате, ища Босуэла с Хантлеем, но они уже ушли. Не оказалось в комнате и Мэйтленда.
Она ощутила, что стоит с врагами один на один. Ее вновь замутило, и в тревоге забился в утробе ребенок, и во второй раз за ночь Мария в обмороке рухнула на пол.
Была глубокая ночь, но Мария лежала без сна, в который раз спрашивая себя:
— А что же дальше?
В спальне находились лишь несколько слуг, но среди них не было ни одной из ее подруг. Рядом была старенькая леди Хантлей — теща Босуэла. Все, кроме нее, были приставлены к Марии врагами. Видимо, теперь уже ей никто помочь не сможет.
Она уселась в кровати, и леди Хантлей подошла к ней.
— Где мои служанки? — спросила Мария. — Мне нужно, чтобы они немедленно были здесь. Я хочу покинуть дворец.
— Ваше Величество, — прошептала леди Хантлей, — это невозможно. Дворец окружен вражескими солдатами. Мой сын и граф Босуэл в спешке покинули Эдинбург. Останься они здесь — это была бы явная гибель. Вы ведь знаете, они были одни… лишь с несколькими слугами.
— Так что же, я заключенная? А как же жители Эдинбурга? Может, хоть они спасут меня?
— Ваше Величество, они не могут этого сделать. Король подписал бумагу, согласно которой все бюргеры, прелаты, пэры и бароны должны незамедлительно оставить Эдинбург. В городе звучат набаты.
— Господи, какой кошмар вокруг, — произнесла Мария. — Неужели во всей Шотландии нет ни единого человека, на которого я могу положиться?
— Ваше Величество, с вами мои сын и зять.
— Да они же убежали! Разве не так?! Они убежали, как только почувствовали опасность…
— Ваше Величество, они послужат вам лучше, если будут живыми, а не мертвыми.
— Слишком многие предали меня. Я никому не верю.
Она с трудом повернулась к стене и вдруг вспомнила про ребенка, неожиданно почувствовав в себе страшную силу. Она должна сражаться!
Ребенок! Она будет сражаться ради ребенка! Ее охватило волнение, и она поняла, что именно может помочь ей. Они не смогут отказать ей в акушерке, так ведь? Вообще-то могут подумать, что после всего пережитого у нее может случиться выкидыш…
На кого она может рассчитывать? Леди Хантлей… Она может встать на ее сторону. Кто еще? Ведь дворец в руках врагов!
Но нет! Есть еще один, кто несомненно предан. Есть один доверчивый дурачок… Есть еще один, чьи трусливые мозги она прекрасно понимает, — ее муж, лорд Дарнлей.
Она обратилась к леди Хантлей:
— Ведь мне не могут запретить видеться с собственным мужем, правда? Ступайте к нему и скажите, что его жена смиренно ждет его…
Пришел Дарнлей. Только взглянув на него, она поняла, что он боится ее, и в душе зародилась надежда. Он боится и ее, и тех людей, вместе с которыми убил Давида.
— Ах, лорд Дарнлей, — сказала она, протягивая ему руку.
Он с опаской взял ее.
— Что происходит между нами? — спросила она. — Что заставило вас встать на сторону моих врагов?
— Давид, — угрюмо ответил он. — Между нами встал Давид. Он был вашим любовником. Как я мог такое стерпеть?
— Генрих, вы позволяете этим людям играть вами. Они поступают с вами подло. Ведь это должно быть видно вам. Как они обращаются с вами после убийства? Они приказывают вам слушаться их. Это не было убийством из ревности. Это было политическое убийство. Они хотели убрать с дороги Давида, потому что он знал, как сделать нас сильными… именно нас, Генрих, вас и меня. Они сделали это вовсе не потому, что вы или они посчитали Давида моим любовником. Они просто использовали вас и продолжат делать то же самое, если вы будете с ними. Они обещали сделать вас королем, но вы будете королем без власти… А когда вернется мой брат, они убьют вас… они поступят с вами так же, как поступили с Давидом.
Дарнлей застучал зубами. Слушая Мортона, он верил Мортону… Но то, что говорила Мария, казалось вполне реальным. Они приказали ему распустить парламент… Прошлой ночью они приказали ему выступить перед жителями Эдинбурга… Ничего дельного он им не сказал. Он видел перед собой глаза Рутвена… он видел лицо Мортона с поджатыми жестокими губами…
— Они хотят, чтобы мой брат стал во главе их, — добавила Мария.
— Он… он… едет сюда, — заикаясь, произнес Дарнлей. — Он будет здесь с минуты на минуту…
— Ну вы и увидите, как они обойдутся с вами. Вы не проживете долго, мучаясь тем, что сделали с Давидом. Мой брат всегда ненавидел вас. Я хотела выйти за вас замуж… Он остался в стороне… Мы победили его тогда только потому, что стояли вместе. Сейчас вы перешли на сторону моих врагов, а они хотят уничтожить и меня, и нашего ребенка, и вас тоже, Генрих. Вам не удастся скрыться. Несомненно, вы будете первым, кого они уберут. Кто знает, может, меня они и оставят в живых… как их заключенную…
— Не говорите так… не говорите так… Вы понимаете, что они везде? Всюду солдаты…
— Генрих, давайте сделаем так: вы поможете мне, а я — вам. Вы и я должны держаться вместе. Нам нужно найти способ убежать отсюда.
В комнату вошла леди Хантлей и обратилась к Марии:
— Простите, что я прерываю вашу беседу, но думаю, вам надо знать, что во дворец прибыл ваш брат, граф Меррейский.
Дарнлей и леди Хантлей оставили ее. С минуты на минуту должен был прийти брат. Леди Хантлей удалось пронести письмо Марии, доставленное человеком Босуэла. Это стало самым утешительным событием за все последние кошмарные часы.
— Не отчаивайтесь, — говорилось в письме. — Не надо думать, что Босуэл и Хантлей бросили Ваше Величество. Они уехали из Эдинбурга, чтобы собрать силы вам на подмогу.
В послании говорилось, что как только все организуют, ей нужно немедленно покинуть дворец, и у Босуэла есть план, как это сделать. Она переберется по веревке через дворцовую стену, а по другую сторону ее будет ждать с лошадьми Босуэл.
Она положила руки на массивный живот. Похоже, Босуэл видит в ней такого же лихого искателя приключений, как и он сам, а не женщину на шестом месяце беременности… В ее-то состоянии лазать через стены?! Это просто немыслимо.
И все-таки так приятно знать, что по ту сторону дворцовой стены друзья и они хотят помочь.
Тем не менее надо искать способ выбраться из дворца. Она обязательно должна сделать это, но не по безумному плану Босуэла, а как-то более тонко, и ее собственный план побега стал понемногу вырисовываться в сознании.
В этот момент в покои вошел брат. Он преклонил перед Марией колени. Джеймс поднял к ней лицо, и на глазах у него заблестели слезы, когда он обнял ее.
— Джимми, милый мой, — произнесла она.
— Сестра, дорогая, я виноват перед тобой! Я не должен был оставлять тебя! Братья и сестры должны жить в мире! Будь я рядом, я ни за что не позволил бы тебе так страдать!
Слезы на его глазах выглядели совершенно естественно, но она уже больше не была той дурочкой, которой оказалась однажды. Неужто он и в самом деле верит, что ей неизвестно о его участии в убийстве Риччо? Неужели он действительно уверен, что она не понимает, зачем он возвратился в Шотландию? Было приятно думать, что она может обманывать его так же успешно, как и он обманывал ее.
— Джимми, — сказала она, — перед тобой больная женщина. Ребенку положено родиться только через три месяца, но…
— Но?!
— Джимми… я… в такой тревоге… просто в страшной тревоге. Я очень боюсь, что не доношу…
— Да это будет страшнее, чем все то, что произошло!
— Джимми, ты же видишь: они отняли у меня секретаря, а теперь отнимут и моего младенца!
— Ты уверена в этом?
Он нежно опустил руку сестре на плечо.
— Джимми, ведь ты не позволишь им отказать мне в помощи акушерки?
— Нет… нет… конечно, с тобою должен быть врач.
— И еще… Джимми… мне так тяжко видеть… вокруг себя солдат… и в такое то время… Я… в своих покоях… с солдатами под дверью… Посмотри на меня, Джимми… Ну как в таком состоянии я могу куда-нибудь сбежать?! Ну как?!
— Я пришлю тебе врача.
— Я уже просила, чтобы ко мне прислали врача… Пожалуйста, проследи, чтобы его не забирали у меня, я умоляю тебя, Джимми!
Застонав, она повернулась к стене. Она была в неописуемом восторге — ей удалось провести брата!
Она нащупала его руку и сжала ее.
— А… эти солдаты… мне так тяжко видеть их… Королева… в собственном дворце… несчастная больная женщина… умирающая женщина… и под такой охраной… Джимми, может статься… что… это вообще… мое последнее желание…
— Нет… нет… Тебе скоро полегчает… Сестра, дорогая, я сделаю все, что ты попросишь! Как только появится акушерка, я тотчас отправлю ее к тебе. Я посмотрю, может быть, удастся убрать солдат, что толпятся вокруг.
— Джимми, спасибо тебе! Да разве что-нибудь стряслось бы, будь ты здесь?! Господи, как же грустно, когда брат с сестрою ссорятся! В будущем, Джимми… мы обязательно должны понимать друг друга… если только… я смогу пережить… все это…
— Ты будешь жить… Между нами будет полное взаимопонимание… Я буду опекать тебя…
— Да, Джимми. Как же я рада, что ты вернулся!
Наконец появилась «акушерка». Она была служанкой Хантлеев. Через нее должны были идти письма от королевы к Босуэлу и Хантлею.
Мортон с графом Меррейским посчитали, что, ежели Дарнлей будет оставаться по ночам у королевы, то охрану у дверей ее спальни можно снять. Они были уверены в Дарнлее, да и королева в таком плохом состоянии не может встать с кровати.
Как-то вечером все лорды покинули дворец, собравшись неподалеку в доме Дугласа. Они решили закатить пир, отпраздновать успехи и обсудить новые планы.
Как только они ушли, а караул у дверей был снят, Мария поднялась и в спешке оделась. Мария внушила Дарнлею такой страх и, кроме того, пообещала вернуть ему свое расположение, что он окончательно перешел на ее сторону. Она сказала, что он получил горький урок, но отныне они будут доверять друг другу.
Она обрадовала его, сказав, что тех, кто держал их в плену, совсем немного. Неужели он не помнит, что, когда они поженились, граф Меррейский был совершенно уверен, что поднимет против них всю Шотландию! А помнит ли он, кто собрал могучие силы тогда против Джеймса? Она заверила его, что все, что требуется от него, так это покинуть вместе с нею дворец и присоединиться к Босуэлу и Хантлею. Именно сейчас они собирают народ им на подмогу. Она сказала, что Дарнлей сглупит, если не пойдет вместе с нею, да и ее друзей не очень обрадует такое его поведение. А те, с кем он связался, больше в нем не нуждаются.
Вот тогда Дарнлей и принял решение обмануть пировавших в доме Дугласа дружков. Он убежит вместе с Марией из Холирудского дворца, и они ускачут прочь.
— Пора идти, — сказала королева.
На ней был тяжелый плащ. Ребенок затих. Казалось, он разделяет их участь.
— По боковой лестнице вниз, — сказала Мария. — Дальше через кладовые и кухни… там, где французы… Если они увидят нас — ничего страшного, они нас не выдадут. Мы можем на них положиться.
Со страшно колотящимися сердцами они прокрались вниз по узенькой лестнице, потом через кладовки и кухни к одному из погребов, дверь которого выходила на кладбище.
Дарнлей аж стал задыхаться от страха.
— Нет! Только не этим путем! — закричал он.
— А как еще? — презрительно спросила Мария. — Ты идешь или остаешься дожидаться участи Давида?
Дарнлей все еще мучился сомнениями. При свете луны его лицо казалось мертвенно бледным. Идти ему было страшно, но у него не было никакого выбора, кроме как последовать за Марией… Он сделал шаг и тут же рухнул на свежую могилу.
Он пронзительно завопил, и Мария повернулась к нему, чтобы приказать ему вести себя тихо.
— О, Господи! — воскликнула она, глядя на могилу. — Да здесь же лежит Давид!
У Дарнлея затряслись руки и ноги, и он почувствовал, что дальше идти просто не может.
— Это дурной знак! — прошептал он.
В этот момент перед глазами Марии проплыло лицо Давида, которого волокут по полу… Она со злостью обратилась к мужу:
— Возможно… Очень может быть, что сейчас Давид смотрит на нас… и вспоминает…
— Нет… нет… — застонал Дарнлей. — Я невиновен…
— Не время сейчас, — произнесла Мария, отвернувшись от него и решительно направившись вперед.
Он пошел следом за нею через это жуткое кладбище, пробираясь между могил, и содрогаясь, когда взгляд натыкался на надгробные плиты…
На краю кладбища их поджидал с лошадьми Эрскин. В молчании Мария села в карету вместе с Эрскином, а Дарнлей поехал верхом.
— Скорее! — заорал Дарнлей.
Ему страшно хотелось уехать от этого места как можно дальше. Он представил, как призрак Давида встал из могилы и толкает его на свое место. Жуткий страх охватил Дарнлея, страх и перед смертью, и перед жизнью.
Однако лошади Эрскина не могли нестись так быстро, как того хотел Дарнлей.
— Я сказал быстрее! — нетерпеливо воскликнул он. — Промедление смерти подобно!
— Ваше Величество, я не посмею, — ответил Эрскин.
— Помните о ребенке! — сказала Мария. — Мы едем так, чтобы не навредить ему.
— Вы — дураки! — завопил Дарнлей. — Если они нас схватят, то убьют нас!
— Я предпочту быть убитой, нежели убить собственного ребенка.
— Да глупости это все! Что значит один какой-то младенец?! Этот помрет — другие будут. Скорее, я сказал, не то я упеку тебя в тюрьму, как только мы прибудем на место!
— Не обращайте внимания на него. Я прошу вас прежде всего помнить о ребенке.
— Да, Мадам, — ответил Эрскин.
Дарнлей заорал:
— Ну уж нет! Нас догонят и убьют, а я не хочу!
Он пришпорил лошадь и ушел вперед. Вскоре он исчез из виду.
Мария почувствовала, как по щекам катятся слезы. Она стыдилась человека, который был ее мужем. В ней больше не осталось ни капли страха. В такие минуты, как эта, когда ей грозила опасность, она ощущала, как великое мужество охватывает ее. Сейчас она действительно чувствовала себя королевой.
Она презирала Дарнлея. Она разрушила планы брата и интригана Мортона. Она вновь спасла свою корону.
Господи, как же стыдно за мужа-глупца! Она почти была готова умереть от стыда. Он был ведь не только глуп, но и труслив.
Как бы ей хотелось, чтобы он был мужественным и сильным, чтобы на него можно было положиться… И пусть бы на них сыпались невзгоды — они держались бы вместе…
Они ехали долго, и, когда забрезжил рассвет, Эрскин сказал, что они неподалеку от замка Данбар.
Вскоре он сообщил, что видит всадников. Мария с трудом разлепила отяжелевшие веки. Один из всадников ушел вперед и вскоре поравнялся с каретой королевы. Она с облегчением и обожанием взглянула на человека, именно непохожестью своей напомнившего ей о Дарнлее.
Она обратилась с приветствием к нему:
— Я никогда еще не была так рада видеть вас, граф Босуэл!
Стояла жаркая июньская ночь. Мария со стонами металась в постели. Последние месяцы принесли ей много страданий, но главное испытание было еще впереди.
Слуги не отходили от нее, и Мария чувствовала: они не уверены, что она останется в живых.
Ей было тяжко. После смерти Давида Мария стала еще больше опасаться людей, что были вокруг нее; она не могла ни на кого полностью положиться. Даже сейчас, мучаясь рождением ребенка, она не могла избавиться от мыслей о Рутвене, Мортоне, Линдсее, Аргайле… Старика Рутвена уже не было в живых — он умер в изгнании, но его сын был мастером создавать проблемы не хуже отца. Ее собственный брат, граф Меррейский, как ей стало известно, был посвящен в заговор, который включал в себя не только убийство Давида, но и свержение самой королевы. Граф Мэйтленд Летингтонский, лучший государственный муж Шотландии, человек, в знаниях которого она нуждалась, человек, который всегда проявлял такое почтение к ней, был под подозрением. Он скрылся вместе с Атоллом в горах… Почти не оставалось сомнений, что и он не без греха.
Воспоминания об этих людях удручали ее, но был еще один человек, при мысли о котором она впадала в такую подавленность, что была готова просто умереть. Зачем же она вышла замуж за этого Дарнлея?! Она страшно ненавидела его. Ей казалось просто невозможным, что кого-то можно так ненавидеть… Он предал всех. Он предал тех, с кем пошел против Давида. Сейчас он молил Господа только об одном: чтобы, ради всех святых, Мария не простила графов-изгнанников и они не вернулись отомстить тому, кто отступил от них. Он бесновался; он скулил и куражился; он лебезил и качал права. Его присутствие рядом было невыносимым.
В государстве тоже было неважно. Да, конечно, при поддержке сил, что собрали Хантлей и Босуэл, она с триумфом возвратилась в Эдинбург. Графы-мятежники, виновные в смерти Риччо, поспешили спрятаться, но были схвачены и четвертованы. Казнили всех, кроме графа Меррейского: Мария сделала вид, что верит в его непричастность. Казнь же остальных была естественным итогом всего, но Мария жалела, что никак не могла помешать этой казни — все сделал Босуэл. Бесспорно, он был самым мужественным человеком в Шотландии, но как государственный деятель он не может тягаться с Мэйтлендом или графом Меррейским.
Она заставляла себя думать о смерти мятежников без какого-либо раскаяния.
Сейчас она уже прекрасно видела свои ошибки. Ах, если бы только вернуться на год назад! Если бы можно было снова оказаться в том июльском дне, когда она венчалась в церкви Холируда с Дарнлеем… Ведь она и повела бы себя иначе, и жизнь бы тогда сложилась совсем по-другому…
Она начала понимать, что могла собрать вокруг себя людей и лишить брата его могущества…
Она оказалась замужем за самым подлым в Шотландии человеком… Надо быть сильной…
Но сейчас в ней была лишь только боль, сквозь пелену которой она видела склонившиеся над ней лица…
Иногда боль отпускала, и она видела рядом подруг…
Вот Битон… Бедняжка! Ее Томас Рэндолф был с позором отправлен в Англию. Оказалось, он был не только на стороне мятежников, но еще и шпионом английской королевы.
Несчастная Битон! — подумала Мария. — Ведь она, как и я, оказалась невезучей… А были такие надежды… А вот и Флем… Сердце ее разбито, потому что Мэйтленд скрылся со Двора, опасаясь наказания.
Семпила разжаловали, а милая Ливи осталась вместе с ним…
Не соверши Дарнлей предательства, Давид бы остался в живых… А будь он живой, все бы были счастливы…
Я ненавижу отца этого ребенка! — задумалась Мария. — По дворцу обо мне говорят кошмарные вещи. Они шепчутся сейчас в коридорах обо мне. Кто приходится отцом тому, кто рождается в эти мгновения, — Дарнлей или Давид? Кто отец ребенка — король или секретарь?
Может быть, рядом с ними сейчас Дарнлей… Что он делает: оправдывает меня или клевещет?
Господи, зачем я вышла за него замуж? — спрашивала она себя. — Сейчас, перед лицом смерти, мне ясно, что я хочу лишь одного: чтобы его никогда больше рядом со мной не было…
Битон поднесла ей к губам чашку с питьем.
— Битон, — начала, было, Мария.
— Милая моя, молчите, — сказала Битон. — Иначе вы потеряете силы. Поберегите их для ребенка.
…Поберегите их для ребенка! Не растрачивайте силы на ненависть к отцу младенца…
Казалось, прошла вечность, прежде чем она услыхала младенческий крик…
В неописуемом волнении Мэри Битон выбежала из покоев, крича:
— Все позади! Все в порядке! У королевы сын!
Она молилась, чтобы сын объединил ее истерзанную страну с королевством по ту сторону границы. Она понимала, иначе мира не будет.
Была лишь единственная вещь, в которой ей нужна полная уверенность. Не должны говорить, что маленький Джеймс Стюарт — бастард. Слухи, что он незаконнорожденный, могут сильно навредить будущему королю.
Она уже не раз замечала напряженно поджатые губы и оценивающие взгляды тех, кто был рядом с мальчиком. В кого он? В Дарнлея? А эти большие глаза? Интересно, может, из него выйдет искусный музыкант?
Перед Марией лежала задача не из приятных. Ей надо показать, что она в мире со своим мужем. Нельзя допустить, чтобы он лил отраву в людские уши. А ему так хотелось это сделать, даже зная, что он вредит этим самому себе.
Она пригласила Дарнлея и в присутствии всего Двора громко произнесла:
— Ваше Величество, я пригласила вас посмотреть на нашего ребенка. Взгляните в его личико. Господь благословил наш союз младенцем. Он — плоть от плоти вашей.
Дарнлей склонился над мальчиком. Она намекала, что ей известно о слухах. Он боялся жены, ведь она могла наказать его. Он боялся тех графов, которые были виновны в смерти Риччо. Да, сейчас они в ссылке, но позволь она им вернуться, и его постигнет участь Давида. Он совершенно не понимал, как поступить. Иногда ему страшно хотелось показать, что ему нет никакого дела до нее. Но сейчас-то совсем другая история: в моменты, как этот, он всегда был в проигрыше.
Мария взглянула на склонившегося над ребенком мужа, на лордов, наблюдавших за всей этой сценой… Ее голос зазвенел под сводами дворца:
— Я клянусь перед Господом, как если бы стояла перед Ним в Судный день: этот ребенок от вас, а не от другого мужчины. Я хочу, чтобы все присутствующие здесь запомнили мои слова. Я говорю — и Господь тому свидетель, — что ребенок этот настолько ваша плоть, что меня пугает это.
Она повернулась к знати, столпившейся у постели.
— Я надеюсь, — сказала она, — что этот мальчик объединит Шотландию и Англию. Я верю, этот союз примирит наши страны.
— Так будем же надеяться, — сказал граф Меррейский, — что он унаследует два королевства только после вас. Вы ведь вряд ли хотите, чтобы он опередил своих родителей.
— Его отец порвал со мной, — печально произнесла Мария.
Дарнлей заорал:
— Вы не можете так говорить! Вы сказали, что все должно быть прощено и забыто, что между нами теперь все, как было в самом начале.
— Я хотела бы забыть, — сказала Мария, — но как это сделать? Вы могли убить меня, вспомните… и не только меня… но и вот того ребенка, что сейчас перед вами…
— Да ведь все позади…
— Все позади… Я очень устала. Я хочу остаться с мальчиком одна.
Она тяжело повернулась к стене, в полном молчании все удалились из покоев.
Пока Мария спала, над дворцом продолжал витать шепоток.
Она поклялась, что Дарнлей — отец ребенка. А если бы это было не так… она все равно поклялась бы или нет? Призвала ли она бы Господа в свидетели, окажись отцом Давид?
И в Эдинбургском дворце, и на улицах города звучала лишь одна фраза и более ничего:
— Кто отец принца: Дарнлей или Давид?
Перед Марией было теперь два важных дела: заботиться о малыше и избавиться от мужа. Он неотлучно находился рядом с ней, то упрашивая, то угрожая. В нем не осталось и тени былого равнодушия. Он страшно хотел быть действительно мужем. Он кричал, что она не должна выставлять его из спальни. Она не должна ставить у дверей охрану, чтобы он не пробрался тайком.
Бывало, он рыдал перед нею, колотя кулаками по коленкам, как капризный ребенок.
— Почему вы выставляете меня из своей постели? Разве я не муж вам? Что вы обещали мне, когда уговаривали объединиться? Вы сказали, мы должны держаться вместе… Все — ложь! Ложь, чтобы сделать меня врагом Мортона и Рутвена. Вы забрали у меня их дружбу и ничего не дали взамен.
— А я ничего не могу дать взамен пустоты, — презрительно сказала она. — Они никогда не были друзьями вам.
— Вы жестокая женщина… жестокая… Кто ваш любовник сейчас? У такой женщины, как вы, должен быть любовник. И не мечтайте, что я не узнаю его имени!
— Вы ничегошеньки обо мне не знаете, — сказала она ему. — Запомните на всю жизнь: я презираю вас. Меня тошнит от вашего присутствия. Уж лучше я пущу в постель жабу, чем вас.
— Но так было не всегда. И так не будет… Что изменилось во мне? Ведь было время, когда вы с трудом дожидались часа встречи со мной. Не думайте, что я не помню, какой страстной вы были… значительно более страстной, чем я сам…
— Да, это правда. Но я не прощаю себе собственную глупость. Я просто говорю вам, что сейчас я вижу вас таким, какой вы на самом деле… Я содрогаюсь, когда вы рядом…
Эта ссора быстро стала достоянием Двора. Впрочем, Дарнлей и не делал из этого секрета. Когда он напивался, то становился слезливым. Он, бывало, посвящал дружков в подробности королевской страсти, но выслушивалось это теперь с неохотой. Иногда ему хотелось убить кого-нибудь… да любого… Но больше всего он хотел убить Босуэла, ставшего после смерти Давида фаворитом королевы. Некоторые говорили, что Босуэл займет место Давида, и казалось, он даже стал более надменен… Некоторые говорили, что на месте Давида будет теперь граф Меррейский. Да, королева не доверяет ему, но тем не менее он все еще не выдворен из страны.
Босуэла Дарнлей боялся. У графа была привычка вызывать врагов на поединок… Взгляд Дарнлея метался с Босуэла на графа Меррейского. Он чувствовал, что уж лучше выйти на поединок с графом Меррейским, чем с Босуэлом.
Он обеспокоился теперь тем влиянием, что оказывает граф Меррейский на королеву, вспомнив, что первым против его брака с королевой, был именно Джеймс Стюарт.
Однажды августовским вечером Дарнлей взорвался и учинил скандал. Он раскричался, что ему надоело быть в стороне от государственных дел и терпеть те оскорбления, что сыпятся на его голову, он больше не будет.
Мария особого значения всем этим крикам не придала и продолжала играть с Битон в шахматы. Казалось, она полностью ушла в игру.
Дарнлей швырнул стул через комнату.
— Битон, твой ход, — сказала Мария.
— Послушайте-ка меня! — заорал Дарнлей.
Мария сказала:
— Похоже, я выигрываю, Битон, дорогуша. Два хода назад у тебя еще был шанс.
— Да прекратите вы! — закричал Дарнлей. — Хватит не замечать меня. Подойдите ко мне! Подойдите немедленно ко мне! Я говорю вам, что устал от такого обращения. Вы сию секунду пойдете со мной, и мы возобновим наши отношения…
— Или вы выйдете отсюда, — сказала королева, поднимая голову от шахматной доски, — или, может, мне убрать вас отсюда силой?
— Послушайте меня. Если бы не мои враги, у меня была бы власть. Я был бы королем этого королевства. Я был бы хозяином ваших покоев. Я не позволю вам выставить меня…
— Ах, дорогой, как же это все надоело. Мы все это уже слышали и устали от бесконечных повторений…
За границами его терпения была лишь единственная вещь: он не выносил, если его не воспринимали всерьез. Он выхватил шпагу и заорал:
— Вы убедитесь в том, что я не шучу. Вы поймете, о чем я говорю, когда я принесу сюда окровавленную голову вашего брата! Он ведь против меня. И всегда был против. Я собираюсь убить графа Меррейского. Я не буду терять время даром.
С этими словами он бросился из комнаты.
Мария опустила голову на руки.
— Я ничего не могу поделать с этим, — расплакалась она. — Он позорит меня. Я молю Господа, чтобы никогда не увидеть Дарнлея вновь. Я прошу Бога, чтобы хоть кто-нибудь избавил меня от моего мужа. Битон… я сомневаюсь, что он что-нибудь сделает… но все-таки ступай немедленно к моему брату и передай ему все, что наговорил тут Дарнлей. Пусть он знает об этом… Если с Джеймсом что-то случится, скажут, это моих рук дело.
Битон поспешила исполнить приказ Марии, а королева осталась сидеть, с безнадежностью уставившись на шахматную доску. Ей хотелось бы не замечать Дарнлея, но как? Он все время унижает ее.
О, Господи, — подумала она, — до чего же я ненавижу Генриха!
А граф Меррейский прекрасно знал, как проучить Дарнлея за его глупости.
Он спокойно вызвал его к себе и в присутствии придворной знати учинил допрос, заставив Генриха подтвердить слова, сказанные против него. Дарнлей лебезил и отнекивался, и тогда были вызваны свидетели, подтвердившие все, им сказанное. Вообще-то для Дарнлея было проще врать и лебезить, но он посмотрел в лица обвинителей и понял, перед ним враги… Он рухнул на пол в рыданиях, что все против него.
Однако они настаивали, говорил ли он что-либо против графа Меррейского?
Да… да… он говорил… но все ненавидят его; они завидуют, что королева выбрала в мужья именно его… Да, сейчас, кажется, она ненавидит его… но это совсем другая история…
— Я требую, — сказал граф Меррейский, — чтобы вы поклялись перед собравшимися здесь, что вы не попытаетесь убить кого-либо, кого считали своими врагами. Если вы этого не сделаете, то будете немедленно арестованы.
Дарнлей понял, что проиграл. Его враги умнее его. У него не оставалось выбора. Он извинился перед Джеймсом и поклялся никогда больше не быть таким глупым.
Они презирали его и дали ему это понять. Они не видели необходимости арестовывать его; они просто решили сделать из него придворного дурачка.
Марии повезло: появилась возможность хоть на время забыть о всех неприятностях. Милая Битон, страшно мучаясь от того, что прогнали Рэндолфа, неожиданно влюбилась.
Марию так обрадовало это событие. Ей казалось, что она могла бы предвидеть вероломство Рэндолфа ради самой же бедняжки Битон. Увы, этого не произошло, Рэндолф был вынужден покинуть Двор, но, хвала Господу, Битон влюбилась, да к тому же в Александра Огивье.
Это было особенно приятным поворотом дел, ведь в свое время Мария дала согласие на брак Босуэла с Джин Гордон, а Джин тогда была помолвлена как раз с Александром Огивье. Должно быть, ему хотелось как-то смягчить боль потери Джин, и теперь он страшно торопился обвенчаться с Мэри Битон.
Она поделилась с Босуэлом своими размышлениями.
— Я так рада за нее. Битон такая очаровательная девушка… Мне хочется, чтобы брачный договор был подписан ну прямо сию минуту!
— Да, я понимаю вас, Мадам, — сказал Босуэл. — Разве как раз не Огивье была однажды обещана моя жизнь?
— А вы не помните, что было потом? Здесь все то же самое. Я надеюсь, вам удалось заставить милую Джин позабыть о романе с этим молодым человеком.
Ей было интересно, радуется ли Джин, выйдя замуж за этого человека. Ходили слухи, что Босуэл ни капельки не изменил своим привычкам после свадьбы. Но Мария утешала себя мыслью, что уж Джин-то знает, как справиться с такими проблемами. Мария с головой ушла в приготовления, связанные со свадьбой Битон. Был лишь единственный человек, с грустью смотревший на предстоящую свадьбу — бедняжка Флем! Мэйтленд все еще в ссылке. Флем несколько раз заводила с Марией разговор о нем, говоря, что он был лучшим государственным деятелем и держать его в ссылке неразумно, ведь его единственным желанием было служить королеве.
— Флем, милая, — отвечала Мария, — я могу понять твои чувства. Мэйтленд очень мил и умен. Я все это знаю, но если он был непричастен к убийству Давида, зачем ему было скрываться?
— Мадам, он понимал, что Босуэл ему враг и что Босуэлу вы доверяете больше, чем кому-либо…
— Я с таким же удовольствием доверилась бы и Мэйтленду, позволь он мне это сделать.
— Милая Мария, да вы же можете доверять ему. Он — верный вам подданный, и вы нуждаетесь в нем. Я знаю, что второго человека с таким умом нет. Вы же сами знаете, что он — крупнейший государственный муж Шотландии!
— Думаю, в этом ты права, Флем.
— А тогда, милая королева, простите его. Простите, если есть что прощать. Позовите его. Вы ведь знаете, он не был другом ни Мортону, ни Рутвену. Да, правда, он невзлюбил Давида. Но вспомните: Давид занял его место. А почему? Да лишь потому, что граф Мэйтленд был в это время в Англии. Вы отправили его туда, потому что более мудрого политика для такого места, как английский Двор, вам было не сыскать.
— Ах, Флем, до чего же ты хороший защитник, я смотрю… Я подумаю… Сдается мне, я действительно позову его обратно.
— Милая…
— Однако, я думаю, он не без греха. Но, если я позову его, ты будешь смотреть за ним. Ты предупредишь его, что он должен быть предан мне, как и его будущая жена… И что я прощаю его только потому, что люблю тебя…
Прослышав о предстоящем возвращении Мэйтленда, Босуэл громко выругался. Он недолюбливал Мэйтленда. Учтивый придворный был слишком хитер для него. Босуэл опасался, что вот Мэйтленд вернется, пройдет некоторое время, и он в чем-нибудь обвинит Босуэла, а тогда ему придется распрощаться со своим местом фаворита королевы. Босуэл совсем не забыл, как Мэйтленд приложил руку к тому, чтобы прогнать его с шотландского Двора. У него были также подозрения, что Мэйтленд принимал некоторое участие в истории с его отравлением во Франции. Они по жизни были врагами, и Босуэл понимал, что просто обязан сделать все возможное, чтобы Мэйтленд не вернулся.
Но как этого добиться? Он понял, что нужно тайно встретиться с королевой. Он решил, что, окажись он с нею наедине, ему будет легче доказать, почему появление Мэйтленда здесь некстати. Ведь королева всего лишь легкомысленная плаксивая барышня. Надо ей объяснить, что Мэйтленд — его вечный враг и что он никогда не был предан королеве… Можно напомнить, что он, Босуэл, никогда не покидал королеву в беде… Глядишь, и удастся отговорить ее.
Он знал: на днях королева собирается посетить небольшую швейную мастерскую в Эдинбурге, чтобы заказать несколько обновок для сына. Она хотела отправиться туда без слуг, чтобы провести в одиночестве несколько дней. По соседству с мастерской был дом, где жил слуга Босуэла…
Казалось, все только на руку ему.
Он не хотел просить встречи, опасаясь отказа. Она могла догадаться, о чем пойдет разговор, и тогда не захочет его видеть. Несомненно, Мэри Флеминг уже поговорила с ней, а ему придется переубеждать ее. Королеве хочется угодить им обоим, и она лучше не встретится с Босуэлом, чем откажет ему.
Он прекрасно понимал ее — эту слезливую барышню в окружении стаи волков.
Он просто обязан встретиться с ней, но без какой-либо договоренности, а просто явиться перед ней и все. Для него места лучше, чем она выбрала, не найти, ведь этого плана не было бы, не надумай королева отправиться в эту мастерскую.
Слугу Босуэла, жившего в соседнем с мастерской доме, звали Давид Чамберс. Сады двух домов разделяла высокая стена, но в ней была дверца, и перейти из дома в дом было очень легко. Давид был хорошим слугой, и за это Босуэл щедро награждал его. Множество женщин Босуэла побывали в доме Чамберса. Когда он хотел с кем-нибудь встретиться, он просто говорил об этом Давиду, и тот все устраивал. Его дом был изумительным местом для любовных свиданий.
Все складывалось как нельзя лучше. Одним из двух слуг, сопровождавших королеву, был француз Бастиан, а вторым человеком оказалась леди Ререс, она же Маргарита Битон, сестра Жанет. О Бастиане можно не беспокоиться — он будет жить во флигеле. А Маргарита… Во времена его романа с Жанет, всегда, когда он приходил к ней, дверь ему открывала только Маргарита. Она была очень похожа на сестру — это дивное страстное создание, всегда готовое немного повеселиться… Такие женщины, как сестры Маргарита и Жанет, были самыми лучшими друзьями для мужчин. А вот женщины, похожие на Анну Тродзен, всегда приносили кучу проблем с собой. Он был только рад, что она вернулась в Данию, оставив их сына под присмотром слуг его матери. Ой, не надо сейчас думать об Анне… Хорошо, что Маргарита будет фрейлиной королевы в этом доме, а значит, ему будет легко проникнуть туда.
Устроить все было очень легко. Он прошел через дверцу в стене, разделяющей сады, и попросил Бастиана позвать леди Ререс, но никому не говорить о том, что он здесь. Вскоре появилась Маргарита. Она была безмерно рада видеть Босуэла.
Она полюбопытствовала, что за дьявольские планы у него.
— Да просто нужно увидеться с королевой… Достаточно важное дело… Мне надо посекретничать с нею. Я думаю, что во дворце у меня ничего бы не вышло. Поэтому я и пришел сейчас, когда она в уединении. Маргарита, не проводишь ли ты меня к ней?
— Я спрошу, хочет ли она видеть тебя.
— А вот этого делать не надо. Она скажет «нет». Она отправит за своими министрами, слугами или еще за кем-нибудь. Это секрет, и я не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме нее, прослышал о нем…
— Ваша светлость, вы слишком много просите.
— Ну только не у тебя, Маргарет, — сказал он и шутливо подтолкнул ее к стене. — Ты помнишь наше славное времечко?
— Очень даже хорошо, но все в прошлом, — ответила со смехом она.
— Но ни ты, ни я об этом никогда не забудем.
— Что это ты решил выбрать именно меня из шести тысяч… или я скуплюсь на счет?
— Я никогда не подсчитывал, но ты — та, кого я помню хорошо.
Леди Ререс вновь рассмеялась и произнесла:
— Господи, ну конечно же я помогу тебе. Но как я проведу тебя к ней? Я ведь говорю: она живет здесь отдельно от меня и Бастиана. Что она скажет, узнав, что я пропустила тебя?
— А ей и не надо знать об этом. А тебе не нужно меня провожать туда. Просто не запирай дверь. Я проберусь по потайной лестнице. А вы с Бастианом обсудите во флигеле завтрашний ужин и подслушивать нас не будете.
— Мы отвечаем за безопасность королевы.
— Ты что, думаешь, я хочу навредить королеве? Я говорю тебе: это дело чрезвычайной важности… касается королевства… Мне очень важно встретиться с ней. Ей это так же выгодно, как и мне. Ну ладно… Ты меня не выдашь? Ничего не говори ей, оставь ее после ужина и не закрывай дверь…
— Не нравится мне все это.
— Ну ты можешь сделать это для старого друга, а?
— Да мне ничего неизвестно, что ты собираешься делать…
— Ах, Мэгги… ну смилуйся… Я буду последним дураком, если полезу на рожон.
Он подарил ей поцелуй благодарности, и она ушла, с тоской вспомнив о тех днях, что они проводили вместе. Да, он изменился… Возможно, женитьба несколько отрезвила его. Ах! Как же они были когда-то счастливы. Она почувствовала, что просто молодеет от этих воспоминаний…
Королева уже отужинала, но на столе еще оставались неубранные кушанья. Она страшно устала и радовалась одиночеству, лишенному всякой чопорности.
На ней было свободнооблегающее бархатное платье… Каштановые волосы рассыпаны по плечам… Она чувствовала себя очень удобно в таком простом наряде.
Вдруг на лестнице послышались шаги. Должна была вернуться Маргарет. Мария задумалась, что, возможно, послезавтра надо уже уезжать отсюда. Хорошо, что есть еще один спокойный день.
Дверь открылась, и Мария в изумлении уставилась на застывшего в дверях Босуэла.
— Граф Босуэл?! — воскликнула она.
— Да, Мадам, — поклонился он.
— Как вы попали сюда? Почему вы не предупредили, что придете?
— Я все объясню, — сказал он.
— Я не желаю выслушивать никакие объяснения, — сказала она. — Я попрошу Бастиана вывести вас отсюда.
Он стоял неподвижно в дверях, как бы преграждая ей путь.
— Граф Босуэл, — спросила она, — что все это значит?
Он не ответил. Он разглядывал ее вспыхнувшее лицо… распущенные волосы… Он смотрел на нее так, как никогда раньше. И в это мгновение она испугалась его. Она попыталась оттолкнуть его с дороги, но он схватил ее, сделав ей больно, и она закричала, пытаясь высвободить хотя бы руку.
Заикаясь, она произнесла:
— Это… неслыханная… наглость… Как… как вы смеете! Вы поплатитесь за это!
Он перевел руки с ее талии на плечи и отвел ей голову назад.
— Можно? — спросил он, и глаза его засверкали на загорелом обветренном лице. — А потом и будет за что платить…
— Вы явились сюда, — задыхаясь, произнесла она, — вы явились без предупреждения… Немедленно уходите. Вы дорого заплатите за это.
Но Босуэл теперь уже был южанин. Он забыл, что пришел поговорить о Мэйтленде. В нем заговорило естество. Он слышал дикий голос плоти… Это была пикантная ситуация… он и королева!
Ему ни до чего не было дела, кроме как покорить эту женщину. Если это смерть, пусть будет смерть. Он впервые видел, что скрывалось под маской королевы… Он почти кожей ощутил ее притягательность…
Он привлек ее к себе и грубовато заласкал. Мария задрожала и разрыдалась от ужаса. Она поняла, что именно этой встречи она боялась столько раз. Смысл его наглых взглядов стал ясен ей. Он обращался с ней, как с деревенской женщиной, а не с королевой. Для него существовала лишь единственная цель в мире — удовлетворение своей природы.
Она попробовала пнуть его, это все, что она могла сделать, ведь руки-то были зажаты. Она вывернулась, поправила одежду и прикрыла дверь. Затем она, заикаясь, произнесла:
— Это… это… наглость… Это самое отвратительное, что когда-либо происходило со мной…
— Это с таким же успехом могло бы быть самым радостным, — проговорил он.
— За эти слова вы лишитесь головы.
— Нет, — сказал он. — У вас еще не было любовника, моя королева. Подождите… имейте терпение… Не надо сопротивляться… и вскоре вы растворитесь в удовольствии…
Он сорвал с плеч ее платье. Ее поразил контраст между ее безмерной слабостью и его безмерной силой. Он поднял ее на руки…
— Не надо кричать, — сказал он. — Никто не услышит. Они же не полезут под дверь. Хилый Бастиан, толстушка Маргарет? Не бойтесь. Никто не помешает нам.
— Вы с ума сошли, — произнесла она.
— Говорят, такое иногда бывает…
— Вы забываете… я королева.
— Давайте вместе забудем об этом.
— Опустите меня. Я приказываю вам… Я прошу вас…
— Я это и хочу сделать… уложив вас на кровать.
Он положил ее на кровать. Она попыталась, было, встать, но он вновь уложил ее. Она сопротивлялась, пока не почувствовала изнеможение. У нее закружилась голова. Она слышала, как ее тело бьется в унисон с сердцем…
Она бессильно распласталась на кровати. В ней не осталось ни сил сопротивляться, ни гнева, ни ярости… Только возникло, разрастаясь новое чувство — смесь ужаса и удовольствия, жуткого стыда и неописуемой радости…
Она долго лежала после того, как он ушел.
Что происходит со мной? — спрашивала она себя. — Почему я не послала за братом? Почему я не приказала немедленно арестовать Босуэла? За что? За изнасилование королевы?
Она подумала, что если придет леди Ререс, то застанет странную картину… Она встала и взглянула на разорванные одежды, что были разбросаны по полу… Как это все объяснить? Вещи станут теми уликами, что она принесет ему на эшафот. Изнасилование королевы! Этих слов она больше слышать не могла. Она вспомнила, как эту же фразу кричал Джон Нокс с кафедры пресвитерианской Церкви. Он, пожалуй, может сказать, что она дала Босуэлу повод.
— Нет! — почти прокричала она в ответ на воображаемое обвинение. — Это неправда! Он никогда не был приятен мне. А сейчас я его ненавижу. Как он посмел?! Стыдно… стыдно!
Каждая деталь была так свежа в памяти… Его лицо… глаза… руки, срывающие одежду…
— Он взял меня силой! — бормотала она. — Он посмел… а ведь я королева! Сейчас он, должно быть, со всех ног несется на Юг. Ему страшно от того наказания, которое вряд ли будет лучше, чем смерть…
Она подняла с пола одежду и спрятала в шкаф, торопливо набросила на себя платье и пригладила волосы. Вот так уже спокойнее… На лице, шее и теле еще виднелись красные пятна. Она осторожно прикоснулась к левой щеке.
Господи, — подумала она, — неужели эти следы так и останутся?
Она забродила по комнате. Опозоренная королева! Совращенная королева! Он все это задумал! Он знал, что она будет здесь. Граф Меррейский как-то сказал, что Давид Чамберс занимался сводничеством для Босуэла. Он приводил в дом женщин, и туда приходил поразвлечься с ними Босуэл. Он, должно быть, для того и снял этот дом. Босуэл свободно прошел из дома Чамберса в соседний, где была королева, и, зная, что она почти без охраны, пробрался в ее покои.
Она больше никогда не сможет взглянуть ему в лицо. Да и не нужно этого! Он будет заключен в тюрьму и наказан. Ему не удастся похвастаться своим завоеванием. Но как ей объявить о преступлении? Она представила, что рассказывает эту историю графу Меррейскому:
«Он пришел в мою комнату… Я не смогла удержать его… Он взял меня силой…»
Она представила улыбки… перешептывания…
«А зачем это королева отправилась в эту мастерскую? Ах, так это по соседству с домом Давида Чамберса, сводника Босуэла…»
«Что же мне делать? — спросила она себя. — Что я вообще могу теперь сделать?»
В комнату вошла леди Ререс. Мария могла бы отчитать ее за то, что недоглядела. Она и Бастиан должны держать двери запертыми на щеколду… Господи, ну как же сказать леди Ререс о том, что произошло?
— Вы расстроены, Мадам? — спросила леди Ререс.
— Расстроена?! — вскричала королева. — Нет… нет… что вы… я устала сегодня… Да и нездоровится мне… Похоже, я вновь заболеваю, как тогда во Франции…
— Может, отправить за врачом, Ваше Величество?
— Нет… нет… Надо просто отдохнуть. Оставьте меня. Я лягу спать. Мне нужен только отдых. Нет никакого повода для беспокойства. Но… спите сегодня ночью у меня. Я… что-то мне не хочется спать сегодня одной…
Леди Ререс задернула шторы, и комната погрузилась во мрак.
Мария не спала всю ночь, Казалось, она заново переживала произошедшее…
На следующий день она возвратилась в Холирудский дворец.
У Босуэла хватило наглости дожидаться ее, стоя в толпе придворной знати.
Он преклонил перед нею колени, и она почувствовала, как жутко заколотилось сердце. Он поднял на нее нахальные глаза, и на лице возникла заговорщицкая улыбка.
У нее чуть было не сорвалось с языка:
— Арестуйте этого человека!
Она почти была готова сказать это, но в ту же секунду представила следующую сцену: граф Меррейский спросил бы:
«За что, Мадам?»
«За изнасилование».
«Кого, Мадам?»
«Королевы…»
Она ничего не могла поделать. Скажи она то, что хотела, и она опозорит себя. А этот плут, разрушитель ее невинности, все прекрасно понимал. Испугавшись, она не решилась ничего сказать. Она не могла выставить на всеобщее обозрение свой стыд. Она боялась опозориться перед Ноксом. Похоже, что великий грешник уйдет безнаказанным…
Но она должна найти способ расквитаться с ним. Нужно найти повод выставить его со Двора, потому что своим присутствием он будет постоянно напоминать ей о произошедшем.
Он нашел-таки возможность перемолвиться с нею. Она почти кожей ощутила его, когда он оказался рядом, и, казалось, она снова почувствовала его руки, разрывающие ей платье… его руки, укладывающие ее в постель…
Он сказал:
— Ну что же, теперь мы такие друзья, Мадам, что я могу просить вашей милости. Не позволяйте Мэйтленду вернуться ко Двору.
Воспоминания вновь нахлынули на нее. Но здесь, в присутствии других, она не могла обойтись с ним резко. Ведь еще днем раньше он был таким любимцем. Люди сразу заинтересуются, в чем причина перемены ее настроения. Они даже попытаются что-нибудь предположить. Все нужно держать в секрете.
Она произнесла низким напряженным голосом:
— Вы никогда не были и не будете мне другом. Никогда больше не просите ничего у меня, потому что ничего не получите. Вы поплатитесь головой за то, что сделали. Не думайте, что если она еще на плечах, то она там и останется.
— Жаль, — сказал он. — А мне показалось при последней встрече, что я вам приятен.
— И напрасно, — ответила она, заставив себя улыбнуться. — Вы думали, что вели себя правильно. Вам известно, что я не могу сообщить о вашем поведении, потому что мне стыдно. Но не думайте, что мой стыд спасет вас.
— Мадам, не надо делать вид, что вам прошлой ночью было менее приятно, чем мне. Это произошло… неожиданно. Я ничего не рассчитывал, но как я рад тому, что случилось! Ту радость, что мы приносим друг другу, сдержать просто невозможно!
— Мне никогда не доводилось слышать подобного хамства.
— У вас никогда не было достойного вас любовника, Мадам. Поразительно, не правда ли? Будь мы одни, мне было бы проще вам объяснить…
— Надеюсь, мне никогда не доведется оказаться с вами наедине еще раз. Более того, я хочу, чтобы вы поклялись в дружбе графу Мэйтленду, когда он вернется, а вернется он совсем скоро.
Он с поклоном ответил:
— Мадам, Ваше желание для меня закон.
Несколькими днями позже она возвратилась в мастерскую.
Надо было так много всего приготовить для крещения сына, и, коль уж она сказала себе, что надо сделать, то надо сделать. После той незабываемой ночи ей казалось, что она никогда больше не ляжет в эту постель. Однако было странно: она хотела лечь в нее…
Она не могла сосредоточиться. Она не могла решить, во что должны одеться слуги… Она не могла решить, что надеть самой… Она могла лишь думать о Босуэле.
Я делаю то, что могу, — утешала она себя. — Больше я ничего не могу поделать. Неужели я могла кому-нибудь рассказать о том, что случилось?
В первый же вечер ее пребывания в этом доме пришедшая к ней леди Ререс сообщила, что внизу ее дожидается граф Босуэл.
Она быстро отвернулась, и леди Ререс не заметила выражения ее лица.
— Нет, — кратко сказала Мария. — Я занята.
— Он говорит, что это дело государственной важности, Мадам. Он умоляет вас о встрече.
Она ничего не ответила, но задумалась: «Надо показать ему, что я его не боюсь. Но в этот раз нельзя закрывать дверь».
Она попросила леди Ререс передать ему, что он может прийти и изложить дело, но только если будет краток.
…Он стоял, возвышаясь над нею, как бы напоминая о своей силе.
— Для меня удивительно, — сказала она, — что вы осмелились прийти в эту комнату во второй раз.
— Мадам, я обожаю эту комнату. Я всегда буду помнить, что в этих стенах я сделал величайшее открытие в вас.
— Ваша дерзость несносна!
— Я просто стараюсь говорить правду, Мадам.
— Граф Босуэл, я не потерплю вашу дерзость. Вы не избежите наказания за то, что сделали. Я не могу сообщить о ваших последних выходках только потому, что приняла в них такое неудачное участие.
— Неудачное?! Да вы не знаете сами себя! У вас величайшая способность к любви, Мадам. Вы даже не понимаете, сколь она велика! А я понимаю. Ваше Величество, обратите ваши мысли к той ночи и сами с собой будьте откровенны. Спросите себя, что, когда вы сопротивлялись, а потом сдались, не нашли ли вы, что мое желание было вашим собственным?
Пораженная, она посмотрела на него. Она протянула руки, как бы защищаясь от него. Босуэл приблизился к ней, не обращая внимания на жест, привлек к себе и рассмеялся. Затем он запрокинул ей голову… поцеловал… и она осознала правду его слов.
Было что-то варварское и первобытное в Босуэле, что влекло ее.
— Почему вы вернулись? — прошептал он. — Скажите мне! Почему… почему?!
Она промолчала. У нее перехватило дыхание, потому что ей вдруг стало ясно, почему она пришла в этот дом снова. Она бросала ему вызов. Она звала его вернуться.
Он понимал ее лучше, чем она сама.
Она возвратилась, потому что он раздул огонь, доселе только тлевший. Она хотела его с той же силой, с какой он желал ее. А когда вот такие двое, как эти, осознают свою потребность друг в друге, нет ничего, что может остановить их.
Она почувствовала, что он поднял ее на руки. И вот все повторяется вновь… но не мысленно, а наяву.
Отныне они любовники. Она едва могла думать еще о чем-нибудь или о ком-нибудь, кроме Босуэла. Последняя встреча… следующая встреча… Время между ними — досадное ожидание.
Флем стала леди Мэйтленд Летингтонской; Битон вышла замуж за Александра Огивье; из всех четырех подруг Марии рядом оставалась лишь Сетон.
Кое-кто уже прознал об их связи. Было просто невозможно держать все в полной тайне. Если знал Бастиан, то, узнала и леди Ререс. Кое-что было известно и Сетон. Некоторые нашептывали, что Босуэл, похоже, станет большим любимцем королевы и вскоре займет место Давида Риччо. При шотландском Дворе был сейчас брат Давида, Джозеф, которого Мария назначила на высокий пост. Но ее мало заботил этот молодой человек. Ее вообще мало что заботило, кроме Босуэла.
Дарнлей пристально наблюдал за нею. Последнее время он жил в замке отца, но, бывало, появлялся при Дворе, настаивая на своих правах. Он вел себя с Марией более отвратительно, чем когда-либо.
Как я вообще могла подумать, что смогу полюбить такого человека, — спрашивала она себя снова и снова.
Объяснений этому не было. Она просто была слепа — слепа в жизни, в страсти и в любви.
И вдруг она чудесным образом прозрела. Вот она жизнь! Вот то, для чего она родилась!
Дарнлей жил теперь в постоянном страхе. Мэйтленд вернулся, и Дарнлей знал, что теперь граф Меррейский и Мэйтленд начнут уговаривать королеву простить Мортона и молодого Рутвена, вернуть им их земли и разрешить возвратиться ко Двору. А что те сделают сразу по возвращении?
Хоть Дарнлей был и дураком, но ответ на такой вопрос известен любому дураку.
Он был при убийстве Риччо; он поддержал убийц; убийство было совершено его именем. Ко всему, он еще оказался предателем: в самый сложный момент он перебежал из одного лагеря в другой, и тогда заговор не удалось осуществить до конца. Риччо мертв, но королева смогла спастись. Она собрала своих сторонников и с Хантлеем и Босуэлом с триумфом возвратилась в Эдинбург. Убийцы были схвачены и сосланы. А кто во всем виноват? Дарнлей!
Они никогда не забудут и никогда не простят. Все повторится, но на месте Риччо теперь будет Дарнлей.
Он не решится остаться при Дворе, когда все вернутся. А Мэйтленд уже возвратился…
Дарнлей был в отчаянии и начал строить планы. Он наладит связи с Папой Римским… он напишет Филиппу Испанскому… И вообще, разве он плохой католик? Он ведь католик получше Марии с ее разговорами о терпимости. Праведные католики о терпимости не говорят. Неужели он не найдет поддержки в католическом мире? Неужели он не сможет отнять у Марии трон? Однажды он станет королем не только Шотландии, но и Англии. Более того, он — отец наследника английского престола!
Ленокс, его отец, прослышав о планах сына, не на шутку встревожился. Дарнлею обязательно нужно было выговориться, и единственным человеком, кому он мог доверять, был его отец.
— Но, сын мой, — сказал граф Ленокс, — это нелепо. Папа римский не поможет тебе, а король Испании — человек осторожный и не поддержит такого мятежника как ты.
— Мятежника?! Да я король!
— Одно лишь название. Король без короны.
— Это так несправедливо! Мне обещали. Сначала мне помешал Риччо… а теперь вот граф Босуэл с графом Меррейским. Вернулся Мэйтленд… мой старый враг… Он убьет меня. Я знаю наверняка, что он убьет меня. Он позовет убийцу Мортона, и они вместе убьют меня…
Ленокс, в ужасе от истерик сына, написал письмо королеве, сообщив, что Дарнлей собрался в Испанию.
Мария приказала Дарнлею явиться и потребовала объяснений.
— Что это у вас за дикие планы? — спросила она.
— Я не скажу вам.
— Генрих, я настаиваю.
— Зачем мне здесь оставаться? — завопил он. — Кто я такой? Вам нужно, чтобы я остался лишь за тем, что вы боитесь скандала, который вызовет мой отъезд. Примите меня обратно. Я требую этого. Я хочу быть действительно вашим мужем. Позвольте мне остаться с вами и разделить постель и стол. Тогда вы не отыщете слуги более преданного, чем я.
Он бросился к ней и попытался обнять, но она в отвращении отпрянула.
— Мария… Мария… — взмолился он. — Вы ведь любили меня. Помните, вы приходили ко мне, говоря, что хотите побыть наедине со мной, пусть даже самую малость.
Она оттолкнула его. Ей было противно вспоминать об этих минутах, а сейчас в особенности, ведь она сравнивала его с другим! Она никогда больше не позволит Дарнлею прикоснуться к себе.
Она сказала:
— Если вы попытаетесь прикоснуться ко мне — я позову охрану.
Он захныкал:
— Что я такое сделал? В чем я изменился? Вы всегда были страстны со мной!
— Если вы еще раз повторите эти слова, то вы пожалеете об этом!
— А я повторю… повторю!
— Уходите по-хорошему, или я позову охрану. Утром вы сможете изложить ваше дело перед придворной знатью.
Ему ничего не оставалось, кроме как уйти, а утром, весь на нервах, он встретился с именитой шотландской знатью. Граф Меррейский и Мэйтленд тоже были там. Он был уверен, что они ненавидят его и хотят убить и не успокоятся, пока не вернут ко Двору всех его врагов.
Ни граф Меррейский, ни Мэйтленд не собирались ничего прощать ему. Их холодные и ядовитые взгляды наводили ужас на Дарнлея. Он прошел в зал, шаркая и глядя себе под ноги.
Почему это он собирался удрать? — размышляли они.
Он и сам не знал. Он просто хотел уехать из Шотландии, а теперь, после всего, он вообще не знал, как это сделать. Он хотел заставить королеву понять, как плохо она обращается с ним.
— Ваш отъезд в Испанию может рассматриваться как измена, — сказал граф Меррейский. — Почему вы хотели уехать?
— Чтобы заставить королеву вернуться к ее обязанностям… Чтобы вновь стать ее любимцем…
— Для изменника трудновато, — обходительно произнес Мэйтленд, — завоевать расположение королевы…
— Я не изменник. Не изменник я! — завопил Дарнлей.
Терпение у Марии кончилось. Ее самым большим желанием было избавиться от Дарнлея. При взгляде на него ее охватывал жуткий стыд.
Она сказала:
— Мы простим его, если он пообещает не уезжать из Шотландии… отправим его в замок к отцу… пусть там и остается…
Лицо Дарнлея побелело от ярости. Он затрясся от страха, но, когда повернулся к собравшимся спиной, заорал:
— До свидания, Мадам. Вы меня теперь долго не увидите, — и торопливо вышел из зала.
…Был октябрь, когда с юга Шотландии пришли вести о сражении близ Джедборо. Босуэл немедленно оставил Двор и направился туда, чтобы возглавить своих людей.
Мария почувствовала себя брошенной. Она ведь умоляла его отправить туда еще кого-нибудь, потому что без него она просто не сможет быть, но он лишь расхохотался в ответ. Юг был его стихией. Если там не все гладко, то кто, кроме Босуэла, должен быть там? И Мария начала понимать разницу их страстей. Она осознала, что значит для него меньше, чем он для нее.
Он именно хотел уехать. Предвкушение боя звало его так же, как и вожделение в ту маленькую мастерскую…
Тревога и ревность приводили Марию в отчаяние. Несомненно, перед возвращением ко Двору он заедет повидать жену. Она представила себе Джин Гордон… Господи, конечно, она не красавица — круглолицая… соломенные волосы… длиннющий гордоновский нос… Но еще в первые дни их семейной жизни поговаривали, что ни одной женщине Босуэл не был так верен, как Джин…
Но не теперь, — пыталась убедить себя Мария. — Он отправится прямо в Эдинбург. Он просто обязан. Почему же она не взяла с него обещания не заезжать домой вообще? Мария прекрасно понимала, что никто в таком духе не может управлять Босуэлом. Она знала, что попроси она его не заезжать к Джин — и он сделает наоборот. Да, он из той породы мужчин, кто не дает такие обещания, но он никогда не будет и обманывать. Если бы он собирался навестить жену, то он прямо бы и сказал. Она любила его надменность и обескураживающую наглость. В этом была его независимость.
Как долго он пробудет в Джедборо? Пока не захочет вернуться?
Почему я позволила ему уехать? — спрашивала она себя и сама отвечала, — ты ничего не могла сделать. Если Босуэл хочет чего-либо, никто и ничто не может остановить его.
С какой же радостью она узнала о судебном разбирательстве в Джедборо, на котором ей надо бы присутствовать.
У нее теперь появилась прекрасная возможность последовать за Босуэлом. Судьба оказалась к ней благосклонной!
Сетон с тревогой наблюдала за госпожой.
Еще никогда, — размышляла Сетон, — Мария не была так красива. Она очень изменилась со дня встречи с Босуэлом. Но Босуэл был не тем мужчиной, которого Сетон выбрала бы для Марии. В нем не было ни капли нежности, а только грубость и инстинкт. Что скрыто за его вожделением к Марии?
На подъезде к Джедборо они увидели всадника, летящего им навстречу. У Марии оборвалось сердце, потому что она признала во всаднике одного из слуг Босуэла.
— Какие новости? — с горячностью спросила она.
— Плохие, Ваше Величество.
Ее рука судорожно вцепилась в поводья.
— Босуэл?! — закричала она.
Казалось, слуга помедлил с ответом:
— Джон Эллиот… этот знаменитый разбойник… Ваше Величество. Мой господин, узнав, что в округе появился Эллиот, отправился, чтобы поймать его. Разбойника ранили… но… но там ничего серьезного… а вот Босуэл… Эллиот…
— Он… он убил его? — пробормотала Мария.
Рядом была Сетон… Ее глаза молили королеву: «Не выдавайте себя перед этими людьми. Вы любили его… Он был для вас всем… но… не выдавайте себя перед такими свидетелями».
— Босуэл убит, — произнесла с отсутствующим видом Мария.
Она взглянула на Сетон, ища поддержки.
Ее глаза говорили: «Меня больше нет. Мне ни до чего нет дела. Я хочу умереть».
Сетон сказала:
— Это страшное потрясение… Уже поздно, и Ее Величество неважно себя чувствует. Я думаю, мы должны остановиться на отдых.
Сетон проводила Марию в приготовленный для нее дом. Королева поднялась в спальню и легла на кровать, а Сетон пристроилась рядом, обняв ее. Они не плакали, а просто лежали, прижавшись друг к другу, и Сетон гладила ее по голове. Потом королева сказала:
— Жить больше незачем, Сетон. Я хочу смерти.
Она не знала, как высидеть на этом судебном разбирательстве, ведь никто не должен заметить того, что происходит в ее душе. Она была в таком страшном напряжении, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Старая свербящая боль загудела в ней.
На суде она была снисходительной, впрочем, как всегда. Ей хотелось помочь всем страждущим. Но в голове крутилась одна-единственная мысль: я хотела бы умереть вместо него.
Когда суд закончился, прибыл нарочный из замка Босуэла. Нарочный сказал, что Босуэл жив. Просто раны столь серьезны, что он вряд ли выкарабкается. Марию охватила надежда. Она должна немедленно отправиться к нему. Она вернет его к жизни. Мария постаралась скрыть радость и спокойно произнесла:
— Он пострадал, служа мне. Я должна убедиться, что для его спасения делается все возможное.
Она отправилась из Джедборо в замок Эрмитаж, где и нашла его. Он был ранен в бедро, голову и руку. Раны были такими страшными, что для обычного человека наверняка бы оказались смертельными. Он лежал весь в бинтах, но смотрел на Марию таким хорошо знакомым нахальным взглядом.
— Я благодарю Бога, что вы живы! — пылко произнесла она и, сказав эту фразу, рухнула в обмороке. Напряжение последних дней дало о себе знать. Она отсидела на суде, уверенная, что возлюбленного больше нет; она никак не выдала своего горя. А сейчас она увидела его, пусть в страшных ранах, но все-таки живого. Она теперь знала, что не потеряла его.
Она была в доме леди Фернихерст, куда ее привезли после обморока. Она лежала в постели, погрузившись в ужасную меланхолию.
Я люблю его, — говорила она себе, — но кто я для него? Одна из тысяч, очарованных им… Хоть я и королева, но для него всего лишь пустышка…
Она замужем, а он женат. Разве здесь может быть надежда на то, что они когда-нибудь поженятся? Больше всего на свете Мария хотела выйти за него замуж. Только брак с ним принесет ей утешение и покой. Ей страшно хотелось прекратить их прелюбодеяние, но это возможно, лишь обнародовав их связь.
Все дни, что она была в Джедборо, ей казалось, что она умирает. Босуэла перевезли в тот же самый дом, где была она. Хоть раны и были очень серьезны, по прошествии нескольких дней не осталось сомнений, что он выживет.
Комната Марии была над его комнатой. Пока ее придворные развлекали ее музыкой, она постоянно думала о Босуэле. Она поняла, что между ними встали Дарнлей и Джин Гордон…
Она попыталась уйти от грустных мыслей, задумавшись о своем новом наряде. На новое платье собирались потратить уйму тканей: двадцать с лишком метров шелковой ткани, четыре метра тафты, три метра великолепного черного бархата и около двадцати метров роскошной шотландки…
Да к чему это все?! То, что раньше радовало, не представляло для нее больше никакого интереса…
К ней как-то заходил Дарнлей. Он был, как всегда, угрюм. Он отправил за границу несколько писем, сообщив Филиппу Испанскому, что друзья Марии — Джеймс Стюарт, Босуэл и Мортон — протестанты. Именно граф Меррейский причинил так много вреда католической вере в Шотландии. Дарнлей ожидал, что Филиппу сразу станет ясно, насколько по-другому пойдут дела в Шотландии, стань Дарнлей королем.
Ему даже не было особого дела до того, что она повернулась к нему спиной. Она вообще с ним редко когда разговаривала. Она намекает, что не хочет с ним говорить? Ну и ладно. И без Марии на свете полно женщин. Он вскоре ушел, и голова его кишела мыслями о собственном величии.
Мария поднялась с постели и отправилась навестить Босуэла. Рана на бедре не зажила, и двигаться он еще не мог.
— Эх, — сказал он, увидев ее, — нам обоим не повезло, да?
— Я думала, вы умерли, — тихонько проговорила она. — Мне так сказали…
— Я встану, как только затянутся раны.
— А что у вас с головой? — тихо спросила она, приподняв повязку и взглянув на рану.
Марию затрясло.
— Милый мой… мне страшно подумать, как легко могло случиться самое ужасное…
Он взял ее руку и поцеловал.
— Я сегодня ничего не могу… — сказал он, — а жаль…
— Вы скоро поправитесь. Я сама буду ухаживать за вами.
— Может, я должен вызвать Джин, чтобы она присмотрела за мной…
Лицо Марии вспыхнуло.
— Не надо! Я сама присмотрю!
Он ухмыльнулся.
— Вы ездили в Криктон? — требовательно спросила она. — Вы виделись с ней?
— Да.
— И вы…
Он рассмеялся.
— Я обещаю, что вскрою себе раны, если вы будете говорить такие вещи.
— Так вы… вы!.. — закричала она.
— Моя дорогая королева, а что вы думаете? Я ей муж, не так ли? Я ее давно не видел…
Слезы ярости выступили у Марии на глазах.
— Иногда я спрашиваю себя, как долго я буду любить вас.
— Я понимаю вас, но вы не должны задавать себе такие вопросы. И не надо ревновать. Она моя жена, а вы — любовница. Я доволен этим.
— А я нет!
— Ну хватит. Как вы можете изменить это? Вы можете уйти от меня, если хотите.
— Вам нет никакого дела!
— Вы увидите, есть ли мне дело или нет… Как только я встану, мы встретимся в той славной мастерской… как в первый раз…
— Вы не должны были появляться в Криктоне, — настаивала она.
Он лишь пожал плечами.
— Вы ее цените больше, чем меня! — возмущалась Мария. — А я слышала, что она не очень-то вас любит. Она мечтает об Александре Огивье. Она предпочитает его вам, а вы… вы едете увидеться с нею!
— Она нравится мне, — сказал он спокойно. — Я в восторге от нее. Нет никого, даже отдаленно похожего на Дженни.
— Да, и есть множество похожих на королеву!
— Нет. Есть только единственная королева и единственная Дженни. Я в восторге от обеих.
— Но я… я могу дать вам значительно больше, чем она.
— Что именно?
— Мою любовь… себя… мое уважение… мое…
Она обвила руками его шею.
— Пожалуйста… не будьте таким жестоким. Вы должны любить меня. Как вы можете ехать к ней… зная о моих чувствах?
— Она может задать похожий вопрос… и у нее на то больше оснований… Вы спрашиваете, что она мне может дать такого, чего вы не можете… Она может родить мне детей.
— А я нет?
— Они будут незаконнорожденные. Теперь вам все понятно.
— Да замолчите вы! — закричала Мария. — Есть одна вещь, которую она никогда вам дать не сможет, а я смогу. Я говорю о короне.
Его глаза загорелись, и это было единственным знаком, что она затронула самое нежное в нем — его честолюбие. Они поняли, что отныне между ними все будет по-другому.
Королева в окружении знати отправилась из Джедборо в Эдинбург. Босуэл чувствовал себя достаточно хорошо для путешествия и тоже поехал вместе с ними. Рана на бедре зажила, но голова была еще в бинтах, однако это мало беспокоило его, ведь ходить-то уже было можно.
Они остановились на отдых в Крейгмиллере, где Мария и сидела этим вечером в одиночестве в своих покоях.
Она представляла себе, что за планы бродят в голове у Босуэла. Мария обратила внимание, что его отношение к ней несколько изменилось. Он был страстен как и прежде, стараясь, как, впрочем, и она, восстановить прежнее взаимопонимание. Но было еще кое-что: она могла предложить нечто большее, чем Джин Гордон; она сказала об этом, и он принял ее предложение.
Мария была не в состоянии избавиться от мыслей о Дарнлее. Иногда у нее перед глазами возникала картина: муж лежит на полу, вцепившись ей в платье… Как только она с отвращением начинает отворачиваться от него, то вместо его лица возникает лицо Давида…
— Пресвятая Дева Мария, — часто молилась она, — заступись за меня. Позволь мне умереть, я знаю, так будет лучше… Я — прелюбодейка. Дай мне умереть до того, как я совершу более страшный грех…
Дверь покоев открылась, и она подумала, что пришел Босуэл. Она не ошиблась, но он был не один. С ним вместе пришли граф Меррейский, Мэйтленд, Аргайл и Хантлей. Они встали перед нею — пятеро мужчин, непримиримые в борьбе за власть. К ней обратился Мэйтленд:
— Мадам, есть один человек, который принес много горя не только вам, но и всей стране. Я говорю о вашем муже, лорде Дарнлее.
Она подняла склоненную голову и натолкнулась на горящие глаза Босуэла.
— Как известно, — продолжал Мэйтленд, — он пытался наладить связи с Испанией и Римом. Его цель — причинить вам вред, вам — человеку, который всегда делал ему только хорошее! Мадам, конечно, он ваш муж, но неужели вы будете терпеть такое поведение?
— Я ничего не могу с этим поделать. Все, что возможно, так это держать его под присмотром, чтобы он действительно не сделал чего-нибудь плохого.
— Вовсе нет, Ваше Величество. Если вы простите Мортона, Рутвена и всех остальных, кто сослан, мы, ваши подданные, найдем способ, как развести вас с вашим мужем. Это необходимо не только для успокоения Вашего Величества, но и для мира в королевстве… Он ведь говорил, что не успокоится, пока не сделает какую-нибудь гадость вам или стране.
Мария почувствовала на себе взгляд Босуэла. Его глаза мерцали так же, как в тот его первый визит в мастерскую… О чем он грезил сейчас, о ее теле или о ее короне? Она постаралась не выдать волнения.
— Я согласна с вами, граф Мэйтленд. Но развод обязательно должен быть законным, и я не соглашусь ни на что, что может поставить под сомнение право моего сына на наследование трона.
Босуэл произнес:
— Все будет в порядке. Мои родители разведены, но за мной сохранено право наследования.
— Но мой сын — принц, граф Босуэл.
— Не имеет значения, Мадам. Мы устроим это дело так, чтобы не навредить принцу.
Заговорил граф Меррейский:
— Пресвитерианская Церковь будет против развода.
Босуэл скривил губы, а Мэйтленд сказал:
— Наш граф Меррейский — суровый протестант, а потому мы должны так избавиться от вашего мужа, чтобы ваш брат на все посмотрел сквозь пальцы и не сказал ни слова против.
У Марии перехватило дыхание. Что имел в виду Мэйтленд? Возможно ли, чтобы глубоковерующий брат одобрил развод?
Ведь чтобы избавиться от Дарнлея, его надо убить…
Она задрожала. Ей нельзя смотреть на возлюбленного. А не он ли подговорил Мэйтленда и Джимми на все это? Ей уже стало ясно, что эти люди полны решимости убить Дарнлея. У каждого из них была на то причина. Для одних Дарнлей был предателем. Поддержав убийство Риччо, он позднее перебежал на другую сторону и разрушил планы бывших друзей. И за это он должен умереть. Но среди пришедших к ней сегодня был один человек, стоявший в стороне от заговора. Был один, который мог свести на нет ее совесть, любовь к справедливости, заменив все на всепоглощающую страсть. Он страстно мечтал избавить Шотландию от Дарнлея, ведь смерть Дарнлея даст ему корону.
Мария была рада, что Босуэл пришел не один. Нельзя, нельзя смотреть на него!
Она холодно произнесла:
— Я не сделаю ничего, что может запятнать мою честь и достоинство.
Мэйтленд снисходительно заулыбался и сказал:
— Мадам, разрешите, мы возьмем дело в свои руки, и Ваше Величество увидит, что все будет сделано так, как решит парламент.
— Помните, — с настойчивостью повторила она, — ничто не должно запятнать честь и достоинство королевы.
— Все будет так, как вы хотите.
После их ухода она прилегла, глубоко задумавшись над тем, что же стояло на самом деле за их словами.
Мальчика окрестили Джеймсом. В Стирлинге был устроен роскошный праздник. Замок был полон иностранцев, собравшихся со всего света.
А Дарнлей приехать отказался. Вообще его поведение вызывало ворох сплетен. Сам он нашептывал, что мальчонка все больше и больше начинает походить на итальянского музыканта. А на следующий день мог заявить, что это его ребенок…
Как же хочется избавиться наконец от Дарнлея, — размышляла Мария. — Неужели можно будет развестись?
Ко всему прочему оказалось, что она ждет от Босуэла ребенка. Она спрашивала себя, как же все теперь объяснить. Нужно что-то делать, причем очень быстро.
Она никому ничего не рассказывала. Надо все держать в секрете до той поры, пока не найдется какой-то выход. Казалось бы, она так страстно любит и должна быть счастлива. Но, увы, ее любовь несла ей только страдание.
Она постоянно повторяла про себя:
— Лучше было бы умереть, чем так любить…
Как же ей исповедоваться в том грехе, что она совершила? Разве можно найти утешение в религии, если ты не можешь исповедоваться? Как она может обещать исправиться, если ее возлюбленный поработил ее?
В сочельник она подписала документ, согласно которому помиловала Мортона, Рутвена, Линдсея и прочих мятежников и разрешила им вернуться в Шотландию. Она понимала, что подписала этим и смертный приговор Дарнлею.
Дарнлей понимал это так же хорошо, как и она. Осознав, что произошло, он, не теряя времени, покинул замок Стирлинг и отправился в Глазго — во владения отца. Только там он смог почувствовать себя в безопасности.
В этом году в январе стояли жестокие морозы.
Мария, один на один со своими раздумьями, в очередной раз повторяла себе:
— Я не могу этого сделать.
И каждый раз сама же отвечала:
— Но я должна.
Дарнлей под охраной солдат отца скрывался в его замке, страдая от оспы.
Когда Мария объявила Босуэлу о ребенке, он ничуть не обрадовался.
— Медлить нельзя, — сказал он. — Промедление опасно для нас обоих.
— Почему ты говоришь такие вещи? — спросила она, чувствуя себя на грани сумасшествия. — Что нам даст избавление от Дарнлея? Какая тебе от этого польза?! Ты же женат!
Он расхохотался:
— Я буду свободен, как только освободишься ты.
— А Джин?
— Мы родственники с ней, и это будет причиной для развода.
— Так мы оба разведемся и…
— Разведемся! Королевский развод отнимает кучу времени… Не забывай о ребенке. Он не должен родиться вне брака, и потому нельзя терять время.
Она закрыла глаза и попыталась освободиться от его почти магического влияния на нее. В голове пронеслась мысль: если бы можно было уйти в монастырь… оказаться от всего в стороне…
Но Босуэл обнял ее… грубовато заласкал… и эти ласки сразу напомнили ей все…
Он сказал:
— Его нужно вытащить из владений отца… Он там под охраной людей Ленокса. Его нужно привезти в Эдинбург.
— И кто привезет его сюда?
— Есть только один человек, кто может это сделать.
— Нет!.. — закричала она.
— Да, — сказал, улыбаясь, Босуэл. — Он пойдет за тобой. Ты можешь вытащить его оттуда. Он нужен нам здесь, в Эдинбурге.
— Он болен.
— Великолепная причина для того, чтобы присмотреть за ним.
— Я уже сказала ему, что между нами все кончено.
— Женщины… даже королевы… склонны менять свои решения.
Она с горячностью сказала:
— Говорил бы ты яснее.
— Поезжай к нему. Пообещай ему все, что угодно, но вытащи его из укрытия.
— Пообещать ему… все, что угодно?!
Босуэл расхохотался:
— Да, это трудновато, ведь он может потребовать выполнения обещаний…
Она отвернулась и сказала:
— Я не могу этого сделать.
Он схватил ее и заставил посмотреть ему в лицо.
— Ты сделаешь это, — сказал он. — Подумай, что это значит для нас…
Она не могла ему ни в чем отказать, и оба они знали об этом. Она закричала:
— Нет, я не могу! Да, я не хочу его больше видеть, но я не могу этого сделать!
Он не стал ее больше убеждать. Он расхохотался… стал осыпать ее ласками… доведя почти до исступления…
— Ты сделаешь это, — сказал он, — ради меня.
И она поняла, что так и будет.
Мария осталась одна, и жуткие муки охватили ее.
Она схватила перо, потому что рука сама тянулась доверить листу бумаги тот кошмар, что творился в ее сознании. И она написала о страсти… о слезах… и о первой близости, когда они были скорее животными, нежели людьми, о близости, что положила начало всепоглощающей любви.
Отправляясь в Глазго, Мария понимала, что ей предстоит сыграть ту роль, что ждут от нее. Ее собственные желания были порабощены. Ее возлюбленный владел ее разумом так же безгранично, как и ее телом. Единственно, что могло ей помочь сделать требуемое, была ее ненависть к Дарнлею.
Сразу по прибытии в замок ее проводили к Дарнлею. Ее и раньше мутило от него, а сейчас в особенности. На лице были следы болезни, а в комнате неприятно пахло. Он прикрыл, насколько возможно, лицо тканью.
Он обрадовался, увидев ее.
— Хорошо, что вы приехали навестить меня, — смиренно проговорил он.
— Мне многое нужно вам сказать… Я смотрю, вы очень больны.
— Я поправлюсь.
Смотреть на него было невыносимо. Она сказала:
— Почему вы так отвратительно себя ведете? Если бы вы… Что я такое сделала, чтобы вы так ко мне относились?
— Вы не хотите простить меня, вы отворачиваетесь от меня. Я очень хочу вернуть все, что было между нами. Я понимаю, что вел себя очень глупо, даже жестоко. Мадам, я очень молод, мне ведь нет еще и двадцати одного. Я моложе вас. Давайте попробуем еще раз. Ах, Мария, вы ведь любили меня! Вы забыли?
Она содрогнулась:
— Это было так давно. Я еще не знала вас тогда.
— Вы знали часть меня. Я был другим. И могу им вновь стать. Меня вела собственная глупость и глупость других. Я все время думаю о вас… как о королеве и моей жене. Однажды узнав вас, как же я смогу обойтись без вас?
— Я не могу поверить в то, что вы можете быть искренним. Не забывайте, я ведь знаю вас. Если я возьму вас обратно, снова начнутся эти глупые постыдные унизительные сцены. Я не могу забыть, что вы говорили мне… как вы унижали меня… не только, когда мы были одни, но и перед моими подданными.
— А вы хотели бы взять меня обратно?! Вы хотите позволить мне быть вновь рядом с вами?!
— Да как я могу доверять вам?
— Можете! Можете!
— Тихо! Не заводите себя, для вас это вредно… Лежите спокойно и говорите потише.
— Говорить потише, когда вы здесь?! Когда вы приехали повидать меня?!
— Я не очень-то верю вам, — начала, было, она.
— Мария, я буду хорошим мужем. Мария, почему нам не стать счастливыми? У нас есть ребенок… сын… Мы можем быть счастливы.
— Возможно, если бы мы не были женаты. Я… я с каретой для вас.
Он с тревогой посмотрел на нее:
— А карета зачем?
— Я хочу забрать вас в Эдинбург.
— Забрать меня?! У меня там слишком много врагов. Они поклялись отомстить мне за…
— За смерть Давида, — сказала она. — Прошел всего лишь год, как его нет.
Воспоминания о Давиде прибавили ей решительности. Она сказала:
— Ведь об этом вы думаете, да? Вы боитесь их, потому что были с ними в сговоре, а потом бросили их да еще и донесли на них.
Он медленно закивал и сказал:
— Я слышал, они сговорились против меня. Но я ни за что не поверю, что вы вместе с ними. Зачем вы хотите отвезти меня в Эдинбург?
— Много говорят о напряженных отношениях между нами. Вот я и хочу показать миру, что мы живем в дружбе и согласии.
— Мария, — сказал он, — я вернусь, но при одном условии: вы дадите обещание быть моей женой… во всем.
Она заметалась в сомнениях, а он продолжил:
— Если нет, я остаюсь здесь. Мне нужно ваше обещание, Мария. Мы будем… в одной постели… за одним столом… как муж и жена. Пообещайте мне, и я завтра же уеду вместе с вами.
Она молчала так долго, что он не выдержал и мрачно произнес:
— Ну что ж, отлично, я остаюсь. Слишком холодно для путешествий…
— Вам будет удобно в вашей карете. Вы будете окружены заботой. В Эдинбурге мы наконец-то будем все вместе — вы, я и наш ребенок. Я буду сама ухаживать за вами.
— Я поеду, если вы пообещаете мне единственное: мы будем как муж и жена, и, покуда я жив, вы не покинете меня.
— Покуда вы живы, — повторила она, и ее снова затрясло. — Но… мы не можем быть вместе, пока вы не поправитесь.
— Я быстро встану на ноги! — с жаром произнес он.
— Очень хорошо. Мы завтра отправляемся.
— Ваше обещание, Мария?
— Я обещаю.
— И, пока я жив, вы не оставите меня?
— Пока вы живы, я не оставлю вас.
— Так, значит, завтра в путь!
Дарнлей крепко спал, отвернув от Марии обезображенное болезнью лицо. Она сидела, напряженно вглядываясь в ночь за окном. Она была слишком подавлена, чтобы спать или даже просто сидеть без дела. Взяв лист бумаги, она начала писать Босуэлу: «Я очень устала и хочу спать, но не могу удержаться, чтобы не покрыть весь лист бумаги словами, обращенными к тебе…»
Некоторое время она писала, не обращая внимания на то, что именно она пишет, а просто перекладывая на бумагу мысли, крутившиеся в голове… Она посмотрела на листок и начала читать:
«Он не дал мне уйти, потому что хотел, чтобы я присмотрела за ним. Прощу ли я себе глупое сидение рядом с ним?..»
«…Я делаю то, что ненавижу…»
«…Прости мне, что я пишу как в бреду. Я действительно больна… я рада, что могу написать тебе, пока все спят…»
«…Меня ведет моя страсть… я в твоих руках…»
«…Я молю Господа, чтобы он защитил тебя от всех болезней…»
На глазах выступили слезы и закапали на бумагу…
Неужели эта ночь никогда не кончится? — спросила она себя.
Она взглянула на лежащего в кровати человека и сказала, не обращаясь ни к кому:
— Лучше бы я никогда не родилась или умерла еще в детстве.
Они оставили Глазго на следующий день.
— Мы едем в Холируд или во дворец в Эдинбурге? — спросил ее Дарнлей.
— И ни туда, и ни сюда, — ответила Мария. — В вашем состоянии нельзя там появляться. Многие страшатся вашей болезни. Я подыскала для вас дом, где вы будете до той поры, пока не поправитесь. А потом вы вернетесь во дворец.
— И разделю с вами ваши покои, — напомнил он ей.
— Да, — сказала Мария.
— Постель и стол, — с улыбкой добавил он. — А где этот дом?
— В южной части города. Вы знаете развалины церкви Святой Марии? Там есть несколько домов, один из которых Роберта Бэлфора. Вот там вы и остановитесь.
Дарнлей встревожился.
— Среди этих развалин?!
— Да.
— Странное место вы выбрали для меня.
— Это рядом с Холирудом, только и всего. Да, дом старенький, но внутри мы все устроили по-королевски. Вот приедем, и вы посмотрите на свою кровать… я повесила там такие роскошные занавеси… Вы увидите, что обустроены так же удобно, как и в замке отца.
— А вы… Вы останетесь там?
— Надо перевезти туда мою кровать. Я буду спать в комнате, что сразу под вами. Вы не будете в одиночестве. С вами будет Тейлор и еще несколько слуг… ну и я тоже…
Он покачал головой и сказал:
— Но эти развалины! Гадкое это место!
— Только снаружи. А внутри — королевский дворец.
Они прибыли на место. Дарнлею стало как-то не по себе. Он с неприязнью смотрел на дом Роберта Бэлфора. Это было двухэтажное жилище с башней. В башне — винтовая лестница, по которой можно без труда пройти в спальню на первом этаже или подняться наверх в холлы. На каждом этаже было по нескольку комнат, больше похожих на шкафы, чем на комнаты. В эти комнатенки вели раздвижные двери. Под домом был старый склеп.
— Какая мерзость! — произнес Дарнлей. — Такое место для короля!
— Но подождите хотя бы, пока не увидите свою комнату, — сказала Мария.
Она показала ему спальню на первом этаже, где уже стояла ее кровать.
— Здесь буду спать я… прямо под вашей комнатой. Пойдемте… я покажу вам ваши покои, а потом будем кушать.
Увидев свою комнату, Дарнлей приободрился. Здесь висели гобелен и бархатные шторы, стояла восхитительная кровать, да и вообще мебель была просто восхитительной. Все это было отобрано у опального Хантлея.
Дарнлей от восторга не проронил ни слова…
Измученный за день, он прилег на свое новое место и призадумался. Он был в твердой уверенности, что поступил мудро, помирившись с королевой. Он скоро выздоровеет и вновь станет красавчиком; он будет нежным супругом… А потом он получит все, что хочет.
Четверг и пятницу этой недели Мария провела в доме Роберта Бэлфора. В пятницу, поздно ночью, она услышала, что кто-то, крадучись, подошел к дому. Она не стала будить леди Ререс, которая была теперь все время рядом с Марией, а тихонечко пробралась к окошку. Она увидала Николя и людей Джеймса Бэлфора — брата Роберта. Они открыли дверь часовни и затащили во внутрь что-то громоздкое. Марию пробила дрожь. Она вернулась в постель, размышляя о том, что увидала.
На следующий день, возвратившись в Холируд, она встретилась с Босуэлом. Он сгреб ее в объятия и сказал:
— Ну и славная же у тебя кровать там, у Роберта…
Она с недоумением посмотрела на него.
— Я ее видел, — сказал он ей. — У меня ключи от всех комнат. Изумительная кровать… Я уже помечтал… Мы разделим ее с тобой в нашу первую брачную ночь. Убери ее оттуда завтра и поставь что-нибудь похуже.
— Почему… завтра? — спросила она.
— Я так прошу.
Дарнлей спросил ее:
— Зачем вы увозите свою постель?
— Она слишком хороша для той комнаты, где стоит.
— Но… увозить… ведь было так тяжко привезти ее сюда!
— Я хочу, чтобы ее почистили и приготовили…
— Приготовили?!
— Для нашего перемирия.
Он заулыбался.
— Все будет, как будто мы только-только поженились… Мария, вы будете здесь этим вечером?
— Я навещу вас, но мне нужно сегодня вернуться в Холируд — там свадьба, на которую меня пригласили… Женятся Бастиан и Маргарита Кэрвуд. Вы же знаете, как я люблю их. Я обещала Маргарите, что буду танцевать на ее свадьбе.
— Как бы мне хотелось тоже там потанцевать!
— Было время, когда вы считали зазорным танцевать на свадьбах подданных.
— Я был молод! Это все гордыня! Посмотрите, куда меня завела собственная глупость!
Он немного помолчал, а потом произнес:
— Странный дом… Тебе не кажется, что он заколдован? Я слышал какие-то шаги ночью… Сдается мне, что я даже слышал шепот. Всю ночь был какой-то странный шум… по-моему, из склепа…
— Дом такой маленький, что здесь отовсюду можно услыхать шум.
— Возможно, это и так. Мария, знаешь, я все думаю о той постели…
— Да, — с деланной легкостью сказала она.
— Ты увидишь, я изменился. Я был так молод, Мария, и столько почестей сразу… Ты… ты такая красивая… тебя хотели все, а ты полюбила меня. Потом я стал королем. Почему ты плачешь? Из-за прошлого?
Она утвердительно кивнула, а сама подумала: из-за прошлого, из-за настоящего… из-за будущего…
Дарнлея пришел навестить Роберт, брат Марии. На душе у него было тяжко. Фамильные черты явно проступали в нем: мягкие по своему характеру, Стюарты ненавидели всяческое насилие и были безгранично нежны в общении с друзьями.
Слухи о Дарнлее повергли Роберта в глубокое уныние.
Зачем, — спрашивал себя Роберт, — Дарнлея привезли в этот дом? Ведь он же не дурак, чтобы ничего не видеть. Против него заговор, и он окружен врагами. Даже королева его ненавидит и мечтает избавиться от него. Почему же Дарнлей не видит того, что так хорошо видно всем остальным?!
— Что-то ты грустен, — заметил Дарнлей.
— А ты — нет? — спросил Роберт.
Он посмотрел вслед уходившему слуге и добавил:
— Куда он может выйти из этой комнаты?
— В маленький коридор, а дальше в комнаты… Это даже не комнаты, а гардеробы какие-то… Во всем доме только две нормальные комнаты: моя и Марии… Очень маленький дом…
— Ты как-то на отшибе здесь…
— Я здесь ненадолго. Должен скоро уехать.
Это было уже слишком для Роберта.
— Немного не так… Есть кое-какие планы, что касаются тебя. Если не обратишь на них внимание, то на этом свете ты не задержишься…
— О чем ты?!
— А ты подумай, почему тебя привезли в это отвратительное место? Ты помирился с королевой… Так отчего же не Холируд или замок в Эдинбурге? Почему эта развалюха?
— Потому что… потому что я болен… Потому что… многие боятся заразиться… Как только я поправлюсь, то вместе с королевой вернусь в Холируд. Она уже перевезла отсюда кровать… нашу кровать!
— О, Господи! — закричал Роберт. — Ну и что из этого?! Кровать перевезли! Не теряй ни минуты в этом проклятом доме! Пока еще есть время… беги отсюда!
— Но королева — мне друг! Королева пообещала мне, что я буду ее мужем!
— Послушай меня! Босуэл, Мортон, Джеймс Стюарт, Мэйтленд… все против тебя! Ты стольких выдал после убийства Риччо. Они хотят развести тебя и королеву. Против тебя заговор. Не спрашивай меня больше ни о чем. Уходи отсюда! Я тебя предупредил.
— Но… я… верю королеве, — заикаясь, проговорил Дарнлей.
— Ну и дурак! Тише! Кто-то идет.
— Это королева! — сказал Дарнлей, приподнимаясь в постели.
— Ничего не говори из того, что я тебе сказал, — произнес Роберт.
Но, увы, чего-чего, а мудрости Дарнлею недоставало.
— Мария, — закричал он, едва она вошла, — я только что услышал страшную вещь: Роберт говорит, что есть заговор с целью убить меня!
Побелев как полотно, Мария взглянула на брата.
Роберт подумал: ну зачем я хотел помочь дураку? Пусть лежит здесь и дожидается смерти. За свою глупость он ничего больше не заслуживает.
Он рассмеялся и запротестовал:
— Я?! Да ты ослышался, братец. Ни о каком заговоре я ничего не знаю.
— Да ты только что говорил… — начал, было, Дарнлей.
Роберт пожал плечами и посмотрел на сестру.
— Похоже, он бредит, — сказал Роберт.
Дарнлей заорал в ярости:
— Да ты же только что предупреждал меня! Мария, есть заговор или нет?
— Я… я не очень понимаю, о чем вы говорите, — сказала она.
Роберт нежно улыбнулся:
— Ты меня не понял. Я ничего не говорил ни о каком заговоре.
— Так… так значит… это шутка?
Ну и дурак ты, — подумал Роберт. — Шутка! Когда королева спит и видит, чтобы избавится от тебя… Когда нет ни одного человека, который бы не ненавидел тебя… который не хотел бы свести с тобой счеты…
Роберт холодно произнес:
— Ты совершенно не понял меня.
— Так значит… все ерунда… — начал, было, Дарнлей.
— Все — ерунда.
— Не нравятся мне такие шутки, — со злостью проговорил Дарнлей.
— Роберт, — вмешалась королева, — надо бы помнить, что Генрих еще очень слаб. Нельзя его так волновать.
Пожав плечами и улыбнувшись колдовской улыбкой Стюартов, Роберт заговорил о предстоящей свадьбе Бастиана.
Воскресным вечером в обществе Хантлея, Босуэла и Кассилиса Мария ужинала в доме Джеймса Бэлфора. Босуэл уже знал о том, что Роберт Стюарт предупредил Дарнлея, и видел, как напугана Мария. Ей было известно, что граф Меррейский под тем предлогом, что заболела жена, уехал из Эдинбурга. Братец был ханжа. С одной стороны, он не мог смотреть «сквозь пальцы» на то зло, что собирались учинить, а, с другой стороны, вроде участвовал во всем и понимал, что за это будет осужден людьми.
Мария встала из-за стола, сказав, что обещала Дарнлею навестить его сегодня вечером.
— Не забыли ли Ваше Величество о свадьбе? — спросил Босуэл.
— Нет, нет. Но я должна навестить его, если уж обещала.
— Ну что ж, — сказал Босуэл, — пойдемте к нему.
— А не навязываемся ли мы? — спросил Кассилис.
— Вовсе нет, — ответил Босуэл. — Мы пристроимся в углу и сыграем в кости, а королева поговорит с мужем.
Мария почти кожей ощущала присутствие любовника. Она понимала: то, что случится сегодня ночью, крайне важно для него, а значит, и для нее.
Увидев ее, Дарнлей обрадовался, но ее эскорт особого восторга у него не вызвал.
— Ваша светлость, — сказал Босуэл, — мы просто сопровождали королеву.
— Иди сюда, сядь рядом со мной, — пылко произнес Дарнлей Марии.
Босуэл разулыбался:
— Да вы оба можете забыть о том, что мы здесь… Мы сыграем в кости вот здесь, в углу…
Мария присела к Дарнлею на кровать, и он тихо сказал:
— Хорошо бы, если бы ты осталась на ночь…
— Мне бы хотелось, но я должна быть на свадьбе, а там танцы до трех утра. Я не смогу вернуться.
— Так, значит, тебя не будет до завтрашнего вечера?
— До завтрашнего вечера, — сказала королева.
Он заговорил о планах на будущее… он уедет из этого дома… как счастливы они будут вместе… Мария хоть и слушала его, но думала о тех, кто сидел в углу. Поднимая глаза, она все время сталкивалась с взглядом Босуэла.
Была ли когда-нибудь женщина, которой выпадала такая же участь? — спрашивала она себя.
В конце концов она встала и произнесла:
— Мне нельзя забыть о свадьбе.
— Но еще так рано, — взмолился Дарнлей.
Она покачала головой в знак протеста и обратилась к игрокам:
— Я еду на свадьбу.
Они встали, попрощались с больным и оставили его под присмотром Тейлора.
Они только вышли из дома, как Мария с удивлением обнаружила дожидавшегося их с хозяйской лошадью Николя.
— Ну и чумаз же ты, Николя! — воскликнула Мария.
— О да, Ваше Величество, — недобро усмехнувшись, ответил он.
Когда они приехали в Холируд, свадьба была в полном разгаре. Мария влилась в это веселье. Со стороны казалось, что она пляшет и поет с такой же радостью, как и все остальные. Наступила полночь, и она заявила, что стыдно должно быть лишать молодоженов свадебных обрядов. Она обратилась к Маргарите с просьбой разломить свадебный пирог над головой новобрачного, а молодой жене преподнести серебряную чашку для поссета.
…Все закончилось, королева возвратилась в свои покои, и, как только слуги приготовили постель, Мария немедленно легла спать, чувствуя просто смертельную усталость…
Дарнлей, ворочаясь с боку на бок, никак не мог заснуть Комната, казалось, кишела мрачными тенями. Он размышлял над словами Роберта, а потом вспомнил о взглядах, которые бросал Босуэл, сидя за игральным столом, на королеву. Все выглядело так, как если бы Босуэл был королем, а Мария — его смиренной подданной. Что натолкнуло его на такие мысли? Может, все дело в этом заброшенном доме? Или он вспомнил о ненависти, которую однажды заметил в глазах Марии? А что означали эти голоса в ночи? Может, в склепе под домом живут злые духи? Может, там прячутся его враги, чтобы однажды ночью убить его? Он приподнялся в постели, опершись на локоть, и попытался разглядеть лежавшего в ногах Тейлора.
— Тейлор! — произнес он громким шепотом, и тот в тревоге вскочил.
— Что случилось, ваша светлость?
— Ты знаешь, я никак не могу заснуть. Все время слышатся какие-то голоса. Кто-то ходит по дому!
Тейлор прислушался и сказал:
— Ваша светлость, это же ветер…
— Нет, Тейлор… Ну-ка, тихо! Послушай!
— Ваша светлость, может, разбудить слуг?
— Сколько их в доме?
— Всего трое, ваша светлость: Нельсон, Саймонд и мой слуга.
— Они что-нибудь говорили о шуме в последнее время?
— Нет, Ваша светлость, ничего.
— Они там у себя крепко спят сейчас… Но… ведь те, кто придут, придут не за ними! О, Господи! Как же я буду рад, когда мы наконец уедем отсюда. Не нравится мне все это. Завтра же и уедем…
— Ваша светлость, кто-то крадется по лестнице!
Дарнлей вскочил с кровати. Тейлор схватил плед и хотел, было, закутать его, но Дарнлей уже стоял у двери.
— Тейлор, скорее! Мы должны уходить отсюда! Они идут убить меня!
— Ваша одежда!
Но Дарнлей больше ждать просто не мог. Он подтащил Тейлора к двери, но в этот момент она осторожно открылась, и в комнату бесшумно вошли два человека.
Они не увидали стоявших за распахнутой дверью Дарнлея и Тейлора и прошли немного вперед к кровати Дарнлея. В следующее мгновение Генрих и Тейлор выбежали из комнаты и бросились вниз по лестнице. Они выбежали в сад и услыхали позади чей-то крик:
— Догнать их!
Дарнлей узнал голос Арчибальда Дугласа.
От холодного ночного ветра у Дарнлея перехватило дыхание и свело тело, ведь кроме ночной рубашки на нем ничего не было… Вокруг возникли темные фигуры, и в следующий миг он почувствовал, как его держат сильные руки…
Он закричал:
— Да как вы смеете… так обращаться… с королем!
Болезнь подорвала его силы, но просто удивительно, сколько мощи может быть в больном человеке, если он борется за свою жизнь…
Дарнлей почувствовал на лице влажную тряпку, потом запах уксуса и в следующую секунду замертво рухнул на землю. С Тейлором обошлись точно так же. Последним, что слуга услыхал перед смертью, были слова:
— Надо бы затащить их в дом…
— Нет, — последовал ответ, — уж слишком они тяжелые, да и времени у нас нет… Через десять минут мы должны быть далеко отсюда… Бросим их здесь: они совсем рядом с домом, и к утру от них ничего не останется…
…Все пошло насмарку. Дарнлея и Тейлора должны были удушить прямо в комнате. Времени оттащить их обратно не хватило. Заговорщики едва успели убраться подальше от этого дома. Они еще не добрались до дворца, когда раздался оглушительной силы взрыв. Горожане начали выбегать из домов. Дворцовая охрана видела, как мимо них промчались всадники с лицами, от грязи неузнаваемыми, но среди них был один человек, которого легко можно было опознать благодаря внушительным размерам…
Ночной взрыв буквально вырвал королеву из сна. Она вскочила в постели, закричав от ужаса. Рядом с нею оказалась Сетон.
— Сетон, что это?
— Я не знаю, — ответила Мэри и бросилась к окну. — Похоже, что-то горит и очень сильно! Все небо полыхает и страшно много дыма!
— Сетон, где это?
Мария была уже рядом с Сетон… Она уже знала ответ на свой вопрос еще до того, как взглянула в окошко… У нее застучали зубы, и тело забилось, словно в лихорадке…
В городе началась суматоха; народу на улицах прибывало; а по замку поползли слухи.
Слуги нашли Босуэла, спящим мертвым сном прямо в одежде. Его лицо и камзол были перепачканы грязью. Они с трудом разбудили его.
— О, Господи! — заорал он, подбежав к окну. — Что это?! Кто-то поджег город? Похоже, это где-то рядом с развалинами церкви Святой Марии…
Прихватив с собой несколько людей, он выехал в город.
— Возвращайтесь в дома! — выкрикивал он, пытаясь успокоить людей и разъезжая по улицам.
Кто видел его, быстро отводил глаза в сторону — слухи ведь разносятся быстро…
Охрана Холируда проболталась, что одним из тех, кто поспешно возвратился во дворец вскоре после взрыва, был граф Босуэл…
Как только забрезжил рассвет, можно, наконец, было разглядеть место трагедии. От дома остались одни развалины.
Как же объяснить то, что случилось? Все походило на то, что в склепе, что под домом, взорвался порох. Но кто это сделал? Кто осмелился подсунуть порох в дом, где находился больной муж королевы?!
Два человека сразу же попали под подозрение: попавшийся на глаза дворцовой охране Босуэл и Арчибальд Дуглас, чей ботинок, отлично сохранившийся после взрыва, нашли рядом с домом.
Поиски продолжались, и позднее в руинах были обнаружены обгоревшие тела трех слуг, но от Тейлора и короля, казалось, не осталось и следа. Неужели тела их сгорели дотла?
Однако вскоре тела и этих несчастных были найдены. Их нашли в саду в одних ночных рубашках… Рядом валялся бархатный плащ Дарнлея, что навело на мысль, что одежда была схвачена второпях и надеть ее просто не успели…
Дело стало проясняться: Дарнлея и Тейлора убили, а взрывом хотели все скрыть, но получилось наоборот — взрыв все и выдал.
Эдинбург кипел от подозрений. Кто убийца короля? На этот вопрос жители были полны решимости получить ответ.
Королева впала в какое-то оцепенение. Ей было совершенно не понятно, как быть дальше. Вся Шотландия только и говорила об убийстве короля. И вскоре должен будет заговорить об этом весь мир.
— Убийцы должны быть найдены! — говорили люди.
Что оставалось делать Марии? Что же ей делать, если главным убийцей был ее возлюбленный?!
А Босуэл с гордым видом слонялся по городу в окружении толпы сподвижников, и никто не мог решиться высказать хоть какие-то подозрения, опасаясь за собственную жизнь…
Королеве надо было бы облачиться в траур, но она была просто в шоке. Она не шевельнула и пальцем, чтобы отыскали убийц. Да и как она могла решиться на такое? Ведь она же была замешана во всей этой истории, и Эдинбург знал об этом. Да что там Эдинбург — вся Шотландия. Со страшной скоростью новость добралась до Англии и разлетелась по всей Европе.
— Ты обязана сделать хоть что-нибудь, — сказала ей Сетон.
Бедняжка Сетон, она была просто в ужасе. Она знала слишком много… Она знала, Босуэл мог делать с Марией все, что ему угодно; она знала, ее госпожа безмерно любит его, но все равно не могла поверить, что королева согласилась на убийство собственного мужа!
— Что мне делать? — спрашивала Мария. — Я не хочу жить… Я хочу оказаться на месте Дарнлея…
— Ты должна сделать хоть что-то, чтобы показать людям, что ты — на стороне закона! — настаивала Сетон.
Мария зашлась истерическим смехом, а потом смех перешел в рыдания…
На следующее утро на площади перед тюрьмой Толбуф собрались толпы людей. Они вчитывались в плакаты, кем-то развешанные ночью.
На самом большом из них было написано: «Убийца короля — кто он?» На другом плакате можно было прочесть: «Убийцы короля — Босуэл…», а дальше шли имена слуг Марии, среди которых было и имя Джозефа Риччо, брата Давида.
Намеки становились совершенно ясными: убийство совершено Босуэлом при помощи слуг королевы Марии.
Босуэл явился к королеве. Никого не спросив, выставил ее прислугу. Уверенный в своей власти, он выглядел еще более надменным, чем когда-либо, ведь он — самый могущественный человек в Шотландии, его слушается сама королева. Казалось, ему надо бы поумерить пыл, ведь над ним нависла угроза. Но нет, он был более чем самоуверен, но понимал, что теперь надо действовать с осторожностью.
Королеве не следует оставаться в Эдинбурге, потому как беспокойство среди жителей все более возрастает. А Дарнлея надо перевезти во дворец.
— Мы объявим о награде в две тысячи фунтов за любую полезную информацию об убийстве. А тех, кто принесет новости, немедленно вышлем из страны, ведь нет никакой уверенности в том, что, когда их схватят, они будут молчать…
— О чем это ты? — спросила королева.
— Я просто хочу обезопасить себя, — сказал Босуэл, привлекая ее к себе. Потом он рассмеялся и добавил: — Ну и тебя тоже.
Она понимала, что поступает нехорошо, неправильно, но ничего не могла поделать. Оставалось только надеяться, что более плохого ничего уже не случится. Она и не думала надевать траур. Она даже начала готовиться к свадьбе, приведя этим горожан в состояние шока. Но никто из них и не догадывался, что стоит за лихорадочным весельем королевы, а она между тем каждую ночь была близка к смерти.
Она уехала из города в замок Сетон. С нею вместе туда отправились Босуэл, Мэйтленд и еще несколько именитых лордов. Они все сидели в этом замке как на иголках, со страхом ожидая, что же произойдет дальше. Переживали все, кроме графа Босуэла, чьи намерения теперь были буквально написаны у него на лице.
А над улицами Эдинбурга разносились крики:
— Наказать Босуэла! Он… его слуги… и королева… убили короля!
Не остался в стороне и отец Дарнлея, граф Ленокс, потребовав суда над Босуэлом.
В замке Сетон любовники могли уединиться; вроде теперь им ничто уже не мешало, но Босуэл теперь был весь в мыслях о будущем и совершенно не хотел предаваться любовным играм.
— Ну вот, теперь, — сказал он, — ты свободна. Твой беспокойный мальчик больше не обременяет тебя.
— Свободна?! — закричала она. — Я никогда не буду свободна! Он всегда будет рядом! Я не смогу забыть его!
Босуэл выглядел совершенно бесстрастным.
— Он умер. Его больше нет. Разве ты не хотела его смерти? Не ты ли мечтала стать моей женой?
— Если бы встретились раньше, гораздо раньше…
— Ну что ты заладила «если бы, если бы…»? Теперь мы можем пожениться, и нет ничего, что остановит нас.
— Есть твоя жена…
— Да я же тебе уже говорил, что мне избавиться от нее — пара пустяков.
— Нет…
— Да разведусь я… Джин против не будет… Медлить нельзя. Помни: у нас же ребенок.
— Да как мы можем сейчас пожениться? Весь свет знает: мы виновны в смерти Дарнлея.
— Мы должны пожениться, и мы поженимся.
— У меня не хватит на такое смелости. Я очень хочу выйти за тебя замуж, но я просто не решусь. Ты и мои слуги обвиняетесь в убийстве. Люди уверены, что все сделано моим именем. Поженись мы, и весь мир скажет, что мы для этого и убили Дарнлея.
Босуэл взял ее за плечи и произнес:
— Я тебе сказал, что мы поженимся? Что бы там ни произошло, я все равно женюсь на тебе.
— Тебе придется заставить меня… Я не могу пойти на такое добровольно, или вся Шотландия восстанет против меня. Милый мой, что же мы натворили с тобой!
— Сейчас мы должны отбросить все сомнения. Что ты хочешь? Сказать всему свету, что я совратил тебя, и потому ты считаешь, что надо выходить за меня замуж?
— Да, — пробормотала она.
— Все так. У тебя лишь единственная причина для того, чтобы выйти за меня замуж: после первого потрясения ты поняла, что у тебя никогда не было такого любовника…
— Ты не любишь меня! Тебя больше заботит Джин Гордон, а не я!
— Я готов развестись с нею. Я делаю все только из-за любви к тебе.
— Нет! Из-за любви к моей короне!
Он рассмеялся и сказал:
— Давай-ка не будем говорить такие вещи. Ты — королева, и потому корона — часть тебя. Если я делаю что-то ради короны, значит, делаю ради тебя. Ты — моя госпожа, но в постели ты — моя наложница. Вот как должно быть: когда мы одни, я властвую тобой, а когда мы на людях, то ты — королева, а я — твой подданный.
Он замолчал и, казалось, над чем-то задумался…
Потом он снова заговорил:
— Может, ты и права. Да, я хочу покорить тебя. Ты будешь моей пленницей. У тебя лишь единственный путь сохранить достоинство — выйти за меня замуж. Ты сделаешь все возможное для этого. Сейчас ты вдова. Скоро я разведусь с Джин, и ничто не остановит более нас, вот так.
— Я ничего не могу поделать, — сказала она, — но вся моя жизнь, все мое счастье — в тебе.
Она не думала ни о чем, кроме любви. Она полностью доверилась Босуэлу, веря, что он выведет их из той беды, той опасности, в которой они оказались.
Мария выслала из страны Джозефа Риччо и других подозреваемых, надеясь, что это убережет их, а Босуэл и Джеймс Бэлфор сами знали, как обезопасить себя.
Босуэл разгуливал по улицам в окружении почитателей и выкрикивал, что готов сразиться один на один с любым, кто посмеет обвинить его в убийстве.
Мария, стремясь выразить свою любовь, задаривала Босуэла подарками… Ему перешли все меха и драгоценности, что принадлежали Дарнлею. Она слагала в его честь стихи, в которых так ясно было видно, что молодая женщина на грани помешательства от чувств, переполнявших ее, от желания и ревности…
А Босуэл был готов и даже рвался встретиться лицом к лицу с обвинителями. Суд должен был состояться в Толбуфе. Все было подстроено заранее, и Босуэла не тревожило решение суда. Верховный судья был старым другом Босуэла и Аргайла, а присяжных подыскали специально. Каждый понимал: нужно быть полным дураком, чтобы поддержать Ленокса, а не Босуэла.
Дело было не только в том, что люди боялись Босуэла. Может, они даже с подозрением относились к его связи с королевой. Но город был заполнен пятью тысячами его сторонников, а пушки Эдинбургского замка были под командованием его людей…
Горожане видели, как торжественно Босуэл отправлялся на суд. Облаченный в богато украшенный атласный камзол, бархатные чулки, расшитые серебром, в драгоценностях, подаренных королевой, верхом на изумительной лошади, он как гора возвышался над людьми. Он не скрывал того, что он — будущий король.
Суд прошел страшно торжественно, почти как настоящий. Они сделали вид, что слушают обвинения Ленокса, а потом удалились на совещание. Их долго не было, а когда они возвратились, то был оглашен вердикт:
— Джеймс, граф Босуэлский, оправдан по каждому пункту обвинения по делу об убийстве Генриха Дарнлея, короля Шотландии.
Босуэл с триумфом проехал по улицам Эдинбурга, крича:
— Жители Эдинбурга, я оправдан! Меня объявили невиновным! Если есть хоть один, кто сомневается в вердикте суда, пусть выйдет вперед! Я вызову его на поединок! Пусть он подкрепит свои обвинения шпагой!
Люди слушали его, не выходя из домов. Выйти не решился никто, хотя вряд ли можно было сыскать во всем городе хоть одного человека, кто бы думал, что не Босуэл убийца короля.
Он метался по городу, останавливаясь то здесь, то там и вызывая хоть кого-нибудь на дуэль. Но все это было тщетно. В конце концов он возвратился в Холирудский дворец, чтобы сказать королеве, что все идет так, как им нужно.
Марию бросало то в безумную радость, то в столь же безумное отчаянна Ее страсть к Босуэлу разыгралась как никогда. А Джеймс просто радовался их взаимопониманию, был столь же неистов в любви, но воспринимал все легче и проще. У нее было единственное отличие от других женщин: она владела короной, которую предложила ему.
Частенько, будучи в одиночестве, она перечитывала стихи, посвященные ему. Вот одно из них, которое объяснит ее чувства лучше, чем что-либо еще:
«…Pour luy aussi j’ay jee maine larme,
Premier qu’il fus de ce corps possesseur,
Duquel alors il n’avoi pas le caur…»
…Я столько слез лила из-за него.
Он первый мной владел, но взял он только тело,
А сердце перед ним раскрыться не хотело.
Она вновь и вновь перечитывала его. Стихотворение было написано давно, но было столь же правдиво, как и в тот миг, когда сложилось…
«…Brief, du vous seul je cherche alliance…»[41]
…Через несколько дней Босуэл решил повидаться с женой.
— Я должен поговорить о разводе, — сказал он Марии.
— Мне противно слышать, что ты собираешься к ней! — закричала она.
Он громко захохотал, а потом сказал:
— Я еду к ней просить, чтобы она отпустила меня. Что в этом может вызвать ревность?
Она находила утешение лишь в стихах, которым доверяла все свои мысли. Он позже найдет их, прочтет и улыбнется. А потом положит их в шкатулку, где они и останутся навсегда забытыми.
Он передумал ехать к Джин, опасаясь, что враги могут выкрасть королеву и сделать из нее заключенную. Вместо того, чтобы ехать к Джин, он переговорил с ее братом Хантлеем. Хантлей решил помочь ему в этом деле, видя выгоду и для себя.
Все нужно устроить очень быстро. Босуэл объяснил Хантлею, что в этом деле можно сослаться на их, пусть и дальнее, но все же родство с Джин.
А слухов тем временем становилось все больше. Муж королевы убит… Босуэл разводится… Похоже, все было ясно без слов.
Шотландия была накануне великих событий. Граф Меррейский покинул Шотландию, уехав во Францию. Ему не хотелось ни в чем участвовать. Он мечтал лишь об одном: отхватить себе хороший кусок власти, так как королева, похоже, скоро лишится всего.
Босуэл был на вершине славы: ему удалось остаться безнаказанным, хотя он и был зачинщиком убийства. Его люди шатались по городским улицам, бряцая оружием.
Он устроил званый ужин для именитых людей города. Не нашлось ни одного, кто рискнул бы отказаться.
…Пирушка была в полном разгаре, когда вдруг все осознали, что таверна окружена, а в дверях встала охрана.
Босуэл обратился к гостям:
— Мои милые господа, спасибо, что пришли. Вот мы все вместе… и вы знаете, что я вам друг. А теперь я хотел бы убедиться, друзья ли вы мне. Для этого я принес сюда одну бумагу и хочу, чтобы вы подписали ее.
…Графу Элингтонскому повезло: он сидел около окна и ему удалось незаметно улизнуть, а вот все остальные оказались как в ловушке.
Мортон закричал:
— Эй, дружище Босуэл, что это за бумага?
— А я сейчас зачитаю ее, — сказал Босуэл, залезая на стол.
Он развернул свиток и громким голосом начал читать:
«Джеймс, граф Босуэлский, оклеветанный злобными пасквилями в убийстве короля, был признан невиновным в присутствии знатных господ Шотландии. Мы, нижеподписавшиеся, клянемся: если хоть кто-то осмелится обвинить Босуэла в причастности к вышеназванному убийству, то мы, наши друзья и близкие восстановим справедливость и поддержим Босуэла.
Ради общего блага недопустимо, чтобы затянулось вдовство королевы, и мы считаем, что граф Босуэлский достоин ее руки. Мы клянемся, что не позволим никому помешать этому браку или расстроить его.
Подписано и скреплено печатями 19 апреля 1567 года.
Эдинбург.»
Вся знать была ошеломлена. Они могли предположить, что их попросят поддержать Босуэла в борьбе с его врагами, но представить себе, что будут говорить королеве, за кого ей выходить замуж, они не могли. Такого они от Босуэла не ожидали.
Их раздирали сомнения. Им было как-то не по себе в окружении вооруженных людей. Об их жестокости они были наслышаны.
Неожиданно из-за стола поднялся Мортон и сказал:
— Графа Босуэла оправдали, и потому каждый честный человек должен стоять на его стороне, если кому вздумается еще разок обвинить его в убийстве короля. Кроме того, я согласен, что для блага страны королева должна выйти замуж. Если Ее Величество умерит гордыню и возьмет себе в мужья подданного своей страны графа Босуэла, то я скажу, что для Шотландии это пойдет на большую пользу, и я с радостью первым ставлю свою подпись!
Босуэл выглядел обескураженным. Уж чего-чего, а он никак не ожидал поддержки от такого человека, как Мортон.
…Один за другим знатные шотландские графы подходили к столу с тем, чтобы подписать бумагу. Они прекрасно понимали, что просто должны это сделать или их ждет смерть. Было ясно: Босуэл не пощадит никого.
Лишь один человек в таверне наблюдал за происходящим без особого восторга — Мортон.
Боже мой! — размышлял он. — Эти тупицы так и рвутся подписать бумагу. Но на самом-то деле они подписывают смертный приговор Босуэлу. А он, жалкий дурак, даже не понимает этого. Поженись они, и оба будут обречены. Этим браком они всему миру покажут, кто убил Дарнлея. Этот брак будет самым глупым шагом, который только можно придумать.
Он решил немедленно отправить графу Меррейскому письмо. Пора ему возвращаться принимать регентство.
Во всем мире был еще один человек, прекрасно понимавший Мортона — Елизавета Английская. Семь лет назад она оказалась в схожей истории: при загадочных обстоятельствах умерла жена Роберта Дадлея, ее любовника. Подозрения пали на Елизавету и Роберта. У Марии был уже пример того, как себя вести в такой ситуации. Выйти замуж за Босуэла — значит уничтожить саму себя. То же самое случилось бы с Елизаветой, выйди она замуж за Дадлея.
Королева Англии ни капельки не любила свою шотландскую соперницу, но у нее было страшное желание сберечь честь королевского рода. Она написала письмо Марии, но той не было ровным счетом никакого дела до тревог английской королевы. Елизаветой правило честолюбие, а Мария жила чувствами. Ее руку сжимала рука любовника, она была ведома им, пусть даже к смерти. Он был рядом с нею, и ничего более важного для нее уже не существовало.
В один из солнечных апрельских дней Мария отправилась в замок Стирлинг навестить сына. На этом настоял Босуэл, сам собираясь съездить в Лиддесдейл. В этом месте шли бои, и нужно было быть там.
С нею вместе в Стирлинг поехали Мэйтленд, Хантлей и Джеймс Мелвил.
Когда они проезжали через Эдинбург, жители города вышли из домов взглянуть на королеву. Милое печальное лицо Марии смягчило их сердца, да так, что они уже с трудом верили, что королева могла быть соучастницей в убийстве короля.
— Да хранит вас Господь! — кричали они, но добавляли: — Если вы невиновны!
Если я невиновна! — повторяла, содрогаясь, Мария. Она была готова отдать все, чтобы быть невиновной, все… кроме любви к Босуэлу.
А граф Мэйтленд, казалось, не обращал на происходящее вокруг никакого внимания, совершенно погрузившись в раздумья. Он весь кипел от ярости на королеву и Босуэла. Теперь ему было прекрасно видно, как Босуэл обвел вокруг пальца всех. Убийство Дарнлея не принесло облегчения Шотландии; оно было на руку лишь Босуэлу и королеве.
Мэйтленд дал себе слово сделать все, что можно, только чтобы эти двое никогда не правили страной.
Он взглянул на Хантлея… У того был вид заговорщика. У Мэйтленда не было сомнений, что Босуэл очень даже нуждался в помощи Хантлея, чтобы избавиться от своей жены… С Хантлеем надо быть начеку.
Вот такие безрадостные мысли крутились в голове у Мэйтленда по дороге в замок Стирлинг.
Опекунами маленького принца были граф Марский и его жена. Они подозрительно взирали на появившуюся в замке королеву. Новости разносятся быстро, и им было уже известно о бумаге, которую заставил подписать Босуэл именитую шотландскую знать. Граф с женой стали, было, подозревать, что королева и Босуэл хотят выкрасть мальчика.
Мария взяла малыша на руки. Ему было уже десять месяцев. Он с любопытством смотрел на мать, а она, улыбаясь, запускала руку ему в кудряшки…
Ах, если бы она только могла забрать его отсюда… поселиться в монастыре… тихо жить там, забыв обо всем и уйдя с головой в заботу о маленьком сыне… Но ей никогда не дадут этого сделать. И вот уже подозрительный граф не разрешает ей быть один на один с мальчиком в детской и отбирает младенца.
— Прошу прощения, Мадам, — говорит он. — Я отвечаю за принца и поклялся денно и нощно оберегать его.
— Даже когда с ним рядом его мать?!
— Все время, Мадам.
Ее унизили! Она — мать, но ей не позволили побыть наедине с собственным ребенком! Она сказала себе:
— Ну ничего, скоро все будет по-другому. Я выйду замуж, и рядом со мной будет муж, и никто больше не посмеет со мной так обращаться.
Через три дня они оставили Стирлинг. Она вновь в седле, и от этого ощущение какой-то удивительной легкости. Ей было известно, что ждет ее впереди…
Сейчас появится Он… во главе кавалькады… Он отвезет ее как пленницу в Данбар… Пусть весь свет думает, что он покорил ее… Все будет хорошо, ведь ее будущее в его руках!
Но на подъезде к Эдинбургу ее охватило какое-то гнетущее чувство. Он должен был встретить ее раньше. Они были уже в миле от Эдинбургского замка, и не появись он сейчас, их планы будут разрушены… На переезде у ручья она вдруг услыхала стук конских копыт. Приглядевшись, она увидала могучую фигуру возлюбленного.
Его свита с обнаженными шпагами окружила Марию и ее спутников. Подъехал Босуэл.
— Что все это значит? — спросила она.
— Мадам, — обратился Босуэл к ней, — я прошу вас следовать за мной в Данбар. Вы у меня в плену, но не пугайтесь. Если вы послушаетесь меня, ничего дурного с вами не случится.
Молоденький капитан из свиты королевы выехал вперед, обнажив шпагу…
— Друг мой, спрячьте вашу шпагу, — сказала ему королева. — Это приказ.
— Я позабочусь об этом юном дуралее, — прорычал Босуэл.
— Только без крови, — взмолилась королева.
Юный солдатик повернулся к Марии, и глаза его светились так хорошо знакомым ей обожанием:
— Мадам, я готов умереть, защищая вас.
Ее улыбка все сказала ему. Он понял, что она хотела стать пленницей Босуэла…
Мэйтленд закричал:
— Что все это значит?
Босуэл подарил ему ослепительную улыбку и сказал:
— Немного терпения, мой милый граф. Вы скоро все узнаете.
Босуэл отпустил почти всех ее спутников, кроме Мэйтленда, Хантлея и Джеймса Мелвила, и они направились в замок Данбар.
В покоях, специально приготовленных для нее, Мария дожидалась Босуэла.
Ей можно было закрыть глаза и легко представить тот вечер в маленькой мастерской, с которого все и началось. Сегодня это случится еще раз. Они разыграют действо, чтобы весь мир поверил, что это впервые…
Босуэл предстанет как совратитель королевы, а она — его несчастная жертва. Потом она объявит, что должна выйти за него замуж. А что касается нерожденного младенца — так с этим можно будет разобраться попозже.
Она вспомнила, как они ехали в Данбар. Их лошади неслись рядом, и Мария взглянула на суровое лицо возлюбленного… Как ей хотелось быть покоренной! Каким же сладостным было для нее ожидание собственного совращения. А в соседней комнате Босуэл увещевал Мелвила. Рядом стоял Мэйтленд, но ему было все ясно. Мэйтленд понял, что королева и Босуэл уже давно любовники.
Мелвил обратился к Босуэлу:
— Вы понимаете, что это измена? Вы украли королеву! Зачем?
— Я хочу жениться на ней.
— Она никогда не согласится.
— Неважно. Я женюсь на ней независимо от ее желания. Кстати, может, к тому времени, когда я ее выпущу отсюда, она уже захочет выйти за меня замуж…
Мелвил пришел в ужас, осознав смысл этих слов, а Босуэл расхохотался и отправился к королеве.
Мелвил повернулся к Мэйтленду и посмотрел на него. Да как он может быть таким невозмутимым?! Разве он не слышал, что Босуэл собрался совратить королеву?!
Мэйтленд недобро улыбнулся. Особого дела до происходящего ему не было. Больше всего Мэйтленда беспокоила собственная жизнь. Если в течение ближайших недель его не убьют, то у него не останется и тени страха ни перед Босуэлом, ни перед королевой…
Он вошел в ее покои и замер в дверях. На лице Босуэла играла та же улыбка, что и в тот вечер…
Она закричала в притворном испуге:
— Граф Босуэл… что все это значит?
Он продолжал улыбаться. А то она не знала, что это значит! Однако он радовался этой игре так же, как и она. Его заводило это легкое сопротивление, которое она демонстрировала.
Да, она была против, но в сердце не было ни капли протеста. Она была так рада раствориться в его страсти…
Он держал ее в замке Данбар двенадцать дней — свою страстную госпожу и самую желанную рабыню…
Они возвращались в Эдинбург вместе. Они проехали по городу плечом к плечу, а Босуэл держал поводья лошади королевы. Весь город теперь мог видеть, что она — его пленница.
Мэйтленд ехал вместе с ними, все строя свои планы. Они поженятся — эти двое дураков — и тем самым убьют себя. Мортон уже отправил тайное письмо графу Меррейскому. Страну поднимут против королевских убийц… Этот глупый план с похищением и совращением скоро станет известен… Вокруг королевы не останется никого, кроме Босуэла. Заполучив его, она лишится всего на свете…
А Босуэл и Мария далеко не заглядывали. Каждый хотел исполнения собственного желания: Босуэл — стать королем, а Мария — стать женой своего возлюбленного.
Однако оставался один щекотливый момент: Босуэл не был разведен. Хотя настоятель храма Святого Андрея и подписал бумагу, согласно которой брак признан недействительным из-за того, что Джин и Босуэл родственники, Джин была совсем не в восторге от такого решения. Она заявляла, что она совсем не прочь разойтись с Босуэлом, но должна быть указана совершенно другая причина развода — супружеская неверность.
Возникло замешательство. Босуэл прослыл убийцей, а теперь еще стал известен и как неверный муж… Весь мир, включая Филиппа Испанского, Екатерину Медичи и Елизавету Английскую, мог теперь видеть, как низко он пал. Джин подлила масла в огонь, назвав имя любовницы: Бесси Краффорд.
Назревал большой скандал. История между Босуэлом и Бесси обрастала подробностями. Один из хеддингтонских торговцев рассказал, как однажды Босуэл велел ему доставить Бесси в монастырь, что при хеддингтонском аббатстве. Привезя ее туда, торговец запер девушку в одной из келий, а ключи отдал Босуэлу, и Бесси с графом пробыли в уединении достаточно долгое время…
— И это наш будущий король? — спрашивали с изумлением друг у друга люди.
Нашлись и те, кому доставило удовольствие покопаться дальше в любовной истории Босуэла и Бесси. Более того, эти любопытствующие считали, что подробности должны узнать все вокруг.
Враги Босуэла были готовы к бою, но он не придавал этому ровным счетом никакого значения. Ну и что из того, если развод будет столь же долгим, как семейная жизнь с Джин? У него есть бумага, подписанная шотландской знатью; он свободен; Мария свободна; и они больше не намерены ждать…
После убийства Риччо Нокс уехал в Англию, а его место занял Джон Крейг. Босуэл потребовал от него обнародовать «тавернский» документ, но тот особого желания не проявил.
Босуэл попытался припугнуть Крейга, но тщетно: у этого проповедника было достаточно мужества, чтобы стоять на своем.
Он сделал попытку объяснить Босуэлу, что Церковь не поддерживает неверных супругов и разврат; он предупредил Босуэла, что история с его разводом окружена подозрениями, а его и Марию подозревают в убийстве Дарнлея.
— Или ты огласишь эту бумагу, — проревел Босуэл ему в ответ, — или я вздерну тебя на виселицу!
Крейг отказался зачитать документ, но сказал:
— Меня заставит это сделать только единственная вещь — письменный указ королевы!
Босуэл расхохотался. Письменный указ королевы?! Да что может быть проще!
Босуэл и Мария все еще как-то пытались выкрутиться из той истории, в которую попали, и Мария теперь заявляла, что такой поступок заслуживает прощения, если женщина впоследствии согласилась сама, что и произошло в их с Босуэлом истории. Она старалась оказать ему как можно больше почестей. Босуэл получил титулы графа Оркнейского и лорда Шетланда. Но слухи лишь разрастались, и вот уже вся Шотландия обсуждает распутство королевы и ее любовника.
— Королева-то оказалась, — говорили они, — не намного лучше Бесси Краффорд.
Мария ничего не могла ни сделать, ни сказать, чтобы переубедить людей по отношению к Босуэлу. Они видели в нем только совратителя, развратника да убийцу, но никак не будущего короля…
В ночь накануне свадьбы на ворота дворца повесили плакат. Он гласил:
«Mense malas Maio nubre vugus ai».[42]
Однако майским утром в присутствии Хантлея, Глеймиса, Флеминг, Ливингстонов и многих других в церкви Холируда Мария обвенчалась с Босуэлом.
Но где же то блаженство, которого она искала? Босуэл никогда ни в чем не притворялся… И вот сейчас времени на нежности у него не было; ему нужно было удержаться на той высоте, куда вознесся. По всей стране знать открыто выражала свое недовольство им. И он приготовился к бою… Он ведь любитель подраться, а уж за корону Шотландии — тем более…
А Мария тем временем начала наконец понимать, какое зло она сотворила своими же руками. Она вышла замуж за возлюбленного с репутацией совратителя… Она унизила весь королевский род, а ведь это — грех вообще непростительный…
Вся французская родня, казалось, была просто в шоке. Екатерина Медичи на людях заявила, что так потрясена и расстроена, что у нее даже и слов-то никаких не находится… А в частных разговорах было видно, до чего же она довольна происходящим в Шотландии. Филипп Испанский ответил на все презрительным молчанием. А вот Елизавета Английская, с одной стороны, радовалась, а с другой, была действительно страшно потрясена тем, что Мария продала честь короны и саму себя… Елизавета все время вспоминала, как сама была в точно такой же ситуации, но, хвала Господу, у нее хватило мудрости вовремя остановиться.
А в Марии продолжали кипеть страсти. Теперь ей не давала покоя холодность Босуэла. Для него она оказалась просто женщиной с короной. А сейчас эта корона в его руках, а он достиг того, о чем мечтал. Ах, если бы только Мария смогла разлюбить его… Тогда ведь и страданий было бы меньше… Но сделать такое было не в ее власти, его равнодушие лишь раздувало тот огонь, что горел в ее сердце…
В последнее время он частенько надолго оставлял ее, и она была абсолютно уверена, что он ездит к Джин. Бывало, бессонными ночами она лежала в постели, представляя их вместе…
Однажды по возвращении она учинила ему допрос, а он лишь рассмеялся в ответ, ни подтвердив, но и не опровергнув ее подозрения.
— Да как ты можешь заводить разговоры о Джин, когда вокруг нас страшная опасность?! — вскричал он. — Тебе известно, что наши враги объединяются против нас?
— Но ты ведь виделся с ней! Я просто уверена, что ты до сих пор воспринимаешь ее как жену!
— Точно, в ней есть кое-что, заставляющее меня воспринимать ее именно так… А ты всегда для меня была только любовницей.
Он действительно думал, как говорил, или это его извечная грубость? — Ответа Мария не знала.
Бессонница совершенно измучила ее. Ей все грезился призрак Дарнлея, насмехающегося над нею:
— Ну вот ты и поменяла мужей… Но неужели замена лучше того, что было?
Однажды, не в силах более терпеть его отчуждение, она оттолкнула его руки от себя, бросилась к дверям и, выбежав в коридор, стала звать Джейн Кеннеди, прося, чтобы та принесла нож.
— Нож, Мадам?! — с недоумением переспросила Джейн.
— Да… Я вырежу себе сердце… Я не могу так больше жить… Лучше умереть…
…Потом она бросилась на кровать и горько расплакалась.
По всей стране знать объединялась против королевы и Босуэла. Граф Меррейский томился ожиданием, чтобы вернуться в Шотландию и принять регентство. Мортон собрал Аргайла, Атолла и графа Марского и сообщил, что Керколди готов возглавить армию. В этой же компании были Гленкэйрн, Кассиллис, Монтроуз, и много других.
Мэйтленд сидел пока в Холируде, дожидаясь удобного случая улизнуть и присоединиться к мятежникам. Он сделал свой выбор. Королева, по его мнению, была совершенно не в состоянии править страной. Год назад она собрала армию в защиту будущего мужа и подняла страну против графа Меррейского. А сейчас это уже совершенно другая женщина, больная любовью и не замечающая ничего вокруг. Год назад она была так близка к величию, потрясающее будущее было просто заказано ей, но, увы, она пошла по иному пути.
Все эти приготовления в стране встревожили Босуэла, и он, оставив Эдинбургский замок под присмотром Джеймса Бэлфора, уехал вместе с Марией в Бортвик.
Он сделал это не из-за любви к ней, а потому что побаивался, что мятежники возьмут ее в плен.
Крепость, где они спрятались, стояла на краю обрыва, окруженная крепостным рвом. Она выглядела совершенно неприступной, но они не провели там и нескольких дней, как заявился лорд Хьюм и потребовал, чтобы Босуэл сдался. А Босуэл ожидал, что вот-вот прибудут его южане на подмогу, и потому прорычал, что никакой капитуляции не будет. Однако время шло, а помощь не появлялась, и он начал считать, как долго он сможет выдержать осаду. Эта крепость смотрелась суровой, снаружи к ним никто не пробьется, но Босуэлу совершенно не хотелось умереть здесь от голода, так как запасы еды были очень скудные. Он решил бежать из замка.
— Возьми меня с собой, — взмолилась Мария.
Он затряс головой и сказал:
— Это невозможно. Выбраться может только один человек. Двоих наверняка схватят. Если мне удастся пробиться через охрану, я поскачу в Данбар, соберу людей и, клянусь, Хьюм лишится своей головы! Я заполучу головы всех мятежников!
— Милый мой, будь осторожен, чтобы они не обошлись с тобой так, как ты хочешь поступить с ними.
— Мои голова и плечи в таком же союзе, как мы с тобой!
Она бросилась к нему, утопая в собственной нежности и моля его об осторожности.
…Ему удалось вырваться из осадного кольца и ускакать в Данбар за подмогой.
Охрана замка, обнаружив, что Босуэл обвел их вокруг пальца, не решилась тронуть королеву и отправилась в погоню за Босуэлом, но… в Эдинбург, думая, что он отправился туда.
Когда все уехали, Мария, переодевшись в мужское платье, выбралась из замка через окошко банкетного зала, спустилась с обрыва и там, в низине, нашла приготовленную для себя оседланную лошадь. Прошло много часов, прежде чем она добралась до Данбара. Услыхав о ее прибытии, Босуэл вышел встретить ее. Она так устала, что ему пришлось снять ее с лошади и отнести в замок на руках.
— Какой же славный из тебя мальчишка! — произнес он с улыбкой, неся в замок.
Проведенная в замке ночь вновь сделала ее счастливой…
Они любили друг друга… строили планы на будущее… а потом вновь любили…
Позднее Босуэл сказал:
— Здесь оставаться нельзя. Мы должны выехать им навстречу.
— Милый, мы победим! — воскликнула она. — Ты просто не можешь не победить! Ты получишь все, о чем мечтаешь!
— К сожалению, трон не такая легкая добыча, как королева.
— А королева совсем нелегкая добыча, — ответила она. — Вот если королева любит кого-то, то для этого человека она — легкая добыча… А вот для тех, кого любит Фортуна, трона иногда добиться проще, чем любви королевы…
Он начал целовать ее, и они вновь любили друг друга…
Не потому ли он так страстен этой ночью, — подумала Мария, — что потом у нас просто не будет на это времени?..
Мария была полна решимости поехать рядом с Босуэлом во главе армии.
Она приехала в Данбар в мужской одежде. Ничего из ее гардероба в этом замке не было. Все, что смогли найти для королевы, так это наряды простой горожанки. Облачившись в алую юбку, в корсаж с рукавами, вывязанными крючком, черную бархатную шляпу, накинув красный шарф, она с гордым видом правила лошадью бок о бок с Босуэлом…
Армии сошлись в Массельбурге. Королевские солдаты разбили лагерь на Карберрийском холме, совсем рядом с тем местом, где около двадцати лет назад была знаменитая битва при Пинки.
Казалось, две армии стоят друг против друга, и вот-вот начнется бой. Но они постояли так весь день: сначала ждали одни, чтобы солнце не слепило глаза… потом другие… Ни мятежникам не хотелось воевать с собственной королевой, ни королеве не хотелось бороться со своим народом. Так они и стояли, в тревоге и ожидании, на двух холмах, разделенных небольшой речушкой…
Вечером французский посол де Крок отправился к мятежникам и сказал, что готов выступить посредником на переговорах о перемирии.
— Мы не собираемся просить прощения, — заявил Гленкэйрн, — мы ждем, что попросят прощения у нас! Пусть Мария отречется от негодяя, совратившего ее, и мы признаем ее нашей королевой. А Босуэл пусть выйдет сюда… Среди нас есть достойные ему противники. Если он захочет сразиться не с одним, а с несколькими, то мы найдем пять, десять человек.
— То, что вы говорите, несерьезно. Я не могу делать такие предложения королеве, — запротестовал де Крок.
— А больше вы ничего и не дождетесь, — сказал Гленкэйрн. — Пусть мы погибнем, но разберемся с делом об убийстве короля до конца.
Когда де Крок возвратился к королеве, рядом с ней был Босуэл.
— Что им надо? — заорал он.
— Они заявляют, что будут преданы королеве, но для вас они смертельные враги, — ответил де Крок.
— У них от зависти помутился разум, — сказал Босуэл. — Они просто спят и видят оказаться на моем месте. А разве не они подписали бумагу, что будут служить мне верой и правдой и не пожалеют ради меня своих жизней?
— Любое оскорбление, нанесенное моему мужу, я буду считать своим собственным, — быстро произнесла Мария. — Я хочу, чтобы они знали об этом.
Де Крок передал, что они вызывают Босуэла на поединок. Мария изменилась в лице.
— Никаких поединков не будет, — заявила она.
— Если не будет поединка, — сказал де Крок, — то здесь будет бой.
— Оставайся здесь, да смотри, что будет, — сказал ей Босуэл. — Я могу тебе пообещать, что ты приятно проведешь время.
— Мне жаль, что все так закончилось, — сказал де Крок, — но это необходимо для королевы и обеих армий.
— Да брось ты, — прорычал Босуэл. — Я выйду сегодня победителем. У меня четыре тысячи солдат и триста орудий. У них же орудий вовсе нет, а народу только три тысячи.
— У вас есть только ваш талант полководца, — сказал де Крок. — Не забывайте: на их стороне лучшие солдаты Шотландии. Более того, в вашем лагере не все так гладко между людьми, как хотелось бы.
Он ушел, а Босуэл и королева оглядели свое войско. Увы, французский посол говорил правду. Ряды их сторонников редели. Люди не хотели идти под знаменем развратника и женщины, которая, как они считали, приложила руку к убийству собственного мужа.
Босуэл выехал перед армией мятежников и крикнул:
— Эй, кто там? Выходите-ка! Есть хоть кто-нибудь, кто сразится со мной?
Навстречу ему вышел Керколди.
В ужасе за своего возлюбленного, Мария пустила лошадь во весь опор к тому месту, где стояли Босуэл с противником.
— Я запрещаю это! — закричала она. — Пусть выходит достойный соперник. Такой противник — оскорбление для моего мужа!
Босуэл крикнул:
— Пусть лучше выйдет Мортон! Я буду драться с ним!
Но у Мортона не было ни малейшего желания сражаться. Вокруг него столпились друзья, заявляя, что такому человеку, как он, нельзя сталкиваться лицом к лицу с опасностью. Да и вообще, он один стоит сотни таких, как Босуэл.
А Босуэл не хотел сражаться ни с кем, кроме Мортона, и отказался от всех прочих противников. Пока шел спор, Мария с грустью смотрела, как скудеют ряды их сторонников. Вот уже осталось не больше, чем шестьсот человек…
Она попросила, чтобы к ней подошел Керколди. Он подошел, и она спросила, какие требования они выдвигают.
— Оставьте своего мужа, Мадам, и мы перейдем на Вашу сторону.
— Если я вернусь вместе с вами в Эдинбург, он сможет свободно уехать?
— Да, Мадам. Таковы наши условия.
Она с отчаянием огляделась вокруг… С Босуэлом было лишь несколько его друзей. Она понимала, есть два пути: или она расстается с возлюбленным или он будет убит у нее на глазах. Она попросила разрешения поговорить с ним.
Она отвела его в сторону и сказала:
— Мы должны расстаться. Другого пути у нас нет. Тебе с твоими людьми разрешат беспрепятственно уехать.
— А тебя вернут в Эдинбург. Ты хоть понимаешь зачем?
— Я — их королева. Они вспомнят об этом… Я заставлю их вспомнить.
— Ты слишком доверяешь им.
— Мне больше ничего не остается.
— Садись в седло… Сделай вид, что прощаешься со мной… а потом… галопом в Данбар. Мы спасемся… Мы укроемся в замке, пока не наберем солдат.
— Они хотят разлучить нас и сделают это… неважно как… отправят нас в разные стороны или убьют… Вот в чем дело…
— Делай то, что я говорю, — приказал Босуэл.
Грустно улыбнувшись, она покачала головой. Она — королева, и он больше не мог заставить ее делать то, что хочется ему. Да, она рвалась уехать с ним, но страх за его жизнь был сильнее желания быть рядом.
— Я уезжаю с ними, — сказала она.
Подъехал Керколди.
— Мадам, времени у вас больше нет, — сказал он. — Если Вы немедленно не примите решение, я не удержу своих людей…
Босуэл прижал ее к груди. Последние мгновения нежности… Она сделала свой выбор. Он был уверен, что чувства обманывают ее и, ведомая ими, она сдается врагам. Его поцелуй переполнила мольба: не верь им; садись на лошадь… Черт с ней, с этой армией… Мы уедем в Данбар…
Но в этой хрупкой слабой женщине была заключена великая сила!
Пусть они делают со мной, что хотят, — думала она. — Пусть обманывают меня, но он спасется…
Ее охватило тоскливое предчувствие, что они никогда больше не увидятся. Она прильнула к Босуэлу, а рядом бесстрастно наблюдал за происходящим Керколди.
Босуэл помог ей сесть в седло; Керколди взял повод королевской лошади и повел ее прочь. Босуэл вскочил в седло, потом пожал плечами, как бы недоумевая, развернул лошадь и, пришпорив ее, понесся в сторону Данбара…
Когда Мария оглянулась, он был уже далеко, почти неразличим.
Он был абсолютно прав, говоря, что им нельзя доверять.
Позади двадцать с лишним лет жизни, но она никогда и не думала, что придется пройти через тот ужас и унижение, что теперь ожидали ее.
… На нее с любопытством пялились солдаты — мятежники, по новой повторяя сплетни и слухи о ней. Они припомнили, какой отборной бранью осыпал ее Джон Нокс. Они веселились, оскорбляя и унижая ее.
Один из солдат ядовито прошептал:
— А кто убил короля?
Все затихли, а через мгновение раздался крик:
— Прелюбодейку и убийцу в огонь!
Толпа хлынула к ней, и Керколди был вынужден шпагой отгонять людей.
— В город ее — место ее позора! — кричал народ. — Пусть послушает, что говорят о ней люди!
Ее повезли в город, а перед нею шествовали двое солдат, неся растянутое на пиках полотнище ткани. На этом импровизированном флаге нарисовали фигуру убитого Дарнлея, а рядом с ним — Марию и стоящего на коленях маленького принца Джеймса. Его изобразили молящимся:
— Господи, к тебе взываю о суде и мести!
— Дорогу! Дорогу! — кричали солдаты. — Шотландцы, мы привели сюда убийцу. Эта женщина вместе с любовником убила своего мужа! Прелюбодейка!
Она была в полном одиночестве, отдав себя на растерзание сплетникам.
Но, как всегда с нею бывало в трудные минуты, она вдруг ощутила в себе великое мужество и, повернувшись к графу Линдсею, воскликнула:
— Клянусь, вы поплатитесь головой за это надругательство!
— Мадам, — ответил ей Линдсей, — смотрите, как бы вам собственной головы не лишиться.
Час за часом продолжался этот кошмар. Она смертельно устала, и лишь гордость не позволяла ей расплакаться на людях. Никогда еще с королевой так не обращались. Будь здесь ее возлюбленный, никто не решился бы рта раскрыть. Надо было послушаться его. Сейчас бы они ехали в Данбар…
Она потеряла все: своего возлюбленного, своего ребенка, свой трон.
Когда они въехали в Эдинбург, уже смеркалось. Канонгейт был забит людской толпой, что пришла посмотреть на королеву, и среди этой толпы не было ни единого человека, кто мог бы сказать ей хоть слово утешения.
— Убийца! — кричали люди. — Сжечь ее!
Мортон сделал так, что вся процессия отправилась через город. Мария сначала не поняла, что он задумал, а позже все прояснилось: он хотел привезти ее к развалинам церкви Святой Марии…
…Они остановились у развалин дома, где был убит Дарнлей.
— Сжечь ее! Сжечь ее! Прямо сейчас!.. Чего мы ждем?! Она сама себя выдала!
— Люди! — вскричала Мария. — Я прошу вас: дайте мне сказать!
Ее слова утонули в презрительном гоготе толпы, вновь хлынувшей к Марии. Народ подошел так близко, что Керколди с Линдсеем, Мортоном и Атоллом были вынуждены вновь пригрозить людям шпагами.
В полуобморочном от усталости и напряжения состоянии Марию затащили в дом, в ту самую комнату, и подвели к окну. За окном колыхалось людское море. Взгляд Марии постоянно натыкался на импровизированное знамя, растянутое на пиках.
Керколди засомневался, переживет ли Мария эту ночь. Он вообще не ожидал того, что произошло. Он обещал ей, что все будет в порядке и должен был сдержать слово. А вот Мортона совесть не мучила. Он знал: граф Меррейский на пути в Шотландию. Знал он и о Хантлее, который задумал с некоторыми католиками поддержать королеву, но большинство людей было против.
В толпе вновь раздались крики:
— На кол ее! Лучше места для таких грешников, как она, не найти!
Ей предстояло провести в этом доме ночь. Здесь не было ни еды, ни питья; не было никакой кровати, и она даже и подумать не могла о том, чтобы умыться или сменить одежду…
Она со стоном опустилась на пол комнаты… Всю ночь под окнами дома толпился люд. Они зажгли факелы, и в комнате было светло, как днем.
Она еще не раз пыталась заговорить с народом, но тщетно. Доведенная до отчаяния она порвала в клочья платье, обнажив грудь. Потом Мария забилась в истерике о стены, и в конце концов рухнула на пол в стонах и рыданиях. А в окно неслись крики:
— Прелюбодейку в огонь! В огонь убийцу!
Настало утро. Она подошла к окну. Разорванная одежда висела на ней лохмотьями, а грудь и плечи прикрывали лишь распущенные волосы.
— Люди, — проговорила она. — Люди…
— Сжечь ее! В огонь убийцу собственного мужа! — донеслось в ответ.
…Перед глазами Марии вновь заколыхалось все то же знамя. Она разрыдалась и тут увидала Мэйтленда, переходящего улицу. Она окликнула его. Ему страшно захотелось уйти подальше от этого места, но он вдруг понял, что если не откликнется на ее зов, то ее молящие глаза будут преследовать его всю оставшуюся жизнь.
Она внимательно смотрела на него — мужа милой Флем, — тоже предавшего ее.
— Так вы теперь с ними? — спросила она. — Вы… с моими врагами… Мэйтленд?
— Мадам, — ответил он, — я был предан вам, пока вы не заменили меня на того, кто показался вам преданнее меня.
Он не простил ей выбор Риччо и никогда не простит брака с Босуэлом…
Она закричала:
— А вы разве не знали о заговоре против Дарнлея?! И разве не были участником?!
— Мадам, — донеслось в ответ, — вы уничтожили сами себя, выйдя замуж за Босуэла. Не станьте вы его рабыней и рабыней собственной страсти, вас бы ни в чем не обвиняли сейчас здесь.
Толпа взревела:
— Убийцу в огонь!
Мэйтленд отвел глаза в сторону и пошел прочь, а Мария наконец поняла, что все заговорщики против нее. Они хотят отдать ее на поругание, чтобы отвести от себя беду; они хотят свалить всю вину на ее плечи.
Ее бросили все, теперь она это знала. Да, в прошлом Мэйтленд был вежлив и обходителен, он был одним из тех немногих, кому Мария могла довериться. А сейчас его жизнь и репутация стали для него всего дороже.
…Еще один день мучений был позади. К вечеру ее перевезли в Холирудский дворец. Ее провезли как пленницу под конвоем: с одной стороны Мортон, с другой — Атолл. Их окружали солдаты, чтобы защитить, на случай чего, от толпы. Перед ее лицом вновь появилось знамя с изображением Дарнлея, ее самой и их сына, и Мария взмолилась о смерти.
Однако когда они приехали в Холируд, от души немного отлегло — она встретила там своих слуг, а среди них — Мэри Сетон и Ливи. Она бросилась с рыданиями к ним в объятия, и обе служанки поклялись, что никогда не покинут ее.
Но ее захватчики не собирались держать ее в Холируде. Поздно ночью ее спешно вывезли из дворца и перевезли в Лохливен. Там ее оставили под надзором Дугласов — Уильяма и его жены, матери графа Меррейского. Эти люди и стали ее тюремщиками.
Вот там, в древнем замке, расположившемся на острове посередине озера, и закончилось правление Марии Стюарт. Ей было всего двадцать четыре, и судьба отпустила ей еще немало лет жизни, но все оставшиеся дни она проведет в заключении.