Красная зима

Глава 4. Белого небытия множественное число

Скандал Надежда Юрьевна случайно услышала.

Была на заднем дворе. Не прибеги к ней дворовая девка Палашка с криком о том, что лесника собаками травить собираются, так бы она ничего и не узнала. Но стоило женщине услышать…

Кто сказал, что толстые люди летать не могут?

Могут! И даже телепортируются! Только подол платья мелькнул. Палашка аж рот разинула: была хозяйка – и нет хозяйки.

Все верно.

Стоял во дворе Савватей, пряталась за его спину девчушка лет пятнадцати, а прямо перед лесником стоял Иван Алексеев. И сыпал бранью.

Не ударил, пока еще…

Это потому, что в руках ничего не было. Кнут бы али хлыст какой… а просто так бить все ж опасно! Савватей мужик могучий, тут даже не ответного удара – ответного плевка хватит! И утонет тор Алексеев, как крыса в море.

– Что здесь происходит?!

Надежда Юрьевна ворвалась в дискуссию шарообразным небесным телом – и мигом прекратила раздор. Иван Алексеев даже как-то съежился.

Не то чтобы он побаивался жену…

Или – то?

Пьяный он был дурной до беспредела. Но пьяный он бы уже и на Савву кинулся. А вот когда пару рюмок принял, но до состояния «море по колено» еще бутылочка-другая требуется, когда голова еще варит и напоминает, что с женой связываться не стоит, а то ведь завтра и похмелье наступит, да и другие способы есть.

– Охамели мужики, матушка! – пожаловался Иван супруге. – Еще и отродье свое к приличным людям тащат!

Савва сверкнул глазами, но промолчал.

Оно и понятно – мужик умный, серьезный… понимает, что с собакой перетявкиваться не стоит. Надя оценила состояние супруга – и положила руку ему на плечо.

– Не переживай, батюшка. Я сейчас его спроважу. А ты поди, выпей чарочку. Небось устал, весь в делах?

– И то правда, матушка, – согласился Иван Алексеев.

И направился в кабинет, где у него была стопка чистых листов (хорошая, вылежанная, не первый раз используемая вместо подушки) и запас казенной водки в укромном уголке.

– Действительно, переутомился! С этим быдлом разбираться – никаких сил не хватит!

Надежда Юрьевна повернулась к Савватею.

– А вы, жом, пройдите на кухню. Там и расскажете, что это такое случилось. В лесу потрава? Али еще какая беда? Пожар? Гниль?

– Потрава, тора, как есть потрава, – прогудел Савватей, идя вслед за госпожой.

Умная баба. Как есть – умная. Только вот дураку досталась. Такую бы да в свой дом, она бы щепочку к щепочке собирала, ничего б не упустила…

Не повезло.

На кухне Надежда Юрьевна устроила девчушку за столом, а Савватею кивнула на дверь.

– В кабинете поговорим, жом.

– Как прикажете, тора.

Надежда Юрьевна плотно закрыла дверь кабинета.

Опустила засов.

Задернула тяжелые бархатные портьеры.

Проверила окна.

И только тогда повернулась к Савватею, убедившись, что их никто не подслушивает.

– Что случилось, Саввушка?

– Плохо все, Наденька. Сильно плохо… уезжать вам надо.

– Так случилось-то что?

Савватей помрачнел.

– Имение Изместьевых знаешь?

– Как не знать. Только оно ж далеко!

Изместьевы не в ближайших соседях числились. Даже не в дальних. До них было пути – дней пять. Надежда и знала-то, потому как лес…

Кусок леса Алексеевым принадлежал, кусок Изместьевым… а в лесу частенько пошаливали. Вот и приходилось договариваться.

Кому?

Вестимо, Надежде Юрьевне. Муж бы все равно не вспомнил потом, о чем он и с кем разговаривал.

– К ним пришли, – Савватей говорил серьезно, спокойно, и от этого становилось еще страшнее. – Освобожденцы проклятые… хозяина на воротах повесили, хозяйку сначала всем… насиловали ее, пока не умерла, а потом еще и поглумились. Детей убили.

Надя охнула, прижимая руки ко рту. Детей Изместьевых она отлично знала. И статную русоволосую Маришку, которой уж начинали подыскивать жениха, и Алексея, симпатичного парня чуть помладше Ильи, книгочея и чернильную душу…

– Как?!

– Так… Алексея, говорят, по-простому застрелили. Книги он свои защищать вздумал. А девчонку тоже… всей толпой. Ей много и не надо было.

Глаза у Нади стали большими.

– Да как же это… куда власть смотрит?

– Наденька, они теперь – власть. А называется это… рек… рак… Нет у них еды. И денег нет заплатить. Вот и грабят, ежели по-простому.

– Реквизиция? – уточнила тора, приходя в себя.

– Во-во… это слово.

Надя помолчала пару минут.

– И что дальше?

– Сама знаешь что. Поместья горят, людей убивают. Думаешь, Алексеево заговоренное?

Тора так не думала. А какой ценой ей удавалось сохранять спокойствие – знала лишь она одна.

– Ты ведь не просто предупредить пришел, Саввушка?

– За то я тебя и люблю, Наденька. Умна ты…

Тора не улыбнулась. И на шутку не ответила – не до того.

– Ну так?

– Им сюда недолго добраться. Не одни, так другие…

– Сколько у меня времени?

– Дней десять, может, и того нет. Если Изместьево загорелось… сама понимаешь.

– Понимаю.

– Уезжать тебе надобно. В город.

– Муж не поедет.

– Дочь и внука сбереги. В городе никто знать не будет, кто тора, кто жама… сойдет! А там, глядишь, и наладится чего…

Надя подумала несколько секунд.

– И то верно. Только вот муж…

– Мало тебе жизни попортил? Сама понимаешь, тащить его с собой, дурного да пьяного, – на гибель всех обрекать. Начнет задираться – на первой же осине и повиснет. А вы под осиной ляжете.

В словах Савватея был свой резон. И все же, все же…

– Не по-людски это. И не по-божески.

– То и верно! Вот всем в домовину, оно куда как лучше, правда, Наденька? И тебе, и дочери, и внуку…

Надя помолчала несколько минут. Раздумывала, потом решилась.

– Савва, мне дня три хотя бы надо.

– Для чего?

– Когда Иван напьется, он… ты сам знаешь!

– Знаю. А то ж…

Вся округа знала.

Первая стадия запоя у тора Алексеева – пожалейте меня, полейте меня. Водкой.

Вторая – лихость и удаль. Надо ж показать миру, какой замечательный человек осчастливил его своим присутствием. На этой стадии и случались монастыри с кабанами.

Третья стадия – бревно.

На этой стадии тор Алексеев просто валялся в положении риз и требовал очередную бутылку. Заливал ее в себя и засыпал. И спал, спал, спал…

Что от него и требовалось.

Савватей понурился.

– Я так и знал, что ты это скажешь.

Надя ответила грустной улыбкой.

– Саввушка, ты же все понимаешь…

– Наденька, тогда… я не просто так Матрешку к вам привел.

– Матрена?

– Да, моя племяшка. Наденька, она все дороги знает. Ты поняла? Все тропинки…

Надежда поняла. Отлично поняла…

– Случись что…

– Она выведет. Ко мне. Дом я купил, как и договаривались. Все сделал.

Первый раз за двадцать лет, даже больше, Надежда подошла к Савватею. Положила руки на плечи мужчине.

– Спасибо тебе, Саввушка. Ты знай, если что – другого мужчины в моей жизни не было. Только ты…

Савва понял правильно. Иван Алексеев мужчиной не был даже в глазах его жены.

– Будь ты жамой, Наденька, не искал бы я другой жены.

Поцелуй получился коротким, но от этого не менее искренним.

До слез искренним.

До привкуса соли на губах.

– Ох, Наденька…

На рубахе Савватея, там, где прикасалась к его плечам Надежда, алели на беленом холсте пятна крови. Алое на белом, как на снегу…

Тора Алексеева в кровь ладони ногтями разодрала, пока слушала его рассказ, да так и не заметила…

– Я желаю посещать ваши курсы.

– Вы?!

Мужчина смотрел на Нини так, словно та была… ладно! Не мокрицей! Но чем-то… достаточно бесполезным. К примеру, фантиком от конфеты. Девушка прищурилась.

– Вы имеете что-то против, жом?

Мужчина покачал головой.

– Тора, посмотрите на себя. Вы не предназначены для этой работы.

Зинаида сдвинула брови.

Да что ж такое?!

Она что – вообще ничего не значит?! Что за наглость такая?!

Полкан у ноги согласно рыкнул.

С момента прибытия великой княжны в Свободные герцогства прошло уже больше десяти дней. Зинаида успела найти дом и выкупить его.

Успела познакомиться с соседями.

А теперь пыталась устроиться на курсы санитарок при госпитале.

Но… ее не брали!

Уже третий раз! А учитывая, что в городе это был последний госпиталь…

Вот стоит напротив нее доктор, в алом халате и таких же брюках, серьезный, усталый…[7]

Сколько ему на вид? Лет тридцать, может, немного больше. Чем-то этот мужчина напомнил Нини цаплю. Высокий, длинноногий, с вытянутым лицом, в очках… темные волосы гладко зачесаны назад, серые глаза смотрят спокойно и упрямо.

– Вы считаете, что я с ней не справлюсь, жом?

– Я уверен, тора.

– Я не боюсь крови. И боли тоже не боюсь. Я уехала из Русины, жом.

Доктор посмотрел на девушку в простом темном платье. На собаку рядом с ней. И чуточку смягчился.

Русина…

Война, революция… что видела эта девочка? Какое горе застыло в ее глазах колотым зимним льдом? Что заставляет ее держать пальцы на ошейнике собаки? Словно бы уверенности набираться…

Почему она так настроена?

– Тора, пойдемте со мной. Вы когда-нибудь работали сестрой милосердия?

– Я… участвовала в работе санитарного поезда.

Доктор откровенно фыркнул.

– И возил этот поезд знатных особ?

Зинаида запнулась.

– Как вы узнали?

– Тора, а где еще вы могли получить этот опыт? – врач не смеялся, он почти сочувствовал. – Подумайте сами! Поезд, знатные особы… кто у вас, в Русине?

– Император и императрица…

– И кого им покажут? У них, кажется, еще дочери?

– Д-да…

– Вы были в их свите, тора?

– Разве сейчас это важно? Их убили, жом…

Врач тоже запнулся.

– Простите, тора. Но поймите меня правильно. Никто и никогда не покажет начальству тяжелых больных. Чистенькие ранения, распоротая кожа, сквозная ранка, которая заживет за пару недель, не оставив и следа… причем все раненые были из благородных. Верно?

– Как вы догадались, жом… простите, не знаю вашего имени?

– Станислав. Станислав Рагальский, к вашим услугам, тора.

– Вы не тор, верно?

– Верно, тора. Мои предки были жомами, и я этим горжусь. Сам выучился, сам в люди вышел…

Зинаида опустила глаза.

– Не обижайтесь, жом. Я спросила не ради того, чтобы вас унизить.

Жом посмотрел на нее серьезными глазами, понял, что девушка не врет, – и коротко кивнул.

– Вы тоже не обижайтесь, тора. Я после ночного дежурства. И очень устал. Когда мне сказали, что встречи со мной добивается какая-то… тора…

– Фифа? Или та сестра милосердия высказалась еще… определенней?

Врач улыбнулся краешками губ.

– Намного… определенней.

Зинаида пожала плечами.

– Я не виновата, что произвожу такое впечатление. Но я действительно хочу научиться.

– Этому?

Врач без предупреждения распахнул дверь в палату – и вошел, заставляя Зинаиду последовать за ним.

И девушка закашлялась. Отчаянно и беспомощно.

Палата…

Рассчитана она была на четырех человек, а расположились в ней не меньше пятнадцати. Запах – хоть топор вешай.

Чем пахнет в таких палатах?

Человеческими страданиями?

Ах, как вы поэтичны! А чего попроще не желаете?

Кровь – свежая и загустевшая. Гной. Моча. Все это равно как свежее, так и застаревшее. Тухлятина, экскременты, пот, несвежее белье… все это смешивается в густую симфонию – и так бьет по ноздрям, что у неподготовленного человека может тошнота начаться.

Врач привел ее высочество в палату для людей после ампутаций. Здесь лежали те, у кого отрезали руки, ноги… у кого воспалились швы, у кого началась гангрена – и также с последующей ампутацией…

Лежали и часто гнили.

Не хватало белья, медикаментов, санитарок… даже судна – и те с утра еще не выносили!

Доктор пометил себе устроить разнос подчиненным – и с интересом посмотрел на Зинаиду. Та была бледнее мела. Но на ногах стояла и не блевала. Даже странно.

Полкан ощерился и зарычал.

– Если решите посещать курсы, собака вас будет ждать снаружи, – припечатал Станислав.

Зинаида зажала рот рукой – и под ухмылки лежащих поближе вылетела из палаты.

Повезло – в коридоре было окно. К нему и кинулась великая княжна, вцепилась в переплет, рванула на себя створки.

Фу-у-у-у!!!

Свежий воздух ударил плетью. Выбил из ноздрей затхлость и кое-как прояснил голову. Хотя и не сразу.

Зинаида опомнилась минут через пять, обернулась – и увидела за своим плечом Станислава.

– Будете блевать? Или падать? Тора?

Зинаида выпрямилась.

Ах ты… еще и издеваешься?

– Жом, вы себя переоцениваете. Хотя признаю, попытка была неплоха. Это все, чем вы можете меня напугать?

– Отнюдь, – не разозлился Станислав, прекрасно видя, что девчонка стоит на одном упорстве. – Хотите в операционную? В перевязочную? В процедурный кабинет? В клизменную? Наконец, просто вытаскивать внутренности после операций и тащить в печь, где их сжигают?

Зинаида поднесла руку к горлу.

– Вы…

– Я. Тора, зачем вам это? Устройте благотворительный бал, подписку, вышейте пару десятков кошелечков… зачем вам госпиталь? Здесь грязь и кровь, здесь люди умирают по-настоящему. И ваши батистовые платочки с вышивкой им не помогут. Им не надо вытирать пот со лба. Им не надо читать книжки. Из-под них надо вытаскивать судна с дерьмом. Надо выгребать, в буквальном смысле, грязь. Надо ворочать тяжелые тела, надо обтирать их, бороться с пролежнями… вы хоть видели, что это такое? Гниющая, мокнущая язва до самой кости! Это не санитарный поезд, где вокруг вас бегали с поклонами. Это грязь и кровь, боль и смерть. Вам здесь не место.