Король-ворон

Слова Гэнси снова сработали, а ему так и не стало понятнее, почему и как он должен был использовать свой дар. Глендауэр мог управлять погодой одним лишь словом и говорил с птицами; Гэнси отчаянно надеялся, что его король, проснувшись, объяснит всю тонкую организацию Гэнси самому Гэнси.

– Простите, – подал голос Адам. – Я идиот. Я был неосторожен. А это дерево… Кажется, оно усилило этот кошмар.

– Может, я тоже его усилила, – отозвалась Блу. Она неотрывно смотрела на мокрые плечи Гэнси; на ее лице был написан такой шок, что он невольно оглядел себя и свой свитер, чтобы убедиться, что вода не проела дыры в ткани. – Можно… Можно мы уйдем от него подальше?

– Думаю, это мудрое решение, – согласилась Аврора. Она была не слишком обеспокоена случившимся, скорей прагматична, и Гэнси вдруг подумалось, что для сновиденного создания ночной кошмар был всего лишь неприятным знакомством, а не чем-то по-настоящему необъяснимым.

– Держись от него подальше, – велел Ронан матери.

– Оно находит меня, – возразила она.

– Operae pretium est[11], – добавила Сиротка.

– Не будь извращенкой, – сказал ей Ронан. – Мы уже не во сне. По-английски.

Она не стала переводить. Аврора протянула руку и погладила ее по макушке, скрытой под шапочкой:

– Она будет моей маленькой помощницей. Пойдемте, я проведу вас к выходу.

Аврора проводила их к машине, стоявшей на опушке. Они уже вышли за пределы леса, но она никогда не засыпала сразу. В отличие от сновиденных тварей Кавински, немедленно погрузившихся в сон сразу после его смерти, жене Ниалла Линча всегда удавалось отвоевать себе немного времени. Она бодрствовала целых три дня после его смерти. Однажды она даже провела целый час вне Кэйбсуотера и не заснула. Но в итоге сновидение все равно требовало сновидца.

Теперь же, идя с ними к машине, вдали от Кэйбсуотера, Аврора все больше походила на сон – забредшее в пробудившуюся жизнь видение в облачении, сотканном из цветов и света.

– Передай Мэтью, что я люблю его, – сказала она и обняла Ронана. – Я была очень рада увидеть вас всех снова.

– Оставайся с ней, – приказал Ронан Сиротке, которая грязно выругалась в ответ. – И прекрати выражаться при моей матери.

Девочка быстро произнесла несколько непонятных, прелестно звучавших слов, но Ронан рыкнул на нее:

– Я не понимаю этот язык, когда не сплю. Говори по-английски или по-латыни. Ты хотела выйти; вот, ты вышла. Здесь все по-другому.

Его резкий тон привлек внимание Авроры и Адама.

– Не расстраивайся, Ронан, – сказала ему Аврора. Это заставило его отвернуться от всех и напрячь плечи в бессильной ярости. Аврора вытянула руки и обернулась вокруг своей оси:

– Скоро пойдет дождь, – и мягко упала на колени.

Ронан, молчаливый, мрачный и очень даже настоящий, закрыл глаза.

– Я помогу тебе нести ее, – сказал ему Гэнси.

Глава 9

Едва вернувшись из Кэйбсуотера, Блу сразу же влипла в еще большую передрягу.

Стоило ребятам высадить ее у дома номер 300 по Фокс-уэй, она ворвалась в кухню и приступила к одностороннему допросу Артемуса, все еще баррикадировавшегося в кладовке. Когда он не ответил ни на один из ее вполне рациональных вопросов о женщинах с ее лицом и руками убийц, а также о возможном местонахождении Глендауэра, Блу повысила голос до крика и попыталась выломать дверь. Ее грудь сжималась от воспоминаний о залитых водой плечах Гэнси, одетого в форменный свитер академии Эгленби – именно таким она видела его дух на ночном бдении у церкви. А еще она была расстроена тем, что Артемус явно знал обо всем этом больше, чем говорил.

Гвенллиан, восседавшая на кухонном столе, с восторгом наблюдала за разборкой.

– Блу! – прокричала ее мать откуда-то из глубины дома. – Блуууууу! Почему бы тебе не зайти поболтать с нами?

По тягучести тона Блу сразу догадалась, что у нее неприятности. Она перестала колотить в дверь кладовки и побрела по лестнице на второй этаж. Голос Моры доносился из общей ванной дома, и Блу, зайдя внутрь, обнаружила свою мать, Каллу и Орлу сидящими в наполненной до краев ванне. Все три женщины были полностью одеты и мокры с головы до ног. Джими сидела на опущенной крышке унитаза, держа в руках горящую свечу. По их лицам было заметно, что все они плакали, но сейчас ни у одной не было слез.

– Чего надо? – сердито буркнула Блу. У нее уже начинало болеть горло, а это означало, что она, вероятно, кричала громче, чем изначально планировала. Ее мать бросила на нее авторитетный взгляд, хотя до этого момента никто бы не подумал, что женщина в ее положении вообще могла иметь подобный авторитет.

– Тебе не кажется, что, когда кто-то ломится в дверь твоей спальни и криком требует выйти, это не слишком приятно?

– Кладовка – не спальня! – огрызнулась Блу. – Ну, так, для начала.

– Последние несколько десятилетий были для него очень тяжелыми, – отметила Мора.

– У Гвенллиан последние несколько столетий тоже были не сахар, а она сидит на столе на кухне, а не запирается в кладовке!

– Зайка, нельзя сравнивать способности двух разных людей справляться со стрессом, – попыталась урезонить ее Джими, все еще сидевшая на крышке унитаза. Калла фыркнула.

– И поэтому вы залезли в ванну все вместе? – съязвила Блу.

– Не будь такой злюкой, – осадила ее Мора. – Мы пытались установить контакт с Персефоной. И прежде чем ты спросишь – нет, это не сработало. Но пока мы обсуждаем твое не слишком мудрое поведение, позволь спросить, куда это ты исчезла? Отстранение от занятий – это тебе не каникулы.

– Я не на прогулку ездила! – ощетинилась Блу. – Ронан извлек из сна своего внутреннего ребенка или что-то в этом роде, и нам пришлось отвезти ее к его матери. А пока мы были там, то увидели трех женщин с того гобелена, о котором я вам говорила. И еще – одно из деревьев было испорчено, и Гэнси мог умереть прямо там! А я бы стояла и смотрела на это!

Женщины с жалостью смотрели на нее, и это взбесило Блу еще больше.

– Я хочу предупредить его, – заявила она.

Воцарилась тишина.

Она не знала, что собирается сказать это, пока слова не вылетели у нее изо рта, но сказанного не воротишь. Поэтому она постаралась заполнить тишину: – Я знаю, вы говорили, что это сломает человеку жизнь, если он будет об этом знать, тем более, раз это его не спасет. Я это понимаю. Но здесь другая ситуация. Мы найдем Глендауэра и попросим его спасти жизнь Гэнси. Так что нам нужно, чтоб Гэнси дожил до этого момента. А это значит, что ему нужно прекратить нарываться на неприятности!

Ее хрупкая надежда не выдержала бы еще большей жалости, но, к счастью, женщины тоже это поняли. Они переглянулись, обдумывая ее слова. Было трудно сказать, на чем основывалось их решение – на жизненном опыте или ясновидении. Затем Мора пожала плечами: – Ладно.

– Вот так просто, да?

– Да, разумеется, – Мора снова взглянула на Каллу, словно ожидая подтверждения. Калла подняла брови. – Да, расскажи ему.

– Правда?

Блу, видимо, ожидала более серьезного сопротивления с их стороны, поэтому, когда его не последовало, она почувствовала себя так, будто из-под нее внезапно выдернули стул. Одно дело – объявить им, что она собирается рассказать Гэнси о его грядущей неминуемой смерти. И совсем другое – представить, как она будет это делать. Если она это сделает, пути назад уже не будет. Блу зажмурилась – будь благоразумной, соберись – и снова открыла глаза.

Мать смотрела на дочь. Дочь смотрела на мать.

– Блу, – позвала Мора.

Блу постаралась умерить свой пыл.

Джими задула свечу, которую все еще держала в руках, и положила ее на пол. Затем обхватила Блу за бедра и затащила ее к себе на колени, как делала когда-то, когда Блу была маленькой. Ну, вообще-то Блу и сейчас была маленькой. Когда Блу была младше. Крышка унитаза заскрипела под их весом.

– Ты сейчас проломишь унитаз, – сказала ей Блу, но все же дала Джими обнять себя и прижать к обширной груди. Прерывисто вздохнула, когда Джими погладила ее по спине, что-то кудахча себе под нос. Блу не понимала, почему этот утешительный и привычный для нее с детства жест одновременно и успокаивал, и душил ее. Она была и рада этому, и отчаянно желала оказаться где-нибудь в другом месте, где в ее жизни могло бы быть меньше трудностей или горя.

– Блу, твое желание уехать из Генриетты совершенно нормально, ты же знаешь, да? – спросила ее мать, все еще сидевшая в ванне. Блу, подумавшая как раз об этом, не могла сообразить, почему ее мать заговорила об этом сейчас – то ли потому, что была хорошим прорицателем, то ли потому, что слишком хорошо ее знала.

– Пфф, – только и произнесла она, пожав плечами.

– Это не значит, что ты убегаешь, – объяснила ей Джими; ее низкий грудной голос рокотал над ухом у Блу. – Если ты уедешь.

– Мы не будем думать, что ты ненавидишь Фокс-уэй, – добавила Калла.

– У меня нет ненависти к Фокс-уэй.

Мора шлепнула Орлу по руке; та пыталась заплести мокрые волосы Моры в косу.

– Я знаю, – сказала она дочери. – Мы же классные. Но разница между хорошим домом и хорошей тюрьмой очень невелика, на самом-то деле. Мы выбрали Фокс-уэй. Мы создали его, Калла, Персефона и я. Но это лишь история твоего происхождения, а не конечный пункт назначения.

Эти мудрые слова почему-то разозлили Блу.

– Скажи что-нибудь, – попросила Орла.

Блу не знала, как объяснить; она и сама не совсем понимала, что это значит.

– Это просто… как будто я теряю время зря. То, что я влюбилась в них всех.

И это впрямь означало их всех: дом на Фокс-уэй, мальчишек, Джесса Диттли. Будучи человеком рациональным, Блу считала, что, может быть, у нее вообще проблема с любовью. Готовая вот-вот сорваться, она добавила:

– И не говорите, что это хороший жизненный опыт. Не хочу это слышать.

– Я любила многих людей, – констатировала Орла. – Я бы сказала, что это действительно хороший жизненный опыт. В любом случае, я давно тебе говорила, что эти ребята просто бросят тебя.

– Орла! – возмутилась Калла, ощутившая, что дыхание Блу снова стало неровным. – Мне прямо стыдно становится, когда я представляю, что ты говоришь своим несчастным клиентам по телефону.

– Как угодно, – ответила та.

Мора, обернувшись, бросила на Орлу мрачный взгляд, а затем продолжила:

– Лично я не собиралась говорить об опыте. Я хотела сказать, что уехать иногда помогает. И это необязательно значит «прощай навсегда». Можно уехать и вернуться.

Джими качала Блу на коленях. Крышка унитаза под ними тихонько поскрипывала.

– Не думаю, что смогу пойти в один из колледжей, которые выбрала, – задумчиво произнесла Блу. – И школьный консультант тоже так не думает.

– А чего бы ты хотела? – спросила Мора. – Не от колледжа. От жизни.

Блу проглотила горькую правду, поскольку была готова перейти от кризиса и рыданий к поиску решений и стабильности. Затем она медленно и осторожно произнесла эту правду, но так, чтобы с ней можно было справиться: – То, чего я всегда хотела. Увидеть мир. Сделать его лучше.

Мора, казалось, тоже тщательно подбирает слова:

– А ты уверена, что колледж – единственный способ это выполнить?

Это был один из тех невозможных ответов, которые Блу услышала от школьного консультанта, ознакомившегося с ее финансовой ситуацией и академической успеваемостью. Да, она была уверена. Как еще она могла изменить мир к лучшему, если сначала не узнает, как это сделать? Как она может найти работу, на которой заработает денег, чтобы побывать на Гаити, в Индии или Словакии, если не пойдет в колледж?

Потом она вспомнила, что вопрос прозвучал не от консультанта. Вопрос задала ее ясновидящая мать.

– Так что же я делаю? – осторожно спросила Блу. – Чем я занималась в ваших видениях?

– Путешествовала, – ответила Мора. – Изменяла мир.

– Деревья в твоих глазах, – добавила Калла, гораздо мягче, чем обычно. – Звезды в твоем сердце.

– Как? – допытывалась Блу.

Мора вздохнула:

– Гэнси ведь предложил тебе помощь?

Не нужно было обладать сверхъестественными способностями, чтобы догадаться. Достаточно было знать Гэнси лишь поверхностно. Блу, рассердившись, попыталась встать, но Джими удержала ее.

– Я не собираюсь пользоваться благотворительностью Гэнси.

– Не будь такой, – примирительно сказала Калла.

– Какой?

– Ожесточенной, – Мора поразмыслила мгновение, а затем добавила: – Я просто хочу, чтобы ты рассматривала свое будущее как мир, в котором возможно все.

– Мир, где Гэнси не умрет к апрелю? – разъярилась Блу. – И где я не убью свою истинную любовь поцелуем? О таких возможностях ты говоришь?

Ее мать долго молчала. Пока тянулась эта пауза, Блу внезапно осознала, как сильно ей хотелось, чтобы мама заверила ее, что оба этих предсказания могли и не сбыться, и с Гэнси все будет в порядке. Но Мора ответила: – Жизнь будет продолжаться и после его смерти. Ты должна думать о том, что ты будешь делать дальше.

Блу уже думала о том, что она будет делать после его смерти, и именно поэтому у нее и наступил этот кризис.

– Я все равно не собираюсь его целовать, так что вряд ли он умрет от этого.

– Я не верю в истинную любовь, – снова встряла Орла. – Эту концепцию придумало моногамное общество. Мы животные. Мы занимаемся любовью в кустах.

– Спасибо за ценное мнение, – съязвила Калла. – Давайте испытаем судьбу на примере предсказания Блу, а потом сообщим о результатах обществу.

– Ты любишь его? – спросила Мора.

– Я бы предпочла не любить, – ответила Блу.

– У него есть множество негативных качеств, так что, если хочешь, могу помочь тебе сосредоточиться на них.

– Я уже знаю о них. Давно знаю. И вообще, это глупо. Истинная любовь и впрямь лишь концепция. Вот, к примеру, Артемус был твоей истинной любовью? А мистер Грэй? Получается, если с одним у тебя истинная любовь, то с другим – уже не истинная? Может ли истинная любовь быть лишь однажды, а потом – все?

Последний вопрос прозвучал наиболее легкомысленно из всех, но лишь потому, что он был самым болезненным. Если уж Блу была совершенно не готова принять смерть Гэнси, то уж точно не собиралась сживаться с мыслью, что он будет мертв достаточно долго, чтобы она могла легкой джазовой походкой вступить в новые отношения с кем-то, кого она еще даже не повстречала. Она просто хотела, чтобы они с Гэнси навсегда остались лучшими друзьями – и, может быть, однажды познать его в плотском смысле. Это казалось вполне благоразумным желанием, и Блу, изо всех сил старавшаяся быть благоразумной всю свою жизнь, бесконечно расстроилась из-за того, что даже в этой мелочи ей было отказано.

– Можешь лишить меня моей материнской лицензии, – сказала ей Мора. – И лицензии ясновидящей тоже. Я не знаю ответа на эти вопросы. Увы, не знаю.

– Бедняжка моя, – пробормотала Джими в затылок Блу. – Я так рада, что ты не выросла и не стала выше.

– С ума сойти, – фыркнула Блу.

Калла поднялась на ноги, ухватившись за карниз для душевой шторки, чтобы удержать равновесие, и взболтала воду в ванне. Выругалась. Орла отстранилась, чтобы вода с блузки Каллы не текла ей на голову.

– Хватит рыдать, – сказала Калла. – Давайте испечем пирог.

Глава 10

В восьмистах километрах от Генриетты в салоне старого заброшенного парома Ломоньер курил сигарету. Комната выглядела неприветливо и прагматично – окна в голых металлических рамах были грязными, а обстановка столь же холодная и воняющая рыбой, как и черная гавань снаружи. В комнате еще оставались бумажные флажки от какого-то давнего празднования дня рождения, но время и тусклое освещение лишили их окраски, и теперь они зловеще трепетали на сквозняке.

Взгляд Ломоньера был устремлен на далекие огни Бостона на горизонте, но мыслями он пребывал в Генриетте, штат Вирджиния.

– Первый шаг? – осведомился Ломоньер.

– Я не уверен, что здесь нужно действовать, – ответил Ломоньер.

– Мне бы хотелось получить ответы, – поддержал Ломоньер.

Тройняшки Ломоньер выглядели практически идентично. Да, между ними была едва заметная разница – например, один из них был чуть ниже остальных, у другого – чуть более широкая нижняя челюсть. Но вся их внешняя индивидуальность давным-давно испарилась за годы пользования одной лишь фамилией, без имен. Человек со стороны, наверное, понял бы, что на двух разных встречах говорит с разными братьями Ломоньер, но сами братья называли себя одинаково, поэтому приходилось относиться к ним как к одному и тому же человеку. На практике они не были тройняшками Ломоньер. Они были единым Ломоньером.

В голосе Ломоньера сквозило сомнение:

– И как ты собираешься получить эти ответы?

– Один из нас поедет туда, – предложил Ломоньер, – и выяснит у него.

«Туда» означало Бэк-Бэй, дом их старого соперника Колина Гринмантла, а «выяснить» – значит, сделать с ним что-нибудь неприятное в ответ на грязные игры, не прекращавшиеся вот уже пять лет. Ломоньеры занимались торговлей магическими артефактами столько, сколько жили в Бостоне, и практически не сталкивались с конкуренцией, пока в бизнес не ворвался этот щеголеватый выскочка Гринмантл. Продавцы стали жадничать все больше. Артефакты стали дорожать. Появилась необходимость в наемной грубой силе. Ломоньеры считали, что и Колин Гринмантл, и его жена Пайпер явно насмотрелись фильмов о мафии.

Однако теперь Колин проявил некоторую слабину, внезапно покинув свой бастион в Генриетте. Уезжал он один. Пайпер и след простыл.

Ломоньер хотел знать, что это значит.

– Я не против, – Ломоньер выдохнул облачко сигаретного дыма. Поскольку он курил практически непрерывно, остальные двое были напрочь лишены шансов отказаться от этой вредной привычки. И всех троих устраивала такая отговорка.

– А я против, – возразил Ломоньер. – Я не хочу скандала. Да и этот его наемник внушает ужас.

Ломоньер стряхнул с сигареты пепел и уставился на развешенные по комнате флажки, словно намеревался поджечь их взглядом: – Говорят, что Серый больше не работает на него. А мы вполне способны проявить благоразумие.

Братья Ломоньеры разделяли фамилию и цели, но не методы. Один из них всегда был осторожен, другой – стремился прыгнуть в костер, а третьему оставалось играть роль миротворца и адвоката дьявола.

– Наверняка есть другой способ узнать что-нибудь о… – начал было Ломоньер.

– Не произноси это имя, – мгновенно осадили его двое других.

Ломоньер поджал губы. Этот жест был исполнен драматизма, поскольку у всех троих была хорошо развита мимика, но одного из них это делало почти привлекательным, а у другого выглядело почти непристойно.

– Значит, мы поедем туда поговорить… – снова начал было Ломоньер.

– Поговорить! – фыркнул Ломоньер, поигрывая зажигалкой.

– Прекрати, пожалуйста. Ты похож на малолетнего хулигана, – этот брат сохранил свой акцент и применял его в подобных ситуациях. Это добавляло значимости его презрению.

– Мой адвокат говорит, что мне лучше воздержаться от очередного правонарушения еще как минимум полгода, – печально отметил Ломоньер и затушил сигарету.

Ломоньер издал негромкий жужжащий звук.

И хотя одного лишь внезапного жужжания одного из братьев было достаточно, чтобы встревожить их всех, звук, ко всему прочему, сопровождался неприятным ощущением мурашек по коже, мгновенно охладивших атмосферу.

Остальные двое с подозрением уставились друг на друга, ища какие-либо признаки чего-то экстраординарного и не присущего им при обычных обстоятельствах. Они осмотрели жужжащего брата на предмет медицинского недомогания, а затем на предмет наличия у него древнего амулета, украденного из гробницы во Франции, таинственного браслета, приобретенного в Чили у сомнительного продавца, зловещей пряжки на ремне, украденной в Монголии, или загадочного шарфа, сшитого из перуанского савана. Что угодно, что могло бы давать такие неслыханные побочные эффекты.

Их поиски не увенчались успехом, но жужжание продолжалось, поэтому они методично обыскали комнату, проводя руками под креслами и вдоль всевозможных выступов, время от времени переглядываясь, чтобы убедиться, что пока жужжит лишь один Ломоньер. Если это жужжание было злонамеренным, значит, за этим наверняка стоит Гринмантл. Разумеется, у них были и другие враги, но Гринмантл всегда был наиболее вероятным кандидатом. Во всех смыслах.

Братья не обнаружили ничего, что могло бы удовлетворить их интерес к экстраординарному, кроме секретного запаса сушеных божьих коровок в щелях.

– Привет. Это я.

Ломоньер повернулся к жужжавшему брату, который к этому моменту уже перестал жужжать и выронил сигарету, слабо светившуюся на штампованных металлических плитках пола. Ломоньер нахмурился, задумчиво глядя на гавань, словно занимался самоанализом, что было полной противоположностью его обычного настроения.

– Это был он? – поинтересовался Ломоньер.

Ломоньер нахмурился:

– Вроде бы голос не его, нет?

Только что жужжавший брат спросил:

– Вы слышите меня? Я делаю это впервые.

Это определенно был не его голос. И не его выражение лица. Его брови сдвинулись в гримасу, наверняка предусмотренную для них природой, но на практике их никогда так не сдвигали. С таким выражением лица Ломоньер выглядел моложе и настойчивее.

Братья начали кое-что понимать.

– Кто это? – спросил Ломоньер.

– Это Пайпер.

Это имя произвело на Ломоньера мгновенный эмоциональный эффект, вызвав ярость, чувство предательства, шок, и снова ярость и чувство предательства. Пайпер Гринмантл. Жена Колина. Они так старались не произносить ее имя в разговорах, а она все равно врывалась в них.

– Пайпер! – воскликнул Ломоньер. – Как это может быть? А ну пошла прочь из него!

– О, а разве это так работает? – с любопытством в голосе спросила Пайпер. – Бросает в дрожь, да? Чем не телефон с эффектом одержания?

– Это и вправду ты, – удивленно произнес Ломоньер.

– Привет, папа, – отозвалась Пайпер.

Несмотря на годы, прожитые врозь, Ломоньер все еще узнавал манеры своей дочери.

– Поверить не могу, – сказал Ломоньер. – Чего ты хочешь? Как там, кстати, поживает твой говенный супруг?

– Он в Бостоне, без меня, – ответила Пайпер. – Кажется.

– Я просто спросил, чтобы услышать, что ты скажешь, – уточнил Ломоньер. – Я уже знал это.

– Ты был прав, – вздохнула Пайпер. – Я была неправа. Я больше не хочу ссориться.

Тот из братьев, кто только что затушил сигарету, театрально промокнул глаз, якобы охваченный приступом сентиментальности. Второй, непрерывно куривший, огрызнулся: – Прошло десять лет, и теперь ты говоришь мне, что больше не хочешь ссориться?

– Жизнь коротка. Я бы хотела заняться бизнесом с тобой.

– Дай-ка я проверю, ничего ли я не упустил. Ты едва не отправила нас всех в тюрьму год назад. Твой муж убил поставщика за какой-то несуществующий артефакт. Ты наслала на нас одержание. И теперь ты хочешь заняться с нами бизнесом? Что-то не очень похоже на маленькую миленькую женушку Колина Гринмантла.

– Это точно. Поэтому я и звоню. Я хочу начать с чистого листа.

– И на каком же дереве произрастает этот лист? – с подозрением осведомился Ломоньер.

– На том, у которого есть сверхъестественные корни, – уточнила Пайпер. – У меня тут есть кое-что невероятное. Совершенно потрясное. Покупка всей жизни. Или даже века. Я хочу, чтобы вы постарались как следует и собрали всех, кто может принять участие в торгах. Это будет грандиозно.

Ломоньер с надеждой посмотрел на остальных:

– Мы…

Ломоньер-активный курильщик перебил его:

– После того, что случилось в августе? Вряд ли ты можешь ожидать, что мы просто вернемся в бизнес как ни в чем не бывало. Назови меня сумасшедшим, моя прелесть, но я тебе не доверяю.

– Тебе придется поверить мне на слово.

– Это самое ненадежное из всего, что ты можешь предложить, – холодно проронил Ломоньер. Он передал свою сигарету другому брату и сунул руку под воротник свитера, чтобы достать четки. – За последние десять лет ты полностью обесценила свои слова.

– Ты худший отец из всех! – разозлилась Пайпер.

– Если уж по-честному, то и ты не лучшая дочь.

Он прижал четки ко лбу недавно жужжавшего брата. Тот закашлялся кровью и упал на колени. Его лицо снова приобрело характерное для него выражение.

– Этого я и ожидал, – констатировал Ломоньер.

– Поверить не могу, что ты бросил трубку, прежде чем я попрощался, – обиделся Ломоньер.

– Кажется, в меня что-то вселилось, – изрек Ломоньер. – Вы случайно ничего необычного не заметили?

Глава 11

В Генриетте продолжалась ночь.

Ричард Гэнси не мог заснуть. Закрывая глаза, он снова видел руки Блу, слышал свой голос, наблюдал за истекавшим тьмой как кровью деревом. Началось, началось. Нет. Заканчивалось. Он заканчивался. Таков был ландшафт его личного апокалипсиса. То, что волновало и радовало его в бодрствующем состоянии, обращалось ужасом, когда он уставал.

Он открыл глаза.

Он приоткрыл дверь в комнату Ронана ровно настолько, чтобы убедиться, что Ронан внутри – тот спал с открытым ртом; в его наушниках ревела музыка; Чейнсо сбилась в недвижимый комочек в своей клетке. Оставив его так, Гэнси поехал в школу.

Он набрал на кодовом замке свой старый код доступа, чтобы проникнуть в крытый спорткомплекс Эгленби. Там он разделся и нырнул в темный бассейн в еще более темном зале, полнившемся странными, пустыми звуками ночной тиши. Он проплывал из конца в конец снова и снова, как когда-то, когда впервые появился в этой школе, когда еще занимался в команде по гребле, когда порой приходил пораньше, до начала занятий, чтобы поплавать. Он почти забыл, каково это – находиться в воде: его тело словно переставало существовать; он весь обращался в безграничный разум. Оттолкнувшись от одной едва видимой стенки, он устремился к еще более незаметной противоположной, не в состоянии сейчас обдумывать конкретные проблемы. Школа, директор Чайлд, даже Глендауэр. Он стал текущим мгновением, здесь и сейчас. Почему он забросил это занятие? Он не мог вспомнить даже это.

В темной воде, здесь и сейчас, он был только Гэнси. Он не умирал и не собирался умирать снова. Он был только Гэнси, здесь и сейчас, только сейчас.

На краю бассейна, невидимый для Гэнси, стоял Ноа, наблюдая за другом. Когда-то он и сам был пловцом.

–––

Адам Пэрриш работал. У него была поздняя вечерняя смена на складе, где он занимался разгрузкой стеклянных банок, дешевой электроники и пазлов. Порой, когда ему доводилось работать так поздно, и он сильно уставал, мыслями он возвращался к своей прошлой жизни в трейлерном городке. Он не испытывал ни страха, ни ностальгии – скорее, забывчивость. По какой-то причине он не мог сразу вспомнить, что его жизнь изменилась, и тяжко вздыхал, уже представляя, как поедет обратно к трейлеру, когда смена закончится. Затем наступало внезапное удивленное прозрение, когда его сознание синхронизировалось с реальностью, и он вспоминал, что живет в квартирке над церковью св. Агнес.

Сегодня он опять забыл о своей нынешней жизни, затем с облегчением вспомнил, что его положение значительно улучшилось, а мгновением позже в его памяти всплыло перепуганное личико Сиротки. По всеобщему мнению, сны Ронана часто были ужасающими, но, в отличие от Ронана, девочка не могла надеяться на пробуждение. Когда он извлек ее в реальный мир, она, видимо, решила, что теперь и она выбила себе новую жизнь. Вместо этого они всего лишь переместили ее в новый кошмарный сон.

Он сказал себе, что она была ненастоящей.

Но его все равно снедало чувство вины.

Он подумал о том, как вернется сегодня в дом, созданный его руками. Но Сиротка останется заложницей сновиденного пространства и будет носить его старые часы и его же давний страх.

Когда он взял в руки планшет с инвентарной ведомостью, мысли о Кэйбсуотере снова принялись изводить его, напоминая, что ему все еще нужно расследовать происхождение того почерневшего дерева. Пока он подписывал ведомость, на него навалились мысли о школе, напоминая, что ему нужно сдать трехстраничный реферат об экономике тридцатых годов. Он забрался в машину, и стартер взвыл, напоминая, что ему нужно осмотреть его, прежде чем тот окончательно сломается.

У него не было времени на сновиденную оборванку Ронана; ему хватало собственных проблем.

Но он не мог выбросить мысли о ней из своей головы.

Он сосредоточился, пока его пальцы танцевали по рулевому колесу. Прошло мгновение, прежде чем он понял, что происходит, хоть этот феномен находился прямо у него перед глазами. Его рука метнулась через руль, ощупывая край, проверяя жесткость набивки.

Адам не приказывал своей руке шевелиться.

Он сжал ее в кулак и оттянул от руля. Перехватил запястье другой рукой.

Кэйбсуотер?

Но Кэйбсуотер, кажется, присутствовал внутри него ровно в том же объеме, что и всегда – кроме случаев, когда пытался привлечь его внимание. Адам принялся внимательно рассматривать ладонь в бледном свете уличного фонаря, сбитый с толку видом собственных пальцев, суетливо дергавшихся, будто лапки насекомого, без какой-либо привязки к его мозгу. Теперь, глядя на свою обыкновенную руку с въевшимися в кожу крошечными металлическими опилками и пылью, он решил, что ему это показалось. Может быть, это Кэйбсуотер послал ему видение.

Он неохотно вспомнил формулировку своей сделки с лесом: Я буду твоими руками. Я буду твоими глазами.

Он снова опустил руку на середину руля. Она спокойно лежала на поверхности, такая странная и чужая, с этой полоской бледной кожи, оставшейся от его наручных часов. Рука не шевелилась.

Кэйбсуотер? – снова мысленно позвал он.

В его мыслях распустилась сонная листва. Ночной лес, холодный и медлительный. Его рука оставалась лежать там, куда он положил ее. Но сердце в груди мучительно покрывалось мурашками, как и его пальцы, двигавшиеся сами по себе.

Он не был уверен, что это случилось на самом деле. Реальность становилась все менее полезным термином в эти дни.

––––

На фабрике Монмут Ронан Линч видел сон.

Этот сон был воспоминанием. Утопающий в роскошной зелени летний Барнс, кишащий насекомыми и наполненный влагой. Из спринклера, спрятанного в траве, брызгал фонтанчик. Мэтью в одних плавках раз за разом прыгал сквозь него. Юный. Пухленький. Светлые, выгоревшие на солнце кудри. Он раскатисто, заразительно смеялся. Мгновение спустя в него врезался второй мальчик и без зазрений совести свалил его на землю. Мальчишки покатились по мокрой траве, прилипавшей к их телам.

Второй мальчик поднялся. Он был выше ростом, гибкий как змея, хладнокровный. Его длинные волосы темными завитками скрывали уши, доставая почти до подбородка.

Это был Ронан, версия «до».

Здесь был и третий мальчик, аккуратно перепрыгивавший спринклер.

Джек-проворный паренек,

Прыгай через огонек[12].

«Ха, а ты думал, я не прыгну!» – Гэнси оперся ладонями о голые коленки.

«Гэнси!» – это уже Аврора, смеясь, произнесла его имя. Тот же заразительный смех, что и у Мэтью. Она направила на него спринклер, окатив его с головы до ног.

Ронан-версия «до» рассматривал Ронана-версию «после».

Он ощутил то мгновение, когда понял, что видит сон – электронный бит из наушников дребезжал у него в ушах – и уже знал, что может заставить себя проснуться. Но это воспоминание, это идеальное воспоминание… он стал тем Ронаном-версией-«до», или же Ронан-версия-«до» стала Ронаном-версией-«после».

Солнце светило все ярче. И ярче.

И ярче.

Раскаленный добела электрический глаз. Мир иссушался, становясь одним лишь светом или тенью, третьего не дано. Гэнси прикрыл глаза. Из дома кто-то вышел.

Деклан. Держит что-то в руке. Черное в этом агрессивном, кричащем свете.

Маска.

Круглые прорези под глаза, распяленный в улыбке рот.

Ронан помнил об этой маске только омерзение. Что-то в ней внушало ужас, но он не мог вспомнить, что именно. Все мысли выжигал этот отработанный радиоактивный остаток воспоминания.

Старший из братьев Линч устремился к ним; мокрая трава хлюпала под его туфлями.

Сон содрогнулся.

Деклан ускорил шаг и припустил прямиком к Мэтью.

– Сиротка! – вскрикнул Ронан, вскакивая на ноги. – Кэйбсуотер! Tir e e'lintes curralo!

Сон содрогнулся во второй раз. Призрачный лес незримым отпечатком лег поверх него, будто наложенный кадр в фильме.

Ронан ринулся вперед по умирающей белесой траве.

Деклан первым добежал до Мэтью. Самый младший Линч задрал голову, доверчиво глядя на него, и именно в этом заключался кошмар.

«Повзрослей, наконец, придурок», – сказал Деклан Ронану и пришлепнул маску на лицо Мэтью.

Это и был кошмар.

Ронан выхватил Мэтью у Деклана из-под рук; его сон судорожно вздохнул. В руках Ронан ощущал знакомые формы младшего брата, но было слишком поздно. Эта примитивная маска с легкостью и намертво приросла к лицу Мэтью.

Над головой у них пролетел ворон и исчез посреди неба.

«Все будет хорошо, – повторял Ронан братцу. – Ты можешь жить и так. Ты просто не будешь ее снимать, вот и все».

Взгляд Мэтью в широких прорезях маски был бесстрашен. И это был кошмар. Это-был-кошмар-это-был-кошмар-это-был…

Деклан сорвал маску.

За его спиной дерево сочилось чернью.

Лицо Мэтью превратилось в линии и штрихи. На нем не было крови; оно не наводило страх; оно просто перестало быть лицом, и в этом и был весь ужас. Он перестал быть человеком и стал рисунком.

Грудь Ронана, лишенная воздуха, разрывалась от молчаливых всхлипов. Он не плакал так уже очень давно…

Сон содрогнулся. Распадался уже не один только Мэтью – все вокруг сводилось на нет. Руки Авроры указывали одна на другую, все пальцы загнуты назад, к груди – от них остались лишь истончавшиеся штрихи. За спиной у них стоял на коленях Гэнси с мертвыми глазами.

Голос Ронана охрип. «Я сделаю что угодно! Я сделаю что угодно! Я сделаю что уго…»

Все, что Ронан любил, развоплощалось.

Пожалуйста…

–––

В школьном общежитии Эгленби проснулся Мэтью Линч. Потянувшись, он ударился головой о стену – во сне он подкатился к ней впритык. Только когда его сосед по комнате, Стивен Ли, издал звук, абсурдно выражавший недовольство, Мэтью осознал, что его разбудил трезвонящий телефон. Он лапнул трубку на тумбочке и прижал к уху: – Аааалло?

Ответа не последовало. Он моргнул, пытаясь рассмотреть номер на экране, затем снова приложил телефон к уху и сонно шепнул:

– Ронан?

– Где ты? У себя в комнате?

– Хр.

– Я серьезно.

– Хр-хр.

– Мэтью.

– Ага, я у себя. Стивен тебя ненавидит. Ща, кажись, два часа ночи. Чослучилось?

Ронан ответил не сразу. Мэтью не мог видеть его, но брат свернулся на кровати в Монмуте с телефоном под ухом, уткнувшись лбом в колени, одной рукой сжимая свой затылок: – Просто хотел убедиться, что у тебя все хорошо.

– У мя всех'рашо.

– Тогда иди спать.

– Я и щас сплю.

Братья выключили телефоны.

–––

За пределами Генриетты темное нечто, угнездившись на силовой линии, наблюдало за всеми ночными происшествиями в городе и повторяло: я-проснулся-я-проснулся-я-проснулся.

Глава 12

Следующее утро выдалось чрезмерно солнечным и жарким.

Гэнси и Адам стояли у двойных дверей школьного театра имени Глэдис Франсин Моллин Райт, чинно скрестив руки. Им достались обязанности билетеров – ну, вообще-то, только Адаму, но Гэнси добровольно вызвался заменить Бранда на месте второго билетера. Ронана и след простыл. Внутри у Гэнси потихоньку кипело раздражение.

– День ворона, – провозгласил директор Чайлд, – это не просто день гордости за нашу школу. Ведь мы каждый день гордимся ею, не так ли?

Он стоял на сцене. Вокруг все уже начинали потеть, но только не он. Он был похож на тощего, но выносливого ковбоя-погонщика скота; его кожа напоминала изъеденную солнцем стену горного каньона. Гэнси давно подозревал, что Чайлд впустую растрачивал здесь свои истинные таланты. Засунуть человека с такими способностями к выживанию в светло-серый костюм и галстук – значит, прощелкать возможность посадить его на лошадь и нацепить на него глубокую широкополую шляпу.

Адам бросил на Гэнси понимающий взгляд и одними губами произнес: "йиии-хо!" Они ухмыльнулись и отвернулись друг от друга, чтобы не рассмеяться. Взгляд Гэнси остановился на Генри Ченге и его компании из Ванкувера – они сидели все вместе в самом дальнем ряду. Словно ощутив на себе его внимание, Генри обернулся через плечо. Поднял брови. Гэнси стало неуютно, когда он вспомнил, что Генри заметил Сиротку в багажнике его машины. Где-то в обозримом будущем он может потребовать объяснений, отговорок или лжи.

– …для этого Дня ворона, – настаивал Чайлд.

Обычно Гэнси нравился День ворона. В этом празднике было абсолютно все, что он любил: ученики в форменных белых футболках и штанах цвета хаки, походившие на статистов из документального фильма об охране природы; поднятие флагов; соревновавшиеся между собой команды, беспрестанно подбадривавшие друг друга криками; помпезность, обстоятельства, шутки, понятные лишь вхожим в этот круг; нарисованные везде и всюду вОроны. Младшие классы сделали бумажных воронов для всех учеников школы, чтобы разыграть во дворе шуточный поединок, пока школьные фотографы старались запечатлеть сияющие лица для рекламных материалов на следующий год.

Каждая клеточка тела Гэнси настойчиво требовала, чтобы он посвятил свое свободное время исследованиям. Затеянный им поиск был волком, и волк этот был голоден.

– Сегодня мы отмечаем десятую годовщину Дня ворона, – объявил Чайлд. – Десять лет назад предложение об этом празднестве, которое мы так любим сегодня, поступило от ученика, много лет учившегося в Эгленби. К сожалению, Ноа Черни уже нет в живых, чтобы отпраздновать это событие вместе с нами, но, прежде чем мы начнем отмечать, одна из его младших сестер оказала нам великую честь и сейчас немного поведает нам о Ноа и о происхождении этого праздника.

Гэнси решил, что ослышался, но Адам уставился на него и одними губами произнес: Ноа?!

Да, Ноа. Вот одна из сестер Черни поднимается на сцену. Даже если бы Гэнси не видел ее на похоронах, он сразу узнал бы миниатюрный рот Ноа, маленькие глаза с образовывавшимися под ними мешками, когда он улыбался, крупные уши, спрятанные под тонкими волосами. Было так странно видеть черты Ноа на молодой женщине. Еще более странным было видеть их на живом человеке. Она выглядела слишком старой, чтобы быть младшей сестрой Ноа; просто Гэнси уже успел забыть, что Ноа на самом деле застрял в своем тогдашнем возрасте. Сейчас ему было бы двадцать четыре года, если бы тогда спасли его, а не Гэнси.

Один из первокурсников сказал что-то неразборчивое и был тут же выведен из театра за неприличное поведение. Сестра Ноа склонилась к микрофону и произнесла что-то столь же неразборчивое, а затем добавила еще несколько слов, немедленно потонувших в микрофонном визге, когда звукорежиссер попытался отрегулировать громкость. Наконец, она заговорила: – Привет, меня зовут Адель Черни. Я не планировала большую речь. Я слушала эти речи, когда была в вашем возрасте, и знаю, что они скучны. Я просто хотела бы сказать несколько слов о Ноа и о Дне ворона. Кто-нибудь из вас знал его?

Гэнси и Адам разом начали поднимать руки и тут же опустили их. Да, они знали его. Нет, они не знали его. Живой Ноа существовал задолго до их появления в школе. А мертвый Ноа был скорей явлением, чем знакомством.

– Вы много пропустили, – продолжала она. – Моя мама всегда говорила, что он был похож на фейерверк, а это значило, что ему постоянно выписывали штрафы за превышение скорости, а еще он запрыгивал на стол во время семейных встреч и вытворял прочее подобное. У него всегда было множество идей. Он был очень жизнерадостным.

Адам и Гэнси переглянулись. Они всегда чувствовали, что тот Ноа, которого они знали, был ненастоящим. Слушать, насколько его сущность пострадала после смерти, обескураживало и приводило в замешательство. Невозможно было не думать о том, сколько всего сделал бы Ноа, если бы остался в живых.

– В общем, я сегодня здесь, потому что я фактически была первой, кому он рассказал об этой идее – основать День ворона. Он позвонил мне как-то вечером. Кажется, ему было четырнадцать в то время, и он рассказал мне, что ему приснился сон о сражении воронов. Он сказал, что все они были разного цвета, размеров и форм, и он был внутри них, а они кружились вокруг него, – она сделала широкий жест рукой, имитируя смерч; у нее были руки и локти, как у Ноа. – Он сказал мне: «Мне кажется, это был бы классный арт-проект». И я ответила: «Думаю, если каждый ученик сделает по одному ворону, получится как раз нужное количество».

Гэнси ощутил, как волосы у него на руках встали дыбом.

– Они бросались в атаку и носились по кругу, и вокруг были только вороны, только сновидения и мечты, – продолжала Адель, но Гэнси не был уверен, действительно ли она так сказала или же ему почудилось, и он просто вспоминал уже сказанные ею слова. – В общем, я знаю, что ему бы понравилось то, как это происходит сегодня. Так что спасибо вам за то, что помните об одном из его безумных снов.

Она уже спускалась со сцены; Адам прикрывал один глаз рукой; в зале вместо бурных аплодисментов раздались покорные двойные хлопки учеников Эгленби, которым было велено таким образом проявить уважение.

– Вперед, вОроны! – подбодрил их Чайлд.

Это было сигналом для Адама и Гэнси открыть двери. Школьники высыпали наружу. В зал хлынули свет и влажный воздух. Директор Чайлд подошел к ним и пожал руку сначала Гэнси, потом Адаму: – Благодарю за службу, джентльмены. Мистер Гэнси, я сомневался, что вашей матери удастся организовать сбор средств и составить список гостей уже к этим выходным, но, похоже, у нас все получилось. Если она будет баллотироваться в президенты, я проголосую за нее.

Они с Гэнси обменялись приятельскими улыбками, какими обычно обмениваются партнеры при подписании контракта. Это был бы чудесный момент, если бы на том и закончилось, но Чайлд еще некоторое время задержался у двери, затеяв вежливую пустую беседу с Гэнси и Адамом – соответственно, самым лучшим и самым умным из учеников. Целых семь мучительных минут они обсуждали погоду, планы на День благодарения и, наконец, истощив все темы для разговора, расстались, когда во двор вышли младшие ученики со своими боевыми вОронами.

– Господи Боже, – выдохнул Гэнси, переводя дух от чрезмерно проявленного усердия.

– Я думал, он никогда не уйдет, – отозвался Адам. Он слегка потер край своего левого века, прищурил глаз, прежде чем посмотреть куда-то за спину Гэнси. – Если… ой. Сейчас вернусь. Кажется, мне что-то попало в глаз.

Он покинул Гэнси; Гэнси поспешил окунуться в торжество Дня ворона. Он спустился к подножию лестницы, где ученикам раздавали воронов. Стая была сделана из бумаги, фольги, дерева, папье-маше и жести. Некоторые птицы могли парить в воздухе – в животиках у них были воздушные шары с гелием. Некоторые были сделаны в виде бумажных змеев. Некоторые насажены на палочки, с двумя дополнительными для управления крыльями.

Это сделал Ноа. Это приснилось Ноа.

– Вот тебе птичка[13], – сказал Гэнси младший школьник, протягивая ему ворона приглушенного черного цвета – деревянный каркас, обтянутый газетной бумагой. Гэнси шагнул в толпу. Толпу Ноа. Где-то в лучшем мире Ноа мог бы сам открывать эту юбилейную церемонию.

Везде, куда ни глянь, ландшафт состоял из палочек, рук и белых футболок, механизмов и шестеренок. Но если посмотреть в слишком яркое небо, палочки и ученики исчезали, и все пространство было заполнено вОронами. Они пикировали и атаковали, ныряли и взмывали вверх, порхали и вертелись на месте.

Было очень жарко.

Гэнси ощутил, как соскальзывает время. Совсем чуть-чуть. Это зрелище до странного напоминало ему картину его другой жизни, настоящей жизни; эти птицы были двоюродными братьями сновиденных существ Ронана. Так несправедливо, что Ноа должен был умереть, а Гэнси остался в живых. Ноа по-настоящему жил, когда его убили. А Гэнси лишь убивал время.

– У этой битвы есть какие-то правила? – бросил он через плечо.

– В войне нет правил, кроме одного – остаться в живых.

Гэнси обернулся. В лицо ему хлопнули крылья. Его окружали чужие плечи и спины. Он не мог узнать голос говорившего; не видя лиц, он даже не мог понять, действительно ли кто-то ответил ему.

Время тянуло и терзало его душу.

Заиграл школьный оркестр. Первый такт прозвучал довольно гармонично, но один из духовых инструментов сфальшивил на первой ноте следующей музыкальной фразы. В ту же секунду мимо лица пролетело насекомое – достаточно близко, чтобы он ощутил движение кожей. Внезапно все вокруг начало крениться набок. Солнце над головой раскалилось добела. Вокруг Гэнси порхали вОроны, а он все вертел головой, ища Адама, или Чайлда, или хоть что-нибудь, кроме белых маек, рук и порхающих птиц. Он скользнул взглядом по своему запястью. На часах было 6:21.

Когда он умирал, тоже было жарко.

Он стоял посреди леса деревянных палочек и птиц. До него доносилось бормотание духовых; визжали флейты. Вокруг него жужжали, гудели и трепетали крылья. Он чувствовал, как в уши ему заползают шершни.

Их там нет.

Но гигантское насекомое снова с жужжанием пронеслось мимо и принялось летать кругами.

Прошло много лет с того дня, когда Мэлори был вынужден остановиться прямо посреди очередной пешей экспедиции и ждать, пока Гэнси опомнится, а Гэнси тем временем упал на колени, дрожа всем телом, закрывая уши руками – умирая.

Он ведь так старался справиться с этим.

Их здесь нет. Ты на праздновании Дня ворона. После этого ты будешь есть сэндвичи. Ты запустишь двигатель «камаро» на парковке после уроков. Ты поедешь на Фокс-уэй. Ты расскажешь Блу о том, как прошел твой день, ты…

Насекомые заползали к нему в ноздри, шевелили волосы, роились вокруг. По спине Гэнси текли ручейки пота. Музыка приглушенно мерцала в отдалении. Ученики превратились в бесплотные тени, ходившие мимо и вокруг него, слегка задевая его. Сейчас у него подогнутся колени. Он не станет противиться и даст себе упасть.

Он не мог заново переживать свою смерть здесь. Только не сейчас, не тогда, когда память об этом будет слишком свежа во время мероприятия по сбору средств. "Вы слышали? Гэнси-третий слетел с катушек на праздновании Дня ворона. Миссис Гэнси, вы могли бы прокомментировать состояние вашего сына?" Он не мог отвлекать внимание на себя.

Но время соскальзывало; он соскальзывал. В его сердце пульсировала черная-черная кровь.

– Гэнсимэн.

Поначалу Гэнси не разобрал слов. Перед ним стоял Генри Ченг – сплошь модная прическа, улыбка и внимательный взгляд. Он забрал у Гэнси из рук его вОрона и сунул ему в ладонь что-то холодное. Холодное и становившееся все холоднее с каждым мгновением.

– Когда-то ты угостил меня кофе, – сказал Генри. – Когда я сходил с ума. Считай, что мы квиты.

В руке у Гэнси был пластиковый стаканчик воды со льдом. Вряд ли он мог спасти положение, но что-то все-таки его спасло: шокирующая разница температур, обыденный стук болтавшихся в стакане кубиков льда, взгляд глаза в глаза. Вокруг них все еще беспорядочно бродили ученики, но теперь они были просто учениками. Музыка снова стала обычным школьным оркестром, исполнявшим новую композицию в необыкновенно жаркий день.

– Вот и хорошо, – произнес Генри. – Сегодня вечером у нас вечеринка в тогах, Ричард, в Литчфилд-хаус. Можешь прихватить с собой своих парней и эту твою детку-подружку.

А затем он ушел; на том месте, где он только что стоял, снова порхали вОроны.

Глава 13

Поначалу Адам решил, что ему что-то попало в глаз. Это началось, когда он еще стоял в чрезмерно жарком зале театра. Не столько какое-то раздражение, сколько ощущение переутомления, когда слишком долго таращишься на экран компьютера. Он вполне мог бы прожить с этим ощущением до конца дня, если бы оно не усугублялось. В довершение ко всему картинка перед глазами стала слегка размытой. Не слишком тревожное состояние само по себе, но в сочетании с тем, что он слишком явно чувствовал собственный глаз, оно уже требовало внимания.

Вместо того чтобы вернуться в один из учебных корпусов, он сбежал вниз по лестнице к боковой двери театра. Под сценой были туалеты, и именно туда он и направился, пробираясь мимо многоножек из сложенных друг на друга старых стульев, причудливых силуэтов фанерных деревьев и бездонных океанов черных занавесей, покрывавших все вокруг. Коридор был темным и узким, стены – ужасали облупившейся зеленой краской. Закрыв глаз рукой, Адам обнаружил, что все вокруг выглядело искаженным и пугающим. Ему снова вспомнился вид собственной дергающейся руки.

С Кэйбсуотером надо бы поработать, подумалось ему, и выяснить, что происходит с тем деревом.

Свет в туалете был выключен. Для него это не было препятствием – выключатель был сразу за дверью, но Адаму не очень хотелось шарить рукой в темноте, чтобы найти его. С колотящимся сердцем замерев на пороге, он оглянулся назад. В коридоре, под умирающим светом флуоресцентных ламп, было темно и пусто. Тени, казалось, были неотделимы от занавеса на сцене. Между предметами пролегли длинные полосы черноты.

"Включи свет", - подумал Адам.

По-прежнему прикрывая глаз одной рукой, другую он протянул в темноту. Он действовал быстро, его пальцы тянулись сквозь холод, сквозь темень, касаясь чего-то…

Нет, это была всего лишь одна из вьющихся ветвей Кэйбсуотера, но существовавшая лишь в его голове. Его рука скользнула мимо нее и зажгла свет.

В туалете было пусто.

Конечно же, там было пусто. Конечно же, пусто. Конечно же, пусто.

Две старые кабинки из зеленой фанеры, даже и близко не соответствовавшие ни критериям удобства, ни санитарным нормам. Писсуар. Умывальник с кольцом ржавого налета вокруг сливного отверстия. Зеркало.

Адам встал перед зеркалом, все еще прикрывая глаз рукой, рассматривая свое худощавое, мрачное лицо. Излом практически бесцветной брови, не прикрытой ладонью, выражал беспокойство. Опустив руку, Адам снова взглянул на свое отражение. Покраснения вокруг левого глаза не было. Он не слезился. Он был…

Адам прищурился. Он что, слегка косоглазый? Кажется, так это называется, когда глаза не направлены в одну сторону?

Он моргнул.

Нет, все в порядке. Просто оптический обман, вызванный этим зябким зеленым освещением. Адам наклонился ближе к зеркалу, чтобы проверить, нет ли красноты в уголке глаза.

Глаз все-таки косил.

Адам моргнул – и глаз снова стал нормальным. Он моргнул снова – и глаз опять косил. Это было похоже на плохой сон, который еще не стал кошмаром, не совсем – тебе просто снилось, что ты пытаешься натянуть носки и внезапно обнаруживаешь, что они не налезают тебе на ноги.

Пока он смотрел на себя в зеркало, его левый глаз медленно повернулся и уставился вниз, в пол, отдельно от правого глаза.

Картинка перед глазами расплылась и снова вернулась в фокус, когда правый глаз перехватил контроль над зрением. Дыхание Адама стало прерывистым. Он уже лишился одного уха. Он не может лишиться еще и глаза. Неужели это из-за отца? Могло ли это быть запоздалым последствием того удара по голове?

Глаз медленно покачивался в глазнице, как мраморный шарик, опущенный в стакан с водой. Адам ощутил холодок ужаса в животе.

Ему вдруг показалось, что в зеркале тень одной из кабинок изменилась.

Он обернулся, чтобы посмотреть. Ничего.

Ничего.

"Кэйбсуотер, ты со мной?"

Он снова повернулся к зеркалу. Теперь его левый глаз медленно проворачивался вокруг своей оси – то горизонтально, то вертикально.

У Адама едва не остановилось сердце.

Глаз взглянул на него.

Адам отшатнулся от зеркала, заслонив глаз рукой. Он врезался плечом в противоположную стену и замер, судорожно хватая воздух ртом, перепуганный до смерти, до смерти, до смерти, ведь кто мог бы ему помочь в такой ситуации и к кому он мог бы обратиться?

Тень над одной из кабинок и впрямь менялась. Она из квадратной становилась треугольной, потому что – о, Господи! – дверца кабинки открывалась.

Длинный проход, ведший наружу, был похож на переплетение коридоров в комнате страха. Из двери кабинки выплеснулась чернота.

Адам произнес:

– Кэйбсуотер, ты мне нужен.

Тьма разлилась по полу.

Адам думал лишь о том, как не дать ей коснуться его. Одна только мысль о прикосновении этой тьмы к его коже была хуже, чем вид его бесполезного глаза.

– Кэйбсуотер. Защити меня. Кэйбсуотер!

Раздался треск, словно от выстрела – Адам отшатнулся в сторону, когда треснуло зеркало. По ту сторону зеркала, в каком-то неизвестном мире, ярко светило солнце. Листья прижимались к стеклу с другой стороны, словно это было не зеркало, а окно. Лес нашептывал и шуршал в глухом ухе Адама, убеждая его помочь установить связь между ними.

Благодарность горячей волной разлилась по телу – такая же невыносимая, как и страх. Если с ним сейчас что-нибудь случится, по крайней мере, он будет не один.

"Вода, – подсказывал Кэйбсуотер. – Водаводавода".

Подобравшись к умывальнику, Адам повернул кран. В раковину хлынула вода, пахнувшая дождем и галькой. Он сунул руку под струю воды, затыкая сливное отверстие. Чернильная тьма почти достигла его туфель, истекая из кабинки будто кровь из раны.

"Не дай этому коснуться тебя…"

Он вскарабкался на край умывальника, когда тьма достигла стены. Она взберется по ней наверх, Адам знал это. Но затем вода наконец-то наполнила раковину и хлынула через край на пол. Она смыла чернь – беззвучно, бесцветно – и унесла ее прочь к сливному отверстию. После нее остался лишь самый обыкновенный светлый бетон.

Даже после ухода тьмы Адам оставил воду течь еще с минуту – и промочил ноги. Затем он соскочил с умывальника на пол, набрал воды в ладони и плеснул эту пахнувшую землей воду себе в лицо, на левый глаз. Еще и еще, опять и опять, снова и снова, пока ощущение усталости в глазу не прошло. Пока он не перестал чувствовать его. Теперь, когда он снова заглянул в зеркало, это был просто его глаз. Просто его лицо. Никакого солнца в отражении, никакого застывшего зрачка. На ресницах Адама повисли капли рек Кэйбсуотера. Кэйбсуотер глухо ворчал и постанывал, пропуская свои ветви сквозь Адама, вспыхивая пятнами света в глубине его глаз, вминаясь камнями в его ладони.

Кэйбсуотер долго медлил, прежде чем прийти к нему на помощь. Всего лишь несколько недель назад на него лавиной посыпалась черепица с крыши, и Кэйбсуотер мгновенно примчался спасать его. Если бы это случилось сегодня, он уже был бы мертв.

Лес шепотом говорил с ним на своем языке, состоявшем в равной степени из образов и слов, и теперь Адаму стало ясно, почему тот едва не опоздал.

Что-то атаковало их обоих одновременно.

Глава 14

Как уже отметила Мора, отстранение от школьных занятий не приравнивалось к каникулам, поэтому Блу, как обычно, отправилась на свою рабочую смену у Нино. Несмотря на палящее солнце снаружи, в ресторане было полутемно – эффект грозовых облаков, темнеющих на западе. Невнятные серые тени под столиками. Трудно понять, достаточно ли внутри темно, чтобы зажечь лампы, висевшие над каждым столиком. Впрочем, с этим решением можно было повременить, ведь в ресторане все равно не было посетителей.

Поскольку ей особо нечем было заняться, кроме как выметать остатки пармезана из углов, Блу стала думать о приглашении Гэнси пойти с ним на вечеринку в тогах сегодня вечером. К ее удивлению, мать всячески поощряла ее согласиться. Блу заявила, что вечеринка в тогах в стиле Эгленби противоречила всем ее моральным принципам. Мора парировала: «Мальчики из частной школы? Обрывки ткани вместо одежды? По-моему, это как раз и есть твои нынешние принципы».

Шурх-шурх. Блу яростно мела пол. Она чувствовала, что вот-вот начнет заниматься самоосмыслением, и не была уверена, что ей это нравится.

На кухне над чем-то рассмеялся менеджер смены. До нее донеслись диссонирующие тяжелые звуки музыки с вкраплениями электрогитары – похоже, он показывал поварам видео на своем телефоне. По ресторану разнесся громкий звон колокольчика, когда открылась входная дверь. К изумлению Блу, в ресторан вошел Адам и бросил усталый беглый взгляд на пустые столы. Его школьная форма была испачкана, что было совершенно на него непохоже: измятые, покрытые грязью брюки, белая футболка в мокрых, грязных пятнах.

– Разве мы не договорились, что я перезвоню тебе попозже? – поинтересовалась Блу, разглядывая его форму. Обычно она была в безупречном состоянии. – У тебя все хорошо?

Адам опустился на стул и осторожно дотронулся до левого века:

– Я вспомнил, что после школы у меня силовая тренировка и открытия, и я не хотел пропустить твой звонок. Э-э… факультативы по физкультуре и научным исследованиям.

Блу, продолжая подметать пол, приблизилась к его столику:

– Ты не сказал, все ли у тебя в порядке.

Он раздраженно попытался отряхнуть одно из мокрых пятен на рукаве футболки:

– Кэйбсуотер. С ним что-то случилось. Не знаю. Мне надо поработать с ним. И мне, наверное, понадобится наблюдатель. Что ты делаешь сегодня вечером?

– Мама говорит, что я иду на вечеринку в тогах. А ты пойдешь?

Голос Адама сочился презрением:

– Я не пойду к Генри Ченгу, нет.

Генри Ченг. Теперь ей стало чуть понятнее. На диаграмме Венна, где в одном из кружков было написано «вечеринка в тогах», а в другом – «Генри Ченг», Гэнси, вероятно, очутился бы в точке их пересечения. У Блу снова возникли те самые смешанные чувства.

– Что у вас с Генри Ченгом за проблемы? Кстати, хочешь пиццу? Кто-то ошибся с заказом, и у нас есть лишние.

– Ты же его видела. У меня нет на это времени. И – да, пожалуйста.

Она принесла ему пиццу и села напротив, пока он старался поглощать еду как можно сдержаннее. На самом деле, пока он не появился в дверях, она и забыла, что они договорились обсудить Гэнси и Глендауэра. С момента обсуждения этого вопроса в кругу семьи дома, в ванне, у нее так и не возникло никаких новых идей.

– Должна сказать, я не представляю, чем помочь Гэнси, кроме как найти Глендауэра, – призналась она, – и я не знаю, где искать дальше.

– У меня не было времени, чтобы подумать над этим сегодня, – ответил Адам, – поскольку я…

Он указал на свою помятую форму, хоть Блу и не могла определить, имеет ли он в виду Кэйбсуотер или школу.

– Так что идей у меня нет, но у меня есть вопрос. Как ты думаешь, может, Гэнси должен приказать Глендауэру появиться?

От этого вопроса внутри у Блу все перевернулось. Нет, она уже думала о силе приказа Гэнси; но его необъяснимо повелительный голос был настолько похож на его обыкновенный властный тон, что порой ей трудно было убедить себя, что ей это не показалось. А когда она и вправду признавала, что в этом что-то было… например, когда он растворил трех фальшивых Блу явно магическим способом во время их последнего похода в Кэйбсуотер… ей все равно было трудно расценивать это как магию. Это знание казалось вторичным и вполне нормальным. Но когда она принялась размышлять над этим явлением более пристально, стараясь удержать в голове всю его полноту, она осознала, что это было похоже на появления и исчезновения Ноа, или же на то, как Аврора вышла к ним, пройдя сквозь камень. Ее разум радостно позволял ей верить, что в этом не было никакого волшебства; это можно было просто списать на тот факт, что Гэнси – это Гэнси.

– Не знаю, – сказала она. – Если бы он мог это сделать, то, наверное, уже бы попробовал?

– Вообще-то, – начал было Адам, но тут же умолк. Выражение его лица изменилось. – Ты идешь сегодня на вечеринку?

– Похоже на то, – она слишком поздно поняла, что вопрос означал куда больше, чем сами слова. – Как я уже говорила, мама сказала мне, что я пойду, так что…

– С Гэнси.

– Да, наверное. И с Ронаном, если он пойдет, конечно.

– Ронан не пойдет к Генри.

– Ну, тогда да, видимо, с Гэнси, – осторожно произнесла Блу.

Адам нахмурился, глядя на свою руку, лежавшую на краю стола. Он явно что-то обдумывал, тщательно подбирая слова, проверяя их, прежде чем произнести.

– Знаешь, когда я впервые встретил Гэнси, я не мог понять, почему он дружит с таким, как Ронан. Гэнси всегда ходил на занятия, всегда выполнял задания, всегда был любимчиком учителей. И тут Ронан – как вечный, непрекращающийся инфаркт. Я знал, что мне не следует жаловаться, потому что я пришел в их компанию не первым. Первым был Ронан. Но как-то раз он вытворил какую-то очередную дерьмовую глупость, которую я даже не помню, и я просто не мог это стерпеть. Я спросил Гэнси, почему он продолжает дружить с ним, если Ронан постоянно ведет себя как последний урод. И, помнится, Гэнси ответил, что Ронан всегда говорит правду, а правда – самая важная вещь на свете.

Было совсем нетрудно представить, как Гэнси произносит нечто подобное.

Адам поднял глаза на Блу и, не моргая, уставился на нее. Снаружи ветер швырял листья в оконные стекла.

– И поэтому я хочу знать, почему вы оба не можете сказать мне правду о вас двоих.

В животе у Блу снова все перевернулось. Вы оба. Гэнси и она. Она и Гэнси. Блу десятки раз представляла себе этот разговор. Множество вариантов и перетасовок – как она поднимет эту тему в разговоре, как он отреагирует, как это закончится. Она могла это сделать. Она была готова.

Нет, все-таки не готова.

– О нас? – только и спросила она. Неубедительно.

На лице его было написано еще большее презрение, чем при упоминании имени Генри Ченга. Если такое вообще возможно.

– Знаешь, что самое обидное? То, что ты такого мнения обо мне. Ты даже не дала мне возможности показать, что я могу примириться с этой мыслью. Ты была так уверена в том, что я сойду с ума от ревности. Вот таким ты видишь меня?

Он был не так уж и неправ. Но когда они впервые решили не говорить ему, он был куда более уязвим. Говорить об этом вслух было бы неспортивно, поэтому она попыталась зайти с другой стороны: – Ты… тогда все было… иначе.

– «Тогда»? Сколько же это продолжается?

– «Продолжается» – не совсем правильное выражение, – возразила Блу. Отношения, втиснутые в узкие рамки брошенных тайком взглядов и секретных телефонных звонков, были настолько далеки от того, чего ей хотелось на самом деле, что она упрямо отказывалась называть это романом. – Это же не прием на новую работу, типа, «дата выхода на работу такая-то». Я не могу точно сказать, сколько это продолжается.

– Ты сама только что сказала «продолжается», – отметил Адам.

Эмоции Блу взмыли на гребне волны, разделявшей сочувствие и разочарование: – Не будь таким невыносимым. Мне очень жаль. Это вообще не должно было стать чем-то серьезным, но потом вдруг стало, и я не знала, как сказать. Я не хотела рисковать и портить нашу дружбу.

– Поэтому, хоть я и вполне мог бы с этим справиться, где-то в глубине души ты решила, что я начну до того лезть из кожи вон, соревнуясь с Гэнси, что лучше просто соврать?

– Я не врала.

– О, да, Ронан. Недоговаривать – все равно что лгать, – отрезал Адам. На губах у него застыла полуулыбка, но так обычно улыбались люди, которых что-то взбесило, а не рассмешило.

У двери ресторана остановилась парочка, чтобы заглянуть в висевшее снаружи меню. Блу и Адам раздраженно молчали, пока молодые люди не ушли, и ресторан по-прежнему остался пустым. Адам раскрыл ладони, словно ждал, что она сейчас положит в них какое-нибудь удовлетворительное объяснение.

Та часть Блу, которая старалась быть справедливой, прекрасно понимала, что она виновата, поэтому сейчас она просто обязана сгладить его вполне обоснованную обиду. Но ее гордость подсказывала, что лучше показать ему, насколько трудно было с ним общаться в то время, когда она и Гэнси впервые поняли, что у них есть чувства друг к другу. С некоторым усилием она выбрала золотую середину: – Это было не настолько плановым, как ты думаешь.

Адам отверг золотую середину:

– Но я же видел, как вы пытаетесь это скрыть. Самое безумное то, что… вообще-то, вот он я, рядом с вами. Я вижу вас каждый день. Ты думаешь, я не замечал? Он мой лучший друг. Ты думаешь, я не знаю его?

– Тогда почему бы тебе не поговорить об этом с ним? Он тоже часть этого, знаешь ли.

Он развел руками, словно тоже удивлялся тому, куда внезапно повернул этот разговор:

– Потому что я пришел поговорить с тобой о том, как спасти его от смерти. И тут я узнаю, что вы собираетесь на вечеринку вдвоем, и просто поверить не могу, насколько ты безответственна.

Блу тоже развела руками. У нее это получилось куда менее элегантно, чем у Адама – больше выглядело как сжатие кулаков, но задом наперед.

– Безответственна? Что, прости?

– Он знает о твоем проклятии?

У нее вспыхнули щеки:

– О, только не начинай.

– Тебе не кажется, что это важно – когда парень, которому суждено умереть до конца года, встречается с девушкой, которой суждено убить свою истинную любовь поцелуем?

Она была так зла, что могла лишь покачать головой. Он слегка приподнял бровь в ответ, что повысило температуру крови Блу еще на один градус.

– Я еще в состоянии контролировать себя, благодарю, – огрызнулась она.

– В любых обстоятельствах? Ты не упадешь на него и случайно не коснешься его губами, не попадешь в ситуацию, когда тебя вынудят к этому обманом, или в Кэйбсуотере вдруг нарушится магия – ты можешь это гарантировать наверняка? Не думаю.

Вот теперь она определенно сорвалась с гребня волны – и нырнула прямо в кипящий гнев: – Знаешь что? Я живу с этим намного дольше, чем ты, и не думаю, что ты имеешь право приходить сюда и рассказывать мне, как себя вести…

– Я имею полное право, когда это касается моего лучшего друга.

– Он и мой лучший друг тоже!

– Если бы это было так, ты бы не вела себя так эгоистично.

– А если бы он был твоим другом, ты бы радовался, что он нашел себе кого-то.

– Да как я мог радоваться, если я вообще не должен был узнать об этом?

Блу встала:

– Потрясающе, как ловко ты перевел акценты с него на себя.

Адам тоже поднялся на ноги:

– Даже смешно, потому что я хотел сказать то же самое.

Они смотрели друг на друга, кипя от злости. Блу чувствовала, как в груди бурлят ядовитые слова, похожие на черную смолу с того дерева. Она не станет произносить их. Не станет. Адам плотно сжал губы, словно хотел ответить какой-то колкостью, но в итоге просто сгреб со стола свои ключи и вышел из ресторана.

Снаружи пророкотал гром. Солнца уже не было видно; ветер затянул облаками все небо. Ночь, похоже, будет бурная.

Глава 15

За много лет до этого дня одна ясновидящая сказала Море Сарджент, что она была «категоричным, но одаренным медиумом с необыкновенным талантом в области принятия неудачных решений». Они обе стояли на обочине у съезда с шоссе І-64, примерно в двадцати милях от Чарльстона в Западной Вирджинии. У обеих на плечах были рюкзаки, обе голосовали, выставив большие пальцы в сторону дороги. Мора пришла сюда с запада. Другая ясновидящая – с юга. Они еще не были знакомы. Пока не были.

– Я восприму это как комплимент, – сказала Мора.

– Возмутительно, – фыркнула ясновидящая, но так, что это запросто можно было счесть еще одним комплиментом. Она была жестче Моры, более неумолимая, уже закаленная кровью. Море она сразу понравилась.

– Куда направляешься? – спросила ее Мора. На горизонте показалась машина. Обе женщины выставили большие пальцы, пытаясь заставить ее остановиться. Они еще не потеряли устремления; на дворе стояло зеленое, подернутое рябью лето, когда все казалось возможным.

– На восток, наверное. А ты?

– Туда же. Ноги буквально несут меня туда.

– А мои ноги бегут бегом, – ответила ясновидящая, сморщившись. – Как далеко на восток?

– Узнаю, когда доберусь туда, – задумчиво проговорила Мора. – Мы могли бы путешествовать вместе. Откроем магазинчик, когда приедем.

Ясновидящая многозначительно подняла бровь:

– И будем показывать трюки по очереди?

– Продолжать обучение.

Обе рассмеялись и сразу поняли, что поладят. Приближалась еще одна машина. Женщины снова выставили большие пальцы; машина проехала мимо.

День продолжался.

– Что это? – спросила ясновидящая.

У съезда в конце дороги возник мираж, но стоило им присмотреться – и они увидели живого человека, ведшего себя как мираж. Прямо по разделительной полосе к ним шагала женщина, держа в руке битком набитую сумку в форме бабочки. Высокий рост, на ногах – старомодные сапоги со шнуровкой, голенища которых исчезали где-то под подолом ее необычного платья. Волосы легким белокурым облачком обрамляли белокожее лицо. Кроме черных глаз, она вся была настолько же светлой, насколько ясновидящая рядом с Морой была темной.

И Мора, и стоявшая рядом ясновидящая наблюдали, как женщина продолжает идти по центру дороги, совершенно не беспокоясь о том, что по этой дороге могут ездить машины.

Когда бледная молодая женщина уже почти добралась до них, из-за угла вынырнул старый кадиллак. У женщины было достаточно времени, чтобы отпрыгнуть, но она не стала это делать. Вместо этого она остановилась и подтянула молнию на своей сумке. Взвизгнули тормоза. Машина замерла в нескольких сантиметрах от ног женщины.

Персефона окинула Мору и Каллу внимательным взглядом.

– Кажется, вы уже знаете, – сказала она им, – что эта леди подвезет нас.

––

Со дня той встречи в Западной Вирджинии прошло уже двадцать лет, и Мора все еще оставалась категоричной, но одаренной ясновидящей, умеющей мастерски принимать неудачные решения. Впрочем, за эти годы она привыкла быть членом их неразлучной триады, где все решения принимались сообща. Когда-то они считали, что это никогда не изменится.

Без Персефоны стало намного труднее видеть все отчетливо.

– Что-нибудь почувствовала? – спросил мистер Грэй.

– Надо объехать еще раз, – ответила Мора. Они развернулись, чтобы снова проехать через Генриетту, когда огни магазинов мигнули в такт пульсации невидимой силовой линии. Дождь перестал, но уже стемнело, и мистер Грэй включил фары, прежде чем снова взять Мору за руку и переплести пальцы. Он вел машину, пока Мора пыталась зафиксировать все усиливавшееся предчувствие чего-то срочного и важного. Это предчувствие возникло у нее сегодня утром, сразу же, как она проснулась. Зловещее ощущение, словно после пробуждения от плохого сна. Однако чувство не исчезло в течение дня, а лишь стало более целенаправленным, сфокусировавшись на Блу, Фокс-уэй и наползавшей на них тьме, по ощущениям напоминавшей обморок.

А еще у нее болел глаз.

Она достаточно долго занималась этим, чтобы понимать, что с глазом у нее все в порядке. А вот с чьим-то другим глазом где-то в другом времени было все не слишком хорошо, и Мора всего лишь настроилась на эту волну. Это раздражало ее, но необязательно требовало вмешательства. Вот предчувствие – требовало. Проблема с преследованием плохих предчувствий заключалась в трудностях распознавания. Ведет ли это предчувствие к проблеме, которую тебе доведется решать, или же проблеме, которая возникнет по твоей вине? Было бы куда легче, если бы их было трое, как раньше. Обычно Мора начинала какой-нибудь проект, Калла придавала ему материальную форму, а Персефона отправляла в эфир. Теперь, когда они остались вдвоем, это работало иначе.

– Мне кажется, надо объехать еще раз, – сказала Мора мистеру Грэю. Она чувствовала, что он над чем-то задумался, пока вел машину. Поэзия и герои, романтика и смерть. Какое-то стихотворение о фениксе. Из всех ее решений он, пожалуй, был наихудшим, но она не могла перестать принимать его снова и снова.

– Ничего если я буду говорить? – осведомился он. – Или это все испортит?

– Я все равно ничего не ощущаю. Можешь говорить. О чем ты думаешь? О птицах, возрождающихся из пепла?

Он бросил на нее оценивающий взгляд и кивнул; она коварно улыбнулась. Это был дешевый фокус для новичков, самое простое из всего, что она умела – извлечь текущую мысль из незащищенного и благожелательно настроенного мозга, но ей было приятно, что он оценил ее мастерство.

– Я все думаю об Адаме Пэррише и его кучке бравых парней, – признался мистер Грэй. – И об этом опасном мире, где они бродят.

– Странная формулировка. Я бы сказала – Ричард Гэнси и его кучка бравых парней.

Он склонил голову, словно признавая ее мнение, хоть и не разделял его:

– Я просто размышлял, грозит ли им опасность и насколько серьезная. Отъезд Колина Гринмантла из Генриетты не сделал этот город безопаснее; наоборот – это усиливает риск.

– Потому что он не давал другим сунуться сюда.

– Именно.

– И теперь ты считаешь, что другие придут сюда, хотя здесь никто ничего не продает? Почему ты решил, что они все еще будут заинтересованы в этом?

Мистер Грэй указал на гудевший и мерцающий фонарь, когда они проезжали мимо здания суда. Над зданием мелькнули три тени, хотя в небе не было ничего, что могло бы их отбросить, и Мора это видела.

– Генриетта – одно из тех мест, которые выглядят сверхъестественно даже на расстоянии. Здесь постоянно будут вертеться люди, которые будут копаться в поисках причины или эффекта этой сверхъестественности.

– А это опасно для бравых парней, потому что эти люди в самом деле могут что-то найти? Кэйбсуотер?

Мистер Грэй снова склонил голову:

– Угу. И усадьба Линчей. И я не забываю свою роль во всем этом.

Мора тоже помнила.

– Ты не можешь повернуть все вспять.

– Не могу. Но…

Пауза, прозвучавшая именно в этот момент разговора, доказывала, что Серый выращивал себе новое сердце. Какая жалость, что семена упали на ту же выжженную почву, которая и уничтожила его сердце с самого начала. Как часто говаривала Калла, последствия бывают тяжелые.

– Что ты видишь в моем будущем? Я остаюсь здесь?

Когда она не ответила, он настойчиво переспросил:

– Я умру?

Она вытащила свою руку из его руки:

– Ты в самом деле хочешь знать?

– Simle þreora sum þinga gehwylce, ær his tid aga, to tweon weorþeð; adl oþþe yldo oþþe ecghete fægum fromweardum feorh oðþringeð, – он вздохнул, и этот вздох поведал Море намного больше о его психическом состоянии, чем англосаксонская поэзия без перевода. – Было проще отличить героя от негодяя, когда на кону лишь жизнь и смерть. Все, что между, усложняет задачу.

– Добро пожаловать в жизнь второй половины человечества, – парировала она. И с внезапной ясностью начертила в воздухе какой-то круглый знак. – У какой компании есть такой логотип?

– Дисней.

– Пфф.

– Тревон-Басс. Это недалеко отсюда.

– Рядом есть молочная ферма?

– Да, – ответил мистер Грэй. – Да, есть.

Он совершил безопасный, но незаконный разворот через встречную полосу. Несколько минут спустя они проехали блеклый бетонный монолит фабрики Тревон-Басс, затем свернули на проселочную дорогу и, наконец, на подъездную дорожку, отгороженную невысоким заборчиком. Мору переполняло ощущение правильности выбранного направления – будто тянешься за приятным воспоминанием и обнаруживаешь, что оно все еще там, где ты его оставил.

– Откуда ты знал, что здесь есть ферма? – спросила она.

– Я бывал тут раньше, – ответил мистер Грэй слегка зловещим тоном.

– Надеюсь, ты никого здесь не убил.

– Нет. Но я приставил здесь пистолет к голове кое-кого, совершенно в открытую.

На въезде на территорию их приветствовала едва заметная табличка с названием фермы. Дорога оканчивалась на засыпанной гравием площадке; фары их машины высветили амбар, чьими-то стараниями превращенный в стильный жилой дом.

– Здесь жили Гринмантлы, пока были в городе. А молочная ферма там, дальше, – уточнил мистер Грэй.

Мора уже открывала дверцу, собираясь выйти:

– Как думаешь, мы можем попасть внутрь?

– Я бы предложил очень краткий визит.

Боковая дверь была незаперта. Всеми своими органами чувств и сердцем Мора ощущала присутствие мистера Грэя у себя за спиной, когда они, напряженно оглядываясь, вошли в дом. Где-то поблизости мычали и фыркали коровы; по звуку казалось, что они куда крупнее, чем на самом деле.

Дом был погружен во тьму – сплошь тени, никаких углов. Мора закрыла глаза, привыкая к абсолютной темноте. Она не боялась ни темноты, ни того, что могло в ней скрываться. Страх не приличествовал ее профессии; а вот чувство правильности – еще как.

Она пыталась нащупать его.

Открыв глаза, она обошла какой-то темный предмет, вероятно, диван. В ней все громче заговорила уверенность, когда она обнаружила лестницу и стала подниматься по ней. Наверху оказалась кухня свободной планировки, слабо освещенная лилово-серым светом, проникавшим с улицы через гигантские новые окна, и сине-зеленым свечением электронных часов на панели микроволновки.

Находиться здесь было неприятно. Она не могла объяснить, что конкретно ей не нравится – само помещение или воспоминания мистера Грэя, накладывавшиеся на ее собственные. Она двинулась дальше.

Абсолютно черный коридор, без окон и света.

Это была больше чем тьма.

Когда Мора осторожно ступила в нее, тьма перестала быть тьмой и стала отсутствием света. Эти два состояния в некотором смысле похожи, но когда ты находишься в каком-то одном из них, различия уже не имеют значения.

"Блу", - прошелестело что-то над ухом у Моры.

Все ее чувства были обострены до предела; она не знала, стоит ли ей идти дальше.

Мистер Грэй коснулся ее спины.

Но только это был не он. Достаточно лишь слегка повернуть голову вправо, чтобы увидеть, что он все еще стоит на самом краю этой жидкой тьмы. Мора вообразила вокруг себя защитный кокон. Теперь она видела, что коридор оканчивался дверным проемом. И хотя по обе стороны коридора были и другие закрытые двери, дверь в конце определенно была источником тьмы.

Она оглянулась на выключатель рядом с мистером Грэем. Тот щелкнул по нему.

Свет был будто поражение в споре вопреки твоей правоте. Он должен был гореть. Он и горел. Мора внимательно посмотрела на лампочки и определенно могла сказать, что они светились.

Но света в коридоре все равно не было.

Мора поймала взгляд прищуренных глаз мистера Грэя.

Они преодолели последние несколько шагов без единого звука, разгоняя отсутствие света перед собой, а затем Мора занесла руку над дверной ручкой. Ручка выглядела самой обыкновенной – как, собственно, и выглядят самые опасные предметы. Она не отбрасывала тени на дверь, поскольку свет не достигал ее.

Мора снова потянулась вдаль, ища то самое ощущение правильности, но обнаружила лишь ужас. Затем она потянулась еще дальше и нашла ответ.

Повернув ручку, она распахнула дверь.

Свет из коридора мрачным потоком просочился мимо нее, открывая взору большую ванную комнату. Рядом с умывальником стояла чаша для гаданий. Весь умывальник был закапан воском трех бесцветных свечей. На зеркале чем-то подозрительно напоминавшем розовую помаду было написано ПАЙПЕР ПАЙПЕР ПАЙПЕР.

На полу шевелилась и скреблась какая-то крупная темная масса.

Мора приказала своей руке найти выключатель, и рука нашла его.

На полу лежало тело. Нет. Это был человек. Он выгибался и корчился так, как не могло бы выгибаться и корчиться ни одно живое существо. Его плечи были сведены назад. Пальцы царапали плитку. Ноги беспорядочно дергались, словно он пытался от кого-то убежать. Из его горла вырвались нечеловеческие звуки, и Мора, наконец, поняла.

Этот человек умирал.

Мора дождалась, пока он закончит, а затем промолвила:

– Видимо, ты – Ноа.

Глава 16

У Каллы в тот день тоже были сплошь дурные предчувствия, но, в отличие от Моры, она торчала в офисе академии Эгленби, занимаясь бумажной работой и не имея никакой возможности отыскать источник этих предчувствий. Тем не менее, они росли и росли, заполняя ее разум как черная головная боль, пока она не сдалась и не отпросилась домой на час раньше обычного. Когда внизу хлопнула входная дверь, она лежала на кровати лицом вниз в комнате, которую делила с Джими.

Из холла донесся громкий, отчетливый голос Моры:

– Я привела мертвых людей! Отмените все встречи! Телефоны отключить! Орла, если у тебя там парень, немедленно избавься от него!

Калла выбралась из своего одеяла и подхватила с пола тапочки, прежде чем отправиться вниз. Джими, любопытная как кошка, ударилась массивным бедром о швейный столик, заторопившись разузнать, что там стряслось.

Обе замерли на середине лестницы.

К чести Каллы надо сказать, что она лишь уронила тапочки, когда увидела Ноа Черни, стоявшего рядом с Морой и мистером Грэем.

Ноа Черни – пожалуй, слишком уж человеческое имя для существа, которое, по мнению Каллы, лишь отдаленно напоминало человека. Она видела множество живых людей и духов за свою жизнь, но такое ей встречалось впервые. Его душа разложилась до такой степени, что вообще не должна была существовать, а тем более иметь какую-то форму. Она должна была стать призраком призрака. Периодически возникающим наваждением без каких-либо признаков разума. Как запах столетней затхлости в комнате. Как дрожь по коже, когда стоишь у открытого окна.

Но каким-то немыслимым образом она смотрела на обломки души и все еще видела мертвого мальчишку внутри.

– О, детка, – проворковала исполненная сочувствия Джими. – Бедняжка. Давай-ка я принесу тебе немного…

Она запнулась, хотя, будучи опытной травницей, всегда могла предложить какие-нибудь травы от любой болезни смертных.

– Немного чего? – переспросила Калла.

Джими сжала губы и слегка покачнулась на пятках. Она явно была озадачена, но не могла позволить себе потерять лицо перед остальными. Вдобавок, у нее было доброе, жалостливое сердце, и такая форма существования Ноа, несомненно, огорчала ее.

– Мимозы, – нашлась Джими, внезапно просияв, и Калла вздохнула, неохотно выражая согласие. Джими погрозила Ноа пальцем. – Цветки мимозы помогают духам проявиться, это придаст тебе сил!

Пока она карабкалась по лестнице наверх, Мора попросила мистера Грэя проводить Ноа в комнату для гаданий, а затем она и Калла принялись совещаться, стоя у подножия лестницы. Вместо того чтобы рассказывать, каким образом Ноа очутился у них, она просто протянула руку, чтобы Калла могла прижать ладонь к ее коже. Психометрия Каллы – прорицание через прикосновение – часто не давала четких ответов, но в данном случае событие произошло совсем недавно и еще было достаточно ярким, чтобы она легко могла считать его, равно как и увидеть поцелуй, которым Мора и мистер Грэй обменялись ранее.

– Мистер Грэй очень способный, – отметила Калла.

Мора бросила на нее испепеляющий взгляд:

– Тут такое дело. Думаю, мне специально показали то зеркало с именем Пайпер, но я не думаю, что это было желание Ноа. Он вообще не помнит, как попал туда и почему это делал.

Калла понизила голос до шепота:

– Может, он – знамение?

Знамения, сверхъестественные предупреждения о грядущем несчастье, не особо интересовали Каллу, в основном потому, что чаще всего они были предметом чьего-то воображения. Людям постоянно мерещились знамения там, где их вовсе не было: черные кошки – к неудаче, черный ворон – к печали. Но настоящим знамением, зловещим предзнаменованием, отправленным малопонятным космическим разумом, не следовало пренебрегать.

Голос Моры также опустился до шепота:

– Вполне возможно. Я весь день не могу избавиться от этого ужасного чувства. Я просто не думала, что знамением может быть нечто разумное.

– А он правда разумен?

– Во всяком случае, какая-то часть него. Мы говорили в машине. Я никогда не видела ничего подобного. Он достаточно разложился, чтобы потерять всякий разум и осмысленность, но, в то же время, внутри еще остался мальчик. Ну, то есть… он же сидел с нами в машине.

Обе женщины поразмыслили над этим какое-то время.

– Это ведь он умер на силовой линии? – уточнила Калла. – Может быть, Кэйбсуотер наделил его достаточной силой, чтобы он оставался в сознании для всего этого, хотя давно должен был уйти. Если он слишком труслив, чтобы идти дальше, этот сумасшедший лес мог запросто дать ему силу, чтобы он мог остаться здесь.

Мора бросила на Каллу еще один испепеляющий взгляд:

– Это называется бояться, Калла Лили Джонсон, и он всего лишь мальчишка. Блин. Ты только подумай, его же убили. И он один из лучших друзей Блу, помнишь?

– Так что будем делать? Хочешь, чтобы я подержалась за него и разузнала, что к чему? Или попытаемся отправить его в другой мир?

На лице Моры было написано беспокойство:

– Вспомни, что было с лягушками.

Несколько лет назад Блу, выполняя какие-то поручения неподалеку от дома, поймала двух древесных лягушек. Она радостно обустроила им временный террариум в одном из самых больших стеклянных кувшинов, позаимствованном у Джими. Но едва она ушла в школу, Мора мгновенно предвидела – обычными путями, не через ясновидение – что лягушкам грозит медленная смерть, если их будет опекать юная Блу Сарджент. Она выпустила лягушек на свободу на заднем дворе и тем самым положила начало одной из самых яростных ссор со своей дочерью за всю историю их семьи.

– Прекрасно, – прошипела Калла. – Значит, не будем освобождать никаких призраков, пока она на вечеринке в тогах.

– Я не хочу уходить.

Мора и Калла вздрогнули.

Разумеется, Ноа стоял рядом с ними. Его плечи были опущены, а брови – подняты вверх. Под оболочкой он состоял сплошь из паутины и черни, пыли и пустоты. Говорил он тихо и невнятно.

– Не сейчас.

– У тебя мало времени, парень, – сказала ему Калла.

– Не сейчас, – повторил Ноа. – Пожалуйста.

– Никто не будет заставлять тебя делать что-то, чего ты не хочешь, – заверила его Мора.

Ноа печально покачал головой:

– Они… уже заставили. И… заставят снова. Но это… Я хочу сделать это ради себя.

Он протянул Калле руку ладонью вверх, словно попрошайка. Этот жест напомнил Калле о еще одном мертвом человеке, которого она встречала в своей жизни – о том, кому удавалось наградить ее скорбью и повесить ей на шею чувство вины, даже двадцать лет спустя. Фактически, раз уж она начала размышлять над этим, этот жест был точной копией того, другого: кисть – такая же вялая, пальцы расправлены слишком изящно и целенаправленно – будто эхо воспоминаний Каллы.

– Я – зеркало, – понуро пробормотал Ноа, словно в ответ на ее мысли, и уставился себе под ноги. – Извините.

Он начал было опускать руку, но в Калле наконец-то проснулось неохотное, но вполне искреннее сострадание. Она сжала его холодные пальцы.

В тот же миг ей изо всех сил врезали по лицу.

Она должна была ожидать этого, но все же едва успела прийти в себя, когда за первым ударом последовал второй. Тошнотворной волной накатил страх, затем боль, а затем пришел третий удар, но Калла проворно отразила его. Она не имела ни малейшего желания переживать всю смерть Ноа целиком.

Она обошла момент убийства и… ничего не обнаружила. Обычно психометрия отлично работала, когда дело касалось прошлого, она раскапывала все недавние события, пробираясь к каким-либо значимым отдаленным происшествиям. Но Ноа уже настолько разложился, что его прошлое практически исчезло. Остались лишь паутинки воспоминаний. Там были поцелуи – ну почему Калле довелось весь день проживать моменты, когда во рту у очередной Сарджент оказывался чей-то язык? Она видела Ронана, казавшегося гораздо добрее в воспоминаниях Ноа. Там был и Гэнси, отважный, искренний и настоящий, чему Ноа явно завидовал. И Адам – Ноа боялся его, или за него. Этот страх пронизывал его образы темными нитями, постепенно становившимися все темнее. А затем возникло будущее, расправлявшее перед ней все более истончавшиеся образы, и…

Калла убрала руку и уставилась на Ноа. В кои-то веки она не могла сказать ничего умного.

– Ладно, парень, – наконец, вымолвила она. – Добро пожаловать в наш дом. Можешь оставаться здесь столько, сколько сумеешь.

Глава 17

Хоть Генри Ченг и нравился Гэнси, согласие пойти к нему на вечеринку было все равно что частично уступить ему свою власть. Нет, он не чувствовал в Генри никакой угрозы – и Генри, и Гэнси были королями, каждый на своей территории, но встречаться с Генри на его территории напрягало его гораздо сильнее, чем если бы они пересеклись на нейтральных землях академии Эгленби. Четверо ребят из Ванкувера жили за пределами студгородка, в Литчфилд-хаус, и устраивали там неслыханные гулянки. Клуб для избранных. Стопроцентно принадлежащий Генри. Отужинать в сказочной стране означало вынужденно застрять там навсегда или же томиться в ожидании следующего приглашения.

Гэнси не был уверен, что может сейчас позволить себе заводить новых друзей.

Старый особняк Литчфилд-хаус в викторианском стиле располагался в противоположной части города от фабрики Монмут. В сырой, прохладной ночи он поднимался из тумана, ощетинившись башенками и верандами, выставляя на обозрение облепленные лишайником стены и окна, подсвеченные крошечной электрической свечой. Подъездная дорожка была плотно заставлена четырьмя роскошными автомобилями; серебристый «фискер» Генри элегантным призраком парил впереди на обочине, сразу за старым, видавшим виды седаном.

У Блу было ужасное настроение. Пока она отрабатывала смену у Нино, что-то явно произошло, но все попытки Гэнси выведать у нее правду установили лишь то, что произошедшее не имело отношения ни к нему, ни к вечеринке в тогах. Сейчас она сидела за рулем Свиньи, что имело тройное преимущество. Прежде всего, Гэнси не мог представить никого, чье настроение не улучшилось бы за рулем «камаро». Во-вторых, Блу говорила, что ей требовалась практика вождения, а общую машину обитателей дома на Фокс-уэй ей для этого не давали. В-третьих, что немаловажно, Гэнси самым возмутительным образом и навсегда был увлечен этим зрелищем – Блу за рулем его машины. Ронана и Адама с ними не было, так что некому было подловить их на этом кажущемся непристойным занятии.

Он должен был им рассказать.

Гэнси не был уверен, что может позволить себе влюбиться, но все равно влюбился. Ему не совсем был понятен механизм этого явления. Он понимал свои дружеские отношения с Ронаном и Адамом – оба представляли собой качества, которых у него не было и которыми он восхищался; вдобавок, им нравилась та версия него, которую одобрял он сам. О его дружбе с Блу можно сказать то же самое, но здесь было и нечто большее. Чем лучше он узнавал ее, тем больше его охватывали те же ощущения, которые он испытывал, плавая в бассейне. Все эти диссонирующие версии него просто-напросто исчезали. Оставался только Гэнси, здесь и сейчас, здесь и сейчас.

Блу остановила Свинью у знака тихой зоны на углу напротив Литчфилд-хауса, оценивая имеющиеся в наличии места для парковки.

– Пфф, – произнесла она недовольным тоном, рассматривая дорогие автомобили.

– Что?

– Я забыла, что он настолько мальчик из Эгленби.

– Нам необязательно туда идти, – намекнул Гэнси. – Мне просто надо заглянуть в дверь, чтобы сказать ему спасибо за приглашение, и только.

Они оба посмотрели на стоявший через дорогу от них дом. Гэнси подумал, что чувствует себя некомфортно, собираясь нанести бесцельный визит группе школьников, которую знал вдоль и поперек, и этот дискомфорт был нетипичен для него. Он уже собирался было признать это вслух, когда открылась входная дверь. Темноту разрезал светившийся желтым прямоугольник, будто открылся портал в другое измерение, и на крыльцо вышел Юлий Цезарь. Он помахал рукой пассажирам «камаро» и выкрикнул:

– Эй-эй-эй, Дик Гэнси!

Это был не Юлий Цезарь, разумеется; это был Генри в тоге.

Брови Блу взлетели вверх и исчезли под челкой:

– Ты что, собираешься надеть это?

Похоже, вечер будет кошмарным.

– Разумеется, нет, – возразил Гэнси. Теперь, когда он увидел тогу собственными глазами, перспектива нацепить ее выглядела куда реальнее, чем ему хотелось бы. – Мы ненадолго.

– Паркуйтесь за углом, только не побейте машины! – прокричал Генри.

Блу объехала квартал, успешно избежала столкновения с белой кошкой и медленно, но довольно сносно припарковалась параллельно, притом, что Гэнси не сводил с нее глаз; и даже притом, что ремень гидроусилителя руля отчаянно скрежетал, протестуя против такого обращения.

Хотя Генри знал, что парковка не займет у них много времени, он все же ушел обратно в дом, чтобы снова открыть дверь, когда они позвонят, и предстать во всем своем великолепии. Он закрыл за ними дверь, запечатывая их в душноватом воздушном кармане, пахнувшем чесноком и розами. Гэнси ожидал увидеть катающихся на люстрах или валявшихся в лужах спиртного учеников, и хоть он и не жаждал лицезреть подобное, разница между ожидаемым и действительным слегка обескуражила его. Внутри было чисто убрано; темный холл, увешанный зеркалами в узорчатых рамах и заставленный хрупкой антикварной мебелью, тянулся куда-то вглубь слабо освещенного дома. Это совершенно не было похоже на место, где проводились вечеринки, скорей, напоминало учреждение, куда приходили умирать старые леди и где их никто не найдет, пока соседи не учуют странный запах. Дом определенно шел вразрез со всеми представлениями Гэнси о Генри.

Вдобавок, здесь было очень тихо.

Гэнси в голову вдруг пришла ужасная мысль, что, возможно, вечеринка состояла лишь из Генри и их двоих в тогах в вычурно обставленной гостиной.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, – сказал им Генри, словно они с Гэнси не виделись буквально несколько минут назад. – Вы случайно не сбили кошку?

Он очень внимательно отнесся к своей внешности сегодня. Его тога была завязана замысловатым узлом – куда более замысловатым, чем галстуки Гэнси, а уж Гэнси знал множество галстучных узлов. На запястье у него были самые шикарные хромированные часы, которые Гэнси когда-либо видел, а уж Гэнси повидал множество хромированных предметов. Его черные волосы торчали вверх совершенно безумными шипами, а уж Гэнси повидал множество безумных причесок.

– Мы увернулись в одну сторону, а кошка – в другую, – кратко доложила Блу.

– Крошка Венди пришла! – воскликнул Генри, словно заметил ее только сейчас. – Я на всякий случай погуглил женские тоги, если ты вдруг придешь. Отличная работа с кошкой. Миссис Ву отравила бы нас во сне, если бы вы сбили ее. Как, ты говорила, тебя зовут?

– Блу, – ответил Гэнси. – Блу Сарджент. Блу, ты помнишь Генри?

Они внимательно осмотрели друг друга. На предыдущей кратковременной встрече Генри удалось глубоко оскорбить Блу, ненароком объявив себя ничтожеством. Гэнси в целом понимал, что Генри непрестанно и ужасающе насмехался над собой, поскольку, не делай он этого, он бы врывался в помещения и опрокидывал столы на сидевших за ними людей. Тем не менее, Блу определенно считала его всего лишь неоперившимся князьком Эгленби. А уж при ее нынешнем настроении…

– Я помню, – холодно произнесла она.

– Не самый радостный момент моей жизни, – признал Генри. – Но мы с моей машинкой уже помирились.

– У него электрокар, – как бы невзначай подметил Гэнси на случай, если Блу не заметила проявленного таким образом бережного отношения Генри к природе. Блу прищурилась, глядя на Гэнси: – Вообще-то, отсюда в Эгленби можно ездить на велосипеде.

Генри поднял палец:

– Это правда, правда. Но для меня очень важно следовать правилам безопасной езды, а производители еще не придумали шлем, в который поместилась бы моя прическа, – он повернулся к Гэнси: – Ты не видел Ченга-второго?

Гэнси не очень-то знал Ченга-второго – его имя на самом деле было Генри Бродвей, и он получил такое прозвище не потому, что был вторым студентом в Эгленби по фамилии Ченг, а потому что был скорее вторым Генри, и помимо этого о нем было известно только одно: он мастерски смешивал энергетические напитки, придававшие его чрезмерно рискованным выходкам еще больше безумия.

– Нет, если только он не купил себе «тойоту камри», когда я отвернулся.

Эти слова вызвали у Генри веселый смех, словно Гэнси упомянул тему, которую они обсуждали в прошлый раз.

– Это машина миссис Ву, нашей крохотной домовладелицы. Она где-то в доме. Проверьте свои карманы, она может быть там. Иногда она проваливается в щели между половицами – эти большие старые дома так небезопасны. А где Линч и Пэрриш?

– Оба заняты, увы.

– Поразительно. Я знал, что президент не всегда согласовывает свои действия с Конгрессом и Верховным судом, но не думал, что доживу до этого дня.

– Кто еще будет? – поинтересовался Гэнси.

– Только наша привычная тусовка, – ответил Генри. – Никто не хочет видеть случайного знакомого, завернутого в простыню.

– Со мной ты незнаком, – напомнила ему Блу. По ее лицу невозможно было угадать, что она думает. Но точно ничего хорошего.

В конце холла открылась дверь, и в проеме показалась крошечная азиатка со стопкой свернутых простыней в руках. Лет ей могло быть сколько угодно.

– Здравствуйте, тетушка, – сладко пропел Генри. Она бросила на него неприязненный взгляд, прежде чем исчезнуть через другую дверь. – Бедняжку миссис Ву изгнали из Кореи за мерзкий характер. Она обладает всей прелестью химического оружия.

Гэнси уже понял, что в Литчфилд-хаус явно жила какая-то важная персона, но решил не вдаваться в дальнейшие размышления. Правила вежливости подсказывали, что ему следовало бы принести цветы или какую-нибудь еду на вечеринку.

– Может, нужно было что-нибудь принести для нее? – запоздало спросил он.

– Для кого?

– Для твоей тети.

– Нет, за нее отвечает Райанг, – отмахнулся Генри. – Пойдемте, пойдемте в дом. Кох наверху, составляет список имеющихся напитков. Вам необязательно напиваться, но я собираюсь это сделать. Вроде бы я не слишком буйствую, когда напьюсь, но иногда ударяюсь в филантропию. Я предупредил, если что.

Теперь на лице у Блу было написано надлежащее осуждение – примерно на две отметки жестче, чем ее обычное выражение, и всего на одну, отличавшую ее от Ронана. Гэнси начинал подозревать, что эти два мира совершенно не поладят между собой.

Раздался оглушительный грохот, когда в еще одну дверь ввалились Ченг-второй и Логан Рузерфорд, увешанные пластиковыми пакетами. Рузерфорду хватило ума, чтобы придержать рот на замке, но Ченг-второй так и не овладел этим навыком. Увидев Блу, он воскликнул:

– Срань господня, у нас что, будут девчонки?

Блу, стоявшая рядом с Гэнси, словно стала в четыре раза выше; пространство моментально обратилось в звуконепроницаемый вакуум в ожидании взрыва.

Вечер и впрямь будет кошмарный.

Глава 18

На часах было 6:21.

Нет, они показывали 8:31. Ронан поначалу не разглядел часы на приборной панели как следует.

И небо, и деревья, и дорога – все было черным. Он остановился у обочины перед домом, где жил Адам. Его квартирка располагалась над офисом католической общины святой Агнес – неожиданная комбинация, объединившая большинство объектов поклонения Ронана в одном здании. Ронан, по обыкновению игнорировавший свой телефон, пропустил звонок от Адама несколькими часами ранее. Голосовое сообщение было кратким: «Если ты не идешь к Ченгу с Гэнси, ты не мог бы помочь мне с Кэйбсуотером?»

Ронан не пошел бы к Генри Ченгу ни за какие коврижки. Все эти улыбки и активизм вызывали у него стойкую аллергию.

Ронан совершенно определенно пойдет к Адаму.

Он выбрался из своей «БМВ», цыкнул на Чейнсо, чтобы она перестала клевать шов на обивке пассажирского сиденья, и просканировал взглядом площадку перед церковью, ища трехцветную «хондайоту». Она стояла на месте; двигатель был выключен, но фары еще горели. Адам присел на асфальте перед ней, немигающим взглядом уставившись прямо в источник света. Его растопыренные пальцы и ступни упирались в асфальт так, словно он приготовился бежать дистанцию и ждал сигнального выстрела. Перед ним были разложены три карты таро. Адам заранее вытащил из машины один из ковриков, чтобы можно было присесть на землю, не запачкав форменные брюки. Если объединить эти две вещи – непостижимость и практичность – то тогда наверняка приблизишься к пониманию сущности Адама Пэрриша.

– Пэрриш, – позвал Ронан. Адам не отреагировал. Его зрачки были нацелены в другой мир, будто крохотные камеры. – Пэрриш.

Одна рука Адама протянулась по направлению к ноге Ронана. Пальцы слегка шевельнулись в жесте, говорившем «не мешай мне» при абсолютной скудости движения.

Ронан скрестил руки на груди и стал ждать, рассматривая Адама. Его высокие скулы, его светлые брови, его прекрасные руки, залитые яростным светом фар. Он особенно хорошо запомнил форму рук Адама: его по-мальчишески неловко выпиравший большой палец; проступавшие под кожей дороги вен; крупные костяшки, подчеркивавшие длину пальцев. В своих мечтах Ронан прижимал эти пальцы к своим губам.

Его чувства к Адаму были подобны нефтяному разливу; он позволил им разлиться от края и до края, и теперь в этом океане не было ни одного проклятого места, которое не вспыхнуло бы огнем, урони он туда зажженную спичку.

Чейнсо, с любопытством раскрыв клюв, порхнула к разложенным на земле картам таро и нахохлилась, когда Ронан молча погрозил ей пальцем. Линч наклонился, чтобы рассмотреть карты. На одной – что-то в пламени, на другой – что-то с мечом. И Дьявол. Одно это слово вызвало в его памяти тысячу образов. Покрасневшая кожа, солнечные очки в белой оправе, перепуганные глаза его брата Мэтью в багажнике автомобиля. Ужас и стыд одновременно, достаточно сильные, чтобы захотелось проблеваться. Ронан с тревогой вспомнил свои недавние кошмары.

Пальцы Адама напряглись, а затем он сел на землю. Моргнул, и еще раз моргнул, слегка касаясь уголка глаза кончиком безымянного пальца. Этого, похоже, было недостаточно, поэтому он потер глаза обеими руками, пока они не начали слезиться. Наконец, он поднял голову, чтобы посмотреть на Ронана.

– Фары? Жестко, Пэрриш.

Ронан протянул руку; Адам принял ее. Ронан рывком поднял его на ноги, думая только о своей ладони, прижатой к его ладони, большой палец к большому пальцу, ощущении его запястья под пальцами – а затем Адам оказался лицом к лицу с ним, и Ронан отпустил его руку.

Океан пылал.

– Что за фигня у тебя с глазами? – спросил он Адама. Зрачки Пэрриша все еще были сужены.

– Я не сразу возвращаюсь, требуется какое-то время.

– Вот стремный ублюдок. А причем тут Дьявол?

Адам уставился на темные витражи церкви. Частично он все еще пребывал в царстве, увиденном им в свете фар.

– Я не могу понять, что он пытается мне сказать. Он словно держит меня на расстоянии вытянутой руки. Мне надо найти способ погрузиться глубже, но кто-то должен наблюдать за мной на случай, если я уйду слишком далеко от своего тела.

Естественно, в данном случае этот кто-то – Ронан.

– Что ты пытаешься выяснить?

Адам описал происшествие с глазом и рукой тем же ровным тоном, которым обычно отвечал в классе. Он позволил Ронану наклониться к нему ближе, чтобы тот сравнил оба его глаза – так близко, что Ронан ощутил его дыхание на своей щеке – а также дал ему рассмотреть свою ладонь. В последнем не было острой необходимости, и оба это знали, но Адам внимательно следил за Ронаном, пока тот легко проводил пальцами вдоль линий на ладони.

Это было похоже на пограничье между сновидением и спячкой. Идеальное сочетание – когда достаточно крепко заснул, чтобы видеть сны, но при этом достаточно бодрствуешь, чтобы по-прежнему помнить о своих желаниях.

Он понял, что Адам уже разгадал его чувства. Но он не знал, сможет ли сойти с острия ножа, по которому ходил все это время, и при этом не уничтожить все, что он имел.

Адам неотрывно смотрел в глаза Ронану, когда тот выпустил его руку:

– Я пытаюсь найти источник того, что нападает на Кэйбсуотер. Я могу лишь предположить, что это то же самое, что напало на то черное дерево.

– Я тоже об этом думал, – признал Ронан. Проведенный в Барнсе день был отмечен снами, от которых он поспешно заставил себя пробудиться.

– Правда? И поэтому ты выглядишь так, словно побывал в аду?

– Спасибо, Пэрриш. Мне тоже нравится твое лицо, – он кратко описал схожесть между заболевшим деревом и собственными распадавшимися снами, решив не упоминать свои душевные терзания по поводу содержания снов и старательно маскируя имеющийся у него куда более серьезный секрет большим количеством нецензурных слов. – Поэтому я больше не собираюсь засыпать.

Прежде чем Адам успел ответить, их внимание привлекло какое-то движение в небе. Меж темных деревьев, росших вдоль соседних улиц, порхало странное светлое нечто. Какое-то чудовище.

Чудовище Ронана.

Его ночной ужас-альбинос редко покидал защищенные поля Барнса, а уж если покидал, то только для того, чтобы следовать за Ронаном. Не как верный пес, но скорей как легкомысленная, беспокойная, мечущаяся кошка. Сейчас он целеустремленно летел по улице прямо к ним, никуда не сворачивая. В лилово-черном пространстве он был столь же заметен, как дым, едва таща по воздуху свои рваные крылья и свисавшие с его тела ошметки кожи. Хлопанье его крыльев можно было сразу выделить среди всех прочих звуков: ту-дум ту-дум ту-дум. Чудище разинуло оба своих клюва, вздрогнувших в яростном вопле, неслышном для человеческого уха.

Ронан и Адам запрокинули головы, глядя на него. Ронан выкрикнул:

– Эй! Ты куда это собрался?

Но монстр пронесся над ними, даже не остановившись. Он летел в горы. Эта мерзкая гадина когда-нибудь схлопочет пулю от какого-нибудь перепуганного фермера, подумалось Ронану. Он понятия не имел, с чего вдруг переживает об этой твари. Может, потому, что чудище как-то спасло ему жизнь.

– Вот стремный ублюдок, – повторил Ронан. Адам нахмурился, провожая чудовище взглядом, а затем спросил: – Который час?

– 6:21, – ответил Ронан, и Адам снова нахмурился. – Нет, 8:40. Я неправильно прочел время.

– Значит, время еще есть, если это недалеко.

Адам Пэрриш всегда думал о своих ресурсах: деньги, время, сон. Даже если в спину ему будут дышать паранормальные угрозы, Ронан знал, что Адам будет дергаться из-за всего этого, ведь на следующий день снова нужно идти в школу. Именно так он и выживал.

– Куда мы едем?

– Понятия не имею. Я хочу попытаться выяснить, где находится этот дьявол, но не знаю, смогу ли заниматься ясновидением на ходу. Жаль, что я не могу одновременно ясновидеть и вести машину, но это невозможно. Я просто хочу отвести свое тело туда, куда ему приказывает идти сознание.

Над головой загудел и потух фонарь. Дождь прекратился несколько часов назад, но воздух еще был наэлектризован, словно перед грозой. Ронан все гадал, куда же это полетел его ночной ужас.

– Ладно, чародей, но если я буду вести машину, пока ты будешь в отключке, как я узнаю, куда ехать?

– Я постараюсь оставаться в сознании достаточно, чтобы тебе подсказать.

– А это возможно?

Адам пожал плечами; в эти дни определения возможного и невозможного вполне поддавались более обширной трактовке. Он наклонился и предложил Чейнсо руку. Она вспрыгнула на нее, хлопая крыльями, чтобы удержать равновесие – рукав, за который она зацепилась, сползал под ее весом – и запрокинула голову назад, когда Адам нежно погладил тонкие перышки вокруг ее клюва.

– Никогда не узнаешь, пока не попробуешь, – сказал он. – Ты в деле?

Ронан позвенел ключами от машины. Словно у него когда-нибудь могло возникнуть нежелание куда-то ехать. Он мотнул головой в сторону «хондайоты»:

– Ты что, даже не запираешь свою говнотачку?

– Нет смысла, – ответил Адам. – В нее все равно уже вламывались хулиганы.

Пресловутый хулиган растянул губы в ухмылке.

Они отправились в путь.

Глава 19

Адам вздрогнул от звука захлопывающейся дверцы и проснулся.

Он сидел в своей ужасной крошечной машине… а почему он, собственно, в ней сидит?

Место пассажира рядом занимала Персефона, ее длинные светлые волосы пенным облачком обрамляли лицо, волнами ниспадая на сиденье водителя. Она аккуратно поставила ящик с инструментами, ранее стоявший на сиденье, на пол у своих ног.

Адам прищурился, глядя на бесцветный рассвет за окном – неужели уже день? Глаза все еще резало от переутомления. Ему казалось, что прошло всего несколько минут, как он вышел с ночной смены на фабрике. Если не подремать хотя бы пару минут, дорога до дома могла бы обратиться в тяжкое испытание. Впрочем, сейчас легче не стало.

Он не мог понять, действительно ли Персефона здесь. Вероятно, да: ее волосы щекотали кожу на его руке.

– Достань карты, – велела она ему привычным негромким голосом.

– Что?

– Время для урока, – мягко добавила она.

Его усталый мозг был ему плохой опорой; все это казалось ему не совсем настоящим.

– Персефона… я… я слишком устал, чтобы думать.

Едва видимый утренний свет выхватил из темноты ее скрытую улыбку:

– Именно на это я и рассчитываю.

Когда он потянулся за картами, роясь в дверном пенале, где обычно держал их, до него внезапно дошло.

– Ты мертва.

Она согласно кивнула.

– Это воспоминание, – добавил он.

Она снова кивнула. Теперь все встало на свои места. Он блуждал по воспоминанию об одном из своих первых уроков с Персефоной. Цель этих уроков всегда была одна и та же: выйти за пределы сознательного разума. Открыть в себе бессознательное. Оттуда перейти в коллективное бессознательное. Отыскать нити, связывавшие всех и вся. Сбросить и повторить. В самом начале он не мог пройти даже первые два уровня. На каждом занятии он безуспешно пытался уйти от собственного конкретного мышления.

Пальцы Адама царапнули дно пустого дверного пенала. Знание о том, где хранились карты в его воспоминании, противоречило знанию о том, где он хранил их сейчас. Это окно начало протекать после смерти Персефоны, и теперь он держал карты в бардачке, чтобы они не намокали.