32

Анна и ее мать Элизабет сидели на софе в гостиной. Рядом со спокойной и сдержанной, как всегда, Анной ее мать выглядела чуть ли не хорошенькой птичкой. Темные глаза и волосы, переданные дочери, приводили в замешательство своим несоответствием всему ее облику.

Вокруг нее висела утомительная атмосфера нарочитой живости. Мне пришло в голову, что именно эта привычка провоцировала ее на слишком открытую улыбку чересчур быстрого, а потому фальшивого дружеского присоединения.

Да, проделанное ею путешествие было изнурительным. Но оно несло с собой чудесные надежды на будущее. Элизабет отвечала на мои вопросы, касавшиеся ее поездки. Затем она повернулась к Ингрид:

— Вы любите ездить по свету, Ингрид?

— Нет, скорее нет…

— Вилбур прилетает во вторник. — Он рассказывал ей о Мартине и его замечательной семье. Похлопав дочь по руке, она произнесла:

— Анна пишет о себе часто совсем недостаточно, не правда ли?

— Нет.

— Телефонные звонки слишком безличны, что бы об этом ни говорили. Но Анна всегда остается замкнутой. Ты ведь с детства была очень скрытной, так, моя дорогая? — Она опять потрепала руку Анны. — Знаешь, когда вы с Астоном были маленькими, вы оба были для нас совершенно закрыты. — Повернулась к Мартину: — Ты же знаешь об Астоне, Мартин, я уверена в этом. Ты чуть-чуть похож на него. Анна говорила тебе об этом? — Это замечание выглядело вполне невинным. Элизабет одарила Мартина быстрой нервной улыбкой.

— Да, действительно. Анна упоминала об этом. — Голос Мартина был полон любезности.

— Когда они были маленькими, мне казалось, что у них существовало какое-то тайное общество. Они кодировали слова, передавали какие-то странные сигналы — и все это было задумано для того, чтобы затруднить нам, родителям, понимание. — Она засияла улыбкой, глядя на Анну. — Ты ведь действительно была очень непослушна и капризна, не так ли?

— Капризна! — Мартин рассмеялся. — Я не могу этого представить.

— О да. Весьма, весьма капризна. Я люблю вспоминать те времена. Хотя воспоминания наводят на меня слишком печальные мысли.

В ее словах была заметна чрезвычайная ранимость и беззащитность, но она придавала ей только большую привлекательность. Двое очень умных мужчин женились на ней. Ее живость, ее очарование, ее миниатюрное тельце птенца должны были всех покорять в прошедшие годы.

Я легко мог догадаться, что ее нынешнее лицо являлось лишь пожухшим слепком прелестного молодого личика; его не облагородили ни мудрость, ни самоосознание, способные дать красоту зрелости. Она была, как мне показалось, не слишком умной женщиной, и ее отношения с детьми не могли быть глубокими. Я почувствовал неожиданную неприязнь к Астону, и меня совершенно не тронула нарисованная Элизабет картина детства моей возлюбленной. Возможно, в этом и была огромная сила матери, ей удавалось извлекать из своих страданий жалость. Пока она продолжала болтать, успешно задевая свою дочь. Анна безмолвно сидела рядом.

— Но сейчас изумительное время, — продолжала она. — Я так счастлива за Анну. Ну а теперь расскажите мне, как вы решили провести медовый месяц.

— Мы на неделю отправимся в Париж.

Ее мать казалась заинтересованной.

— Да? Отлично. Париж всегда был твоим любимым городом. Тебе он тоже нравится, Мартин?

— И даже очень. Но это идея Анны. Должен сказать, я очень надеюсь, что эта поездка будет удачной. Некоторое время назад мы уже побывали там. Но вышло не слишком хорошо, Анна несколько приболела. И мы были вынуждены вернуться обратно гораздо раньше.

— О, дорогая, о, моя дорогая. С Парижем связано для тебя столько счастливых воспоминаний, не так ли? — Она ясным взором глядела на Анну, которая теперь кипела от ярости.

— М-да.

— Каких? — спросила Ингрид.

— Первый роман Анны (она осторожно подбирала слова) был в Париже. Мы оставили Рим после… трагедии и провели некоторое время в Париже. Питер тогда только начинал учиться, сейчас он по-прежнему живет там. Теперь он женат… бедный мальчик. Это была чудовищная неудача. Его мать рассказала мне, что раньше он часто приезжал в Лондон. Как раз недавно он продал небольшую квартирку, которую держал здесь. Вы его никогда не видели? Я думаю, это так приятно, когда дружба сохраняется и после окончания романа. Вы со мной не согласны? — Она повернулась к Ингрид.

— Мама, пожалуйста… — воскликнула Анна.

— О, моя милая! Я опять слишком много болтаю? Анна, ты рассердилась на меня?

— Нет, совсем нет.

— Мартин, я уверена, у тебя были увлечения до Анны.

— Один раз или два.

— И все блондинки, — вставила только что появившаяся Салли — Сотни блондинок промаршировали через эту комнату. Мой любимый братец был настоящим донжуаном.

— Но уверяю тебя, те дни миновали. — Мартин улыбался Элизабет. — Мы очень счастливы.

— Я вижу это! Анна, ты очень удачливая девочка. О, Анна, ну перестань дуться на меня. Мы с матерью Питера по-прежнему встречаемся. Это было совершенно невинное замечание.

— Чем занимается Питер? — спросил я.

— После трех поколений чиновников он стал психиатром, чем всех несказанно удивил. У него чрезвычайно удачная практика в Париже. Французский — его второй язык, и он иногда говорит, что другой язык заставляет выражать свою мысль яснее, более правдиво и логично — Она засмеялась и сказала: — Я заговорила совсем как Вилбур.

— Зачем он бывал в Лондоне?

— Я полагаю, в связи с работой. Я, право, не знаю. Но мне кажется, это следует из последнего письма его матери. Она упоминала, что он внезапно продал свою квартиру и…

Анна встала. Со спокойным «прошу прощения» она покинула комнату. За ее спиной осталась неловкая тишина.

— О! Я хотела бы никогда не начинать этого разговора. Меня не перестает изумлять ничтожность поводов для скрытности Анны.

— Может быть, это защита? — спросил Мартин.

— Защита от чего?

— Не могу представить, — ответил Мартин.

Умница Мартин. Теперь он тоже видит ее насквозь — эта роковая мать так скоро обнаруживает себя. Неудивительно, что Анна и Мартин замкнулись друг на друге, объединились против нее в своем собственном тайном мире. И совсем не странно, что они все разбежались — не сумев избежать трагедии и связанного с ней чувства вины, попытались в одиночку нести свою виновность. Так молчание, разделенность и печаль определили новый жизненный путь. Были новые браки, новые привязанности, стремление убежать от всего пережитого. Они все еще были в капкане своего прошлого — каждый из них, — агонизируя с тех давних пор.

Вечер подошел к концу с оттенком некоторой грусти.

Мартин завел мотор машины, и Анна еще держала открытой дверцу для Элизабет, а я провожал ее по короткой дорожке до железных ворот.

— Как фамилия Питера? — Я спросил спокойно, осторожно, прикидывая оставшееся расстояние до Мартина и Анны. — У меня в Париже есть друг, у которого серьезные проблемы.

— Кальдерон. Доктор Кальдерон. Его адрес есть в телефонной книге. Не говорите Анне о том, что я вам рассказала. Она была вне себя от гнева. Вилбур послал как-то одного своего друга-писателя к Питеру. Он очень помог. — Мы были у машины. Прощались — До следующей субботы.

Машина быстро уехала.

— Странная женщина. И она так не похожа на Анну. Я права? — заговорила Ингрид.

— Мне она скорей понравилась, — заметила Салли. — Она более открыта и гораздо болтливей Анны.

— Хорошо, положим, что так, — подвела черту Ингрид. — Итак, теперь мы видели всех. Отца, мать, отчима — разве что осталась еще мачеха. Я думаю, мы обрели большую семью. Ничего подобного я еще не испытывала. Хотя, может быть, все будет по-другому с ними. — Она взглянула на меня. — С Джонатаном будет иначе. Мы хорошо знаем Робинсонов. На нашем горизонте маячит другая свадьба, не так ли? — Ингрид, как всегда, дразнила Салли.

— Ну что ты. Еще никто не просил меня об этом.

— Но скоро это произойдет. И позволь мне сказать сейчас, что я хочу устроить в Хартли большую белую свадьбу. Обещай мне — Ингрид обняла покрасневшую Салли.

— Я обещаю, мам, обещаю.

Погруженные в мысли о свадьбе и детях, матерях и отцах, мы завершили день. Каждый сам по себе, мы разошлись спать.

Загрузка...