Глава 1 Резня


В то утро солнце последний раз поднялось над рыжими крышами Негерда.

Альфред сидел на перилах Колокольной башни и, подставив лицо ласковым лучам летнего солнца, напевал себе под нос запрещённую аббатом песенку о пастухе и сборщице фруктов, которую услышал на площади два дня назад. Конечно, услышь старик его неразборчивые напевы о «сладких персиках» и «красном кнуте», он бы вмиг показал мальчишке цену мирских развлечений, но здесь, на самой высокой точке Негерда, Альфред находился на безопасном расстоянии от знаменитых перчёных розог настоятеля Монастыря-на-Руне, а посему мог позволить себе небольшие вольности.

Солнце в северо-западных широтах Ангенора редко выглядывало из-за толстых туч, но сегодня оно решило порадовать жителей этого маленького уютного городка Приграничья и светило посередине глубокого, неестественно синего неба, лишённого любых облаков. Воздух тяжёлой плитой лежал на раскалённой земле и был тягуч и пахуч, как свежий липовый мёд.

Сутки до поста на верхушке Колокольной башни юный послушник безвылазно провёл в своей тесной тёмной келье в старом монастырском крыле близ башни и, не разгибая спины, завитушка за завитушкой старых ангенорских рун копировал тексты полуистлевших фолиантов, что две недели назад привезли из столицы кирасиры. И сейчас Альфред был счастлив сделать долгожданный перерыв и подставить лицо летнему солнцу.

Альфред сам себе не верил – ещё год назад он не умел ни читать, ни писать, но с тех пор, как старый аббат взял мальчика под своё крыло, он не только смог выучить то, что написано в священном семикнижии, хранившемся на аналое, но ему ещё и доверили копировать эти великие книги.

В этих пыльных фолиантах, старых, как сам мир, рунами размером с ячменные зёрнышки, были изложены трактаты о бытии, много лет назад написанные рукой безымянных приверженцев Святой благодати – новой религии, что пришла в эти земли с далёкого севера, и руки послушника всё ещё хранили запах старой бумаги и чернил, с которым в его кожу впиталась их мудрость. Во всём монастыре только ему и ещё паре послушников хватало усидчивости и аккуратности долгими часами выводить перьями святые писания на шероховатом пергаменте. Это дело было кропотливым и требовало огромного внимания, и потому аббат в качестве награды иногда разрешал Альфреду и другим писарям съедать по яблоку на ужин, что, по сравнению с пресной монастырской едой, было сродни настоящему лакомству. Старик называл Альфреда удивительно способным для простого мальчишки из глуши, но розги за малейшую оплошность не давали ему этим возгордиться.

Но как бы Альфреду ни нравилось переписывать руну за руной, увековечивая законы для новых последователей истинной, как говаривал аббат, веры, он был рад, когда старый священник попросил его весь день провести здесь, наедине с набатным колоколом, рядом с солнцем и ветром. У этого юноши во всём монастыре были самые зоркие глаза, а потому в важные для города дни его чаще других оставляли вглядываться в даль всех четырёх сторон.

Колокольная башня ещё при возведении считалась собственностью монастыря, так как именно на его деньги была когда-то построена, а потому службу на ней несли исключительно послушники, да и то только те, кто не боялся высоты. В монастыре таких было немного: личный служка аббата, младший поварёнок, Альфред да дьякон, но тот уже два дня как уехал в Паденброг просить короля о ссуде на починку старой часовни, а служка и поварёнок были заняты подготовкой к ежегодной ярмарке, и потому, кроме Альфреда, нести дозор больше было некому.

Король Огасовар, Осе́, последний из династии Роксбургов, как и подавляющее число жителей Ангенора, поклонялся Перламутровым горам, что на западе крутыми хребтами уходили далеко за горизонт, – там, если верить старым легендам, живут боги. Но Святая благодать с каждым днём становилась сильнее и всё увереннее набирала паству на просторах королевства среди всех слоёв общества, от крестьян до графов, и потому королю, тем более находящемуся в шатком положении, не прислушиваться к народным настроениям было бы опрометчиво. Даже сама Суаве, любимая королева ангенорцев от Керестайских холмов до покрытых пышными лесами гор Ла Верн Кантамбрии, также стала исповедовать Святую благодать. Говорили, что именно по этой причине король весьма снисходительно начал относиться к новым верованиям, которые всё настойчивее прокрадывались на его территории. Любой из его предшественников – Магнар Законодатель, Эссегрид Растратчик или даже Дитман Укротитель – не моргнув глазом приказал бы вздёрнуть на площади Агерат тех, кто несет заразу в души его народа, но ни у одного из них не было Суаве. И было ли это к добру или худу, каждый решал сам.

Религиозные распри были лишь каплей в море общего недовольства королём. К Осе Кровавому в народе относились прохладно. Как к тени, отброшенной гением царственного Эдгара Роксбурга, почившего восемнадцать лет назад. Особенно это было заметно среди старшего поколения, кто ещё помнил Короля Жезлов благодаря его походам в Дикие горы и Пустодол. Младшее же поколение, особенно воцерковленное, чтило его лишь как ментора и покровителя, коими были все его предки. Выросшие на законах Святой благодати, они не видели в мягкости Осе слабости, скорее многогранность и невозможность поступать так, как поступали его предшественники в условиях слишком изменившегося мира. И всё же эта нелюбовь к последнему Роксбургу витала в воздухе и, приправленная сплетнями и толками, постепенно отравляла умы людей всех возрастов и социального статуса. И потому многие перестали обращать внимание на заслуги Осе перед своим народом, начав укоренять в головах народа образ слабого и трусливого короля, отгородившегося от мира высокими стенами Туренсворда, чьим уделом было лишь взирать на свой народ с высоты балкона тронного зала в окружении по-собачьи преданных короне северных головорезов. Кто-то оправдывал его, кто-то усугублял его недостатки, возводя их в абсолют, кто-то его жалел, сам же Альфред благоволил королю хотя бы за то, что прошлой зимой тот выделил их монастырю деньги на новые рясы и послушникам не пришлось мёрзнуть, как бывало раньше.

Но признательность молодых монахов королю не разделяли прочие жители Ангенора, которые вменяли ему в вину бездействие на пороге большой беды. Времена сейчас были непростые – выстоять мог только тот, кто не боялся показать силу, что едва ли относилось к Осе. Злые ветры дули с далёкого севера, и оттуда всё чаще и чаще доносилось тревожное эхо возможной войны.

Так, несколько лет назад люди, прибывшие в Негерд с залива Горящего неба, рассказывали, что княжество, расположенное на севере в долине Гирифор, полностью разграбила и истребила армия самозваного короля Теабрана.

«Там теперь ни городов, ни деревень не осталось, – говорили люди. – Всех, кто попадался на пути, резали как скотину. Даже замок князя Ээрдели Ровенну разграбили и сожгли дотла, а княжескую семью перерезали, всех до единого, как свиней».

Говорили, что с тех пор в тех краях больше никто не живёт, и земли те прозвали Долиной чёрных деревьев из-за покрывающего всю округу пепла как символа полного уничтожения, разорения и смерти.

Послушник много раз слышал леденящие душу истории, как вырезались целые города, как почва пропитывалась человеческой кровью, и ему не верилось, что можно вот так просто уничтожить целое княжество, пусть даже маленькое.

– Ведь так же не бывает, – возражал он. – Старый аббат говорил, что Бог помогает всем страждущим. Разве те люди не пострадали? Разве Он не мог помочь им спастись?

– Вла́хосу об этом скажи, – отвечали ему. – Ему ли не знать, как быстро теряешь веру, когда бродишь по развалинам своего дома?

Альфред бы никогда не стал спрашивать об этом Влахоса из Ровенны. Он бы никогда даже не подошёл к нему ближе, чем на пушечный выстрел.

Внизу пёстрой массой копошились люди – готовилась летняя ярмарка. Послушник ждал её ещё с прошлого года. Только был он тогда простым пятнадцатилетним парнишкой, сыном дубильщика, который дрался за право первым забраться на парафиновый столб и хватал местных девчушек за юбки, а теперь он мог наблюдать за праздником только со стороны. Но всё же его положение отличалось некоторой выгодой – остальные послушники не могли присутствовать на ярмарке вовсе. Их уделом было прислуживать на кухне, помогать монахам в коровнике да учить псалмы и древние языки в тесных, сырых, душных кельях с крошечными отверстиями под потолком вместо окон, и потому все они страшно завидовали Альфреду, который удостоился чести вырваться из благочестивого плена.

В этом году земля была плодоносной как никогда. Даже аббат на проповедях всех уверял, что это божья благодать, ибо никогда ранее, пока не был вбит последний гвоздь в крышу монастыря, земля не давала такого богатого урожая. Староверы же не сомневались, что помогла богиня Беркана и духи земли и воды Ситри и Ллер, и с благодарностью сыпали зерно в Чистый ручей да подносили свежий хлеб к статуям богов у леса.

«До чего же хорошо», – думал Альфред, нежась в лучах доброго солнышка и потирая висевший на груди четырёхлистный чистотел – символ его нового Бога. У всех монахов были такие же, но у старших – больше и из золота, а цветок Альфреда был сделан из меди.

Он ещё не дал ни одного обета, потому как послушником был всего год, и его положение пока не мешало ему смотреть с высоты на стайку местных девушек, которые стирали в речке бельё. Раньше они стирали чуть ниже по течению, но монахи начали жаловаться, что девушки в мокрых одеждах мешали им читать молитвы и вдумываться в Слово Господне, и потому был вырыт небольшой канал на окраине, откуда девушек было видно только с Колокольной башни. С такого расстояния их фигурки казались маленькими-маленькими, почти и не разглядеть, но богатое воображение послушника позволяло ему дорисовать всё, не видимое глазу, и оно же позже рисовало ему все адовы муки, кои обрушатся на его голову после смерти за осквернение души монаха.

К полудню солнце уже пекло что есть сил и жара стояла несусветная. Послушнику хотелось раздеться, но, если его снизу увидит кто-то из монахов и доложит аббату, он снова получит десять ударов розгами. Подумав об этом, Альфред поёжился. Монахи, глубоко верующие люди, били с такой же силой, с которой из лучших побуждений желали наставить на путь истинный не чтящего монашеский уклад мальчишку. Их поучения обычно заживали на его коже по несколько дней.

Альфред наблюдал за людьми внизу, как вдруг заметил среди них ту, что совсем недавно оставила в его душе особенный след. Он не знал, как её зовут, да и видел всего один раз, когда настоятель выгнал его из кухни к колодцу за ведром чистой воды, но отдал бы что угодно, чтобы снова увидеть её простое улыбчивое лицо и золотые кудряшки. Альфред грустно вздохнул, любуясь красавицей.

Была бы его воля, он бы никогда не стал монахом, но его отец, человек жёсткий и прагматичный, проводивший в едких щелочах больше времени, чем монахи в молитвах, посчитал, что не хочет сыну такой же участи, а вот труд в монастыре, чья власть в городе крепла с каждым днем, вполне мог сослужить его наследнику хорошую службу. Одно только печалило сердца обоих – священники Святой благодати давали обет безбрачия, и потому Альфред смотрел на золотые кудри и обнажённые конопатые плечи красавицы и пытался смириться с тем, что никогда не почувствует ласку её рук.

Внизу на небольшой площади, рядом с полем для боя мешками, пятеро потных мужиков ставили большие навесы для главной распродажи. Послушник слышал, что там будут танцы и музыка и станут продавать фрукты и северное вино из пшеничного солода, мёда, клюквы и болотного мирта, который добавляли для крепости. Оно, конечно, было не таким сладким и терпким, как южное виноградное из Кантамбрии, но было незаменимо при похмелье, а горьковатый привкус оставлял приятное послевкусие. Мама Альфреда добавляла его в тесто вместо уксуса, и у её выпечки появлялся приятный горько-сладкий, чуть землистый аромат. Самое дорогое северное вино, что разливали близ Мангрового леса, настаивалось в кедровых бочках по пять-шесть лет, но его могли себе позволить только богачи, такие как местные купцы или торговцы из крупных деревень и городков округи, остальные же крестьяне и ремесленники довольствовались вином куда проще – годичной или двухгодичной выдержки. Местные виноделы уже предвкушали наплыв южан, готовых скупать вино бочками на целый год вперёд. Если их будет столько же, как в прошлом году, то каждый из них, выставив цену чуть больше прошлогодней, сразу набьёт карманы деньгами. Южане по отношению к северным винам никогда не скупились.

По приказу местных властей жители украшали дома. Те, в чьих карманах звенела серебряная и золотая монета, чинил черепицу и просмаливал швы, а кто в своей жизни видел только медяки – просто кидал на крыши слой нового сена и траву, которую сам же и накосил. Дети и женщины собирали в полях цветы и складывали в букеты, чтобы украсить окна и двери. Извилистые улочки посыпали песком, чтобы скрыть грязь после дождя.

Посередине площади стоял высоченный, натёртый парафином столб, на верхушке которого уже висели мешочки с готовыми угощениями и подарками. Вчера Альфред и другие послушники лично раскладывали в них фрукты и пряники. У подножия столба, собравшись дружной стайкой, чирикала местная детвора. Один из мальчуганов, самый смелый и задиристый, шустро растолкал конкурентов и попытался забраться наверх, но заскользил на парафине и свалился на землю, а остальные окружили его и засмеяли. Бедолага только сурово посмотрел наверх и погрозил угощениям кулаком.

Послушник заскучал. Колокольная башня была самым бесполезным сооружением в Негерде – на город никто не нападал ни разу за всю историю его существования. А если бы кто и напал, что с того? В городе не было ни одного солдата. Они были здесь ещё с месяц назад, ходили, гордо сверкая начищенными железными латами с грифоном, гербом графа Корбела, к чьим землям примыкал Негерд. Но потом их хозяин почему-то приказал всем вернуться в Озёрный замок, что царапал высокими башнями небо на горизонте. Да и что здесь брать? Только товар торговцев шерстью да вином или зерно в местном амбаре.

Иногда, конечно, случались стычки между староверами и нововерами, но они решались быстро и по большей части почти без насилия. Хотя так было не везде. Например, в соседней деревне развернулась настоящая религиозная война, из-за которой едва не погибла половина населения. Но такие случаи были редки, потому как большая часть ремесленников решила быть терпимой по отношению к новым религиозным веяниям. У них были проблемы куда серьёзнее: как вырастить пшеницу, когда корни пожирают черви, чем кормить скот да как расплатиться с местным кузнецом за новые подковы для кобылы, чем решать, чья вера правильнее. А монахи Святой благодати предпочитали осторожничать, наученные горьким опытом соседей, и старались быть в своих речах убедительными, но не настолько настойчивыми, чтобы вызвать к себе неприязнь и желание народа схватиться за вилы и факелы.

Ещё через час изнывающему от безделья Альфреду стало совсем невмоготу всматриваться в недвижимый горизонт и уже в который раз перечитывать выученный наизусть псалтырь – лучше бы его отправили прислуживать на кухне. К ярмарке там сегодня пеклись самые вкусные пирожки с картошкой, и можно было бы что-то украсть. А тут? Что тут? Одно – смотреть сверху на людей, что кажутся ползающими по земле муравьями, любоваться сверкающей золотой звездой на главной башне монастыря да ворон считать. И почему их сегодня так много? Будто кто выгнал их с насиженных мест, и все они не нашли ничего лучше, чем летать вокруг колокольни и громко каркать.

– Какие же лужёные глотки. – Послушник заткнул уши. – И кар! И кар! А ну, пошла! – Он замахнулся псалтырём на особенно крикливую птицу. Та в ответ лишь так же отчаянно каркнула, взлетела и села на соседние перила, глядя на человека без страха.

Издалека нестерпимо тянуло гарью – наверное, где-то охотники опять поджаривают на костре свежую дичь, или в пекарне что-то сгорело. В животе заурчало.

– Я бы сейчас съел целую лошадь… – вздохнул Альфред.

Но день только начинался, а потому узнику колокольни оставалось ещё долго нести свой дозор.

Когда площадь наполнилась торговцами, а из-под навеса начали доноситься задорные, как детский смех, звуки свирели, с северной стороны быстро, как ураганный порыв перед грозой, налетел ветер и сдул две опоры шатра. Тот покосился, но не упал. До уха Альфреда донеслось эхо мужицкой брани, и к поломке поспешили работники с молотками. Отовсюду начали стягиваться горожане, готовые оставить на прилавках с тканями, посудой, вином и прочей снедью хорошие деньги. Последовал ещё один ледяной порыв и спугнул с Колокольной башни всех ворон – они, потревоженные вихрем, громко галдя, чёрной беспорядочной массой взмыли вверх и пропали. Какое-то непонятное движение рядом с деревьями у излучины привлекло внимание юноши, будто клубы дыма вздымались над землёй вдалеке, на юго-востоке. Он пригляделся. Туча двигалась к городу по песчаной дороге.

«Торговцы из Паденброга», – решил Альфред. Они всегда приезжали в Негерд по этому тракту. Странно, что в этом году они решили явиться так рано – ярмарка ещё только началась, а они прибывали обычно к вечеру, когда, сбросив первую партию товара, торговцы выкладывали на прилавки всё самое лучшее. Альфред пожал плечами: «И ладно. Чем больше людей, тем лучше. Всё равно половину из них прямой дорогой приведёт в часовню к мироточащим статуям. Вот бы дали больше денег, тогда аббат разрешит кормить нас чем-то повкуснее жидкой просяной каши». Мальчишка сам прервал свои мечты, вызванные воспоминаниями о вкусной маминой стряпне, храни боги… Господь её душу, настолько теперь для него они были нелепы.

«А если нет, то, может быть, я куплю для монастыря хотя бы половину мешка соли». Мечтая о солёном привкусе еды, который ему когда-то всё-таки удалось ощутить, утащив щепотку соли из личного мешка аббата, Альфред просидел на перилах ещё несколько минут, потом вздохнул по несбыточному и уткнулся носом в свой потрёпанный псалтырь. Снова повеяло гарью.

– Что за невыносимая вонь? – Альфред высунулся из-под крыши наружу и снова устремил взгляд вдаль. Всадники остановились, но рядом с ними появилось странное сооружение непонятной формы, чем-то похожее на огромную катапульту, камнем из которой, если верить преданиям, король Дитман II когда-то победил Зло Серебряной горы. Или нет? Странно. Ничего не видно. Люди сгрудились вокруг – Альфреду было непонятно, что они делают. Он напряг глаза, стараясь различить действие вдалеке.

«Они будто… будто… Погодите…» Противный холодок скользнул по спине послушника. Ему удалось разглядеть их одежду. Все они были в доспехах, и кони их тоже. Первой мыслью Альфреда было, что это возвращаются воины графа Корбела, но его солдаты носили обычные железные латы и синие плащи, а эти были сплошь в чёрном с серебром, и плащи их были алыми, как у Ловчих. Но что отряд личной охраны короля делает так далеко от столицы? Хотя Альфред и жил в изоляции в келье монастыря, едва ли его стены могли оградить юного монаха от сплетен. Он слышал о Ловчих и об их предводителе, Влахосе Бродяге из Ровенны, чья рука исполняла любые приказы короля. И если этому человеку что-то понадобилось в их краях – жди беды. Ловчих боялись как огня, как чумы. Они, как ищейки, выискивали заговорщиков против короны и устраивали кровавые облавы, за пять лет существования вымарав свои имена в людской крови. Неужели в Негерде готовился бунт против короны? Но кем?

И что у всадников в руках?

И тут ледяные лапы испуга вцепились в горло мальчишки. Луки и факелы! Началось движение, и из того странного устройства, у которого суетились солдаты, в сторону Негерда полетели три серых предмета. Люди внизу зажгли наконечники стрел и прицелились в брошенные мишени. Послушник растерялся и отпрянул в сторону. Он никогда в жизни не видел нападения, и страх перед надвигающейся опасностью, которая вдруг возникла из ниоткуда и оказалась совсем близко, ударил его в самое сердце. Он вцепился в язык набатного колокола, и протяжный гулкий звон накрыл Негерд.

Привыкшие к спокойной жизни жители не сразу поняли, что за звон разносится по округе, начали лениво оглядываться, возникла какая-то суета. Кто-то посмотрел наверх и увидел, как мальчишка-послушник суматошно дёргает язык набата, всё громче предупреждая об опасности. Три странных предмета, похожие на камни или набитые доверху мешки, уже оказались над крышами. Все замерли, словно застигнутые врасплох нерасторопные звери. Раздался оглушительный хлопок, похожий на взрыв. Снаряды полыхнули в небесной выси и пропали в яркой вспышке, ослепляющей, как тысячи солнц. Внезапно свет погас, и с неба посыпались капли. Они падали на землю беззвучным дождём, искрящимся на солнце серебряной паутиной. Ослеплённые люди сквозь пальцы глядели, как он опускается на них, подобно туману.

Через секунду совсем рядом раздался чей-то вопль. Кричал человек, чьей кожи коснулось это невесомое серебро. Крик нарастал, и вот уже кричали двое, трое, дюжина, десятки людей. Люди со страшным воем, будто отбиваясь от налетевшей стаи пчёл, метались из стороны в сторону, толкая друг друга. Их кожа начала покрываться кровавыми язвами. Ядовитое серебро прожигало тело всякого, на кого попадало, проходило сквозь тела, как раскалённый нож сквозь масло. Люди кинулись к шатру, началась давка. С краёв крыши, под которой всё ещё бил в набатный колокол испуганный послушник, капали сверкающие смертоносные капли, с шипением проедая старую черепицу. Альфред видел, как изъеденные язвами люди сдирают с себя кровоточащую кожу, и зажмурился. Внезапно дождь прекратился.

И тут сверху посыпались горящие стрелы. Сухое сено на кровлях вспыхнуло в ту же секунду. Одна из стрел угодила в крышу навеса и прошила его насквозь, найдя свою конечную цель в груди подмастерья торговца. Ткань вспыхнула, как сухая трава. Люди бросились врассыпную. Под натиском толпы столы опрокинулись, и все товары погибали под ногами испуганных людей, стремящихся найти безопасное место. Горящие ярмарочные шатры накренились и повалились на затоптанную траву. Люди спешили укрыться в домах, что были ещё не тронуты пламенем, кто-то бежал к монастырским воротам. На шум из монастыря выбежал всполошённый аббат. Земля под ногами уже дрожала от топота приближающейся конницы, и люди бежали к спасителю с мольбами о помощи. Священник поспешил раскрыть ворота шире, позвав на помощь нескольких подоспевших монахов. Люди же бежали и бежали, наступая на тех, кого до смерти или полусмерти сжёг огненный дождь. Кто похватал свои пожитки, а кто бежал налегке. Мужчины толкали женщин, дети спотыкались и падали. Аббату удалось протиснуться сквозь наступающую толпу, чтобы помочь одной женщине, каждое воскресенье посещавшей его мессы, но она шла к спасительному убежищу так медленно, что монах, грешным делом, подумал, что из-за неё сам не успеет в укрытие.

Всадники вторглись в город, чёрно-красной массой вгрызлись в Негерд, мечами и огнём пробивая себе путь вперёд по узким изломанным улочкам, и уже жгли, кололи, рубили всё живое и неживое на своём пути. Несколько человек спрыгнули с лошадей и принялись выбивать двери домов. Они за шиворот выволакивали оттуда людей, не делая различий между мужчинами, женщинами, стариками и детьми, и казнили на месте. Альфред спрятался за перилами, где, не в силах отвести глаз от страшной картины, продолжал смотреть сквозь щели между балками, как убийцы разоряли дома. Опустошающее чувство вины сдавило его сердце. Ловчие были подобны стихии – как вода, они заполняли все улочки, неся за собой огонь и металлический блеск окровавленного оружия. Обречённый Негерд возопил десятками голосов. Альфред забился в угол и зажал уши, чтобы не слышать этого визга, будто там, внизу, резали сотню свиней. Раздался мужской крик и сразу прервался, Альфреду показалось, что кричал его отец, и к его горлу подкатил рвотный ком. Небо наполнилось чернотой и смрадом. Мальчик не хотел думать о том, успел ли кто-то спрятаться за монастырскими воротами и успел ли старик их закрыть, прежде чем войско добралось до убежища.

Аббат говорил: «Если ты веришь, то не будешь бояться смерти, потому что там, за чертой, тебя ждёт другая жизнь без бед и страха», но все эти мудрые слова уже вылетели из головы Альфреда. Он боялся, как затравленный зверь, и вжимался в деревянную стенку Колокольной башни. Ему было плевать на слова старика – всё его существо хотело жить.

Между щелей в полу потянуло серым дымом, и Альфред в испуге отпрянул в сторону – Колокольная башня горела. Он знал ещё не все молитвы, но и они в тот же миг куда-то исчезли, уступив место впитанным с молоком матери старым напевам древних богов, которым поклонялись все его предки. Мальчик схватился за голову и зашептал себе под нос сбивчивые мольбы о спасении. Раздался громкий удар, звон искорёженного металла и грохот. Воздух наполнила новая волна криков и плача – всадники сломали монастырские ворота. Теперь жителям некуда было деваться. Затявкали какие-то псы, но их лай мгновенно сменился побеждённым визгом. На улицу выбежало несколько человек, но всадники догнали их и зарубили на месте.

Альфред не знал, как долго это продолжалось: полчаса, час, шесть часов или несколько минут, – он потерял счёт времени, – но, когда смолкли последние крики, убийцы исчезли так же стихийно, как появились, чёрной толпой уносясь обратно на юго-восток. Только тогда послушник смог выйти из укрытия.

Пол дымил чернотой и душил угаром. Отовсюду лезли языки пламени. Трясущимися руками Альфред вцепился в перила. Он осмотрелся в поисках места, куда ему можно было бы деться от наступающего огня, и его глаза остановились на соседней башенке монастырского амбара. Он горел – почерневшее дерево облизывали языки пламени, и крыша, казалось, вот-вот рухнет, но всё ещё держалась на балках. Послушник, собрав всю волю в кулак, перелез через перила и прыгнул на сожжённую крышу. От удара его тела она треснула и обвалилась. Мальчишка отлетел от неё и кубарем свалился вниз, приземлившись на груду хлама, который остался от сожжённой телеги. При падении он задел головой торчащий откуда-то гвоздь и распорол себе щёку, но боли не почувствовал. Подол его одежды загорелся, и он затушил его голыми руками. Вытерев лицо, он увидел кровь, но не придал этому значения. Альфред встал и бросился к дому. Всё, что он видел вокруг, было разрушено и горело, повсюду лежали тела. Но больше вывернутого наизнанку уродства осквернённой обгоревшей человеческой плоти, послушника пугала звенящая тишина. Только ветер трепал сено да смердело сгоревшим мясом. Всюду на дорогах валялось людское добро: тюки с разорванной тканью, еда, шерсть, лежали пустые сундуки. Всадники забрали всё, что смогли увезти.

– Отец! – закричал мальчик, подбегая к родному крыльцу. – Отец!

Внутри был только огонь. Альфреду вдруг почудилось, что в ответ он услышал своё имя, и он попытался войти в дом, но его лицо лизнули языки пламени, и Альфреда откинуло назад. Поднявшись на четвереньки, он увидел за углом тело мужчины, лежащее поперёк коромысла. Всадники обезглавили его отца, когда тот пытался укрыться в дубильне. Альфред повалился на землю, зажав рот рукой, и завыл, как зверёныш.

Вдруг как из-под земли перед послушником выросла какая-то девушка.

– Альфред! – Рыдая, она бросилась к мальчишке, упала рядом и прижалась к нему всем телом. – Альфред!

Он не знал, кто она, или не узнал из-за синяков и грязи на её лице, но обнял. Её платье было разорвано, а по лицу и ногам текла кровь.

– Они всех убили, Альфред! – едва слышно шептала она разбитыми губами. – Всех! Они только убивали. Они убили всех…

Ужас ознобом скользнул по спине юноши. Он обернулся и посмотрел в сторону монастыря. Ворота, сорванные с петель, валялись на земле, а внутри не было ничего, кроме пламени.

Загрузка...