Красная линия метро

Глава 30

После отравления толстяка Спрута у Колкина окончательно сорвало крышу. А началось все с того, что в какой-то момент он поймал себя на мысли, что в течение суток у него периодически возникают моменты, когда сознание словно раздваивается. Одна часть, все еще пребывая на «сверхподъеме», упорно гонит его вперед, а вот у другого «Я», нет-нет, да и проскальзывают опасливые мыслишки, что он совершает ошибку. Потеряв прежнюю осторожность, он все больше и больше загоняет себя в ловушку ложного представления о вседозволенности и безнаказанности.

Теперь Александр стал плохо засыпать и почти каждую ночь ближе к двум часам, — «ведьминому часу», как он вычитал где-то в интернете, — просыпался в холодном поту с зашкаливающим ощущением необъяснимой тревоги. Как правило, в такие моменты ему чудилось, что к дому со сверкающими мигалками подъезжают милицейские машины. Да что говорить, он был на сто процентов уверен, что слышит за окном их противный вой, клацанье оружия группы захвата и топот ног в тяжелых высоких берцах.

Реагировал он всегда одинаково. Вскакивая с кровати с трясущимися руками, мужчина мчался со всех ног к входной двери, в ужасе ожидая, что вот-вот раздастся звонок и за хлипкой деревянной гранью, разделяющей свободу от вечного заточения, раздастся ненавистная ему фраза: «Откройте, милиция!»

Но каждый раз происходило маленькое чудо. Словно по мановению волшебной палочки галлюцинация исчезала. Зато пустая квартира внезапно оживала и, противно звеня тишиной, начинала давить на него тяжестью бетонных стен. Ему казалось, вокруг так неестественно тихо, что его оглушает барабанная дробь собственного сердца. Гнетущую тишину он ненавидел даже больше, чем звук воображаемых милицейских сирен.

Обычно, чтобы успокоиться, он принимал пару-тройку таблеток снотворного и вновь укладывался в постель. Стараясь ни о чем не думать, он лежал в темноте и глядел в потолок. Ни о чем не думать получалось плохо, но в любом случае спустя пару часов он проваливался в беспокойный, не приносящий чувства отдыха сон. Просыпался Колкин теперь ближе к обеду, совершенно разбитый, нервный и злой.

Что и говорить, если даже сновидения стали не такие как раньше. Прежде во снах он ощущал себя суперменом и никак ни меньше. Он мог творить со своими врагами, рабынями, да и просто незнакомыми людьми все, что только пожелает. Теперь же все изменилось. Сны стали мозаичны. Словно собранные из тысяч не связанных между собой картинок, они, поочередно сливаясь друг с другом, сплетались в фантасмагоричные миры. Причем каждый раз он непременно оказывался в затруднительном положении: то связанным по рукам и ногам, то придавленным каким-нибудь тяжелым предметом. Но чаще всего ему снилось, что он где-то глубоко под водой и начинает задыхаться, не в силах выплыть на поверхность за глотком бесценного воздуха.

Сегодня ему снилось, что он спал голышом в незнакомом месте, на идеально круглой поляне посреди дремучего леса. Он лежал лицом вниз на острых, коротких пеньках выгоревшей от лесного пожара травы. Это был сон во сне. А потому в какой-то момент он — спящий там, на поляне — внезапно понял, что он может проснуться.

И он проснулся.

Удивленно рассматривая свое обнаженное тело, Колкин никак не мог взять в толк, как же он здесь оказался. Внезапно из зарослей кустарника на поляну вышел незнакомец в одежде защитного цвета и подошел к нему. Лица мужчины он не видел — оно все время расплывалось, выглядя каким-то смазанным и нечетким. Зато рядом с ним он с удивлением обнаружил странное существо. Большое шерстистое пятно белого цвета с огромной собачьей пастью хаотично двигалось рядом с незнакомцем.

Что происходило дальше — он помнил плохо. Зато в какой-то момент четко осознал, что на его запястьях и лодыжках защелкиваются наручники необычной конструкции. Теперь он лежал на обугленной траве на боку и не мог пошевелиться. Самым удивительным было то, что этому он ничуть не противился. Скорее, наоборот, ему стало как-то легко и спокойно. Словно незримый груз, много лет тянущий его к земле, наконец, свалился с плеч, предоставив возможность ощутить себя легким и невесомым.

«Теперь я свободен!» — мелькнула шальная мысль, показавшаяся абсолютной истинной.

Александр ощутил, как растворяется в воздухе и улетает куда-то в бесконечность. Это было настолько реалистично, так похоже на правду, что у него не закралось ни грамма сомнений, что все происходит не наяву.

И каково же было его разочарование, когда, проснувшись утром, он обнаружил себя голым, лежащим в зале на ковре в окружении пустых пивных банок и рассыпанных повсюду разноцветных таблеток.

С трудом оторвав от пола раскалывающуюся на части голову, Колкин обвел комнату пустым взглядом, после чего осмотрел свои руки и ноги — никаких наручников не было и в помине.

«Значит, это сон?.. Интересно, а то, что я вижу, тоже сон или реальность?.. Где та граница, что разделяет их между собой?»

Не найдя ответа, он с трудом поднялся на ноги. Тело болело и не желало его слушаться. Сделав пару шагов, он не сдержался и исторг из себя поистине звериный рык. В этом звуке смешалось все: и боль от потери удивительного состояния; и разочарование, что сон лишь иллюзия; и радость, что наваждение ушло, а значит, у него остается шанс довести задуманное до конца.

Удивительно, но спутанность мышления ему сейчас нисколько не мешала, скорее она разжигала в нем болезненную страсть и еще большую тягу к насилию, приправленную на этот раз лютой ненавистью ко всем.

Ища, на чем бы выместить злобу, он тигром заметался по комнате.

«Как я могу быть свободен, если эти твари меня поймают?!.. — неслись галопом мысли в голове маньяка. — Да они до конца моих дней упекут меня в психушку, типа той, где батя чалился! И буду я там неприкаянный торчать до последнего вздоха, вусмерть накаченный транквилизаторами, антидепрессантами и прочей дрянью. А эта химия быстро превратит меня в тупой овощ, который будет только жрать, срать и вечно спать. Нет, б. ть, свободой тут и не пахнет! Тут пахнет говном!!!»

Он выскочил в коридор и, рванув на себя дверь, оказался в ванной комнате. Из зеркала на стене на него смотрел давно небритый человек с взъерошенными волосами и безумным горящим взглядом. Колкин одновременно и признавал, и не признавал себя в зеркальном отражении. Но от одной только мысли, что во сне он безропотно сдался на милость какому-то хрену в зеленом камуфляже, он вновь пришел в бешенство.

— Что ты сопли распустил, чувак?! — выкрикнул он своему отражению в зеркале. — Ты же вот этими самыми руками столько народу на тот свет спровадил! Так чего же ты ждешь?.. Чего тебе еще надо?!.. Мочить надо эту рыжую сучку, мочить!!!

Он заметался по ванной комнате, не зная, что же ему предпринять.

— Тварюга, она сбежала от тебя!.. А ты?.. Чего ты ссышь?.. Что ты ходишь вокруг да около?..Ты же знаешь, где она живет! Чего ждешь?!.. Ты что, дурак?! — стал накручивать себя Колкин. — Ты что, так до сих пор и не понял, что раз никто тебя не поймал, значит, ты крут!.. Ты крут, чувак! Крут, б…ть! Крут!!!

В порыве всепоглощающей ажитации, с искаженным лицом, озверевший мужчина изо всех сил врезал кулаком точно в центр висящего перед ним зеркала. Треснув от удара, оно сорвалось с креплений и, грохнувшись на кафельный пол, разлетелось на множество мелких осколков.

Все еще не контролируя себя, психопат с остервенением стал бить по нему босой ногой.

Раз, еще раз, еще…

Он уже сбился со счета, когда внезапно ощутил, как острая боль нещадно резанула по пятке. Александр тихо взвыл, но по инерции нанес еще пару ударов. И все же нестерпимая боль сделала свое дело: он остановился.

Прислонившись к стене, Колкин приподнял стопу и с удивлением уставился на пульсирующую болью правую пятку. Оттуда наружу торчал большой осколок стекла. Стекающая по стопе кровь, капая с кончиков пальцев на кафельный пол, уже начинала собираться в маленькую темно-красную лужицу.

Александр недовольно поморщился: вид крови его не пугал. Взявшись за осколок двумя пальцами, он резко выдернул из раны.

— Аааа!!! — взревел маньяк и с остервенением стукнул пару раз кулаком по стене. — Сука!..

Поднеся своего мучителя к лицу, он внимательно рассмотрел его со всех сторон и, чему-то криво ухмыльнувшись, небрежно выбросил в ванну.

Сняв с крючка полотенец, он туго замотал им стопу. Получилось, конечно, так себе, но Колкина это волновало мало. Он уже направлялся обратно в зал.

Несмотря на глубоко засевшую в пятке боль, его до конца так и не отпустило. Протест против собственной слабости, проявленной во сне, вновь просился наружу.

Психопат окинул комнату взглядом. Идей как выпустить пар не приходило. Тогда, не придумав ничего лучшего, он врубил на полную мощность музыкальный центр. Изображая из себя солиста рок-группы, Колкин принялся иступлено прыгать и выкрикивать что-то нечленораздельное под зубодробительный треш.

Прошла минута. Две. Еще немного.

Боль от самоистязания усиливалась с каждой секундой, все больше и больше затрудняя его дикую пляску. И вот, наконец, наступил момент, когда не в силах больше терпеть раскаленное жало в ступне, осатаневший душегуб в полном бессилье повалился на кресло. Полотенце к тому времени уже давно слетело. Окровавленной тряпкой оно валялось в углу комнаты, создавая отличный антураж для ковра, пестрящего бурыми пятнами свежей крови.

На Колкина нахлынули невеселые мысли. Гоняться с раненой ногой за шустрой девицей теперь становилось для него определенно проблематичным занятием. Требовался новый план.

Перед тем как отправить на тот свет Спрута, он получил от него важную информацию. Толстяк, наконец, выяснил, где живет в Москве Петрова, сколько она еще здесь пробудет, а кроме того, сообщил, где у нее проходит учеба.

Пироговский центр, расположенный рядом с Измайловским лесопарком Колкин отлично знал, а потому известие его поначалу обрадовало. Он даже посчитал, что это может оказаться идеальным местом для задуманного им плана. Однако вскоре выяснилось, что он глубоко ошибался. Маршрут, которым рыжая сучка следовала до метро, был слишком многолюден. Намного сподручнее было бы напасть на нее около гостиницы-общежития.

Во-первых, это было близко от его дома: быстро домчаться на машине туда и обратно не составляло никакого труда в любое время суток. Во-вторых, в том районе имелась обширная лесопарковая зона, а это вам не густонаселенный центр, где на каждом углу висит по паре-тройке камер наблюдения. Ну а в-третьих — и это было главным — добиралась она домой единственным путем, на рейсовом автобусе номер семьдесят пять, что циркулировал от дворца спорта Сокольники до Бульвара Рокоссовского.

Все это говорило ему о том, что можно все спланировать так, что комар носа не подточит.

«Точнее, так, чтобы МУР за жопу меня не схватил», — прокомментировал Колкин, с неприязнью вспоминая дотошного и настойчивого оперативника Седова.

И вот теперь, когда все было готово, возникло это непредвиденное обстоятельство: наступать на пятку он практически не мог.

«Вот непруха… — чертыхнулся Колкин и решил никуда из дома сегодня не выходить.

Авось на завтра нога перестанет болеть?..

Но авось не помог, и это оказались еще цветочки. Ягодки наступили через двое суток.

Необработанная глубокая рана уже на следующий день загноилась. А еще через сутки стопа покраснела и сильно распухла. В результате, намучавшись и не поспав две ночи, Колкин был вынужден отправиться к хирургу в местную поликлинику. Он еле-еле высидел очередь к врачу, даже подумывал плюнуть на все и уйти, но боль оказалась сильнее его злости.

Молчаливый эскулап принял страдальца последним, осмотрел ногу и провел его в перевязочную.

— Угу… — многозначительно изрек он, после чего взял с перевязочного столика какой-то инструмент.

Колкин хотел о чем-то его предупредить, но не успел. Безо всякой анестезии хирург бесцеремонно проник зондом вглубь воспаленной раны.

«Б…ть!!!» — взвыл Колкин не своим голосом, и чуть не полез на стену от боли.

Правда польза от экзекуции все же была. Одновременно с криком наружу вытекла столовая ложка густого белого гноя, а спустя пару минут боль в пятке стала потихоньку стихать. С тем же бесстрастным лицом врач промыл рану и вставил в нее резинку-дренаж. Завершив манипуляции мазевой повязкой, так и не сказав в итоге и десятка слов, он забинтовал ногу, назначил антибиотики и рекомендовал покой хотя бы на пару дней.

«Дать бы тебе по роже, или что еще с тобой покруче сделать, сучара, за такие дела!» — Колкин с трудом сдерживал очередной приступ агрессии.

Агрессия, агрессия…

Кстати, об агрессии. Приступы гнева теперь стали для него обыденным явлением, хотя сам он старался их не замечать. Поскольку данное состояние было ему не ново, то необузданный гнев он не считал чем-то из ряда вон выходящим.

«Это вам не депрессуха», — рассуждал маньяк.

Постепенно теряющий самоконтроль психопат искренне верил, что всплески злобы являются предтечей так ожидаемой им «сверхволны».

«Это будет незабываемо!.. Незабываемо…» — от сладострастных мыслей Колкин практически ежедневно испытывал сильнейшее сексуальное возбуждение.

Он даже пару раз вызывал на дом проституток, но эти жалкие создания лишь на время облегчали сексуальные терзания садиста. Он же не мог их убить и при этом не быть пойманным с поличным: девушек легкого поведения, как правило, доставляли на дом сутенеры. А с этими ребятами он связываться не хотел. Нет, конечно, любой вопрос в случае чего можно было решить. Но вот какой ценой, в этом и был сам вопрос. Да и деньжат в запасе у кинувшегося во все тяжкие мужчины оставалось не так-то и много.

«Чертова пятка! Все из-за нее! — ругался он на больную ногу, будто это она, а не он виноват в таком положении дел. — Надо же было так угораздить! Как мне теперь эту рыжую сучку ловить, если я и пары шагов не пробегу?»

А время летело очень быстро. Часики тикали, и шанс осуществить свою задумку утекал в Лету с каждой новой секундой. «Черная пятница», как он определил для себя эту дату — а именно, двадцать седьмое мая, — неумолимо приближалась. Это был крайний срок, поскольку, как он теперь знал, это был последний день учебы Юли в Москве.

«А после этого лисичка покинет столицу и улизнет в свою нору», — озадаченно рассуждал он.

Ехать в другой город ему было не с руки: слишком много хлопот, да и от крематория это далековато.

«Что же мне делать?.. Нога, на хрен, еще болит, да и гной течет рекой… Чему этих придурков в их мединститутах учат, даже вылечить человека по-быстрому не могут? — злился он в который раз. — Как же мне затащить ее в машину?.. Если она меня заметит раньше, чем я нападу, то наверняка побежит как сайгак… Нет, нужно действовать наверняка».

Мысли вновь завертелись по кругу и к середине ночи он со всей очевидностью понял, что планы его летят ко всем чертям.

Видя, что даже несмотря на принятое вечером снотворное, сон упорно не идет, он наугад взял диск из коллекции ужасов и включил видеоплеер. Это был фильм про зомби-апокалипсис. Главный герой мчался на машине сквозь толпу мертвецов, сбивая монстров на своем пути, как шар, сносящий кегли в боулинге.

Шлеп, бамс, шмяк…

Но очередной кадр заставил его замереть на месте.

Полуобнаженная женщина-зомби со всего маху влетела фигуристым телом в лобовое стекло несущегося на бешеной скорости автомобиля. И в следующее же мгновение ее тяжелые налитые груди пятого размера, шмякнувшись о твердую поверхность капота, треснули как две гнилые дыни. Из них со всхлипом выскочили два силиконовых импланта и как две огромные присоски прилипли к лобовому стеклу авто.

От охватившего его безудержного возбуждения Александр даже встал с дивана. Теперь он точно знал, чего ему хочется больше всего.

«Пусть я не получу максимального удовольствия, но домой она точно не вернется. Н-и-к-о-г-д-а!» — твердо решил Колкин.

Он нервно проковылял по комнате, но вскоре ойкнув и скривившись от боли, запрыгал на одной ноге на кухню.

Ему в голову пришла идея.

«А что если накачать себя стимуляторами и болетоляющими? Может тогда боль утихнет, и у меня все получится?»

Однако он был прав лишь отчасти. Во всей задумке имелась вторая, скрытая от него сторона медали. И имя ей было — душевная болезнь.

Не будучи врачом, озверевший убийца до конца не понимал, что с ним твориться на самом деле. Все эти странные сны, «откровения» наяву и безумные выходки меж тем представляли собой классическую картину нарастающего психоза. Основное заболевание без лечения неумолимо прогрессировало. С каждым днем он все больше и больше деградировал, теряя контроль над собой и реальностью. Приятели и знакомые, знавшие его денди, одетым как с картинки журнала мод, теперь пребывали в полном недоумении. На них смотрел пустым взглядом неживых глаз неопрятно одетый, неухоженный мужчина неопределенного возраста.

Теперь лицо Колкина украшали свисающие сосульками жиденькие усики и невзрачная бородка — от кадыка до подбородка — напоминающая до конца не отросшую козлиную бороду. Он не стригся, и «корни» окрашенных в белое волос вновь приобрели свой исконный черный цвет. Да и отрастали они неравномерно, придавая голове пятнистый, пестрый вид, что вкупе с растительностью на лице создавало жутковатый и отталкивающий образ.

Музыкальные предпочтения мужчины так же поменялся. Категорично отвергнув панк-направление, он полностью перешел на экстремальный рок, целыми сутками заслушиваясь thrash metal, death metal и doom.

Отдельно следовало бы отметить убранство его квартиры. В ней теперь творился настоящий кавардак. Мало того, что он принципиально не менял постельное белье — которое, кстати, постелил черного цвета, — так еще и перестал убираться и мыть посуду. Вся кухня была завалена одноразовыми пластиковыми тарелками и стаканами, а мусорное ведро оказалось на помойке. Вместо него использовались целлофановые пакеты, которые горками копились в углу прихожей и на кухне под мойкой.

На работу Александр так же благополучно «забил». Жил он последние месяцы в основном на деньги накопленные ранее, причем транжирил их направо и налево, ни в чем себя не ограничивая, особенно, что касалось гастрономических и алкогольных пристрастий.

Когда о разгуле сына узнал Колкин-старший, то, вмиг позабыв о болячках, немедля прикатил к нему на такси. Конечно же, старик не столько беспокоился о психическом здоровье «наследничка», сколь боялся, что придурок, учудив в очередной раз, попадется в лапы к ментам. А вот если те «расколят» сорвавшегося с цепи сынка, то непременно выйдут и на него. Этого бывший зек опасался больше всего: не зря же он столько лет копил себе на тихую старость.

Только, видимо, зря он пришел к сыночку в тот вечер, поскольку, накачавшийся «в край» наркотой Александр пребывал в неадекватном состоянии.

Их диалог на этот раз оказался на редкость коротким.

— Сашко, ты что, совсем охерел?! — взревел Колкин-старший, увидев, в какую помойку тот превращает квартиру и во что превратился сам. — Как ты тут вообще живешь? Соседи с участковым еще не приходили? Ты ведь, дурак, запалишься и меня за собой потянешь. Мамаша что ли в тебя вселилась?

На этом, собственно, его монолог и был завершен. Такого, находящийся на взводе маньяк, стерпеть не смог. От слов о матери в его голове что-то перемкнуло. Он вспомнил последний день ее жизни, когда, доведенная до отчаяния очередной выходкой пьяного мужа, она молча вышла на лоджию и вздернулась на бельевой веревке.

С диким ревом подлетев к кухонному столу, он схватил первый, попавшийся под руку предмет. Им оказался нож. Секунда, и он тенью метнулся к отцу.

Вжик!

Ножик легко вошел в грудную клетку старого зека. Удар пришелся точно в сердце. А еще через пару секунд Иван Иванович Колкин отдал душу: скорее всего, не богу, да не нам об этом судить.

Убийство отца Александр вынес на удивление спокойно. Ничто не шевельнулось в очерствевшей душе психопата. С безразличным спокойствием расчленив труп старика в ванне при помощи топорика и ручной пилы, он сложил фрагменты тела в ярко-желтые целлофановые пакеты из супермаркета «Billa», и, как только стемнело, незаметно вынес на улицу, загрузив в свой красный «Форд».

Жуткий груз он отвез в хорошо знакомое ему место — городской крематорий в районе метро «Юго-Западная». Колкин-старший нашел последнее пристанище в том же самом месте, где много лет творил свои темные делишки.

«Sic transit gloria mundi — Так проходит земная слава», — сказали бы по такому случаю древние.

Александр же, глядя, как огонь в печи пожирает плоть старика-отца, сказал намного проще:

— Так тебе, старый козел, и надо. Передавай привет матери.