Кошка Белого Графа

Глава 3, в которой я достучалась до небес

Рауд сбежал на мощеную площадку перед главным входом Даниш-хуза. На каменной поверхности не было ни снега, ни наледи, словно по ней с метлами и щетками прошелся отряд усердных дворников. Но дальше их рвение иссякло: в начале дорожек, исчезающих в глубине сада, уже виднелись снежные разводы.

Через десяток шагов разводы сменились наносами, которые росли, пока не сомкнулись в сплошное белое поле с протоптанными кое-где тропинками. В фонтане тоже лежал сугроб.

«Уеду, и совсем заметет», – подумал Рауд. Но досада исчезла, не успев лечь камнем на сердце. Уж больно хорош был день. Небо синело густой морозной синевой, сад искрился под солнцем. Казалось, каждая снежинка хвастает перед другими блеском ажурного платьица.

Из аллеи показался старый Фролли. Голые липы зябли в обносках последнего снегопада, и такой же сиротской, куцей была беличья шубейка управляющего, вытертая на боках и рукавах.

Фролли беззвучно шевелил губами, то и дело замирая на месте, будто в раздумье.

Увидел Рауда и заспешил.

– Ох, господин! – казалось, ноги в развалистых овечьих сапожках не поспевают за хозяином. – Что же вы нараспашку? Замерзнете!

– Не замерзну, – Рауд криво усмехнулся.

Забавно. Кроме легкого полушубка из нерпы, который он накинул, выходя на прогулку, и парадной волчьей дохи, зимней одежды у него не было. Даже шапки – ни одной.

– А ты что опять в рванье, как бродяга?

– Зря вы так, господин, – обиделся Фролли, поглаживая облезлую полу. – Хорошая шуба, удобная. А та, новая, больно велика, не повернуться в ней. И дышать тяжко…

Рауд помнил Фролли Фокеля седым, морщинистым, но с цепким умом, в котором умещались все хозяйственные цифры. «Не человек, а гроссбух», – любил шутить отец.

– Вы бы пожили еще, господин, – ворчал старик, болезненно щуря глаза и шмыгая носом. – А то наезжаете как в гости. Опять же, завтра снег, сами говорили.

– Снега я не боюсь.

– Не боитесь… Понятно, что не боитесь. А все равно – куда спешить? Кто вас там ждет?

– Ты знаешь кто, – проронил Рауд.

– Ох! Конечно… Тогда – конечно.

Старик закивал так истово, что шапка-треух съехала ему на лоб, и голова, видно, закружилась – бедняга чуть не упал. Пришлось поддержать.

– Раз зовет, надо ехать, – бормотал Фролли. – Понял, что не прав был, нужны вы ему, без вас никак. Теперь все образуется, все будет, как раньше. Глядишь, и госпожа вернется, и молодой господин…

Рауд промолчал.

Он бы с радостью остался в Даниш-хузе еще на неделю. Но выезжать следовало завтра – иначе он не успеет перехватить принцессу в Лейре.

– Папа!

Вильда, статная, красивая еще женщина, подошла скорым шагом и сунула Фролли трость.

– Простите, господин, – она коротко поклонилась Рауду. – Папа, идем.

Муж и старшие дети Вильды служили при усадьбе, сама она числилась в доме кастеляншей, но давно управляла всем поместьем вместо отца, и Рауд платил ей как доˆлжно. Даниш-хуз невелик, удален от столицы, дела здесь решались по-семейному.

Фролли не дал себя увести.

– На перекладных поедете, господин? – Старый управляющий искренне верил, что до сих пор распоряжается в Даниш-хузе. – Послать на станцию, чтобы вам придержали хороших лошадей?

– Не нужно. Поеду по зимнику, на своих. Иначе придется расчищать дорогу всем подряд.

Рауд поморщился, давая понять, что разговор ему неприятен.

Но старик не отставал:

– Так, может, мамок запрячь?

– Зачем? У меня один сундук.

– Негоже это, – Фролли сокрушенно вздохнул. – Отец ваш, бывало, по зимнему времени одних шуб с собой возил не меньше дюжины. Не от холода, само собой… для поддержания реноме!

Рауд взглянул на Вильду, и та твердо взяла отца под руку.

– Папа, ты не поможешь мне со счетами? Не могу разобраться…

Рауд отвернулся и зашагал по главной аллее. Перед ним вилась легкая поземка, разметая с дорожки заносы. Потом дорожка кончилась, и снег, сминаясь, утаптываясь сам собой, вкусно захрустел под подошвами. Студеный воздух был сладок, как ключевая вода.

Деревья подступили со всех сторон, и сад сделался похож на лес. Рауд улыбнулся двум нахохленным снегирям на ветке. Пух на розовых грудках затрепетал от теплого ветерка. Птицы вытянули шейки, глядя на человека черными бусинками глаз, и уселись вольготнее.

Когда однажды в детстве Рауд сказал приятелю из деревни, что снег теплый, тот посмотрел на него, будто на сумасшедшего.

Давние воспоминания вызвали улыбку, и Рауду захотелось – как тогда – упасть лицом в сугроб и вбирать в себя пушистую свежесть до тех пор, пока кровь не загудит от избытка силы и не почудится, что он летит над землей, оседлав вьюгу… При всей красоте и роскоши Белого замка, именно здесь, в Даниш-хузе, Рауд был по-настоящему дома.

Он выкарабкался из снежных перин, взмахом руки очистил одежду и рассмеялся. Казалось, во рту тает мятный леденец. Мороз пощипывал за нос, за кончики ушей, робко щекотал под распахнутым полушубком, словно не веря: можно? Правда?

«Давай», – мысленно подбодрил его Рауд.

Он затем и пришел сюда в последний день перед отъездом, чтобы почувствовать себя живым – а живые зимой мерзнут…

Но не только за этим.

Деревья расступились, открыв белое поле, по окружности которого торчали из сугробов верхушки увядших камышей. Раньше пруд всегда стоял расчищенным, а лед на нем, гладкий, как зеркало, служил катком.

В Даниш-хузе не было часовни. Но именно тут двадцать лет назад богиня впервые заговорила с Раудом. С тех пор это место стало его личным святилищем.

Он вышел на середину пруда и позвал ее по имени, а потом долго стоял, слушая звонкую морозную тишину.

Богиня не ответила.

Сколько на свете странных зданий, созданных древней магией – а более странного, чем наш храм Свена и Свяны, по-моему, нет. Ни колонн у него, ни куполов, ни барельефов, ни портиков с арками. Даже углов – и тех храму любви и брака не досталось.

Среди снегов и голых деревьев громоздилась исполинская розово-золотая жемчужина в форме боба. Поэты уверяли, что это форма сердца. Но как говорила моя гимназическая учительница ботаники: боб, он и есть боб.

Правда, боб этот был чудесным. Его перламутровая шкурка, в живописных наплывах и морщинах, не выцветала, на ней не оседала пыль, не задерживался снег, не оставалось царапин и сколов. Надписи и рисунки к ней не липли, как и то, что роняют птички с небес.

Окон и дверей у храма тоже не имелось. Вернее, они оставались невидимыми до тех пор, пока их не отворят.

Сейчас на внутреннем изгибе боба зиял проем, в который могли свободно проехать три кареты в ряд. У проема толпился народ, приплясывал от нетерпения жених в распахнутой собачьей шубе.

Звеня бубенцами, подкатила тройка – гривы и хвосты коней заплетены лентами, санный возок обтянут кумачом. Из возка вынули невесту и под руки повели к храму. Лицо ей закрывала вуаль с золотом шитьем, из-под лисьей шубы хвостом тянулся по снегу длинный багряный шлейф. Лепестки роз падали под сафьяновые сапожки, будто капли крови.

Поднялся радостный гвалт, народ повалил в храм. Я соскочила с березы и под прикрытием толпы шмыгнула внутрь, стараясь не попасть гостям под ноги, а служителям храма – на глаза.

За проемом начинался огромный зал, тоже перламутровый, но не розовый, а льдисто-бледный, в молочных переливах. Текучие очертания стен и потолка напоминали своды карстовой пещеры, откуда на нитях-паутинках свисали кусочки цветного стекла. Свет, наполняющий воздух, заставлял их вспыхивать и переливаться.

Я юркнула в нишу у входа и спряталась за статуей Свяны в алом уборе невесты. Подглядывать за церемонией охоты не было. Будто я свадеб не видела! С закрытыми глазами могу рассказать, что там происходит.

Слева стоят полукругом семь статуй Свяны, справа – семь статуй Свена. У дальней стены высится глыба хрусталя – алтарь, перед алтарем – Венчальный Лабиринт, намеченный дорожками из красного янтаря. Сейчас жених и невеста вступят в него с двух сторон, чтобы сойтись в центре и обменяться браслетами. Дорожки засияют, грянут песнопения…

Так и есть! Женский хор – небесные голоса.

Распорядительница поднимет жезл и коснется хрустальной подвески над алтарем. По залу разольется малиновый звон, и его подхватят, закачавшись, кусочки стекла на нитях. От них полетят разноцветные отсветы – и станут бабочками, которые закружатся над гостями.

Только ко мне не надо… Кыш!

Два года назад на Вериной свадьбе мне на плечо опустилась золотая бабочка. Служительница-ули сказала, что в моей судьбе грядут чудесные перемены. Если это они и есть, то благодарю покорно, больше не надо!

Бабочка пощекотала мне нос сияющим крылышком и порхнула прочь.

Вера – это моя подруга. Самая близкая. Она вышла замуж по большой любви и уехала на западное побережье, в Керст.

Вера знала, что я оборотень, и ни капли не боялась. В детстве мы проказничали на пару: я – кошкой, она – человеком.

Вера писала, что неподалеку от них тоже живет оборотень. Живет, не таясь, угощает соседей домашним вином и знает много занимательных историй. Возможно, ему известно и как вытащить из Небыли запертое там человеческое тело.

Но… могу ли я доверять незнакомцу, если меня предал самый родной человек?..

Мама поздно вышла замуж. Тогда ателье свадебной моды еще не было, а была обычная портняжная мастерская, которая принадлежала сестре бабушкиного покойного мужа. Родовой дом Эльсов в деревне сгорел, и бабушка с мамой перебрались к ней в Свеянск. Спустя некоторое время бабушка сошлась с дедом Полканом. А мама осталась. И десять лет работала за кров, еду и теткино обещание отписать ей мастерскую.

Тетка поставила условие: чтобы, пока она жива, мама думать не смела о замужестве и детях. И никаких мужчин!

А потом с севера пришел папа. Из холодной тайги, где потомки вайнов живут по старинному укладу и говорят на языке воинов, покоривших Ригонию пять сотен лет назад…

Легенды гласят, что в незапамятные времена наш полуостров принадлежал «народам моря, солнца и ветра». После них – и это уже не легенды, а история – его делили между собой племена ригов и гобров. Затем из дремучих лесов в центр материка хлынули светлобородые гиганты с острыми топорами. Они быстро захватили окрестные страны и готовились напасть на Ригонию с двух сторон. С северо-востока, из только что провозглашенного королевства Вайнор – через узкий перешеек, соединяющий полуостров с остальной Оссиденой. И с юга, через Круглый залив, за которым вожди мелких вайнских племен все еще делили власть и рвали на части покоренные земли.

Власт, король Ригонии, знал, что нашествия не сдержать. А еще он знал, что у короля Вайнора есть младший брат, которого надо поскорее пристроить где-нибудь на царство, пока не вошел в силу и не покусился на место старшего. Власт предложил вайнорскому принцу свою дочь и свой трон, а сам уплыл на остров Сновидцев.

Так Ригония стала первой страной, которую вайны завоевали не мечом и топором, а силой брачных уз. Говорят, именно тогда цвет волос у статуй Свена в нашем храме изменился с черного на золотой, а бесполые лица облагородились мужественными бородами – как у Вайнмара, первого вайнского короля Ригонии.

У мамы в спальне висит папин портрет. Непокорные льняные кудри, глаза цвета летнего моря, лицо, красивое суровой мужской красотой, плечи – не обхватишь и лихая курчавая борода. Настоящий древний воин.

Он пришел в Свеянск с артелью плотников. Увидел маму и остался.

– Ты за него не пойдешь! – кричала тетка на виду у всей улицы.

– Нет, пойду! – кричала мама в ответ.

– Не пойдешь!

– Пойду!

После очередного «Не пойдешь!» тетка вдруг побагровела и схватилась за сердце, а к вечеру умерла от удара. Так мама стала не то чтобы богатой наследницей, но невестой с приданым.

Ветхий теткин дом отец перебрал по бревнышку. Где надо, подновил, где надо, перестроил и достроил, украсил резьбой. Мебель тоже смастерил сам.

Из раннего детства в памяти осталось немногое. Знаю точно: у нас была счастливая семья. Помню, как папа с мамой смеялись и дурачились, как мы втроем ходили на ярмарку и гуляли по лесу за городом. Или брали лодку и вместе с малышкой Майрой катались по реке, потом причаливали к берегу в тихом месте и купались вволю.

В одну из таких вылазок и случился мой первый оборот. Я даже не поняла, как стала кошкой, а потом опять человеком. И конечно, испугалась до смерти.

Я же ничего не знала про оборотней! Кроме страшных сказок о том, как они уносят в Небыль непослушных детей, да стишков вроде «Ляжешь спать и не проснешься – злобной тварью обернешься» или «Придет оборотень-кот, твою душу заберет».

Последний стишок – самый обидный. Верин новый знакомец оборачивается бобром, дед Полкан псом был, а похитителем детских душ объявили одного кота!

От деда Полкана я впервые услышала, что северяне суеверны.

Охотник-вайн может схватиться один на один с медведем, но на кладбище ночью не пойдет ни за какие ватрушки и кренделя. И оборотней вайны остерегаются.

А бабушка считала, что папа просто не простил маме обмана. Она же не рассказала до свадьбы, что сама оборотень и дети у них могут оборотнями родиться.

Надеясь вернуть расположение мужа, мама кинулась в храм Дакха и отсекла себя от Небыли. Меня тоже хотела, но бабушка не позволила. «Вырастет, – сказала, – сама решит». Я тогда у них с дедом Полканом три месяца жила.

Потом меня забрали домой. Но ничего уже не было как прежде. Папа не играл со мной, ни разу больше не взял на руки, не обнял ни меня, ни Майру. Они с мамой спали в разных комнатах и все чаще ссорились. Папа стал выпивать, не ночевал дома. Однажды он поехал на станцию – никто не смог сказать зачем – и попал под поезд.

После похорон мама и перестала улыбаться. Я не слышала от нее ни слова упрека, но долго казалось, что она не может меня простить – ведь это мое непреднамеренное превращение выдало папе ее тайну.

Возможно, она до сих пор меня не простила.

На Свеянск пала ночь. Шесть свадебных церемоний остались позади, вход в храм закрылся, свет в зале потускнел. В стенах отворились туннели, ведущие вглубь жемчужины-боба, и служители-ули разошлись по своим делам. Я наконец выбралась из-за статуи – истомившаяся, голодная и в самом тягостном расположении духа.

Люди не любят оборотней, с этим ничего не поделаешь, а ули Свена и Свяны те же люди, только в розовых сутанах. Возьмут и вышвырнут на мороз.

Не лучше ли обратиться напрямую к богам?..

Стеклышки над головой тихо мерцали, статуи Свена и Свяны стояли друг против друга безмолвным караулом. Фигуры богов были вырезаны и расписаны так искусно, что ничего не стоило принять их за живых – если бы не одинаково совершенные черты и одинаковое отрешенно-благостное выражение на лицах. Фигуры щеголяли богатыми нарядами из дорогих тканей. Помню, как мама сокрушалась, что храмовый заказ отдали в Альготу, а не своим, свеянским, мастерам.

Семь пар статуй – семь цветов, каждый обозначает фазу идеальной супружеской жизни. Красный – страсть, желтый – познание, зеленый – продолжение в детях, голубой – обретение, синий – единение, аметистовый – гармония, белый – смерть.

Я обошла все статуи Свяны, все статуи Свена, каждой заглянула в нарисованные глаза и каждую мысленно попросила о помощи, даже фигуры в белых саванах.

Глупо, знаю. Но когда прижмет, и булыжнику придорожному поклонишься, и коряге болотной.

Осмотрела ледяную глыбу алтаря. С обратной его стороны обнаружилась тонкая золотая надпись: «Бог один, но много их, свой лик для каждого дня. Ныне узрите вы лик любви, ныне узрите меня». Наверное, в этом был какой-то особый смысл, однако разгадывать философские загадки мне сейчас совсем не хотелось.

Зашелестели тихие шаги – справа, слева, со всех сторон. Это вышли в зал служки с метелками – прибрать за гостями. Талая вода и грязь с сапог улетучились сами. Однако россыпи цветочных лепестков и прочий мелкий сор храм поглотить не мог. Я видела на полу пару конфетных фантиков, клочок газетного листа, раздавленный огрызок моченого яблока, сгустки жевательного табака и карамельной тянучки, а в одном месте под скамейкой – надкушенный обрезок копченой колбаски. До того ароматный, что голова закружилась.

Обычная кошка на моем месте слопала бы за милую душу и сказала: «Еще подайте!» Но я с пола не ем, из чужого рта – тем более. Не настолько еще оголодала…

За служками смотрела невысокая полноватая ули в розовой сутане. Погребальный саван седьмой статуи Свена, за которой мышью сидела я, с одного бока был задран – кто-то, видно, хотел узнать, что у бога под одеждами. Ули заметила непорядок и подошла. Маленькие натруженные руки заботливо оправили край подола из белого глазета с серебряными узорами.

Может, эти руки и кошку не обидят?

– Мр-рм, – я вышла из-за статуи.

– Киса! – ахнула служительница. – Ты как здесь? Погреться захотела? Шерстка-то коротенькая.

Лицо у нее было круглое, улыбка мягкая, ладони ласковые.

Пришлось дать себя погладить. В горле родилось урчание, и я не стала его сдерживать. Даже потерлась о розовую сутану. Спасибо, Майра не видела – потом бы от насмешек спасу не было. Но как еще кошка может показать свои добрые намерения?

– Голодная? – деловито осведомилась ули. – Мяса нет. Могу предложить только кашу.

Да! Да! Каша – это чудесно. Хочу каши!

– Ох, как разволновалась! – засмеялась служительница. – Как будто понимаешь по-человечески.

Низкие округлые туннели, по которым она меня вела, казались проточенными водой, а не созданными руками человека. Может, храм и правда построен мифическим народом моря?

От нас до Круглого залива на юге – семьдесят миль, до Долгого залива на северо-востоке – почти сто. Не так и много. Когда-то в районе Свеянска проходила граница приморского королевства ланнов, которое просуществовало двадцать лет, прежде чем вайны сбросили новых захватчиков в море.

Хорошо, что войны не разрушили чудесный боб. Он был, словно живой. Коридоры исчезали и появлялись, прорезаясь в теле храма прямо перед нами. «Свяна, Свен! – мысленно обратилась я к богам. – Вы ведь откроете мне проход, если я захочу уйти?»

Боги не ответили. А ули, оглянувшись на ходу, расплылась в улыбке:

– Какая умная киса! Как собачка.

Она привела меня в комнату с простыми диванами, обтянутыми темным штофом. На диванах болтали и хихикали другие служительницы – точно кумушки на лавке. Одна, остроносая, даже лузгала семечки, но на пол не плевала, собирала шелуху в кулачок.

– Что, Агнета, еще одну бродяжку подобрала?

Они добродушно засмеялись.

– Только пусть не гадит! А то Ида на твоего Мохнача жалуется. Метит, паршивец, где вздумает, а ей убирать.

– До покоев Доброчтимых добрался!

– Он больше не будет, – «моя» служительница вздохнула.

– Что, отрезали Мохначу лишний хвостик?

Ули опять засмеялись.

– И Чернушка не будет, – пообещала Агнета. – Она умная киса. Правда, Чернушка?

Я сказала: «Мр-рм», хотя имя Чернушка мне категорически не понравилось.

– Жди здесь, я сейчас приду.

Она скрылась в одном из проходов, а я прошлась по комнате, стараясь сделать так, чтобы каждая ули хоть раз на меня посмотрела.

– А красивая кошка, – заметила одна. – Чистая, ухоженная.

– Потерялась, наверно.

– Ничего, Агнета ей пропасть не даст. И к делу пристроит. Вон Лиса госпоже Браннас добрые сны навевает!

– Тощая какая-то.

– Ничего не тощая. Просто шерсти мало.

– Вот я и говорю – тощая. Мне пушистые нравятся.

И ни одна не сказала: «Смотрите, это же оборотень, потерявший связь со своим телом! Давайте ей поможем».

Потом они вовсе перестали обращать на меня внимание и завели речь о какой-то Дагмар, которой изменил муж, и теперь их обоих выгоняют из храма.

– Думаешь, ей выплатят возмещение?

– Само собой, выплатят. Она же не виновата, что Ульф изменщиком оказался!

– Еще как виновата. От хорошей жены муж не гуляет.

– Смотри, Вивика! Пойдет твой Лотер на сторону, посмотрим, как запоешь.

– Мой Лотер? Да никогда!

Я слушала и дивилась. Нас учили, что к служению Свену и Свяне допускаются только благонравные супружеские пары, а боги заботятся, чтобы они и дальше таковыми оставалась, любили друг друга, уважали и хранили взаимную верность до последнего дня. Если божественная чета за своими ули уследить не в силах, на что надеяться бедной кошке, которая забыла, когда молилась в последний раз?

Близких отношений с богами у меня никогда не было. В детстве я, конечно, бегала в храм – и с просьбами, и с вопросами. Все бегают. Но не все получают ответ.

Помню, как обидно мне было. А дед Полкан, посмеиваясь, повторял изречение столичного памфлетиста, скрывающегося под псевдонимом Зан Носса: «Я не верю в богов, боги не верят в меня, мы живем в полном согласии и друг другу не мешаем». Еще этот Зан Носса утверждал, что люди сильнее богов, потому что боги не могут существовать без людей, а люди без богов вполне себе обходятся.

Может, он и прав. Все равно толку от богов никакого, хоть мы и праздники в их честь устраиваем, и подати на храмы платим, и в гимназии богознание проходим – а учебник по нему толстенный!

К счастью, раньше, чем мои мысли приняли совсем святотатственное направление, вернулась Агнета с миской овсяной каши. Миска была жестяная, гремучая, каша холодная, комковатая и не соленая, но с кусочками курятины. Р-рам! Я старалась есть аккуратно и на пол ошметков не ронять, а потом еще и донышко вылизала.

– Какая воспитанная киса, – восхитилась Агнета. – Не грусти, милая. Мы обязательно разыщем твоих хозяев.

Лучше отыщите мне мага, сведущего в тонкостях незримых миров!

Только, боюсь, у нас в Свеянске такого нет. Местные маги приставлены к делам земным, для жизни полезным. Чистка печных труб и городской канализации. Починка магических и полумагических аппаратов и приборов. Торговля мелкими дозволенными амулетами…

– Идем, Чернушка, – позвала Агнета. – Покажу, где ты будешь спать и службу свою исполнять.

– Понимаешь, – объясняла она, пока мы шагали по очередному коридору, – люди приходят к нам не только свадьбу играть или о ребеночке просить, но и за вещими снами.

Верно. И платят звонкой монетой. А чаще – шуршащими ассигнациями.

– Всякий храм – это ворота в незримые миры.

Перед нами возник проем в сумрачную комнату.

Ули понизила голос:

– Идем тихонько, не шумим! У господ, расположенных к исканиям в мире снов, чувствительная нервная организация. И тут ваша помощь просто незаменима.

Наша?

– Теплый кот-мурлыка под боком – наилучший проводник в мир снов.

Просторная комната, погруженная в таинственный по- лумрак, была разгорожена ширмами, из-за которых доносилось сонное сопение.

– Здесь у нас Мохнач с господином Легсоном, – еле слышный шепот и легкое движение руки в сторону одной из разгородок. – Там Лиса с госпожой Браннас.

Я чуяла кошку и кота – не оборотней, самых обычных. Кошка пахла кошкой, а кот – не совсем котом.

– Вот тут господин Шлафлос, – Агнета двигалась на цыпочках и говорила теперь одними губами. – Он у нас третью ночь проводит, все уснуть не может как следует, ворочается и ворочается.

За ширмой как раз послышалась возня, скрипы и шумный тоскливый вздох.

Агнета дождалась, когда все стихнет, и закончила:

– Видишь ли, чтобы воспринять волю богов, сон нужен глубокий, такой, что из пушки стреляй, не добудишься. А сонный порошок господину Шлафлосу нельзя – здоровье не позволяет. Прошу тебя, милая, помоги ему.

К чему она ведет, было ясно с самого начала. Так что я заранее села в сторонке и обернулась хвостом. Простите, ули, вы очень любезны, но в постель с чужим мужчиной я не лягу!

Разумеется, Агнета моего отказа не приняла. Когда это человек считался с кошкой?

Ули уговаривала меня, называла «кисонькой», «лапушкой» и тихонько подкрадывалась с явным намерением сцапать, а я переходила с места на место, не подпуская ее близко.

Надоест же ей когда-нибудь?

– Зр-ря упр-рямишься, – мурлыкнули из-за ширмы госпожи Браннас. – Смир-рись. Потом понр-равится.

Стало неловко. Да что я в самом деле? Трудно подыграть доброй женщине, которая взяла меня под крыло?

В руки не далась, сама вспрыгнула на высокое ложе и устроилась поверх стеганого одеяла в ногах у господина Шлафлоса. Он что-то проворчал в полусне и перевернулся на бок, не лягнув меня только потому, что я успела отпрянуть.

Агнета ласково поворковала у его изголовья, погладила меня и наконец удалилась.

– Добр-рая, – раздалось ей вслед непонятно откуда. – Но стр-ранная.

Я соскочила с постели и вышла осмотреться.

Комната вмещала дюжину миниатюрных спаленок, в каждой – кровать, тумбочка и напольная вешалка для одежды. Со стен сонно жмурились резные Свены и Свяны, под их полуприкрытыми веками тлели оранжевым крохотные лучезары. На лаковых ширмах были тонко выписаны сцены из жизни божественных супругов.

Из-за ширмы госпожи Браннас показалась рыжая кошка феранской породы – в меру пушистая, на ушах кисточки. Лиса, надо полагать.

– Чер-рная, – приветствовала она меня, взмахнув пышным, как у белки, хвостом. – Пойдем пр-роведаем.

И кошка нырнула за ширму господина Легсона.

Я не без опаски последовала за ней.

На кровати, точно такой, как у господина Шлафлоса, спал человек, а под боком у него возлежал здоровенный меховой шар с ушками.

– Смотр-ри, Мор-рда, – неучтиво обратилась к нему Лиса. – Пр-ривела. Чер-рная. Кр-расивая, пр-равда?

Пониже ушек у шара прорезались золотистые щелки.

– Кр-расивая, не кр-расивая, – проворчал шар и зевнул, явив розовую пасть с клыками. – Какая тепер-рь р-разница?

– Не гор-рюй, Мор-рда, – Лиса вскочила к нему на постель. – Я р-рядом.

Она принялась вылизывать лохматый мех, и ушки, и щелки глаз. При этом оба мурлыкали, рокотали на два голоса, словно пели дуэтом.

Я тоже села с краю – послушать.

– Р-рыбки бы, – жаловался Мохнач-Морда. – Кур-рочки. Зачем р-разбудили?

Во сне-то ему, горемыке, есть не хотелось. И вообще там, во сне, лучше, чем наяву.

– Пр-рисутствие, – объяснил кот. – Пр-риятно.

– Пр-равильно, – согласилась Лиса. – Говор-рят. Хор-рошо!

Пока я пыталась понять, что это может означать, кошка вдруг повернулась и лизнула меня в нос шершавым языком.

– Гр-рустная. Спи. Пр-росто спи.

И сама пристроила голову на необъятный пушистый бок Мохнача.

– Спасибо, – пробормотала я. – Я тут где-нибудь р-рядышком…

Тьфу ты, сама по-кошачьи урчать начала!

Стоило немного успокоиться и почувствовать себя в безопасности, как могильной плитой навалилась усталость. Я выбрала себе пустую спаленку подальше от остальных, вскарабкалась на незастеленную кровать и утонула в перинах. Было тепло и уютно, каша с курочкой, о которой грезил бедный Мохнач, наполняла живот приятной тяжестью, но сон не шел. Мысли крутились вокруг вчерашней ночи и сегодняшнего утра, на душе становилось все чернее и горше.

Чтобы отвлечься, я стала вспоминать сказки Старой Хель о мире богов и мире снов.

Старая Хель жила в двух кварталах от нас и каждый вечер читала внуку сказки из книг с такими потертыми переплетами, что названий не разберешь. Сказки были известные, но рассказывались всегда не так, как я привыкла. То ли книги у Хель были какие-то особенные, то ли она выдумывала на ходу.

– Наш мир для богов, что для нас садовый пруд, так же мал и мелок, а мы для них вроде рыбок в том пруду. Живем себе среди водорослей, ила и лягушат, ведать не ведаем, как снаружи все устроено, и о том, что там творится, судим лишь по ряби на воде.

Я закрыла глаза и увидела Хель сидящей в старом кресле у камелька: на носу круглые маленькие очки, на коленях раскрытый том. Говорят, в молодости Хель играла на сцене. Голос у нее и сейчас был звучный, читала она с выражением, и с ветки у окна я четко слышала каждое слово:

– Рыбы не могут жить на суше, а люди – в воде, хотя в их власти осушить пруд и пустить на уху всех, кто в нем обитает. Вот и богам при всем их могуществе, чтобы дотянуться до людей, нужны храмы, алтари и святилища, как рыбаку нужны удочки и сети. Но боги ловят нас не для того, чтобы сварить уху. Они испытывают души, меняют судьбы и раздают дары, а иной раз отнимают. Мир снов открыт и людям, и богам. Там возможно все, там происходят настоящие чудеса и исполняются самые немыслимые желания. Как в Ночь Всех Богов…

– Чем плохо утерять связь с незримыми мирами? – Свен погладил свою золотую вайнскую бородку, и она пропала, открыв гладкий подбородок, а волосы на голове бога потемнели. – Не будет у тебя чутья, не будет удачи. Мы не услышим твоих молитв, не пошлем знаков, озарений и провидческих снов, не подскажем, не поможем.

– А вы можете помочь? – спросила я.

– Можем и поможем, – уверил Свен. – Если дашь обет службу нам сослужить.

Комната в доме Старой Хель исчезла, кругом расстилалось что-то мутное, синевато-бледное – то ли туман, то ли снега. На Свене были посконные штаны и рубаха, подвязанная вервием, на Свяне – простое платье из некрашеного льна.

– Какую службу?

– Поймешь в свое время, – богиня мелодично рассмеялась, отбросив за спину черную косу. – Так ведь уговор с богами заключают. Не знала?

Знала. Это во всех сказках говорится: надо наперед по- обещать, что исполнишь любой приказ, всего один, но что за приказ, не узнаешь, покуда час не пробьет.

– То-то же, – усмехнулся Свен и посерьезнел: – Так даешь обет?

– Даю, – сказала я.

– Тогда скрепим уговор печатью.

Он очутился рядом и, взяв в руки мое лицо, коснулся губами лба, а потом то же самое сделала Свяна.

– Тело твое мы вернуть не можем, – сказала она.

– Не в нашей это власти, – уточнил Свен.

– Двуликие принадлежат Двуликому.

– Но не проси его. Не ответит.

Верно: у Двуликого нет храмов. Бог, давший начало всему сущему, смотрит на мир, но не вмешивается. Так нас учили.

– Как это нет храмов? – притворно нахмурилась Свяна, и лен на ней превратился в вишневый бархат, коса рассыпалась, длинные густые пряди собрались в модную прическу. – А Храм Всех Богов? В Альготе!

– Там в Ночь Всех Богов, – торжественно произнес Свен, одетый теперь в парадный сюртук, – Двуликий нисходит в мир, чтобы отворить дверь между старым годом и новым, между явью и неявью, между былью и небылью, между жизнью и смертью…

– Входит с одним ликом, выходит с другим.

– В самую долгую ночь все заслоны и преграды падают.

– Так же падет заклятие, что лежит на тебе.

– Но помни! Если не поспеешь к сроку…

– Если не будешь ночью в храме…

– Если не вступишь в Лабиринт Судеб…

– Ходить тебе в зверином обличье до конца дней!

Утром я выбралась из перин и увидела, что из комнаты есть выход. Значит, можно отправиться на разведку. Самое время – пока остальные еще спят.

Откуда я знаю, что настало утро, когда нет окон? Кошкой я всегда это чую.

Туннель оказался тесным, как барсучий лаз. Вероятно, он предназначался для кошек, несущих службу в комнате снов. Или для меня одной? Было жутковато. Так и чудилось, что перламутровые, мягко светящиеся стены вот-вот сожмутся и раздавят.

Потом я услышала звуки, ощутила запахи – и выбралась в сеть коридоров обычного человеческого размера. Эти коридоры не появлялись и не исчезали, а просто были. И двери в них – были. Вещественные, прочные, пусть и странной овальной формы.

Створки одной из дверей стояли открытыми. За ними в большой комнате, похожей на кабинет управляющего или королевского чиновника, раздавались взволнованные голоса, мужские и женские:

– Вы только подумайте, каков наглец!

– Да как у него бесстыдства хватило заявиться к нам и чего-то требовать!

– Мы же не впустим его, Доброчтимый?

– Ни в коем случае, – отозвался низкий властный голос. – Слуга Дакха не переступит порог нашего храма.

– Но, Доброчтимый, – возразил кто-то. – Если этот оборотень в самом деле опасный преступник, мы не можем покрывать его.

У меня лапы задрожали.

Бежать! Прятаться!

Но куда?..

Я юркнула за створку двери и не дыша прислушалась.

– С оборотнем мы решим сами, – объявил не менее твердый женский голос.

– А знаете, – вмешалась другая женщина, – вчера вечером ули Агнета нянчилась с новой кошкой. Черная такая.

– Вот и найдите эту кошку! Все свободны.

Собравшиеся в кабинете разом пришли в движение. Раздались вздохи, шелест одежд, зашуршали по полу подошвы мягких сапожек. Служители неторопливо расходились в разные стороны, обсуждая случившееся, а я сидела за дверью как в ловушке, не смея шелохнуться.

– Вы меня звали, Доброчтимые? – послышался тихий, смиренный голос.

Агнета! Должно быть, она пряталась в кабинете или, как тут водится, явилась из только что открывшегося проема.

– Ты знаешь волю божественной четы? – спросил мужчина.

– Знаю, Доброчтимые.

– Вот и выполняй. И не попадайся никому на глаза.

Агнета вышла в дверь, ступая тише мыши, но дыша так, будто только что обежала половину Свеянска.

Легкий шорох, почти беззвучное движение перламутровой створки…

– Чернушка, не убегай! Я выпущу тебя так, чтобы он не узнал.

В стене напротив сейчас же образовался ход.

– Идем… – Агнета запнулась и закончила: – Идемте, госпожа.

В нешироком туннеле, уводящем вглубь храма, кроме нас, никого не было, и ули говорила, не понижая голоса:

– Понимаете, я сновидица. Не такая сильная, как те, кто живет на острове, но во сне мне часто является Свяна, а иногда и Свен. Вчера они оба сказали, что надо ждать особого гостя. Я не думала, что это будешь ты… Вы. Будете. Я думала, вы просто кошка. А сегодня был еще один сон, и Свяна велела помочь вам убежать от секача. Он сидит в санях у главного входа, а вокруг храма понаставил меток, чтобы никто не выскочил незамеченным. Но я вас подземным ходом выпущу. Чужие о нем не знают. Госпожа Кошка…

Агнета помялась.

– Секач… он сказал, вы кого-то убили. Это ведь неправда?