Крик души

Глава 17

Адвокат задерживался, и это обстоятельство бесило Антона, вынуждая его то и дело поглядывать на часы. Он хотел решить все проблемы и уладить формальности сейчас, не откладывая в долгий ящик то, что можно было обговорить за пару часов, а оттого злился, раздражаясь с каждой секундой все сильнее.

И мрачное настроение, уже уверенно зашкалившее на минусовой отметке, стремительно катилось вниз вместе с минутной стрелкой, неукоснительно тянувшейся к новой цифре, приближаясь к пяти часам вечера.

Поминки закончились почти час назад, именно тогда Антон, уверенный, что предоставленного времени было достаточно, чтобы помянуть Маргариту Львовну, решительно, но довольно тактично выставил почти незнакомых себе людей из квартиры отца и остался один.

Взгляд метнулся в сторону, где почти неподвижно, не выражая никаких эмоций на бледном лице, застыла худенькая невысокая девчушка, облаченная в безобразное тряпье черного цвета.

Антон поморщился и, сведя брови, отвернулся к окну, боковым зрением уловив, как изогнулись девичьи губы в подобие то ли улыбки, то ли усмешки.

Этот вынужденный тет-а-тет не радовал, да по сути и не мог радовать обоих. Слишком запоминающейся оказалась их последняя встреча. Именно здесь, в этом кабинете четыре года назад. Как напоминание.

И точно так же шел дождь, монотонными ударами колотясь в стекло. И она точно так же сидела у окна, невозмутимая и, казалось, ко всему равнодушная, уверенно спокойная и холодная, и молчала. И Антон точно так же, как и тогда, не знал, что сказать. Как начать разговор, какие слова подобрать, что будет уместным, а о чем не следует и упоминать. Он не знал. Как и четыре года, не знал. Не знал эту девчонку!

Казалось, трех лет должно было хватить на то, чтобы выяснить о ней все, но ему не хватило. Потому что он отметал любую возможность подобных знаний, считая их бессмысленными и алогичными для себя.

Антон хмурился все больше, осознавая свои прошлые упущения. И постыдное чувство дискомфорта, усиливающееся с каждой минутой в геометрической прогрессии, отчаянно действовало на нервы.

А эта девчонка, Даша, своим немым равнодушием, откровенной холодностью и выразительной невозмутимостью вызывала в нем лишь новую волну раздражения. В первую очередь на самого себя, — почему он не может быть так же спокоен, как и она!? Черт возьми, ведь сдерживает он как-то эмоции и борется с раздражением на заседаниях дел, которые ведет?! Усмиряет и нервы, и чувства, и злость, держит все под контролем! Почему же сейчас не может взять себя в руки?!

Может быть, все дело в ней?.. Что-то в ней было недоступным для него и непонятым, как если бы она накинула на себя чадру, намереваясь скрыть лицо, оставляя его ищущему взору лишь смеющиеся, вызывающие глаза цвета дегтя. И холодный, равнодушный взгляд, прикованный к усыпанному дождевыми каплями окну…

И не то чтобы его волновала эта девчонка сама по себе, он был бы рад с ней никогда не встречаться, но из памяти до сих пор не выходил их короткий разговор на кладбище. Слишком сильно его задели ее откровенно резкие слова, такие четкие, словно отшлифованные, острые, но правдивые.

Эта девчонка бросила ему вызов. И он его принял. Даже не подозревая о том, что заочно уже проиграл.

Он не мог с определенностью сказать, изменилась ли она с течением времени, потому что мало обращал внимание на то, как она выглядит, годы назад. Он помнил лишь ее глаза и светящийся в них упрек, даже обвинение, хлесткое, открытое обвинение, и еще что-то похожее на злость и негодование. А он сейчас отметил и ее худенькую, еще не сформировавшуюся фигурку, и темные волосы, схваченные на затылке в хвостик, и острые скулы и полные губы, и даже шрам на подбородке, тонкой змейкой тянущийся к шее и исчезающий за воротничком серой водолазки.

Тринадцать. Четырнадцать — с очень большой натяжкой, но никак не шестнадцать! И это тоже удивляло — ее физическая незрелость вперемешку с абсолютной взрослостью взглядов и суждений.

Нервно постукивая пальцами по столу и бросая мимолетные взгляды на окно, исполосованное тонкими струйками начавшегося дождя, Антон то и дело поглядывал на застывшую в кресле рядом с ним девушку, дивясь ее спокойствию.

Она держалась совершенно свободно, даже, пожалуй, раскрепощенно. Гордо вскинув подбородок и расправив плечи, из-под опущенных ресниц смотрела в окно, порой бегло пробегая глазами по стенам, увешанным дипломами и грамотами профессора Вересова, рамками с фотографиями и картинами, и вновь возвращалась взглядом к окну.

Антону не нравилось, что она так и не взглянула на него. Ни разу с того момента, как они прошли в кабинет отца. Гордо выпрямив спину и напрягшись, она смотрела, куда угодно, но только не на него. Словно его и не было вовсе. И через несколько минут утомительного молчания это стало его раздражать.

Сначала он хотел с ней заговорить. Наверное, еще в тот миг, когда они ехали в машине, хотел. Но так и не решился начать разговор. Или не то чтобы не решился, а просто не знал, о чем с ней можно поговорить. Ее слова, брошенные ему запальчиво и гневно, казалось, смогли пробить брешь в его броне, которую он носил уже четыре года.

Она сказала, что ненавидит его.

И это почти выбило почву у него из-под ног, взметнув в нем бушующий ураган слепящих ощущений, рвущихся изнутри раскаленной лавой. Никогда еще ее мысли не реализовывались в подобного рода слова, хотя причин для их выражения даже четыре года назад было предостаточно. И это задело. Сильно. Но почему?! Казалось, ему должно быть все равно, разве нет!? Кто она такая, чтобы хоть единое слово, ею сказанное, принимать столь близко к сердцу?! Подопечная его отца? Его… Черт побери, приемная дочь!? Но это служит лишь еще одной причиной его предвзятого к ней отношения, а не попыткой принять ее в свой круг!

Разве можно осуждать его за то, что он так и не смог признать в себе добрые чувства по отношению к ней!? И сколько раз, просыпаясь среди ночи, думал о том, что сказал бы отец об его поступке по отношению к девчонке? Осудил бы? Понял? Вынудил все исправить? Но так и не смог перешагнуть через себя и свою боль? Зациклился на себе и своих задетых чувств, плевав на то, что чувствует она?! Но разве был у него повод думать о ней?! Только потому, что ее любил отец, он тоже должен был ее полюбить?.. Антону не казалось, что должен. Он не смог. И считал, что попытки сделать это достаточно. И его не успокоившейся даже за четыре года совести тоже.

На большее ей по-прежнему не стоило рассчитывать.

Впрочем, как и Антону не стоило рассчитывать на нечто большее, чем ее презрение. И он не рассчитывал. Ему было почти все равно. Почти… Если бы не вызов, читавшийся в ее глазах, и взбудораживший все его существо.

Гордая, вызывающе гордая и твердо стоящая на ногах девочка, уверенная, что имеет право с ним бороться сделала свой выпад. И устояла на ногах. Уязвила не только его самолюбие, но и задела защитную броню его души.

До квартиры, где адвокат должен был с ними встретиться, они доехали на машине Антона, и Даша за все время пути не проронила ни слова, казалось, все, что хотела, высказав ему еще на кладбище, — в паре колкий, жестких фраз. И сейчас тоже молчала, будто объявив ему бойкот, что необъяснимо его раздражало.

До боли стиснув зубы и сведя брови, Антон сжал руки в кулаки, ощутив, как ногти впились в ладони.

К середине дня пошел дождь, превращая солнечное утро в пасмурный и обыденный день апреля, и мужчина, посматривая на усеянное дождевыми струйками стекло, горел желанием скорее покончить со всеми делами.

Бросив быстрый взгляд на девчонку, Антон отметил, что ее бровки взметнулись вверх, а губы иронично скривились.

Нахмурившись еще сильнее, молодой человек втянул в себя воздух сквозь плотно сжатые губы.

Неужели она так и будет молчать?!

— Может быть, ты скажешь хоть слово? — раздраженно воскликнул он, глядя на Дашу сузившимися глазами.

Девочка нарочито медленно перевела взгляд на него, словно проткнула его иглами.

И сердце его предательски дрогнуло. Опять — вызов, он его узнал, он его почувствовал.

— Какое? — с расстановкой проговорила она и поджала губы.

— Не понял.

— Какое слово мне сказать тебе? — охотно объяснила девушка.

Черт ее побери! Словно ему нужно с ней разговаривать! Словно он ей навязывается!

— Ты могла бы сделать вид, что грустишь об ее кончине, — раздосадованно воскликнул мужчина.

Даша нахмурилась и покачала головой.

— Это не так, — отрезала она. — Зачем же я буду притворяться?

Ее слова заставили его изумленно взирать на нее и не понимать, что происходит. Уже за те минуты, что он провел с девушкой, осознание того, что она не грустит о смерти Маргариты Львовны, его удивила. Он терпеть не мог непонимания, а сейчас… это непонимание того, что произошло, его просто бесило.

Как так могло произойти, что девушка не грустит о кончине женщины, которая заботилась о ней столько лет?!

Один плюс, в прямолинейности ей не откажешь, подумал Антон, напряженно выпрямившись.

— Что между вами произошло? — напрямую спросил он, пронзая ее глазами.

Гордо вскинув подбородок, девчонка нагло фыркнула.

— Стоило побеспокоиться об этом немного раньше, — насмешливо протянула она, стараясь за лживой улыбкой скрыть едва заметную обреченную грусть. — Тогда, возможно, тебе не пришло бы в голову задавать подобные вопросы.

— Ты не можешь просто ответить? — вдруг взорвался мужчина. — Обязательно говорить загадками?

— Для меня твои вопросы звучат откровенной глупостью, — спокойно отозвалась Даша. — А потому не считаю нужным на них отвечать, — и прежде чем Антона смог ей возразить, резко добавила: — Я жалею лишь о том, что мы вновь с тобой встретились! Я думала, этого никогда больше не произойдет.

— Ты…

— Извините, что заставил вас ждать! — послышался громкий, но немного хриплый мужской голос, ворвавшийся в кабинет Олега Вересова потоком свежего воздуха и погасивший искры воспламеняющегося кострища.

Антон и Даша вздрогнули почти одновременно и перевели взгляды в сторону двери, в проеме которой возникла высокая фигура пожилого мужчины в дорогом сером костюме с дипломатом в руках.

— Геннадий Павлович, — сухо поприветствовал его Антон и привстал с кресла, чтобы поздороваться.

— Антон, — проговорил мужчина, слабо ему улыбнувшись, перевел взгляд на девушку, вновь застывшую в кресле. — Даша, рад тебя видеть, — прошел к столу и извинился. — Прошу простить, что задержался, дела, сами понимаете, да еще пробки на дорогах, — раскрыл свой дипломат, доставая из него какие-то бумаги.

— Ничего, ничего, — промычал Антон, бросив колкий взгляд в сторону Даши. — А как вы вошли?..

Геннадий Павлович сверкнул белозубой улыбкой.

— У вас было не заперто, — простодушно ответил он. — Мог бы укорить вас за подобную опрометчивость, но, полагаю, вы ждали меня, поэтому и не закрылись? — он бросил быстрый взгляд на Антона, перевел взор на Дашу, затем вновь остановился на Вересове. — Ведь так?

Антон резко кивнул и, нахмурившись, нетерпеливо попросил:

— Давайте перейдем к делу, — поджав губы, еще раз посмотрел на девчонку, никак не прореагировавшую на его слова. Нахмурился еще сильнее, а потом добавил: — Хотелось бы покончить со всеми проблемами.

Даша громко хмыкнула, губы ее скривились, брови взметнулись, но сама она не произнесла ни слова.

Антон помрачнел, глаза зло блеснули, а Геннадий Павлович, тактично откашлявшись, сделал вид, что ничего не заметил. Достав из дипломата нужные бумаги, он посмотрел на Антона из-под стекол очков.

— В общем-то, — начал он, — тут и говорить не о чем. И вы, Антон, как юрист, сами должны понимать, как мы можем решить все… — он на мгновение запнулся, — все… проблемы.

— То есть? — сощурившись. поинтересовался молодой человек.

— Насколько нам всем известно, — сказал адвокат, — завещание Олега Витальевича… вернее, та его часть, что касается Дарьи Кирилловны, — быстрый взгляд на Дашу и вновь в глаза Антона, — не выполнена окончательно. Ведь Даше еще нет восемнадцати, — мужчина неопределенно качнул головой. — Насколько мне известно, данное событие случится лишь через два года?..

Слова врезались в него стремительной горящей волной, и Антон уставился на Геннадия Павловича.

— И что это значит? — со звонкой медлительностью протянул молодой человек.

Тот открыл рот, чтобы ответить, но Даша, стремительно вскочившая с кресла, в котором сидела до этого тихо и безропотно, молчаливо слушая разговор двух мужчин, всем своим видом показывала, что молчать более не намерена.

— Это значит, что я вновь оказалась на твоей шее! — выпалила она, резко, ядовито, сквозь зубы.

Пронзив Антона ядом не только слов, но и глаз, девушка не отвела взгляда даже тогда, когда Антон ответил на ее вызов. Он встретил ее выпад с гордо вскинутой головой, но последующие ее слова заставили его плотно поджать губы, признавая свое бессилие перед ее аргументами.

— На кого ты скинешь меня в этот раз?! — словно выплюнула она, окатив его презрением.

Мужчина напряженно выпрямился, ощущая, что пульс забился в запястья ударным молотом.

— Я тебя не скидывал, — по словам проговорил Антон, напряженно и тяжело дыша.

— А как это называется?! — скептически воскликнула Даша, не отводя от него взгляда. — Оставил на время?!

— Ты не…

— …На четыре года!

Острый взгляд глаза в глаза. Смешанное дыхание, ее и его. Злость и ярость, презрение и боль, обида и ярость.

Он дышал тяжело и часто, казалось, вот-вот задохнется от собственного дыхания. А она, пронзая его взглядом, сжимала ладошки в кулаки с такой силой, что заболели пальцы. Он молчал, неспособный подавить в себе гнев, вырывавшийся сейчас через нос горячими вдохами-выдохами. И она молчала, потому что не могла успокоить громко колотившееся в груди сердце, боясь, что оно разорвется на части от эмоций.

Мгновение, превратилось бы в вечность, но горячий порыв чувств рванул через края плотины.

— Не перебивай меня, — по слогам проговорил Антон, сдержанно и жестко.

И Даша, словно его не слыша, продолжала гнуть свою линию, доказывая свою правду.

— Ты даже имя мое произносить боишься! — выпалила она ядовито. — Оно тебе противно?

Он и не заметил, как руки его, дрогнув, сжались в кулаки, а веки, отяжелев, опустились.

— Не собираюсь обсуждать это с тобой, — отрезал мужчина. — Не здесь и не сейчас.

Девушка не удостоила его ответом, лишь саркастически фыркнула и, скрестив руки на груди, повернулась к Антону спиной. Ее напряженная спина абсолютно полно выражала ее отношение не только к нему самому, но и к тому, что происходит.

И ее заблаговременная уверенность в том, что он сделает, скажет и как поступит, выводила Антона из себя.

Смерив девушку быстрым взглядом из-под бровей, он посмотрел на адвоката.

— Что нам делать, Геннадий Павлович? — обратился он к поверенному, застывшему около стола.

Немного помолчав и откашлявшись, тот произнес:

— Что делать… хм… что делать, — он кашлянул и, поправив очки, съехавшие на нос, перевел взгляд с Антона на Дашину спину, затем опять на Антона, и, неестественно дернув плечами, проговорил: — Поскольку Дарье Кирилловне, как я уже говорил, еще нет восемнадцати… и она не совершеннолетняя… — он помедлил, словно подбирая слова. — Да и завещание вашего отца не выполнено окончательно… — наверное, это была шпилька в его адрес, потому Антон и подобрался, а адвокат продолжал: — Полагаю, что вам стоит самому взять воспитание Даши под свой контроль.

— Это как?.. — не понял Антон.

— А ему это надо, сначала спросите? — воскликнула девушка, резко поворачиваясь к мужчинам лицом. — Он никогда меня знать не желал. Если бы не дядя Олег, я бы давно закончила жизнь в сточной канаве.

— Ты можешь помолчать?! — раздраженно воскликнул мужчина, зло сощурившись.

— А то что? — гордо вскинув подбородок, осведомилась девушка.

Она его не боялась. Ничуть. Смотрела так же пристально и внимательно, глаза в глаза, как и на кладбище. И это его бесило. Отчаянно действовало на нервы. Черт побери, почему она так действует на него?!

Он не успел ей ничего ответить, девчонка вновь опередила застывшие в его горле слова.

— Ради разнообразия накажешь меня тем, что выполнишь условия завещания отца и станешь сам за мной следить?!

И он, не раздумывая, сам не осознавая всего смысла своих слов, выпалил:

— А если и так?! — решительно сделал к ней твердый шаг, нависнув над девушкой каменной стеной. — Что ты тогда будешь делать? — у него еще хватило глупости насмехаться над ней?! Вот же!

Застигнутая врасплох, Даша, казалось, не знала, что сказать. Глаза ее, метнувшись в сторону, блеснули, и горящие в них искорки убедили Антона в том, что она не верит в силу его слов и обещаний. Думает, что он блефует!? Ресницы ее дрогнули, глаза сузились, а губы, плотно сжатые, жестко выдавили:

— Ты не сделаешь этого, — решительно, звонко. — Не рискнешь, — ее жесткий и уверенный взгляд прожег его глаза. — Не рискнул четыре года назад, и сейчас тоже не сможешь.

И эти слова решили все. Для Антона. И для нее самой тоже.

Не отводя от нее пронизывающего взгляда, Антон обратился к адвокату сквозь плотно сжатые губы:

— Геннадий Павлович, полагаю, проблема решена, — и не успел тот возразить, добавил: — Я сам разберусь с этим.

Даша ошарашенно взирала на него, не веря в то, что Вересов говорит серьезно. Губы ее подрагивали, ресницы почти касались щек, так сильно были сужены глаза, а грудь вздымалась часто от вибрирующего в ней сердца.

— Можете быть свободны, Геннадий Павлович, — услышала она, как сквозь сон, голос Антона, тихий, но твердый.

Изумленно посмотрела на адвоката, застывшего с открытым ртом, перевела взгляд на мужчину, нависшего над ней.

— Ты ведь говоришь несерьезно? — спросила она, подозрительно сощурившись. — Ты сбежишь! Как сбежал тогда, четыре года назад.

— Посмотрим, — холодно и почти равнодушно отозвался Антон.

— Ты не останешься, — с уверенностью заявила она, глядя на него удивленно. — Это слишком тяжелая ноша для тебя.

— Посмотрим, — повторил он.

И Даша не выдержала. Сжав руки в кулаки, метнулась к двери.

— Что ж, посмотрим! — воскликнула она, хватаясь за ручку. — Могу спорить, что от тебя и следа не останется уже через месяц! — она поймала его гневный, предупреждающий взгляд, но проигнорировала его. — Но… мы посмотрим, как ты сказал. Посмотрим! — и выскочила из кабинета, сильно хлопнув дверью.

Прижавшись к стене, постаралась успокоить бешено бьющееся сердце, но сделать этого так и не смогла.

А Антон, изумленный не меньше нее, застыл, как вкопанный, в кабинете отца, глядя на закрывшуюся перед ним дверь. Сердце его грохотало в груди, а пульс яростно врывался в виски, раскалывая мозг на части. Руки неожиданно задрожали, мужчина ощутил это даже в кулаках.

Черт побери, на что он только что подписался?!

— Антон, — услышал он, как сквозь туман, голос Геннадия Павловича. — Прошу вас, не делайте глупостей. Даша очень хорошая девочка, не обижайте ее, — мужчина тронул Антона за плечо, несильно его сжал. — Она не заслужила больше страданий, чем их перенесла. Поверьте мне.

И он поверил. Не сразу, не в тот самый момент, когда услышал, но не осознал смысл слов адвоката, и не в тот миг, когда за мужчиной захлопнулась дверь кабинета, а он, опустошенный и уставший, присел на диван, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Поверил он в это много позже.

И к счастью, для Антона, время в этот раз играло за него.

Глава 18

Только спустя время Антон понял, что натворил. Своими необдуманными словами. Черт побери, в один миг перевернул весь свой прежний мир вверх дном! Собственноручно, как безумец, вынудил себя сдаться и пасть ниц перед шестнадцатилетней девчонкой!

Она, черт побери, бросила ему вызов. И он его принял. Принял, как если бы от этого зависела его жизнь. И ведь, действительно, зависела. Только жизнь та, прежняя, вдали от нее, в благоразумном неведении оттого, что с ней творится. Та жизнь, которая теперь осталась в прошлом. Жизнь, в которой он существовал уже четыре года, изменившийся, пересмотревший все свои ценности и ориентации мужчина.

И в той, прежней жизни, ему было плевать на Дашу.

Глубоко втянув в себе воздух сквозь сжатые губы, Антон закрыл глаза, сведя брови к переносице.

Как бы цинично это не звучало, но так и было: его не интересовало, как она живет, что с ней, как она взрослеет. Его вообще не волновало, что с ней происходит без него. Сначала интересовало, да. Несколько месяцев, год, полтора… а потом — перестало. Он считал, что сделал свое дело в тот момент, когда решил о ней позаботиться. Да, не сам, да, с помощью постороннего человека, но все же позаботился! Решился, отважился, хотя и было сложно. Ему пришлось переломать самого себя, чтобы выполнить обещанное.

Разве можно сказать, что он не выполнил условия завещания отца? Он злился на него лишь несколько часов, в течение которых мерил шагами комнату, не находя себе места в этом огромном мире, оставившем его один на один со всеми проблемами и заботами безразличного к чужим бедам и несчастьям города.

Разве не позаботился о ней? Хотя столько раз повторял себе, уговаривая, что ему некогда, ему незачем, в конце концов, возиться с ней. Кто она ему? С чего ей такая честь?!

Разве оспорил он последнюю волю отца? Ведь ему так отчаянно хотелось сделать это. Отбросить прочь любые сигналы морали и нравственности, благословенной совести, которая скреблась в сердце ноющей болью. Но он не сделал того, что желал, а поступил согласно воле самого дорогого для него человека.

Разве отказался он от того, чтобы заботиться о ней, пусть и посредством Маргариты Львовны?! Он не бросил ее на произвол судьбы, не отправил в приют, хотя имел на это все основания, множество причин и кучу оправданий своим бездушным действиям, он заботился о ней. Да, наверное, заботился не совсем так, как ожидал от него отец, но ведь заботился! Все эти гребанные четыре года заботился. И сейчас… тоже.

Хотя, по сути, ему было плевать на нее. Он мог бы оставить ее одну, без гроша в кармане, без крыши над головой, без средств к существованию… И когда не сделал этого, а взял «под свою опеку», он вовсе не считал себя героем, эдаким рыцарем или спасителем бедной сиротки.

Это была не его воля, не его желание, не его прихоть. Он делал лишь то и так, как считал правильным.

Он не проникся к ней чувствами, у него не было на это ни времени, ни особого желания. У него никогда не возникало и мысли о том, чтобы наладить с ней отношения, постараться ее понять или принять то отношение, которое оказывал ей отец. Ему было это не нужно.

Да, как бы грубо и жестоко это не звучало, но ему было все равно, что с ней происходит!

Но он никогда не лгал ей. Не лгал отцу. Не лгал он и самому себе тоже. Все его чувства к ней всегда были, как на ладони, написаны на его лице, прочтены во взгляде, замечены в мрачности лица.

Все те годы, что ему приходилось общаться с ней, он мечтал о том дне, когда девчонка уйдет. Исчезнет из его жизни, словно ее и не было. Да, жестоко… Но кто вернет ему детство? То детство, которое он заслужил?! Он, как и она, был его достоин. А что получил? Загубленное детство, украденную юность, искалеченную взрослость, израненную прежними страданиями и обидами.

Был ли он эгоистом? Да, наверное, был. Эгоистом, которому не нужно было ничего, кроме одного, — любви отца, которую у него отняли. Да, он эгоист. Эгоист до мозга костей. Но кто бы не был им на его месте?! Все те, кто откровенно и яростно насмехались, обвиняя его в черствости души, очевидно, никогда не оказывались на его месте, чтобы так отчаянно защищать то, о чем не имели представления.

У его эгоизма был предел. И он закончился с появлением в их доме этой девчонки с улицы, незнакомки.

И с тех самый пор, как она появилась, он мечтал лишь о том, чтобы она исчезла.

Но один лишь пункт в завещании отца перечеркнул все его желания, все то, на что он мог рассчитывать. И освобождение от груза прошлого оказалось настолько же мнимым, как и белесая проволока радуги после дождя. Недосягаемая, дымчатая, расплывчатая надежда рассеялась в одно мгновение, оставляя след обиды.

Но даже в тот момент, когда он, терзаемый противоречиями, былыми обидами и детским, еще не утраченным эгоизмом, узнал, что его ожидает, он не отвернулся от этого окончательно.

Он ее не бросил. Не оставил на произвол судьбы. Он позаботился о ней, что бы не говорил Геннадий Павлович, что бы не твердила ему сама Даша! Да, он именно позаботился. Потому что, в конце концов, он не был обязан делать этого. Она ему — никто. И сам факт того, что он пришел ей на помощь, уже о многом должен был говорить.

Неужели нужно было ожидать от молодого парня, что он кинется к ней с распростертыми объятьями, радуясь, что теперь ненавистная девчонка повиснет на его шее!? Ему в тот момент не было еще и двадцати двух! Он потерял отца, оказался один в целом мире. Да, возможно, он был в более выгодном положении относительно той же Даши, но разве волновали его ее проблемы, когда у него появилось так много своих?!

Черт возьми, никто не имел права осуждать его за то, что он ушел тогда. Что уехал назад в Лондон. Что скинул заботы о девчонке на шею постороннего человека. Никто не имел на это права, потому что никто не был на его месте, и не знал, как тяжело ему было в тот миг.

Он не был готов к тому, чтобы стать ее опекуном, добрым старшим братцем. Он и сейчас не был готов, когда ему вот-вот готово было стукнуть двадцать шесть! Но все же… сейчас он был более подготовлен к этому, чем тогда.

Четыре года назад он оказался один, тет-а-тет со своими проблемами, бедами, невыплаканными слезами и терзаниями. Его разрывало на части, кромсало, убивало, выворачивая наизнанку все чувства и раскаляя до предела эмоции. Все взорвалось в нем, разлетелось на тысячи частей и вновь соединилось в то, что он представлял собой сейчас. Но зарослось, затянулось, забылось, зажило… лишь спустя годы.

Он не был готов принять ее в свой круг тогда. И дело даже не в том, что он ее презирал или считал во всем виновной, поначалу даже в смерти отца виновной. И не в том, что она была девочкой с улицы без определенного прошлого, со своими «тараканами». Это уже потом стало значить для него слишком много, а тогда он и не задумывался, что она собой представляет, как человек. Он почти не помнил ее лица, только какие-то расплывчатые, завуалированные образы, спрятанные за каймой юношеских эмоций.

Все смешалось в нем тогда. И разрывающая на части боль потери, и разъедающая обида, и даже слезы, которые он осмелился так опрометчиво ей показать!

И он понял, что не в силах будет вынести ее присутствие рядом с собой. Он не выдержит, он сломается.

Раньше его рядом с ней удерживал отец, его к ней любовь, его о ней забота, а когда его не стало…

Это было концом всего. Почти конца. Почти всего. На самом деле это было лишь началом. Как жаль, что осознал он это уже спустя годы.

Сейчас, сидя в глубоком отцовском кресле и вдыхая аромат его одеколона, который, конечно же, не мог сохраниться в воздухе, а намертво впечатался в память, ему казалось, что судьба просто решила посмеяться над ним. И не сейчас, а именно тогда, четыре года назад, сделав его опекуном этой девчонки и разлучив с нею на многие годы лишь затем, чтобы сейчас вновь вернуть все на круги своя.

Чтобы заставить его заплатить по счетам. Вернуть свой долг отцу. И исполнить его последнюю волю.

Распахнув глаза, Антон впился взглядом в пространство. За окном уже стало темнеть, покрывая город в полумрак весенних сумерек. В стоящих по соседству высотках стали зажигаться огни.

Он не мог проигнорировать волю отца теперь, когда осознал, как много это для того значило. Не мог вновь сбежать, оставив ее одну. Сейчас — не мог. Потому что сейчас у него не было причин на это бегство. Оно непременно превратилось бы в проявление слабости и трусости, даже подлости. Причем не только по отношению к ней, этой напыщенной и вызывающей девчонки, но, в первую очередь, по отношению к отцу и памяти о нем. Предать его он не мог. Еще раз — не мог. Сейчас, сидя в его кабинете, наполненном знакомыми до боли ароматами родного человека, Антон осознал это наиболее остро.

Он не оставит ее, он о ней позаботится. До ее совершеннолетия, как и просил отец. А потом…

Антон задумчиво уставился в окно, на исполосованные дождевыми струями стекла, на бушевавшую на улице непогоду, на то, как вместе со стекавшими по стеклу каплями, медленно утекала в небытие и его прежняя жизнь.

Все изменилось. В один миг. Просто так, необдуманно, неожиданно, резко и стремительно. Как-то так… незаметно ворвалось в его жизнь потоком свежего воздуха, от которого можно было задохнуться. Он почти ощущал эту потребность — дышать полной грудью, а не задыхаться от недостатка кислорода. Как-то неприятно было, непривычно, неловко от ощущения, что все изменилось. И одновременно стало вдруг по-прежнему, по-старому, как раньше… Когда еще отец был жив.

Как ни странно, но именно здесь Антон чувствовал себя… своим. Здесь даже дышалось иначе, чем в его новой, недавно купленной шикарной квартире в элитном районе столицы.

Здесь был дом. И этим все было сказано.

Наверное, только оказавшись в кабинете отца, четыре года спустя после того, как был здесь в последний раз, со дня памятного разговора с Дашей, Антон понял, как ему не хватало именно этой атмосферы. Этого воздуха, живости и успокоения, которые окутывали, словно вуалью, и щемящей тупой боли в груди от потери любимого человека. Все чувства безысходности, потерянности и отчуждения нахлынули на него потоком горячего воздуха, срывая дыхание.

Сжатые в кулаки ладони вновь разжались и забарабанили по столешнице нетерпеливо и монотонно.

Он не отступится. Ни за что не сдастся на этот раз. Четыре года не должны были пройти для него даром. Он вырос. Поборол свой эгоизм. Не простил, нет, но забыл… Старался забыть боль все эти годы.

Он примет свою жизнь такой, какая она есть. Примет, смирится, выполнит то, что от него требуют, чего ждут. А потом… после этого… Он сможет вдохнуть полной грудью, освобожденный от слова, данного отцу.

Но выполнить намеченное порой оказывается не так и легко, как кажется, особенно, если в исполнении твоих планов замешаны другие люди, а не только ты один. И хотя Антон прекрасно осознавал, что будет несладко, все же не ожидал насколько все плохо.

Вечером того же дня, который он решил провести в квартире отца, они столкнулись с Дашей в дверях отцовского кабинета, и мужчина понял, насколько все исказилось и сломалось между ними.

Едва он вышел, она, заметив его, стремительно отскочила, тут же вызывающе вздернув подбородок.

Опять вызов, опять этот блеск в глазах, опять он едва сдерживается, чтобы не ответить ей тем же.

— Чего-то хотела? — сухо проговорил он, сглотнув язву и застыв в дверях, не позволяя ей пройти.

Ему показалось, что она его ничуть не испугалась. Так оно и было. Гордая воинственная амазонка.

— Хотела, — заявила девушка. — Но уж точно не увидеть тебя здесь, — ее слова словно резали ножами, и он удивился, что его это задевает. — Я думала, ты уже ушел, уехал к себе. Где ты там живешь..?

Антон знал, что ее мало интересует то, где именно он живет, она просто издевалась, но ответил:

— На Кутузовском, — и лишь плотнее налег на дверь кабинета отца, словно защищая свою территорию.

Она проследила за его движением с кислой миной на лице, поджав губы и никак не прореагировав на его замечание. Молчала. Он тоже не знал, что сказать, а потому просто рассматривал ее, пока она находилась так близко. Всего мгновение. До тех пор, пока Даша, словно почувствовав его оценивающий взгляд, не отшатнулась и не насупилась.

— И когда поедешь к себе? — после непродолжительного молчания осведомилась она, нервно постукивая носком тапочки. Волнуется? — Скоро? — скрестив руки на груди, нагло заявила: — Поверь, я уже большая девочка, и прекрасно смогу позаботиться о себе и без твоей… хм… помощи.

Ой, как же ему не понравился ее сарказм! Слишком явным, очевидным, откровенным он был.

Антон сделал быстрый шаг вперед, оказываясь к ней вплотную.

— Это мой дом, — зашипел он ей в лицо, желая спугнуть ее, но девочка не отступила от него ни на шаг.

— Я помню, — коротко и мнимо равнодушно бросила она. — Не поверишь, но в течение целых четырех лет мне только и делали, как напоминали о том, что я живу здесь лишь с твоего позволения! — ее глаза сощурились, блеснув жестким светом, а губы сжались. — Но благодарить тебя за подобную милость у меня, прости, совсем нет желания!

Сердце забилось в груди как-то неровно и рвано, а в горле встал острый ком.

— Отчего же? — нахмурившись, поинтересовался Антон, отступая назад. — Могла хотя бы попробовать.

Даша смерила его долгим, пронизывающим насквозь взглядом ядовито-черных глаз-рентгенов. И Антон едва не поперхнулся, ощутив внутри ледяной холод ее брезгливости.

— Я бы с радостью, — язвительно выдохнула Даша сквозь зубы, — но ты, позволь мне напомнить, запретил высказывать свои просьбы и желания лично тебе, свалив все на Маргариту Львовну.

Стрела попала точно в цель, уколов кончики его обнаженной души ядом правды, и он не услышал последующих слов Даши, сказанных жестким, обиженным шепотом.

— А через нее я бы не попросила у тебя и на хлеб.

Антон стиснул зубы, завороженно глядя на ее бледное лицо с покрасневшими от негодования щеками.

— Зато сейчас тебе представился шанс сделать это лично, — выдавил он из себя. — Попробуй.

— Сомневаюсь, что захочу поблагодарить тебя, — резко заявила девушка, отступив на несколько шагов.

Он знал, что не стоит спрашивать, но не удержался от вопроса.

— Почему?

— Не заслужил! — бросила она и, стремительно развернувшись, направилась в свою комнату.

Ему нужно было кинуться за ней, остановить, заставить признаться, что она утаивала от него, ведь было очевидно, что она что-то скрывает, но он застыл мраморным изваянием около кабинета отца, не осознав, что она имела в виду.

Он всю ночь думал об ее обвинительных словах, но, что они означали, так и не смог понять. В голове потоком разорванных ниток, не способных собраться в клубок, кружились десятки мыслей, но ни одна не была близка к истине. Что-то крылось в словах, колких фразах, ядовитых замечаниях и действиях наглой девчонки, и неизвестность ужасно его раздражала. Ему казалось, что Даша знает гораздо больше, чем он. Словно какая-то часть жизни, не только ее жизни, но и его собственной, просто ускользнула от него, прошмыгнув мимо и потерявшись в прошедших годах. И это бесило. До острой боли в груди.

Что он сделал не так, кроме того, что бросил девчонку на попечение Маргариты Львовны?

Что еще он, черт побери, сделал не так, как нужно было?!

Он надеялся выяснить все утром, вынудив ее сознаться, что она подразумевала под своими, сказанными в запальчивости словами, но утром они не обмолвились друг с другом и парой слов, чтобы не разругаться.

Антон зашел на кухню, когда Даша уже собиралась уходить, и, присев на стул, уныло пробормотал:

— Уже уходишь? — бегло осмотрел заставленный только что испеченными блинами и чаем стол.

— Уже да, — в тон ему ответила девушка, поднимаясь со своего места.

Стиснув зубы, мужчина сощурился, отрывая взгляд от стола.

— Ты можешь нормально разговаривать?! — не выдержал он, сжимая руки в кулаки.

— Не с тобой, — бросила она и, круто развернувшись, двинулась в сторону двери.

Руки Антона задрожали, сжались, больно впиваясь ногтями в кожу ладоней, и он, не ожидая от себя подобной молниеносности и резкости, стремительно вскочил со стула и схватил Дашу под локоть, яростно развернув к себе. Грудь вздымалась, он тяжело дышал через нос, с силой втягивая в себя не воздух, а едва уловимый аромат ее духов.

Девушка застыла, опешив, и недоуменно взирала на него снизу вверх широко распахнутыми глазами.

— Что за…?

Попыталась вырваться, упершись кулачком ему в грудь и вырывая из захвата локоть, но Антон сильнее стиснул ее руку, нависая сверху каменной глыбой.

— Думаю, тебе стоит поучиться, — сквозь плотно сжатые губы выдохнул он ей в лицо, наклонившись к ней так низко, что ощущал аромат цветов, исходивший от ее кожи. Да он с ума сходит, к чертям!

— Тебе тоже, — выдала она, почти выплюнув эти слова.

Ее подбородок гордо взметнулся вверх, черные глаза окатили презрением, смешанным с обвинением.

Воздух накалился до такой степени, что его можно было поджечь, лишь чиркнув спичкой. Но он ее так и не отпустил, лишь крепче стиснул пальцы на ее руке, зажимая в стальных тисках.

— Отпусти меня, — жестко выдавила Даша, горя гневом глаз и дрожа крупной дрожью. — Сейчас же.

Голос ее был тих, спокоен, сдержан и ровен. Настолько безэмоционален, что Антон сдался. Отпустил ее, разжав кольцо своих горячих рук. А когда девушка, ощутив свободу, стремглав выскочила из кухни, не бросив на него короткого взгляда, и через минуту послышался звук захлопнувшейся входной двери, Антон, грубо и грязно выругавшись, задрожав всем телом, со всей силы ударил кулаком по столу, словно вымещая на нем свою злобу. И, закинув руки за голову, опустился на стул, сильно зажмурившись.

Его бесила ситуация, в которой он оказался. Ловушка, в которую сам себя загнал. И эта девчонка… она не старалась, она даже и не думала ему помогать! Она его тоже бесила, выводя из себя.

Он не знал, что с ней делать. Он никогда не общался с людьми, которые так сильно его… ненавидели. А Даша именно его ненавидела, презирала, испытывала неприязнь, брезговала общением с ним, как с кем-то недостойным. И это его неожиданно задевало, коробило. Не то чтобы ему было не все равно, что она испытывает по отношению к нему, у них обоих были свои причины друг друга на дух не выносить, но ее открытое презрение… раздражало. По меньшей мере.

Он почти весь день промотался по городу, вместо решения дел, которые взялся вести, думая о том, как быть с ней, со своевольной, упрямой, вызывающе гордой, сильной девочкой, ставшей теперь, если не центром, то значительной частью его жизни.

Лишь во второй половине дня, видимо, решив окончательно себя извести, сел за отчеты и дела, а потому освободился лишь в половине седьмого, когда секретарша Наташа запросилась домой. Он ее отпустил, сам же остался работать до восьми, терзая мозг чем угодно, только не мыслями о той, что ждала его в доме отца. И ему почти это удалось.

Вернулся домой поздно вечером, и, открыв дверь своими ключами, неожиданно стал невольным свидетелем того, как Даша, потянувшись к зазвонившему мобильному телефону, заговорила с кем-то весьма откровенно и открыто.

Ему бы заявить о своем присутствии, показаться, выйти к ней, но…

Дыхание замедлилось, а потом и вовсе остановилось.

Поспешно спрятавшись за шкафом, как застигнутый на месте преступления воришка, Антон замер.

— Да, мы говорили, еще вчера, — сказала девушка, тяжело выдохнув и, не замечая Антона, подошла к окну. — Вроде бы все прошло хорошо, я же тебе говорила, — вновь вздохнула. — Нет, я сегодня не приеду, не смогу, он опять ночует у меня, — нахмурилась, словно разозлившись. — Нет, я не боюсь! Почему я должна бояться?! — втянула в себя воздух, скривилась. — Он дома… — обернулась, но так и не заметила его присутствия, но все же предложила собеседнику: — Давай потом поговорим об этом, хорошо? Приедешь за мной завтра? К школе? Хорошо. Я буду ждать. И я тебя. До завтра.

И отключилась, с тяжелым вздохом прислонившись к стене и закрыв глаза.

А Антон, слушая пульс, колотившийся в висках, вдруг неожиданно для себя принял решение.

Глава 19

Она избегала его, хотя и желала уверить себя в обратном. Но стоило признаться, Даша не хотела с ним встречаться. И не просто встречаться, но даже видеться; сегодня она убедилась в этом совершенно точно. И вовсе не потому, что боялась, его самого или грубых слов, которыми он мог бы ее одарить, нет, себя она научилась защищать уже давно, и теперь ему не удалось бы просто так вывести ее из себя.

Но ее раздражало и выводило из равновесия, что каждая их встреча сулила новую ссору, скандал, опять новое выяснение отношений, построенное на старых обидах.

Она научилась игнорировать Маргариту Львовну, в последние годы вообще перестала обращать на ту внимание, она не воспринимала близко к сердцу ее слова, колкие фразы и ядовитые замечания, пропускала мимо ушей явные оскорбления и ухищренные растления. Ей было все равно, что думает, говорит, делает эта женщина, девушка просто жила с ней под одной крышей, — не более того. Даша сносила ее присутствие, терпела, мирилась, уживалась. Она привыкла к ней.

Но Антон… этот… уже не парень, а мужчина, мнимо невозмутимый, холодно серьезный и мрачный, кажется, повзрослевший морально, а не только изменившийся внешне, он был ей непонятен.

Ей было неприятно, неуютно рядом с ним. Она чувствовала себя не в своей тарелке, хотя внешне и не показывала своей незащищенности. Но ее сердце колотилось в груди так резко, что она с раздражением слушала его стук, надеясь лишь на то, что этот незнакомый мужчина, который предстал перед ней спустя четыре года, не заметит ее волнения, скрытого за кажущейся неприступностью и невозмутимостью.

И она, кажется, смогла задеть его эго. Именно своим внешним спокойствием. Не потому ли он, с виду рассудительный, хладнокровный и замкнуто неприступный, тот, каким она встретила его на кладбище, взорвался, вспыхнул, как поднесенная к огню спичка, стоило ей проявить собственное хладнокровие?!

Она испугалась этого всплеска, хотя и не показала внешне своего изумления. За четыре года она научилась скрывать эмоции, чтобы не быть уязвленной еще и за их проявление. Но когда вспылил Антон, когда, вскочив с кресла, метнулся к ней, сверкая искрами глаз, она испугалась. Что-то в этом было… неправильное, нелогичное, какое-то… чужое. Или же давно забытое.

Но и тогда она казалась сдержанно спокойной и терпеливой, в то время как он находился в состоянии зажженной спички, поднесенной к фитилю пороховой бочки. И она чувствовала, словно кожей ощущала напряжение, сквозившее в воздухе в те мгновения, оно сотнями оголенных проводов касалось сути ее души и превращало холодную сталь в послушный кусок воска, расплавленного на огне.

Она трепетала, внутренне сжималась в обжигающий комок оголенных нервов, боясь сдаться, выйти из себя, сорваться или накричать, высказать вслух свою обиду, боль, обвинение. Кричащая боль рвалась из нее, желая оказаться на свободе, заявить о себе, обвинить и унизить противника и обидчика. Но гордость девушки была слишком велика, чтобы жаловаться, кричать или снизойти до проклятий и обвинений. Она обещала не просить о помощи. И не попросит! Не у него.

Он приехал. Зачем? Вернулся. Вновь ворвался в ее жизнь. Впервые за четыре года глухого молчания и немого равнодушия опять оказался рядом с ней, желая снова перевернуть ее жизнь.

Почему раньше не дал о себе знать? Почему ни словом не сообщил о том, что вернулся в Россию? А ведь вернулся! Уже два года жил в столице и работал юристом в одной из преуспевающих юридических компаний. Но и об этом она узнала из газет и журналов, подсунутых ей Лесей.

— Вот, — сказала подруга, со злостью бросая журнал Даше на колени, — твой опекун вернулся!

Молча взяв журнал в руки, девушка широко расширившимися глазами уставилась на расплывающиеся перед глазами буквы, кое-как соединившиеся в строчки и предложения.

— Давно? — сухими губами проронила она, не глядя на подругу.

— Давно, — резко бросила та, садясь рядом. — Этот… козел уже полгода в столице!

Даша тихо охнула, уставившись в улыбающиеся глаза Антона Вересова, взиравшие на нее с обложки дорогого глянцевого журнала, и, опуская ресницы, силилась не закричать.

Полгода?! Целых шесть месяцев в Москве… Шесть долгих томительных месяцев, когда она, переживая, но надеясь, что он вернется, поинтересуется, вспомнит о ней, верила в него… Верила в то, что о нем ей рассказывал дядя Олег, в то, что он опомнится и придет.

Она думала, что, может быть, ошиблась в нем. Ведь и ему было непросто в тот миг, в тот роковой год. Она, наверное, даже понимала его. Долгие четыре года ложилась спать с мыслью, что ему было так же тяжело, как и ей, даже больнее, чем ей. Он потерял отца. Она оправдывала его, когда ей говорили, что она никогда не была ему нужна, что он ее бросил. Она искала ему оправдания, когда не получала от него новостей, даже коротких посланий, не слышала ни малейшей заинтересованности в своей судьбе, а ведь он являлся ее опекуном! Она шла против ветра, наперекор, стискивая зубы и силясь не сдаваться.

Когда ей говорили «Бросил!», она отвечала «Не верю!». Когда били суровыми словами и смеялись в лицо, она закрывала уши и не слушала. Когда твердили «Смирись!», она кричала «Никогда!».

Но постепенно стала в нем разочаровываться. Постепенно уходила мыслями от идеала, который для себя соорудила. Медленно, но уверенно приходила к закономерной истине, сущности бытия.

Она ему не нужна. И никогда не была нужна.

Нет, она не была наивной, никогда такой не была. Она не верила в то, что он заберет ее себе, станет о ней заботиться, когда его обучение в Англии подойдет к концу. Она знала, что этого никогда не произойдет. Но она ждала… просто участия, сочувствия, понимания, принятия своей беды и проблемы. Но наткнулась на равнодушную ледяную глыбу, усеянную острыми кольями. О которые резала пальцы вновь и вновь, когда спешила навстречу своим иллюзиям.

До того, как увидела эту журнал, Даша еще верила в то, что Маргарита Львовна лжет ей, колет словами и насмешками нарочно, вынуждая разрыдаться от боли и безысходности. Он интересуется ею, что бы ни говорил. Он не такой бессердечный, каким казался. Не может этого быть.

Оказалось, — может. Безразличный, равнодушный, бесчувственный ублюдок.

И Маргарита Львовна не лгала, когда ядовито смеялась над ней и сыпала градом насмешек.

Все вокруг нее были правы относительно него. Лишь она верила в то, чего не могло быть.

— Наверное, ему хорошо живется, — проронила Даша, невидящим взором глядя на страницы журнала и невольно сминая его пальцами.

— Хорошо! — зло хмыкнула Леся. — Еще бы ему жилось плохо! Квартиру вон прикупил на Кутузовском, работа высокооплачиваемая, говорят, он самый перспективный юрист компании. И девиц полным полно…

Леся говорила что-то еще, кляла его на чем свет стоит, чертыхалась, даже материлась немного, злилась и бушевала, а Даша уже не слышала ее. Перед глазами, словно и не было прошедших четырех лет — кабинет дяди Олега, он кажется ей пустым, равнодушно холодным, одиноким, и дождевые капли полосуют окно так же равнодушно и беспечно, им нет до нее дела. И он, Антон… стоит всего в нескольких шагах от нее, у него жесткий взгляд, суровый, хотя и немного растерянный. А его слова… жгут, бьют, режут, уничтожают.

Оказывается, он говорил правду… Не лгал ей. Это она обманулась в своих ожиданиях.

Сейчас, оглядываясь назад, она понимала, какой была глупой, доверчивой, наивной девочкой.

Как только могла такой стать?! Ведь, казалось бы, видела всё и всех, светила их, словно рентгеном, определяя на расстоянии, что человек из себя представляет. Читала по лицам, по эмоциям, по действиям и поступкам. И ни одно действие Антона не говорило за него. Он всегда был с ней… терпелив, но между тем и несдержан тоже. Он старался игнорировать ее, это делала и она. Он был необоснованно груб, а она не обращала на него внимания, теряясь в собственных мыслях. Они не могли стать друзьями. И оба это знали.

Почему же тогда, когда умер дядя Олег, она поверила в возможность перемен? Почему ждала их… два года?! Так долго, мучительно долго. Падала, вставала, поднималась с колен, упрямо шла вперед, наперекор всему миру, одна. Ей нельзя было ему верить, он сам так сказал.

Они ничего друг другу не должны. Они не друзья и никогда ими не были. Зачем же притворяться?..

Он прав оказался, а она… Она хотела найти в нем что-то хорошее. Даже когда услышала роковые слова, сказанные жестко и грубо, она все равно верила во что-то. Во что?.. Она негодовала, недоумевала, злилась, кидалась проклятьями и обвинениями, ее трясло от ярости и едва сдерживаемого гнева, в тот миг, когда за ним захлопнулась дверь кабинета дяди Олега, она почти его ненавидела. А потом…

Наверное, ей не стоило об этом думать… Он оформил опекунство, он вынудил ее лгать социальным службам, и она думала, что они поступают верно, — почему-то поверила в это. Он начал о ней заботиться!.. И она захотела поверить в него. Ведь дядя Олег почему-то оставил ее именно Антону? Именно своему сыну вручил заботу о девочке, которая стала ему так дорога! Не постороннему человеку, который смог бы заботиться о ней, а именно ему. Верил Антону, знал, что тот справится, выполнит свой долг и не отступит, не бросит ее одну! Ведь Олег так ему верил! И она тоже решила поверить.

Она хотела увидеть в Антоне что-то хорошее, то, что дядя Олег видел в нем. Ведь было что-то, должно было быть, может, она просто не разглядела, не заметила, не обратила внимания!? Ведь так могло быть, что это просто проскользнуло мимо нее в небытие, растворилось и ушло в предубежденной ненависти?

Но ничего не было. Кроме презрения, ярости, зыбкой злобы и колючего обвинения. Ничего не было.

И спустя два года самообмана она перестала верить. И ждать тоже перестала.

А спустя еще два года, неужели он думал, что она распахнет перед ним объятья?! Неужели рассчитывал на теплый прием, радостное приветствие и счастливую улыбку?!

Не заслужил. Потому и не получил.

Думал, она забудет, простит, поймет? Его!? Того, кто когда-то сбросил ее на чужую женщину, скинул с рук, как ненужную вещь?! Бросил, оставил одну вопреки воле отца?! Обманул и ее надежды?!

Теперь его поступок в ее глазах не терпел оправданий, он вещал истину. И она верила ей, она знала, что правда, а что ложь. И она также знала, что никогда не позволит ему разрушить свой мир вновь.

Она опять оказалась на его шее. Со смертью Маргариты Львовны снова оказалась сброшенной на него, как ненужный хлам. И на этот раз он решил… остаться! Воспитывать ее сам.

Его заявления казались Даше нелепыми и пустыми. Он не сделает этого, не выдержит, сбежит. Она была полностью в этом уверена, об этом и заявила открыто и не скрываясь за ледяной стеной равнодушия.

Отважился? Решился? Дал слово?! Неужели не боится? Так, как боялся раньше!? Останется с ней!?

Да бросьте вы, сбежит, и месяца не пройдет, как сбежит!

И она бросила ему вызов. Неожиданно для самой себя, откровенно, язвительно, уничижительно.

И выиграла в этой схватке. Он согласился его принять.

Сначала она злилась, бесилась, что своими вспыльчивыми необдуманными словами вынудила его подписать смертный приговор не только себе, но и ей тоже, а потом возмутилась. Он думает, что справится, докажет ей свое превосходство, хладнокровность, терпение!? Не уступит? Рискнет и выиграет?!

Но Даша не давала ему надежд на победу. Ни единой, даже в мыслях. Победителем останется она.

Ночь прошла беспокойно. Девушка почти не спала, заснув лишь к рассвету, ворочалась в постели, глядя на освещенный неоновыми огоньками потолок, а проснулась оттого, что будильник трезвонил на всю комнату, вынуждая подниматься с постели.

А утром… этот инцидент. Даша была вне себя от переполнявших ее эмоций. Ее холодность вновь была встречена им специфически. Он разозлился, вновь вспылил, загорелся, как искра.

Но отчего он злился? Почему? Какой реакции на свое присутствие в ее доме, ожидал?! Он не должен был ожидать радушный прием, и Даша не смогла ему его предоставить даже при всем своем желании.

Но он бесился из-за чего-то, а она не могла понять причины. Знала лишь, что чувствует себя неловко и неуютно в его обществе. Его прямые откровенно оценивающие взгляды, горящие глаза, даже сжатые губы!

Она не желала видеть его, не желала с ним общаться. Единственным ее желанием было исчезнуть из поля его зрения. Навсегда.

Но вчера он одним лишь словом преградил ей путь к отступлению. Он остается с ней…

Прислонившись к стенке вагона метро, сжимая поручень обеими руками, она все еще думала о том, что произошло. Ее жизнь изменилась. Причем как-то так стремительно, неожиданно.

Когда умерла Маргарита Львовна, Даша ожидала его приезда, даже наверняка знала, что он приедет. Он не мог пропустить это «событие», ему должны были обо всем сообщить. Иначе быть не могло. И она вновь оставалась без опекуна — на его шее.

Даша ожидала, чего угодно, не рассчитывала лишь, что Антон решит остаться с ней. Логичнее и правильнее для него было бы, как и прежде, сбросить ее на кого-то еще. Умыть руки, чтобы она не портила его жизнь. Осталось-то всего два года. Всего два года! Но вместо того, что навсегда избавиться от нее, он совершил немыслимое, непоправимое — привязал ее к себе. На долгие, бесконечно долгие два года. И она не собиралась проводить их с ним!

Он сбежит, она была уверена. Скинет ее в чьи-то руки, засунет подальше и больше о ней не вспомнит.

Через два года она станет свободной от него. И больше никогда не позволит Антону Вересову появиться в своей жизни! Она не будет больше идти против ветра, гнаться за несбыточным и нереальным. Она уступит лишь раз. Чтобы в результате, в конце пути, в конце противостояния, доказать, что была сильнее.

И Даша знала, что этот путь пройдет не одна. И что одна не останется и после того, как все закончится. Это четыре года назад она боялась, испытывала сковывающий грудь страх, что вновь будет выброшенной на улицу за непригодностью, а сейчас знала, что, несмотря ни на что, рядом с ней будут те, кто стал для нее дороже всех на свете.

Леся, Паша… Самые близкие, самые родные, самые дорогие. Друзья. Она знала, что они ее не бросят, как это сделал когда-то Антон. В них она не сомневалась, их словам верила, ощущала теплоту, поддержку, опору, дружеское плечо. Разве не доказали они ей свою дружбу, преданность, верность? Разве не стали настолько ей дороги, что она уже не мыслила без них жизни?! Разве она не доверилась им полностью?!

Именно они прошли проверку временем, болью, обидами и разочарованиями. Они, а не тот, в кого она хотела верить, и чьей поддержки ждала почти два года. Тот, кто хладнокровно бросил ее на произвол судьбы, ни разу не поинтересовавшись, не взволновавшись, не побеспокоившись. Тот, кому это было просто не нужно. Тот, кто собственноручно выбросил ее в бездушный и мрачный мир подлости и злости.

И этого она ему не сможет простить. Никогда, наверное.

Забрасывая на плечо черный рюкзачок и скрываясь от порывов холодного ветра, Даша вынырнула из теплоты метрополитена и направилась в сторону школы, где у ворот ее должна была ждать подруга.

Она заметила ее издалека. Точнее, не саму Лесю, а шикарный черный «Бентли», припаркованный на стоянке, и не смогла сдержать улыбки при облегчении, появившемся на лице подруги, когда та ее заметила.

Леся, когда была маленькой, обещала стать настоящей красавицей, а по прошествии времени превзошла даже самые смелые ожидания. Светло-пепельные волосы, гладкой волной струящиеся по тонким плечам, немного раскосые темно-синие глаза, яркие, выразительные, припущенные длинными черными ресницами, тонкая линия губ с полноватой нижней губой, вздернутый носик и упрямый подбородок. Прямые черты лица и матово-кремовая кожа без единого намека на подростковые «проблемы». Невысокая, всего метр шестьдесят, но от того не менее эффектная, своей миниатюрностью привлекающая каждый взгляд.

С лучшей подругой они были почти противоположностями. Невысокую Дашу с копной длинных темно-каштановых волос, обычно собранных в хвост на затылке, с выразительными глазами цвета агата, вздернутым носиком и упрямым подбородком можно было назвать лишь милой или симпатичной, в то время как Леся пользовалась славой первой красавицы. Стройная, с миниатюрной фигуркой, Даша еще не до конца оформилась, не приобрела высокую грудь, округлость бедер, подобно своим рано повзрослевшим одноклассницам. В свои шестнадцать, будучи старше них на год, она, тем не менее, уступала им в развитии физическом, по-прежнему оставаясь, скорее, девочкой-подростком, нежели девушкой, вошедшей в стадию половой зрелости. Поэтому и вниманием противоположного пола в силу данных обстоятельств, не пользовалась, хотя, к слову сказать, этого внимания и не требовала.

Сейчас, закутавшись в короткое красное пальтецо с меховым воротничком, Леся переминалась с ноги на ногу и бросала косые взгляды в сторону «Бентли», из которого вышла уже десять минут назад, ждала подругу, мысленно проклиная все на свете, а особенно того, кого оставила в машине. Но при виде Даши, спешащей к ней навстречу, всплеснула руками и двинулась вперед с перекинутой через руку сумкой.

— Ну, наконец-то! — воскликнула Леся, подскакивая к Даше и целуя ее в щеку. — Я думала, что с ума с ним тут сойду! — она бросила раздраженный взгляд из-под сведенных бровей в сторону автомобиля, в котором на переднем сиденье, откинувшись на спинку, сидел молодой светловолосый мужчина лет двадцати пяти. — Он меня преследует! — заявила девушка с обидой и, подхватив Дашу под локоть, стремительно направилась в сторону школьных ворот, не забыв при этом стрельнуть колкостью взгляда в водителя машины.

— Ты была бы с ним повежливее, — усмехнувшись уголками губ, проговорила Даша. — Он же не виноват в том, что его сделали твоим телохранителем.

Леся громко фыркнула, скривившись.

— Больно было надо! — насупившись, она с обидой в голосе заявила: — Это все папа! Говорит, что будет чувствовать себя увереннее, если я окажусь под охраной, — она снова фыркнула. — Вот еще! С этим, — она вновь покосилась на черный «Бентли», — я не чувствую себя в безопасности. Вообще, — наклонившись ниже, почти касаясь губами уха подруги, Леся шепнула: — Он какой-то странный. Хмурый, мрачный, почти не разговаривает, словно в рот воды набрал, с кем-то всё по телефону разговаривает, но имен не называет. А на меня иногда пялится так, что меня в дрожь бросает. И еще… — Леся почти сошла на шепот, — у него на плече татуировка, дракон. Большая такая, длинная, но красивая.

— Откуда ты узнала!? — изумленно охнула Даша.

— Я случайно подсмотрела, как он рубашку переодевал, — покраснев, смущенно проговорила Леся. — Но он тако-ой странный. Тебе не кажется?

— Вполне себе обычный, — пожала Даша плечами. — А что не разговаривает, так все телохранители такие.

Леся покачала головой, задумчиво прищурилась и выдала:

— Что-то с ним не так. И я выясню что, вот увидишь.

Даша закатила глаза.

— Леся! Я тебя умоляю, давай только без глупостей.

— Без глупостей, конечно, — согласилась та, качнув головой и двинувшись к двери.

Но Даша заметила блеснувшие в ее темно-синих глазах бесовские искорки.

— Лучше расскажи, что там у тебя произошло? — остановив Дашу уже в холле, спросила Леся. — Этот козел объявился, так? И что говорит? Как он свой поступок объясняет-то?!

Даша, низко опустив голову, угрюмо пробормотала:

— Ничего он не говорит и ничего не объясняет, — и, бросив быстрый взгляд на свое отражение в зеркале, поспешила к лестнице, ведущей на второй этаж. — Просто приехал…

— Явился, не запылился! — поддакнула Леся, следуя за подругой.

— Он сказал, что сам станет выполнять условия завещания, сам станет за мной следить и… — поморщилась, — воспитывать.

— Ничего себе!? — присвистнула Леся от удивления и, поджав губы, возмущенно высказалась: — Приплыли, называется. А кто же его четыре года назад держал от этого благородного поступка?! Когда эта… стерва…

— Леся, — мягко перебила ее Даша, тронув за руку, — не нужно. Она уже в могиле, зачем же о ней плохо?..

— А потому что она заслужила! — отрезала Леся, откидывая на плечи пепельного цвета волосы. — Скажешь, нет?! — но Даша промолчала. — А что ты этому сказала… «благодетелю» своему? Конечно, заявила, что тебе от него помощь не требуется, да?

— Я сказала, что он всё равно сбежит. И я уверена в этом, даже несмотря на то, что… — Даша запнулась, опустив взгляд, посмотрела на свои изношенные сапожки, и пробормотала: — Мне кажется, он изменился.

— Изменился? — нахмурилась Леся.

— Да… Я не знаю, как объяснить. Просто он… стал старше, мудрее, наверное, опытнее, — девушка задумчиво бросила взгляд в окно. — И еще… какой-то он холодный, словно бы… бездушный.

— У него и так нет души! — бросила Леся. — Разве оставил бы он тебя на эту грымзу, будь у него сердце?!

— Я не об этом, — медленно протянула Даша, разглядывая серость млечного утра. — Он словно бы… пустой, понимаешь? Ничего в нем не осталось. Только презрение ко мне, обида какая-то и злость, — Даша покачала головой. — Мне кажется, что он согласился на всё это лишь потому, что у него выбора не было. Я ему вызов бросила, и он его принял. А еще он на меня так смотрел утром, странно, — Даша передернула плечами. — Мне не по себе от его взглядов, неуютно как-то и неприятно. Словно он меня оценивает. Как и раньше.

Леся подошла к ней и мягко тронула за плечо.

— Знаешь, тебе не об этом нужно думать, — сказала она тихо, отвлекая подругу от созерцания школьного дворика. — А о том, что он сделал. И чего не сделал тоже. О том, что бросил тебя, оставил в руках этой… Маргариты Львовны, уехал за тридевять земель и ни разу о тебе не вспомнил! — немного помедлив, она добавила: — Ты лучше о Паше подумай. Вот кто был с тобой все эти годы. Вот кто кинулся к тебе, едва ты позвала, едва ты намекнула на то, что тебе плохо! Он, а не этот… Вересов, протянул тебе руку помощи. И только он достоин того, чтобы ты о нем думала и говорила.

Даша мягко улыбнулась, глаза ее мгновенно посветлели.

— Паша… — протянула она. — Он друг. Он такой добрый друг для меня. Самый лучший!

Леся коротко кивнула, взирая на нее с явным недоумением, а потом подтвердила:

— Ну да, ну да. А что с Вересовым делать будешь? Как вы с ним уживаться будете?

Девушка резко повернулась к ней, нахмурилась.

— Понятия не имею. Но точно знаю, что надолго он в моей жизни не задержится! — с уверенностью заявила Даша. — Сбежит. Сбросит меня на кого-нибудь еще. Но оно и к лучшему, я не хочу его больше видеть.

Леся, стиснув ее руку, притянула девушку к себе, обнимая, и зашептала на ухо:

— Всё будет хорошо, Дашуль, — поцеловала ее в щеку. — Всё будет хорошо, вот увидишь. Ты заслужила это больше, чем кто бы то ни было!

Даша лишь коротко кивнула, ничего не ответив. Она очень хотела в это верить. В то, что всё в ее жизни когда-нибудь будет хорошо. Но не было… Вот уже четыре долгих, мучительных года, — не было.

И она сомневалась, что с приходом Антона что-либо изменится в лучшую сторону.

Паша обещал встретить ее после школы. Он волновался за нее, переживал, всё порывался приехать к ней и лично проверить, всё ли в порядке, но Даше удалось убедить его, что ничего не произошло. Тогда он взял с нее разрешение приехать к ней, чтобы встретить после школы, и Даша согласилась.

Ей отчаянно хотелось поговорить с ним. Не повесить на него все свои проблемы, нет, она никогда так не поступала, но именно поговорить, почувствовать вновь дружеское плечо, которое она в нем ощущала.

Может быть, он даст ей совет, подскажет, как поступить, поможет? Она часто полагалась на его мнение. Она дорожила его мнением. Он много раз защищал ее от нападок Маргариты, вытаскивал из депрессии в первые полтора года, когда у нее опускались руки бороться против всего мира. Он был единственным человеком, который действительно ее понимал. Потому что был, по сути, таким же, как она. Парнем улицы, который не опустил руки, пошел вперед с высоко поднятой головой, рискнул. И выиграл. Главный приз.

Даша никогда не спрашивала его, как он добился того, что у него сейчас было, сколько усилий для этого предложил, но она знала точно, что это далось ему лишь потому, что он когда-то просто не сошел с намеченного пути, не поддался слабости, пошел против всего мира, чтобы доказать свою правду. Не сдался. И поэтому был первым сейчас. Не побежденным и не сломленным. И она заряжалась его энергией.

Он был ее лучшим другом, самым лучшим во всем мире. Она никогда и помыслить не могла, что друзья бывают настолько… преданными, настолько… настоящими.

Он понимал ее, как никто другой, даже Леся не понимала так отчетливо, он чувствовал ее и ощущал, он мог угадать ход ее мыслей по линии губ или подрагиванию бровей, догадывался о настроении или расположении духа по случайно брошенному слову. И он всё о ней знал. Он принимал ее такой, какая она была, а не такой, какой ей нужно было казаться, чтобы ее приняли в свой круг другие.

Такие, как Антон, например. Или подобные ему мелочные люди, которые и понятия не имели о том, что значит настоящая дружба. Мнимость и иллюзия, завуалированная под красочной мишурой, застилала глаза.

И она не хотела быть частью их мира. Никогда не хотела. Поэтому одной из них и не стала. Ей претило все, что касалось «сильных мира сего», лживость, порочность, лицемерие и лесть, скрытность и зависть.

С Пашей ей никогда не приходилось притворяться. И она знала, что он с ней чувствует себя так же. Его тоже многие не понимали в «его мире», но в отличие от Даши, ему приходилось притворяться человеком из их круга, чтобы не потерять то, что он имел и чего он добился. Но он знал, что Даша его не осудит. Она не посмела бы, никогда не посмела бы…

Он никогда ее не осуждал, даже тогда, когда она ждала от Антона больше, чем немое равнодушие, а он лишь растоптал ее мечты, грязно и грубо оттолкнув в сторону, как ненужную вещь.

— Почему ты его ждешь? — спрашивал Павел, захватывая ее руки в плен своих горячих ладоней и глядя ей в глаза, будто в черной глубине силясь найти ответ на свой вопрос. — Ведь он бросил тебя, он не придет…

— А, может, я ошиблась в нем? — с надеждой спрашивала она его, не отводя взгляд. — Что, если он… просто боится? Или переживает? — она всегда с силой сжимала его ладони, когда волновалась. — Ты не думаешь, что ему просто… страшно брать на себя такую ответственность? И к тому же, он учится за границей…

— Значит, ты его простила?! — казалось, он был ошарашен.

— Я решила посмотреть на всё его глазами, — ответила она тогда. — Как бы я повела себя на его месте… — она заглянула другу в глаза. — И, знаешь, я не уверена, что не поступила так же, как и он.

— Ты не поступила бы так! — уверенно заявил Павел.

Даша покачала головой, опустила глаза, подбородок ее дрогнул.

— Ты просто устала, егоза, — еле слышно проговорил Паша, прижимая ее к себе. — Тебе нужно отдохнуть.

— Я подумала, — пробормотала она сбивчиво, закрывая глаза, растворяясь в тепле его объятий, — что дядя Олег, наверное, доверял ему, раз просил позаботиться обо мне. Я тоже решила попробовать ему верить. Думаешь, не стоит?

Наверное, он тогда побоялся сказать ей правду, именно поэтому сказал совсем не то, что было в мыслях.

А нужно было резать ее наивность на корню! Чтобы потом ей не было так больно от осознания нового бьющего в грудь разочарования. И тогда не было бы тех безумных лет, когда она лелеяла надежду, которой у нее никогда не было.

— Я лишь боюсь, что ты разочаруешься, егоза, — прошептал Паша, ей в волосы. — Я за тебя боюсь…

— Паша, — пробормотала Даша, сильно зажмурившись и не глядя ему в глаза, — я очень наивная, да?

Сильно зажмурившись, вдыхая запах ее волос, дыша ею, Павел поверхностно вздохнул.

— Нет, егоза, ты реалистка и совсем не наивная, — она вздрогнула, но глаз на него не подняла. — Потому что слишком рано повзрослела, — стиснул зубы и зажмурился. — Если бы я мог это исправить!.. — он запнулся, будто опомнившись, и добавил: — Просто ты веришь в хорошее, егоза, ищешь это даже в плохих людях. Ты хочешь семьи, тепла и заботы, которые у тебя отняли когда-то…

— Это плохо?

— Нет, что ты, хорошо! Очень хорошо. Просто… я не хочу, чтобы ты ошиблась.

Даша промолчала, а Павел тяжело вздохнул.

— Может, в этом Антоне и есть что-то хорошее, раз ты не отвернулась от него?.. — выдавил он задумчиво.

Нет, не было. Это она уже потом поняла. Ничего хорошего в нем не было. А то, что она придумала, о чем грезила, на что надеялась, что ожидала отыскать в равнодушном циничном мужчине, если в нем и было, то не в отношении нее. К ней он не испытывал ничего, кроме презрения и злости. И она решила отплатить ему той же монетой, за свои растоптанные мечты, рухнувшие надежды и разбитые иллюзии.

В ее жизни не было Антона, это было проходящее звено. Всегда были Леся и Паша. Только они.

Когда Паша позвонил вчера, она слышала в его голосе волнение, смешанное с легким возмущением, и сегодня, когда закончились уроки, она вместе с Лесей двинулась к выходу, попутно застегивая куртку.

— Нестеров просто идиот! — возмущенно воскликнула Леся, следуя за подругой.

— Ты ему просто очень нравишься, — с улыбкой проговорила Даша, вглядываясь вдаль.

Леся фыркнула и, отбросив с лица прядь волос, упавшую на глаза, засунула руки в карманы.

— Что не мешает ему быть идиотом, — посмотрела на подругу. — Ты, разве, так не считаешь?

— Ко мне он не пристает, — снова улыбнулась Даша, разглядывая припаркованные на стоянке машины.

— Тебе несказанно повезло, — пробормотала Леся себе под нос и надула губки.

На улице свирепствовала апрельская непогода, и, выходя на свежий воздух, Даша накинула на голову капюшон своей старенькой ветровки, попутно пряча руки в карманы, что, тем не менее, ее не спасало от ветра, потому что апрель в этом году был холодным и порывистым.

— Сто раз говорила, давай купим тебе новую куртку! — возмущенно воскликнула Леся, следя за действиями подруги. — Ну, почему ты противишься?! Даже Паша, и тот заметил, что она тебе уже мала!

— И так сойдет, — отмахнулась девушка. — Осталось-то совсем чуть-чуть, а потом и сезон закончится.

Леся поцокала языком, что-то недовольно пробормотав, но на слова подруги не отреагировала.

— Паша уже приехал? — спросила она, глядя на машины, и тут же поморщилась, заметив у ворот «Бентли», но не обратила внимания на предостерегающую фигуру мужчины, сидевшего за рулем.

— Вон его «Инфинити», — указала Даша на серебристо-серую машину, припаркованную на стоянке.

— Ух ты, — улыбнулась Леся, — вовремя. Впрочем, как всегда. Ты не будешь шалить? — поддела она Дашу, скривив губы. — Обещаешь?

— Даю честное пионерское, — сказала девушка, наклоняясь к подруге, чтобы поцеловать ту на прощание.

— А я пойду к своему «любимому», — саркастически выдохнула Леся, насупившись, и посмотрела в сторону. — И почему папе взбрело в голову, что мне нужен телохранитель?! Никак не могу взять в толк.

— Он просто беспокоится о тебе, — улыбнулась Даша нежной улыбкой, какой улыбалась, лишь когда говорила об отце подруги. — Он тебя любит.

— Я знаю, что любит, — покачала Леся головой. — Но этот… — она сценически закатила глаза и втянула в себя воздух. — Знаешь, как его зовут? — вдруг спросила она, нахмурившись, и посмотрела на Дашу.

— Как?

— Артемиус, — иронично скривив губы, по слогам произнесла она. — Представляешь? Ар-те-ми-ус. Ужасное имя, ты так не думаешь? — Леся вздернула вверх бровки. — А еще, я слышала, он…

Резкий сигнал клаксона заставил девушек вздрогнуть и обернуться на гудок.

— Вот же зараза, — выдохнула сквозь зубы Леся, стреляя молниями глаз в водителя машины. — Ну, я ему!.. — и решительно двинулась в сторону «Бентли», на прощание махнув Даше рукой.

— Только без уголовных статей, Леся, хорошо?.. — прокричала ей вслед Даша и, улыбнувшись, направилась в сторону припаркованной у ворот «Инфинити» Павла.

Паша, выйдя из машины, поприветствовал ее с улыбкой на губах, и Даше самой хотелось улыбаться.

— Привет, егоза, — поцеловал ее в щеку, сжимая холодные ладони и согревая их своим теплом. — Как день?

— Бывало и лучше, — чмокнув его в знак приветствия, проговорила девушка. — Пятерка по биологии.

— Чему я не удивлен, — хмыкнул мужчина.

— А еще диктант на отлично, — улыбнулась Даша, открывая переднюю дверцу машины.

— И я опять не удивлен, — хохотнул друг, усаживаясь в автомобиль и заводя мотор. Посмотрел на нее. — Куда поедем?

— Домой, — пожала девушка плечами. — А ты что-то хотел предложить? — осторожно осведомилась она.

Она увидела, как потемнели его глаза. Они ей всегда нравились, какие-то они были… околдовывающие.

— Ты хочешь домой? — напрямую спросил Павел, трогаясь с места. — Я думал, мы пообедаем где-нибудь…

Наверное, он о многом хотел спросить ее, Даша видела это и по его напряженному лицу, по складочкам между бровей, по сжатым губам, но Паша был слишком тактичным, слишком терпеливым с ней, чтобы вот так просто, сходу задать все интересующие его вопросы.

— Если хочешь, — проговорила Даша, глядя на него с нежностью, — посидим где-нибудь.

— А ты как хочешь? — не глядя на нее, устремив взгляд на дорогу, спросил Паша.

— Я только за, — тихо сказала девушка, улыбнувшись. И легко, чтобы не отвлекать от дороги, тронув его за плечо, проговорила: — Я очень рада тебя видеть.

Руки его сжали руль сильнее, на скулах заходили желваки, глаза сощурились. Но он улыбнулся. Ей.

— Я тоже, егоза, — и у нее на душе сразу стало легче, будто не было никаких проблем. — Я тоже.

Даша стремительно, не обдумывая свои действия, решительно наклонилась и чмокнула Павла в щеку, а тот, не ожидая от девушки такого проявления нежности, вздрогнул, сглотнул и бросил на нее изумленный взгляд. Она шаловливо улыбнулась, сверкнула агатами завораживающих глаз и подмигнула ему.

— За что? — изумленно выдохнул молодой человек, отвлекаясь от дороги и глядя на нее.

— Заслужил! — коротко бросила девушка и, не подумав, добавила: — Больше, чем кто бы то ни было.

И оба застыли, будто онемев. Поняли, кого она имела ввиду. Слишком прозрачным был намек.

Молчание, захватнически повисшее в салоне автомобиля, накаляло обстановку до предела. Даша тяжело дышала, слушая, как стучит сердце, отдаваясь звоном колоколов в ушах и надавливая на виски. А Паша, не решаясь начать неприятный разговор, вглядывался в автостраду, крепче сжимая руль до посинения рук и слушая собственное сбившееся дыхание, грубо вырывавшееся через плотно сжатые губы.

Нить накалилась до того момента, пока не выдержали оба, разорвав глухую струну отстраненности.

Даша повернулась к другу, намереваясь о чем-то спросить, но он опередил ее вопросом.

— А как там… он? — осторожно поинтересовался Паша, не глядя на девушку.

— А ты?.. — начало было Даша, но тут же замолчала, отвернувшись к окну.

— Никак, — пожала плечами, стиснув зубы. — Мы с ним почти не разговариваем.

— Он живет в квартире отца? — спросил Павел, словно прощупывая почву. — С тобой?

— Пока да. Потом, наверное, переедет к себе, — Даша сдвинула брови, передернула плечами. — Но мне все равно. Пусть делает, что хочет, лишь бы я его больше не видела.

— Хочешь, — неуверенно начал он, — переночуй сегодня у меня? Ты же знаешь, у меня большая квартира…

Даша резко посмотрела на него, встретившись взглядом с потемневшими серо-зелеными глазами.

Павел был напряжен и словно бы чем-то озабочен. Взволнован? Обеспокоен? Насторожен?..

Пашка, милый Пашка. Друг. Самый настоящий друг!

Когда жила с Маргаритой Львовной, она часто оставалась ночевать у него. А в последние месяцы жизни своей мучительницы почти поселилась в квартире друга. Но сейчас переехать к нему не могла. Никак…

— Нет, — покачала она головой, ласково ему улыбнувшись. — Я не могу.

— Из-за него? — кажется, он всё понял и без объяснений.

— Да, — опустив глаза, она закрыла глаза. — Я не позволю ему еще раз вмешаться в мою жизнь. В прошлый раз это ни к чему хорошему не привело.

Пальцы молодого человека стиснули руль, лицо побледнело, а губы сжались в узкую линию.

— Убил бы эту стерву!

— Не надо, — покачала головой девушка. — О покойниках или хорошо, или никак…

— Не защищай ее. Она не заслужила твоего прощения! — жестко сказал тот, нахмурившись.

— И все же… Пожалуйста, не надо, — попросила девушка, и молодой человек сдался.

— И что ты думаешь теперь делать? — спросил он с напряжением и волнением в голосе. — Что он решил?

— Он сказал, что хочет сам воспитывать меня, — она усмехнулась уголками губ. — Словно бы сейчас это от него требуется! — ядовито выплюнула она. Обида билась изнутри, рвалась болью из груди.

— Воспитывать… тебя? — по словам повторил Павел с недоумением и зло чертыхнулся под нос. — Прости… А о чем он думал все эти годы?! Когда эта стерва…?!

— Паша!..

— Извини! — рыкнул он, на мгновение зажмурившись. — Просто, как вспоминаю, сразу… Извини!..

— Я не обираюсь с ним мириться, — тихо, но уверенно заявила девушка. — Если он не уйдет сам, я сделаю так, чтобы он передумал. И на этом всё, — точка. Полный разрыв.

Павел пристально посмотрел на нее, смерив внимательным взглядом, взвешивая ее слова, но ничего не сказал, оставив свои мысли при себе.

Он всегда был готов приютить ее у себя. Стоило ей только попросить, и он бы принял ее в свои объятья, не раздумывая. Но Даша была слишком… не такой, чтобы просить, она не снизойдет до просьб, если не убедится, что не справится сама. А потому он терпеливо ждал. Не момента, когда она не сможет справиться, а когда осознает, что он всегда ее ждет.

И он верил, что этот день наступит. Скоро. Очень скоро.

Но этому дню не суждено было наступить. Не в ближайшем будущем. Антон перечеркнул его ожидания.

Даша, вернувшись домой в половине шестого, открыла дверь своими ключами, даже не подумав о том, что нужно позвонить. А вдруг Антон уже дома? Она, по чести сказать, забыла о том, что Вересов должен быть в квартире. Четыре года его здесь не было, она успела отвыкнуть от его присутствия и малейшего напоминания о нем, и поэтому не сразу вспомнила, что он, такой же хозяин квартиры, как и она, и может находиться здесь.

Девушка вошла в квартиру, разделась и прошествовала в свою комнату, осознавая, что Антона еще нет. На работе?.. Возможно. Но ее это касаться не должно. И Даша отбросила от себя глупые мысли.

Он пришел в начале одиннадцатого, девушка услышала, как хлопнула входная дверь и, прислушиваясь, замерла, почти затаив дыхание. Она сидела за компьютером, и вздрогнула, едва услышала щелчок дверного замка. Невольно покосилась на свою запертую изнутри дверь, а потом вновь уставилась в компьютер.

Они не виделись с самого утра, и не сказать, чтобы Даша была огорчена. Она была рада.

Ее не касается ничего, связанное с ним! Так же, как он, не интересовался ею четыре года, так и ей плевать, где и с кем он проводит вечер. У нее самой вечер был просто отменным, и портить его общением с ним она не собиралась.

Но Антон, по всей видимости, был иного мнения на сей счет.

В ее дверь настойчиво постучали, когда Даша, переодевшись, уже собиралась ложиться в постель.

Зная, что это Антон, она все равно крикнула:

— Кто там?

— Твой опекун! Открывай! — грубо раздалось из-за двери.

Хотелось отправить его к черту, в той компании ему было бы самое место, но девушка, поморщившись и накинув на себя халат, медленно прошла вперед, повернула ключ в замке и немного приоткрыла дверь.

Прислонившись к дверному косяку, Антон взирал на нее безэмоционально и терпеливо.

— Уже спишь? — сухо поинтересовался он.

— Уже нет, как видишь, — хмуро бросила она, сильнее запахнув халат. — Чего ты хотел?

Быстрый взгляд на нее, мельком по ее фигурке, а потом вновь уставился в глаза.

— Вот и хорошо, что не спишь.

Даша подозрительно сощурилась, наклонив голову набок. Что он еще придумал?..

— То есть..?

— Считай, что ты своего добилась, мала?я, — сказал Антон, приподнимая уголки губ в жесткой улыбке. — Собирай вещи, ты переезжаешь ко мне.

Глава 20

Даже утром это всё еще казалось ей странным. Молчаливо ковыряясь вилкой в тарелке, Даша смотрела прямо перед собой, забыв об уже остывшем чае, который для себя приготовила.

Она переезжает к Антону.

Кто бы ей сказал об этом еще пару недель назад, она бы рассмеялась. Это невозможно. Но это… было правдой. Той, которая сейчас била своей нелогичностью прямо в сердце. Будоражила струны души, вызвав новый прилив адреналина в кровь и учащая сердцебиение.

Как так получилось, что она сдалась, согласилась, уступила ему в этом, казалось бы, уже ясном для самой себя вопросе?! Ведь она никогда не думала, не предполагала, что он сможет пойти на это!

Она не ожидала от него подобного. Чего угодно, только не этого. Она даже была готова принять его желание жить здесь, в квартире дяди Олега, вместе с ней под одной крышей, ведь это, в конце концов, и его дом тоже. И она не стала бы перечить, просто не имела бы на это права, она бы смирилась. Это, конечно, было бы сущим наказанием для обоих, и рано или поздно, они бы свели друг друга или с ума, или в могилу, но… Этого она хотя бы могла от Антона ожидать! Она уже почти приготовилась услышать от него этот вердикт, он казался ей логичным и вполне закономерным. Но то, что предложил, нет, — приказал! — он… Это выходило за все допустимые рамки. О таком она даже и подумать не могла. Подобной мысли и в голове не возникало, а на деле казалось еще более нелепым и неправильным.

Отшвырнув от себя вилку, девушка с тяжелым вздохом опустила голову на приподнятые руки.

Она уже сотни раз себе повторила, что это неправильно. Более того — противоестественно. Ну, где это видано, чтобы она переселилась к нему!? В его квартиру. Даже если закрыть глаза на то, что они просто-напросто перегрызут друг другу глотки, потому что не могут и пяти минут провести, чтобы не разругаться, а если посмотреть на всё… логически. Как они, видимо, на вещи вчера не смотрели, раз пришли к выводу о том, что смогут-таки существовать под одной крышей два года!

Два года. Подумать только!? Почему, почему ему в голову пришла эта нелепая, неправильная мысль?!

И почему она не смогла противиться натиску?! Почему вопреки тому слову, которое сама себе дала, она сдалась вчера?! Снизошла до того, что согласилась с его… предложением… нет! — с его приказом.

Когда он ворвался в ее комнату, первое, на что она обратила внимание, так это на его самоуверенность.

Он, черт его побери, был заранее уверен, что она сдастся!

— Считай, что ты своего добилась, мала?я, — она готова была накинуться на него с кулаками при этих словах уже в тот самый момент, когда они сорвались с его языка. — Собирай вещи, ты переезжаешь ко мне.

Среди потока безумных, крошащихся на комочки мыслей, в голове мелькнула одна: он шутит. Смеется над ней, издевается, подтрунивает, — можно называть, как угодно, но он не мог, по всем законам, правилам и канонам, он не мог говорить серьезно.

Она уставилась на него с изумлением, встав в оборонительную позицию.

— Что ты сказал? — сощурившись, переспросила Даша.

Конечно, глупо с ее стороны было говорить это, наверное, она просто тянула время. Чтобы осознать, что он только что сказал. Чтобы сдержаться и не расцарапать ему лицо, ведь руки так и чесались. Но нужно было давить его равнодушием и терпеливостью, их он от нее уж точно не должен был ожидать.

Как ни в чем не бывало, Антон, скрестив руки на груди и гордо вздернув подбородок, охотно повторил:

— Собирай вещи, — она готова была его убить за эту гадкую ухмылку. — Ты переезжаешь ко мне.

И тогда она поняла, что он не шутит. Не намерен шутить. И глаза его светятся ярким светом, и усмешка играет на губах, и эта поза победителя, которой он словно доказывал свое над ней превосходство.

Это заставило ее сердце безудержно затрястись от злости и раздражения.

Девушка застыла, глядя на Антона в упор, пусть и снизу вверх.

Оказалось, он очень высок. И глаза у него не просто серые, а с серебристым оттенком, она это только сейчас заметила. И волосы такие необычно темные, почти черные, короче, чем четыре года назад.

Как-то она упустила тогда всё это… Да и не до того ей тогда было, чтобы разглядывать, какого цвета его волосы, а какого глаза. Ее мало интересовал Антон Вересов, как личность.

И сейчас не интересует! Пришлось себя одернуть, чтобы заставить мыслить в нужном направлении.

Даша тоже скрестила руки на груди, так же вызывающе вздернула подбородок, уставилась ему в лицо.

— Я никуда не поеду.

Холодно. Отстраненно. Равнодушно. Отточено.

— Поедешь, — совершенно спокойно заявил он, ничуть не повысив голоса. Будто ожидал подобной ее реакции и заранее подготовил ответ, перекрыв ходы к отступлению.

А Даше хотелось рвать и метать от его самоуверенности. Руки сжались в кулаки, а глаза сверкнули.

— Нет. Не поеду! — громче, решительнее, язвительнее. Невольно выпрямилась, чтобы казаться выше, чтобы чувствовать себя увереннее рядом с ним, на равных.

Ему не понравилась ее слова. Глаза Антона сузились, а губы, несмотря на жесткую улыбку, сжались.

— Кажется, ты чего-то не понимаешь, — начал он, понижая голос и переходя на угрожающий шепот. — Я — твой опекун, и я решаю, где, как и с кем ты будешь жить.

— А мое мнение? — возмущенно спросила девушка, вздернув подбородок. — Оно тебя не интересует?

Он нахмурился, скривился.

— Попробуй, выскажи его, — предложил он снисходительно. — Удиви меня.

Даша заскрипела зубами и, сжимая вспотевшие ладони в кулаки, пыталась сдержаться и не расцарапать ему лицо. Сердце так грохотало в груди, что эхом отдавалось в ушах.

Надо же, он словно бы делает одолжение! Руки ее так и чесались.

— Я не поеду к тебе, — выговорила Даша по слогам. — Мне нравится здесь. Это мой дом.

Она сделала вид, что не заметила, как дернулась его щека при этих ее словах. Он помрачнел.

— Пусть так, — согласился Антон, делая шаг вперед и нависая над ней. — Но, если я говорю, что здесь ты жить не будешь, — все ниже, и ниже, заглядывая в глаза, опаляя теплом дыхания кожу лица. — То ты здесь жить не будешь, — последние его слова сошли до пропитанного ядом шепота. — Это ясно?

В груди всё сжалось, скрутилось в тугой узел, сердце бешено заколотилось в висках. И, не выдержав его давления, она резко отскочила в сторону. Тяжело дыша и пытаясь справиться с отчаянным сердцебиением.

— Почему? — выпалила Даша. — Что не так в этой квартире?!

— Потому что я так хочу, — выпрямляясь, сказал Антон.

— А если этого не хочу я?! — резко воскликнула девушка.

Его брови взметнулись вверх, удивленно приподнимаясь.

— А кто сказал, что я должен прислушиваться к твоему мнению?

— Ах ты… — она сделала шаг вперед, оказавшись в паре сантиметров от его тела, и резко остановилась.

— Что? — с вызовом осведомился он, ухмыльнувшись.

Ей хотелось расцарапать эту наглую самоуверенную физиономию. Как в детстве, когда она набросилась на него дикой кошкой. Тогда она себя не контролировала, была ребенком, и у нее были причины делать то, что она сделала. Не сказать, что у нее сейчас не было причин, но… Она уже не ребенок. И к тому же, он ждет от нее именно взрыва, всплеска негодования. Она не доставит ему такого удовольствия, не позволит читать себя, как открытую книгу.

Она уставилась ему в лицо, и взгляд ее зацепился за выделяющееся светлое пятнышко на смуглой коже.

У него шрам остался. После случая на кухне, когда она ему лицо расцарапала. Небольшой, белесый, тянувшийся тонкой змейкой от виска к щеке.

— Зачем ты делаешь это? — сжимая руки так сильно, что ногти больно впились в ладони, бросила она ему. — Что и кому пытаешься доказать? — голос ее звучал ядовито, почти уничтожая. — Давай признаем, что ты не тот хороший дядька, который может стать мне опекуном. И я не та девочка, которая может стать тебе хорошей воспитанницей. Так зачем мы будем осложнять друг другу жизнь? — она нахмурилась.

— И что ты предлагаешь? — со скрытой угрозой в голосе спросил Антон.

— Давай просто разойдемся, — предложила она, вызывающе глядя на него. — Я останусь жить здесь, сама по себе. А ты останешься жить там, сам по себе. Это будет лучшим выходом из положения. Нам не придется общаться и притворяться друг перед другом, как мы замечательно ладим.

— А нам нужно притворяться? — жестко осведомился он.

— А ты считаешь, не нужно?

Антон вдруг грубо чертыхнулся громким шепотом, и Даша изумленно застыла.

— Кто научил тебя отвечать вопросом на вопрос?! — раздраженно выругался мужчина.

— Тот, кто учил тебя хорошим манерам, очевидно, — сострила она.

Он оскалился.

— О чем ты?

— Я не поеду к тебе! — вместо ответа заявила Даша.

— Поедешь! — жестко надавил Антон, приближаясь к ней и надавливая на ее нервы. — И это не обсуждается.

— Нет, я сказала, — повышая голос, провозгласила Даша, не делая и шага назад, вжимаясь спиной в стену.

— Да, говорю я! — блеснул он глазами, нависая на ней каменной глыбой. — Завтра же. Собирай вещи!

И Даша не выдержала, заскрипела зубами, возмущенно охнула и кинулась к нему.

— Ты меня не слышишь, да? Совсем не слышишь?! Я с тобой никуда не поеду! Это мой дом, и я…

— Я твой опекун, деточка, — грубо перебил Антон, решительно наклоняясь над ней, вынуждая девушку уклоняться и вжиматься в стену. — И, если я захочу услышать твое мнение насчет того, как мне поступить, — уже почти шипит ей в лицо, — я поинтересуюсь. Пока же, — заглянул в глаза с блестевшими в них огоньками, — мне безразлично, что ты думаешь, что ты говоришь, и чего ты хочешь. Поэтому, немедленно собирай вещи! — выплюнул он, отстраняясь. — Я так решил.

Она заставила себя говорить, пересилив дрожь в голосе, стараясь, чтобы тот звучал ровно, слушая разрывающее перепонки бешеное биение сердца, и вопреки острому комку, застывшему в горле.

— Нет! — выкрикнула она, срываясь, ему в лицо. И видела, что он застыл, мрачнея. — Мне все равно, что ты говоришь, что ты думаешь, что ты решаешь. Я не стану идти на поводу у маразматика, — не обратила внимания на то, как он дернулся. — Это квартира твоего отца, и он не хотел бы…

— Оставь его в покое! — рявкнул Антон, вновь делая шаг к ней, и Даша невольно отступила, испугавшись полос ярости, мелькнувших на его лице. — Он хотел, чтобы я позаботился о тебе, и я, черт повбери, буду заботиться, поняла?! — Даша застыла, почти не дыша. — Даже если тебе противно, даже если противно мне! — он кричал, а она молчала, завороженно глядя на то, как серебристо-серые глаза меняют цвет, постепенно темнея и превращаясь в черные злые точки. — Даже если мы с тобой никогда не поладим, — что скрывать мы никогда не станем лучшими друзьями! — нам придется жить вместе, — это он проговорил, едва не касаясь ее своим телом, нависнув над хрупкой фигуркой девушки. — Отец четко в своем завещании всё оговорил, и ты это знаешь. Я официально стал твоим опекуном, а значит, несу за тебя ответственность…

— Где же ты был четыре года назад?! — выкрикнула Даша, не сдержавшись. — Когда эта?..

— Этого уже не изменишь, поэтому будем жить тем, что есть! — грубо выдавил Антон, раздражаясь.

— А если я этого не хочу?! — с вызовом выкрикнула Даша, отстраняясь от стены, служившей ей опорой, и двигаясь на него, как тигрица. — Жить с тобой под одной крышей не хочу!? И ты не хочешь! Что же делать?

— Он этого хотел! — выстрелил он контрольным выстрелом ей в грудь, прямо в сердце, надавливая на еще не зажившие раны. — Остальное не важно!

И она, застыв в позе амазонки, тяжело дыша, поняла, что не может найти аргумент, чтобы ему возразить.

Горло сдавило острым комком, а в глазах предательски защипало.

— Он позаботится о тебе, малышка.

— Нет. Он меня не любит… — едва не плача.

— Полюбит!.. — уверенно, твердо. — Потому что любит меня…

Антон резко отвернулся, напряженно сжав плечи, выпрямив спину.

— Этого хотел он, — повторил он тише, глубже, как-то… интимнее, откровеннее. — Ты разве не исполнишь его последнюю волю?

Она не хотела этого говорить. Но слова сорвались с языка против ее воли.

— Но ведь ты же не исполнил?

Антон вздрогнул. Все его тело напряглось. Повернулся к ней лицом, прожег взглядом, приковав к месту.

— Тебе, наверное, нужно знать, — проронил он, не отводя от нее взгляда, — что, если бы я мог всё исправить, я бы поступил точно так же, как и годы назад, и ничего не стал бы менять! — эти слова не просто ранили, они ее убили. А он продолжал: — И вовсе не потому, что я такой плохой, эгоист, подлец, негодяй, хотя ты меня, очевидно, таким и считаешь… — ее горящие глаза и так сказали ему всё, что она думает. — А потому, что знаю, уверен, что четыре года назад не смог бы смириться с тем, что сделал отец. Оставил тебя на меня!

— А сейчас? — сощурившись, проговорила Даша, стараясь сдержать дрожь. — Сейчас можешь смириться?

Он молча взирал на нее с высоты своего роста, нахмурившись, поджав губы, пробегая оценивающим взглядом по худенькой фигурке, закутанной в халатик, по бледному лицу с горящими глазами, по рукам, скрещенным на груди и дрожащим.

Всего мгновение, сотая доля мгновения… А Даше показалось, что ее оценивают, чтобы потом повесить бирку с ценником или же за ненадобностью отослать на склад. Ее передернуло от отвращения, и она сильнее запахнула полы халата, внезапно почувствовав себя перед ним обнаженной и незащищенной.

— Сейчас… я готов постараться сделать это, — ответил он, наконец, отведя от нее взгляд всего на секунду, чтобы потом впиться в нее вызовом. — А ты? Ты можешь сделать это для него?

Даша застыла, как вкопанная, глядя на него непроницаемо, озлобленно, с яростью и бешенством.

Он знал, куда давить, чтобы заставить ее сдаться. Наверное, заранее все продумал?! И за это она злилась на него еще больше, ее бесило то обстоятельство, что ей придется сдаться. Ему. Подчиниться. Он связал ей руки ее отношением к дяде Олегу. Это нечестно, неправильно. Антон знал, что ему она откажет язвительно и резко, не задумываясь. Но дяде Олегу, человеку, который стал ей отцом?! Ему она не смогла бы отказать ни в чем.

— Черт с тобой, Вересов! — выругалась девушка, почувствовав себя загнанной в ловушку. — Я согласна!

Он жестко улыбнулся. Но не было и тени улыбки в его серых глазах.

— Хорошая девочка, — двинулся к двери. — Собирай вещи.

А она осталась стоять и смотреть на закрывшуюся дверь пустым взглядом еще на несколько минут. А потом, не в силах стоять, прислонилась к стене и скатилась по ней вниз, поджимая под себя колени.

Она не спала почти всю ночь, и не потому, что по его указке собирала вещи, у нее и вещей-то было не много, чтобы можно было что-то собирать! А потому, что мысли, терзавшие ее мозг, не давали уснуть.

Почему он решил так поступить с ней? С ними?! Ведь он и себя наказывал тем, что навязывал себе ее общество. Зачем ему это надо? Почему он связывает себе руки, заковывает в кандалы?! Он мог бы нанять новую мучительницу, чтобы та позаботилась о ней оставшиеся два года. А потом они бы распрощались, словно и не знали друг друга никогда. Это было бы правильно, логично, закономерно.

Зачем же он идет против себя? Почему старается выполнить завещание отца? Неужели в нем проснулась совесть?! Спустя четыре года! Или он кому-то что-то пытается доказать? Ей? Вряд ли его это стало бы волновать, да и Даша вряд ли повелась бы на его заботу и внезапно обнаружившуюся в его сердце доброту. Значит, себе? Но что?! То, что для него дорого обещание, данное отцу!?

Ведь Антон любил дядю Олегу, очень сильно любил. Потому и не мог мириться с тем, что Даша жила с ними. Он ее не любил, а отца обожал, почти боготворил. И в его словах и жестах сквозила боль. По-прежнему, спустя четыре года, ему всё еще было больно. Как и ей.

Поэтому они и сдались. Потому что оба до сих пор переживали эту потерю. Любили. Человека, который не смог примирить их при жизни, но старался сделать это после смерти.

Даша проснулась рано, не было еще и семи. Встав с постели и приведя себя в порядок, стала собирать сумку. Взяла самое необходимое, надеясь на то, что заберет остальное позже. Приготовила завтрак, но так к нему и не притронулась. В рот и маковая росинка сейчас не полезла бы, а к горлу подступала тошнота.

Глядя в окно на гуляющий там ветер, она думала, как теперь жить. Рядом с ним. Справится? Не убежит? Или он сдастся первым, плюнет на всё и опять ее бросит?! Скинет на чужие плечи и станет «заботиться» о ней посредством электронных писем и уведомлений. Если найдет на них время. А Даша, как и четыре года назад, опять окажется предоставленной самой себе.

От мыслей, давящих на виски, болела голова, и Даша, чтобы успокоиться, закрыла глаза. Ну, уж нет, она не станет переживать из-за того, что он ее бросил. Не станет, как четыре года назад, верить в несбыточное. Слишком остро резали ее разбитые иллюзии, чтобы поддаться им вновь. Больше она подобной ошибки не допустит. Никогда не доверится Антону Вересову! И то, что они будут жить в одной квартире, не будет для нее ровным счетом ничего значить. Просто необходимость, данность, уважение к дяде Олегу. А через два года они разойдутся своими дорогами. И не будет уже ни данности, ни необходимости.

Так она решила для себя к тому моменту, как ее опекун проснулся и почтил ее своим присутствием.

Антон зашел на кухню в половине одиннадцатого. Хмурый, почти мрачный, чем-то явно недовольный.

Даша бросила на него беглый взгляд из-под опущенных ресниц, не обращая внимания на участившийся пульс и затрепетавшее в груди сердце.

— Чайник горячий? — сухо поинтересовался он, подходя к кухонному столу, явно чем-то недовольный и не выспавшийся. И почти через мгновение раздраженно выпалил: — Спасибо за ответ, ты очень любезна.

— Учусь у своего опекуна, — отрезала Даша, не глядя на него. — У него страсть к хорошим манерам.

Он резко повернулся к ней, рванулся вперед, схватил за плечо, больно надавив, и стиснув кожу.

— Слушай, помолчи, а?! — рыкнул он, испугав ее стремительностью. — И без тебя… тошно! Не нагоняй!

Даше было больно, его пальцы сдавливали, сжимали, но она, поморщившись, лишь отчеканила:

— Отпусти мою руку, — и он отпустил. Сразу же. — Если у тебя плохое настроение, не срывай злость на мне. Я тебе не мальчик для битья, понятно?

Он зло чертыхнулся, повернувшись к ней спиной, и напряженно втянул в себя воздух, через рот.

— Ты всегда умела за себя постоять, — сухо откомментировал он, как-то горько усмехнувшись. — Да?

Даша нахмурилась. Черт, он выводил ее из себя уже тем, что находился рядом. А она обещала себе быть сдержанной и равнодушной. Где уж там, когда эмоции перетекали через край!?

Но она, тем не менее, изобразив на лице холодную мину, остро выдала:

— У меня был хороший учитель.

Он обернулся к ней, саркастически вздернув брови.

— Неужели опять я?

— Размечтался, — фыркнула девушка, скривившись. И через время: — Улица.

— Что? — нахмурился он, глядя на нее сощуренными глазами.

— Улица была моим учителем, — коротко объяснила Даша, поднимаясь. — Она и не такому может научить. Чайник уже остыл, придется подогреть, я приготовила яичницу, если не боишься отравиться, — она ухмыльнулась, — можешь попробовать, — поставила тарелку в раковину и двинулась к двери.

— Ты собрала сумки? — спросил он, словно стараясь удержать ее на месте, не отпускать сейчас.

Она даже не обернулась к нему, сухо бросила через плечо:

— Сумку. У меня она одна. Да, собрала, — остановилась, обернулась. — Когда будешь готов, позовешь меня.

Антону ничего, кроме как кивнуть, не оставалось, и, когда она скрылась за дверью, устало опустился на стул, где сидела Даша, и тяжело вздохнул.

Вздорная, упрямая, невозможная девчонка! Стала частью его жизни, пусть случайно, пусть на короткий срок, пусть была не в восторге от этого так же, как он, но теперь они оказались связанными друг с другом. На два года. На два долгих, томительных года. И никто не обещает, что будет просто. Всё кричит, надрываясь, о том, что будет так сложно, как никогда не было.

Он постучал в ее комнату через полчаса, и Даша открыла, переодетая в кофту и старые джинсы. Темные волосы собраны в высокий хвостик на затылке, на бледном лице ни грамма косметики, а губы поджаты.

— Готова? — только и смог спросить он, хмурясь.

И почему она одевается в какую-то рвань? Неужели он мало денег ей выделял?!

— Пожалуй, — кивнула девушка, выходя из комнаты. — Надеюсь, мой компьютер перевезут к тебе.

— Не сомневайся, — бросил он, уступая ей дорогу. — А где твои сумки?

— Я же сказала, — сухо начала объяснять она, — у меня одна сумка. Только самое необходимое, — она указала на зажатую в руке дорожную сумку, небольшую, но прочную.

Антон, казалось, был изумлен, потому что, осмотрев ее ношу, устремил ошарашенный взгляд на Дашу.

— И это всё?!

— А что еще? — подбоченясь, ощетинилась девушка. — У меня не так много вещей.

Антон посчитал за лучшее не открывать рот, потому что и так уже чувствовал себя идиотом перед ней. Смотрела она на него как на истинного недоумка, и этот пренебрежительный, колкий взгляд ему претил.

— Ладно, — забирая из ее рук сумку, выдохнул он, — пошли, — и направился к входной двери.

Даша, изумленная тем, что он помог нести вещи, последовала за ним.

— Потом отдашь мне ключи от квартиры отца, — сказал Антон, когда они уже оказались на улице. — У тебя что, нет другой куртки? — возмущенно спросил он вдруг, оценивающе пробежав взглядом по ее фигурке.

— Нету, — отрезала девушка, приподнимая воротник. — А почему я должна отдать тебе ключи?

— Потому что они тебе не понадобятся, — в тон ей ответил мужчина, открывая багажник. — А почему нет новой куртки? — гнул он свою линию, бросая на Дашу косые взгляды. — Ведь твоя давно уже поношенная.

А то он не знает, почему она не может себе новую куртку купить!? Даша уставилась на него, сузив глаза.

Сердце заколотилось, как сумасшедшее. Ее раздирала на части злость, равная по силе настоящему бешенству. Интересуется, выступает заботливым опекуном. Поздно образумился!

— Я думаю, не стоит делать вид, что ты ничего не понимаешь, — резко выдала она, прожигая его взглядом.

Антон застыл, посмотрел на нее удивленно. И она почти поверила, что он ничего не понимает. Почти…

— О чем ты?

— Всё о том же, — ядовито отрезала девушка, открывая дверцу его шикарного автомобиля. — О том, какой ты замечательный, а, главное, заботливый опекун! — и, не дождавшись ответа, нырнула на заднее сиденье.

Не понимая ее сарказма и язвительной иронии, Антон недоуменно проследил за тем, как Даша скрылась в салоне, и, простояв еще несколько томительных секунд, продолжая гадать, что девчонка имела в виду, он, покачав головой, словно отгоняя надоедливые мысли, забрался на водительское сиденье.

— Могла бы сесть и на переднее, — сухо заметил Антон, заводя мотор. — Тебе ведь уже шестнадцать.

Уязвить ее упоминанием о возрасте не удалось, хотя у него и не было подобной цели. Она промолчала, словно игнорируя его, а он, сам не зная почему, бесился от этого. От ее равнодушия. Уж лучше бы она кричала, возражала, язвила. Но ее молчание действовала на него, как красная тряпка на быка. Он заводился с пол-оборота. И сейчас, вместо того, чтобы следить за дорогой, то и дело бросал короткие взгляды в зеркало заднего вида, надеясь заметить на лице девчонки хоть толику чувств и эмоций. Но та была холодной, как лед, уставившись в окно, и делая вид, что не замечает его подглядываний.

Черт бы ее побрал! Она его специально из себя выводит?!

Мысленно выругавшись и сильнее сжав руль, Антон выдавил:

— Я сделаю тебе дубликат ключей от своей квартиры. Завтра, — снова быстрый взгляд на нее. — Сойдет?

Даша пожала плечами, продолжая рассматривать проносившиеся за окном московские улицы.

— Ты устроила мне бойкот? — поинтересовался Антон, начиная мрачнеть.

— Это тебя уязвляет? — обронила она, усмехнувшись.

И он заткнулся. Больше ни слова ей не сказал за всю оставшуюся до квартиры дорогу.

Хочет ехать молча, что ж, он удовлетворит ее стремление и желание.

Вжимая педаль газа в пол, он помчался вперед, словно срывая в машине свою злость.

Он уже довольно-таки долго следил за ней. Выслеживал, как охотник, свою жертву. Где живет, где учится, с кем общается, как проводит свободное время, где бывает. Узнал о ней всё, что ему было нужно.

«А девчонка-то неплохо устроилась. Очень даже хорошо. Ритуля, небось, и подумать не могла, что ее дочурка найдет такого состоятельного „папика“?! А девка-то, Дашка, хороша, и придраться не к чему».

Богато живет, на машинах дорогих разъезжает, дружбу с богатеями водит.

А о семье даже и не вспомнила, небось!? Не дело это, не дело…

Но кто же мог знать, что тот мужик окажется состоятельным?! Профессор, писатель, исследователь. Москвич, мать его! Надо было больше за девчонку просить! И что это он, дурак, сглупил тогда?! Мог бы выпросить и двадцать, и тридцать штук. Этот заплатил бы, девчонка-то ему нужна была. А сейчас…

Помер. Об этом все газеты писали. А что с мертвого можно взять?

А Дашка-то!.. Подлюка! Куда она собралась? И малый какой-то… Вроде на сына профессорского похож, богач тоже. Может, и с него можно что срубить? О Дашке вроде заботится, денег не пожалеет.

И Алексей, потирая руки в предвкушении наживы, нажал на газ и рванул следом за удаляющейся от дома профессора иномаркой на своей старенькой «шестерке», так и оставшись незамеченным.

Глава 21

Здесь всё дышало им. В его квартире, большой, двухэтажной, на Кутузовском. Она чувствовала его.

Здесь будто всё было им пропитано, даже в воздухе, казалось, витал аромат его туалетной воды. Свежий, дерзкий аромат, ощущая который носом, Даше хотелось поморщиться. Не оттого, что он ей не нравился, а потому, что он принадлежал ему. А ей отчаянно хотелось всё в нем ненавидеть.

И она брезгливо повела плечами, будто давая оценку месту, в котором ей предстояло жить. Судорожно вдохнула через нос, ощутив, как его запах проникает в легкие вместе с кислородом. Задержала дыхание.

Антон между тем не обращал на нее внимания, машинально, на автомате, выполняя всё, что требовалось от гостеприимного хозяина. Только гостеприимным хозяином он не был, как и она не была долгожданной гостьей в его доме. Скорее, преступницей, вломившейся в его личное пространство, на территорию, куда никто не смел проникать до этого дня.

Может быть, поэтому у него сейчас такое мрачное выражение лица? И поэтому брови сведены к переносице, глаза щурятся, а губы превратились в тонкую ниточку?

Она косо рассматривала его, пока Антон вел ее к своей квартире, гадая, что ее раздражает в нем больше. Скептицизм и брезгливость или бездушное спокойствие и равнодушие по отношению к ней?

Они и словом не перемолвились с момента, как отъехали от квартиры Олега. Он, выполняя отведенную ему роль заботливого, участливого опекуна, пытался поговорить, но она игнорировала все его попытки завести пустой разговор. Зачем? Это что-то изменит, решит для них? А, может быть, поможет обоим забыть прошедшие четыре года, проведенные вдали друг от друга и превратившие их в заклятых врагов?

Даша была твердо уверена, что ничто в этой жизни не заставит ее забыть, что было, и попытаться понять его, человека, который повернулся к ней спиной в тот миг, когда она ждала от него участия.

Едва они тронулись с места, она отвернулась к окну, показательно скрестив руки на груди. Он все понял. Бросал на нее короткие взгляды в зеркало заднего вида, злился на нее, негодовал, возмущенно хмурился, а она старалась сдержать победную улыбку и согревалась сладостным теплом своей маленькой мести.

Звякнули ключи, это Антон открывает дверь ее тюремной камеры. Даша поморщилась и скривилась.

Какое точное сравнение. На два года это место станет именно камерой. Как четыре года была квартира дяди Олега, вмиг из жилища, от которого веяло уютом, нежностью и любовью, превратившись в овеянный ледяными ветрами холодный северный замок. С ее личной надзирательницей.

Даша, задумчиво склонив голову, смотрела на распахнутую перед ней дверь.

Теперь это превратится в место, где расположится ее личный ад на земле? Просто поменяв надзирателя?

— Проходи, — застыв в дверях вместе с ней, проговорил Антон, заходя внутрь.

Она вздрогнула от звука его голоса. Холодный и сухой, полоснувший ее резкостью.

Даша злилась на него, у нее были на то причины. А вот на что злился он, она разобрать не могла.

Но в том, что Вересов пребывал в одном из самых скверных своих состояний, девушка не сомневалась.

Вслед за Антоном она прошла в квартиру и замерла на пороге, словно громом пораженная. Ощутив этот неповторимый аромат… мужчины. И не просто какого-нибудь мужчины, а его, своего опекуна.

Она часто за последние годы бывала в квартире Паши, ему тоже был присущ свой запах, но от этого… ее коробило, а внутри всё словно обрывалось. Казалось, он давил на нее, взывая к чему-то. И это ее дезориентировало, заставляя жаться к стенке, вместо того, чтобы с гордо поднятой головой войти внутрь.

Едва ступив на порог его дома, своего нового жилища, девушка ощутила дискомфорт. Хотя и не подала виду. Не перед ним. Она никогда не позволит себе опуститься до того, чтобы на что-то ему пожаловаться. Один раз она уже попробовала… и чем это для нее обернулось?!

Даша стиснула зубы. Нет, она не будет вспоминать. Не станет мучить себя воспоминаниями.

Неуверенно застыв у двери, Даша не решалась сделать вперед хотя бы шаг. Она будто знала, еще один шаг, вот этот, заветный, последний, роковой… и всё в ее жизни изменится. Стремительно, резко, зло перевернется ее маленький мир, в котором не было его, такого мрачного, постороннего, чужого. Точнее, он был, но где-то там, далеко, не с ней. А теперь… Что теперь? Она не хотела, не ждала, она не искала перемен. И его она больше не ждала. А он пришел. И заявил на нее свои права, будто имел на то основание.

И этот шаг, этот последний роковой шаг означал бы крах ее прежней жизни. Полный разрыв с прошлым.

— Ты чего застыла, как вкопанная? — подал голос Антон, уже успевший раздеться, чем вызвал волну дрожи, метнувшуюся вдоль позвоночника в ее теле. — Привыкай, что это станет твоим пристанищем на два года, — как-то грубо бросил он, проходя вглубь квартиры. — Ничего не могу с этим поделать.

А ничего делать и не нужно, просто оставь ее в покое. Ты ведь уже сделал это однажды, четыре года назад. Так за чем же сейчас дело встало?! Что заставило тебя передумать?!

Стиснув зубы, Даша неспешно прошла внутрь, медлительно разделась и, неуверенно потоптавшись на месте еще с минуту, поплелась в другую комнату в сопровождении пристального взгляда серых глаз.

— Идем за мной, — коротко кинул Антон, когда она поравнялась с ним. — Потом всё осмотришь.

Ей захотелось сострить, бросить ему в ответ что-нибудь грубое и ироничное, даже саркастическое, но девушка сдержалась, благоразумно решив, что у нее еще будет время отыграться за всё.

Поэтому на его слова она ответила лишь легким кивком головы и равнодушным пожатием плеч. Что, по всей видимости, сильно его разозлило, потому что Антон, сцепив зубы, мгновенно помрачнел.

Даша про себя улыбнулась, поздравив себя с еще одной маленькой личной победой. Она уже поняла, что молчание и безразличие мужчину бесило. Он, очевидно, ожидал от нее бурной реакции, взрыва, упреков и обвинений, какими она удостоила его вчера? И он победил именно потому, что она сорвалась, не выдержала, сдалась. Но больше этого не повторится. Она ему не позволит одержать победу снова.

— Идем, — сухо отозвался Антон и без лишних слов двинулся в сторону лестницы.

Даша последовала за ним, невольно озираясь по сторонам и разглядывая его квартиру.

Надо же, вот как он жил всё то время, что после возвращения в Россию, поселился в Москве!? А она-то думала, что с ним, как он, почему не приходит. А ему было очень даже хорошо и комфортно. Не сравнить с тем, как жила она все эти годы, вынужденная просить разрешения, чтобы пообедать.

Одернув себя, девушка сосредоточилась на его спине. Впервые за то время, что они виделись со дня смерти Маргариты Львовны, отметив его внешнюю натуру, пусть и со спины.

Высокий, атлетически сложенный, подтянутый… посещает спортзал? Плечи широкие, длинные крепкие ноги, напряженно выпрямленная спина и сжатые в кулаки руки. Интересно, отчего бы?.. Все еще злится?

Даша легко улыбнулась, довольная тем, что она в отличие от него самообладание не потеряла.

— Я отвел для тебя комнату на втором этаже, — не поворачиваясь к ней, сухо сказал Антон. — Надеюсь, тебе понравится.

— Серьезно? — не сдержалась девушка, саркастически хмыкнув.

И тут же едва не врезалась от неожиданности в широкую мужскую спину, по-прежнему напряженно выпрямленную, застывшую перед ней скалой. Что за?..

Она поняла, что вновь его задела в тот же миг, но сделать ничего не смогла, слушая, как стучит сердце в груди, и молотится в виски бешеный пульс.

Антон резко повернулся к ней лицом, так, что она, не успев сориентироваться на ничтожно маленьком пространстве лестничных ступенек, оказалась прижатой его телом к перилам. Воздуха стало мало.

Он наклонился вперед, почти касаясь своим омраченным гневом и яростью лицом ее лица с широко раскрытыми глазами на нем. Пространство вдруг уменьшилось до размеров кукольного домика, в котором она, зажатая, запертая и скованная, должна была находиться, давясь жаром и недоумением под его телом.

Почувствовав на своих щеках его теплое дыхание, Даша едва не переломилась пополам и не свалилась вниз, чтобы избежать этого чересчур интимного соприкосновения. Дальше от него, дальше…

— Что ты?.. — договорить она не успела.

— Не беси меня, — грубо, сквозь плотно сжатые губы выдохнул Антон ей в лицо. И она поняла, лучше его сейчас не злить, опасным блеском блеснули серые глаза, в этот миг превратившиеся в маленькие щелочки и ставшие почти черными. — Не беси, слышишь?.. — повторил он, и Даша наклонилась вниз, спиной ощущая боль во всем теле, но поморщиться от неудобства себе не позволила. — Я действительно надеюсь, что тебе понравится, — отточено выговорил он, заглядывая в ее глаза, а на самом деле, проникая в душу. — Потому что, если тебе не понравится, я умываю руки, — он окинул девушку колким взглядом и добавил: — Плевать, нравится тебе или нет, все равно ты будешь здесь жить!

— Тогда зачем спрашиваешь? — спросила Даша, не отводя от него глаз. Губы ее сжались, дыхание рвалось через нос тяжело и рвано. — Если тебе всё равно, мне и подавно. Это ненадолго! — жестко толкнула она его словами. — Я под этой крышей ненадолго, — пояснила она едко и, будто стараясь добить его окончательно, с мнимым равнодушием бросила: — А жила я и в более мерзких местах, чтобы на что-то жаловаться. Не дождешься!

Он ничего не ответил, молча продолжая нависать над ней, подавляя силой и глубиной своей злости. И по тому, как расширились его ноздри, будто мужчина пытался сдержаться и не заорать на нее, Даша поняла, что снова его разозлила. И осознала, что снова выиграла. Сколько уже? Три — ноль?!

Отстранился он от нее так же стремительно, как и наклонился. И дышать мгновенно стало легче.

Она выпрямилась, а он, не говоря ни слова, резко повернулся к ней спиной и, перешагивая едва ли не через три ступеньки, двинулся дальше. Мрачный, злой, раздраженный, большой и опасный.

Ее сердце билось очень сильно, ноги отчего-то стали ватными, словно недвижимыми, но она пошла за ним, забыв о том, чтобы осматриваться по сторонам.

Квартира Антона была довольно-таки уютной и мило обставленной, несмотря на то, что являлась его холостяцким пристанищем. А, может, вовсе и не холостяцким? Что она об этом знает? Ничего. С тех пор, как узнала, что он предал ее и дядю Олега, она не следила за его жизнью. Вдруг он уже женился? Тогда где жена? Неужели позволила ему взять Дашу под опеку? Или он с ней вообще не советовался, просто поставив перед фактом, как вчера сделал это с самой Дашей?!

Нет, вряд ли он женат, решила вдруг она. Девиц у него, наверное, хоть отбавляй, а вот жена вряд ли есть.

Погруженная в свои размышления, девушка не сразу осознала, что Антон остановился перед большой белой дверью, а сама она сделала это неосознанно, и громкий мужской голос заставил ее встрепенуться.

Он распахнул дверь, представляя Дашиному взору большую, но уютную, богато обставленную комнату.

Такого она увидеть никак не ожидала, а потому изумленно пробегала глазами и по двуспальной кровати, застеленной, как девушка подозревала, шелковыми простынями, и по объемному деревянному комоду, и по высокому двустворчатому шкафу, и по широкому окну в английском стиле с низким подоконником.

Здесь она будет жить? А уж не шутит ли этот мужчина, с кислой миной сейчас застывший рядом с ней?!

И словно в подтверждение того, что шутить не намерен, Антон, отступая в сторону, заявил:

— Вот твоя комната, — и, не глядя на девушку, уставился в пространство. — Ванная одна, на первом этаже.

Даша была поражена. Не ожидала она, что вместо маленькой темной коморки он поселит ее в царских хоромах! И как теперь на всё это реагировать? Какой реакции от нее ждет он?!

— Мило, — после короткого, беглого осмотра заключила Даша, вскинув брови и поджав губки.

Она заметила, как дернулся Антон, задетый ее словами, хотя и промолчал, не подавая виду. Поставил ее сумку на пол и, засунув руки в карманы джинсов, скривился. Не выдержал все-таки…

— Мило, — язвительно передернул он, по-прежнему не глядя на нее. — Евро-ремонт, деточка. Вся мебель по специальному заказу, стеллаж из красного дерева и кровать из кедра. А ты мне… мило?! — он стиснул зубы. — Что ж, от тебя, по всей видимости, мне ничего иного ожидать и не приходилось.

На самом деле, было больше, чем мило. Комната была великолепной, но сообщать об этом Вересову Даша не собиралась. Он сам затеял эту войну, что ж, — получай!

А потом, когда она решила, что смогла его уязвить, он ударил ее своими словами:

— Сюда должна была переехать не ты, — грубо, жестко, со злостью выговорил он. — Но ты свалилась на мою голову и спутала все карты!

Смерил ее презрительным взглядом с головы до ног, а Даша вдруг разозлилась. Ярость забилась в ней, заклокотала ненависть, боль и обида пронзили насквозь. Она ответила на его презрение.

— Неужели очередной пассии разрешено было сыскать твое уважение настолько, — едко выдала она, — что ты разрешил ей посетить сие жилище?!

Глаза его сузились, на скулах заходили желваки, он просто взбесился, но Даша и сама понимала, что перегнула палку. Только вот виноватой себя ничуть не чувствовала, он сам напросился!

— Ты забываешься, деточка, — прошипел он сквозь зубы, шагнув к ней.

— Это, видимо, передается воздушно-капельным путем, — резко бросила девушка, глядя ему прямо в глаза. — Ты тоже кое о чем забыл!

Он двинулся на нее.

— О чем? Забыл спросить твоего разрешения на то, как мне жить?! — его слова резали, и Даша невольно отступила. А он забил еще один гвоздь. — После того, как отец променял меня на тебя?!

Даша дернулась, как от удара. Он не забыл. Он не простил. Он не свыкся с мыслью, что отец привел ее в их дом. До сих пор так и не понял, не принял, не смирился… Ей стало больно и обидно.

— Дядя Олег ни в чем не виноват, — тихо проговорила она. — Если хочешь кого-то обвинять, то…

— Обвинять тебя? — сощурившись, подсказал он. — Не беспокойся насчет этого, девочка, я уже обвиняю!

Она тяжело дышала, глядя ему в глаза, пытаясь найти слова, факты, аргументы, а потом выпалила:

— Значит, мы квиты! — руки сжались в кулачки.

Лицо его побледнело. Он долго молчал, хотя она и видела, что он борется с собой.

— Значит, квиты, — словно выплюнул он ей в лицо, резко отстранился. — Добро пожаловать в ад, — и с этими словами стремительно покинул ее комнату, хлопнув дверью.

Она стояла на месте еще около пяти минут, глядя прямо перед собой, но ничего не видя. Предательские слезы обиды застыли в уголках глаз и щипали переносицу. Сглотнув комок боли, девушка зажала рот рукой, приходя в себя, закрыла глаза, сильно зажмурившись.

Плакать? Из-за него?! Никогда!

Тяжело вздохнув, Даша сжала руки в кулаки, резко их разжала, снова сжала, успокаиваясь, а потом шагнула к сумке и, бросив ту на стул, стала разбирать свои вещи.

А через полтора часа, осмотревшись, позвонив Лесе и договорившись с ней встретиться, пошла искать своего непутевого опекуна, чтобы сообщить ему о том, что уходит. Звать его по имени она не решилась, ей вообще казалось странным, что она может его так назвать — Антон, а потому очень обрадовалась, когда обнаружила его в гостиной, сидящим на диване и разглядывавшим какие-то бумаги.

— Я ухожу, — коротко бросила она, застыв в дверях.

— В смысле? — поднял он на нее быстрый взгляд. — Уже?

Она поняла подтекст и скривилась.

— Не дождешься, — сухо заявила она, скрываясь в прихожей.

— Надеюсь, — в тон ей крикнул он, но так и не встал с дивана, не подошел к ней, казалось, вообще никак не отреагировал на ее слова, будто их не слышал.

И Даша, проклиная всё на свете, злясь на себя в первую очередь за то, что смела подумать, будто он побеспокоится, поинтересуется… тьфу!.. стремительно выскользнула из квартиры в объятья апреля.

«Что ж, ему всё равно!? поправляя воротник, думала она. Всё равно, значит?! Ну, что ж… Посмотрим!».

И уверенно зашагала в сторону автобусной остановки.

А он и не думал беспокоиться, будто вообще о ней забыл. Наверное, на некоторое время так и стало. У него было много дел, голова была забита, следовало обзвонить кучу людей, проверить бумаги, записать в ежедневник все планы на предстоящую неделю, и мысли о том, что где-то рядом с ним должна бы, по идее, ходить упрямая девчонка, совершенно выскочили у него из головы.

Она не сообщила ему, когда вернется домой, и Антон как-то даже забыл о том, что она должна была это сделать. Вспомнил о том, что девушка ушла, мужчина только под вечер, точнее, ночью.

Была уже половина одиннадцатого, когда он, глядя на часы, с запозданием вспомнил о том, что Даша не выходила даже к ужину. Вздохнув, он отбросил в сторону бумаги и направился за ней. Постучал несколько раз, прежде чем, не получив ответа, распахнул ту настежь и вмиг осознал, что девчонки нет в квартире.

Она что же, еще не вернулась? С четырех часов?! А он не заметил… Он забыл о ней.

Зло, грубо чертыхнувшись сквозь зубы, попытался себя оправдать.

Черт побери, ему никогда ни о ком не приходилось заботиться! Все эти годы он жил один, сам за себя отвечая, сам о себя заботясь, сам за себя неся ответственность! Раньше на его шее, черт побери, не висела упрямая вздорная девчонка, которую он на дух не выносит! А сейчас…

Мать твою, и где она шляется, спрашивается?!

Еще один быстрый взгляд на часы, и злость поднимается в нем с новой силой.

Пришлось отругать себя еще и за то, что за все те дни, что они ругались, грызясь, как кошка с собакой, он так и не удосужился взять номер ее телефона. Проворонил, идиот! И поэтому сейчас не знал, что делать, действительно, не находя себе места от беспокойства. Метался по квартире из угла в угол, то и дело смотрел на часы, слушая их мерное тиканье, злясь на нее, раздражаясь всё сильнее и мечтая всыпать ей по полное число, как только до нее доберется.

А в половине двенадцатого он стал серьезно волноваться. Где она? С кем? Что делает одна в огромном городе?! Мало ли придурков по ночным улицам ходит?! Работая юристом, Антон знал, что много. Очень много. И от того едва ли не рвал на себе волосы от волнения.

А потом, будто устав винить во всем лишь себя, вновь начинал злиться на нее.

Она вообще думает о том, чтобы хотя бы на часы посмотреть!?

А затем… Что же ему опять ехать на ее поиски? Как тогда, много лет назад?! Его передернуло. Нет!

В милицию позвонить?.. И что они ему скажут?!

И он опять начинал беситься, расхаживая по квартире и матерясь, не стесняясь, в голос.

А когда он, изводясь от нетерпения, почти мечтал ее увидеть, чтобы потом едва ли не поставить в угол и не отхлестать ремнем, в дверь тихо, как-то неуверенно постучали.

Он застыл, тяжело дыша, а потом стремительно метнулся к двери, резко распахнув ее настежь.

Она. Точно она, стоит на пороге, переминаясь с ноги на ногу и, черт ее побери, даже не смущена!

— Доброй ночи, — сухо проговорила она, поднимая на него усталый взгляд. — Можно войти?

Он потерял дар речи от ее бесцеремонности и наглости, а потому лишь отступил в сторону, когда Даша, протиснувшись между ним и дверным проемом, заскочила в прихожую и стала быстро раздеваться.

Заторможено, чувствуя себя последним идиотом, он, закрыв дверь на засов, медленно обернулся к ней.

— Эй, — окликнул он девушку, — а ты ничего не хочешь мне объяснить?

Даша подняла на него удивленно невинный взгляд чистого ангела. Равнодушно пожала плечами.

— Нет.

У него чуть глаза не вылезли на лоб, губы приоткрылись. Захотелось отхлестать ее.

— Ты на часы смотрела?! — вновь изумился Антон, нависнув над ней каменной глыбой.

Она вновь пожала плечами, не выражая никаких эмоций.

— Да.

— И?.. — с нажимом выдавил он, начиная злиться.

— Что — и? — поворачиваясь к нему полубоком, переспросила девушка.

А Антон уже отчаянно сжимал руки в кулаки, чтобы не сорваться. Мать твою, да она специально!

— И ты видела, сколько они показывают?!

Даша задумчиво наклонила голову набок, нарочито медленно подняла взгляд на стену, где размеренно и монотонно отстукивая удар за ударом, видели настенные часы. Темные бровки приподнялись.

— О, — выдохнула она, легко улыбнувшись, — уже почти двенадцать.

Переведя безответственный и совершенно спокойный взгляд на него, девушка беспечно пожала плечами вновь. Улыбнулась ему, как Антону показалось, наглой вызывающей улыбкой и бросила:

— Засиделась я, — и, больше не говоря ни слова, двинулась в сторону лестницы.

А Антон стоял и смотрел ей вслед совершенно очарованный ее откровенной дерзостью.

И как это называется?! Ведет себя так, словно ничего не произошло, вызывающе, откровенно издеваясь!

Через мгновение он бросился за ней, преградив путь к лестнице, и девушка, словно ожидая подобной реакции, устало подняла на него насмешливый взгляд черных глаз. Смотрит так, будто откровенно смеется.

— Ты что, совсем обнаглела? — выдохнул он, сощурившись. — Объясниться не хочешь?!

— А должна? — губы ее скривились, глаза оставались вызывающе спокойными.

— Я твой опекун, вообще-то! — едва не задохнулся от злости он.

— Так ты об этом вспомнил, наконец? — пронзила она его словами, словно стрелой. — Спустя четыре года!?

Она знала, куда бьет. По больному, по не зажившему, по рваному и не заштопанному сердцу, касаясь раны своими грязными ручонками. Внутри всё взорвалось болью, впиваясь ядом в кровь.

И Антон не выдержал. Наклонившись к ней, схватил за руку, вынуждая девушку к себе прислушаться.

— Спустя четыре года или нет, — прошипел он, — но ты, дорогая моя, остаешься моей подопечной еще на два года, — он отметил, как дернулась ее щека, и сузились глаза, превратившись в черные точки. — Поэтому обязана отчитываться передо мной за каждый свой шаг. Я не намерен вытаскивать тебя из тюряги и иметь дело с наркоманами и пьянчужками, с которыми ты, вполне возможно, водишь дружбу!

Даша задохнулась от гнева, лицо ее побледнело, руки сжались. Она не знала, каким чудом удержалась, чтобы не заехать кулаком по его смазливой физиономии за это оскорбление.

— Без тебя справлюсь! — грубо выпалила она. — Я от тебя никогда больше ничего не потребую!

Больше не потребует? Это замечание отчего-то резануло по ушам.

— Какого черта ты вернулась так поздно?! — продолжал допытываться Антон, удерживая ее на месте. — Почему не предупредила, куда ушла и когда вернешься?! А если бы с тобой что-то случилось!? Ты думаешь о том, что мне потом пришлось бы отвечать за это!

— Значит, ты плохой опекун, — зло выдавила она, поморщившись от его болезненного захвата.

— Так ты это сделала нарочно? — догадавшись, процедил он с яростью. — Специально? Чтобы меня позлить, заставить волноваться?!

— Мне плевать, что ты подумаешь или скажешь, Вересов! — сказала девушка, пытаясь вырваться. И почему он всегда применяет силу, вынуждая ее его слушать?! — Отпусти, — дернулась она.

— Значит, специально, — помрачнел он и сузившимися глазами впился в ее лицо, игнорируя просьбу. — Так слушай меня внимательно, деточка, — прошипел он злобно, — здесь я выдвигаю правила, и они не подлежат обсуждению с твоей стороны. Если я говорю, ты делаешь, если не говорю, значит…

— Тоже делаю? Отпусти меня, — прошипела она сквозь зубы, не глядя на свое зажатое в его руке запястье. — Отпусти!

Но он стиснул его еще сильнее.

— Кажется, ты не понимаешь меня, деточка, — прошипел он, тяжело дыша. — Мне написать тебе все на листке, чтобы ты знала, где находишься?!

— А это разве можно забыть? — саркастически выдохнула Даша. — Мне четыре года вбивали в голову, что я чуть ли не жива, только благодаря тебе, — она будто выплюнула эти слова. — Запомнила, спасибо, — ее губы скривились, а в глазах появился жесткий блеск. — Только вот сомневаюсь, что лично ты приложил к моему выживанию руку!

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился он, не понимая, куда она клонит. — Я четыре года терпел…

— Меня на своей шее?! — ядовито подсказала Даша, пытаясь вырвать руку из его захвата. — Что ж, поздравляю, осталось всего два. И ты, наконец, станешь свободным от обязательств! Удобно, правда?!

— Ты обвиняешь меня в чем-то? — изумленно выдохнул Антон, ослабив хватку. И Даша поспешила этим воспользоваться, вырвав руку из его ладони и отскочив от мужчины к перилам.

— А ты не понимаешь, конечно же, — саркастически выдавила она. — Что ж, так тому и быть, — и метнулась вверх по лестнице, не желая ему ничего объяснять. Резко остановившись, она стрельнула в него ядом глаз и слов. — Это ты привел меня в этот дом, ты заставил меня переехать, вынудил жить здесь с тобой. Я на это не подписывалась! Я не хотела этого, ты знаешь. Но ты, — она горько хмыкнула, — как мой опекун, настоял, и вот я здесь. Из-за тебя! Потому что ты так захотел! — бросала она в него упреки. — Поэтому теперь не смей меня в чем-то винить. Спроси лучше себя, зачем тебе все это надо?! — и ринулась прочь.

Антон метнулся за ней, желая продолжить разговор. Но Даша так и не остановилась.

— Вернись! — услышала она его громкий вскрик, но, заскочив в свою комнату, закрыла дверь, щелкнув замком. А, прижавшись к стене, вдруг осела на пол и неслышно заплакала.

Глава 22

Проснулась она рано, не было еще и шести. Выспалась, как ни странно, хотя почти всю ночь не могла заснуть на невероятно гладких шелковых, в чем уведомил ее Антон, простынях, ворочаясь с бока на бок, и привыкая к мысли, что теперь будет здесь жить целых два года. Хочет или нет, но придется.

Потому что Антон Вересов так решил.

При одном лишь воспоминании о нем и о том, что он сказал ей, девушку бросало то в жар, то в холод. От обиды, застилающей глаза, вызывающей в груди тупую давящую боль, от злости, ослепляющей ярости, от желания врезать ему (именно так — врезать!) и наблюдать за выражением крайнего изумления и шока на красивом лице. Уязвить его, пристыдить, унизить, сделать ему так же больно, как сделал ей он.

Но единственное, на что ее хватило, это не разрыдаться при нем, грубо бросаясь в него колкими фразами и резкими выпадами, рвануть к себе в комнату, и только там, прислонившись к двери спиной, неслышно и негромко заплакать, надеясь на то, что он оставит ее в покое.

Уже тогда, окидывая комнату беглым взглядом, девушка понимала, что ненавидит это место. Блестящая, шикарно обставленная, богато убранная и дышащая большими деньгами, она вызывала в ней лишь тоску и отвращение. Тоску по тем годам, которые были для нее потеряны, и отвращение ко всему тому, что было связано с Антоном. Золотая клетка с жестоким надзирателем, из которой не было возможности вырваться.

Неужели он думал, что ее можно купить? Вот таким мелким, ничтожным способом, просто поселив в шикарной и богатой квартире? Он думал, что она польстится на богатство, кинется целовать ему колени и в порыве счастья начнет говорить, как рада тому, что теперь находится рядом с ним?!

Фыркнув сквозь слезы, Даша истерически рассмеялась. И почти презирала себя за проявленную против воли слабость. Ей не пристало… она не имеет права унижаться перед ним, показывая насколько ей больно слышать слова его злости, упреки, гадости. Нельзя. Не ей. Только не с ним.

А за дверью раздался еще один решительный стук, на который она, сменив молчание несдержанностью, ответила вполне решительным и твердым «Убирайся!». А потом, резко кинувшись к кровати, упала на нее.

Это было странное ощущение. Спать на шелковых простынях, в роскошной кровати из кедра, среди дорогой мебели, в окружении блеска и изящества. Всего того, о чем имела представление, лишь находясь в доме Леси или Паши. Вынужденная отныне существовать именно в таких условиях.

Но как же всё это противоречило тому, к чему она готовила себя! Не этого она ждала от Антона, совсем не этого. Маленькой комнатушки с убогой мебелью и небольшим оконцем, да… но не всего этого шика.

Но если бы кто-то спросил ее, нужно ли ей это восхитительное богатство, она бы рассмеялась, отметив, что все шестнадцать лет справлялась без него, порой перебиваясь тем, что достанется, а потому не питает к подобной изысканности слабости. У нее не было и желания жить среди всего этого великолепия, она была бы рада и отдельному углу в квартире дяди Олега. Если бы только ей там позволили остаться. Но Вересов был категорически против. Упрямый и твердолобый баран!

Зачем он портит жизнь ей и себе? Зачем?! Чего он этим хочется добиться, что и кому хочет доказать?! Она не требует от него ничего. Ровным счетом ничего не ждет уже много лет. Он потерял ее доверие, то хрупкое, кисейное доверие, которое она хотела ему предоставить четыре года назад. Но он обманул ее, ее надежды, растоптал иллюзорные представления о счастливой жизни, которым она позволила завладеть своим сознанием. Как она могла забыть, что не имела на это права. Даже на то, чтобы надеяться и верить, у нее тогда не было прав.

А сейчас?.. Она не будет надеяться, и верить ему больше не будет. Он не заслужил. После того, что было. После того, как обманул, предал, растоптав всё светлое в душе маленькой девочки, которая ждала от него чуда… ему нечего от нее ожидать, и ему теперь не на что надеяться. Она не предоставит ему и шанса на то, чтобы исправить содеянное. И не потому, что не захочет, она просто не сможет. Он потерял доверие.

Даша вознамерилась просто игнорировать его. Когда вчера направилась к Лесе, она твердо решила, что не позволит ему выводить себя из терпения. Он ненавидел ее апатию, холодность и отстраненность, он на дух не выносил игнорирования. И именно этим оружием она и собиралась его уничтожать.

Он сам выбрал такой путь, жаловаться ему было не на что.

— Может, папа поговорит с ним, — предложила Леся, — и ты переедешь к нам? Ведь сбросил же он тебя на эту грымзу четыре года назад!? — возмущенно воскликнула. — Так почему бы ему еще раз так не поступить?!

Даша отрицательно покачала головой, грустно улыбнувшись.

— Нет, он не позволит.

— Это еще почему? — нахмурилась Леся, вскочив с кресла. — Ему что, хочется держать на своей шее такой груз ответственности?! Совесть у него проснулась, что ли?!

— Я не знаю, что и кому он хочет доказать, — тихо ответила Даша, — но он не… не отпустит меня.

Леся громко фыркнула и вновь опустилась в кресло, закинув ногу на ногу.

— Вот еще, мать Тереза! Где он был, когда эта карга…?!

— Леся, — твердо перебила Даша, бросив на нее колкий взгляд. — Не надо ее вспоминать. Она того не стоит.

Скрестив руки на груди, Леся, смиренно вздохнув, согласилась.

— И то правда.

Вознамерившись не показываться на глаза Антону и проверить его реакцию на свое отсутствие в его доме, у Леси Даша оставалась до восьми вечера. Да, она сделала это нарочно, чтобы наказать его, позлить, вывести из себя — снова. В ее планы не входило приводить его в ярость, сначала она хотела лишь остыть, свыкнуться, поразмыслить, но потом… мысль о том, чтобы проучить его, внедрилась в ее мозг. И Даша направилась к Лесе. Остаться у нее девушка могла и на более долгий срок, сама Леся удерживала ее руками и ногами, да и Лесин папа, всегда относящийся к лучшей подруге дочери с симпатией и даже отеческой любовью, был тоже рад, но Даше нужно было позвонить Паше, чтобы сообщить, как у нее дела.

Он беспокоился о ней, она знала. С тех самых пор, как перебрался в Москву, он волновался, переживал за нее, пытался помочь и помогал, делал всё для того, что облегчить ее существование. Она долгое время стеснялась признаться ему в том, что происходит на самом деле, только потом, когда он, устав слушать ее очередную ложь, спросил напрямую, что творится вокруг нее, Даша созналась. И с того времени он всегда пытался оберегать ее. Иногда выходило, порой нет. Слишком гордая маленькая девочка, привыкшая за свою жизнь решать проблемы сама, ни на кого не надеясь и ни на чью помощь не рассчитывая, она и тогда оставалась верна себе, своим принципам и жизненным установкам.

Паша был тем человеком, который ее понимал. Он был таким же, как она. Наверное, он знал, что она что-то скрывает от него, не договаривает, не признается, таится, но никогда не давил и не настаивал, всегда защищая ее чувства от посягательств извне, даже если сам был «захватчиком» ее признаний.

А тогда, находясь у Леси, Даша почувствовала острую необходимость хотя бы услышать его голос. Он ее всегда успокаивал, вселял веру во что-то лучшее, светлое и доброе. И она ему верила.

— Паша, привет! — пророкотала она, когда ей мгновенно ответили.

— Егоза, — воскликнул он незамедлительно, — ты что, меня совсем не жалеешь? Не любишь?

Даша улыбнулась и, прикрыв глаза, с легкостью призналась:

— Люблю.

— Тогда почему не звонила? — с грустью выговорил он, будто обиженный ребенок. — Я тут извелся уже, пока ждал твоего звонка, — признался он. — Думал уже ехать к твоему Вересову разбираться!.. Как ты?

Воспоминания об Антоне заставили ее напрячься.

Как он там, интересно? Уже заметил ее отсутствие? Или даже внимания не обратил?..

— Я у Леси, — проговорила девушка, вздохнув, — она передает тебе пламенный привет и поцелуй.

Леся вскинула вверх тонкие бровки и улыбнулась.

— Даже так? — усмехнулся Паша. — Передавай и ей привет от меня. Обязательно пламенный.

— Обязательно, — согласилась Даша. — Паш, а ты… не можешь меня забрать? — опустив голову, она смущенно уставилась в окно. — Мы бы с тобой поговорили, заехали куда-нибудь… посидели…

Она знала, что Паша не будет против, но всегда отчего-то смущалась, заводя подобный разговор.

— К Лесе? — тут же оживился молодой человек. — Конечно, заеду. Когда?

Даша вновь улыбнулась. Добрый Пашка, он мог готов бросить все дела ради нее! Настоящий друг.

— Сейчас? Сможешь?.. — неуверенно проговорила она. — Я подождать могу, если что, понимаю, что у тебя…

— Егоза, — мягко перебил ее Павел. — Я приеду сейчас, — она почувствовала кожей его улыбку, будто он сидел напротив и касался ее ладонями. — Жди меня, и я вернусь. Договорились?

— Пашка! — счастливо рассмеялась Даша. — Я так тебя люблю, если бы ты знал!

Ей показалось, или перед ответом он, действительно, замялся и промолчал дольше, чем нужно было?..

— И я тебя, Дашуль, — ласково выговорил он. — Люблю, — и у нее на душе потеплело. — Выезжаю.

— Жду тебя, — сказала Даша и отключилась. На душе было светло и радостно. Что бы она без него делала? Добрый, милый Пашка. Лучший друг, настоящий друг, свой. Родной.

Леся тут же на нее набросилась с расспросами.

— Ну, что, — уставилась она на Дашу, всем своим видом показывая, что желает услышать подробности, — приедет за тобой твой рыцарь?

— Он не рыцарь вовсе, — усмехнулась Даша, но уловила мелькнувшую внутри себя мысль о том, что Пашка действительно ее рыцарь.

— А кто же, по-твоему? — саркастически скривилась девушка.

— Друг, — просто ответила Даша. — Самый лучший, самый настоящий друг.

Леся покачала головой, пристально глядя на подругу, но промолчала.

Такая умная, сообразительная, взрослая и видящая людей насквозь. Все их чувства, эмоции, характеры и темпераменты, читающая их, как открытую, книгу, она не смогла уловить за маской дружбы искреннюю и чистую любовь.

Паша приехал за ней довольно-таки быстро, был на месте уже через сорок минут.

Выбегая к нему навстречу, Даша попутно обещала Лесе позвонить, как только доберется до дома.

Паша ждал ее у ворот, выйдя из машины и наблюдая за ее приближением, прислонившись к капоту.

— Пашка, — улыбаясь, проговорила Даша и потянулась к нему для поцелуя. — Очень рада тебя видеть!

Молодой человек светился, даже его глаза смеялись, лучась серо-зеленым сиянием.

— А я-то как рад, — выдохнул он, наклоняясь к ней и втягивая носом аромат ее волос, — безумно.

Даша отшатнулась от него и шутливо хлопнула его ладошкой по плечу.

— Как ты можешь быть таким милым? — воскликнула она. — Ведь о тебе такие легенды слагают, что и на шаг приблизиться страшно!

Паша откровенно рассмеялся.

— Что за легенды? — светлые брови взметнулись вверх. — Не слышал никогда, да и вообще, — он потянул Дашу к машине, — забудь об этом. Главное, какой я с тобой, а остальное лишь фальшь и мишура.

Девушка заглянула ему в глаза, стрельнув взглядом по красивому лицу, по тонкой линии губ, волевому подбородку, прямому носу и светлым волосам, постриженным по последней моде. Улыбнулась.

— Что бы я без тебя делала, Паш? — спросила она пространно, наверное, и не желая получать ответ.

Он был лучшим, во всём. Она знала его именно таким, и другим знать не желала. Потому что только с ней он был настоящим. Только с ней, а все остальное ложь, фальшь, игра.

Павел молчал, глядя на нее, молчал и сдерживал горящий внутри огонь, бешеный порыв схватить свою девочку в объятья, прижать к груди, где бешено билось сердце, и никогда не отпускать. В виски рокочущей давящей болью бился пульс, а в горле отчего-то вмиг пересохло.

— Не думай об этом, — хрипло выдавил он из себя. — Уже никогда не будет без меня, — и, боясь, что может разрушить очарование момента своим желанием ее обнять, Павел двинулся к машине. — Садись, холодно. И поедем куда-нибудь, поболтаем.

Даша промолчала. Да и зачем нужны были слова, когда и без них все было ясно?

По обоюдному согласию решили ехать в свое любимое экспресс-кафе, где подавали потрясающий кофе, от которого Пашка был без ума. Даша же, заказав себе чай с лимоном и пирожные, впервые за целый день ощутила спокойствие и комфорт, тепло и надежность, которые исходили от мужчины, сидящего напротив. Очень симпатичного мужчины, надо бы отметить. От Дашиного острого взгляда не ускользнуло, как на него посмотрели находящиеся в кафе девушки, едва он появился в дверях. Высокий, статный, богато одетый, всем своим видом выражавший невозмутимость, решительность и уверенность в себе, красив, в меру горд, независим и холодно отстранен от окружающих ореолом магической таинственности, Паша по замечаниям Даши, стремительно становился центром внимания.

— Девушки с тебя глаз не сводят, — с улыбкой заметила девушка, поглядывая за его спину.

— Да ну? — равнодушно пожал тот плечами.

— Да, — подтвердила Даша. — Красивые, лет под двадцать пять, — она хохотнула. — Они, наверное, думают, что такой мужчина, как ты, может делать в кафе с такой, как я, — она, не обратив внимания на то, как друг нахмурился при этих словах. — Наверное, они думают, что ты мой брат.

— Пусть думают, что хотят, — холодно отрезал Павел. — Главное, что мы с тобой знаем правду.

Даша снова улыбнулась и, покачав головой, насладилась приятной теплотой чая с лимоном.

Она никогда не задавала Паше вопросов о том, почему он ни с кем не встречается. Если бы он захотел, у него было бы много девушек, возможно, их у него и было много, Даша не спрашивала, она считала недопустимым задавать ему подобные вопросы. Наверное, у него были причины, чтобы избегать отношений. Наверное, ему так было удобнее, комфортнее, лучше… И кто она такая чтобы его отчитывать?

— Как твой первый день в доме Вересова? — спросил вдруг Паша, выдержав паузу. — Всё нормально?

Даша смерила его красноречивым взглядом и промолчала.

— Ясно, — сухо откликнулся он. — На часах уже десятый час, и раз ты тут, а не дома, значит, все плохо?..

— Я еще не решила, — коротко ответила девушка. — У него не квартира, а дворец какой-то, он поселил меня в одну из лучших комнат. Может, у него других нет, не знаю, но комната, где я буду жить великолепна.

— Но?..

Даша посмотрела на него. Он всегда чувствовал ее, знал, что она скажет, о чем подумает.

— Но я там ощущаю себя, как в золотой клетке, — добавила она с горечью. — С личным надзирателем.

— Он обижает тебя? — глаза Павла зло сощурились.

— Нет… — проговорила девушка. — Наверное, это нельзя назвать… обижает. Он просто относится ко мне, как к пустому месту, но к этому я уже привыкла, — она постаралась усмехнуться. — А потому это не обида.

Паша нахмурился. Потянувшись к ней, стиснул ее ладонь своей ручищей, заглянул прямо в глаза.

— Если он тебя обидит, если только попробует… — начал он с угрозой, — я не позволю ему.

Даша ласково улыбнулась, складочки на лбу разгладились, губы дрогнули. Она накрыла его руку своей маленькой ладошкой, сжимая пальцами, ощущая яростную дрожь кожей.

— Я знаю, — проговорила она. — Я знаю!..

Паша долго смотрел на нее. Пристально, внимательно, изучая лицо, будто видя впервые, хотел что-то сказать, даже приоткрыл рот, но потом, словно передумал, и потому промолчал.

Они еще долго разговаривали, наслаждаясь обществом друг друга, потом катались по ночной Москве, на чем настояла Даша, просидели в машине у подъезда минут сорок, будто двое влюбленных, не желавших расставаться друг с другом даже на несколько часов. И, когда Даша, осознав, что нужно возвращаться, заспешила домой, Паша немедленно удержал ее на месте, схватив за руку.

Даша удивленно взглянула на него, улыбнулась, но, заметив нерешительность на лице друга, застыла.

— Дашуль, — начал Паша, удерживая ее ладошку своей, — я тут подумал… В связи с тем, что произошло… может быть, ты переедешь ко мне? Поживешь немного со мной, успокоишься, привыкнешь… к нему, — он говорил, глядя в сторону, будто не решаясь заглянуть в глаза. — Ты мешать не будешь, и сама понимаешь, но тебе лучше будет у меня!.. Да и привыкла ты уже, бывала не раз, знаешь, что и как… Что думаешь?

Девушка смущенно потупилась. Как реагировать на подобные слова, она не знала. Как отказаться, чтобы не обидеть друга? Какие слова подобрать, что и как сказать?

Она сжала его ладонь своей, сильно, крепко и почувствовала, что он ответил ей тем же.

— Паша, спасибо тебе, — с чувством проговорила она, а молодой человек напрягся. — Я знаю, что ты… всё для меня сделаешь, и поможешь, если будет надо, подскажешь, горой за меня встанешь, если нужно, но… Я не могу переехать, понимаешь? — она отважилась заглянуть ему в глаза. — Это будет словно бегством. От него, понимаешь? А я не хочу бежать, я хочу, чтобы бежал он. Так же, как четыре года назад.

Его губы дрогнули.

— Ты лелеешь свою месть? — горько усмехнулся он.

— Дело не в мести, — решительно отозвалась Даша, — а в справедливости. Я хочу, чтобы она, наконец, восторжествовала, вот и всё.

Он долго молчал, подняв на нее горящие, всё понимающие глаза, а потом вдруг улыбнулся вымученно и, будто подбадривая, выговорил:

— Я всегда буду на твоей стороне, знай это. И что бы и случилось, обращайся ко мне. Я помогу.

— Я знаю, Паш, — тихо откликнулась Даша и, наклонившись к нему, поцеловала в щеку. — Я знаю.

Павел, закрыв глаза, втянул в себя аромат ее волос, чувствуя в себе дикое желание не отпускать ее.

Но он не мог этого сделать. Не имел права.

— Беги, — тяжело вздохнув, проговорил Паша, — я подожду, пока ты в подъезд войдешь.

Даша лишь кивнула, одарила его теплом взгляда и поспешила к подъезду, у двери остановившись и с улыбкой помахав Паше на прощание рукой. Счастливая и умиротворенная, она вошла внутрь.

А дома ее встретил разозленный и не на шутку взбешенный Антон Вересов. И грохотал так, что она едва не почувствовала себя виновницей всего произошедшего. Он кричал, негодовал, обвинял ее во всем, что только на ум пришло, а в итоге довел ее до слез. И этого она ему простить не могла. Он опять это сделал — заставил ее плакать. А она обещала себе, что никогда больше не позволит ему этого. И из-за него свое обещание нарушила.

И потому утром встала с отчаянным желанием делать все для того, чтобы негодовал он. В отместку.

Раздражение и злость боролись в ней с холодностью и отстраненностью, которыми она хотела рубить сдержанность Антона на корню. Но была сильно раздосадована, вспоминая его слова, и выходила из себя.

Антон тоже почти всю ночь не спал. Его одолевали не просто мысли, но роющейся мошкарой давящие на него сомнения, убеждения, новые сомнения и доказательства правильности своего поступка.

Тогда, четыре года назад, когда он ее… бросил, он считал, что так правильно, верно и нужно.

И когда оформлял опекунство, и когда притворялся заботливым и любящим опекуном перед комиссией, и когда обманывал социальные органы, что исправно следит за Дашей, а на самом деле, исправно сбросив ее на руки Маргарите Львовне. Он не мог иначе, иначе просто не получилось бы. Ему тогда казалось, что он поступает абсолютно верно. Он исполняет отцовскую волю. А совесть?.. Она ему тогда не надоедала. И в течение почти всех четырех лет она его не тревожила. До момента, пока он не встретился с ней.

Даша не просто его ненавидела, она его еще и презирала. И этой лютой ненависти он не понимал.

Что происходило в доме отца, когда он был в Лондоне? Почему Даша так не любит женщину, которая за ней следила столько лет? У нее есть на то причины? Или она пытается их найти?.. Или это он настолько слеп, что не замечает очевидного?! И эта потрепанная курточка, старая одежда, клееные ботиночки… И эта горечь во взгляде и в голосе! Всё это не могло возникнуть на пустом месте!

Очевидно, у нее были причины. Веские, весомые, громадные причины… на то, чтобы ненавидеть его.

Но и у него были причины. Детские, наверное, казавшиеся со стороны глупыми, но они были.

И всё же нужно было признать, что вчера он перегнул палку. Действительно, перегнул. Ему не стоило говорить того, что он сказал ей. Пьянчужки, наркоманы… Черт! Его передернуло от отвращения. Как ни крути, но воспитывал ее отец, и она никогда не связалась бы с подобной компанией, как плохо и предвзято он к ней не относился бы, пытаясь навесить всемирные ярлыки подлости, распущенности и низости.

Она была не такой.

И, наверное, даже не потому, что ее воспитал отец, вдруг с изумлением допустил Антон до своего сознания безумную мысль. Она не такая. Она не позволила бы себе… так опуститься себе не позволила бы, так низко пасть, испачкаться. Не допустила бы! Она другая, не такая. Он чувствовал это, он знал…

Но он, действительно, взбесился. Он был не просто в гневе или ярости, он психовал. Отчаянно и жестко психовал. Он проторчал под ее дверью битые полчаса, пытаясь достучаться до девушки и вынудить выйти, с ним объясниться, но так ничего и не добился. Даша оставалась непреклонной. А, когда после его очередной тирады о недопустимости ее поведения в этом доме, она яростно рыгнула ему через дверь:

— Убирайся к черту!

Он понял, что дожидаться здесь ему нечего. Девчонка не выйдет к нему. Ни он, ни она не были готовы к конструктивному разговору, беседа непременно закончилась бы ссорой. А это было не самым лучшим началом их отношений… их совместной жизни. Их совместной жизни под одной крышей.

Черт побери, он не привык к тому, чтобы отвечать за кого-то, следить за каждым шагом, наставлять. Все эти годы он отвечал лишь за себя, лишь за себя нес ответственность, о себе заботился!.. А теперь, когда в его жизни появилась она… Черт побери!..

Антон, то ли застонав, то ли зарычав в голос, перевернулся на живот и, схватив полушку в тиски своих рук, уткнулся в нее лицом. Бесшабашная девчонка! В первый же день своего пребывания в его доме она умудрилась испытать на прочность его нервы, которые и так уже в последние дни рвались тонкими нитями.

Он старался, пытался игнорировать ее, относиться к ней холодно и безразлично, быть категоричным и равнодушным, ведь преуспел он в этом с остальными, нацепив на лицо безучастную маску. Почему же с ней не выходит оставаться спокойным и уравновешенным?! Она, будто прочитав его мысли, разгадав его натуру, суть, вновь и вновь уничтожала его тем оружием, которое он хотел применить в отношении нее. Она убивала его собственной холодностью и равнодушием. Она била и ранила по больному, давила, задевая струны тех чувств, которые, он думал, смог спрятать в глубине своей души многие годы назад. Но она выудила их на поверхность.

И оставаться с ней спокойным, равнодушным, безразличным и непроникновенным было невозможно.

Что-то в отношениях между ними было не так. Не так, как должно было быть. Как могло бы быть.

И Антон бесился от осознания того, что он что-то упустил. Что-то важное, ценное, нужное…

Но, засыпая уже почти на рассвете, он не успел понять этого упущения, не смог еще его разгадать. Но осколками разорванного сном сознания он понимал, что не оставит этого просто так.

Он дознается, в чем дело.

Естественно, не выспался. На утро встал с ощущением, что всю ночь мотался по городу до бессилья, и диким желанием разнести в пух и прах все вокруг себя. Каким чудом он нацепил на лицо равнодушную маску, он не понимал, но, схватив в кулак сдержанность и невозмутимость, приказал себе держаться.

И поэтому, когда двое вышли из своих комнат, направившись в кухню, настроение у обоих было такое, что только тронь, и можно загореться, вспыхнуть спичкой и остаться кучкой пепла на ладони.

Даша, направившись к кухне, услышала какое-то движение и, замерев, думая, что это Антон, застыла в дверях, не решаясь войти. Что за черт! Почему она стоит мраморным изваянием? И перед кем пасует, — перед Антоном Вересовым!? И, насупившись, сделала решительный шаг вперед именно тогда, когда за ее спиной послышались шаги, и тихий раздраженный голос ее благодетеля выговорил:

— Уже встала?

Даша обернулась к нему и, зачарованно глядя на мрачное лицо и облаченное в свободные серые штаны и белую футболку тело, не могла произнести ни слова.

— Ты здесь? — проговорила она. — А там тогда кто? — она ткнула пальцем в сторону кухни.

— Воры, — коротко бросил он таким тоном, что и не разобрать, правду он говорит или шутит.

Обойдя девушку, он, не глядя на нее, раздраженно сказал, не поворачиваясь к ней:

— Это моя домработница, Ольга Дмитриевна, — и скрылся в кухне.

А Даша, застыв на месте с приоткрытым ртом, почувствовала себя полной дурой.

Наверное, она все же не выспалась. Да, именно так. Иначе, как объяснить, что она ведет себя сейчас так заторможено и вяло?! С ним, — с Вересовым!?

Отругав себя и приказав своему эго проснуться, девушка решительно двинулась следом за опекуном. Он уже сидел за столом, раскинувшись на «уголке» и мрачно взирая на нее, а потом вздохнул.

— Познакомьтесь, — сухо выдавил он, кивком головы указывая на застывшую у плиты женщину, та тут же обернулась к нему, удивленно вскинув светлые бровки. — Это Ольга Дмитриевна, моя домработница, — та коротко кивнула, улыбнулась и уставилась на Дашу с интересом и дружелюбием. — А это…

— А я камень на шее Антона Олеговича, — быстро перебила его Даша и, приторно улыбнувшись, впилась в него колким взглядом.

Женщина изумленно распахнула глаза, улыбка ее померкла, а Антон, будто и виду не подал.

— А, иначе говоря, моя… воспитанница, — равнодушно кинул он, ответив на Дашин острый взгляд полным безразличием и равнодушием. — Дарья.

Даша поморщилась и поджала губы, выдавив из себя:

— Приятно познакомиться, — опустилась на стул на противоположном конце небольшого кухонного стола.

— Мне тоже, — завороженно глядя то на мужчину, то на странную девочку, глядевшую на того волком, пробормотала Ольга Дмитриевна. — А я и не знала, что у Антона Олеговича есть… воспитанница.

— А он об этом тоже не знал, — вызывающе вскинулась Даша, не дав Антону и слова сказать.

— Она хочет сказать, — сухо объяснил Антон, не реагируя на ее выпады, — что я являюсь ее опекуном уже четыре года, но только сейчас соизволил привести ее в этот дом.

— Нет, — процедила девушка сквозь зубы, не отрывая от мужчины черных точек глаз, — я хочу сказать, что Антон Олегович просто забыл о том, что я вообще существую. На четыре года.

Вскинув брови, Антон усмехнулся и, бросив на женщину быстрый взгляд, вновь посмотрел на Дашу.

— Переводя на русский с ее жаргонного, — скривившись, объяснил он Ольге Дмитриевне, — это означает, что она жила последние четыре года под опекой другого человека, которого я нанял, чтобы за ней следить. И сам ее воспитанием не занимался.

— Если ему удобно так считать… — туманно проговорила Даша, разведя руками, — то пусть считает.

— Еще скажи, что она плохо о тебе заботилась! — бросил он, проверяя ее реакцию на свои слова. — Тех денег, что я выдел хватило бы на то, чтобы воспитать десять таких, как ты.

Даша задохнулась от возмущения и негодования, даже ротик приоткрыла.

Ах, значит, десять таких, как она?! Глаза ее плескали гневом и осуждением, но Антон не отреагировал на этот взгляд. И, когда Даша хотела возразить, раздосадованная и обиженная подобным заявлением, ее мягко перебила Ольга Дмитриевна.

— А хотите чаю, Дашенька? — девушка уставилась на нее. Дашенька?.. Ее никто так не называл со смерти дяди Олега. — Или, может, вы предпочитаете кофе?

— Н-нет, я чай люблю, — пробормотала она. — С лимоном, если можно, — а потом вдруг выпалила, вскакивая. — А вообще, знаете, я сама себе сделаю.

— Ну, что вы, — воскликнула экономка. — Сидите, сидите, я сейчас приготовлю.

— Да я сама… — попыталась возразить девушка.

— Мышьяк и цианистый калий я выбросил перед твоим приездом, — услышала она сухой мужской голос.

— Подстраховался, что ли? — съязвила она.

Антон лишь хмыкнул, ничего не ответив, а Даша, нахмурившись, в молчании уставилась в сторону.

Завтрак прошел мирно, желания спорить, негодовать или выкрикивать упреки Даша при посторонних не решилась. Как ни крути, но это их с Антоном дело. У них еще будет время поговорить, очень много времени. Два года.

— Спасибо за все, было очень вкусно, — встав со стула, поблагодарила Даша. — Мне в школу пора.

— Когда ты заканчиваешь? — вдруг резко спросил Антон.

— В четыре, — с неохотой ответила девушка.

— Так поздно? — казалось, он был удивлен.

— Да.

— Ясно.

Она хотела съязвить, колкие замечания уже вертелись у нее на языке, но не успела.

— А, может, Антон Олегович, вы подвезете Дашеньку до школы? — громом среди ясного неба раздался вдруг голос Ольги Дмитриевны.

Антон и Даша вздрогнули, застыли, мгновенно переглянулись.

— Я не думаю, что стоит так затрудняться… — начало было Даша.

— Я мог бы подвезти тебя, — перебил ее Антон.

Она выстрелила в него взглядом.

— Не стоит, — уверенно заявила девушка.

— Как скажешь, — равнодушно пожал мужчина плечами, не настаивая. — Сегодня будут готовы ключи от квартиры. А пока, — он посмотрел на экономку, — Ольга Дмитриевна дождется тебя, чтобы открыть дверь. Вы не против, Ольга Дмитриевна?

— Да, да, конечно, — воскликнула та, всплеснув руками. — Мне еще столько дел нужно переделать, как раз к Дашенькиному возвращению.

Даша попятилась к двери, волком глядя на Антона и с недоумением на его экономку.

— До свидания, — бросила она им, резко обернувшись, и кинулась к входной двери.

Лишь бы поскорее уйти, исчезнуть, убежать. Как-то все странно, дико, непривычно и… непонятно.

Во что превращается ее жизнь? Куда катится, кто остановит этот сумасшедший бег часов?..

Быстро одевшись, закинув на плечи рюкзачок, Даша выскочила за дверь. Выскользнув из подъезда, она быстрыми шажками направилась к станции метро. Даже не обратив внимания на то, что за ней опять велось наблюдение из старенького побитого жигуленка.

И в голове человека, сидящего за рулем, уже зрел план, как заставить девчонку платить по счетам.

Глава 23

Мысли, которые не давили уснуть, мучили его и тогда, когда Антон, сидя за рулем автомобиля, ехал на работу. Столпившиеся разбросанными точками по дороге, автомобили, застрявшие в пробке, выводили из себя заунывно громкими и монотонными визгами клаксонов.

Морщась от неудовольствия, с черепашьей скоростью продвигаясь вперед, Антон хмурился все сильнее.

А в голове рой терзающих мыслей и мошкара надоедливых вопросов.

И, конечно же, всё дело было в ней. В ком же еще? Теперь весь его мир кружился вокруг нее.

Даша. Дарья Кирилловна Ефремова, если быть точным. Его воспитанница.

Она его ненавидела. Презирала. И не желала идти на контакт, не хотела даже попытаться сделать это.

Антон, поджав губы, нетерпеливо тронулся с места вслед за метнувшейся впереди него машиной.

А он?.. Разве он хотел этого? Сейчас или же четыре года назад, сбрасывая ее с рук на чужую шею? Разве мог он сказать, что готов был заботиться о ней? Тогда или теперь?! Положа руку на сердце, мог признаться хотя бы себе в том, что стал бы заниматься ею, если бы не решение отца четыре года назад, если бы не вызов, брошенный Дашей сейчас?! Взвалил бы он на себя эти проблемы, взял бы на себя ответственность за чужую, незнакомую, ненавистную ему девчонку с улицы, которую он мог лишь открыто презирать, но не заботиться о ней?!

Нет. Он был не готов. Не тогда, не сейчас он не был готов самостоятельно принять подобное решение.

Он не желал с ней связываться. После смерти отца их ничто не стало держать рядом. Закончилось, ушло, забылось… разбилось вдребезги их знакомство, которое, по сути, так и не состоялось.

Они должны были разорвать эту связь, разойтись в разные стороны, потеряться в воске тающих лет и не вспоминать о том, что было между ними когда-то. Со смертью Олега Вересова их перестало что-либо связывать. Ниточка оборвалась. Окончательно. Навсегда.

Но обоим так лишь казалось… Судьба в который раз решила пошутить над ними, крепким узлом связав их жизни вновь. Или же это сделал Олег, когда одним лишь пунктом в завещании решил всё за них?!

Так или иначе, но связь, почти расторгнутая, разорванная, убитая, давшая трещину, возродилась.

Как странно, мелькнуло в голове мужчины, мчавшегося по шоссе, судьба будто играла с ними всё это время. Они противились, упирались, убегали — от себя убегали, от обстоятельств, проблем, даров, которые считали проклятьем, от окружающего мира, который давил и прессинговал, но так и не смогли убежать.

Судьба всё равно, раз за разом, вновь и вновь, будто стремительно несущаяся по окружности стрелка, возвращалась на прежнее место, вынуждая их следовать за собой. Вынуждая их сталкиваться, встречаться и… вновь разбегаться в разные стороны лишь для того, чтобы через ничтожное мгновение столкнуться вновь. В той же самой точке, на той же самой окружности. Друг с другом. Вопреки себе и своим желаниям.

Будто замкнутый круг, неотвратимость судьбы, магия, ирония, насмешка, гадкая усмешка. Сама судьба.

Антон стиснул зубы и сжал руль так сильно, что побелели костяшки пальцев.

Как бы он не противился, но в этом, действительно, было что-то… судьбоносное.

Он убегал в Лондон — но возвращался в Москву. К отцу… и к ней.

Он убегал после смерти отца. Хотел избавиться от ощущения давления и предрешенности, от проблем и неприятностей, от обид и боли, главенствовавших в его сердце. Но возвращался — к ней, в роли ее опекуна.

Сбросил ее на руки Маргариты Львовны, на четыре года. И вновь убежал. Не думал, пытался не думать о ней, забывать начал, не вспоминать об обещании, не мучиться угрызениями совести. Но убежать так и не смог. Вновь, как и прежде, оказался стоящим к ней лицом к лицу. Тот самый маленький мальчик, которым был все эти годы. Обиженный, озлобленный, измученный и непокорный, не желающий мириться с тем, что ему навязывали. Долгие годы страхов, обид, недоразумений и ревности.

Непонятый, не принятый, забытый малыш. Он не желал мириться! Но мириться пришлось. С ней. Снова.

И на этот раз… он не смог убежать. Она — эта маленькая, гордая, такая взрослая, сильная девочка! — не позволила ему сделать этого. Упреком, вызовом, страстью глаз и кривой ухмылкой губ. Не позволила ему убежать вновь. Сделала невозможное. Остановила бег запущенной быстротечной стрелки. Удержала его.

И он — принял брошенный ею вызов. Впервые за столько лет не спрятался, не убежал, посмотрел в лицо судьбе и улыбнулся ей, хищно, вызывающе, гордо вздернув подбородок. Кто кого теперь!?

Маленький мальчик, обиженный, озлобленный, эгоистичный, ревностно хранящий то, что являлось его по праву, спрятался за спиной решительно настроенного и уверенного в своих решениях мужчины, пал ниц перед несокрушимостью и откровенно вызывающей силой. Тихий, неуверенный, слабый мальчуган.

Впервые за столько лет болезненной обиды, мучительной и разрушающей боли, самоуничтожения и краха он все сделал правильно. Да, в его душе и сердце жила обида, он не забыл о ней и никогда не забудет, но он смог заглушить ее зов, животрепещущий глас, твердивший о том, что он должен ненавидеть. Она не пройдет сразу, она оставит след на нем, рану, шрам, рубец…

Но неужели он не может попробовать… терпеть? Если не может любить. Он не обязан притворяться добрым и заботливым, он не должен любить эту девчонку, к которой питает лишь негативные чувства, да и ее не должен заставлять себя любить — никому из них это не надо. Но терпеть, не стоит ли попробовать?..

Останавливаясь около офиса, выходя из машины и ставя ту на сигнализацию, направляясь внутрь сияющего синими стеклами здания, Антон всё еще не мог избавить себя от потока безликих, бессвязных мыслей, трезвонящих в его мозг. О том, во что превратилась его жизнь. С ее в ней появлением!

Какая ирония, какая грубая насмешка!.. Вот теперь он действительно оказался связанным с ней.

В результате пришел к тому, от чего убегал годами. Столкнулся с ней на перекрестке собственной жизни, которая, как оказалось, была неотделима от ее жизни. Тонкая порванная ниточка завязалась в узел.

— Антон Олегович, — кинулась к нему секретарша с какими-то папками в руках, едва он ступил в кабинет, — вам тут из «ТрансМедиа» звонили, насчет Максимова…

— Потом, Наташа, — поморщившись, прошествовал мимо нее Антон. — Я вызову тебя.

И, решительно заходя в кабинет, не обращая внимания на недоуменный женский взгляд, захлопнул за собой дверь. Раздевшись, задумчиво подошел к окну, засунув руки в карманы брюк и насупившись.

Он привез ее к себе в квартиру. Эту скверную, взбалмошную, дикую девчонку, с которой его ничего… почти ничего не связывало! Зачем?! Мог бы просто выделять деньги на ее содержание, как раньше, цела бы она осталась, не пропала. Ведь справлялась все эти годы! Так почему он не позволил ей остаться в квартире отца, отобрал ключи, перевез к себе, надевая на себя, если не ошейник, то булыжник, который непременно потянет его ко дну?! Почему ему нужно было настоять именно на этом решении? Кому и что он пытался доказать? Себе — что сможет, справится, не сдастся, исполнит. Но, ради Бога, что ему мешало вот так же исполнить свой «долг» вдали от нее, не под одной крышей, наблюдая за тем, как она живет, лишь изредка созваниваясь с ней по телефону и навещая столь же редко?! Взрослая она уже, и хотя выглядит мало?й, все же взрослая, с этим не поспоришь.

Но он, будто сошел с ума, он вынудил ее принять свое решение и почти приказал ей переехать к нему! В дом, в который он никогда ее приводить не намеревался! У него и мысли подобной никогда не возникало, а сейчас… Что его подвигло на это? Чему он должен быть «благодарен»? Своей внезапно проснувшейся совести или собственному сумасшествию, которое трезвонило во все колокола об его ненормальности?!

Тяжело вздохнув, Антон прищурился, глядя на проезжую часть московских улиц. Он не мог дать ответа.

Правильно ли он поступил? Или, как девчонка и говорила, следовало оставить всё, как есть? Логично, вполне закономерно, после того, что между ними произошло, было бы оставить прошлое в прошлом. Не бередить старые раны, не тревожить память, не ворошить муравейник обид и обвинений. Разойтись.

Но он почему-то решил заманить их обоих в ловушку. Свихнувшийся идиот!

Зло чертыхнувшись себе под нос, Антон стремительно двинулся к столу и опустился в кресло.

Но если так получилось, что они оказались связаны друг с другом, пока ей не исполнится восемнадцать, стоит ли уничтожать свою жизнь? Стоит ли кромсать раны, вынуждая их кровоточить? Может быть, стоит попытаться… не забыть, нет, но — смириться? Ради отца. Ради себя. Да и ради нее тоже.

Нахмурившись, Антон вдруг подумал, что она не виновата в том, что всё так обернулось. И он тоже не виноват. Никто не виноват, по сути, просто судьба решила сыграть с ними в забавную игру. Предоставила им шанс. Но на что?.. Заново пересмотреть отношения? Постараться понять, простить, смириться?!

Антон тяжело вздохнул, откинувшись на спинку вращающегося кресла.

Черт, мысли просто разъедают его изнутри! От них можно с ума сойти.

Даша, Даша, Даша… Она выводила его из себя. Отчаянно действовала на нервы, раздражала, но…

Может, им стоит закопать топор войны? Конечно, сделать это у них не получится, но всё же… почему бы не попробовать? Он, в конце концов, взрослый мужик. Ему почти двадцать шесть, а ведет себя, как мальчишка, у которого десять лет назад отняли игрушку, и он теперь мстит обидчику. Не смешно ли!?

Пришлось напомнить себе, что отняли у него отца, а не игрушку, а обидчиком оказалась та, которую тот сделал своей дочерью, и всё же… Это было его решение. Наверное, стоило догадаться, что Олег не оставит свою подопечную умирать, просто Антон тогда не подумал о том, насколько всё серьезно. Но смеет ли он сейчас оспаривать то, о чем просил отец, имеет ли право отказывать ему в этой просьбе, пренебрегать обещанием, пытаясь вникнуть в суть, понять, осмыслить, добраться до истинных причин этого поступка?

Разве не пытался он сделать то же самое четыре года назад, когда оказался стоящим лицом к лицу с этим фактом? Что это ему принесло?! Новую боль, разочарование и обиду. Непонимание к отцу и злость к ней.

Да, со стороны всё выглядело ужасно по-детски. Но кто смеет обвинять его, не оказавшись на его месте?

Никто не знает истинных и реальных возможностей человека, как он поступит в той или иной ситуации, когда окажется не властным решать, как делал это раньше, раскладывая свою жизнь по полочкам. Никто. И, только оказавшись на месте Антона, сделав всё не так, как сделал он, поступив благороднее, простив, забыв всё, примирившись, можно будет ткнуть в него пальцем и сказать, что он ведет себя, как ребенок.

Но кто на его месте поступил бы иначе? Кто сделал бы не так, как он?

Милосердный, бесконечно добрый, всё понимающий человек, которого, очевидно, в мире Антона, в мире жестокости, лжи, лицемерия и подлости, просто не существовало.

Закрыв глаза, Антон сильно зажмурился.

Может, он таким и казался окружающим? Маленьким мальчиком, которому не позволили повзрослеть, у которого почти отняли отца. Сначала его работа, а потом неизвестная девчонка с улицы?

Детская обида, не выплаканная за годы боль, эгоистичная жалость к самому себе, немилосердное и уставшее быть добрым общество, которое его воспитало и взрастило вместо отца!..

Что он мог изменить? И мог ли?.. Вернуться в прошлое и всё исправить, шанса не было, но, может быть, сейчас ему стоит обернуться и понять, что он сделал не так?.. Ведь, наверное, было очень много того, что он сделал неправильно. Хотя бы в отношении этой девчонки. Ведь за что-то она его ненавидит! За что? Что он сделал? Где оступился, где ошибся? Да, они никогда не были друзьями, терпеть друг друга не могли, но и обоюдной ненависти между ними не было.

Или ему так лишь казалось? Он ошибся, и она была, эта ненависть? С ее стороны?..

А с его?.. Что он чувствовал к ней, кроме жгучей, разъедающей ревности и дикой злобы?..

Но ведь что-то изменилось, он это чувствовал. Не пылала Даша такой лютой к нему ненавистью четыре года назад, когда выставляла на показ перед социальной службой, как счастлива, что именно Антон, а не кто-то иной, стал ее опекуном. Ее чувства были открытыми, искренними, откровенными. И она тогда его не ненавидела. Да, было что-то в ее взгляде, мучительное, болезненное неприятие ситуации, но она мирилась. Она хотела… она пыталась сделать лживое счастье настоящим, чтобы убедить в нем и себя.

Может быть, она бы и хотела его ненавидеть, но своих чувств не показывала.

Значит, причины его ненавидеть у нее появились позже?..

И эта странная история с ее одеждой, с тем, как она жила всё это время, недосказанности, намеки, упреки, высказанные, словно бы вскользь, кривые замечания и сарказм в голосе. Ее ненависть и злость. Ее обида, разочарование… в нем. Будто она на что-то надеялась, ждала чего-то, но осталась обманутой.

Что-то тут было не так, Антон чувствовал это.

Сейчас, на свежую голову, избавившись от злых, раскалывающих его на части мыслей, он посмотрел на всё иными глазами, будто снял розовые очки. И увидел. Ее… такую настоящую, живую, сейчас перед ним обнаженную, полностью искреннюю. Не скрывающую своих чувств. Ту, какой он ее никогда не знал.

И в этой Даше было так много вопросов!.. Вопросов, на которые сама она отвечать не желала.

Задумчиво покрутившись в кресле, Антон вновь уставился в окно.

Может быть, он был слеп все эти годы? Эти четыре года, когда за девчонкой присматривала Маргарита Львовна? Он что-то упустил, не досмотрел, не увидел?.. Не захотел видеть?!

Антон не любил оставлять недосказанности после себя, это раздражало. А в истории Даши было очень много недосказанностей и вопросов. Ответы на которые, по всей видимости, ему придется искать самому.

Резкий и пискливый сигнал селектора он, от неожиданности вздрогнув, проигнорировал.

Он узнает правду, доберется до истины, как делает это всегда, разгадает тайну за семью печатями.

И сделает так, чтобы их с Дашей жизнь под одной крышей не превратилась в кошмар.

Хотя… кто ему обещал, что будет легко?.. Легко не будет. Не с ней. И не с ним. Это будет почти война.

Повторный сигнал селектора он игнорировать уже не мог.

— Да? — устало и немного раздраженно.

— Антон Олегович, — послышался голос Наташи, — к вам Вячеслав Игоревич Лемешев.

Антон удивленно вскинул брови. Слава?.. Хм, странно, какими судьбами?..

— Пусть заходит, — ответил он, выпрямляясь. — И перенеси встречу с Шубиным на половину четвертого.

— Хорошо.

Отключившись, Антон уставился на дверь, ожидая прихода друга.

Но мысли о Даше так и не оставили его в покое, на короткое время лишь отойдя на задний план.

— Антон Олегович, — послышался в дверях голос Славы, и он сам стремительной стихией вплыл в кабинет друга, улыбаясь от уха до уха. — К вам можно?

Антон невольно усмехнулся. Светловолосый гигант с беспечной шевелюрой и острым взглядом тигра не вязался с образом затейника, каким Слава был большую часть времени. Одет с иголочки, в строгий деловой костюм серого цвета, с галстуком, в начищенных черных туфлях, которые, кажется, не тронула московская грязная весна, он не казался шутником и дамским угодником, каковым являлся, скорее, умелым дельцом с острым, как бритва, умом и волчьими повадками.

Медленно передвигаясь вглубь кабинета Антона, мужчина продолжает улыбаться.

— Отчего же так официально? — поинтересовался Вересов, указывая другу на кресло напротив себя.

— Решил тебя побаловать, — хохотнул тот, усаживаясь напротив него.

А Антон, резко поменявшись в лице, вдруг вспомнил, что именно так, по имени отчеству, его сегодня утром назвала Даша. Пренебрежительно так, с иронией, скрытым сарказмом. Мужчина нахмурился.

— Да ладно, ладно, — усмехнулся Слава, восприняв все на свой счет. — Не хочешь, не буду так называть.

— Да дело не в тебе, — задумчиво выговорил Антон.

Слава настороженно застыл.

— А в чем? — поинтересовался, вмиг становясь серьезным. — Или… в ком? — сощурившись, уточнил он.

Быстрый внимательный взгляд на него, из-под сведенных бровей. Жесткая линия губ выдает негатив.

— В Даше.

Светлые брови изумленно приподнимаются чуть ли не к корням волос.

— В этой девчонке? — откинувшись на спинку кресла, Слава равнодушно махнул рукой. — Что с ней не так?

— Всё не так.

— Мда, друг, — покачал головой Лемешев. — Дети, они, знаешь ли, приносят одни проблемы, да геморрой на задницу. Оно тебе надо было? — скривился он. — Сдал бы ее уже в детский дом, чего мараться-то?

Антон стиснул зубы. А то он об этом не думал! За четыре года, превращенные в ад. Думал, и не раз, а толку? Отец ему этого никогда бы не простил, вот в чем было дело. А осквернить его память, он не смел.

— Ах, да, — понимающе проговорил Слава, смутившись, — отец… Верно?

— Да. Он бы не простил мне этого, — согласился Антон.

Он перестал думать о том, чтобы сбыть девчонку с рук уже в тот миг, когда осмысливал завещание отца. Он верил ему. Он доверил ему… самое дорогое, бесценное, самое любимое, что было у него в конце жизни — ту, которая очень многое забрала у самого Антона, но которая так много дала его отцу!

— И чего ему сдалась эта девчонка?! — воскликнул вдруг Слава.

— Ты меня спрашиваешь? — фыркнув, воскликнул Антон. — Я на это семь лет угробил, всё думал, чего?

— И что надумал? — осторожно поинтересовался Лемешев, наклонив голову набок.

— Ничего. Так и не понял, — признался Антон.

И это выводило из себя равно, как и то, что он оказался ко всему этому причастным.

— И сколько тебе ее терпеть осталось? — с сочувствием проговорил друг.

— Два года, — коротко бросил Антон, а перед глазами мгновенно всплыл ее образ. Темные, разметавшиеся по спине волосы, глубокие черные глаза с горящим внутри вызовом, упрямый подбородок, сжатые губы… — Пока ей не исполнился восемнадцать.

— Что?! — Слава чуть из кресла не выпрыгнул. — Ей что, уже… шестнадцать, что ли?! Да, во истину, чужие дети быстро растут! — и засмеялся, а потом вдруг с гоготом. — Вот черт! Это ты оказался под одной крышей с девчонкой-подростком?! — продолжал открыто смеяться мужчина, даже не пытаясь скрыть своего веселья.

— Не вижу ничего смешного, — злобно выдавил из себя Антон.

— Конечно, не видишь. Зато я вижу, — согласился друг и сквозь смех поинтересовался: — Ты хоть нас с ней познакомишь?

Антон сцепил руки в замок и сквозь зубы процедил:

— Кого это — нас?

Слава пожал плечами.

— Ну, хотя бы меня и Леху, — посмел ему даже подмигнуть. — Хочется взглянуть на твою… воспитанницу.

— Она что, игрушка, что ли, — недовольно пробормотал Вересов, — чтобы ее всем на забаву показывать?

Слава, почувствовав в Антоне медленно нарастающий яростный вихрь, решил отступить.

— Ну, ладно, — сдался он, — не хочешь, не показывай. Но ведь мы и случайно с ней можем столкнуться, — глядя другу в глаза, проговорил он, — когда в гости к тебе придем. Или ты нас теперь до своей квартиры не допустишь? — скривившись, добавил он.

Антон хмурился всё сильнее. И откуда взялось это странное, ничем не объяснимое желание спрятать от всех девчонку, чтобы ее никто не видел, не слышал, чтобы о ней вообще никто не знал?!

— Допущу, — пробурчал он недовольно. — Как получится!.. И вообще, — накинулся он на Славу, — ты зачем ко мне пришел? О Даше поговорить?!

Тот поднял вверх руки, словно говоря, что сдается.

— Ладно тебе, не психуй, — заявил он, сходя на серьезный тон. — Я по делу к тебе, посоветоваться нужно.

Антон мгновенно напрягся, наклонился вперед, над столом.

— Так… — протянул он с подозрением. — Что случилось?

— Да вот насчет Зарецкого, Андрея Романовича.

— Помню, — кивнул Антон. — Что с ним?

— Да не виноват, похоже, наш герой, — развел руками Лемешев. — Друг его, Петр, свидетеля нашел…

— А вот с этого места поподробнее…

И Слава рассказал всё, что ему стало известно.

Даша тем временем пребывала в крайнем недоумении, отходя от своего одноклассника Ромы Кононова, который всего пару минут назад уговаривал ее делать совместный доклад по истории.

Подошел он к ней неожиданно, после последнего урока. Дождавшись, пока их одноклассники покинут кабинет, преградил путь своей высокой, атлетически развитой фигурой и, засунув руки в карманы дорогих джинсов, немного наклонив голову с ниспадающей на глаза челкой, уставился на девушку.

Даша знала, что это он, хотя, наклонившись к рюкзаку, могла и не различить подошедшего. Но от Ромы пахло экзотической свежестью дорогой туалетной воды, которая, впрочем, ей не нравилась, потому его она и распознала сразу.

Мелькнувшую на ее губах ироническую полуулыбку он не заметил, как и светящиеся задорные огоньки глаз. Вздохнув, девушка посмотрела на него, немного наклонив голову, будто копируя парня.

Не сказать, что он ей не нравился. Чисто внешне он был красивым, парни, вроде него, всегда находились в центре внимания, видимо, ведя список завоеванных ими девичьих сердец. Высокий, светловолосый, с задорными смешливыми огоньками голубых глаз, умных глаз, с ироничной улыбкой и тонкой линией губ, искривленных усмешкой. Красивый парень, очень даже красивый, насколько могла судить Даша.

Что касалось внутренней оформленности его образа, у Даши имелась к Роме масса претензий. И дело было даже не в том, что они постоянно язвили, подкалывая и бросаясь ироничными замечаниями в адрес друг друга, а в том, что Роман Кононов был не еечеловеком, не человеком ее круга, не ее среды. Чужим ей.

И этого не смогли изменить даже годы, проведенные бок о бок друг с другом.

До некоторых пор. Потому что в последнее время она стала замечать, что одноклассник стал проявлять невероятную активность по отношению к ней, необъяснимую, почти не заметную посторонним, странную активность. Часто бросался нелепыми, на взгляд Даши, фразами, глупыми шутками на счет ее внешности, часто задавал странные вопросы, никак не связанные с учебой — единственным, что их действительно могло объединять, а порой девушка замечала внимательные взгляды от него в свою сторону. И, когда отвечала на них такими же внимательными взглядами, с удивлением отмечала, что он пристальнее сверлит ее взором.

Вот как сейчас. Просто стоит, засунув руки в карманы джинсов, и смотрит на нее. Ничего не говорит, и Даша начинает сомневаться, что вообще что-нибудь скажет, а просто пристально ее изучает.

Не то, чтобы ей становится неловко, она привыкла к тому, как на нее смотрели люди, она смирилась с их взглядами и давно уже перестала обращать на те внимание, но от нетерпения начинает сводить скулы.

И только когда она, громко хмыкнув, скривилась, глядя на него снизу вверх, Рома начинает реагировать.

— Даш, — подал голос Кононов, продолжая смотреть на нее пристально и уверенно. — У меня к тебе дело.

Даша открыто улыбнулась. Хочется рассмеяться, но девушка сдержала себя.

— Извини, не знакома с Лилей Филимоновой, чтобы ты смог ее закадрить, — пробормотала она.

— Что?! — опешил он и даже приоткрыл рот от удивления. А потом, будто опомнившись, выпалил: — Да я не об этом! Чего ты обо мне сразу… так думаешь? — недовольно закончил он.

— Ну, извини, — усмехнулась Даша, вешая рюкзак на плечо, — репутация у тебя такая, — попыталась пройти.

Но Рома вмиг преградил ей путь. Девушка, вскинув бровки, воззрилась на него. Удивилась, это правда.

— Что тебе? — устало поинтересовалась она.

— А давай доклад по истории вместе делать? — предложил он, как на духу, выпалив вопрос-предложение.

Даша уставилась на него.

— Не поняла… — доклад по истории она делала с Лесей. Да и у Кононова был напарник.

А Роман будто и не осознал, что ее может удивить.

— Ну, ладно тебе, Даш, — уговаривал он ее, пытая девушку голубоглазым взглядом «а-ля само очарование», которым, наверное, пленил немало девичьих сердец. — Помоги заблудшей, жаждущей любви душе найти свое счастье! — продолжал Рома, посылая в сторону одноклассницы контрольный выстрел светящейся улыбкой. От этой улыбки девушки, наверное, тоже падали около него штабелями. Все. Кроме Даши.

— Это кому? — усмехнулась девушку, никак не выдавая своего изумления его словами. — Тебе, что ли?

— Чего это мне? — казалось, Рома даже обиделся. — Нестерову, конечно, — ехидно улыбнулся он, вспоминая их общего одноклассника. — Он по Леське сохнет, а она на него внимания не обращает.

— А я-то здесь при чем? — продолжала недоумевать Даша, нетерпеливо топчась на месте.

Поскорее бы уже сказал, что ему от нее надо, и дал пройти. Леся, наверное, ее заждалась!..

— Давай поменяемся, — предложил Кононов с самоуверенной улыбкой. — Коля будет делать доклад с Лесей, а ты… со мной!

Даша, сощурившись, посмотрела в его самодовольные, блестевшие лукавством глаза. Сказать, что она была удивлена, значит, ничего не сказать, она была шокирована. Уставившись на Рому так, словно видела его впервые, девушка изумленно распахнула глаза.

— Это как? — поинтересовалась она, не выдавая своего недоумения. — Мы ведь… распределили уже всё…

— Ну, подумаешь, — отмахнулся парень, — если что-то поменяемся. Кто на это посмотрит? Думаю, Людмила Ивановна против не будет, — горделивая уверенность, с которой он это сказал, Дашу отчего-то разозлила. А парень сотворил на лице, очевидно, свою самую милую улыбку и проговорил: — Ну, согласна?

Наверное, ей, по всем канонам, следовало тут же согласиться, пасть перед ним ниц и благодарить за оказанную ей честь, но Даша отнюдь не это собиралась делать.

— Да нет, Рома, — отступая в сторону и обходя его, сказала она, — не буду я ничего менять, — наблюдая за неверием, мгновенно сменившимся на его лице изумлением, девушка наслаждалась. — Да и Леся будет против, я ее знаю. Не захочет она с Колей доклад готовить, — заметив кислую мину недоверия и уязвленной гордости на лице своего одноклассника, Даша не могла сдержать улыбки. — Да ты за него не переживай, Рома, — скривилась она. — В следующий раз, может быть… ему и удастся завоевать ее сердце.

— Кому? — выпалил он. — Чье сердце?

— Коле. Лесино, — охотно пояснила девушка, желая поскорее пробраться к двери.

— Ааа… — протянул Рома, взирая на нее с нескрываемым разочарованием и досадой.

Даша уже успела пожалеть, что Леси нет рядом. Наверное, будь с ней подруга, Рома вряд ли осмелился бы подойти к ней. Когда-то усмиренный за собственную несдержанность Лесиной ироничной поддевкой, он больше не стремился затевать с ней разговоры. Прошла любовь, завяли помидоры, или вроде того.

И сейчас Даша, намереваясь уйти, не успела даже продвинуться вперед, как вдруг, будто услышав глас подруги, Лесандра Юрьевна Ростовцева, собственной персоной, возникла в дверях кабинета истории.

С перекинутой через плечо элегантной сумочкой, в черных сапожках на высоком каблучке, в строгом темно-синем платьице от известных модельеров, эта шикарная девочка выглядела звездой.

— Даша!? — воскликнула она, прислонившись к двери, и вопросительно приподняв бровки. — Ты еще тут?!

Даша, в душе радуясь тому, что ей больше нет нужды разговаривать с Ромой, улыбнулась подруге.

— Ну, ладно, Рома, — произнесла она, обходя его, — я пойду…

— А как же, — остановил он ее неуверенным, будто бы несмелым вопросом, — доклад?.. Ты подумаешь?..

Леся смерила подругу изумленным взглядом и ироничной ухмылкой, и Даша покачала головой.

— Хорошо, подумаю, — покорно ответила девушка, желая скорее избавиться от одноклассника. — До завтра.

Леся, ни о чем не расспрашивая, подхватила подругу под руку, и они вместе прошествовали к выходу под раздосадованный и озадаченный взгляд светло-голубых глаз молодого человека.

— Что случилось с Кононовым? — с удивлением пробормотала Даша, выходя в коридор.

— А ты разве не видишь? — иронично изогнув бровь, поинтересовалась Леся. Ей, казалось, всё было ясно.

— Нет, — Даша оглянулась, чтобы бросить на парня еще один быстрый взгляд. — А что с ним?

— Парень влюбился, — улыбаясь, проговорила Леся, чуть песней эту фразу не пропев.

А это заявление Дашу удивило не на шутку.

— Да ладно? — изумилась девушка, расширив глаза. — А в кого?

Леся резко остановилась, вынуждая остановиться и Дашу.

— Даш, ну, ты ничего не видишь, честное слово, — воскликнула подруга с упреком.

— А что?..

— В тебя он влюбился, вот что.

— Что?! — изумленно выкрикнула она. — Да не может быть. Ты шутишь, — фыркнула Даша. — Мы друг друга на дух не перевариваем, еще с третьего класса, а ты говоришь, влюблен. Точно нет, — замотала она головой.

— Точно тебе говорю, что да, — коротко возразила Леся, схватив Дашу под локоть.

— Ты ошибаешься, — настойчиво сказала Даша. — И вообще, он в тебя был влюблен. Разве ты не помнишь?

— Ой, когда это было, — легко отмахнулась девушка. — Сто лет назад. А теперь он по тебе сохнет.

— Да с чего ты взяла?! — ошарашенно воскликнула Даша, застыв на месте и посмотрев подруге в глаза. — Он даже никак своих чувств не показывает. Вечно поддевает и язвит, — Даша фыркнула вновь.

— А ты как думала, — удивилась Леся, — подойдет к тебе и сразу во всем признается?

— В идеале — да, — коротко бросила Даша, нахмурившись. — Я думала, так влюбленный человек и сделает.

— Ты не веришь в идеалы, — усмехнувшись, заявила Леся. — К тому же, положение Кононову не позволяет так запросто подойти к тебе и заявить о том, что он чувствует.

— Положение? — саркастически сказала Даша, смерив подругу смешливым взглядом. — Какое положение? Князя Монако? Леся, ну, ты же понимаешь, что это нелепо.

— Он же тебя с самого первого дня терпеть не мог, так? — не сдавалась Леся.

— Так, — подтвердила девушка, не понимая, куда клонит госпожа Ростовцева.

— А потом на протяжении следующих лет тебя задевал, так? — когда она того хочет, Лесю не переспорить, потому Даша и не пыталась. — Так, — подтвердила. — А, значит, и сейчас он не может тебе признаться в том, что чувствует. Потому что тогда он статус свой потеряет.

— Какой еще статус, Леся? — сухо спросила Даша, скептически посмотрев на нее.

— Ну, как… статус лидера, — поспешила сообщить подруга. — Если он заявит, что влюблен в тебя, в девочку, которую задевал и всем велел это делать, то кем он будет выглядеть в глазах своих друзей?

Даша задумчиво покачала головой. Вот как Леся так умела говорить, что ее словам начинаешь верить?! И не то, чтобы Даша верила, но задуматься над этим стоило. В свободное от проблем время. Но не сейчас.

— Леся, мне кажется, ты ошибаешься, — с расстановкой, тихо проговорила Даша, ободряюще улыбнувшись. — И Кононову до лампочки, что я к нему чувствую. А мне, по правде говоря, всё равно, что ощущает он.

— Даша…

— С чего ты вообще взяла, что он в меня… влюблен? — кисло поинтересовалась она.

— У меня развитая интуиция, — вскинув подбородок, заявила Леся. — А еще природная наблюдательность.

— Что-то никто, кроме тебя, этого не заметил, — хохотнула Даша. — Что бы это значило?

— Дарья Кирилловна, — воскликнула Леся, сверкнув сапфирами глаз, — да вы мне язвите!

— Ну, что вы, Лесандра Юрьевна, — улыбнулась Даша, — не посмела бы это сделать.

Леся рассмеялась, не считая нужным что-либо отвечать, и девушки направились в сторону гардероба.

А уже на выходе из школы, Даша, метнув в сторону ворот быстрый взгляд, покосилась на Лесю.

— И что тебе сейчас говорит твоя развитая интуиция? — скривив губы, иронично спросила она, глядя на ожидавший подругу у ворот черный «Бентли».

Леся помрачнела, едва заметив, куда направлен Дашин взгляд.

— Только то, что я кому-то сейчас врежу, — сухо выдала она, испепеляя водителя автомобиля взором.

— Без кровопролития, пожалуйста, — усмехнулась подруга, направляясь к воротам.

— Даш, а поехали к нам, а? — схватила Леся ту за руку. — Пообедаешь с нами? А то папа опять на работе, а с Татьяной беседовать мне как-то не хочется, — Татьяна была экономкой у Ростовцевых.

Даша подозрительно сощурилась, покосилась в сторону «Бентли», перевела на Лесю острый взгляд.

— А дело точно только в этом? — спросила она. — А не в нем ли? — бросила она быстрый взгляд на мужчину.

Леся, к крайнему Дашиному удивлению, покраснела, выдавая себя.

— Я тебе всё расскажу, — пробормотала она, сильнее сжимая Дашину руку. — Только дома, ладно?

— Хорошо, — согласилась та. — Только мне нужно… в квартиру заехать, предупредить, что я позже вернусь.

— Так позвони.

— Я номера не знаю, — развела Даша руками, почувствовав себя неловко. — Забыла спросить. А там Ольга Дмитриевна, она меня, наверное, ждать будет.

— Это еще кто такая? — нахмурилась Леся. — Еще одна грымза, которую Антоша твой нанял?

— Нет, — покачала Даша головой. — Она хорошая… вроде бы.

По правде говоря, Даша еще и сама не решила, хорошая или плохая. Но выглядела не такой уж грымзой. Хотя с Маргаритой Львовной, которая вынуждала величать себя только так, никто в сравнение не шел.

— Ладно, — махнула рукой Леся, направляясь к «Бентли», — заедем к тебе. Куда ты теперь переехала?

— На Кутузовский, — поморщилась девушка, сжимая руки в замок. — У него там не квартира, а резиденция императора, честное слово, — Даша с досадой фыркнула. — Только что раковины не из золота.

Леся хохотнула, а потом нахмурилась.

— Любит роскошь? Очень интересно, — процедила она себе под нос. — Мне будет предоставлена честь с ним познакомиться? — взглянула она на Дашу. — Или ты боишься, что прольется кровь?

— Будет, не сомневайся, — улыбнулась уголками губ подруга. — И в скором времени.

— Это радует, — усмехнулась та, открывая дверцу машины и забираясь внутрь. — Ну, здравствуй, Артемиус, — забравшись на заднее сиденье, выпалила она.

Мужчина, даже не шелохнулся, нахмурился только, брови его сдвинулись.

— Здоровались уже, Лесандра Юрьевна, — сухо отрапортовал он, поджав губы.

Леся, которую всегда смущало и даже возмущало официальное к себе обращение, к удивлению подруги, лишь шире улыбнулась.

— С нами сегодня Даша, — проговорила Леся, закрывая дверь.

— Я уж вижу, — так же сухо бросил он.

— Нам нужно ее до дома подбросить, — продолжила Леся, — потом к нам, Артемиус.

Он сжал руль очень сильно. Даша же внимательно следила за развернувшейся перед ней картиной.

— Хорошо, — сдержанно проговорил водитель, а потом вдруг: — Называйте меня Артем, Лесандра Юрьевна.

— Тебе не нравится твое имя? — невинно хлопая ресницами, осведомилась Леся, открыто подтрунивая.

Даше показалось, что он ее прибьет сейчас, так он разозлился.

— А вам ваше, Лесандра Юрьевна? — осведомился он, приподнимая брови.

— Нравится, — вызывающе заявила она, уставившись на него так, словно бросая вызов.

— А мне мое — нет, — коротко бросил он, насупившись. — Куда едем?

Даша поспешила разрядить обстановку и назвала свой новый адрес.

— Вы переехали, Дарья?

— Ээ, да, — проговорила Даша, бросая косые взгляды с подруги на ее телохранителя. — Необходимость.

— А почему это Даша — Дарья, а я — Лесандра Юрьевна?! — воскликнула вдруг Леся с возмущением.

Губы мужчины иронично дернулись.

— Ну, вам же нравится ваше имя, — проговорил он, смеясь глазами. — Разве нет?

И Леся не ответила, поджав губы и откинувшись на сиденье. Путь до Кутузовского они провели молча.

А уже в доме Леси, когда Даша, предупредив озадаченную и немного удивленную Ольгу Дмитриевну, быстро ретировалась, обещав быть после семи, девушка накинулась на свою лучшую подругу с вопросами.

— Что у тебя происходит с этим твоим Артемиусом? — спросила Даша, едва они оказались в комнате Леси.

— Называй его Артемом, — с кислой миной на лице проходя вперед, выговорила Леся, — а то его свое имя бесит. Услышит еще, а мне потом попадет.

— Где ему услышать, мы тут одни… Попадет?! — темные бровки девушки взметнулись. — Это как?

— Как-как? — недовольно пробормотала Леся, усаживаясь в кресло. — Так.

— Что между вами происходит, Леся? — строго спросила Даша, подсаживаясь к подруге. — Говори!

Леся тяжело вздохнула и отвела глаза в сторону.

— Я не знаю, — произнесла она. — Он меня бесит. Реально бесит, вот, знаешь, что прям хочется его треснуть чем-нибудь! У-у-ух!.. Но всё же, — помедлила она, — он меня… он такой… другой, понимаешь? — Леся заглянула подруге в глаза. — Я не могу этого объяснить, — беспомощно проговорила она. — Он меня так из себя выводит, похлеще Нестерова! — ее ладошки сжались в кулаки, а синие глаза яростно блеснули. — Но всё же… Что в нем такого, вот что, — воскликнула она со злостью, — что я тут же в лужу превращаюсь, стоит ему на меня лишь посмотреть?!

Даша вздохнула, не зная, что сказать. Крепко сжав ее ладошку, она старалась успокоить ее касанием.

— У него такие глаза, — продолжала Леся уже тише, — светло-светло-карие, словно золотистые. Необычные.

То, как Леся проговорила это, с придыханием, задумчиво, глядя в сторону, заставило Дашу застыть.

— Ты что, — приоткрыв рот, изумилась она, — влюбилась в него?

Лесандра откровенно громко фыркнула и даже подскочила с кресла.

— Я?! — темно-синие глаза распахнулись. — Не дождется! — сдвинула брови. — Вот еще, много чести будет! — и, пытаясь оправдаться, заявила: — Просто он что-то скрывает, я точно знаю. Вечно с кем-то по телефону трещит, а только меня увидит, тут же делает вид, будто ничего не случилось.

— Ты слишком подозрительная, — улыбнулась Даша, покачав головой.

— Вот увидишь, — клятвенно пообещала девушка, — я узнаю, в чем тут дело. Или я буду не я!

Даша возражать не стала. Если Леся что-то вбила себе в голову, ее не переубедишь. Она и не стала.

Они еще долго болтали, сделали письменные уроки, даже послушали радио, обсуждая популярные музыкальные композиции, но, едва стрелка часов перевалила за семь вечера, Даша засобиралась домой.

— Вересов мне вчера такую взбучку устроил, — закатила она глаза, — ты бы видела и слышала!

— Это еще с какой стати?! — едва не задохнулась от возмущения подруга, подпирая бока.

— Потому что я, видите ли, ушла из дома и не предупредила его, когда вернусь, — скривилась девушка.

— А ты, правда, не предупредила? — с ехидной улыбкой поинтересовалась Леся.

— Я с Пашей была, — улыбнулась Даша, призналась: — И мне Вересова позлить хотелось! Он меня… достал.

Леся глубоко вздохнула, думая о чем-то своем.

— Как я тебя понимаю, — проговорила она, а потом вдруг предложила: — Хочешь, я Артема попрошу тебя до дома отвезти? А то одной, на метро как-то небезопасно.

Даша рассмеялась.

— Почему же небезопасно? Я так уже сто лет передвигаюсь.

— Всё равно, — настаивала девушка. — Мне так спокойнее будет.

— Ну, если тебе будет спокойнее, — согласилась Даша, вздохнув, — тогда ладно. Зови своего Артемиуса.

Леся улыбнулась и поспешила к двери, а Даша, бросив быстрый взгляд в окно, отчего-то нахмурилась.

Как-будто что-то было не так в надвигающихся на Москву сумерках. Словно ожидание надвигающейся опасности захватило и не отпускало. И когда она забиралась на сиденье роскошного автомобиля, и когда, глядя на озаренные огнями, улицы столицы, направлялась на Кутузовский, и когда, бросая на Артема косые взгляды, пыталась отвлечься и думать о Лесе. Но чувство опасности, будто, схватив за горло, не отпускало ее. До того момента, пока, она не оказалась около дома.

— Доброго вечера, Дарья, — сказал ей водитель, бросив на нее быстрый взгляд в зеркало заднего вида.

— До свидания, Артем, — попрощалась Даша и, уже выскользнув из машины, повернулась к нему лицом и добавила: — Не обижайте Лесю.

— Не обижу, — заверил ее мужчина после долгой томительной паузы.

— Хорошо, — улыбнулась ему девушка и поспешила к подъезду, уже не услышав, как Артем выдохнул:

— Если она не вынудит меня сделать это, — и, резко надавив на газ, рванул с места.

Не видя, даже не обратив внимания на то, как дверь подъезда через несколько секунд после того, как в нем скрылась Даша, распахнулась, и внутрь проскользнула темная мужская фигура, окутанная мрачным ореолом надвигающейся беды.

Глава 24

Она чувствовала его приближение. Сразу заподозрила что-то, предчувствуя беду и опасность, а, когда клетка подъезда захлопнула за собой дверь, Даша насторожилась еще сильнее. Сердце понеслось вскачь, а в горле, надрываясь, бился пульс. Она задышала чаще, но не обернулась, чтобы проверить, что не так.

Ничтожные секунды, в течение которых она, стремительно рванувшись вперед, сглотнула острый комок боли в горле и стала продвигаться вперед, поднимаясь по ступенькам, перескакивая через них.

Мимоходом поблагодарила горящие, не выкрученные в подъезде лампочки, уловила и тут же отпустила от себя мысль, ждать ли ей лифт, и стремглав кинулась на нужный этаж, не дожидаясь его прибытия.

Опасность. Острая, ощутимая, почти материальная опасность, которую Даша чувствовала спиной, она, казалось, взяла ее в тиски удушливой волны страха, наполнила собою воздух, который девушка сейчас с трудом впихивала в себя, заставляя себя дышать ровнее. Опасность, которую она ощутила еще у Леси, отдавала горчинкой и прошлыми страданиями. И она травила ее снова, вынуждая не идти, а бежать, поднимаясь по лестнице всё быстрее.

Ведь у этой опасности было имя, хотя она и боялась произносить его даже мысленно. Никогда больше. Никогда. Она избавилась от прошлого, почти забыла его, выбросила из памяти. Много лет назад, так?

Но… позволило ли прошлое ей отпустить себя?..

Не желая получать ответ на этот вопрос, Даша бежала вперед, от этажа к этажу, не останавливаясь ни на мгновение, хватаясь за перила, не оглядываясь назад. В висках предательски стучала спасительная мысль о побеге, о новом побеге в другую реальность, в ту сказку, о которой она мечтала и которую получила…

Но на пятом этаже убежать не удалось.

Всё поменялось почти молниеносно, Даша не успела ничего понять или осознать произошедшее.

Ее неожиданно и резко, очень грубо схватили сзади, вынуждая остановиться, и с силой сжимая, будто тисками, ворот ветровки. Потянули на себя, зажимая материей горло и вынуждая девушку беспомощно хвататься то за куртку, то за воздух в бесплотной попытке вырваться или же просто дать себе возможность дышать. Девушка стала задыхаться от удушья, скованное воротом куртки, горло конвульсивно сжималось, но не получало доступа кислорода. Даша попыталась вырваться, рванулась вперед, махнула руками, но…

Еще мгновение, какое-то ничтожное мгновение, и она оказалась прижатой лицом к холодной стене. От соприкосновения с ледяным камнем стены лицо обдало болью, и Даша, поморщившись, тяжело задышала.

Сердце билось в груди, как сумасшедшее, а в груди застыл дикий страх. Она уже успела забыть, когда в последний раз так сильно боялась чего-то. Много лет назад, будто в другой, не ее, жизни.

Семь лет назад, когда Алексей, сожитель матери, привел к ней незнакомца в черном деловом костюме. Тот смотрел на нее с жадным интересом своими маленькими поросячьими глазками и то и дело тыкал в нее пальцем, разговаривая с Алексеем на непонятном Даше языке «производства». О чем они беседовали, Даша, хотя и находилась в комнате в тот момент, так и не поняла. Но, поймав брошенный в свою сторону внимательный сладострастный взгляд (да, да, сейчас она подумала, что он был именно таким!), девочка сильнее сжалась в углу комнатенки, в которой находилась, и затравленно смотрела ему вслед, почти не поднимая глаз. А когда незнакомец, прощаясь, сказал, обращаясь к ней и не сводя с нее скользкого взгляда, что обязательно придет еще раз, Даша по-настоящему испугалась.

Как испугалась и сейчас. И хотя незнакомца она больше никогда не видела, чувство пронизывающего, едкого страха, сковывающего ее по рукам и ногам, она не забыла. И сейчас оно накрыло ее с головой.

Даша, прижатая к стене мощным телом (по всей вероятности, мужским), рьяно попыталась вырваться и закричать, но эта попытка была пресечена резким толчком в спину. Рот был стремительно зажат грубой мужской ладонью с шершавой кожей, не оставляя девушке попыток вырваться из тисков захватчика.

— Стой смирно, — раздалось у самого ее уха, — а не то вырублю на месте.

Даша застыла. Не от приказа, грубого и отвратительно угрожающего, а от воспоминаний, которые вмиг настигли ее. Этот голос. Этот запах… сырости, плесневелости, затхлый запах смерти и ужаса. Говорят, что именно запахи способствуют тому, чтобы вспоминать события давно минувших дней, и в тот момент, когда ее носа коснулся отвратительный запах плесневелости, Даша, поморщившись, едва не задохнулась. Этот запах, как и этот голос, она забыть не могла. Голос сожителя ее матери, той женщины, которая родила ее, но матерью так и не стала. Алексей! Вернулся из прошлого, покрытого мраком. Вернулся за ней.

Всё внутри нее возмутилось этому, но пораженная открытием она застыла неподвижно.

— Ты?.. — сорвалось с ее губ почти против воли, и она вдруг дернулась под прессом его тела.

Он грязно хохотнул, прижимая ее к стене еще сильнее.

— Узнала, значит, — прошептал он липким шепотом ей в шею. — Я очень рад, ты даже не представляешь, как сильно. Не дергайся, я сказал! — грубо толкнул ее лицом в стену, когда Даша предприняла новую попытку вырваться из его лап.

И Даша перестала сопротивляться, обескураженная и обездвиженная. Пораженная, ошарашенная и пришедшая в состояние крайнего эмоционального взрыва, почти раздавленная появлением этого человека в своей жизни вновь. Он не должен был в ней появиться. Он появился из ниоткуда. Словно призрак, будто тень прошлого, им же покалеченного и девушкой забытого.

Когда-то, годы назад, когда она спрашивала у Олега, придет ли за ней Алексей, чтобы забрать с собой, тот отвечал, что злодей никогда больше не появится в ее жизни, и она… поверила ему. Доброму дяде Олегу, который никогда, кроме единственного раза, не обманывал ее.

А сейчас Алексей стоял рядом с ней. И она вновь чувствовала себя маленькой девочкой, застывшей в страхе, как перед опасностью, перед зверством этого человека. Вновь одна против всего мира. Одна…

Ей понадобилось много времени, чтобы справиться с кошмарами, перестать плакать по ночам, молиться во сне о здоровье Юрки и молить Господа о том, чтобы Алексей не ворвался в ее жизнь и не разрушил то, что она уже успела построить и что строить лишь собралась. Она научилась верить, не кричать от страха, не думать о завтрашнем дне, как о последнем, она почти стала уверенной в нем.

А сейчас… Все ее веры и надежды рушились от звука знакомого голоса из прошлого.

И всё в ней противилось этому, билось внутри нее яростным протестом, жгучим негодованием и силой, всколыхнувшейся из самых глубин существа, ринувшейся ей на помощь, чтобы спастись. Еще раз.

— Отпусти меня, — почти грубо, сквозь зубы выдавила Даша, толкнувшись спиной в его сторону и пытаясь сбросить с плеч его руки.

— Охо-хо, — воскликнул мужчина, — какие мы грозные стали. И уверенные в себе, да? — видя ее попытки освободиться, он лишь рассмеялся, а потом злобно отметил: — Ну, конечно, так-то жить, можно и зазнаться, а? Забыть о том, кто тебя родил, кто воспитал, да?!

— Не вы меня воспитывали! Не вы и… не она, — называть ее матерью у Даши не поворачивался язык.

— Ритка тебя родила, — гаркнул Алексей, сдавливая ее плечи. — И уже за это ты должна ей быть благодарна!

— Юрку она тоже родила, — напомнила Даша, ощущая боль в горле, — но и убила его так же хладнокровно.

— Пацану было суждено умереть, — мрачно возразил мужчина. — Его бы сам Господь Бог не спас, ты что, не помнишь!?

О, она помнила! Отлично помнила, что, когда брат умирал, мать шлялась по городу, не удосужившись заглянуть к сыну и узнать, как он себя чувствует. Ей было всё равно. Всегда. Плевать и на сына, и на дочь.

— Вы даже на лекарства мне денег не дали, — с обидой в голосе выдала Даша, попытавшись вырваться. — Ему можно было помочь, можно было спасти!..

— Нет, нельзя! — отрезал Алексей и, резко дернув ее за плечо, повернул к себе лицом, нависнув над ней. — Пацан был трупом, а мертвым я не помогаю.

— А вы и живым не помогаете, — злобно выдохнула Даша, с ужасом глядя в безумные светло-карие глаза зверя, нависшего над ней, и сглотнула страх, будто стараясь спрятать его внутрь души и сердца.

На лице Алексея мелькнула какая-то странная улыбка, Даша не успела понять, гневная или довольная.

— А ты осмелела, я смотрю, — проговорил он, гадко ухмыльнувшись, а потом, резко толкнув ее вперед и нависнув над девушкой, зашептал противным голосом с призвуком шипения. — Ты что ж, забыла, как чуть в бордель не загремела?! — толкнув ее еще раз, так, что девушка ударилась затылком о стену, он сошел почти на свист. — Так сейчас-то не рыпайся, а то я тебе быстро это организую. Искать будут, не отыщут.

Боль отдалась в затылке незамедлительно, но Даша почти не обратила на нее внимания, наверное, от шока. В голове всё смешалось. Мысли кружились в ней бессвязным потоком невысказанных фраз, а перед глазами сизый туман, в котором, разрывая серую мглу, звучит, уничтожая, вязкий голос заклятого врага.

— Что?.. — сухими губами проговорила девушка. — Какой… бордель?..

Ее вопрос порадовал мужчину, он неловко повел плечами, гордо вскинув подбородок и сощурив глаза.

— А что, твой благодетель тебе не рассказал? — усмехнулся Алексей жестко. — Я бы за тебя мог хорошие деньги получить, договорился с одним… кинопродюсером и режиссером, — он гадко и мерзко рассмеялся ей в лицо, и девушка с отвращением поморщилась, а Алексей продолжал: — Я уже и сумму всю почти выудил у них, понравилась ты им, сказали, спрос на тебя будет у зрителей, — он снова хохотнул, а Даша стояла и смотрела на него снизу вверх, недоумевая и понимая, что дрожит по неизвестной причине. — А тут явился… этот твой, Вересов, москвич хренов. Больше предложил, сказал… больно хороший ты товар, — и загоготал.

— Ты врешь!.. — возмутилась она, рванулась вперед, желая освободиться. Верить сказанному она не хотела.

— А зачем мне врать? — парировал мужчина, с силой удерживая ее на месте. — Незачем. Себе тебя Вересов забрал, и прогорело дело с твоей актерской карьерой, — и Алексей вновь расхохотался. — А то была б звезда порно-экрана! Да не стала, детка. Спасибо своему профессору скажи, — и, насмешливо взглянув на нее, расхохотался вновь. — Ах, да, ты ж не сможешь ему сказать. Помер он, — Даша возмущенно забилась в его руках, а тот, казалось, не обращал на это внимания. — Ну, ничего. Заочно поблагодари, что такую карьеру тебе испоганил!

— Порно-экрана?.. — недоуменно проговорила Даша, хлопая ресницами.

— Что, и тут промолчал? — рассмеялся Алексей и поцокал языком. — Ай-ай-ай, ну, что за человек был этот твой профессор! Я тебе такое будущее пророчил, а он взял да и испортил все.

Девушка не совсем поняла, о чем он говорил. О порнографии? О детской порнографии?! О том, что ее хотели продать на одну из студий, занимающихся этим? Ее?! Но это невозможно! Как же… так?

— О чем ты?.. — едва не задохнувшись, изумилась Даша. — Я не понимаю…

— А давай мы с тобой потом это обсудим, — душевно, но все же грубо предложил мужчина, сверкнув глазами. — Встретимся, поговорим… Нам же есть, что обсудить, правда? Столько лет не виделись, ты так изменилась, и не узнать, — он коснулся ее щеки, погладив ее шершавыми пальцами, и Даша отшатнулась. — Ну-ну, что ты, деточка? — лилейным голоском пророкотал он. — Я тебя не обижу. Пока, — с долей угрозы в голосе добавил он. — Если не будешь делать глупостей. Ведь ты не будешь?

Даше хотелось осадить его за всё, что он сделал, но девушка понимала, что с Алексеем ей не справиться одной, а потому отчаянно замотала головой. Не сейчас, потом. Она сможет постоять за себя потом.

— Вот и хорошо. Вот и умница, — прошипел змеей над ее ухом тем временем мужчина, отступая и освобождая девушку от захвата своих рук. — Я тебя завтра буду ждать. После школы в парке, где ты любишь гулять со своей подружкой, — наклонившись к ней, он скользко улыбнулся ей и вкрадчиво добавил: — И… тссс… никому ни слова о нашей встрече. Пусть это будет наш ма-аленький секрет, да?

Даша, глядя на него со смесью страха и отвращении, резко кивнула, изумленно распахнув глаза, но, не решившись спросить о том, как давно он знает о том, где и с кем она любит гулять, отступила.

Этого человека стоило опасаться. Он был опасен, он был самой опасностью. Девушка поняла это давно.

— Я могу идти? — стараясь, чтобы голос звучал холодно, грубо поинтересовалась Даша.

— А тебя кто-то держит? — насмешливо прогоготал Алексей, уступая ей дорогу.

— Спасибо, — сквозь зубы выдавила девушка и двинулась вперед.

— Смотри мне, Дашка, — вонзились ей в спину слова Алексея, — завтра в парке. Если не придешь…

Даша просто кивнула, не желая отвечать. Она и так потратила на этого человека слишком много слов, а он не стоил ни одного ее взгляда. Ее всю трясло, руки дрожали, ноги подкашивались, сердце стучало, но она, вскинув подбородок, гордо прошествовала вперед, уверенно шагая от ступеньки к ступеньке. И не обернулась ни разу, пока не дошла до нужного ей этажа.

Она едва добралась до квартиры, потому что дрожащие ноги почти не держали ее. Слушая стук гулко бьющегося в груди сердца, у двери девушка остановилась, прислонившись к стене, закрыла глаза, стараясь успокоиться и взять себя в руки.

Перед Антоном она никогда не покажет слабости. Ни за что. Для него у нее всё хорошо, — было, есть и будет. Он легко поверит ее лжи. Верил же в нее в течение четырех лет, разве нет? О том, что произошло на лестничной клетке, лучше никому не знать. Алексей не простит этого, а играть с ним опасно.

Собравшись с мыслями, она отважилась позвонить лишь, когда сердце забилось тихо, и выровнялось дыхание. Не хватало, чтобы Антон интересовался, почему она дышит так, будто пробежала стометровку.

На звонок открыли ей почти сразу, будто ждали ее появления. На пороге стоял Антон. Взбешенный и чем-то раздосадованный, отметила про себя девушка, и, проходя вперед, коротко бросила ему:

— Добрый вечер.

Он в немом молчании пропустил ее в гостиную, но, когда она повернулась к нему спиной, накинулся на нее с гневной тирадой, от которой Даша поморщилась. Из огня да в полымя…

— Добрый вечер?! — закричал Антон, и она, даже не оборачиваясь к нему, почти явственно видела, как брови его сдвинулись, а губы сердито поджались. — И это всё, что ты можешь мне сказать?! Ты где была всё это время?

Удивительно, а она уже и не думала, что что-то в этот вечер может ее повеселить после встречи с тенью прошлого. Но праведный гнев опекуна действовал на нее опьяняюще. Она улыбнулась уголками губ.

Даша поймала себя на мысли, что ей нравится его злить. Или она просто устала?..

— Так где ты была? — повторил Антон строго, нависая над ней скалой своего роста.

— У Леси, — коротко ответила Даша, даже не подняв на него взгляд.

— У Леси? Это та твоя подружка? — удивился Антон, нахмурившись. — Вы всё еще дружите?

— А почему мы не должны дружить? — пожала девушка плечами и прошествовала к лестнице.

А у Антона чуть челюсть не отвисла от ее безразличия и равнодушного спокойствия.

Он беспокоился о ней. Он, черт побери, думал о ней весь гребаный день, а она, не успела прийти домой, как тут же ускользает в комнату, даже ничего ему не объяснив!?

— Ольга Дмитриевна сказала, что ты обещала быть после семи, — направился за ней следом Антон, — а уже девятый час! Где ты пропадала? — вот поганка, кажется, она и не собирается отвечать?!

— У меня сейчас нет желания и настроения спорить с тобой, Вересов, — откликнулась Даша, лишь на пару мгновений застыв на лестнице. — Просто оставь меня на сегодня в покое, ок?

И Антон понял, что что-то не так. Скорее внутренне почувствовал, чем осознал. И настороженно застыл.

— Что-то случилось? — почти против воли вырвалось у него. Так она ему и сказала!..

Как бы она хотела сказать, что да, случилось! Но не могла. Ему — не могла, черт возьми!

— Нет настроения, — коротко бросила девушка, шагая к последней ступеньке.

— А ужинать… ты будешь? — попытался удержать ее Антон, но Даша была непреклонна. Какая же она всё-таки упрямая!

— Нет, спасибо. Я поела у Леси, — и он не нашелся, что ей ответить. — Мне нужно заниматься. До завтра.

И, когда ее худенькая фигурка мелькнула перед его взором в последний раз, скрывшись в дверях своей комнаты, Антон вдруг с разочарованием и некоторым изумлением понял, что его нагло отшили. Да, пусть девчонка шестнадцати лет от роду, заноза и колючка, язва и упертая девочка-подросток, и всё же…

Чертыхнувшись себе под нос, Антон стремительно направился в свою комнату, где, сев за ноутбук и желая поработать, с удивлением обнаружил, что все его мысли всё равно сходятся на ней. Оскалившись на себя, молодой человек отложил работу и, откинувшись на подушки, закрыл глаза, заслонив их руками.

Он честно уверял себя в том, что будет налаживать с ней отношения. И всё это не на долго, всего на два года, и ничего страшного не произойдет, и придется же им как-то существовать вместе. Но как можно было наладить с ней отношения, когда она не желает этого? Вот и сейчас, вместо того, чтобы поговорить, просто нырнула в свою комнату, ничего не объясняя, ни о чем не спрашивая, вообще не желая его видеть.

А ты, что же, желаешь ее видеть?..

Заткнув упертый внутренний голос в самый дальний уголок подсознания, Антон простонал проклятья. С этим нужно было что-то делать. Жить так два года?.. Ну, уж нет, увольте. Опекун он или не опекун!?

А почему ты раньше не вспомнил о том, что ты ее опекун? Хотя бы раз ты поинтересовался, что с ней происходит за прошедшие четыре года? Что ты о ней вообще знаешь, кроме того, что она, будто вопреки всему, осталась жива. Да еще и с жаждой отмщения и чувством ненависти в юной груди!

Впервые за все эти годы, наверное, за все те годы, что он вообще знал Дашу, он отважился на то, чтобы раскрыть перед ней карты и поговорить с девчонкой, решить их проблемы. Но она не желала ничего с ним решать. Она, как и прежде, замкнулась, холодно реагировала на его волнение, кстати, вполне искреннее, и, казалось, была погружена в свои мысли, которые с ним разделять вовсе не собиралась.

У нее что-то случилось. Он не знал, но чувствовал, что это так. Она ему ничего не скажет, это очевидно.

Да и должно ли это его касаться, если подумать? Как опекуна — да. Но Даша вряд ли согласится поведать ему о чем-либо. Не доверяет ему. Она никогда ему не доверяла. Даже много лет назад, когда он нашел ее в подворотне в день ее побега из дома отца. Она всегда относилась к нему с опаской, будто разграничивая его жизнь от своей, воздвигая между ними ледяную стену из отчуждения, не желая, чтобы он вмешивался.

Что ж, раз не хочет, чтобы он вмешивался, он не будет вмешиваться. Имеет же она право на свою жизнь, в конце концов. На свою личную жизнь… Может, она с ухажером своим поссорилась, кто его знает?..

А вот эта мысль отчего-то вынудила его непроизвольно заскрежетать зубами и насупиться.

Рано ей еще увлекаться ухажерами. Ей учиться надо, а не гулять по ночам!

Отругав себя за странные и совершенно идиотские мысли, тяжело вздохнув, Антон скатился с кровати и поплелся в душ. Освежиться ему сейчас совсем не помешает. Чтобы смыть с себя груз еще одного дня, проведенного рядом с ней.

А Даша тем временем, откинувшись на подушки, думала о том, что произошло в подъезде. Призрак, тень прошлого вернулась, пришла за ней. Чтобы забрать с собой? Или чтобы указать ей, кем она была? Но она никогда об этом и не забывала. Даже уверенная в том, что кошмары детства уже оставили ее в покое, девушка всё равно, словно ждала их возвращения. И вот они вернулись. Ворвались в ее жизнь.

И назначили ей свидание, от которого она не могла отказаться.

То, о чем говорил Алексей, казалось эпизодом не из ее жизни, придуманной ложью, завуалированной за правду с целью обмануть ее и заставить сбиться с пути. Но вместе с тем… могли ли его слова оказаться истиной? Мог ли он… продать ее? Даша с ужасом понимала, что Алексей мог всё. И продать ее для того, чтобы обогатить себя на несколько тысяч — вполне. Тем более, не он ли говорил, что Даша еще принесет им с Ритой доход? Неужели он говорил об этом доходе?! Боже, какая подлость, какая низость и откровенно гадкая… правда! А как же мать? Неужели она… согласилась!? Отдала единственную дочь в бордель?!

Это никак не укладывалось в голове, но Даша понимала, что реальность происходящего дышит ей не в затылок, а прямо в лицо, опаляя кожу жаром своего удушающего дыхания.

И стали понятными приходы незнакомца с поросячьими глазками, и его откровенные разглядывания, и плотоядные взгляды, и обещания увидеться вновь… Если бы не дядя Олег!

Что стало бы с ней, если бы не дядя Олег?! Она боялась подумать. Она не желала думать об этом, знала лишь, что если раньше у нее была одна причина ненавидеть собственную мать, — смерть Юрки, то сейчас причин стало две. Равнодушная и жестокосердная попытка убийства собственной дочери.

Даша так и не смогла заснуть, хотя попыталась лечь еще в половине двенадцатого. Мысли разрывали ее, кружась в сознании надоедливыми мошками. И, когда часы показывали два часа ночи, она не выдержала и, встав с постели, накинув на себя халат, подаренный Павлом, прошла на кухню, желая выпить чаю.

Не чувствуя себя преступницей, она пробралась на кухню, поставила чайник на плиту, села за кухонный стол, закинув ноги на диван, и уставилась в окно. Она любила смотреть на ночной город. Это успокаивало ее и приводило мысли в порядок. Как раз то, что ей было просто необходимо.

А перед глазами, будто предательством с их стороны, возникли убийственные картинки из прошлого.

Умирающий дядя Олег, на диванчике в своем кабинете, почти задыхается от боли и спазмов. А она стоит на коленях перед ним. И плачет, не может сдержать слез. Они сами льются из ее глаз.

— Дядя Олег, — прошептала Даша, сжимая холодными пальцами его заледеневшие руки, стискивая их и не желая отпускать — Дядя Олег, — позвала она, ощущая, как соленая слеза, скатываясь по щеке, замирает в уголках губ и оседает на языке ядовитым привкусом соли и металла. — Пожалуйста… Дядя Олег…

— Дашенька… — сиплый, едва различимый шепот.

Она наклоняется к нему, касается лбом его щеки и умоляет.

— Дядя Олег… не оставляйте меня, — почти на издыхании, сквозь слезы, сквозь хрипоту осевшего вмиг голоса. — Не оставляйте!.. У меня никого нет, кроме вас…

— Дашенька… — едва слышно, хрипло, через силу, поворачивая голову к ней, шепчет, улыбаясь: — Я люблю тебя, Дашенька…

— Дядя Олег… — сквозь слезы умоляет она с нарастающей интонацией.

— Дашенька… — улыбка застывает на губах, в потускневших глазах сияет огонек. — Доченька моя…

Последний вздох… И улыбка навсегда замирает на его губах, а ресницы, дрожа, опускаются…

Девушка стискивает его руки холодными пальцами. Слезы катятся по щекам, собираясь в уголках губ, и она глотает их, всхлипывая и постанывая. А потом падает на грудь мужчины, прижимаясь щекой к его щеке. Уже не слыша биения его сердца, но зная, что оно бьется для нее. И будет биться до тех пор, пока она не позволит его биению не быть услышанным. Собственный монотонный бешенный стук она отчетливо слышала в тот момент, когда стуку его сердца уже не суждено было раздаться еще раз.

Два сердца, когда-то нашедшие друг друга.

Любовь, согревшая два сердца, вынудив их биться в унисон. С первого взгляда… до последнего.

— Не спишь?

Настойчивый голос заставил ее вздрогнуть, вырываясь из плена воспоминаний.

Антон? Первая ее мысль — что он тут делает? А потом… Это ведь его квартира, это ему следовало бы поинтересоваться, что делает здесь она в такое время!

— Не спится, — коротко бросила девушка, так к нему и не повернувшись.

Антон медленно прошел к столу и сел напротив нее, а Даша стремительно опустила ноги на пол, что не укрылось от пытливого взгляда ее опекуна.

— Какое совпадение, — сухо промычал он, пристально глядя на нее. — Мне тоже. Бессонница?

Даша пожала плечами. Неужели не ясно, что она не готова к конструктивному ведению беседы?

— Может быть.

Помолчали. А о чем они могли заговорить, да и стоило ли? Был ли в этом смысл? Даша его не видела.

Засвистел чайник, напоминая о себе, и девушка выключила газ.

— Чай? — сухо поинтересовалась Даша и, дождавшись утвердительного кивка от Антона, достала из полки две чашки. Разлила чай, не интересуясь, сколько ему нужно положить сахара, наугад сыпанула три ложки.

— Я не люблю сладкий, — послышался за спиной его хриплый от неудавшегося сна голос.

— Я не знала, — вздрогнув, коротко бросила девушка и, подхватив свою чашку, устремилась к двери.

— Ты куда?.. — удивленно зазвучал ей вслед голос Антона.

Даша посмотрела на него, скользнув взглядом по знакомым пижамным штанам серого цвета (и, вот незадача, футболки или майки на нем не оказалось), уставилась в его голую грудь.

— Я пойду… — проговорила она, отведя глаза, — может, почитаю что-нибудь. Вдруг, засну?

— Ааа, — смог лишь промычать Антон и не стал ее задерживать.

А Даша поспешила ретироваться, выскользнув из кухни почти со скоростью света, и едва не опалив себе пальцы кипятком. Запершись в комнате и даже не коснувшись чая, попыталась снова лечь. Но заснуть не удалось, мысли вновь и вновь возвращали ее к Антону. И даже не к их встрече на кухне, а к тому, что было четыре года назад, когда она еще верила ему и в него. Когда еще ждала чуда, как наивная, отчаявшаяся идиотка верит в исцеление от смертельной болезни. Когда она надеялась на то, что он другой. А он, опровергая закон исключения из правила, и лишний раз подтверждая правило, доказал на практике, что он именно такой, каким она его и встретила впервые. И ради нее он меняться не собирался.

После похорон дяди Олега, оглашения завещания и отъезда Антона назад в Лондон, жизнь Даши вошла в новую стадию бытия. Даже не бытия, а банального существования, потому что приставленная за ней следить, Маргарита Львовна, казалось, делала всё для того, чтобы превратить жизнь Даши в кошмар. У нее это получалось, надо заметить, без особых проблем, потому что не было тех, кто смог бы проследить за ее деяниями и «наставить ее на пусть добра и света».

Она возненавидела девочку с первого дня, как ее увидела, но до того момента, как они стали жить под одной крышей, Даша и не подозревала всей глубины ненависти к себе этой женщины. И лишь когда старая ведьма стала командовать в квартире Олега, желая подчинить себе и Дашу, девочка поняла, что это была за женщина. А раньше она в ней этого не разглядела, как странно. Злостная, злобная, алчная, желчная и дико завистливая. Это позже девушка поняла, что Маргарита имела определенные виды на Олега, а Даша своим присутствием в доме опекуна и чрезмерной заботой того о своей обожаемой воспитаннице, спутала ей все карты. Можно сказать, разрушила ее надежды на светлое и счастливое будущее. А дальше — больше…

— Это ты виновата в том, что Олег Витальевич скончался, — упрекала ее она. — Если бы не волнения за тебя и не твое вечное нытье, если бы не заботы о тебе и решение проблем, которые ты на него взвалила, он бы и сейчас здравствовал. Но ты, — указывала она в Дашу пальцем, — ты, гадкая девчонка, выпила из него все соки! Тебе не стыдно? Не совестливо? Свела такого замечательного человека в могилу!..

В такие моменты Маргарита Львовна обычно начинала стонать, прикрывая губы платочком, таила рыдания, и Даша могла заметить в уголках ее глаз слезинки.

Конечно, девушка виноватой себя не считала. Не в этом. Рак это болезнь, а от нее никто не застрахован, к сожалению. Но слова бывшей экономки дяди Олега сыпали соль на незажившие раны ее сердца и души.

Она лишь надеялась на то, что Антон вернется, что ее жизнь под одной крышей с Маргаритой это лишь временная мера. Он должен будет изменить свое решение, несмотря на последствия их встречи в кабинете.

Но последняя встреча с Антоном оказалась не последней по существу, так как опекунство над Дашей, как таковое, так и не было оформлено. Надо было подать заявление, ждать рассмотрения и подтверждения в органах опеки и заключение социальной службы о состоянии Антона воспитывать Дашу.

Тогда она еще верила, надеялась, как идиотка. Наделась, что он вернется, осознает свою ответственность за нее. Ведь дядя Олег не просто так завещал заботу и опеку над Дашей именно сыну! Даша чувствовала, что не зря. И как бы плохо они с Антоном не ладили, каким бы разными не были, всё же у них было нечто общее — они искренне и беззаветно любили одного человека. И ради того, чтобы дядя Олег был счастлив, Даша готова была пойти на уступки.

Она готова была сделать для себя невозможное — полюбить Антона, человека, которого невзлюбила с первого взгляда, который терпеть ее не мог и почти ненавидел. Она готова была пойти на это ради дяди Олега. И она верила, что и Антон через некоторое время, когда пройдет шок от смерти отца и всего произошедшего, когда спадет боль, заглушится печаль, он так же, как и она, поймет, в чем кроется суть его предназначения. И она верила, что он будет способен признать ее, как того хотел его отец, и не откажется от нее. Не взирая на то, что говорил в кабинете, несмотря на жестокость слов, холодность и равнодушие взглядов, закрыв глаза на то, что они — враги, он сможет исполнить последнюю волю отца и смирится с тем, кем Даша стала для его отца и для самого Антона тоже.

Когда он вернулся из Лондона для того, чтобы оформить опекунство, она, как самая обыкновенная дура, почти поверила, что для них еще что-то возможно. И не указом ей будет жестокосердная, ненавидящая ее Маргарита Львовна, которая неоднократно указывала Даше, что та никому, кроме нее, не была нужна, что Антон, которому отец наказал о ней заботиться, бросил ее.

Когда девочка узнала, что Антон возвращается, дикая радость, трепетный восторг, неподдельное счастье всколыхнулись в ней. Она позволила себе поверить, что счастье не до конца закрыло перед ней двери.

— Антон Олегович возвращается в Москву, — коротко сообщила ей как-то вечером Маргарита Львовна. — Нужно оформить опекунство на тебя. Если он этого не сделает, тебя отправят в детский дом. Так что, будь благодарна, что Антон Олегович так любил своего отца, что выполняет его волю и заботится о тебе.

— Когда он приезжает? — тихо спросила Даша, лелея внутри себя надежду на то, что он вернется навсегда.

— В четверг, — женщина посмотрела на Дашу с подозрением, а потом грубо усмехнулась. — Ты надеешься, что он останется с тобой, так что ли? — и расхохоталась. — Бросит учебу за границей, променяет перспективу стать впоследствии успешным человеком и сделать карьеру на тебя? — и рассмеялась грязным смехом. — Да ты будто в сказке живешь, деточка! Выброси эти глупые мысли из головы, Антон Олегович и так делает для тебя очень много, на большее тебе рассчитывать не стоит.

Но Даша наивно, по-детски… рассчитывала. Как оказалось, напрасно. Права была Маргарита Львовна, она всё это время жила в сказке. Верила в невозможное и мечтала о несбыточном. Так глупо заблуждалась!

Когда опекунство было оформлено, и социальная служба назначила первую встречу в квартире, чтобы выяснить, как Даше живется с Антоном, выполняет ли он всё, что от него, как от опекуна, требуется, Даша всё еще не теряла надежды на что-то.

— Нам нужно показаться счастливой… семьей, — скривился Антон. — Поэтому, если не хочешь оказаться на улице или в детском доме, делай всё для того, чтобы они поверили нашему счастью.

Ей не понравилось, каким тоном он сказал последнее слово, сделав на нем своеобразный акцент, но она посчитала за лучшее просто проигнорировать скрытый в его словах сарказм.

— Тебе не стоит волноваться на мой счет, — коротко бросила она тогда, — я умею притворяться. Справишься ли ты с этим?

Она видела, как изменилось его лицо, и на нем мелькнули стрелы гнева и негодования.

— Нет ничего проще, — прошипел сквозь зубы Антон, бросив на нее быстрый взгляд.

И именно в тот миг Даша стала на что-то надеяться и во что-то верить. Может, она что-то увидела тогда в его взгляде? Участие, скрытую теплоту, терпимость, нежность?.. Или ей лишь хотелось принять желаемое за действительное? Так ошибиться она себе никогда не позволяла, но ошиблась. Очень много раз.

Плотного телосложения женщина и крепкий мужчина, представлявшие социальную службу, улыбались и постоянно поддакивали, слушая рассказы Антона о том, как радостно они с Дашей живут. Он показывал Дашину комнату, рассказывал, как они проводят вечера, чем занимаются в выходные, заявил, что собирается оставить учебу в Лондоне и перебраться в Москву. Он говорил так правдиво и так складно, что никто не заметил подвоха и лжи в его искренних словах.

И Даша тоже ему поверила. Тепло его взглядов, таких редких, но наполненных чувствами, она ощущала кожей. Не могло быть так много фальши в его отношении к ней. Или он очень хороший актер, или же ему действительно небезразлично то, что будет с девочкой.

Даша поверила второму варианту. И ошиблась. Еще раз. В который по счету?..

Да, она верила. Ему, в него, в их совместное будущее. И зря. Антон о ней и думать забыл сразу же после состоявшейся встречи с представителями соцслужбы, а социальные органы забыли о том, что должны быть действенными и исполнительными так же после этой встречи. О них Даша не слышала ни разу после этого за все четыре годы, когда жила с Маргаритой Львовной. Может быть, Антон и об этом «позаботился»?..

И стремительный отъезд Антона сразу же после получения полного опекунства, больше похожий на предательское бегство, стал для Даши неожиданностью.

— Я уезжаю, — коротко сказал ей в тот день Антон, и Даша, ошарашенная и крайне изумленная его резкими словами, даже не нашлась, что ответить, а потому стояла, молча взирая на него. — Как мы и договаривались, о тебе будет заботиться Маргарита Львовна, все свои просьбы ко мне, — скривился он, — если таковые появятся, излагай через нее. Чем меньше контактов между нами, тем лучше. Я, как и обещал, буду заботиться о тебе, сколько нужно, но… делать вид, что я безумно этому рад, не собираюсь, — вздохнув, он добавил: — Конечно, когда этого от меня не будет требоваться. Например, перед органами соцзащиты.

Кажется, он говорил что-то еще, но девушка уже не слышала его слов. В голове была полнейшая каша.

— То есть… — решилась проговорить Даша, — ты уезжаешь? Оставляешь меня… здесь?

— А ты ожидала чего-то другого? — нахмурился он.

Как ей хотелось крикнуть ему, что да, ей хотелось другого. Более того — она верила в это другое! А он… вновь ее обманывает?! Да что же такого хорошего видел в нем дядя Олег? Что, — она не видит этого!?

— Я думала, что всё, что ты говорил вчера… это правда, — тихо проронила она. — Получается, ты лгал им?

— А ты что, не лгала? — вместо ответа спросил Антон.

Даша промолчала. А Антон, пожелав ей счастливо оставаться, покинул комнату, больше не взглянув на свою подопечную. Очевидно, не считая нужным делать это, отмучавшись и сбросив заботы о ней на другие плечи. Более грузные плечи женщины, которой было суждено превратить жизнь Даши в сущее наказание. И вынудить эту маленькую девочку в который раз доказывать свое превосходство не только над миром, посылавшим ей испытание за испытанием, но и над людьми этого мира, над которыми она стояла выше на целую голову.

— Он вернется? — шептала Даша, глядя в окно на то, как подъехавшее такси поглощает Антона в салоне. — Вернется? Или оставит всё, как есть? Дядя Олег, как же я хочу, чтобы ты был сейчас со мной! — робко прошептала она, глядя затуманившимся от слез взглядом вслед удаляющемуся такси.

Комнату Маргарита Львовна оставила за Дашей. Кормила девочку сначала исправно, а потом, будто забывая, что той нужно питаться, перестала об этом заботиться. Одежду ей почти не покупала, вынуждая девочку носить обноски или перешивать старое, сказываясь на то, что Антон высылает слишком мало денег на ее воспитание и содержание, а собственные сбережения на Дашу она тратить не собирается.

— Антон Олегович, видимо, посчитал, что нет смысла тратить на девчонку с улицы лишние деньги, — бросалась в нее оскорблениями воспитательница. — И правильно, я его полностью поддерживаю. Нечего тратиться на какую-то оборванку. Скажи ему спасибо за то, что он вообще решил взвалить весь груз забот о тебе на свои плечи. Ведь у него и своих проблем хватает!

И всё же, несмотря ни на что, Даша верила, что Антон вернется и осознает волю своего отца.

В нем ведь должно быть что-то хорошее, что-то… от дяди Олега? Почему тот оставил Дашу именно на своего сына, а не отдал в чьи-то еще руки? Даша долгое время видела в этом скрытый смысл, не желая верить в суровую действительность, ту действительность и ту реальность, которую ей пыталась навязывать холодным, бесчувственным, а порой жестоким обращением Маргарита Львовна. Нет, она никогда ее не била, ни разу за все четыре года жизни под одной крышей не посмела поднять на Дашу руку. Но острых слов, едких замечаний, критических высказываний и колкостей, морально давивших на формирующуюся детскую психику Даши, эта женщина высказала не мало. И все ее слова, брошенные нарочно прямо в лицо или случайно, но так, чтобы Даша слышала, были сказаны именно для того, чтобы девушка почувствовала себя обузой, ничтожеством, никому не нужной оборванкой и подкидышем.

Жила Даша бедно, скудно. В квартире дяди Олега, там, где она когда-то нашла пристанище и родной уголок, дом, то место, в которое отчаянно хотелось возвращаться, сейчас, с приходом сюда мадам Агеевой, как мысленно называла Маргариту Львовну Даша, у девушки не было никаких прав. Ей почти все запрещалось. Казалось, воспитательница не делала запрета только на воздух, все остальное Даше дозволено было делать лишь с разрешения бывшей экономки, а сейчас полноправной хозяйки квартиры Вересовых.

Даша, как можно больше времени старалась проводить вне дома, и, не взирая на крики негодования и запреты мадам Агеевой, возвращалась в квартиру лишь под вечер. Она записалась на всевозможные факультативы и дополнительные занятия, участвовала почти во всех школьных мероприятиях и ходила почти на все кружки и в секции, часто и подолгу сидела у Леси, только бы не возвращаться в холодную и равнодушную квартиру Вересовых, где балом правила пустота, сырость и гнетущее одиночество.

Леся искренне и злостно негодовала по поводу того, как живет ее лучшая подруга.

— У этой старой карги, похоже, все мозги атрофировались! — возмущенно восклицала девушка, сверкая сапфирами глаз. — Где это видано, что она тебя в собственном доме рабыней какой-то сделала!

— Это не мой дом, Леся, — тихо возразила Даша, — а дяди Олега. После его смерти квартира принадлежит Антону.

— И где этот твой Антон? — ругалась Леся. — Где? Почему он не приедет и вырвет тебя из лап этой ведьмы?!

Даша порой пожимала плечами. Как бы она и сама хотела знать ответ на этот вопрос.

— Он в Лондоне…

— Да, у черта на куличках! — возмущенно чертыхалась Леся. — Дашуль, я тебе слово даю, что, если мымра не прекратит над тобой издеваться, я обо всём расскажу папе, и он со всем этим разберется.

— Как? — уныло проронила Даша. — Это невозможно, Антон теперь официально является моим опекуном. Я даже уйти никуда не могу. Да и некуда…

— Как это некуда? А мы с папой? Ты же знаешь, — обняла Леся подругу за плечи, — что ты мне, как сестра. Я безумно тебя люблю и сделаю всё для того, чтобы ты больше никогда не страдала, — девочка поцеловала подругу в щеку. — Неужели ты мало вынесла за свою жизнь, чтобы теперь терпеть еще и это?!

— Я очень тебя люблю, Леся, — прошептала Даша, — только ты и Юрий Павлович заставляют меня держать себя в руках и не сдаваться.

Леся, ощущая острый комок в горле, сдавленном от невыплаканных рыданий, прижалась к Даше всем телом и крепко стиснула ее в объятьях.

— Я расскажу обо всём папе, — прошептала она. — Он решит этот вопрос, я не сомневаюсь.

И она рассказала отцу, что происходит с Дашей. И он, действительно, попытался что-то предпринять. Но даже его попытки не увенчались успехом. А угрозы о том, что он сообщит обо всём в социальные службы, не возымели действия. А потом… потом и сама Даша уже не пыталась что-то менять.

— Ты что же, думаешь, что твоя подружка может что-то изменить? — гневно бросалась словами Маргарита. — И что? Твое происхождение, родословную, твое детство, проведенное на улице среди преступников?! Ты — никто, деточка, и никем останешься до самой смерти, этого не изменить, — восклицала Маргарита, едва ли не брызгая слюной от возмущения. — Это закон природы, диалектика этого мира, не тебе менять давно устоявшиеся правила. Замахнуться на что-то больше, чем то, чего ты достойна, это было слишком глупо и наивно. Ничего в твоей жизни не изменится! Живи, как живешь, и будь благодарна Олегу Витальевичу и Антону Олеговичу за то, что они вообще взялись за твое будущее, и мне — за то, что я, хотя у меня полным полно своих дел, взвалила на свои плечи заботу о тебе! — пронзала ее ненавистью глаз и едкими взглядами. — А ты, неблагодарная девчонка, еще жаловаться смеешь! — рыкнула она на Дашу. — Пошла прочь с глаз моих, и не смей мне показываться, а то я за себя не отвечаю.

И Даша ушла. Что она могла ответить на злые, но, к несчастью, правдивые слова этой женщины? Та была права. Она не имеет права здесь находиться. Это не ее дом, он не ей принадлежит, и только обещание, данное дяде Олегу, светлые воспоминания о нем, о Тамаре Ивановне, которым она была так дорога, и которых сама девочка очень любила, благодаря Лесе и Пашке, который ни на минуту не забывал о ней, придавали ей силы и желание двигаться дальше.

И она продолжала бороться, не сдаваясь, не отступая ни на шаг от намеченной цели. Она докажет всему миру, если понадобится, что дядя Олег не ошибся в ней! Он верил в нее, и она тоже в себя верила. Эту веру не в силах была сломить даже злость и ненависть женщины, решившей испортить ее жизнь.

В школе стали отмечать, что девушка стала одеваться гораздо хуже и скромнее, часто в поношенных джинсах или брюках, видавших виды, в заштопанных юбках, пошитых собственноручно из старых вещей кофточек. Учителя спрашивали, в чем дело, а Даша, откровенно смущаясь, отвечала, что денег на новые вещи у нее нет. Все дивились жадности и скупости Антона Вересова, которого считали таким же светлым человеком, каким был его отец, и за спиной Даши шептались, что деньги портят людей.

В кабинет дяди Олега Даша не попадала очень долго, проход ей был закрыт почти долгие два года, лишь в редкие ночи, когда Маргарита Львовна, уже начиная заболевать, плохо себя чувствовала, Даша крадучись пробиралась в кабинет родного ей человека и там, сжавшись комочком в его кресле, смотрела в окно, вспоминая то время, когда была здесь почти счастлива. Порой она плакала, не в силах сдержать слез, а потом ругала себя за подобную сентиментальность. Но ничего не могла с собой поделать.

Маргарита Львовна практически не заботилась о ней. Зато у мадам Агеевой был пунктик относительно того, что Даша должна, просто обязана была делать в этом доме. В первую очередь, конечно, не приставать к самой Маргарите с дурацкими просьбами и предложениями.

— Уволь меня от всего этого. Я тебе не нянька, да и ты уже не малышка, — вскинув подбородок, говорила она. — Можешь сама о себе позаботиться. И не смей лазить в холодильник, пока меня нет, а в кабинет Олега Витальевича не смей ходить, прибираться после тебя еще! Ты здесь живешь лишь из милости Антона Олеговича, попрошу тебя, милочка, об этом помнить!

Даша и помнила, никогда не забывала, не заикнувшись о том, что прописана в этой квартире, что дядя Олег ее удочерил, и у нее гораздо больше прав находиться здесь, чем у самой Маргариты, и даже о том, что именно Даша властна делать здесь всё, что ей хочется, а не мадам Агеева.

Конечно, Даша не была в доме Золушкой, но иногда именно ею себя и представляла. Только вместо мачехи рядом с ней находилась Маргарита, а доброй крестной выступала Леся.

Сначала Леся, до того дня, как Павел Игоревич Байер, или просто Пашка, перебрался в Москву.

Произошло это в конце лета две тысячи четвертого года, и Даша, удивленная факту приезда друга в столицу, не сразу поняла, что он собирается остаться здесь навсегда. Она встречала его в аэропорту и, едва его заметив, повисла на нем, как лиана, вцепившись в друга руками и ногами.

Как же она рада была его видеть! С ним она всегда чувствовала себя в безопасности, знала, что он может позаботиться о ней, что он никогда не даст ее в обиду, защитит и поможет, если надо.

— Егоза, — рассмеявшись, проговорил Паша, улыбаясь, — ты же меня задушишь. Смерти моей хочешь?

Даша, счастливо улыбаясь, почти забыв, что такое счастье, отстранилась и заглянула ему в глаза.

— Я очень рада тебя видеть.

— Да я уж вижу, — хмыкнул он и, подхватив девушку под руки, закружил, прямо в здании аэропорта. — А ты выросла, я смотрю, — поставив ее на пол, сказал он и, хищно улыбнулся: — Красотка моя.

Даша шутливо ткнула его локтем, и они поспешили к выходу.

Они в тот день гуляли по городу, много разговаривали, Пашка то и дело пытался ее рассмешить, а потом, едва вынудив ее улыбнуться пару раз за день, напрямую осведомился:

— И кто эта грымза, что заставила мою девочку забыть о том, что такое смех?

Даша лишь покачала головой, не глядя на него. Как бы не хотела она скрыть очевидное, не удалось.

— Не нужно, Паш, — проговорила она. — Я не хочу омрачать нашу с тобой встречу упоминаниями о ней.

Паша не стал настаивать. Он никогда и ни к чему ее не принуждал.

— Хорошо, — обыденно заявил он, — тогда расскажешь мне об этом в следующий раз, когда решишься, — он бросил на нее внимательный взгляд. — Времени у нас теперь будет много…

— То есть?.. — подозрительно сощурившись, спросила Даша.

— Как, я еще не сказал? — добродушно улыбнулся тот, лукаво глядя на нее. — Я остаюсь в Москве. С тобой.

Даша была ошарашена этой новостью. Ошарашена и изумлена. И долго не могла поверить ему.

— Паш, — начало было Даша, — если это из-за меня…

— Не волнуйся ты так, егоза, — мягко перебил ее Паша, гладя девушку по плечам. — Я решил расширяться, вот и всё, а Москва показалась мне самым… хм… перспективным местом для этого, — он посмотрел на нее очень пристально, почти прожигая взглядом. — Ты что же, не рада?

— Я рада, Паш, — выдохнула девушка, потянувшись к нему. — Очень рада, — повторила она, прижавшись к нему и в его объятьях ощущая себя защищенной. Так же, как рядом с дядей Олегом. Спокойно.

Именно в тот момент она окончательно уверилась, что никогда не сдастся. Теперь рядом с ней были люди, которые не позволили бы ей опустить руки. Которые верили в нее с той же остервенелостью, как верил дядя Олег. И так же, как она не собиралась подводить его, она ни за что не посмела бы подвести и их.

И новый две тысячи пятый год Даша встречала с уверенностью в том, что всё в ее жизни должно будет непременно измениться. С ней были близкие и родные, Леся, а теперь и Паша. Была, конечно, и Маргарита со своей неистребимой и убивающей ее саму ненавистью, но Даша верила, что всё изменится.

И изменилось. Через полтора года. В апреле, когда от инфекционного менингита умерла Маргарита.

Старые раны не затягиваются и не заживают, они лишь прекращают болеть. Старые люди не уходят из нашей жизни, они лишь перестают напоминать о себе. Может быть, за тем, чтобы сделать это потом.

Такой же старой раной на ее душе и сердце, сделавшим его холодным к нему, в ее жизнь вновь ворвался Антон Вересов. Спустя четыре года забытья, воспрянувших и вновь рухнувших надежд, печали, слез, обид и проклинаний тихими промозглыми ночами. Спустя годы пустоты и целостности, тьмы и лучиков света, немого крика ее души и его глухого молчания.

Он и она вновь вынуждены существовать рядом друг с другом под одной крышей.

Чтобы доказать всему миру то, что не смогли доказать изначально.

Что?.. Пока не знали ни она, ни он.

Глава 25

Даша не спала почти всю ночь, ворочаясь с боку на бок, глядя то в окно, то в потолок, и не в силах заставить себя не думать. Самые разнообразные мысли и их оттенки не покидали ее до наступления утра.

Алексей. Как с ним быть? Антон. Какими будут эти два года, что они должны провести вместе?

Все смешалось, сплелось, соединилось. Прошлое, настоящее, будущее связалось крепкой нитью, не способной порваться. Казалось, Даша подписывала себе смертный приговор. И она не могла избавиться от ощущения, что поступила неверно. Когда именно — она не знала, но что-то в ее жизни пошло не так.

Она поднялась и, взглянув на часы, поняла, что нет еще и шести утра. Направилась в ванную, позволив себе наслаждаться теплом воды и ароматизированной солью (интересно, откуда у Антона взялась соль?!) чуть больше того времени, на которое рассчитывала изначально. Обмотав голову полотенцем, девушка выскользнула из ванной, надеясь остаться незамеченной. Встречаться с Антоном с утра пораньше, да еще в таком непристойном во всех смыслах виде Даше не прельщало, и даже ее немного коробило. Но судьба, видимо, решила подшутить, потому что, не успела девушка и дверь приоткрыть, как тут же врезалась в чью-то широкую обнаженную грудь. Кому она принадлежала, угадывать не пришлось.

Вначале опешив, Даша уставилась на Антона, широко распахнув глаза, а затем, чертыхнувшись сквозь стиснутые зубы, стремительно отскочила от мужчины с застывшим на лице возмущением.

Антон, кажется, был ошарашен не меньше, потому что тоже стоял и смотрел на нее, приоткрыв рот.

— Ты что тут делаешь? — с трудом разлепил он губы и, шагнув к ней, разгневался. — В такую рань?!

— Я тут живу! — процедила сквозь зубы девушка, подбоченившись. — И если тебе это не нравится, будь так любезен и отправь меня домой! В конце концов, это была твоя идея, привезти меня сюда.

Антон, на удивление, быстро заткнулся. Поморщившись, он качнул головой.

— Я забыл, что ты встаешь к первому уроку…

— Мне кажется, — возразила Даша, — что ты вообще забыл о том, что я есть.

— Ничего подобного.

Его попытка оправдаться не возымела эффекта.

— Почему же сразу нет? — вскинув подбородок и стрельнув в него молниями глаз, процедила девушка. — Целых четыре года у тебя это отлично получалось, — и, не дожидаясь ответа, оставив Антона стоять с приоткрытым ртом и застывшим на красивом лице недоумением и возмущением, она поспешила уйти.

Антон же почувствовал себя так, будто его только что облили помоями. И он никак не мог отделаться от удушающего его чувства уязвленного достоинства. Она вновь его в чем-то обвиняла, просто-таки давила обвинениями, а он по-прежнему не знал, в чем дело, и откуда взялся этот корень зла. Почему?..

И он, чертыхнувшись, шагнул в ванную с совершенно явно оформившимся в груди желанием выяснить правду о том, как Даша жила все эти годы. Кто его обманывал? Маргарита Львовна или эта девчонка? Кто продолжает ему лгать, здесь и сейчас, или же находясь уже в могиле? Кто прав, а кто виноват?

В том, что ему известна не вся правда, он не сомневался и решил, что выяснит истину в любом случае.

Но поговорить с Дашей на кухне не удалось. Он встретил девушку сидящей за столом и уткнувшейся в учебник в обществе Ольги Дмитриевны, которой вовсе не стоило становиться свидетелем их разговора. А потому мужчина, поздоровавшись, опустился на соседний с Дашей стул, бросив на воспитанницу быстрый взгляд.

Она высушила волосы, мелькнуло у него в голове, но он тут же запретил себе думать о подобном.

— Дашенька, хотите еще чаю? — раздался около него голос Ольги Дмитриевны.

— Нет, спасибо, — улыбнулась девушка, приподнимая глаза от книги, и улыбаясь уголками губ.

Интересно, а почему никто не поинтересуется, хочет ли он чаю?!

— Антон Олегович, — словно ответом на его немой вопрос, прозвучал голос экономки, — вам, как всегда, без сахара?

— Один кусочек, — коротко бросил Антон, не обратив внимания на изумленно вздернутые брови экономки. — Когда ты заканчиваешь сегодня? — спросил он у Даши.

— Как получится, — пожала та плечами, даже не глядя на него. — У меня еще факультатив.

— По какому предмету?

Даша скривилась, темные бровки приподнялись, а он отчего-то почувствовал себя скверно.

— Тебе, правда, интересно? — иронично проговорила девушка.

— А почему бы и нет? — нахмурился мужчина. Действительно, интересно?!

— По биологии.

— Любишь биологию? — приподнял он брови.

Даша посмотрела на него задумчиво и внимательно, будто решая, стоит ли отвечать.

— Она мне нужна для будущей профессии, — сказала она и, не успел Антон спросить, кем она хочет стать, поднявшись со стула, поблагодарила Ольгу Дмитриевну. — Спасибо, но мне уже пора.

— Я тебе ключи еще не отдал, — напомнил Антон, тоже приподнимаясь.

Даша застыла. Наверное, она не хотела иметь с ним ничего общего, но ей приходилось это делать.

— Да, это верно, — уголки ее губ опустились. — Ключи готовы?

— Конечно, — ответил Антон и двинулся прочь из кухни, Даша последовала за ним.

— Я бы хотел поговорить с тобой, — напрямую заявил Антон и, стрельнув косым взглядом в сторону кухни, добавил: — Без свидетелей.

— О чем же? — усмехнулась девушка, натягивая старенькую куртку и шапку. — Мы всё обсудили.

— О том, как ты жила эти четыре года.

Он увидел, как лицо ее вмиг помрачнело, глаза сузились, превратившись в черные точки, губы сжались.

— Зачем тебе это? — недовольно спросила девушка с долей угрозы в голосе.

— Я просто… интересуюсь, — проговорил Антон, немного опешив от ее враждебности.

— Раньше нужно было интересоваться! — со злостью бросила Даша и, не говоря ни слова, выскочила из квартиры, сильно хлопнув дверью.

А Антон вновь почувствовал себя недоумком. Теперь-то уж он не мог сомневаться, что эти четыре года прошли не так, как думал. Вообще не так. А он не любил ходить в дураках.

Злость, которой было проникнуто отношение к нему Даши, говорила сама за себя.

Он вернулся в кухню раздосадованный, с мрачным лицом, в плохом настроении, злой, как черт. Вся эта ситуация недоговоренности его не просто раздражала, но бесила. Он желал незамедлительно всё выяснить!

— Дашенька уже ушла? — поинтересовалась Ольга Дмитриевна.

— Да, — бросил он, не желая сейчас ни с кем общаться. Нужно подумать, проанализировать, решить.

— Она врачом хочет стать, — тихо проронила Ольга Дмитриевна.

— Что?.. — не сразу понял ее Антон.

— Дашенька, — пояснила экономка. — Вы спрашивали, почему она любит биологию. Врачом хочет стать.

— Понятно, — проговорил Антон, отчего-то чувствуя себя еще большим мерзавцем. — Это она вам сказала?

— Да, сегодня утром. Она очень хорошая девочка, — поведала женщина, — вам с ней повезло.

Антон промолчал. Да уж, повезло неимоверно! Ему когда начинать плясать от радости?! Он не просил этого счастья, оно его само нашло, в руки, можно сказать, упало. Только, разве, он хотел этого?!

Выпив две чашки чая и даже не почувствовав его вкуса, Антон стремительно поднялся, поблагодарил за всё экономку и кинулся в свою комнату. Наскоро переоделся в деловой костюм, поглощенный мыслями о Даше, и, чертыхаясь, выскочил из комнаты. Нельзя допустить, чтобы девчонка, как и вчера, занимала все его мысли, это до добра не доведет, и в конченом счете превратит его в неврастеника!

Нужно отвлечься, погрузившись в работу, иначе он просто свихнется. Что он и поспешил сделать.

А Даша тем временем, ожидая Лесю у ворот школы, думала о сегодняшней встрече в парке с Алексеем. Мысли об Антоне и его «заинтересованности» в том, как она жила с мадам Агеевой, разозлили ее. Как он только посмел… поинтересоваться!? Так, словно не знал, что происходило. В груди клокотала ярость на опекуна, которой она позволяла прорываться, по пути в школу. Но стоило ей поравняться со школьными воротами, как все мысли об Антоне мгновенно выскочили из головы, заменив себя мыслями о другом негодяе из ее прошлого. Том, который стремился разрушить всю ее жизнь в одночасье. Если она не сможет помешать ему осуществить задуманное.

Когда подъехал автомобиль, и из него стремглав, будто убегая, выскочила Леся, Даша поспешила к ней.

— Привет, — поцеловала ее в щеку Леся.

— Что-то случилось? — покосившись в сторону «Бентли», спросила Даша. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы всё понять, но Даша не хотела выпытывать у Леси об ее отношениях с Артемом.

— А то ты не знаешь, — вздохнула та. — Этот гад меня вывел! Я его чуть не придушила.

— Что он сделал на этот раз?

— Я видела его в компании с какой-то девицей, — процедила Леся сквозь зубы, покосившись в сторону автомобиля. — Крашеная курица!

А вот это уже интересно, и стало попахивать чем-то большим, чем просто ненависть.

— И что тебя так… разозлило? — осторожно проговорила Даша, подхватывая подругу за руку. — То, что он был в компании с этой девушкой?..

— Конечно, нет! — протестующе воскликнула Леся. — Он посмел крутить с ней шашни в тот момент, когда должен был быть со мной. Это его работа, обязанности, которые он не должен нарушать, а он… он…

— Пренебрег своими обязанностями?.. — подсказала Даша, стараясь не давить на подругу.

— Именно! — воскликнула Леся и добавила сквозь зубы: — Убила бы гада.

Даша покачала головой, но промолчала. Кажется, между Лесей и ее телохранителем происходит нечто большее, чем та готова заметить. Не оттого ли Леся была в этом день задумчиво печальна и реагировала на подколки так, будто столкнулась в «Белазом». Шутить она была не намерена, как и радоваться перспективе оказаться предметом насмешек со стороны одноклассников. А потому пресекала их на корню, откровенно обозначив, что у нее нет настроения общаться. Даша тоже не посмела рассказать ей, что случилось. Не стоит нагружать подругу проблемами, когда у той своих хватает.

Учебный день прошел вяло и уныло. Леся была не в настроении, а Даша, молчаливо глядя в окно, не обращая внимания даже на Рому Кононова, который был откровенно заинтересован, поглощенная мыслями о предстоящей встрече с бывшим отчимом. Ничто иное ее в этот день не интересовало.

— Ты смотри, — фыркнула Леся, глядя на стоящий около ворот школы автомобиль отца, когда подруги стояли на крыльце, прощаясь, — кто приехал. А как же быть с личной жизнью? — фыркнула она.

— Лесь, ну, успокойся уже, а? — проговорила Даша, улыбнувшись, — а то это уже похоже на ревность…

— Что? Ревность?! — изумилась девушка, глаз ее сверкнули сапфирами. — Пусть помечтает, — бросила она и, поцеловав Дашу в щеку, спросила: — Ты домой? Может, подвезти тебя?

— Нет, нет, не нужно, — горячо возразила девушка, вызвав недоумение со стороны подруги. — Я хотела пройтись, погода хорошая…

— Да уж, грязь кругом, — пробормотала Леся, подозрительно сощурившись. — Ладно, как хочешь. Пока, — и направилась к автомобилю.

— Пока, — проговорила Даша, следя за тем, как Леся забирается в автомобиль, и тот отъезжает. И только, когда «Бентли» скрылся за поворотом, девушка направилась в парк. Путь до него был недолгим, минут двадцать, но она шла быстро, низко наклонив голову, сильно сжимая ремешок сумки, чтобы успокоиться.

Она бы никогда не призналась себе, но она боялась. Чего ей стоило ждать от этой встречи? Ничего хорошего, определенно. Не от Алексея. Этот человек принес в ее жизнь лишь слезы и страдания. Очевидно, ни на что иное он был просто не способен. Что же ему нужно от нее теперь?..

— Дашка?

Она узнала этот голос и, резко застыв на месте, стремительно обернулась.

Сердце заклокотало в груди с удвоенной силой, но Даша, глубоко вздохнув, приказала себе собраться.

— Я пришла, — бросила она, глядя на приближающегося к ней мужчину.

— Я вижу, — ухмыльнулся Алексей, останавливаясь всего в паре шагов от нее, и Даша с трудом подавила желание отскочить от него. Как же противно было стоять рядом с ним!

— О чем вы хотели поговорить со мной? — вызывающе вскинув подбородок, спросила она.

— О, мы снова на «вы», — протянул Алексей, наслаждаясь ее боязливым отступлением. — Как это мило. Моя падчерица вспомнила о том, кто она есть на самом деле, и перестала строить из себя невесть что?

— Что вам надо? — сквозь зубы проговорила Даша. — У меня не много время. Я сказала, что вернусь домой к четырем.

— А вот это ты зря сделала, — сощурившись, проговорил он и в один миг оказался рядом с ней. — Что еще ты сказала?! — с угрозой процедил мужчина, схватив девушку за локоть.

— Больше ничего, — попытавшись вырваться, заявила Даша. — Никто ничего не знает, если вы об этом. И о том, что вы приехали, и о том, что я согласилась с вами встретиться. Я никому ничего не сказала.

— Очень хорошо, — протянул Алексей. — Не люблю, когда меня обманывают.

Даша промолчала, гордо вскинув подбородок, и заглянула ему в глаза. В холодные глаза негодяя, которые одновременно убивали ее и вынуждали бороться за то, чего она уже достигла.

— Что вам нужно от меня? — повторила она свой первоначальный вопрос.

— Не хочешь пройтись, детка? — вместо ответа проговорил Алексей, крепко сжимая ее локоть и увлекая за собой.

— А у меня есть выбор? — сухо осведомилась Даша, смиренно следуя за мужчиной.

— Думаю, что нет, — отрезал тот, — если ты хочешь, чтобы наша встреча не имела последствий.

— Это угроза?

— Что ты? — рассмеялся он злым смехом, и Дашу обдало крупной дрожью. — Разве смог бы я угрожать тебе? Нет. Это просто предупреждение. Мы, конечно, поговорим, — сказал он, не глядя на нее. — О чем? О тебе. О том, как ты славно устроилась. О том, как вошла в дом богача, не прилагая к этому никаких усилий. И о том, — он сделал паузу и, резко дернув Дашу на себя, заглянул ей в глаза, — как забыла о тех людях, которые тебя воспитали.

— Меня воспитывал отец и дядя Олег, — холодно отрезала Даша, мгновенно возмутившись.

— Да? — со злостью прохрипел Алексей. — А кто кормил тебя и одевал, когда ты приносила с площади жалкие гроши? Кто содержал твоего немощного братца, от которого лишней копейки получить было нельзя, потому что он почти с постели не поднимался? Кто, спрашиваю, приглядывал за тобой, когда Ритка уже на тебя плюнула? Ну, кто? Отвечай! — он больно стиснул ее локоть, скорее всего, оставляя синяки. — Ты никому не была нужна, кроме меня. Если бы не я, ты подохла бы где-нибудь в подворотне.

Всё внутри Даши сжалось. Сердце загрохотало где-то в горле. Голос, когда она заговорила, осип.

— О нас заботилась баба Катя, — пробормотала она, — пока не умерла…

— А после? — жестко выговорил Алексей. — После ее смерти? После смерти твоего сдыхоточного? После того, как твой москвич тебя бросил?! — продолжал давить мужчина. — Кто о тебе заботился?

— Уж точно не вы! — язвительно воскликнула Даша, покоробленная его заявлениями.

— Да ладно?! — разозлился Алексей. — Я заботился о тебе. Я, понятно?! Ритке ты уже нафиг была не нужна, а мне — нужна. Я считал, что ты останешься мне благодарной…

— За что?! — воскликнула Даша, не в силах сдерживаться. — За то, что хотели продать меня на порностудию, как говорили? — и тут же: — Зачем вы хотели сделать это? Зачем рассказали мне об этом?!

— Ты что же, думаешь, я не смогу этого устроить вновь? — прошипел он злобно ей на ухо. — Да стоит мне только захотеть, и ты вновь окажешься первой стоящей в списке на продажу.

— Вы не посмеете! — воскликнула девушка, отшатнувшись от мужчины. — Теперь меня есть кому защитить! Они не позволят…

— Если я захочу, детка, никто не узнает, где ты и что с тобой сталось, — заявил мужчина, перебив ее. — Поверь, если я хочу, я не оставляю следов. Я потому тебе об этом и рассказал, — проговорил он, глядя прямо ей в глаза, — чтобы ты понимала, на что я готов пойти. Уже один раз пошел. И чтобы не строила иллюзий, никто тебе не поможет.

— Неужели вы не понимаете, что, узнав, что вы чуть не сделали, я ненавижу вас еще сильнее, чем прежде? — проговорила Даша недоуменно.

— А зачем мне твоя любовь, дета? — ухмыльнулся Алексей. — Она мне не нужна. И никогда не была нужна. Единственное, что ты мне могла предоставить, это деньги. Как раньше, так и сейчас. И я получу их любым путем. От тебя. Каким способом, решать тебе.

Даша отшатнулась от него, но мужчина крепко удержал ее за руку. Ее тошнило от его присутствия, но она терпеливо сносила его рядом с собой, борясь с сердцебиением.

— Что вы имеете в виду?

— Я могу запросто дать кое-кому наводку на тебя, — сказал Алексей. — Ты им еще тогда понравилась, когда малявкой была. Как они негодовали, что ты не будешь участвовать в проекте, — сокрушительно проговорил Алексей. — А уж сейчас тебе быстренько место найдут, я уверен. Стоит мне сделать лишь один звонок, — глухо прошипел он ей на ухо, — и ты окажешься в их руках.

Глаза Даши широко распахнулись.

— Вы не сделаете этого! — вскричала она. — Это незаконно. Я не… принадлежу вам больше! Дядя Олег меня удочерил! Я вам никто. Вы не имеете права распоряжаться мною!..

— А какой мне хрен до того, что ты мне никто? — равнодушно пожал плечами Алексей. — Для них ты тоже никто, но они же готовы приобрести тебя снова, если представится случай? — он самоуверенно хохотнул. — А я могу им этот случай предоставить, — он сощурился и усмехнулся. — Но всё, конечно же, зависит от тебя, — проговорил он, погладив ее тыльной стороной ладони по щеке. — Как ты себя поведешь…

Даша отшатнулась от него. Стиснув зубы.

— Они мне хорошо заплатят за тебя, — продолжил Алексей. — Но, так как ты моя падчерица, пусть и бывшая, я сделаю тебе подарок. Как сделал его твоему благодетелю семь лет назад.

— Не понимаю.

— Если заплатишь мне вместо них, я думаю, мы сможем решить нашу проблему.

— Заплачу? — шепотом повторила девушка. — И сколько?

— Думаю, что ты тянешь штук на двадцать пять. Долларов, конечно же. Если дашь мне… мм… ну, тридцать пять, я полагаю, мы сможем договориться.

— Тридцать пять тысяч? Долларов?! — ужаснулась Даша.

— А ты думала, я продам тебя за бесценок? — расхохотался Алексей. — И не мечтай, крошка.

Глухими ударами сердце стучалось в ее виски, а в горле вместо потока слов застыли лишь хрипы.

— Хорошо, — пробормотала девушка едва слышимым голосом, — я найду эти деньги.

— Конечно, найдешь, — усмехнулся Алексей. — Сынка Вересова подключи, если что, у него деньги для тебя найдутся.

Даша не стала спрашивать, что он имеет в виду, вместо этого поинтересовалась:

— Если я найду эти деньги, вы оставите меня в покое?

— Можешь и не сомневаться, крошка, — вскинул брови мужчина. — Я исчезну, будто меня и не было.

Даша ему не поверила. Такие, как Алексей, никогда не исчезают бесследно.

— Хорошо, — проговорила она. — Я найду всю сумму.

— Даю тебе три дня, крошка, — сказал Алексей, — и то лишь потому, что ты дочь Риткина.

И тут ее словно молнией ударило.

— А что… с ней? — спросила Даша сиплым голосом.

— С кем, с Риткой, что ли? — он рассмеялся. — А что с ней будет? Жива, здорова. В Калининграде сейчас, нечего ей мотаться туда-сюда. Ты не о ней думай, а о том, как деньги достать, — посоветовал Алексей, — ведь, если ты этого не сделаешь…

— Я достану, — перебила его Даша, освобождая руку из его захвата. — Встретимся через три дня, — и, резко повернувшись, девушка поспешила к выходу из парка. Подальше от того места, где прошлое настигло ее.

А вечером, лежа в своей постели, вновь не спустившись к ужину, хотя Антон на этом настаивал и даже стучался к ней в дверь с «приглашением», Даша думала, как ей поступить. Одной ей не справиться, она это понимала. Но кому рассказать о беде? С кем поделиться проблемой? Кто не оттолкнет, не спрячется, говоря, что это не его дело? Кому будет не все равно?!

Просить деньги у Антона она не стала бы и в том случае, если бы он был последним человеком на земле. Как бы банально и пафосно это не звучало, но она теперь поняла смысл этой фразы. У нее с Вересовым были такие отношения, что в пору лишь целенаправленно убивать друг друга, а не спасать.

Пашка? Да, ее лучший друг, он поможет, спасет ее, как спасал не раз. Но имеет ли она право к нему обращаться? Что он знает о том, что было с ней раньше? Всю правду знает лишь Леся, и только ей одной она может довериться полностью. А Паша… да, ей нужно было бы обратиться именно к нему, он бы не оставил эту проблему неразрешимой, но Даша не могла тревожить его подобным. Беспокоить его, утруждать, вынуждать вновь за себя волноваться? Нет, она не могла пойти на это. Он слишком много сделал для нее. И сделал бы еще много всего, стоит ей лишь попросить, но навязывать ему проблемы, связанные с Алексеем, она не могла, просто не имела права.

Леся… Да, подруга смогла бы достать эти деньги через отца. Она из Юрия Павловича чуть ли веревки не вьет, а ему всё не по чем, она бы смогла помочь Даше. Только как много девушка может ей рассказать? О том, как жила подруга до появления в ее жизни Олега Вересова, Леся знала, но вот стоило ли нагружать ее еще и этими проблемами? Не много ли у нее проблем и без Даши?..

Девушка долго думала над этим, сомневаясь, раздумывая, решая, а потом… набрала-таки номер подруги.

— Леся, — прошептала она, — мне нужно с тобой поговорить. Это… очень серьезно.

— Что-то случилось? — взволнованно проговорила девушка, будто почувствовав ее состояние.

— Это не телефонный разговор. Можно я к тебе подъеду? — попросила Даша. — Сейчас.

— Да, конечно, — отозвалась подруга. — Хотя нет, я лучше за тобой Артема пришлю! Хорошо?

— Не нужно…

Что скажет на это ее великий и ужасный опекун?!

— Нужно, — упрямо заявила Леся. — Жди. И я тебя буду ждать, — бросила она и отключилась.

И Даше ничего иного не оставалось, как ждать появления Артема.

Когда он подъехал, известив о своем прибытии по домофону, Даша стремительно ринулась к двери.

— Куда это ты собралась, на ночь глядя? — остановил ее у выхода голос Антона. — Ночь на улице.

— Половина восьмого, — коротко бросила Даша. — Мне нужно к Лесе, по делу.

— Я не разрешаю, — неожиданно заявил Антон, возникая перед ней скалой.

— А я не спрашиваю твоего разрешения, — выдавила девушка и, распахнув дверь, выскользнула из дома.

— Даша! — крикнул ей в спину Антон. — Вернись, Дарья!

Но девушка и не подумала даже обернуться.

— Я вернусь часа через два, — кинула она, убегая. — Если что, позвоню от Леси.

— Даша!.. Вот сумасшедшая девчонка! — воскликнул Антон и, закрыв дверь, зло и смачно выругался.

А Артем тем временем тоже интересовался ее состоянием, поглядывая на нее в зеркало заднего вида.

— У вас что-то случилось, Дарья?

— Что? — вздрогнула от звука его голоса Даша. — Аа, нет, ничего не случилось.

Артем промолчал, очевидно, ей не поверив, а Даша не стала ничего объяснять. И только в доме подруги она смогла раскрыть перед той все карты. Когда Леся, раздев ее и усадив на свою кровать, осведомилась, что случилось, и к чему такая спешность, Даша решилась на откровение.

— Мне нужны деньги, Лесь, — прошептала девушка. — Очень много денег. Тридцать пять тысяч. Долларов.

Леся даже рот открыла от изумления.

— Нифига себе! — воскликнула она. — Зачем тебе столько?

Даша потупилась и смущенно отвернулась.

— Не могу сказать, — врать она не хотела, а потому и не решилась говорить всю правду.

Но Леся не была готова к тому, чтобы прельщаться ее недоговоренностью. Она присела рядом с ней.

— Это как-то связано с тем человеком, с которым ты сегодня встречалась? — прямо спросила она.

— Откуда ты?..

— Я следила за тобой, — откровенно призналась подруга. — Так это из-за него? Кто он?

Даша тяжело задышала, прикрыла глаза, чтобы успокоиться.

— Это Алексей.

— Тот самый?! — ужаснулась девушка. — Твой… сожитель твоей матери?

— Она мне не мать! — воскликнула Даша. Она перестала быть ею для Даши в тот миг, когда умер Юрка.

— Это он? — настойчиво спросила Леся.

— Да, это он, — призналась Даша. — Он требует денег. Тридцать пять тысяч.

— А не лучше ли обратиться в милицию? — проговорила Леся. — Или Пашке сказать? Он поможет, поставит этого козла на место, вот увидишь!

— Я не могу, — решительно покачала Даша головой. — Алексей не оставит меня в покое. Он отомстит…

— А если получит деньги, — сказала Леся, — ты веришь в то, что он отстанет?

— Я хочу в это верить, — ответила Даша.

— Я считаю, что тебе нужно обо всем рассказать Паше. От него нельзя это скрывать, — взяла руки подруги в свои ладони Леся. — Ладно Вересов, тому вообще плевать, что с тобой происходит, но Пашка-то, он всегда поможет! Он голову отвернет любому, кто на тебя не так посмотрит!

Даша подняла на подругу затравленный, умоляющий взгляд.

— Именно поэтому я и не хочу ему ничего говорить. Он полезет во всё это дело, и неизвестно, чем всё это закончится. Алексей опасен, а я не хочу подставлять Пашу с этим! Неужели ты не понимаешь, что это может навредить ему?

— Нет, — честно покачала головой Леся, — не понимаю.

— Ох, Леся, Леся… Я прошу тебя, ты можешь одолжить у отца эту сумму?

— Я могу, но не понимаю, почему ты…

— Леся, пожалуйста, — перебила ее Даша, — не нужно ничего говорить сейчас. Просто помоги мне, ни о чем не спрашивая. Пожалуйста.

Леся долго и пристально всматривалась в ее лицо, хмурилась, недоумевала, но все же сдалась.

— Хорошо. Ты была, есть и будешь моей лучшей подругой, Дашуль, и я сделаю для тебя все. И это, хоть и считаю это не совсем разумным шагом, тоже сделаю. Потому что очень тебя люблю.

— Спасибо, — крепко обнимая Лесю, шептала Даша. — Я очень тебя люблю. Очень.

Леся, действительно, достала нужную сумму целиком. Как она это сделала, Даша не спрашивала, но уже три дня спустя девушка стояла в парке у скамейки, ожидая прихода Алексея. Всё внутри нее дрожало.

Мучитель и шантажист появился из ниоткуда. Неожиданно, застав девушку врасплох.

— Привет, Дашка, — раздалось из-за спины, и Даша стремительно повернулась. Не поздоровалась.

— Не привела за собой «хвост»? — спросил Алексей. — Мне б не хотелось разочаровываться в тебе, крошка.

— Всё чисто, — проговорила Даша, окидывая его быстрым взглядом. — Я одна.

— Умничка, — похвалил Алексей, подходя к ней ближе и не вынимая рук из карманов плаща. — Надеюсь, ты пришла не одна? И сможешь меня порадовать? — уголки его губ приподнялись, а глаза блеснули.

— Я принесла деньги, — встрепенулась девушка, поджав губы.

— О, да ты можешь, когда хочешь, — усмехнулся мужчина, делая к ней шаг. — Показывай!

Осмотревшись по сторонам, Даша расстегнула молнию сумки и достала из той деньги, увидев, как при этом загорелись глаза стоящего рядом с ней мужчины.

— Вся сумма? — спросил он, доставая деньги из ее сумки и перебирая купюры пальцами. Наклонившись, понюхал их. — О, это ни с чем не сравнимый аромат, — воскликнул он. — Аромат денег! Молодец, Дашка! — и стал запихивать деньги в карманы своего плаща, жадно пробегая по ним пальцами, и едва слюни не пуская.

Даша молчала, глядя на него с презрением и чувством омерзения. Поскорее бы все это закончилось!

— Вот какая умница, — радовался Алексей, — какая молодчинка. Я знал, что с тобой можно иметь дело.

Девушка, как только он забрал все, что она принесла, отшатнулась от мужчины.

— Это всё? Я свободна? — процедила она сквозь зубы. — Вы оставите меня в покое? Вы обещали!

Алексей поцокал языком.

— Ну, что ж, — проговорил он с явной неохотой, — раз обещал, то, конечно, уйду. А ты скучать не будешь? — расхохотался он, поглядывая на девушку сощуренными глазами. — А то мы могли бы и сторговаться.

— Я не хочу вас больше видеть, — прошипела Даша, сведя брови. — Это наша последняя встреча.

Алексей рассмеялся.

— Всё-таки есть в тебе что-то от матери. Такая же горячая, — и, вмиг став серьезным, заявил: — Смотри, Дашка, не разочаруй меня. Я умею быть благодарным, но так же умею и мстить. Помни об этом, — и, нагло ухмыльнувшись, поспешил прочь. А девушка молча стояла и смотрела на то, как он удаляется.

Неужели это все? Оставил в покое, ушел, исчез, растворился в небытие? Неужели опять — свободна?..

— Надеюсь, мы больше никогда не встретимся с тобой, — прошептала Даша гортанным шепотом, глядя на то, как старый жигуленок срывается с места и рвется вперед, подальше от нее.

Она едва не заплакала, наблюдая за тем, как вместе с автомобилем вдаль уносятся ее беды и слезы.

А потом вдруг… неожиданно… резко… разрывая воздух и пространство яркой вспышкой звуков.

— Даша! Даша, мать твою!?

Этот голос заставил ее застыть на месте, зачарованно глядя в пространство. Сердце, сильно забившись в груди, вдруг сжалось до размеров немыслимо маленьких.

— Даша!..

Она вздрогнула, оборачиваясь медленно, как в замедленной съемке. Никогда не думала, что так бывает.

Паша?! Но откуда?.. Обернулась. Да, Паша, он. Спешит к ней, не идет, а рьяно срывается на бег, мчится с перекошенным от ярости и беспокойства лицом к ней. Убийственное сочетание!

— Что ты творишь?! — орет он на бегу.

— Паша? — может лишь прошептать она, прежде чем он, поравнявшись с ней, резко хватает ее за руки и сжимает в своих медвежьих объятьях, притягивая к себе дрожащее тело.

— Что ты творишь, твою мать. А?! Ты что делаешь? Одна? Ничего мне не сказав?! Почему? Я не заслужил твоего доверия?! Почему ты мне ничего не сказала?! — кричал он, срываясь то на крик, то на шепот. — Почему я обо всем узнаю от Леси?! Почему, черт возьми?!

А Даша не может произнести ни слова, из горла вырываются лишь непонятные и неразборчивые звуки.

— Я же просила ее… не говорить, — уткнувшись лицом в его грудь, прошептала девушка. — Я просила ее…

— Да если бы и она мне не сказала, — заявил он, стискивая ее в своих руках, — я бы ее прибил, честно слово!

— Я люблю тебя, Паш, — призналась, — очень люблю. Но я не могла тебе сказать. Не могла, понимаешь?..

— Нет, не понимаю, — откровенно признался он. — Но ты же должна понять, что я не переживу, если с тобой что-то случится? Ты это понимаешь?!

— Да… — прошептала она, вдыхая аромат его туалетной воды и надежной защищенности.

— Я не переживу, если с тобой что-то случится, егоза, — прошептал он ей в волосы. — Дашенька!.. — целуя ее волосы, виски, щеки. — Я просто не вынесу этого! — взмолился он и, больше ни слова не говоря, прижал ее к себе.

Так они стояли очень долго, просто наслаждаясь объятьем. Дружеским — как полагала Даша. Способным дать толчок к новому витку их отношений — думал Павел.

Потом он, гладя ее по бледным щекам, удерживая ее за плечи и откровенно ругая, посадил ее в машину и отвез к дому. А в квартире девушку ждал очередной скандал.

Оказывается, ее встречу с Пашей в парке видел Антон, ее многоуважаемый опекун. И он, как и подобает настоящему опекуну, закатил ей громоподобную истерику, едва она переступила порог квартиры.

— Ты где была? — набросился он на нее. — Сказала, что будешь рано, а пришла опять поздно вечером!

— Я не говорила, что буду рано, — возразила Даша, проходя вперед.

— Какая разница? — взревел Антон по непонятной ей причине. — Ты забыла о времени в объятьях какого-то… отморозка?

Даша резко застыла на месте, глаза ее широко распахнулись, округлившись.

— Что?! — уставилась она на него. — Какого… отморозка?

— Тебе лучше знать, — ядовито выговорил Антон.

Когда увидел ее в парке, стоящую не просто рядом, но в объятьях какого-то мужика, Антон хотел тут же выскочить из машины и, схватив ее за грудки, посадить в машину и насильно, если понадобится, увезти домой. Как он себя сдержал от подобного, и сам не знает, но он, резко надавив на газ, сорвался с места и уехал. Он думал, что ошибся, но знал, что ошибки быть не могло.

И ее он бы узнал везде. Это была Даша, без сомнений. И сейчас у него сорвало крышу от негодования.

— Я запрещаю тебе общаться с какими-то…

— Паша — мой друг! — выкрикнула девушка. — Он был со мной все эти годы. Все эти четыре года, когда ты должен был за мной следить, он был вместе со мной! Он! И, если кто-то и может находиться со мной так близко, как никто другой, так это Паша. Он, а не ты! Ясно?

— Сколько же лет твоему… другу? — язвительно поинтересовался Антон.

— Сколько бы не было, все его. И он может отчитаться за каждый прожитый год, потому что ему есть чем гордиться, в отличие от некоторых, — вырвалось у Даши.

— Хочешь сказать, мне гордиться нечем? — сощуренными глазами взирая на нее, поинтересовался Антон.

— А что, есть? — парировала девушка. — Мне надоело отчитываться перед тобой. Пусть ты и мой опекун, но не нянька, которая обязана со мной возиться. Мне не шесть лет и не двенадцать уже, если нужно, я сама смогу о себе позаботиться.

— Сможешь?

— Смогу! — гордо вскинув подбородок, заявила девушка. — Хочешь проверить?

Ему отчаянно хотелось сказать «да», согласиться с ней, но он знал, чувствовал, что она исполнит свою угрозу, свое обещание. А к этому он готов вовсе не был.

— Через два года, — жестко выдавил он, нависая над ней, — когда тебе исполнится восемнадцать, можешь делать все, что угодно. А пока… тебе ничего иного не остается, как слушать то, что говорю тебе я.

— Как четыре года назад? — ядовито осведомилась Даша. — Когда мы обманывали социальные службы?

Антон смутился, чувствуя, как стремительно позиции их поменялись, и уже он стал защищаться.

— Это не был обман!..

— Был. Уже тогда — это был обман, — возразила девушка. — Неужели ты так ничего и не понял, Вересов?

— О чем ты? — сощурился он, подходя к ней, но она отскочила от него.

— Тебе нужно было поинтересоваться об этом раньше, — отрезала она, — когда я еще готова была отвечать на твои вопросы. А сейчас, уволь, не собираюсь этого делать.

— Что произошло? — спросил он сдержанно. — Что, черт возьми произошло за эти годы?!

Даша уставилась на него.

— Произошел ты.

— Объяснять ты мне, конечно, ничего не будешь?

Даша криво усмехнулась.

— Какой догадливый, — и, очевидно, считая, что сказала достаточно, направилась к лестнице. — До завтра.

А он, глядя ей вслед, остался стоять с острым ощущением в груди, что вновь потерпел поражение.

Она была права. Во всем права. Он так ничего и не понял.

И, разрази его гром, если он не допытается до истины!

Глава 26

Гораздо проще решать проблемы, к которым можно хоть с какой-то стороны подойти и найти выход из сложившейся ситуации. Но как решить проблему, которая не желает быть решенной? Что сказать и как? Не покажется ли он навязчивым и не останется ли осмеянным? Как подступиться, выпытать правду не в ущерб одной из сторон и настоять на своем, не надавливая и не требуя, но спрашивая? А как быть, если путей решения вообще нет? Что делать, если проблема не желает быть решенной, будто сбрасывая на него одного весь груз забот и багаж давних обид и разочарований, как непосильную ношу?

Как быть, если у проблемы есть характер!?

Нечто подобное испытывал Антон в отношении к себе Дарьи. Нет, она не была проблемой, по крайней мере, в полном смысле этого слова, который в него вкладывал именно он. Девушка не досаждала ему, не шаталась под ногами, действуя на нервы, без видимых причин не грубила, предпочитая вообще с ним не общаться, а, когда общалась, ограничивалась пустыми, отточенными фразами, бьющими не в бровь, а в глаз. Она не возвращалась домой очень поздно, хотя могла бы, вынуждая его нервничать, не скандалила и не нарывалась на неприятности, не злословила, даже не приглашала в дом гостей, — ту же лучшую подругу, о которой он так много слышал еще от отца. Антон не настаивал, в общем-то, ведь именно он решил, чтобы Даша жила с ним в его квартире, а она, похоже, жаждала доказать ему после памятного разговора в вечер, когда он не сдержался, вновь накричав на нее, что будет самостоятельной. И доказывала. Целенаправленно и систематично, дерзко и сдержанно указывая на то, что останется стоять с высоко поднятой головой.

Она была хладнокровной, стараясь не замечать его, просто закрывая глаза на то, где он находится, когда вернулся домой с работы и с кем, не хочет ли с ней поговорить. А он хотел. Отчаянно желал поговорить с ней, побеседовать, расспросить ее о прошлом. О том прошлом, в которое окунул ее именно он четыре года назад. Но она не шла на контакт. Вообще. Желая поговорить с ней, он натыкался на резкий и категоричный отказ. Нет, она не желает с ним разговаривать. Нет, она не будет, как четыре года назад, делать вид, что ей хорошо с ним живется. И нет, она и не заикнется о том, что было, потому что, то, что было, уже прошло, и поздно теперь что-либо менять.

Антон бесился, выходил из себя, раздраженно хлопал дверью своей комнаты или кабинета, натыкаясь на равнодушную стену отчуждения, которой себя окутала с ног до головы его воспитанница. Успокаивался он позже, уже после того, как, проходя в свою комнату, видел горящий в ее спальне ночник, свет которого просачивался из-под двери тонкой полоской. Останавливаясь, с минуту смотрел на закрытую дверь, будто ожидая, что та вот-вот распахнется, топтался на месте, гадая, стоит ли предпринимать еще одну попытку и поговорить с девушкой, но, глядя на часы, понимал: не время, уже поздно. И, раздосадованный, шел спать. Конечно, засыпал не сразу, вертясь с боку на бок, глядя в потолок и на стены и злясь на бессонницу.

То, что происходило четыре года с Дашей, пока он учился в Лондоне, вдруг стало отчаянно волновать его. Раньше он не задумывался об этом, потому что был уверен: всё в порядке. Он следил за ее жизнью, пусть и через Маргариту Львовну, высылал деньги, чтобы девочка ни в чем не нуждалась, даже пару раз, ведомый немыслимым добродушием, отослал ей подарок ко дню рождения, но, не получив (всё от той же Маргариты Львовны) благодарности, высказанной Дашей, перестал стараться что-либо изменить.

Так в чем же сейчас обвиняет его Даша? В том, что он о ней не заботился? Да, лично не заботился. Но он и не смог бы. Ему нужно было обучаться, окончить институт, жить своей жизнью, в конце концов. Но он нашел, как ему казалось, приличную женщину для того, чтобы та заботилась о девчонке вместо него!

Вины его в том, что он не навещал ее, не интересовался ею, не заботился и пытался избавиться, нет.

Обвинения беспочвенны и безосновательны.

Он делал всё, что мог. Большего от него требовать на тот момент было нельзя.

Ему казалось, что он нашел верный выход из ситуации. Даша не жаловала его, он не любил Дашу, но по воле отца стал ее опекуном. И он исполнял свой долг. Так, как мог, исполнял. И да, ему казалось, что проблем нет, что Маргарита исполняет всё в точности с его предписаниями, ведь за это получала немалые деньги! У девчонки есть крыша над головой, здоровое питание, дорогая обувь и одежда, даже карманные деньги, которые та могла использовать по своему назначению. Он был искренне уверен, что так и есть.

Что ж, похоже, он видел лишь то, что хотел видеть. И знал лишь то, что хотел знать.

Он вспоминал тот день на кладбище, когда удивился ее старенькой одежде, и черной курточке, и рваным сапожкам, и подшитым колготкам. Поношенная, старая, явно, вышедшая из моды, одежда. И ненависть, смешанная с равнодушием, в голосе, когда Даша упоминала свою воспитательницу. И боль, обида, злость.

Даша не раз и не два уверяла, что ей всё равно, что было, но он видел правду. Он читал по лицу то, что девушка хотела скрыть. В горящих глазах, в складочках на лбу и в уголках губ, во вздернутом подбородке и даже в том, как она тонкими пальцами убирала челку с глаз.

И чем дольше находился с ней рядом, тем Антон отчетливее и яснее видел это. Разочарование. Обиду. Боль. В нем. На него. Из-за него.

Чувство вины просыпалось в нем, накатывая огненными волнами. Вина и стыд за то, что он не исполнил волю отца. Или не исполнил в полной мере. Или… не исполнил так, как того хотел Олег.

Но ему тоже было нелегко! Он взвесил на себя заботы о шестнадцатилетней девчонке, которая никак не хотела уступать ему или идти на компромисс. Он не знал, как еще к ней подступиться.

Он готов был списать ее отношение на привыкание, на злость, на упрямство и гордость, не позволявшие ей признаться, что она в чем-то винит его. Но прошли уже почти две недели, а он так ничего от нее и не добился! И не потому, что не хотел, а потому, что она не позволяла ему сделать этого! Она оградилась от него, не подпуская к себе близко. И он, наверное, даже мог четко назвать день и час, когда стал ощущать возникшую между ними ледяную стену отторжения особенно явственно, остро и колко.

В тот день, когда они поссорились из-за ее встречи с каким-то мужиком в парке! Роковая встреча и последовавший за этим роковой разговор тет-а-тет. Опять с руганью, вызовами и криками, негодованием.

Именно с того рокового дня что-то надломилось в их отношениях еще больше, еще сильнее, превращая их не просто в недругов, но почти в заклятых врагов. По крайней мере, такую видимость создавала Даша.

Сначала он винил во всем ее друга. Кажется, она назвала его Пашей? Светловолосый гигант, достаточно взрослый, насколько мог судить Антон; такому человеку, мужчине, не место рядом с подростком! Но Даша назвала его другом. И Антону пришлось заткнуться.

Потом он стал списывать всё на раздражение, нервное напряжение и озлобленность. Ведь всякое бывает. Проблемы в учебе, в отношениях с друзьями… в личной жизни? Стискивая зубы, и отчего-то гневаясь, он тоже отказался от этой мысли. Маленькая… Она еще слишком маленькая для подобных отношений.

А затем понял, что это — манера поведения, которой девчонка решила придерживаться с ним. Именно с ним. Только с ним. С Ольгой Дмитриевной она общалась очень мило, ласково, приветливо улыбалась, дружелюбно прощалась, кидалась помогать ей на кухне по утрам, рассказывала мелочи из школьной жизни, коротенько, наобум, вскользь, но всё же, — удостаивала ее хотя бы тем же кивком головы! А Антону доставался лишь презрительный взгляд черных глаз, прикрытых порой длинной челкой цвета горького шоколада. А ему в такие моменты хотелось оказаться на месте своей экономки.

Он стал обращать внимание на то, как Даша выглядит, раньше его не интересовало это, а сейчас — да. И не потому, что ему было действительно интересно, а потому, что ничего иного, кроме как «наслаждаться» ее внешностью, Антону не оставалось.

Она была подростком. Юной девушкой, даже девочкой, не до конца перешедшей в стадию взросления, как такового. Угловатая, невысокая, худенькая, с острым упрямым подбородком и выпирающими скулами, слегка вздернутым носиком и полными губами. Глаза, редкого черного цвета, сверкали на молочной коже лица, подобно агатам. Волосы длинные, значительно ниже плеч, насыщенного темно-каштанового цвета, сходного по цвету с горьким шоколадом, обычно стянутые на затылке в хвостик.

Упрямая, вздорная, гордая, независимая маленькая девочка, готовая доказывать любому усомнившемуся в ней, на что она действительно способна. Ребенок в загадочной поре взросления, становления женщины из девочки, развивающаяся неторопливо, медленно, постепенно расцветая и превращаясь из бутона в чудный шикарный цветок. Прекрасная роза среди убожества и зла окружающего ее мира. Не озлобленная на него и не потерявшая чистоты души в пороке и грязи прошедших лет.

Но для Антона она была лишь девочкой, воспитанницей… приемной дочерью его отца. Он смотрел на нее, порой разглядывая значительно дольше, чем стоило, ее лицо и фигурку, замечая на себе ее изумленные взгляды, но видел лишь то, что видел бы любой мужчина, оказавшийся на его месте. Свою подопечную.

И, естественно, он стремился наладить с ней контакт. С некоторых пор это стало смыслом для него.

Но на контакт она не шла, почти не разговаривала, удостаивая его парой-тройкой язвительных полуфраз, и мчалась в школу, как ошпаренная. Его игнорировали, терпели рядом с собой, мирились с присутствием, не замечали или замечали по необходимости. Наверное, для Даши он был чем-то вроде предмета интерьера, совсем не нужного и ее не впечатляющего, пусть дорогого и красивого.

Ужинала Даша всегда одна. Ложилась спать или, скорее всего, делала вид, что спит, когда не было еще и одиннадцати. На самом деле она ложилась поздно, всегда после двенадцати; чем она занималась, Антон не знал, но был уверен, что девочка лишь делает вид, что спит. Она продолжала его игнорировать.

И, когда Антон понял, что от самой Даши ничего не добьется, он решил принять решительные активные меры. Путем наступления. По всем фронтам. Если гора не идет к Магомету, Магомет пойдет к горе!

Утром следующего дня, проснувшись бодрым и отдохнувшим, он прямиком направился на кухню.

Даша, едва его завидев, иронично скривилась, на его приветствие удостоив его лишь кивком головы.

Антон сел напротив и впился в нее испытывающим взглядом. Даша молчала, будто не обращая на него внимания, а потом вдруг резко поднялась.

— Мне пора, — выпалила она, стремительно бросившись к двери.

— Когда заканчиваешь? — поинтересовался Антон, глядя ей в спину.

— У меня факультатив, — бросила она, не обернувшись. Будто этот ответ мог Антону что-то сказать!

Он опомниться не успел, как за девчонкой уже захлопнулась входная дверь. Он ощутил непреодолимое желание вернуть негодницу на место и расспросить о том, что его волновало. Только вот он сомневался, что Даша станет отвечать на его вопросы, а потому уставился на Ольгу Дмитриевну.

— Ольга Дмитриевна, — окликнул он домработницу, — а Даша вам, случайно, не рассказывала…

— О чем? — удивилась та, смерив Антона подозрительным взглядом.

— О том, как она… — запнулся Антон, понимая, что то, о чем хотел спросить, нельзя было поинтересоваться просто так. — …как ей жилось в Москве, пока я учился в Лондоне, — нашелся он, чувствуя себя Штирлицем. Причем Штирлицем-неудачником. А еще адвокат! Правильно задавать вопросы и получать на них ответы, его работа, а тут на тебе, — двух слов связать не может!

Ольга Дмитриевна нахмурилась, что Антона тут же насторожило.

— А почему вы спрашиваете?

— Она никогда не рассказывала мне об этом, — признался Антон, — сколько бы я у нее не выпытывал. А мне хотелось бы быть уверенным в том, что она жила… нормально.

Женщина горестно вздохнула, и он почувствовал, как сердце забилось чаще, а потом покачала головой, прикрыв глаза.

— Даша не любит об этом говорить, — сказала она. — Я у нее не спрашивала, но она упоминала вскользь, что ей было… нелегко.

— Нелегко? — в горле внезапно вырос острый комок.

— Да. Трудно, — она бросила быстрый взгляд на Антона. — Но оно и видно, по ее-то одежде.

А это, кажется, была шпилька в его адрес? Антон насупился, но промолчал.

— Разве вы не видите, что девочка ходит, в чем попало, Антон Олегович? — упрекнула его экономка. — Уже конец апреля, погода разгулялась, а она все в своей курточке. Потому что ей надеть больше нечего!

И он в один миг ощутил себя мерзавцем.

— Я… я не заметил, — пробормотал он, опуская глаза. — Как-то… упустил из виду, — пропустив мимо ушей неодобрительное «Ох!» Ольги Дмитриевны, мужчина продолжил: — Я обязательно исправлю это.

— Было бы неплохо, — пожала плечами женщина. — А то, вы же сами должны понимать, что девушкам в ее возрасте, главное получше выглядеть. Все сейчас на одежду смотрят, чтобы поновее, получше, подороже. Да и мальчики…

— Мальчики? — воскликнул Антон, нахмурившись. — Какие мальчики? Она вам рассказывала что-то?

Ольга Дмитриевна уставила на него с удивлением.

— Рассказывала?.. Да нет… нет, — проронила она озадаченно. — У нее и парня-то, вроде, нет. Но это я так, к слову, когда-то же появится, — она улыбнулась. — Она девочка красивая… Да вообще не в этом ведь дело, Антон Олегович! — махнула она рукой. — А в том, что девочка ходит, в чем попало. Этой куртке уже года четыре, не меньше. Да и вся остальная ее одежда не моднее и не новее. Вы, разве, не заметили?

И снова этот упрек в ее голосе. Он ударил Антона прямо в сердце. Обоснованный, жесткий упрек.

— Заметил, — пробормотал он сквозь зубы.

— Мне кажется, Антон Олегович, — откровенно произнесла экономка. — Только это между нами, хорошо, а то Даша ругаться будет? — Антон зачарованно кивнул, а Ольга Дмитриевна продолжила: — Мне кажется, что эта ваша Маргарита Львовна совсем о Дашеньке не заботилась. Деньги-то она брала, только вот до адресата они не доходили.

— Почему вы так думаете? — охрипшим вмиг голосом поинтересовался Антон.

— Да это видно сразу! — воскликнула женщина так, будто все и так ясно. — Даже по ее отношению к этой… женщине. Она ни разу не вспомнила о ней, ни разу доброго слова не сказала, вообще ничего. Да и одежда ее, опять же, излишняя самостоятельность и какая-то… сдержанность, что ли, будто она чувствует, что не имеет на что-то права, — Ольга Дмитриевна вздохнула. — Ужасно это. На вид-то Дашеньке едва тринадцать можно дать, а по развитию уже восемнадцать, если не больше. Не на пустом месте всё это в ней выросло. Ох, не на пустом месте…

Да, не на пустом месте, права была Ольга Дмитриевна. И уже на следующий день, задумавшийся над ее словами Антон, стал ужасаться тому, насколько правдивыми и пророческими были слова экономки.

Поговорить с Дашей вечером того дня ему не удалось, так как девушка позвонила ему и заявила, что остается ночевать у своей подружки. Прямо так и сказала, даже не спросив у него разрешения. Конечно, он мог воспротивиться, отказать ей, приехать и забрать домой, доказав тем самым, кто есть кто. Но какой в этом смысл? Что это дало бы ему, кроме новой волны гнева и негодования со стороны Даши?

И он лишь осведомился, когда она теперь появится, и, услышав ответ, не стал скандалить. Завтра, после уроков, беспокоиться не нужно, она не в первый раз ночует у подруги.

— Кроме того, — иронично добавила она, — ты сможешь от меня отдохнуть. Даю тебе полную свободу.

Ответить он не успел, просто не придумал ничего более или менее путное, а Даша уже отключилась.

А на следующий день он вернулся с работы раньше, не было еще и пяти, желая поговорить с девушкой. Он рассчитывал увидеть в квартире свою воспитанницу, но уж точно не ту светловолосую фурию с глазами цвета сапфиров, что выскочила ему навстречу, едва он распахнул дверь своего жилища.

Невысокая девушка, на вид, лет шестнадцати, стройненькая, округлившаяся, красивая.

— Я думала, это Даша… — скованно проговорила девушка, застыв в дверях.

— А вы кто? — опешил Антон, так и застыв на пороге.

— А вы? — в тон ему ответила девушка и только что ручки не уперла в бока.

— Я Антон Вересов, — мрачно выговорил мужчина, начиная осознавать, кто перед ним. — Опекун Даши.

Лицо светловолосой девушки накрыло тенью, глаза ее, сузившись, блеснули.

— Ну, вот и здрасьте, — не совсем дружелюбно проговорила незнакомка. — Познакомились, наконец.

Она окинула его таким презрительным взглядом, что его прошиб холодный пот.

Антон уставился на нее. К гадалке не ходи, это лучшая Дашина подружка. Как ее звать? Леся, кажется.

— А Даша где? — вгляделся он в симпатичное, но мрачное личико девушки.

— Ей Ольга Дмитриевна позвонила, — скрестив руки на груди, заявила девушка, так и не представившись.

— Ясно. А ты..? — бегло осмотрев ее с ног до головы, спросил Антон.

— Я Леся, — вскинув вверх подбородок, сказала девчонка. — Точнее, Лесандра Ростовцева. Слышали о моем отце?

— Нет, не довелось, — коротко бросил Антон, не понимая презрения, которое ощущал в девочке по отношению к себе. — Чем же я не угодил тебе? — проходя вперед, спросил он.

— Мне? — удивилась она, и ее бровки подскочили к корням волос. — Ничем. Так и Даше ничем, вот в чем дело. Лучше бы ты нам с отцом позволил о ней заботиться, раз сам не мог, чем отдал в руки этой ведьмы, — едко прошипела она. — Неужели ты не понимал, что делаешь? Или специально это делал?

Ему не нравилось, что девочка разговаривала с ним как с равным и обращалась исключительно на «ты».

— Я не понимаю, о ком ты, — нахмурился Антон. — О Маргарите Львовне?..

— А о ком еще, — фыркнула девушка, — о ней, конечно. Стерва дрянная, чтоб ей. И хотя Даша противится и просит меня не упоминать ее плохо, но я не могу! После того, что она сделала… Мне ее прибить хочется.

— Она плохо обращалась с Дашей? — удивленно проговорил Антон.

— А то ты не знаешь. Да кто бы сомневался, на те гроши, что ты посылал ей, она едва-едва поесть могла! Какой уж разговор об одежде или желании сходить куда-нибудь отдохнуть! Да когда мы с классом за город выезжали, Даше всегда приходилось деньги занимать у меня. Конечно, я ей давала безвозмездно, а она что, думаешь? Отдавала, — она пристально посмотрела на Антона, вонзаясь в него взглядом. — Собирала по крупицам те крохи, что ты ей присылал, и отдавала их мне! Это нормально?!

— Я высылал ей достаточно, — едва слышно проговорил Антон.

— Не смеши меня. Этой мелочи мне бы и на туфли не хватило.

— А туфли от Валентино? — съязвил Антон и был награжден язвительным взглядом от Леси.

— Не в этом дело. А в том, что ты со своей Маргаритой Львовной превратил мою подругу едва ли не в бомжа! Думаешь, дядя Олег погладил бы тебя за это по голове?!

— Я ничего не понимаю, — непонимающе пробормотал Антон. — Давай встретимся и обо всем поговорим?..

— Почему бы тебе не поговорить об этом с самой Дашей? — скривилась Леся. — Мне кажется, ей многое хочется тебе сказать.

В этом он не сомневался. Особенно, если то, что говорит Леся, правда.

Теперь ясно, почему Даша так его ненавидит! Боже, неужели всё именно так? И тогда всё встает на свои места. Ее неприязнь, откровенное презрение и ненависть, нежелание иметь с ним что-то общее. Всё, всё…

— Боюсь, что Даша не захочет со мной разговаривать, — признался он, чувствуя себя последним мерзавцем.

— И правильно сделает!

— Так… мы можем встретиться и поговорить? — не собирался отступать он от единственного, возможно, шанса узнать всю правду о том, как жила Даша все эти годы.

Но девушка, что сейчас стояла перед ним, не была готова решать его проблемы вместе с ним. О чем ему совершенно откровенно и заявила, сначала взглядом, а затем и словом.

— Это не мои проблемы, господин Вересов, Антон Олегович! — процедила Леся, решительно двинувшись вперед, но Антон преградил ей путь. Отступать он был не намерен.

— Подумай о Даше, — надавил он на самое уязвимое для девчонки место. — Я должен знать правду.

— Кем ты, говоришь, работаешь? Юристом? — сощурилась Леся, окинув его искрами синих глаз.

— Да. А что?

— Умеешь убеждать, — сухо бросила она. — Завтра в три часа, на Южной есть кафешка, «Три кита», Даша ее не очень жалует, поэтому там нас не увидит. Буду тебя ждать ровно десять минут, не придешь, справляйся со всем самостоятельно, — и вскинула бровки, будто издеваясь от выставленного собою ультиматума.

— А ты кем собираешься стать? — осведомился Антон. — Не дипломатом ли?

— Фотографом, — не оценив шутки, серьезно бросила Леся. — До завтра, Антон Олегович.

— Я буду, — заявил он, следя за тем, как она отходит от него, выпрямив спину и вскинув подбородок.

— Посмотрим, — усмехнувшись, бросила девушка и прошла к двери. — Подожду Дашу на улице. До завтра.

И не успел Антон глазом моргнуть, как оказался стоящим посреди комнаты в полном одиночестве.

Завтра он обо всём узнает. Завтра ему откроется вся правда. Леся, Лесандра Ростовцева, не была склонна лгать или преувеличивать, она говорила ровно так, как всё было на самом деле.

И именно она на следующий день уверила его в том, каким же идиотом он был все эти четыре года.

Леся не скупилась на негатив, грубые слова и даже ругательства, никогда, однако, не переходя черту, но убеждая его с каждым новым словом в том, что он — именно он! — виноват в том, что стало с Дашей.

И к тому времени, как Леся, очевидно, выпустив пар, высказав всё, что хотела, засобиралась домой, Антон подонком себя и чувствовал. Подонком, который даже не удосужился лично проверить, как жила его воспитанница. Просто заехать в квартиру, ведь сколько раз проезжал мимо знакомой сталинской высотки. Просто позвонить, услышать ее голос и по интонации понять, что не так. Встретиться с ней, хотя бы раз за эти годы, чтобы удостовериться, что всё хорошо. Один-единственный раз. И этого было бы достаточно для того, чтобы понять, увидеть правду, раскусить истинную сущность женщины, на которую скинул девочку, вверенную ему собственным отцом.

Он не справился. Он не оправдал его ожиданий. Он его предал. Он его последнюю волю не исполнил.

И так больно, так остро защемило сердце, так горько, до дрожи, до тошноты стало давить грудь.

Мерзавец и предатель. Ненавистный человек. Дарья была права. Никого другого в нем она видеть не могла. Она видела и знала лишь того, кого позволяла ей видеть и знать Маргарита Львовна.

Леся обвиняла во всём его, но он знал, что не вся вина лежит на нем. Он тоже знал правду. Он заботился о Даше! Да, так, как считал нужным, по-своему. Но он ее не бросил, он присылал деньги, поначалу даже подарки, чтобы заменить ей отца. Но не мог же он, в самом деле, бросить учебу, вернуться в Москву, чтобы о ней заботиться!? Он совершил лишь одну ошибку, но роковую. Позволил себя обмануть женщине, замаскировавшей под истинным обликом волчицы вид ягненка. Он обманулся.

И презрение, ненависть и ярость Даши, вполне обоснованные, — лишь наказание ему за то, что он сделал.

Но, может быть, если он объяснит, если она позволит ему это сделать, если выслушает… то и поймет?

Они оба оказались обманутыми. Ведь, если бы Антон узнал, как Маргарита обращается с девчонкой, он бы немедленно… он бы… что? Нашел той замену? Но сам никогда не стал бы следить за девочкой?!

Какая гнусная откровенность, какая горькая несправедливость, какое острое разочарование в себе!

Но, как и любой человек, он чувствовал необходимость оправдаться в действиях, которые не совершал, поговорить с Дашей лично. Услышать обвинение, увидеть лицо, понять и прочувствовать то, что ощущала она. Просто выяснить всё до конца, разобрать по кусочкам ту стену отчуждения, что возникла между ними.

И откладывать это дело в долгий ящик он не стал. В тот же день, когда поговорил с Лесей, он позвал Дашу в свой кабинет.

Она вошла, предварительно тихо постучав, с гордо вскинутым подбородком и блестевшими глазами, будто готовая к новой битве. Антона передернуло. Она на каждую с ним встречу будет идти, как на битву.

Очень вызывающий вид, отметил про себя Антон. Наверное, раньше, до разговора с Лесей, он бы этому возмутился, а сейчас понимал, что всё это оправдано. И ее взгляды, и укоры, и обвинения, и злость.

— О чем ты хотел поговорить? — с порога заявила Даша, сжав руки в кулаки.

Он отчего-то отметил этот факт, указав ей на стул, будто давая понять, что разговор может затянуться.

— Присаживайся…

— Нет, — покачала она головой. — Что ты хотел? Мне нужно делать уроки.

Антон сомневался в том, что она говорит правду, она не желала с ним разговаривать. Но промолчал.

— Много задали? — участливо спросил он, выходя из-за стола и следя за выражением ее лица.

— Не особо, — призналась девушка, насупившись. — Бывало, и больше. Так в чем дело?

А она не любит ходить вокруг да около, подумал Антон.

— Я знаю правду, — выдержав паузу, проговорил он. И с удивлением заметил, что не смотрит на нее. На уставленные книгами шкафы, на завешанные фотографиями и картинами стены, на дверь за ее спиной, но только не на нее.

— Правду? — нахмурилась Даша. — О чем ты?

— Даша, — проговорил Антон, найдя в себе силы и взглянув на ее лицо, — это не смешно. Правду о том, как ты жила эти четыре года. Я всё знаю.

Она застыла, недвижимая, обескураженная, шокированная и ошарашенная его заявлением. И даже, наверное, не столько самим заявлением, сколько взглядом, полным сожаления, которым он пронзил ее. Видеть таким Антона Вересова было в новинку. И девушка не была уверена, что таким видеть его хочет.

— Откуда? — лишь проронила она хриплым голосом.

— Леся мне рассказала, — признался Вересов, — и прежде чем ты начнешь ее ругать, подумай о том, что ты сама должна была мне обо всём рассказать. Неужели ты думаешь, я бы тебя не выслушал?

— Ты приказал мне все мои просьбы излагать через Маргариту, — сквозь зубы выдавила девушка.

— Но не думаешь ли ты, что об этом должна была мне сообщить? — с напором спросил он. — Я твой опекун, я должен заботиться о тебе, а получается, что…

— Ты не заботишься? — услужливо подсказала Даша, поджав губы.

— Не забочусь, — Антон не отрывал от нее глаз. — Значит, это правда?

Даша молчала, словно раздумывая над тем, стоит ли ему признаваться.

— Смотря, что ты узнал.

— Что она совсем о тебе не заботилась, что деньги не отдавала, которые я присылал, что не одевала…

— А ты присылал? — перебила его девушка, сощурившись. — Присыл мне деньги? Что, правда?

— Присылал! — воскликнул Антон. — Я присылал много денег на твое воспитание. Я думал, этого вполне хватит, что я позабочусь о тебе материально, что Маргарита… проследит за тобой.

— Я не получала от тебя… много денег, — скривилась Даша. — То, что до меня доходило, были крохи.

— А пенсия? Что было с ней? Она же шла на твое имя?

— А я ее видела, эту твою пенсию? — сказала Даша. Маргарита мне ее не показывала, она всегда повторила, что тех денег, которые присылаешь ты, никогда не хватило бы на мое воспитание…

— Она лгала! — не сдержавшись, выкрикнул Антон. — Черт, я заботился о тебе материально, слышишь? Я никогда, ни за что не смог бы в этом обмануть отца! Он оставил тебя на меня, и я…

— Я не получала от тебя больших денег, — упрямо повторила Даша, чувствуя, как трясутся руки. — Вот что я знаю о тебе, Вересов: ты скинул меня на эту женщину, сделал вид, что у нас все хорошо, а сам укатил назад в Лондон! Ты не высылал мне денег, а те крохи, что высылал, приходили даже не каждый месяц, а потому каждый раз, когда я садилась за стол, мадам Агеева тыкала меня носом в тот факт, что я живу за ее счет, хотя никем ей не прихожусь! — Антон ощутил дрожь в груди. — Я не видела твоего внимания, не видела заботы, не видела даже денег, о которых ты сейчас говоришь. Я и тебя самого не видела! — выплюнула она ядовито. — Если не считать обложек журналов, в которых говорилось, какой ты замечательный специалист, сколько зарабатываешь, и где купил квартиру! А я тем временем жила ожиданием того, когда же пройдут эти годы, чтобы я смогла избавиться и от Маргариты, и от тебя!

— Даша… — попытался осадить ее Антон.

— Я не хочу ничего знать о тебе и о том, что было, — сердито выдохнула девушка. — Не хочу, понимаешь? Я всё это уже пережила, и вспоминать не хочу.

— Почему она это делала? — ошарашенно произнес Антон, конкретно ни к кому не обращаясь. — Я не могу понять. Ведь я просил ее… Я деньги выделял, каждый месяц, исправно… и большие деньги. Я думал, что она… А оказалось, что… — он поднял на Дашу какой-то измученный затравленный взгляд.

Девушка испугалась. Она никогда не видела, чтобы Антон так смотрел на нее. Никогда. Ее передернуло, дрожь прошла по телу, взметнув в ней остатки тех добрых чувств, что когда-то жили в ней по отношению к нему. Но она тут же подавила неосознанный внутренний порыв его успокоить.

— Ты мог бы узнать, — сказала она жестко, с обидой в голосе. — Но не захотел.

И эти ее правдивые слова били кнутом, кололи сотнями иголок, выпотрошили всего его.

— Я знаю, — кивнул Антон, отведя взгляд. — Я виноват.

Тяжело дыша, Даша отошла к стене, будто чувствуя, что вот-вот упадет. Мир кружился вокруг нее.

— Я не понимаю ее, — выдохнул Антон. — Я доверял ей, я думал, что она заботится о тебе, — говорил он. — Я, действительно, верил в это. А она…

— Она хотела выйти замуж за дядю Олега, — глухо перебила его Даша, набрав в легкие больше воздуха. — А когда появилась я, она меня возненавидела, увидев во мне помеху своим планам, — она мнимо равнодушно пожала плечами. — Вот и весь секрет.

— Но у отца никогда не было подобных планов… Как ты узнала? — ошарашенно спросил Антон.

— Я догадывалась и сама, — призналась девушка, не глядя на мужчину, — она не раз намеками упоминала об этом, а потом… перед смертью, она мне всё сама и рассказала.

— Она… раскаялась в том, что делала? — с запинкой спросил Антон. — Хотя бы перед смертью?

Даша покачала головой, ощущая, как воздух давит на грудь, а сердце стучит сильно-сильно.

— Нет.

— Прости, — волна жалости, обида, вины и беспомощности захлестнула его. — Прости, что я… так поступил.

Даша ошарашенно уставилась на него. Совсем другой Антон Вересов. Откуда он взялся? Зачем пришел? Она уже научилась его ненавидеть и презирать, винить в том, что с ней было, лелеять обиду и мечтать о мести. Она не желала испытывать к нему иные чувства. Она не хотела его понимать. Отказывалась. Они не друзья, и никогда ими не станут.

— Сделанного не воротишь, — сказала она, пожав плечами. — И то, что ты всё узнал, ничего не меняет.

— Так ты простишь меня? — упрямо настаивал он, сделав к ней пару шагов и остановившись.

— Не знаю, — откровенно призналась девушка, покачав головой. — Не сейчас.

— Мы должны решить, — начал Антон, — как жить дальше…

Ее глаза сощурились.

— А как жить дальше? Что ты имеешь в виду?

— Ну… теперь, когда я знаю правду, — сказал Антон, пристально глядя на нее, — и ты знаешь правду… Я подумал, мы могли бы… изменить наши отношения.

— Считаешь, что, узнав о том, что ты высылал мне деньги, «заботился» обо мне и не забывал, я закрою глаза на то, что было? — голос ее звучал угрожающе.

— Нет! — воскликнул Антон. — Конечно, нет, — метнулся он к ней, но она отскочила. — Но я подумал, что мы могли бы попытаться жить нормальной жизнью. Теперь, когда всё узнали, — он взглянул в нее внимательно, с надеждой. — Разве мы не можем попробовать?

— Я не забуду того, что было, — сказала она.

— Я знаю. Но постараться смириться с моим существованием рядом в течение двух… даже почти одного года! Ты можешь? — он пристально взглянул на нее. — Постараешься? Ради себя самой. Саморазрушение ни к чему хорошему не приведет, я знаю это не понаслышке. Я прошу прощения у тебя, что уехал, оставил тебя, что не заботился должным образом, но и ты пойми меня…

— Я понимаю, — перебила его Даша, осознавая, что действительно его понимает, — но это не поможет мне забыть.

— И не нужно забывать, — сдался он, понимая, что на большее рассчитывать ему не приходится. — Помни. Но постарайся не обвинять меня в том, что было, потому что я уже признал свою вину.

— Хорошо, — кивнула она, наконец, — я попробую смириться. Осталось всего два года, не так и много.

— Значит, ты..?

— Попробую смириться, — недовольно согласилась она. — Попробую, Вересов, не питай иллюзий.

— Ладно, — он засунул руки в карманы брюк и, нахмурившись, спросил: — А ты не могла бы называть меня по имени? В свете сложившихся обстоятельств.

Даша повернулась к нему, на лице ее расцвела язвительная полуулыбка, брови изогнулись.

— Я же сказала: не питай иллюзий.

— Ясно, — выдавил он сквозь зубы и направился к двери. — Я рад, что мы поговорили и всё выяснили.

Даша промолчала. Он постоял еще пару минут, ожидая ее ответа, но, так его и не дождавшись, вышел.

— Это ничего не меняет, Антон, — с грустью и горечью проговорила Даша, глядя на закрывшуюся дверь. — Сейчас это уже ничего не меняет, — и, простояв недвижимо еще несколько минут, вышла из кабинета.

Глава 27

Принесший порывы по-летнему теплого ветра, май ничего не изменил в их жизни. Или почти ничего.

Окутавший столицу теплым покрывалом, последний месяц весны не принес в душу Даши такого тепла по отношению к опекуну. Их взаимоотношения были по-прежнему прохладными. По большому счету, у них не было никаких отношений, они почти не общались, пересекались редко, всегда ускользая от взглядов друг друга, сталкиваясь лишь в кухне за завтраком и иногда за ужином. Вересов пытался разговорить ее, лишний раз спрашивал о том, как прошел ее день, интересовался учебой, но Даша, услужливо молчаливая, всегда отвечала коротко и односложно. И Антон перестал пытаться. А Даша навязываться не стремилась.

И все-таки что-то изменилось.

Они не ссорились, не скандалили, даже не пререкались ни разу с того дня, когда всё выяснили, но между ними возникла та напряженность и скованность, которой не было раньше. Нервы, словно натянутая струна, готовая вот-вот порваться, были накалены до предела, а мнимое молчаливое спокойствие являлось лишь затишьем перед бурей. Предчувствие всплеска эмоций и взрыва чувств нависло над ними, подобно савану.

Антон, привыкший выплескивать свои эмоции, сейчас был вынужден держать их при себе, контролируя каждый шаг и чуть ли не каждое слово, а Даша энергичная и импульсивная от рождения вынуждена была скрывать за маской равнодушного спокойствия и холодности свою сущность. Чтобы не уронить лицо, не сдаться, чтобы убедить Вересова, что ничто просто так не проходит, ничто не забывается. Его извинения и сожаления, вполне искренние и откровенные, заставили ее взглянуть на него другими глазами, но не смогли помочь ее забыть. Воспоминания по-прежнему стояли между ними.

Они вроде стали общаться иначе. Но всё же оставались друг для друга посторонними людьми, которые лишь вынуждены были жить под одной крышей. Существовать вместе. Скованные прошедшими годами, которые остались в памяти обоих гнусными и горькими воспоминания общего горя.

Она не верила ему. Она ему, как и прежде, не доверяла. Сначала она даже не поверила тому, о чем он ей рассказал. Он, оказывается, заботился о ней все эти годы? Высылал деньги? Но где она, эта помощь? До Даши она так и не дошла. Неужели Маргарита была настолько мелочной и жалкой, что отнимала те деньги, что присылал Вересов? И смела лгать, глядя Даше в лицо, о том, что опекун о девочке не заботится! Смела упрекать ее в том, что Даша висит на ее шее, что Маргарита кормит ее за свои деньги?

Неужели человек может быть настолько жадным и коварным?

И Даша верила этой женщине, казалось, у нее не было поводов не верить ей, когда Антон систематично, вновь и вновь своими поступками и действиями подтверждал слова ее воспитательницы! Ведь она ждала его, еще верила ему тогда, в начале их общего пути, она хотела довериться и дяде Олегу, который знал сына лучше нее. Она надеялась на что-то, но так этого и не дождалась. А потому поверила Маргарите, абсолютно, полно, всецело, и теперь, узнав правду, не могла осознать, что ошибалась.

Даже если принять как факт, что Антон говорит правду, ведь не может быть фальшивым его раскаяние, что Даша читала в его глазах, и что он высылал ей деньги, заботился о ней… А Маргарита нагло, коварно, подло лгала. И всё равно… это ничего не меняет. Даше нужна была реальная забота, поддержка, внимание и тепло, а не переведенные на карточку или почтовым переводом деньги! Даже если бы Маргарита не лгала, отдавала ей всё, что Антон присылал, разве чувствовала бы себя Даша счастливой? Нет. Она по-прежнему была бы ему не нужна. А теперь он пытается убедить ее, что он… что? Заботился о ней? И как? Исправно присылая деньги и несуществующие подарки?! Но для Даши забота заключалась немного в другом. А он так этого и не понял.

Да и как поверить тому, подтверждения чего она теперь не получит? Верить раскаявшемуся Вересову? Да, она видела, что он сожалеет. Но она помнила, как сожалела она, что ошиблась в нем. Этого не забыть.

— Я не знаю, кому и чему верить, — призналась Даша Лесе, когда подруги, расположившись в комнате последней, распахнув окно, наслаждались ароматами цветов, доносившихся из сада.

— А чему и кому ты хочешь верить? — подчеркнуто спросила ее Леся, вскинув бровь.

Даша пожала плечами и медленно прошлась по комнате, остановившись напротив широкого окна.

— Никому и ничему. У меня нет оснований верить ему или ей, — и грустно выглянула в окно. — Он говорит, что заботился обо мне, но как я могу ему верить, когда все четыре года в меня вбивали мысль, что я не нужна ему? Что я — груз, что я — лишь исполнение воли его отца, никто в его жизни, какая-то оборванка с улицы, которая удачно обосновалась в богатом доме! — девушка фыркнула. — И он, именно он, каждый год доказывал правоту Маргариты, когда ни разу так и не поинтересовался, что со мной происходит! — Даша, опустив голову, с силой втянула в себя воздух. — Я четыре года верила факту, что не нужна, и теперь… только потому, что он опровергнул мои былые убеждения своими словами, поверить обратному? Не могу…

Девушка полуобернулась к подруге и грустно той улыбнулась.

— Я не знаю, смогу ли вообще кому-то довериться. Это так больно, если разочаровываешься в человеке…

— Знаешь, — задумчиво протянула Леся, приподнимаясь с кровати, — он не показался мне таким уж плохим.

Даша закатила глаза, всем своим говоря, что не желает и слышать подобного в адрес Антона Вересова.

— До сих пор не могу поверить, что ты разговаривала с ним! — недовольно воскликнула она.

— И, тем не менее, я сделала это, — заявила та. — И ничуть не жалею, если хочешь знать. Он показался мне озадаченным и озабоченным тем, что не знал истинного положения дел…

— Да ты защищаешь его! — воскликнула Даша, повернувшись к подруге лицом.

— Нет. То есть, да, — призналась Леся, — защищаю. Я не хотела с ним разговаривать сначала, но он так настойчиво упрашивал меня встретиться с ним. Знаешь, я думаю, что человек, который не интересуется, не стал бы этого делать, — задумчиво проронила девушка, скинув ноги с кровати. — Он казался мне искренне обеспокоенным. Я видела, как он был удивлен, когда я сказала ему, как с тобой обращалась эта женщина!

— Тебе не нужно было этого делать, — упрямо возразила Даша. — Ему надо было заботиться обо мне тогда, когда мне действительно была нужна его помощь! А сейчас ему совсем необязательно было…

— И что тогда? — перебила ее Леся. — Вы бы никогда не поговорили. Ты бы никогда не узнала правды.

— Какой правды? — вскричала Даша. — Ты уверена, что это правда? Мы теперь этого уже никогда не узнаем, потому что мадам Агеева унесла с собой эту тайну в могилу!

Леся что-то прошипела, поморщилась, но промолчала.

— И что ты теперь думаешь делать? — пробормотала она, когда молчание между ними стало невыносимым.

— Ничего, — пожала плечами девушка. — Мы договорились с ним… — она скривилась, — …жить дружно. Не скандалить, не ссориться по возможности, просто жить своей жизнью под одной крышей, пока не будем избавлены друг от друга. Всего два года. Не так и много, чтобы заставить себя потерпеть, а?

Леся мнимого энтузиазма Даши не разделяла.

— Знаешь, это будет сложно, — пробормотала она.

— Почему? — нахмурилась Даша.

— Он молодой мужчина, Даш, — назидательно сказала подруга. — А ты — юная девушка, не его сестра, не его девушка, вообще ему… никто, по сути. Не видишь здесь ничего… ненормального?

— Нет, — откровенно призналась та. — Не понимаю, куда ты клонишь, Лесь. Что тут ненормального?

— Дашуль, я живу с отцом, — сказала Леся, покачав головой, — он самый родной, любимый, самый лучший мужчина в мире для меня. Но… даже с ним у меня бывают конфликты и скандалы. И это притом, что я его безумно люблю, советуюсь с ним, прислушиваюсь к его мнению…

— К чему ты клонишь? — подозрительно сощурившись, пробормотала Даша.

— Он — мужчина, Даша. Пусть родной, пусть любимый, но мужчина. Они другие, совершенно. Невозможно жить рядом и не конфликтовать, не реагировать на присутствие, не замечать. Рано или поздно черная дыра рванет. У меня очень часто взрывается, хотя я живу с отцом, а не… с твоим Вересовым.

Даша нахмурилась, сомкнулись ее губы, выдавая раздражение и непонимание.

— Хочешь сказать, что мы не сможем с ним ужиться только потому, что он — мужчина, а я — девушка?

— И потому, что вы, как ни крути, чужие друг другу люди, — кивнула Леся. — А еще терпеть друга не можете, — встав с кровати и подойдя к подруге, Леся тронула ее за руку. — Даш, я отца люблю, очень сильно, но даже я иногда просто из себя выхожу от злости на него, — она заглянула Даше в глаза, пытаясь увидеть в них осознание. — А тут с одной стороны будешь ты, а с другой — Вересов! Конфликта не избежать…

Черные глаза, казалось, потемнели еще больше, если такое вообще было возможно. На щеках выступили розовые пятна возмущения, а губы сжались так сильно, что превратились в узкую полоску.

— И что ты предлагаешь? — сквозь зубы выдавила из себя девушка.

Леся, сжав Дашину руку, отступила и смущенно потупилась.

— Не знаю, — откровенно призналась она, глубоко вздохнув. — Это какой-то тупик. Ведь ни один из вас не станет подстраиваться друг к другу? — и, получив от подруги в ответ сморщенную мину на лице, сказала: — Вот видишь! Поэтому жить нормально у вас и не получится. Думаю, вам не стоило и питать подобных иллюзий, учитывая ваши… хм… взаимоотношения.

— А точнее, их полное отсутствие, — фыркнула Даша, вновь повернувшись к окну.

— Да нет, — уверенно возразила Леся, — как раз-таки взаимоотношения. У вас они самые что ни на что есть, настоящие, подлинные и истинные, — и, прежде чем Даша успела ей что-либо возразить, подруга добавила: — И та стена отчуждения, которой ты пытаешься окутать вашу совместную жизнь, та… черная дыра… скоро рванет. И тогда, — покачав головой, она отвела взгляд, — никому не поздоровится.

Даша промолчала тогда. Не зная, что сказать, или просто не желая этого делать, но девушка понимала, что Леся права. Во всем, что касалось ее отношений с Антоном! Апатичное спокойствие, договорное благополучие, иллюзия понимания, но отсутствие этого понимания, затаенная обида и недоговоренность, монотонное молчание, никакой реакции, никакого действия, никакого лишнего слова или фразы. Полное отсутствие жизни. И среди всего этого… нарастающий, набирающий обороты всплеск эмоций, разрушительный удар, атака, бомба замедленного действия, собственноручно ими запущенная.

Даша чувствовала эту разрывающуюся черную дыру каждый день, ощущая ее на себе. Как ощущала и неминуемо приближающийся взрыв чувств и не выплеснутых ранее эмоций и откровений.

С каждым днем ситуация усугублялась. И за спокойным существованием, заключенным путем мирного соглашения между ними, скрывалась натянутая леска, переступив которую, точно черту, найдешь конец.

И они медленно и целенаправленно двигались навстречу этому концу. К концу всего того, что так и не успели построить.

И если в личной жизни у Даши творилась полная неразбериха, омраченная непонятными и не понятыми обоими отношениями с Вересовым, то в школе всё было не так и гладко. В плане учебы проблем не было; заканчивалась последняя четверть, которая должна была завершиться экзаменами, и Даша всё свободное время проводила за учебниками. А вот отношения с одноклассниками откровенно девушку беспокоили.

Странное отношение к ней Ромы Кононова стало еще более странным. Она не понимала его причины, а задумываться над тем, что парень мог действительно в нее влюбиться, как говорила Леся, Даша не верила. Но факт, тем не менее, оставался фактом. Он обращал на нее внимание, делал какие-то намеки, а на одном из уроков истории, когда учитель объясняла новый материал, даже посмел передать ей записку! В которой, к изумлению девушки, спрашивал у нее, не поможет ли она ему подтянуть биологию.

— Сжалилась бы ты над парнем, — смеялась Леся, с которой Даша поделилась этой неожиданной новостью, — а то Ромка уже не знает, что сделать, чтобы привлечь твое внимание. Вон уже на крайние меры пошел!

— Может, ему действительно нужно биологию подтянуть? — предположила Даша, понимая всю лживость собственного предположения, и даже поморщилась.

Леся откровенно расхохоталась.

— Смеешься? Он на медицинский решил поступать, если ты забыла, — заявила подруга и, подмигнув Даше, добавила: — Как и ты. Так что с биологией у него проблем нет и быть не может.

— И почему это ты так улыбаешься? — подбоченясь, строго посмотрела на нее Даша, насупившись.

— Как? — усмехнулась Лесандра Юрьевна, лишь шире расплываясь в улыбке.

— Как сводница! — выдохнула Даша и, вскинув подбородок, решительно двинулась в кабинет физики, слыша вслед заразительный смех лучшей подруги.

Надо сказать, что с Ромой она позанималась. Ровно одно занятие. Ровно десять минут. До того момента, когда осознала, что одноклассник ее просто «дурит» с тем, что чего-то не знает и не понимает. Все он знал, и даже лучше нее! А потому девушка, захлопнув книгу, решительно поднялась с места, намереваясь уйти.

— Ты куда? — испуганно пробормотал Кононов, вскакивая за ней следом. — Мы же еще не закончили.

— Я домой, — злясь на себя, проговорила Даша. — И нам с тобой даже не с чего начинать!

— То есть? — светлые брови взметнулись ко лбу. — Я так… бездарен, по-твоему? — кажется, обиделся он.

— Наоборот, Рома, — выделяя его имя, отозвалась Даша, иронично улыбнувшись. — Ты очень даже умен.

— Даш, ну, подожди! — кинулся следом за ней парень, преграждая путь к двери. — Постой!

Вскинув на него насмешливый взгляд снизу вверх, Даша улыбалась, откровенно и открыто.

— Ну, что тебе?

— Не уходи, — попросил Рома, засунув руки в карманы джинсов. — Давай… позанимаемся. Я, правда, кое-что не понимаю.

— Всё ты понимаешь, Рома, — усмехнулась девушка и, обходя его, на ходу бросила: — До завтра.

— А можно, я тебе позвоню? — крикнул он ей вслед и, прежде чем она застыла в изумлении, добавил: — Если что-то не пойму?..

Даша рассмеялась, но ничего ему так и не ответила. А он позвонил. Уже на следующий день, хотя она не помнила, чтобы давала ему номер своего телефона. Леська!? Не иначе, засранка такая! Пребывая сейчас в состоянии первой и, как ей казалось, единственной влюбленности, подруга искренне желала, чтобы были счастливы все вокруг нее. Даша в первую очередь. Именно поэтому и видела в отношении к ней Романа то, чего не было на самом деле. Пытаясь всеми силами свести Дашу с Кононовым и так и эдак.

Но Даша не намеревалась сдаваться. На носу переводные экзамены, через два года поступление в мединститут, проблемы с Антоном, опять же, — как можно думать о любви? И тем более, о любви Романа Кононова, который со второго класса показал ей все свои оттенки чувств, которые к девушке испытывал? Нет, неправда всё это. И думать она об этом даже не станет. Бессмысленно и глупо. Незачем.

А вот о поездке на конеферму в Подмосковье, куда они еще с дядей Олегом часто ездили, и куда теперь частенько наведывались с Лесей и иногда с Пашей, подумает с радостью; и запланирует, и время выкроет, и даже целый день выделит на то, чтобы покататься на лошадках и просто отлично провести выходные.

«Вот как раз в следующие выходные погоду обещают хорошую, почему бы не выкроить день или два на заслуженный и оздоровительный отдых?» думала Даша, отмечая в своем календаре выбранный день.

Свежий воздух, любимые лошадки, добрый дядька Тимофей Ильич, красавец Патриот, которого она так любила послать в галоп, Леся с Артемом и Пашка!

О большем мечтать она и не смела. Ей для счастья было вполне достаточно и этого.

За годы, проведенные с Маргаритой, Даша очень сблизилась с Павлом. Они и раньше были близки, но, когда он переехал в Москву, Даша ощутила себя в надежных руках. Они был тем самым защитником, тем помощником и самым верным другом. Он стал для нее тем, кем Антона Вересов должен был стать, но так и не стал. Наверное, он был для нее даже больше, чем просто другом. Он стал ей братом. Старшим братом, которого у нее не было, но на чье плечо ей так всегда хотелось опереться, чувствуя свою нужность.

После Леси, самый родной для нее человек. А, может, намного важнее, чем подруга. Ее семья.

Она помогала ему выбирать мебель для квартиры, вещать шторы в спальне, красить стены в кухне, и он выделил для нее одну из гостевых комнат, в шутку называя это презентом за помощь. Она смеялась, видя его измалеванные краской руки, а он смеялся только оттого, что слышал ее смех. Она смеялась для него.

В последние годы перед смертью Маргариты, когда та заболела, Даша вопреки ее желанию очень часто оставалась в квартире Паши. Они почти превратились в ту самую настоящую семью из брата и сестры, о которой девушка мечтала. У Павла, как и у Даши, не было родственников, или же он просто о них не желал рассказывать. Откровенно говоря, почти всё его прошлое было покрыто таинственной неизвестностью, он не особо любил о нем распространяться даже перед ней, а потому знала девушка очень мало. Знала лишь, что он родом из Калининграда, там окончил школу, институт и занимался, как он сам шутил, «бизнесом». В Москву переехал, расширяясь, построил свою империю за считанные годы (тоже неизвестно каким путем) в столь юном для предпринимательского бизнеса возрасте. Даша никогда не вмешивалась в его дела, даже когда друг купил квартиру и пригласил ее жить вместе с ним, открывая двери в свою берлогу, она молчала.

— Переезжай ко мне, Дашуль, — уговаривал Павел, глядя в ее лицо с решимостью. — Ты ведь знаешь, что я тебе всегда рад, да и от ведьмы ты избавишься. Что она, побежит за тобой, что ли, чтобы вернуть?

— Пашенька, — уговаривала его в ответ Даша, — ну, ты же знаешь, что я не могу. Я очень люблю тебя, но там… дом, понимаешь? И как бы я не любила и твою квартиру, все же там всё еще живет дядя Олег. Я не могу его бросить с ней, — она, немного запинаясь, взяв его руки в свои ладошки. — Понимаешь?

— Понимаю, — грустно улыбнулся Паша, хотя глаза его не блестели. — Но обещай тогда хотя бы, что когда тебе исполнится восемнадцать, ты переедешь ко мне? На первое время?

— А разве я не смогу жить в квартире дяди Олега? — удивилась она. — Я же там прописана.

— Ну, да… конечно, — грустно соглашался он. И больше не настаивал, только предлагал. Вновь и вновь.

Даша приезжала к нему лишь на несколько часов, часто оставалась и на ночь, они тогда много болтали, смотрели старые фильмы, ходили в круглосуточные кафе и катались по городу. Но никогда дольше одной ночи Даша у него не задерживалась. Всегда стремилась в тот дом, в квартиру дяди Олега, где, как говорила, была счастлива так же, как когда-то с отцом в Сосновке.

А Паша стремился видеться с нею как можно чаще. Да, он уже тогда, когда ей исполнилось тринадцать, понимал, что эта девочка значит для него гораздо больше, чем думает она сама, и полагает он. Гораздо больше! Поэтому, когда она позвонила ему, предложив поехать в Подмосковье покататься на лошадях, Павел, не раздумывая, согласился. Они уже давно не виделись, то у нее не было времени, то он был занят работой, уезжал из Москвы. Он успел соскучиться. Безумно соскучиться по своей девочке. Он никогда предположить не смел, что будет так зависеть от шестнадцатилетней девчонки! Но зависел.

И приглашение, провести вместе выходные, было лишь поводом вновь оказаться рядом с ней.

Поехали на машине Павла, вчетвером, запасшись корзинкой с едой и лакомством для лошадок. Артем с Лесей на заднем сиденье, Паша за рулем, а Даша рядом с ним на пассажирском.

Чуть больше года назад Паша спонсировал восстановление этой конефермы и по сей день помогал ей с деньгами, снабжая всем необходимым, за что Даша была ему безмерно благодарна.

Конеферма находилась в некоем отдалении от ближайшего населенного пункта, на лоне природы, вдали от суеты и неугомонности большого города. Миновав заросшие кустами шиповника и боярышника подъездные дорожки, автомобиль остановился у большого строения с красной пологой крышей.

Едва они выскочили из машины, навстречу им, поднявшись с лавочки, поспешил местный конюх, всеми любимый Тимофей Ильич. Невысокого роста седовласый мужчина, которому перевалило за шестьдесят, но который по-прежнему чувствовал себя молодым. Широко улыбаясь, он поприветствовал гостей.

— А, Дашенька с друзьями! — воскликнул он, подходя ближе. — А я думаю, что-то машина больно знакомая. Павел Игоревич, рад вас видеть!

— Здравствуйте, Тимофей Ильич, — поздоровалась с ним девушка, широко улыбаясь. — А мы вот покататься решили. Можно? — лукаво подмигнула она.

— Обижаешь, Дашенька! — поздоровавшись с Павлом, проронил тот.

— А Патриот не занят? — бросив на конюха подозрительный взгляд.

— Нет, — усмехнулся тот, — тебя дожидается. Он как чувствовал, что ты придешь, с самого утра сам не свой.

Леся с Артемом отошли к конюшням и ограждениям, Тимофей Ильич, отвлекшийся на что-то, просил его извинить и удалился, и Даша осталась с Павлом наедине.

— Любишь это место? — улыбнулся Паша, с нежностью в глазах глядя на девушку.

Даша втянула в себя свежий воздух, закрыла глаза и, засунув руки в карманы джинсов, с наслаждением потянулась.

— Больше всего на свете, — проговорила она, улыбаясь. — А ты? Разве не любишь?

— Главное, что тебе здесь нравится, — уклончиво ответил мужчина. — А ему ты сказала, куда едешь и с кем?

Даша нахмурилась и, носком новых кроссовок, купленных Антоном, пнула камушек, не глядя на друга.

— Я ему записку написала. Позвонила сначала, но он не отвечал, — скованно пожала плечами. — Пришлось прибегнуть к более действенному способу. А то он бы потом ругался, — поморщилась она.

— Как вы с ним уживаетесь? — стиснул зубы Павел, глядя вдаль.

— Уживаемся — одним словом, — коротко бросила девушка, глядя в сторону. — Не ссоримся, не скандалим, даже не препираемся. Леся говорит, что это не к добру, — помолчав, добавила: — А ты как думаешь?

— А почему она так говорит?

Даша пожала плечами.

— Не знаю. Говорит, что мужчина и женщина не могут жить… дружно, — и скривилась.

— Почему нет? Мы ведь с тобой живем… дружно, — хрипло проговорил Павел.

— Ну, мы совсем другое дело! — рассмеялась девушка и, потянувшись к Паше, поцеловала его в щеку. — Ты мой лучший друг, а он…

— Только друг? — вдруг неожиданно вырвалось у него, и молодой человек прикусил язык, поморщившись.

Ее черные глаза широко раскрылись, она отстранилась и неуверенно и удивленно взглянула на него.

— Ты о чем?

— Да так, ни о чем, — отмахнулся тот тихо, опустив глаза.

— Дашенька, я там Патриота из стойла вывел! — послышался окрик Тимофея Ильича. — Можешь седлать.

Даша, повернувшись на голос, улыбнулась конюху, а потом, вновь взглянув на Павла, нахмурилась.

— Паш, ты что-то не договариваешь мне? — напрямую спросила она.

Ответить он не успел, в кармане, на его счастье, зазвонил мобильный телефон.

— Слушаю, — коротко отозвался Павел и, осознав, кто звонит, извинился перед Дашей и отошел в сторону.

— Дело сделано, Павел Игоревич, — послышался на том конце грубоватый мужской голос. — Пришлось, конечно, потрудиться, чтобы его найти, но по вашей наводке всё было сделано исключительно быстро.

— Вы поговорили с ним?

— Если он подойдет к девочке, у него будут проблемы, — ответил голос. — Он всё уяснил.

— Хорошо. Ведите его, — бросил Павел, поджав губы. — Я буду уверен в ее безопасность, лишь когда эта гнида будет слишком далеко, чтобы даже помнить о ней.

— Как скажете, Павел Игоревич.

— Добро. Держи меня в курсе дел, — и отключился, услышав монотонный ответ согласия.

Только когда его девочка будет в безопасности, он успокоится и сможет, наконец, спать спокойно.

Повернувшись к Даше и улыбаясь, он подошел к девушке и заявил:

— Кто первый до ограждений, тот и седлает Патриота! — и, глядя на нее насмешливо, бросился вперед.

Даша, расхохотавшись, быстро опомнилась и кинулась следом за ним. Патриот останется за ней!

Антон же в это время, ничего не подозревая о том, где сейчас находится его воспитанница, колесил по городу, заглядывая в витрины магазинов и гадая над тем, что бы сделать, чтобы удивить Дашу. Может, купить ей новый компьютер? Не спрашивая ее на то согласия. Ведь, помнится, когда он упомянул об этом в прошлый раз, девочка насупилась и заявила, что она довольна и старым.

Чертыхнувшись, Антон уже в сотый раз подивился тому, как печется об этой девчонке. И всё из-за чувства вины перед ней! Надоедливого, досадливого, раздирающего чувства вины, вынудившего его наступить на горло собственной гордости и своим принципам. Чтобы исправить прошлые ошибки.

Он целенаправленно шел навстречу, а вот Даша… она не сделала в его сторону ни одного шага.

Их отношения, несмотря на какое-то молчаливое затишье и спокойствие, были напряженными и словно натянутыми. Он чувствовал, что с каждым днем они отдаляются друг от друга. И не то, чтобы это его особо волновало, как-то ведь он жил без нее все эти годы, но кое-что изменилось с того дня, как они поговорили.

Он чувствовал себя виноватым, в этом было дело. Он покупал ей одежду, дорогую, модную, буквально заставлял ее ходить по магазинам, если считал, что ей что-то необходимо, покупал и это тоже, невзирая на ее протесты. Заполнял холодильник продуктами, выпытывая у Ольги Дмитриевны, что Даша больше всего любит. Оказалось, в еде девочка неприхотлива, а предпочтение отдает грейпфрутам, грецким орехам и клубнике. И на столе всегда лежали грейпфруты, грецкие орехи и клубника.

Он старался. Он честно старался наладить с ней контакт, поговорить, вытянуть хоть одно лишнее слово, но она упрямо молчала, удостаивая его за целый день лишь парой-тройкой фраз. Он был тактичным и не спрашивал ее о том времени, когда она жила с Маргаритой, потому что понимал теперь, как тяжело и неприятно ей было вспоминать об этом. И собирая один факт за другим, он все больше дивился того, как раньше не заметил всего того безобразия, которое обнаруживал сейчас.

И, вроде бы, всё было хорошо. Они не ссорились, не ругались, не препирались, даже не скандалили по пустякам. Он сдерживался, молчаливо качал головой, если она приходила домой поздно вечером, не требуя объяснений и оправданий. Она не реагировала на его присутствие, если им приходилось ужинать вдвоем. Он работал, она училась. За весь день они могли пересечься лишь пару раз. Они существовали под одной крышей так, как существуют цветы в одной квартире, стоящие на разных подоконниках. То есть, никак.

Да, они не ссорились и не скандалили, как раньше. Они всё выяснили, узнали правду, даже, кажется, стали с этой правдой мириться, признавая ее, как истину. Их отношения стали налаживаться…

Но отчего, откуда взялось это чувство… неправильности, нелогичности, ошибки всего происходящего?

Что они делают не так? Он, уступая ее желаниям и ни к чему ее не принуждая, уверенный в том, что уж сейчас точно не имеет на это права, после того, что совершил? Или она, игнорируя его попытки наладить их общение, и не делая ничего для того, чтобы попытаться его понять и начать жить… сначала?

Откуда появилась эта инертная, вакуумная пустота напряжения, что образовывалась между ними?

Он понимал Дашу. Ее злость, боль, обиду. Теперь он не искал оправданий себе, их просто не было. Но лучше бы не понимал. Ему было бы легче, проще смириться и забыться. Винить себя, переступить через гордость, наплевать на принципы и обещания, данные себе, из-за этого чувства вины, — кто будет рад подобной перспективе? А он с этим уже жил. И не мог смириться, что Даше, кажется, было плевать, что между ними происходило.

Хотя это было не так, далеко не так. Он видел, как она смотрит на него, не мог определить значения этого взгляда, но знал, что так она на него раньше не смотрела. И в словах ее не было больше… той злости, уничижительной ненависти, жгучего презрения. Было нечто иное, он это видел тоже. Но лучше бы не видел! От этого напряжение не становилось меньше, пустота не уменьшалась, струна надрывалась.

Казалось, после памятного разговора они должны были во всём разобраться и лучше понять поступки другого, но они еще больше отдалились друг от друга. Апатия, равнодушное молчание, замкнутость и неудовлетворенность существовали вместе с ярым желанием всё выяснить, найти точки соприкосновения, которые помогли бы им начать всё с чистого листа. Но этих точек соприкосновения у них, казалось, не было. Или они просто не хотели их искать. Забывшись, потерявшись и грозясь потерять в прошлом ту последнюю ниточку понимания, которая могла бы их связать.

Отдохнуть от сковывающего его напряжения и молчаливого угнетения, он мог лишь на работе, а вытянуть его из огромного мыльного пузыря, наполненного горечью и пустотой, могли только друзья.

Славка и Леха помогали, конечно. Особенно Славка, подсовывая ему под нос всё новые и новые дела, думая, очевидно, что таким образом Антон сможет прийти в себя. Вопрос о деле Зарецкого решился благополучно, в начале мая состоялся суд, в результате которого Андрея Романовича оправдали и сняли обвинение. Но за этим делом следованно новое, интересное, сложное, неразрешимое, опасное, — он брался за всё, что попадало в его руки. Лишь бы только не думать о том, что творилось вокруг него!

Десятки раз за прошедший месяц друзья тянули его в клубы, в бары, поиграть в бильярд или боулинг, «потусить» или просто весело провести время. Но, как дурак, чувствуя себя обязанным, он мчался домой. К ней. Где его почти всегда ждала пустая одинокая квартира. Огромная, но пустая квартира. И он ощущал в себе потребность хоть что-то изменить в отношениях с ней. Хоть что-то! Но она не давала ему и шанса.

Леха его откровенно не понимал, Слава просто смеялся. А Антон настойчиво стоял на своем, не уступая.

В один из вечеров, когда Леше и Вячеславу всё же удалось, вытащить его в клуб отдохнуть, Антон даже повздорил с друзьями из-за того, что они не понимала, насколько важным для него было искупить вину.

— Тох, — кривясь, сказал Слава, — почему бы тебе не снять хорошенькую девочку и не провести приятный вечер в ее компании у себя в квартире? — его брови поползли вверх, он ухмыльнулся. — Это расслабляет.

Но сам Вересов настроений друга шутить или советовать нечто в этом плане не разделял.

— У меня в квартире шестнадцатилетняя девочка, — нахмурился Антон. — А ты предлагаешь мне привести туда какую-то… пустышку? — голос его перешел от тихого и угрожающего к повышенным тонам. — И какой пример я ей подам своим поведением?

— Да наплюй ты уже хоть раз на свою девочку, — отмахнулся Слава, хлопнув друга по плечу. — Ну, должна же она понимать, что…

— Нет, — перебил Антон, раздражаясь, — это не она должна понимать что-то, а я! Именно я несу за нее ответственность, а не наоборот.

— Когда ты вообще в последний раз отрывался по-настоящему, Тох? — спросил вдруг Леша. — Сексом когда занимался, вот так в клубе сидел или в боулинге? Кроме этого дня? Ты помнишь?

Антон не помнил. И вдруг с изумлением осознал, что не спал с женщиной уже больше месяца. Всё то время, что устраивал свою жизнь. С воспитанницей. У него не было ни плохого, ни хорошего секса за все это время. У него его вообще не было.

— Послушай моего совета, друг, — подсев к нему, заявил Вячеслав, — сними какую-нибудь красотку, благо умеешь это делать, да и внешностью не обделен, и просто… оторвись! На полную. Изведи какую-нибудь девчонку, чтобы уже не изводить нас и не думать, наконец, об этой своей… воспитаннице!

— И, правда, Тох, — согласился Алексей, — вон сколько девушек хороших…

— Как много ласковых имен, — саркастический выдохнул Антон и, залпом допив спиртное, поднялся с кожаного кресла. — Нет, как-нибудь в другой раз. Не сегодня.

— Что, надо малышке сказку на ночь прочитать? — язвительно отозвался Слава, разозлившись, что какая-то девчонка-подросток, которую он и в глаза не видел ни разу, отнимает у него друга. — А ты не опоздал?

Вересов долго сверлил его взглядом, на что Слава отвечал ему не менее долгим и пристальным взором.

— Иди ты, — отмахнулся от него Антон и решительно зашагал по направлению к выходу.

— Думай, что говоришь, а? — зашикал на Вячеслава Леша и кинулся вслед за другом.

— Ой, только не начинай! — поморщился тот, откинувшись на спинку кожаного дивана, и, чертыхнувшись, вскочил и помчался следом за ними.

— Тох, да ладно тебе!

— Не слушай этого придурка, — махнул в сторону Вячеслава Леша. — Что ты его не знаешь, что ли?

— Знаю, — коротко бросил Антон, грустно усмехнувшись. — Не берите в голову, — похлопал он друзей по спине. — И не обижайтесь, но я пойду. В следующий раз всё… будет, ок?

Те ему ничего не сказали, но он знал, что во взглядах, направленных ему в спину, читается неодобрение, укор и неудовольствие. Но Антон так и не обернулся. В тот день Даша встретила его на кухне, вся такая домашняя, милая и приветливая… пока не открыла рот. Ему лишь на краткий миг показалось, что что-то изменилось между ними. На самом же деле, всё стало еще хуже, чем было.

А в день, когда он хотел еще раз наладить с ней отношения, всё снова рухнуло.

Он вернулся домой, когда не было трех, решив поговорить с Дашей насчет покупки нового компьютера или ноутбука. Он решил настоять на своем, даже если Дарья не согласится. Он придумал доводы, чтобы выудить у нее согласие на свою затею, а потому пребывал в хорошем расположении духа, когда заходил в квартиру. Но настроение его вскоре опустилось на нулевую отметку. Опять — из-за нее.

Не обнаружив девушку на кухне и в ее комнате, подумал сначала, что она вновь находится у Леси, но когда Даша не появилась к шести и даже в семи вечера, он стал беспокоиться. По-настоящему.

Позвонил ей. Но телефон находился вне зоны доступа. Набрал Лесю, номер которой выпытал еще во время встречи с ней в кафе. Но та не отвечала.

Когда стрелки часов перевалили за восемь вечера, Антон начал паниковать.

Направился в кухню, собираясь сварить кофе, и только тогда увидел ее записку.

«Уехала на конеферму в Подмосковье с Лесей. Не стоит беспокоиться. Вернусь вечером. Даша».

Он перечитал ее послание несколько раз, прежде чем понял смысл, мрачнея с каждым разом все сильнее.

Она. Уехала. В Подмосковье!? Не спросив его на то разрешения? Даже, черт побери, не уведомив его о том, что собирается это сделать!? Плевав на него, на то, что он будет беспокоиться о ней!

Негодяйка. Эгоистка. Маленькая мстительная… Сучка!

Яростно скомкав листок с запиской, Антон бросил его в угол и, ударил по столешнице со всего размаху, мрачнее тучи выбежал из кухни, угрожающе ужасный и уничижительно опасный.

Именно в таком состоянии, гневный, озлобленный, раздраженный и мрачный, скрестив руки на груди и едва сдерживаясь от бьющей из него ярости, Антон встретил Дашу, когда та вернулась домой.

Она застыла посреди комнаты, увидев его всего на нервах, взбудораженного, вот-вот способного сорвать маску сдержанности и выплеснуть на нее всё, что скопилось в нем за этот месяц.

— Что… что случилось? — пробормотала девушка, зачарованно глядя в его мрачное, дышащее гневом лицо.

— Ты где была? — сквозь шипение прорычал Антон, не отвечая на вопрос, глядя на девушку. Кричать было нельзя, он себе запретил. — Ты где, твою мать, была?

От его шипящего голоса холодная липкая дрожь прошлась по ее телу, пронзив до основания.

— На конеферме, — удивилась Даша подобному вопросу, — я же тебе написала. В записке…

— Ты что, с ума сошла? Какая записка? — выкрикнул он, не сдержавшись. — Что мне думать, когда тебя нет дома, а твой телефон не отвечает?! Не могла позвонить?! Рука бы отвалилась?!

— Я звонила! — возразила девушка. — Ты не отвечал мне, нужно телефон держать в зоне доступа!

— Могла бы вчера сказать, что куда-то собираешься! — жестко парировал Антон. — Чтобы я, как идиот, не носился по всему дому, гадая, где тебя искать! — брови его сошлись на переносице, губы скривились. — Неужели так трудно было меня предупредить? Не так и сложно, язык бы не отвалился! — язвительно бросил он. — Или тебе, действительно, плевать, что я думаю? Что я чувствую? Что я тоже умею чувствовать, черт побери! — заорал он, сверкая глазами.

А она молчала, понимая, что была не права.

— Я за тебя отвечаю, ты это понимаешь? — продолжал срываться Антон. — Если с тобой что-то случится, меня по судам затаскают! И я… никогда себе этого не прощу! — выплюнул он с убийственной миной. — Я не заслужил хотя бы доли твоего внимания? Хоть капли понимания? Почему ты, черт возьми, такая эгоистка?!

— Такая же, как и ты? — тихо, но твердо осведомилась девушка.

И этого плевка в самую душу он не смог стерпеть. К черту!

— Всё, — выдавил он из себя, зажмурившись, пытаясь взять себя в руки и не сорваться. Только не на ней. На ней нельзя, хоть она того и заслуживала. — Ты меня достала! — с шипением выдавил он сквозь плотно сжатые зубы. — Как же ты меня достала, — повторил он едва слышным шепотом и, не удостоив ее и взглядом, кинулся к двери, схватил с полки ключи от машины и выскочил из квартиры.

Куда угодно, куда глаза глядят, лишь от нее подальше. От той маленькой ведьмы, что осталась дома.

Мчался по ночной Москве, разрывая воздух и свет неоновых вывесок и фонарей автострады. Заехал в первый попавшийся ночной клуб и, глотая у барной стойки одну порцию алкоголя за другой, мечтал лишь забыться, сорваться, выплеснуть все чувства, которые были скованы виной и ее присутствием рядом с ним. Забыться. Пусть даже в объятьях красотки, что, кокетливо вильнув попкой перед его носом, поманила за собой. Она ему даже не нравилась. Но кого это волнует? Он не собирался строить с ней отношения. Секс. Ни к чему не обязывающий, примитивный, животный секс, чтобы снять напряжение. Чтобы выбросить из головы девчонку, которая осталась в его квартире полноправной хозяйкой, чтобы сорваться, вспыхнуть и… перегореть в один миг. Чтобы взорваться и снова изображать перед ней кислую мину безразличия.

Вся его сдержанность прорвалась наружу, сметая все правила, каноны, запреты на своем пути.

В машине, на заднем сиденье, впопыхах, первобытно, инстинктивно, забыв обо всем на свете. Врываясь в тугую женскую плоть, мог думать только о том, что в квартире на Кутузовском его ждет она. А, может, и не ждет… И врываясь в эту незнакомку еще яростнее и смелее, жестче и размереннее, отчаянно осознавая, что делает, и ничего не понимая одновременно. Наказать кого-то, скинуть обиду с плеч, вынуть боль из груди, заглушить голос совести и убить чувство вины в себе. Стать самим собой, тем прежним, что был до нее. Тот бесчувственный циник, которому было бы плевать, что с ней произойдет, который не стал бы себя корить за то, что случилось, который не позволил бы шестнадцатилетней девчонке так с собой обращаться!

Вонзаясь в податливое женское тело, чувствуя, как оно бьется под его телом, под его жадными руками и горячими губами, он истреблял в себе все, что было связано с ней. Снова и снова, сильно, жестко, до головокружения, до боли в груди и во всём теле, до дрожи в коленях, до полной разрядки.

И только тогда он понял, как изменилась его жизнь. И уже не станет прежней, как бы он этого ни хотел.

Глава 28

Даша чувствовала себя виноватой. Она ненавидела это чувство, оно делало ее слабой и беззащитной, а она терпеть этого не могла. У нее выработался рефлекс, еще с детства, не казаться и не быть слабой. Она прекрасно помнила и знала, что слабость убивает людей. И ее могла тоже убить, как тогда, когда ей было девять, так и сейчас. Поэтому сейчас, сильно сомкнув веки, вспоминая случившееся, она гнала прочь жалящее ощущение собственной ошибки. Ошибаться она тоже не любила. В людях. А особенно, в себе. Но она понимала, что, действительно, виновата. Перед Антоном Вересовым. И она, действительно, совершила ошибку. По отношению к опекуну.

Ушла из дома, не предупредив его. Можно сказать, убежала, пусть даже сообщив ему, где и с кем будет находиться. Казалось бы, какое ему может быть до этого дело? Да, он ее опекун, но никогда раньше так рьяно не старался быть… хорошим. Отчего же теперь? С чего вдруг? Разве ему есть хоть какое-то дело до того, где и с кем она проводит время? Его это действительно волнует? Или он просто хочет казаться взволнованным? Почему же раньше не показывал этого? Разве она может быть перед ним в чем-либо виноватой, если он сам не меньше нее виноват в том, что они вообще оказались в этой ситуации?!

Кутаясь в клочки воспоминаний, как в одежду, она старалась огородить себя от чувства, что проникало в кровь с приторным ароматом возвращения в прошлое, которое она старалась забыть. Тщетно. Никогда не забывала. Особенно остро, болезненно вспоминая его по ночам, оказываясь в пустой комнате, после смерти дяди Олега, пряча слезы в темноте и заставляя себя вновь быть сильной в этом жестоком, ополчившемся против нее мире. Чтобы банально в нем выжить. Хотя бы это она заслужила.

И сейчас, в этой ситуации с Антоном… она разве поступила неправильно? Но что именно она сделала не так, как должна была сделать воспитанница? Ей казалось, что Антону не в чем будет ее попрекнуть! Но…

Но, несмотря на попытки выгородить себя и найти оправдания своим действиям, Даша ощущала вину.

И совместно с этим чувством вины в сердце вонзалось иное чувство, которому она не могла найти определения. Может, ощущение собственной правоты, правильности своего поступка? Или желание защитить себя, банальное чувство самозащиты, выработанное у нее до инстинктивного рефлекса?

И она защищалась перед Антоном, когда он, нависнув над ней каменной глыбой, охваченный яростью, читал ей лекцию о том, что ей не стоило так поступать. А Даша гадала — что она сделала не так? Осознание, легкое, почти невесомое накрапывало, будто морось, но она не успевала зацепиться за него, оправдать себя. Она по привычке продолжала защищаться. Нападая в ответ.

И Вересов в итоге не выдержал. Как и она, находившаяся на грани взрыва эмоций.

Глядя на закрывшуюся дверь, Даша негодовала. Выругалась в голос, пытаясь сдержать гнев, ходила по гостиной из угла в угол, злая как черт не только на Вересова и себя, но и на всю нелепую, наиглупейшую ситуацию, сломавшую стену равнодушия между ней и ее опекуном, разверзнув пропасть между ними, еще более непроходимую, чем была та стена изо льда.

С опозданием девушка поняла, что Леся вновь оказалась права. Катастрофически и откровенно права.

Нельзя жить под одной крышей так, как жила с Антоном она, — делая вид, что его просто не существует. К добру это привести не могло. Вот и не привело.

И что в итоге? Они опять оказались на стартовой черте, в лице врагов, непонимающих и не желающих друг друга понять людей. А что дальше?..

Задумчиво пройдясь по комнате, Даша глубоко вдохнула, втягивая в себя воздух.

Да, ей, наверное, не стоило поступать так, как она поступила. Но ведь выхода из безвыходной ситуации, в которой оказалась, девушка в тот момент не видела! Разве не так?..

Как еще она могла сообщить Антону, что уезжает, как не в записке, если его телефон не отвечал? Неужели стоило уехать, вообще его не предупредив? Вот тогда она была бы виновата полностью, да ее угрызения совести съели бы, не подавившись. И она никогда не смогла бы так поступить! Даже с ним. Маргариту Львовну, которую отчаянно презирала, всё же всегда предупреждала, если куда-то собиралась, или решала переночевать у Леси или Паши. Даша не была безответственной и вовсе не считала себя мстительной, чтобы так воплощать в жизнь свою месть за содеянное по отношению к ней зло. Не настолько она была злопамятной и бессердечной.

В чем же сейчас состояла ее вина, гадала девушка, выглядывая в окно в поисках машины Вересова. Разумом она понимала, что вина была, и Антон был прав, указывая, в чем она просчиталась, но сердце, заранее настроенное против опекуна, не забывшее, слишком гордое, чтобы отпустить обиду и смириться с болью, упрямо оправдывалось и шептало, что она ни в чем не виновата.

И она, действительно, не считала себя виноватой перед Антоном за то, что уехала на конеферму, его «не предупредив». Она искренне полагала, что предупредила его, сообщила, где находится, просила не беспокоиться. И она его предупредила. Так, как смогла. Так, как получилось. И до момента, когда, войдя в квартиру в девять вечера, увидела его искаженное яростью, едва сдерживаемое от злости, раздражения и… беспокойства?.. лицо она верила себе. Но очень быстро поняла, что просчиталась. Оказывается, подобного предупреждения Вересову было мало. Ему нужно было больше — гораздо больше, чем она хотела или могла ему предоставить.

Он не кричал на нее сначала, но от его голоса, столь зловеще тихого, магнетического, опасного веяло лютым холодом. Ее передернуло, а сердце, всегда спокойное, монотонно стучащее в его присутствии, вдруг бешено забилось в груди, и липкая дрожь испуга прошлась вдоль позвоночника. У нее отнялся язык. Она была бы и рада что-то сказать, но была так ошарашена и изумлена его реакцией, собственной реакцией своего существа на его грозный вид, что бросала лишь короткие фразы, ее оправдывающие.

А он закричал. И от его крика ее передернуло еще раз. Он никогда не кричал на нее так. Она кожей ощущала его… гнев и раздражение, яростный вихрь злобы, а также обиду и боль. Она видела в его горящих глазах и их. Беспокойство, смешанное с болью, и радость от ее появления, смешанное с желанием убить.

Она еще пыталась защищаться, хотела спасти себя от кары его праведного гнева и выплеснутой на нее волны безудержной ярости, но… не могла. Но в момент, когда увидела загоревшуюся в его глазах боль, мелькнувшее в них на краткий миг отчаяние, тревогу и беспокойство, поняла, что он ощущает. И осознала: она поступила не совсем правильно. В произошедшем, действительно, есть доля ее вины. И даже в том, что Вересов сорвался на ней и выскочил из квартиры, как ошпаренный, тоже была часть ее вины. Но и желание оправдаться, заявить себе, да и ему тоже, что она поступала по совести, не желая кому-то насолить, било из нее ключом.

И эта двойственность ощущений почти разрывала ее. Виновата или права? Ошибка или закономерность? Оправдываться, защищаясь, или бороться за свою правду?

Его слова, будто выплеснутое на нее ведро холодной воды, мгновенно остудили ее разгоряченный мозг. Он назвал ее эгоисткой. И она, в последней попытке оправдать свой поступок, едва слышно выговорила те единственные слова, о которых не жалела. И в ответ услышала то, что услышать ожидала, но к чему готова не оказалась. Она его достала. И Даша понимала, чем именно. Каким-то шестым чувством осознавала это.

И он ушел. Просто развернулся, схватил с полки ключи от машины и ушел, хлопнув дверью.

А Даша, тяжело дыша и чувствуя себя отчаянно скверно, поплелась в комнату. Позвонила Пашке, потом Лесе, сообщив, что добралась до дома. И тут же почувствовала укол совести. Друзьям она позвонила, предупредив, где она и что с ней всё в порядке, а законному опекуну оставила лишь записку. Подавив в себе чувство вины, девушка, пытаясь бодро объяснить почувствовавшей неладное Лесе, что всё в порядке, улыбнулась. Хотя на самом деле всё в порядке не было.

И это раздражало ее. Неужели Вересов увидел в ее поступке желание ему насолить, отомстить, позлить? Но у нее и в мыслях подобного не было! Если она и думала о нем, то ее мысли вовсе не были связаны с местью. Она не была мстительной, по крайней мере, осознанно мстительной. Если ее нежелание общаться с Антоном и быть с ним предельно вежливой, но хладнокровной, называть местью с ее стороны, то лишь как действо неосознанное и шедшее изнутри ее существа безвольно и против ее стремления.

Но даже в этом случае, разве можно считать ее виноватой? Она честно предупредила Антона, куда направляется, что будет делать, и просила не волноваться. И за это ее пытаются выставить преступницей? Да, Антон был прав, он за нее отвечает, но при любом раскладе она была бы не права. Лишь потому, что в чем-то ему не угодила. Как и всегда… Не угодила уже в том, что появилась в его жизни.

А чего он от нее хотел? Какого отношения к себе хотел получить от девочки, которую не помнил четыре года, которую презирал и почти ненавидел с самого первого дня встречи с нею? Неужели он ждал от нее широких объятий и искренних лучезарных улыбок? После того, что сделал, и тем более после того, чего сделать не пожелал!

Как можно подумать, что раненое равнодушием и обидой девичье сердце, уже давно переставшее быть доверчивым и наивным, превратится в пламя из куска льда, спустя лишь месяц? После пустых слов, ничего, в общем-то, не стоящих, бесполезных и не нужных ей.

Разве можно было надеяться, что один лишь десятиминутный разговор и последовавший за ним месяц попыток всё исправить выудит из ее памяти воспоминания четырех лет, в течение которых она считала себя отвергнутой? Разве можно надеяться на прощение, которое не заслужил?

Разве может она? с семи лет доверявшая лишь себе, поверить его словам? Словам и действиям человека, который откровенно признавался ей в лицо, что она — его наказание, воровка, никто для него? Семь лет она взращивала в себе отношение к Антону Вересову. Семь долгих лет внутри нее складывалось определенное о нем представление. Изменить которое десятиминутным разговором, открытым признанием, сломленной мужской гордостью, чувством вины и сожаления, вкупе с месяцем заботы и внимания, было невозможно.

Что такое месяц в сравнении с семью годами презрительного и наплевательского к ней отношения?

Внутри всё бушевало, словно огненный вихрь, бешеный танец из загнанных в угол эмоций.

Она не ненавидела его. Она обманывала и его, и себя, когда в порыве страстного гнева делала подобное заявление ему в глаза. Она лгала. Нет, она его не ненавидела. Она испытывала к нему иные чувства. Она не знала, какие, не могла найти им определения. Может быть, разочарование? Досада и злость? Ярость и гнев? Но не ненависть. Это слишком сильное чувство, сродни любви. Антон Вересов не заслужил его.

Его внимание, уступки ей, забота, — она была ему благодарна и за новую одежду, и за выполнение любой своей прихоти, о чем бы ни попросила, и за фрукты, и за грецкие орехи, которые всегда наблюдала на столе, — но разве это могло позволить ей забыться полностью?

Она ценила его внимание, благодарила за всё, что он для нее делал, но… продолжала помнить. И, как бы не эгоистично это звучало, принимала всё как данность, которую он сейчас ей отдавал. Только сейчас…

Но ее поведение сегодня… да, она просчиталась. Но и он был виноват. Разве нет? Она устала винить во всём лишь себя: в том, что встретилась с дядей Олегом, в том, что тот привёл её в свой дом, в том, что решил о ней заботиться, почти променяв родного сына на незнакомую девчонку с улицы. И в том, что теперь против собственной воли разрушала жизнь своего опекуна. Не во всём стоит искать вину. Где-то ее нет и быть не может. А где-то… она действительно есть. И Даша это тоже понимала.

И скребущееся за створки совести чувство вины, вызывающее стыд и болезненное осознание ошибки, бесило и коробило девушку ровно так же, как и вынуждало снова быть сильной и признать случившееся.

Даша сделала уроки, посидела над учебниками, поискала нужный материал в интернете, то и дело глядя на часы и ожидая с острым давлением в груди, когда откроется входная дверь, прислушиваясь к пугающим, безумно монотонным звукам тишины пустой квартиры. Антон так и не появился. Раньше он никогда не возвращался так поздно… Но и повода для столь позднего возвращения у него раньше не было. А сейчас… ему нужно было остыть. Как и ей. Но сама-то она уже справилась с собой, призналась во многом, а где он?..

Разозлилась на себя, — какого черта ее волнует, что с ним и где он сейчас? Ему двадцать пять лет, уже не мальчик и прекрасно сможет о себе позаботиться! Потом разозлилась и на него тоже, — какого черта он не предупредил ее, где сейчас находится и когда вернется? А затем… разве имеет она права требовать от него подобного, после того как сама так пренебрегла его беспокойством?

Застонав, уронила голову на руки и зажмурилась, злясь на себя. Кто из них эгоист, так это он!

Переодевшись в пижаму, купленную Антоном, Даша направилась на кухню, чтобы выпить молока.

Настенные часы в гостиной уныло и хладнокровно тикали, раздражая ее своим тиканьем.

Двенадцать сорок пять. Многоуважаемого опекуна еще не было.

Поджав губы и бросив быстрый взгляд в сторону входной двери, девушка поспешила на кухню. Зажгла свет и… увидела ее. Свою записку, валявшуюся в углу. Смял, выбросил, негодовал. Даша стояла в дверях как вкопанная, не в силах пошевелиться. Сердце забилось с удвоенной силой, а виски разрывало от гула. И почему так душно, так мало воздуха, она задыхается!.. Сделала нетвердый, неуверенный шаг вперед и…

Скрежет открываемого замка привел ее в чувство, Даша дернулась, боясь пошевелиться. Но, взяла себя в руки, быстро опомнилась и, кинувшись к полке, схватила стакан, поставила его на стол в тот момент, когда в комнату вошел Антон. Расслабленный, успокоившийся, не злой, но… уставший. Она это сразу отметила.

Даша полуобернулась к нему, глядя на него и не узнавая. Он это или не он? Другой. Какой-то другой...

— Не спишь? — сухо проронил мужчина и, не глядя на нее, прошел к кухонным полкам.

Наверное, он не ждал ответа, просто констатировал факт, но Даша всё же ответила, ощущая потребность объясниться.

— Я не могла заснуть, — призналась она тихо, глядя в его спину.

Антон что-то промычал, не поворачиваясь к ней лицом, подошел к холодильнику, достал из него пакет томатного сока и налил в стакан, продолжая молчать.

— Я хотела извиниться перед тобой, — выдавила, наконец, из себя девушка, сцепив руки.

И почему так стучит сердце? Она ведь ничего не сделала!

— Но я, действительно, думала, что ты… что записки будет достаточно! Я думала, ты прочтешь ее и не будешь волноваться, с Лесей и Пашей я в безопасности! Я не подумала, что этого будет… недостаточно.

Антон молчал. И молчание било по нервам. Выражение его лица говорило Даше об одном: он не желает об этом разговаривать. Брови сведены, губы скривились, показательно небрежная поза скрывает… что-то, очень ценное и важное, без чего не разгадать его истинных мыслей.

Даша стояла, почти не дыша, разглядывая его и ожидая ответ. Но Вересов, нахмурившись, молчал и пил сок мелкими глотками. И, когда она открыла рот, чтобы сказать что-то еще, мужчина заговорил.

— Ясно. Ты подумала, — совершенно безэмоционально проронил он, по-прежнему так на нее и не взглянув, продолжая подпирать столешницу и пить мелкими глотками сок.

— Я звонила тебе, — вызывающе вздернув подбородок, сказала Даша. — Когда ты не ответил, я написала эту записку, чтобы сообщить, где нахожусь. Было бы лучше, чтобы я уехала, вообще ничего тебе не сказав?!

— Мне всё ясно, Даша, — сказал Антон, продолжая смотреть в пустоту. — Извини, что накричал на тебя. Иди спать.

Лучше бы он кричал на нее. Каким ужасным было его спокойствие, его… равнодушие! Оно било по нервам, оно почти убивало ее. Даша едва не задохнулась от обиды.

Она хотела возразить, но не знала, что именно может сказать, а потому молчаливо согласилась и вышла из кухни. И знала, что Антон продолжал там оставаться еще минут двадцать.

Сама же она, едва попав в свою комнату, легла в постель, но заснула только через несколько часов.

И с того дня что-то вновь изменилось. Изменения отметили оба, они их ждали, наверное; та ситуация, которая доказала несостоятельность их прежних отношений, повлияла на то, что происходило между ними потом. Всё не могло остаться на былом уровне, что-то треснуло в тот вечер, в ту ночь, что-то безвозвратно было потеряно. Но об этом потерянном, как не парадоксально, не жалели ни Антон, ни Даша. Но то новое, что пришло на смену старому… они боялись этого. Они его не знали, не чувствовали, а потому пугливо убегали от этих новых отношений, так между ними и не построенных. Опять чужие друг для друга.

Что-то изменилось, и Даша знала, что именно. В тот день, когда она впервые почувствовала этот запах. Особенный, ни с чем не сравнимый, мимолетно знакомый. Запах женщины. Именно им был окутан с ног до головы Антон Вересов. Сначала она не осознала, что это он, едва уловимый аромат коснулся ее носа, и много позже дошел до разгоряченного сознания, а потом, когда поняла, что это означает… она смутилась.

Раньше Даша не задумывалась над тем, есть ли у Антона девушка, да и сам он не упоминал об этом, а теперь ей стало отчаянно интересно узнать это. Но она подавляла в себе эти глупые желания. Ни к чему, да и имеет ли это значение? Для нее!? Ну, встречается с кем-то, ну, собирается жениться (что маловероятно, думала Даша), но ей-то до этого какое дело? Подумаешь, завел себе какую-то девицу, и что? В шестнадцать лет она прекрасно понимала, что нужно мужчине в двадцать пять. Тем более такому, как Антон Вересов.

Испытывая к нему весьма противоречивые чувства, Даша тем не менее должна была признать, что он довольно-таки красив. Высокий, не худощавый, со спортивной фигурой, широкими плечами и в меру развитой мускулатурой. Не слащавый, а красивый какой-то мужской красотой, сильной, волевой, дикой красотой не укрощенного хищника. Темные волосы, постриженные всегда по последней моде, дымчато-серые глаза, смотрящие то волком, то орлом; холодные, почти ледяные глаза прожженного циника, они, казалось, смотрят для того, чтобы уничтожить противника собственной бесчувственность. Да, он был бесчувственным, а точнее, хотел таким казаться, — но не был, Даша разгадала его в этом. Она выудила на поверхность то, что он скрывал. Истинные эмоции заядлого обманщика.

Антон Вересов, она должна была признать, был совсем не так прост, как ей думалось. И эта серая маска, которую он когда-то нацепил на себя, была предназначена для того, чтобы сокрыть от посторонних глаз его истинную сущность. Спрятать внутри себя самоё себя. Какое ненадежное хранилище! Ведь именно оттуда, из глубины души вытащить чувство легче всего. Если найти ключ и правильно им воспользоваться.

Он стал относиться к ней иначе. Были всё те же забота и внимание, даже какое-то участие, но теперь не чувствовалось в нем того рьяного желания ей понравиться, извиниться, загладить свою вину, которые она ощущала в течение последнего месяца. И самого чувства вины в нем тоже не было. Или оно было не столь огромным. Или же она его не замечала. Или же он ей его просто не показывал… Вновь надев на чувства ту маску, которую Даша сдернула с него в начале апреля, в очередной раз появившись в его жизни. Вновь превратившись в того хищника, каким хотел не просто казаться, но и быть. С кем угодно, но не с ней. Ее, разгадавшую его тайну, он не смог бы обмануть. Ее, увидевшую его истинную страстную сущность, он не смог бы провести. И, знал Антон об этом или нет, это было так.

Так они и продолжали жить, ходя вокруг да около, прячась друг от друга, видя друг друга насквозь, но не предпринимая ни единой попытки, чтобы указать на собственное знание. В бесплотной попытке что-то утаить, ошибаясь и раскрывая друг перед другом карты. Вновь как по замкнутому кругу.

А время, не щадя их, неслось вперед с поразительной скоростью.

Успешно сдав экзамены и выйдя на летние каникулы, Даша устроилась на подработку в магазин детских товаров. Работу ей предложил Лесин отец, Юрий Павлович, знакомый с владельцем магазинчика, готового взять на работу школьницу шестнадцати лет на временную подработку на каникулах.

Сама Леся об идее Даши высказалась еще в тот день, когда Даша сообщила ей эту новость.

— Ничего плохого в этом не вижу, — пожала она плечами. — Я сама буду в фотоателье подрабатывать. Но вот что ты скажешь своему, с позволения сказать, опекуну? Думаешь, он позволит тебе эти заниматься?

— А почему он должен быть против? — удивилась Даша.

Леся тактично промолчала и, лишь вздернув бровки, покачала головой, что Даша тогда приняла за не особо радужный знак и отправлялась к Вересову готовая отстаивать свою позицию до конца. Но разговор с Антоном о подработке они, как ни странно, решили миром и даже не поругались по этому поводу.

— И давно ты это решила? — совершенно спокойно осведомился он, что от этого спокойствия Даше стало как-то не по себе. Уж лучше бы он ругался, честное слово!

— Всё однозначно решилось только в конце мая, — ответила Даша. — Я думаю, это хорошая практика…

— Практика? — нахмурившись, перебил он. Невесело усмехнулся. — Мне казалось, ты хочешь стать врачом, — быстрый взгляд на нее исподлобья. — Или я чего-то не знаю?

— Ты многого не знаешь обо мне, — вызывающе вскинула она подбородок.

Долгий, пристальный, испытывающий взгляд прямо ей в глаза. И противоречиво короткий ответ.

— Ты обо мне тоже, — а потом, уже развернувшись, не глядя на нее, так же коротко: — Я не против, работай, где хочешь, если решила, — и поспешно вышел, оставив ее недоумевать над своими словами.

И она недоумевала. Всё-таки, должна была признать Даша, Вересов оказался прав, она действительно его не знала. Ни о нем, ни, уж тем более, его самого. Что ей было известно? Только то, что он был сыном дяди Олега, отчаянно любил отца, учился в Англии, работал юристом в преуспевающей фирме и был ее опекуном. Исключая те познания об его характере, которые она могла бы отметить, больше о нем, Даше ничего известно не было.

Бесчувственность в нем боролась со страстностью, эгоистичность с желанием помочь, цинизм был явно напускным, но Антон старался сделать его своей второй сущностью. Равнодушие сердца можно было легко нарушить, вытянув из щелки, образовавшейся в защитном панцире, истинные чувства этого, казалось бы, бесчувственного мужчины. И хотя Антон Вересов, как ей думалось, уже не был загадкой для нее, всё-таки Даша признавала, что не знает его до конца. Не то, чтобы ей отчаянно хотелось узнать о нем всю правду, она не стремилась к этому, да и не к чему всё это, но знать о «противнике» всё было бы уместно и разумно. Пусть им и осталось жить вместе всего два года.

А вскоре ей стало известно, что у него ужасные друзья. К несчастью, ей довелось с ними познакомиться.

Они столкнулись совершенно случайно, в воскресенье, когда Даша, уставшая и совершенно не готовая принимать колкие замечания в свой адрес, вернулась домой с работы. Открыла дверь своими ключами, как делала это всегда, зашла в прихожую и… услышала чьи-то голоса в гостиной. Мужские, ей не знакомые. И насторожилась. Разговор смолк, послышался легкий шепоток, а затем прерывистый не смех, а откровенный хохот, который не смутил ее, а отчего-то разозлил.

— Это Даша, — сказал Антон сдержанно.

— Твоя… подопечная? — послышался мужской голос, вынудивший девушку передернуть плечами, а вот последовавший за этим смех заставил ее нахмуриться.

— Познакомишь? — еще один голос, менее веселый, но смешливый, Даше он тоже не понравился.

— Еще чего, — себе под нос пробормотала девушка и, быстро сбросив туфли, устремилась к лестнице.

Но не успела она сделать и пары шагов, как была остановлена насмешливым и язвительно неприятным мужским голосом, принадлежавшим, очевидно, одному из друзей Антона.

— О, а вот и наша нежданная гостья!

Гостья! Ну, надо же. Даже и представляться не нужно…

Даша сдвинула брови, стиснув зубы, но учтиво промолчала. Медленно обернулась, даже не меняя в знак приветствия выражения лица. Он ей не понравился с первого слова, и менять свое к нему отношение столь скоро она не собиралась. В дверях гостиной возвышался светловолосый гигант, довольно симпатичный, с блестевшими глазами и откровенно насмешливой улыбкой, явно имеющей намерение кого-то уколоть ею. Ее, Дашу, в данный момент.

Через пару секунд за спиной гиганта появился Антон, чем-то недовольный, мрачный, и второй мужчина, не такой высокий, как блондин, темноволосый, но тоже улыбающийся.

— Она ж совсем маленькая, правда, Лех? — иронично хохотнул блондин, обращаясь к другу, но не отводя глаз от Даши. — Такую и одну оставить нельзя, правда? — и это Дашу почему-то болезненно уязвило.

— А где же ты была, деточка? — насмешливо проговорил этот Леха.

— Да еще одна?!

— Слава! — попытался остудить друга Антон, выступив вперед. Глядя на Дашу, он сказал: — Я не ждал тебя так рано.

— Освободилась раньше, — игнорируя нападки его друзей, сухо проговорила девушка и, окинув мужчин иронично колким взглядом, ядовито улыбнувшись, бросила: — Я вижу, ты нашел себе хорошую компанию. Не буду мешать и пойду к себе, — и, не удержавшись, заметила: — А то вам, взрослым дядькам, дышащим на ладан, поговорить надо.

И, оставив за собой последнее слово, довольная произведенным эффектом, стремглав поднялась к себе, насладившись напоследок изумленными лицами друзей Антона и его помрачневшим еще сильнее лицом.

Она думала, что Вересов отчитает ее за эту вспышку, остудит, возможно, именно на это и рассчитывала, но разговора, которого она ждала, не последовало. Антон, казалось, решил оставить этот эпизод без должного внимания.

Лишь на утро обронил пару фраз о том, чтобы она старалась не язвить его друзьям.

— Я к твоим отношусь нормально, — сказал он, — поэтому прошу и тебя к моим друзьям относиться так же.

— Если они ответят мне взаимностью, — коротко бросила девушка, уткнувшись в книгу.

— Совсем не обязательно было острить, — парировал Антон, поджав губы.

— В ответ на их язву? — вскинула она брови, не глядя на Антона.

— Значит, просить тебя бесполезно? — нахмурился мужчина. — Ты всё равно сделаешь по-своему?

Даша пожала плечами, подняла на него взгляд и качнула подбородком.

— Я почту за честь, если ты меня с ними больше не столкнешь. Пусть даже случайно.

Мысленно чертыхнувшись, злясь на девушку за упрямство и дерзость, Антон согласился. Еще не зная, что сдержать обещание ему не удастся.

Глава 29

Пролетевшее почти незаметно, лето принесло множество неожиданностей и, как казалось Даше, нелогичностей в ее отношениях с Антоном, а пришедшая на смену жаркому лету золотая осень совершенно запутала их и без того непонятные друг к другу чувства.

Казалось, что-то должно было перемениться, но они парадоксально возвратились на круги своя, оказавшись на прежней точке отсчета. Они вернулись к ни к чему. Казалось, всплеск эмоций, которому они дали волю, был единственным, нелогичным, бесполезным проявлением чувства. Ни к чему не приведшим. Отбросившим их еще дальше друг от друга, на разные полюса, в разные реальности и миры, разведший их без цели и без логики.

Вроде и не скандалили, но вели себя друг с другом так, будто являлись заклятыми врагами. Они даже словом дурным в стороны друг друга не перекидывались, но что-то между ними было не так. После того дня, как Даша совершила ошибку. После того дня, когда Антон перестал строить вид заботливого опекуна.

Или именно факт, что его вниманием пренебрегли, и вынудило мужчину надеть маску беспринципного и хладнокровного негодяя, которому плевать на девчонку с улицы, вновь? И ее заставило посмотреть на него другими глазами, увидеть его маску холодности и надеть на себя свою? Спрятать переполнявшие их эмоции под эти маски и смириться с тем, с чем мириться было нельзя. Лишь для того, чтобы не быть узнанными, не казаться ранеными, не быть самими собой рядом с тем, кто этого, как им кажется, не оценит.

Но Даша странно ощущала себя в роли невольной «карательницы». В ее сторону не было сказано ни одного плохого слова, Антон, казалось, вообще перестал обращать на нее внимание, за исключением тех минут, когда, Даше казалось, он только и делал, что за ней наблюдал. Они разошлись «миром». Только от этого мира никому не было уютно. Это напоминало бомбу замедленного действия, огромный пустой шар, накаленный до предела, что, кажется, еще мгновение, и он рванет. Еще шаг, еще слово, еще движение… и его будет достаточно, чтобы разорвать липкую и непрочную паутину судьбы, на которой было подвешено равновесие их зыбкой неустойчивой жизни. Всего шаг… и не останется следа и от самой жизни.

Девушка часто гадала, что ее тревожит. Умея подстраиваться к новым условиям жизни, в которые ее цинично бросала жизнь, она, тем не менее, была чувствительна к переменам. И ощущала ту пустоту, что возникла между ней и Антоном. Пугающую пустоту, не бестелесную и не безжизненную, а наполненную раскаленной лавой из невысказанного непонимания. Она думала, что видит Антона насквозь, что разгадала его и увидела то, что он скрывал и не хотел никому показывать. Наивно полагала, что поняла его сущность, разглядела маску, но оказалось — этого было недостаточно. Не всё она увидела, не всё разглядела, чего-то не заметила, чему-то не придала значения.

В этом и было дело — они с Антоном так и не поняли друг друга. Так и не выслушали. Но на тот момент, наверное, слушать и понимать не стали бы. Некогда. Незачем. Больно. Обидно.

Даша жила с болью в сердце все эти годы, Антон тоже жил с нею. Но эту общую боль они не делили пополам, каждый лелеял свою, не принимая и не желая принимать чужую. Эгоистично и неправильно, не доверяя и не прислушиваясь. Боясь довериться и услышать то, что когда-то слышать отказались. Чужую правду, такую же истинную, как и собственная.

Страшно, больно, горько… Именно это и убивает желание сделать хоть что-то для того, чтобы ступить вперед. Страшно — довериться и быть преданным, снова. Больно — заглянуть прошлому в лицо и простить былые ошибки. Горько — осознавать, что ты можешь что-то сделать, но внутреннее «я» никогда не позволит тебе этого. Переступить через себя порой сложно, даже если ты понимаешь, что поступаешь неправильно, даже если видишь логику в том, что кажется неправильным и нелогичным. Но переступить через себя… через гордость, через ту истину, которую считаешь единственно верной, пойти против самой своей сути?.. Ради врага! Никогда…

И такие родственные по духу и судьбе чужие люди навсегда обречены остаться чужими друг для друга, лишь потому, что довериться ему оказалось гораздо сложнее, чем пренебречь. Сложнее, чем дать себе возможность отпустить прошлое. Сложнее, чем дать себе и своему обидчику второй шанс.

Но всё же… какие-то перемены Даша заметила, прочувствовала их на себе.

Антон стал странно на нее смотреть, вроде, не обращая на нее внимания, но как-то так… втихаря, едва заметно, больше косясь исподлобья, нежели разглядывая напрямую. И от этих взглядов Даше становилось не по себе. Создавалось ощущение, что ее оценивают. И это вкупе с тем, что ей он во время своих «осмотров» не говорил ни слова! И если раньше ее отторжение от него и желание относиться к нему равнодушно, делая вид, что его вообще не существует, было продиктовано стремлением доказать ему и себе, что так оно и есть на самом деле, то теперь… Даша просто боялась. Даже нет, не так, — она опасалась. Потому что не понимала значения этих взглядов. И отношения Антона к ней она тоже не понимала. Слишком быстрая смена настроений, чувств, устремлений, слишком разительное отличие от того Антона, каким он был в день их встречи на похоронах Маргариты, потом — каким он стал, когда узнал правду о четырех годах, проведенных под опекой мадам Агеевой, и теперь — совершенно апатичный и безразличный к тому, что с Дашей происходит мужчина.

Неужели он носил маски? Одну за другой — в угоду тем обстоятельствам, в которые попадал? Или… сам себя не понимал, постепенно разбираясь в душе и делая открытия? А какой он настоящий? Он знает?

Даша знала, что чувства, которые испытывал Антон Вересов по отношению к ней, были мало того, что истинными, но еще и совершенно искренними. Он действительно ощущал то, что она на себе чувствовала. Злость, недовольство, презренный гнев и раздражение. Но и его вина, раскаяние, извинение — они тоже были искренними, она не могла ошибиться! И теперь… эта шелуха, называемая равнодушием, окутавшим его с ног до головы. Она тоже правдива и абсолютно искренна. Он будто отгородился от нее, вообще от всего, что с ней было связано. Он просто заботился о ней. Материально. И больше ничего. Банальная забота, которую и заботой назвать можно было с большой натяжкой. Но Даша в заботе и не нуждалась. Она уже давно не нуждалась в том, что сейчас или когда-то мог ей предложить Антон Вересов. Но он и не мог ей ничего предложить. А она не требовала. Два гордых, разошедшихся в разные стороны человека, смирившиеся с тем, что их свели вместе. Но так и не понявшие главного…

Казалось бы, это должно было ее устраивать, но Даша негодовала. Она не понимала причины этого негодования, а потому еще больше злилась, приказывая себе успокоиться, смириться, выбросить Вересова из головы. Да кто он такой, чтобы она удостаивала его чести засорять свои мысли размышлениями о нем? Он того не заслужил! Однажды она уже совершила ошибку, впустила его в свою голову, позволила себе ему довериться — и ошиблась. И сейчас она не сделает ничего, чтобы сделать это вновь, она и пальцем не шевельнет, чтобы поспособствовать ему в их «сближении». Зачем? Никому из них это не нужно.

Два года. Всего два года осталось перетерпеть, пережить, просуществовать, и они станут свободными друг от друга. И если он надел маску отстраненности и апатичной усталости от всех и вся, то почему бы и ей не сделать то же самое? Не в отместку ему, а лишь в доказательство того, что и она умеет держать удар.

Он решил быть хладнокровным, безразличным? Что ж, она будет такой же! Они уже перешагнули через тот рубеж, когда показ истинных чувств и эмоций был необходим. Перешли Рубикон отношений, когда он — ненавидел и презирал, а она — ненавидела и презирала в ответ. И, перешагнув, даже не оглянулись, словно в мгновение ока перегорев от собственного безрассудства. Казалось, все эти годы, долгие годы боли, обиды, клокочущих внутри самой их сути чувств, отчаянного желания высказаться, закричать о своей беде всему миру и ему — главному виновнику самих этих чувств — убили в них желание вообще что-либо чувствовать по отношению друг к другу. Едва высказавшись, оба перегорели, как спички. Вновь со своей бедой, обидой и не выплаканной болью, со своей трагедией и роковым одиночеством, ставшим кармой для обоих.

И это было ненормально. Это было алогично. Это не могло разрешиться мирно. Не с ними, не при тех обстоятельствах, в которые они оказались вовлечены. Слишком яркие индивидуальности не могли перегореть так просто, могли лишь спрятать истинные чувство под маску брезгливости и принципиальной отстраненности. Но рано или поздно маску придется сбросить. Это понимали оба. Но никто из двоих не собирался делать это первым. Отчаянно гордые и в меру эгоистичные, чтобы отважиться. А потому… продолжавшие жить в вакууме из чувств, которых сами себя лишили.

Они не ссорились. Вообще. Если не считать ссорами пару резких выпадов со стороны Даши или пару язвительных замечаний со стороны Антона. И это было странно. Те, кто, казалось, должны были спорить и ругаться по любому поводу и даже без такового, жили мирно, без склок и ругани. Возможно ли? Реально ли? Нормально ли?

Наверное, действительно серьезно они повздорили в день, когда у Леси был день рождения. Даже не повздорили, а поругались. И в тот день выяснение отношений довело их до яростных атак друг на друга и полного выхода накопившейся внутри энергии. Всего один день на острие ножа, на кончике обостренного нерва, в равной борьбе характеров, для которой было много причин, но для которой они выбрали откровенно глупую и неуместную.

— В субботу меня не будет почти весь день, — заявила Даша опекуну, когда до дня рождения подруги осталось пару дней. — У Леси день рождения, она будет праздновать, и я… приглашена.

Антон нахмурился, но протестовать не стал. Оторвавшись от документов, которые изучал, он посмотрел на Дашу.

— Тебя забрать? — лишь спросил он воспитанницу.

— Нет. Я доберусь сама, — отмахнулась девушка, желая скрыть стремление держать его подальше от себя.

Антон остался недоволен ее ответом, она это знала, но виду не подал. Лишь пожал плечами и качнул головой, а Даша, гадая над столь молчаливой реакцией, поспешила скрыться в своей комнате.

Стоило тогда догадаться, что подобное затишье может быть лишь затишьем перед бурей. Но Даша не догадалась, более того — вообще отбросила мысли об Антоне Вересове прочь. А делать этого не стоило.

На празднование своего дня рождения Леся, к изумлению Даши, кроме нее, Павла и пары подруг из фотостудии, пригласила еще и почти весь класс. Включая, конечно, и Рому Кононова. В чем Даша, крайне раздосадованная, видела несомненный намек и откровенный подвох. Очевидно, подруга еще не потеряла надежды на сватовство.

— Это что значит? — нахмурилась Даша, косясь в сторону, где за накрытыми столами разместились гости.

Леся проследила за ее взором, изобразив непонимание, смешанное с искренним недоумением.

— А что такое? — светлые бровки подскочили на лоб, а затем плутовская улыбка скользнула по ее пухлым губкам. — А, ты о Ромке, что ли?

— Ромке?.. - едва не задохнулась от изумления Даша.

— Ну, Дашуль, — обняла и расцеловала подругу в обе щеки Лесандра, — не дуйся. Рома не такой и плохой парень, если присмотреться, — она посмела даже подмигнуть ей в своей откровенно ироничной манере.

— А ты присматривалась? — скривилась Даша, в упор глядя на Лесю.

— Да, присматривалась, — откровенно призналась та. — Для своей лучшей подруги я подберу только лучшее.

Дашин гнев тут же испарился, она заливисто рассмеялась.

— Знаешь, Лесь, сваха из тебя никудышная.

Девушка надула губки, подбородок ее прорезали морщинки.

— Да? Думаешь, что с Ромой я просчиталась?

— Подчистую, — стараясь сдержать улыбку, проговорила Даша, обнимая Лесю за плечи. — Оставь эту затею, хорошо?

— Уверена? — поморщилась подруга. — Ну, хорошо, — с явной неохотой недовольно согласилась она. — Но признай, что парень неровно к тебе дышит.

Даша этого так и не признала, лишь улыбнулась, решив оставить Лесину реплику без внимания. Не считая даже возможным, что красавец-парень, из благополучной богатой семьи, отличник и активист, с которым у нее со второго класса шла негласная борьба, обратит на нее внимание, как на девушку. Это могло быть чем угодно, только не влюбленностью, о которой ей твердила Леся.

Ну, о какой любви говорит подруга, откуда ей взяться? И взгляды эти… ну, решил парень развлечься, не будет она ему мешать, — пусть смотрит на Дашу, сколько хочет, только вот узоров на ней нет, да и смотреть особенно не на что. Если ее одноклассницы уже по-взрослому «созрели», округлились, превратившись из девочек в женственных и утонченных девушек, то она все еще не потеряла подростковую угловатость. По логике вещей, если на кого-то Кононову и заглядываться, то на них, а не на Дашу. Не верится в это, да и вообще, кажется Лесе, вот и все.

Но если Лесе и казалось что-то, то казалось не ей одной. Вскоре свои сомнения о Кононове и его к Даше отношении высказал и другой человек.

Паша подошел к ней незаметно, но Даша словно ощутила его приближение и повернулась к нему лицом.

— Решила уединиться? — спросил он ее с улыбкой.

— Ты тоже? — предположила девушка, глядя в сторону компании парней и девушек, находящихся недалеко от них.

— Я не особо вписываюсь в эту обстановку, — усмехнулся Павел. — Почти старик среди молодежи.

— Не говори глупостей, — рассмеялась Даша. — Леся рада тебя видеть, вот всё, что должно тебя волновать, — она кивнула в сторону гостей. — А они пусть развлекаются, ты многого не потеряешь.

Паша улыбнулся уголками губ, смеялся глазами, не сводя взгляда с девушки, словно наслаждаясь уже тем, что стоит рядом с ней. Засунув руки в карманы брюк, мужчина бросил быстрый взгляд в сторону компании Лесиных друзей и вновь посмотрел на Дашу.

— Парень не сводит с тебя глаз, — со странной улыбкой и блеском глаз проронил он вдруг.

— Кто? — удивилась Даша и усмехнулась уголками губ.

— Вон тот, — кивнул друг в сторону, где собрались гости.

Даша проследила за его взглядом и, заметив направленный в ее сторону взгляд Ромы, рассмеялась. Уже обращаясь к Павлу, она отметила:

— Ты Рому, что ли, имеешь в виду? Если его, то ты ошибаешься, — покачала она головой.

— В чем именно ошибаюсь? — с какой-то скрытой грустью спросил тот. — Я только сказал, что он смотрит на тебя, — внимательный взгляд серо-зеленых глаз прожег ее насквозь.

Даша потупилась, отчего-то вдруг стало очень стыдно. Она ощутила, что щеки заалели.

— Просто Лесе кажется, — проговорила она, — что он в меня…

— Влюблен? — подсказал Паша и огорошил ее, откровенно и легко заметив: — Так и есть. Он влюблен.

Почувствовав, как затрепетало в груди сердце, девушка перевела на него изумленный взгляд, в котором плескалось беспокойство. Откуда такое странное смешанное чувство? Замешательство, растерянность, испуг. Что это может означать, и почему возникло именно сейчас? И отчего так стыдно, совестливо перед Пашей?..

Взяв себя в руки, Даша твердо и решительно заглянула ему в глаза.

— Если он в кого и влюблен, — сказала она, понимая, что пытается обмануть саму себя, — то не в меня.

— Хм, — скривился мужчина и отошел к изгороди, у которой они стояли. — Ты так думаешь? — откровенно спросил он. И Даша поняла, что ложь не спасет ее.

Помолчав дольше, чем положено, и осознав, что лгать бесполезно, она тихо призналась:

— Нет.

Павел тяжело вздохнул и странно взглянул на нее. Целый океан она увидела в его глазах цвета поблекшей зелени! Целый мир, ей не ведомый, таинственный, волнующий и будоражащий кровь.

Даша сглотнула, вдруг почувствовав себя неловко. Неужели такое возможно? С Пашей!?

— Он тебе нравится? — совершенно откровенно спросил друг, и Даша отметила, что он стиснул зубы.

— Нет, — протянула она, изумленно глядя на него. — Почему ты спрашиваешь? Ведь знаешь, что я не обращаю на это внимания…

— Тебе уже шестнадцать, — мягко перебил ее Паша, будто стараясь на что-то другое намекнуть, а не на ее возраст.

— И что? — не понимая, что он пытается сказать, вызывающе проговорила она.

— Черт, Даша! — воскликнул с чувством Павел и даже всплеснул руками. — Не я должен тебе это объяснять!

— Если не ты, то кто же тогда?

— Хотя бы… Леся, — сквозь зубы выдавил он, сцепив руки на изгороди. — Но не я. Я мужчина, и…

— Мне не нравится Роман Кононов, — перебив его, заявила она. — И никто не нравится. И причем тут, что ты мужчина? Ты мой друг, в первую очередь, — коснувшись его обнаженного локтя и ощутив его дрожь, проговорила она, — и я тебе доверяю.

Она ощутила, что мышцы его напряглись, спина мгновенно после ее прикосновения выпрямилась, а жилка на шее дернулась. С губ сорвался полустон, он с силой втянул воздух, руки вцепились в изгородь.

— Ах, Даша, Даша, — тяжело вздохнув, проговорил Павел, глядя вдаль, будто гоняясь в полутьме за миражем. — Как бы мне хотелось тебе всё рассказать, но я…

Закончить он не успел. Пронзительный крик именинницы раздался совсем близко, нарушая уединение.

— Даша, Пашка, пошли фотографироваться на память! — вскоре сама Леся, широко улыбаясь, появилась рядом с ними. — Хочу совместное фото на память, — заявила она, хватая друзей под руки. — Исполните мое желание в честь дня рождения? — подмигнула она им, зная, что те не посмеют отказать.

Павел с Дашей переглянулись, молчаливо соглашаясь с тем, что нужно идти с ней, а продолжить они могут и после.

Но продолжить после в тот день им не удалось. После всеобщей сделанной на память фотографии, когда Рома делал всё возможное, чтобы при съемке встать рядом с Дашей, именинница задула свечи, загадала желание и стала резать торт.

И в этот самый момент всеобщего веселья около дома Ростовцевых затормозил черный автомобиль.

Зачем он приехал за ней, Антон и сам не знал. Откровенно не понимал, как даже мысль о том, чтобы приехать за ней в дом к ее подруге, у которой к тому же был день рождения, пришла к нему в голову!? Он не собирался и не думал, да, не думал, ведь знал о празднике заранее, но почему-то в один миг собрался, схватил из полки шкафа купленный накануне подарок и кинулся прочь из квартиры. Вечером звонил Леха, звал его в гости, но Антон отказался, променяв, к своему удивлению, приятное времяпровождение с друзьями на встречу с Дашиной подругой.

Он уговаривал себя, что делает это из чувства долга, элементарной благодарности за то, что Леся ему помогла выяснить правду, что отнеслась к нему с пониманием, не оттолкнула, послав куда подальше, хотя имела на то основания. И этот его приезд к ней домой, в день ее дня рождения, без приглашения, был лишь данностью, должностью, соблюдением приличий. Ровно, как и чистейшей воды безумием.

Что уж обманывать себя, разве может он скрыть правду? Он желал окунуться в атмосферу дружеского веселья и участия, увидеть своими глазами, как живет Даша. И как она ведет себя с другими, а не с ним.

Но что греха таить, его тут никто не ждет, приехал он не к месту, не ко времени, совершенно напрасно. Кто его звал, кто ему тут будет рад? Он не имеет даже толики права, чтобы находиться здесь.

Какого черта вообще приехал?!

Выругавшись, мужчина ударил по рулю кулаком, злясь на себя за опрометчивость и необдуманность.

Какой он после этого юрист, если даже банальную ситуацию просчитать не в состоянии? Черт знает что!

И Даша была бы отнюдь не рада его видеть, да что там, она бы съела его с потрохами, попробуй он появиться тут. Это он по-прежнему желал узнать, как она живет, а вот ей было совершенно плевать на него.

Вновь грубо выругавшись сквозь зубы, качнув головой и рассердившись на себя за то, что поддался импульсу, он хотел развернуться и уехать прочь. В конце концов, никто его не видел, никто не ткнет в него пальцем и ничего не скажет за спиной. Он останется абсолютно неприкосновенным и не обруганным.

Зря он вообще сюда приехал! Ведь знал, что напрасно, почему же тогда так сглупил?..

Антон уже завел мотор, намереваясь рвануть с места, повернулся к дому, бросив взгляд на изгородь, за которой на террасе были накрыты столы, и в этот миг именинница разрезала торт, невольно улыбнулся и…

И потом он увидел его. Высокий светловолосый… тот самый мужчина! Он стоял рядом с Дашей и, поддерживая ее за локоть, что-то говорил девушке. А она улыбалась, ему улыбалась!

В глазах потемнело, Антон стиснул зубы, разозлившись на себя за подобную реакцию.

В памяти мгновенно всплыли картинки их прошлого разговора. В тот день, когда Антон впервые увидел этого мужчину, в парке вместе с Дашей. В тот вечер, когда они в очередной раз поссорились. Из-за него.

Кто он? Как его зовут? Антон пытался вспомнить, напрягая память. Что говорила о нем Даша? Что он давний друг? Антон насупился. И как близко они знакомы? Сколько ему лет, черт побери!? Присмотрелся, стиснув зубы и сжав руль побелевшими ладонями. На вид, не старше него самого. Лет двадцать пять?

И что такой мужчина может делать рядом с ней?! Девчонке всего шестнадцать! Что ему от нее может быть нужно?!

Желание развернуться и уехать, не дав о себе знать, мгновенно испарилось, уступив место еще более страстному желанию подскочить к этой сладкой компании, выхватить воспитанницу из лап не знакомых Антону людей и увезти домой. И плевать, что Даша их всех знает, общается с ними, даже улыбается и смеется! Лишь бы знать, что она… вот черт!

Антон выругался, грязно, сквозь зубы, выглянул в окно. Лишь бы знать, что она в безопасности, — да, именно так.

Схватив с пассажирского сиденья подарок для Леси, Антон выскочил из автомобиля, хлопнув дверью.

— Вы приглашены? — высокий презентабельного вида охранник перегородил ему путь.

— Я знаком с именинницей, — уклончиво сказал Антон, раздраженно поджав губы.

— Это не ответ, — без тени улыбки бросил гигант и сцепил руки в замок.

Антон поборол в себе яростное желание послать его к черту, но сдержался.

— Сообщите имениннице, что приехал Антон Вересов, — не улыбаясь, продолжая бросать колкие взгляды в сторону развернувшегося на террасе веселья, сказал Антон. — Леся будет… рада меня видеть.

Окинув его недовольным взглядом, охранник скривился.

— Сейчас доложу, подождите.

Антон кивнул. Этот беглый осмотр ему не понравился, но он промолчал.

И почему же его так не жалуют?

Сквозь изгородь Антон наблюдал, как гигант подошел к группе молодых людей, сообщил что-то Лесе, и как та, изменившись в лице, ошарашенно покосилась в его сторону. Но Антон успел скрыться от ее взгляда, надеясь, что это не выглядело чересчур глупо, и ругая себя за проявление подобного безрассудства.

Через несколько минут охранник, странно усмехаясь, подошел к нему.

— Лесандра Юрьевна просила вас пройти, — заявил мужчина, отступая и пропуская Антона вперед.

Антон хотел съязвить, но вновь сдержался, решительно входя на территорию Ростовцевых и попутно отмечая, что, кем бы не был Лесин отец, он, очевидно, очень богатый человек.

Группа молодых людей, включая Дашу и светловолосого, встретила его изумленными взглядами, а вот Леся, кажется, справившаяся с шоком от его внезапного появления быстрее остальных, поспешила к нему.

— Антон, — проговорила именинница, приветствуя его с улыбкой, — не ожидала увидеть.

— Да я и сам не ожидал, честно говоря, — ответил Вересов, окидывая гостей Леси острым взглядом и останавливая взор на Даше и рядом с ней стоящем мужчине. Как его зовут? Павел, кажется?..

— Ммм, — невразумительно пробормотала Леся, косясь на друзей. — А мы… как раз торт собирались резать.

И тут Антон опомнился, встрепенувшись, протянул Лесе большую коробку, обернутую в подарочную фольгу. Та приняла ее дрожащими руками, очевидно, не ожидая от него подобного знака внимания. Ее недоуменный взгляд метнулся в сторону близкой подруги, но та, ошарашенная не меньше нее, изумленно взирала на своего опекуна. Несколько долгих томительных мгновений они просто смотрели друг на друга, кажется, даже не дышали. А затем Антон, будто опомнившись, посмотрел на Лесю.

— Мне не следовало приезжать, я знаю, — сказал он и отступил назад. — Но я просто ехал мимо и…

— Откуда? — с вызовом перебила его Даша, в ее черных глазах горел огонь.

— Что, прости?..

— Откуда ты ехал, — повторила она, — что это было за «мимо»?

Антон уставился на нее, сощурившись, а вот сама Даша чувствовала себя в своей тарелке, откровенно насмехаясь. И не успел он ответить, как его перебила Лесандра.

— Неважно, откуда ты ехал. Мне приятно, что ты заглянул, — она бросила на Дашу красноречивый взгляд, та ответила ей не менее красноречивым взглядом, отвернулась. — Останешься? — обратилась Леся к Антону.

— Мне бы не хотелось смущать тебя и твою компанию…

— Да брось, — отмахнулась девушка. — Кого ты тут смутишь? — и указала ему на место за столом. — Проходи.

И Антон, недолго борясь с собой, медленно прошел за стол, сопровождаемый двумя десятками любопытных пар глаз. Но не это волновало его в тот момент, все его мысли были сосредоточены на Даше и ее друге.

Насколько они друзья? Не переросла ли их дружба в нечто большее? Ведь, как известно, дружбы между мужчиной и женщиной не существует. Хотя… этот парень не кажется извращенцем, да и Даша еще не женщина!

«Тогда откуда такие мысли?!» отругал он себя.

Но, тем не менее, на протяжении всего вечера он только и делал, что наблюдал, как ведут себя эти двое. Не переступают ли черту, не делают ли того, что может их скомпрометировать, не выдают ли себя жестами и взглядами. Но ничего «подозрительного» не заметил, как ни присматривался к воспитаннице и ее дружку. Зато заметил много любопытных глаз, направленных в собственную сторону, откровенно прямолинейных, вызывающих и заинтересованных. Но, не обращая на них внимания, улучил момент, когда Павел остался наедине, и подошел к нему.

— Вы Павел? — засунув руки в карманы брюк, вскинув подбородок, осведомился Антон.

— Павел Байер, — представился светловолосый, легко кивнув в ответ. — А вы Антон?

— Антон Вересов.

— Я в курсе, — коротко бросил Павел, и Антон почувствовал, что тот знает о нем гораздо больше, чем он знает о Павле.

— Вы приглашены? — насупившись, спросил Антон. — Или так же, как и я, без приглашения?

Павел Байер наклонил голову набок, усмехнулся, будто издеваясь, но проговорил без тени насмешки:

— Меня пригласили. Мы с Лесей давние друзья…

— Такие же, как с Дашей? — сорвалось с языка против воли, и Антон пожалел о своих словах.

Павел нахмурился, складки залегли на его лбу.

— Да, почти, — ответил он без тени смущения. — С Дашей я знаком несколько дольше. Мы очень близки…

И тут Антон не выдержал, руки непроизвольно сжались в кулаки. Остановить поток эмоций он был уже не в силах.

— Но вы же должны понимать, что эти отношения!..

— Какие отношения? — поморщившись, перебил тот. — Мы с Дашей друзья. Друзья, что бы вы… не думали.

— Вы слишком взрослый для нее, — процедил Вересов, злясь на себя за собственное раздражение.

— Вот как, — задумчиво проговорил молодой человек, нахмурившись. — И что же?

— Мне кажется, вы и сами понимаете, — прищурившись, сказал Антон. — Я ее опекун, и не могу допустить, чтобы она водила дружбу с…

— Простите, что вмешиваюсь не в свое дело, Антон Олегович, — решительно перебил его Павел, — но не кажется ли вам, что подобную… заботу следовало проявить несколько раньше? Года, эдак, четыре назад?

Антон стиснул зубы. Внутри всё кипело, угрожая вот-вот вылиться через край его терпения. Как много знает этот человек? Что конкретно ему известно? Насколько откровенной была с ним Дарья?!

— Это вас не касается, вы правы, — процедил Антон сквозь зубы.

— Как и мои отношения с Дашей не касаются вас, — отрезал Павел и, бросив на собеседника колкий взгляд, добавил, отходя: — Прошу меня простить, мне пора.

И, когда он подошел к Даше, став что-то шептать той на ухо, Антон понял, что что-то упустил тогда, когда уехал в Лондон и оставил Дашу одну. Наверное, он потерял тогда самого себя. И ее потерял тоже.

К радости Антона, Павел Байер, побеседовав с Дашей, даже уговорив ее в чем-то, так как девушка в чем-то упорствовала и негодовала, а также попрощавшись с Лесей, поспешил к выходу с территории Ростовцевых, и вскоре скрылся из виду, а Антон, злорадно усмехаясь, вдруг с ужасом понял, что не ощущает истинной радости от его ухода. Сейчас-то он ушел, но это не означает, что он исчез окончательно.

И, когда через несколько минут к нему, сверкая глазами, подбежала разъяренная Даша, Антон понял, что, если ей и неизвестно о сути его беседы с ее дружком, то она об этом догадывается.

— Что ты ему сказал? — накинулась она на опекуна, сжав руки.

— Не понимаю, о чем ты, — попытался сказаться непонятливым Вересов.

— Не прикидывайся! — воскликнула девушка, сверкнув агатами глаз. — Что ты сказал Паше?

— Я ничего не говорил твоему… другу, — поморщился тот и, отведя взгляд, добавил: — Если ему показалось, что я его задел, это не мои проблемы.

Он хотел казаться безразличным, но всё внутри кипело, буря рвалась во вне, и сдерживать ее с каждым мгновением становилось всё сложнее. Антон стиснул зубы, чтобы не сорваться, кончики пальцев дрожали от переполнявших его чувств. Почему-то именно с ней сохранять спокойствие было очень трудно.

— Да ты мерзавец, Вересов! — изумленно воскликнула Даша, отшатнувшись от мужчины и взирая на него с неверием. — Что ты имеешь против Паши? — выдохнула она. — Да что мне тебе говорить?.. Он самый лучший в мире друг!..

— Я не желаю, чтобы ты дружила с такими, как он, — невольно вырвалось у Антона, и он мгновенно осознал, что тут же поплатится за свои опрометчивые слова.

— Такими, как он?..

— Он намного старше тебя.

— И что же!? — едва не задохнулась от гнева девушка. — Возраст ничего не значит!

— Значит, — упрямо возразил Антон, метнув в ее сторону категоричный взгляд, — когда тебе шестнадцать, а ему под тридцать!

Девушка, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот, с изумлением взирала на опекуна, не в силах произнести ни слова. Казалось, она была изумлена выше всякой меры. Сердце бешено колотилось в груди, а руки дрожали. Она кипела изнутри, готовая вот-вот взорваться. Кажется, Антону удалось затронуть те струны ее души, которые должны были оставаться неприкосновенными. Он коснулся того, что она никогда не даст в обиду.

Сощурившись и глядя на него с презрением в черных глазах, девушка поджала губы.

— Мне тоже не нравятся твои друзья! — сказала, будто выплюнула она. — Я же тебя не заставляю от них отказаться!

— Это другое… — попытался возразить Вересов, сведя брови.

— Да неужели?! И в чем другое?

— Они мои ровесники, они…

— Так тебя… — она старательно подбирала слова, но так и не нашла их, — бесит именно то, что Паша старше меня?! — казалось, она была откровенно поражена этим открытием. — Вот так забота! — ядовито процедила она и уничижительно добавила, глядя на него в упор: — Да он настоящий мужчина, ясно? Не чета некоторым, кто мнит себя взрослым, а на самом деле является сущим ребенком!

Она поняла, что сказала грубость, когда плечи Антона напряглись, а спина выпрямилась. На красивом лице залегла тень, глаза превратились в узкие щелочки дегтево-черного цвета, губы сжались в тонкую нить.

Девушка покачала головой, отчего-то чувствуя неловкость.

— Я не тебя имею в виду, — потупилась она, тут же отругав себя за то, что оправдывается. Не перед ним же!

Вересов же оставался похожим на мраморное изваяние. Он даже не шелохнулся, только жилка на шее выдавала его истинные чувства.

— Я не хочу, чтобы ты с ним общалась. Он смотрит на тебя совсем не как друг, — сквозь зубы выдавил он.

— Что?.. — изумленно уставилась на него Даша.

— А то, что твоему другу, — саркастически выплюнул он, — не интересна ваша дружба, в которую ты так свято веришь. Его интересует нечто иное!

— Ты что, с ума сошел? — задохнулась от возмущения и негодования Даша. — Паша мой лучший друг, а ты… Не смей и рта раскрыть, чтобы сказать подобную глупость, понял? Ты не стоишь и его мизинца! Ты…

— А чего я стою, по-твоему? — холодно перебил ее Вересов. — Я недостоин быть твоим опекуном, твоим знакомым и, уж конечно, твоим другом! Так чего же я стою, по-твоему? Хотя бы на то, чтобы ты со мной поздоровалась, я могу рассчитывать? Или даже твоего «привет» мне не светит?!

— А он тебе нужен, мой привет? — огрызнулась девушка, не зная, что еще ответить.

— Мне бы хотелось, чтобы всё было не так, как есть на самом деле, — выговорил он, и на это Даша не смогла ничего ответить, поэтому промолчала.

Домой они уезжали вместе, но были настолько злы друг на друга, что всю дорогу проехали в немом молчании.

Жаркий август, вскоре сменившийся уныло-серыми туманами, заполонившими Москву, ушел в небытие и унес за собой привычную стабильность существования Даши и Антона в одной квартире, к которым уже привыкли оба. Золотая осень, навестившая столицу в середине сентября, через две недели сменилась привычными осенними дождями и неугомонной людской толкотней и суматохой. А в начале ноября, на каникулах Даша отправилась с классом в автобусную поездку по Золотому кольцу России.

— Все поедут, — сообщила она, — мне не хотелось бы стать исключением.

— И ты им не станешь, — коротко бросил Антон, хмурясь. — Считаешь, что я запретил бы? — начал выходить из себя он. — И за кого ты меня принимаешь?

— Всё это не бесплатно, как ты понимаешь! — воскликнула в ответ девушка, не прореагировав на его реплику. — Как мне нужно было сообщить тебе об этом?

— Может быть, стоило просто попросить денег, и всё? — сквозь зубы выдавил он из себя. — Ты прекрасно знаешь, что я бы не отказал, — покачав головой, стараясь сдержать гнев, он сощурился и, глубоко вздохнув, добавил: — Вопрос лишь в том, что ты слишком гордая для того, чтобы сделать это!

Она молчала с минуту, даже больше, ошарашенная, уязвленная, не сразу нашедшая, что ему ответить. В груди колотилась боль, а в висках монотонная и уничижительная свирель терзала гулким биением.

— Когда-то я отказалась от гордости в угоду тебе, Вересов, — тихо заявила она, вскинув подбородок. — Но ты пренебрег мною. Больше подобного не повторится, моя гордость останется при мне!

Он не нашелся, что ей ответить, изумленный ее словами, и лишь молча стоял и смотрел ей вслед. А вечером после короткого стука, не дожидаясь разрешения, вошел к ней в комнату и положил на комод деньги.

— Я не знаю, сколько нужно, — сказал он, выходя, — надеюсь, что этого хватит, — и стремительно вышел, так на Дашу и не взглянув.

А когда через две недели она уехала, с ужасом осознал, насколько привык к тому, что она находилась рядом. Какое безрассудное ощущение… одиночества!..

Какие-то семь месяцев под одной крышей. Кому-то не хватает и целой жизни, чтобы привыкнуть к человеку, а ему хватило чуть больше полугода, чтобы привязаться к той, которая причинила ему боль, забрала отца, пусть и сделала это невольно, к той, которая не имела права врываться в его жизнь и ломать ее, разрывая в клочья мечты и разрушая надежды. К той, которой не должно было быть места рядом с ним.

Какая ирония была во всём этом, какая язвительная, уничижительная, прелестно ужасная шутка!

Он не желал признаваться, что ему не всё равно, где она сейчас. Отказывался принимать за факт, что ему ее не хватает. Желая скоротать вечера и пронизанные осенним холодом ночи, он проводил время с друзьями, согревался в объятьях шикарных красоток. Чтобы не чувствовать одиночества по утрам, пригласил Ольгу Дмитриевну пожить с ним, пока Даша не вернется. Задерживался на работе, углубляясь в дела и процессы, хотел даже взять отпуск за свой счет, чтобы слетать за границу и отвлечься. Но день шел за днем, приближая момент, когда воспитанница должна была вернуться в Москву, и он всё чаще стал задумываться, что не так они делают. Что конкретно он делает не так для того, чтобы наладить с ней контакт. Но ответа не находил, в результате придя к выводу, что, какими бы странными не были их отношения с Дашей, исправить что-либо он был уже не в состоянии.

Они ссорились редко и по пустякам. Из-за ее друга Павла Байера. Из-за его друзей. Но никогда их ссоры не выходили за те невидимые пределы, которые когда-то были ими же нарисованы. Будто существовал негласный предел, который они условились не переступать.

Он не одобрял ее дружбы с Байером, а она в ответ супилась и откровенно заявляла, что не желает видеть в квартире его друзей. Ему приходилось заткнуться и с клокочущей в душе яростью хладнокровно принимать ее друга. Для себя он этой дружбы не признавал и даже более того, — не понимал. Какая дружба может быть между нею и таким мужчиной, как этот?! Почему она с ним, Антоном, дружить отказалась, а с ним — дружит? Не только же дело в том, что она доверяет Байеру? Должна быть иная причина. И Антон не желал об этой причине задумываться, потому что в случае подтверждения это стало бы уже проблемой.

Шестнадцатилетняя девочка, влюбленная в мужчину, значительно старше себя!.. И Антон, как опекун, допустить подобного не имел права, потому и пытался препятствовать этой дружбе. Хотя, конечно, не это было единственной причиной. В глубине души он завидовал Павлу Байеру. Он был удостоен того, что самому Антону никогда не заслужить, — Дашину дружбу, хотя бы ее дружбу.

Антон просто заботился о ней. Материально в большей степени. Следил, чтобы она не гуляла допоздна, чтобы сообщала, где находится, или если думает задержаться. Но в полном смысле слова они так и не стали жить под одной крышей, они под ней сосуществовали. Она в своей комнате, он в своей, иногда встречаясь на кухне, в гостиной или в коридоре. Словно два бестелесных создания, заключенные в одну клетку, смирившиеся с совместных существованием, но так друг друга и не принявшие.

Это вначале он надеялся на что-то… хотя вначале и не надеялся, он желал поскорее от нее избавиться, и Даша никогда ему этого не забудет. Но потом, особенно после выяснения всей правды, он поверил, что для них с Дашей может быть возможен иной исход. Стоит только постараться, принять действительность и перестать жить только прошлым.

Он попытался сделать это, а она — отказалась. И они вновь оказались стоящими на нулевой отметке. Обреченные оставаться опекуном и воспитанницей с такими странными, не свойственными опекуну и воспитаннице отношениями. Слишком сильные натуры, чтобы заявить о собственной слабости.

Казалось, конфликты были неизбежны. Но они их избежали. Чудом, неизвестно по какой причине, но они почти не ругались, не выходили из себя и не выясняли отношения, словно решили забыть об этом, молчаливо решив не ворошить болезненные для обоих воспоминания.

Но, как оказалось, ни к чему хорошему это не привело, их жизнь бок о бок только обострилась, стала похожа на внутреннюю битву характеров, сокрытую за внешне бесчувственной, безжизненной оболочкой, стала подобной ходьбе по натянутому над пропастью канату, когда понимаешь, что следующий шаг может стать роковым, как бег по битому стеклу, движение вперед по лезвию бритвы, когда не знаешь, что тебя ждет — взлет или падение.

После ночи, когда он сорвался, что-то будто треснуло, а после разговора о Павле Байере возможность мирного существования разбилась вдребезги. Они будто не слышали друг друга. Он твердил ей одно, она верила в другое. Они жили как по надорванной струне, ступая шаг за шагом вперед, и не зная, не упадут ли в пропасть при следующем шаге.

У него появились женщины. Разные, много, всегда на пару ночей, не более. Но они не приносили успокоения его разгоряченному сознанию и телу, не дарили спокойствия и умиротворения, не награждали блаженным забытьем. И Антон опять мыслями возвращался к Павлу Байеру. Наверное, подобное забытье ему приносила Даша, в ее обществе он просто забывался, ничто его не беспокоило и не тревожило.

А у Антона… не было подобного забытья, умиротворения и спокойствия. У него не было такой Даши. Никого, походившей бы на нее. Он был один, дикий, загнанный хищник-одиночка. Раненый зверь. И в мгновения полного единения с собой и откровенного признания он сознавался, что завидовал Байеру, как человеку, у которого было то, чего не смог достигнуть он.

Работа, друзья, женщины и приятное времяпровождение, — всё для того, чтобы привести его в чувство. Но почему-то легче стало лишь в тот миг, когда своевольная девчонка распахнула дверь и с порога заявила: «Я дома!»…

Разозлившись на себя, привычно убирая чувства под запрет апатичности, Антон вышел ей навстречу и лишь поприветствовал ее коротким кивком. А в ответ — такой же равнодушный кивок. Больше ничего.

Напряжение возрастало, пустота превращалась в хаотичность, и остановить этого не мог уже никто из них двоих.

Глава 30

Приближался Новый год. Вслед за тоскливым ноябрем в Москву пришел морозный, снежный декабрь. Окутав суетный город-мегаполис волшебным белесым покрывалом и ветром, кружащим снежный клубок колких хлопьев вокруг спешащих куда-то людей, декабрь, в отличие от последнего месяца осени, был спокоен и нерешителен, будто выжидал ответственного момента, чтобы сказать заветное слово победителя.

Уже вторую неделю подряд стояли крепкие морозы, спадать которые, по всей видимости, не собирались до января. И вместе с устоявшимися морозами устоялись и отношения Антона и Даши, превратившись в некое подобие дружеских. В той мере дружеских, какие для них вообще были возможны.

Хрупкий и, как подозревали Даша и Антон, недолговечный мир установился между ними с памятного ноябрьского вечера, когда ломаная кривая их отношений, постоянно скачущая от максимума к минимуму, вдруг остановилась на золотой середине. Неожиданно и полноправно утвердив свои правила.

В тот памятный вечер пятнадцатого ноября. Когда у Антона был день рождения.

В тот день Даша задержалась в школе. Леся с отцом еще в начале недели уехала в Санкт-Петербург на фотовыставку известного европейского фотографа, Паша по делам оказался заброшенным в Казань, а сама Даша вынуждена была мириться со своим положением одиночки в Москве. Рядом с Антоном.

Ее унылое настроение пытался скрасить Рома, который в последнее время стал уделять ей больше внимания, чем она могла от него ожидать и чем хотела бы от него принять. В столовой он садился рядом с ней, рассказывал нелепые, но, надо признать, веселые истории, стараясь ей угодить, и Даша невольно начинала улыбаться в его компании. Однажды он под предлогом, что ему «по пути», предложил проводить ее до дома, но девушка категорически отказалась, сославшись на дополнительные занятия. Рома настаивать не стал, но в его глазах она увидела решительный огонек, и мысленно уповала на то, чтобы в столицу скорее вернулась подруга. Так как совсем не была уверена, что Рома не пойдет в атаку еще раз.

О дне рождения Антона Вересова Даша благополучно забыла, утомленная и уставшая. Она вспомнила об этом лишь, когда, вернувшись домой после факультатива по биологии и индивидуального занятия по немецкому языку, обнаружила целую орду не знакомых ей людей, расхаживающих по квартире с видом, будто являлись ее хозяевами.

Как всегда, открыв своими ключами дверь, Даша нерешительно застыла у входной двери, прижавшись к той спиной, и изумленно хлопая ресницами и слушая заводную клубную музыку.

«Что здесь происходит?» мелькнуло у нее в голове, а сердце, замерев, бросилось вскачь.

Продолжая стоять у двери еще с минуту, завороженно хлопая глазами и пытаясь прийти в себя, Даша огляделась. Чужие мужские куртки, женские шубки и пальто, шапки, шарфики и сапоги…

Девушка метнулась вперед, желая узнать, что происходит, но, опешив, уставилась на то, как высокая и изящная, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, девица, облаченная в красное платье, прошествовала мимо Даши, в нерешительности прислонившейся к входной двери, а потом вдруг остановилась и уставилась на нее со смесью изумления и легкого негодования в глазах.

— Ты тоже приглашена? — спросила она, изогнув тонкие бровки.

Даша не поняла, что оскорбило ее больше: то, что эта незнакомка обратилась к ней так фамильярно, или то, что она была не в курсе, что вообще происходит в доме, который ей приказали считать своим.

— Я здесь живу, — заявила Даша, решительно отойдя от двери и не бросив на девушку больше и взгляда.

— Живешь?..

— Где Антон? — не слушая ее, перебила Даша, скинув куртку и повесив ее на вешалку.

— В гостиной, — изумленно выдавила из себя незнакомка, разглядывая Дашу с ног до головы. — А ты кто?

И тут Даша обратила свой взор на нее. Брови ее взметнулись ко лбу, губы иронично скривились.

— Я воспитанница Антона, — наслаждаясь изумлением незнакомки, проговорила она. — Он разве не сказал, что является моим опекуном? — сладко протянула девушка, откровенно блаженствуя.

На лице незнакомки мелькнула тень, глаза расширились. Она скользнула по Дашиной фигурке, облаченной в джинсы и серый свитер, медленным взглядом, казалось, оценивая каждый сантиметр тела, а, наткнувшись на вызывающий девичий взгляд, сглотнула и поджала губы.

Даша сощурилась, начиная ощущать в груди нарастающий гнев от непонимания и раздражения. Но не успела она потребовать объяснений, как была остановлена внезапно появившимся в дверях мужчиной.

— О, кого я вижу, кого я вижу, — послышался мужской голос. — Наша язва пожаловала, а мы и не ждали!

Улыбка Даши, появившаяся вначале, мгновенно померкла. Она узнала этот голос. Голос друга Антона, которого с первой памятной встречи здесь же, в этой квартире, ни разу не видела. И не видела бы вообще, будь на то ее воля! Этот человек ей совсем не понравился, эгоистичный, избалованный и самолюбивый.

Не глядя больше на незнакомку в красном платье, она повернулась к мужчине.

— Зря, что не ждали, — вызывающе вздернув подбородок, заявила она, смерив Славу (а это был именно он) колким взглядом. — Я здесь вообще-то живу!

Ее слова молодого человека, кажется, ничуть не задели, он лишь улыбнулся ей звериным оскалом.

— Упс, — насмешливо скривился, — всегда забываю об этом факте. Раньше-то о тебе тут ни слуху ни духу, вот я и забыл, что ты должна здесь находиться, — уколол он ее.

И шпилька попала точно в цель!

Даша побледнела, в груди билась безудержная ярость, смешанная с чувством стыда и обиды, нового комка боли. А она-то думала, что эти раны начинают заживать! Как же она ошибалась!..

Дрожащие ладони сжались в кулаки, глаза сверлили ненавистного мужчину острым взглядом, на языке вертелись язвительные, уничижительные фразы, но сил, чтобы произнести их, защитить себя, у нее почему-то не было. Дядя Олег всегда говорил, что она лучшая, что она лучше тех, кто ее окружает, и она должна доказать это ему. Она должна… но как!? Как заставить видеть в себе лучшее этого человека?!

Слушая, как бешено бьется в груди сердце, Даша вздернула подбородок.

— Теперь я здесь нахожусь, — твердо выговорила она, поджав губы. — И считаю этот дом своим. И он будет моим еще два года, — делая ударение на каждом слове, продолжала девушка. — Если не ожидаете меня здесь видеть, когда приходите, попросила бы вас вообще не приходить. А если приходить, то помнить, что вы в гостях, — губы ее ядовито скривились. — Забываться не стоит.

Казалось, Слава опешил, изумленно глядя на нее широко раскрытыми глазами. Но, взяв себя в руки, помрачнел. Тень скользнула по его красивому лицу, он так стиснул зубы, что на скулах заходили желваки.

— Меня, как и всех гостей, пригласил Антон, — выделяя каждое слово, выдал он, — и только ему решать, что мне следует помнить в этом доме.

— Антон волен поступать, как ему угодно, — согласилась Даша. — Он хозяин этого дома… в отличие от вас.

Она и сама поняла, что сболтнула лишнее, это было даже как-то недостойно ее, — так унижаться перед этим черствым и эгоистичным человеком, — но она не смогла сдержать в себе ярость. Не дать ей воли, затолкнуть внутрь себя порой бывает так сложно. Ведь ей и так приходится держать чувства под контролем при Антоне, еще и перед его друзьями!?

— Ну, знаешь ли! — возмущенно воскликнул Слава, очевидно, откровенно задетый ее прямолинейностью. — Я знаком с ним с тех пор, когда тебя еще на свете не было, поняла? — ударил он ее бичом. — И ему решать, кого пригласить на свой день рождения, а кого не стоит! — он окинул ее побледневшее лицо и дрожащее тельце презрительным взглядом. — Тебя он, как видно, не желал здесь видеть, разве не так?

И это был удар в самое сердце. Холодок пробежал по ее спине, сердце забилось чаще.

— День рождения?.. — сухими губами пробормотала девушка.

— Да, день рождения Антона. Сегодня, — заявил мужчина и, подозрительно сощурившись, спросил: — Или ты забыла? — брови Славы метнулись к корням волос, а губы, плотно сжатые, расплылись в жесткой улыбке хищника, загнавшего свою добычу в угол. — Что, правда? — и рассмеялся, как над чем-то забавным.

Даша ощутила, как бледные щеки начинают гореть адским пламенем. Она, действительно, забыла!

— Что здесь за сбор? — появился в дверях виновник торжества и тут же застыл. — Даша?.. Ты уже пришла?

— Вот уж кого не ждали, — вставил Слава, все еще смеясь, — правда, Тоха?

— С днем рождения, — пробормотала Даша, не обращая внимания на реплику светловолосого.

— Спасибо, — изумленно выдохнул Антон, не зная, что еще сказать. — Эээ… проходи в гостиную, все уже собрались.

Девушка отрицательно покачала головой и горько усмехнулась, бросив взгляд на Славу и незнакомку, всё это время стоящую рядом. Среди этой компании она, явно, будет лишней. Да и прав его друг, ко всему прочему, ее не приглашали.

— Пожалуй, нет, — ответила девушка, стараясь скрыть алые щеки от взора опекуна, и уверенно направляясь к лестнице. — Это твой праздник. Я лучше… уроки пойду сделаю, — и бросилась в свою комнату.

— Даша!.. — хотел пойти за ней Вересов.

— Оставь ее, — остановил его Слава. — Она не хочет, ты что, не видишь?

И Антон сдался, продолжая смотреть ей в спину на темный хвостик волос, почему-то вставший перед глазами. А через минуту вместе с друзьями направился в гостиную.

А Даша, ворвавшись в комнату и прислонившись спиной к двери, завороженно смотрела в пространство.

У него день рождения. А она… забыла. Но, если быть честной с собой, она и не помнила. Дядя Олег не раз и не два упоминал, когда у сына день рождения, высылал подарки, если Антон не находил возможности прилететь в Москву, он тщательно и любовно упаковывал коробки, подписывал открытки, смеялся, когда из Лондона приходил ответ. Даша не могла… просто не имела права о таком забыть. Хотя бы ради дяди Олега! Но она забыла.

Чувствуя какую-то долю вины, девушка метнулась к кровати и присела на краешек, выглядывая в окно. На улице пошел дождь, начавшийся с противной мороси, но через пару минут перешедший в настоящий ливень. Даша вздохнула и горько усмехнулась. Как странно и нелогично устроена жизнь. Антон Вересов о ее дне рождения и не вспомнил ни разу, хотя и утверждал обратное, его этот факт ничуть не волновал, а ее, которую обидели и обделили заботой и вниманием, теперь переживает, что забыла о дне рождения своего обидчика. Какая горькая ирония! Так не должно быть, но почему-то было.

Встав с кровати и подойдя к окну, Даша коснулась прохладного стекла ладонью. Она любила дождь, верила в его очистительную силу, мощь и энергию. Как бы она хотела не ждать, не верить в это очищение! Но она верила. Как и четыре года назад тоже верила, что Антон «образумится», и ошиблась.

Его отношение к ней сейчас пусть разительно и отличалось от прежнего, мало что могло изменить. Их отношения уже давно вышли за рамки и пределы отношений опекун-воспитанница. Наверное, подобных отношений между ними не было никогда, даже больше — их и не могло быть в принципе. С самого начала всё между ними было не так, как быть должно. Само их знакомство было алогичным, а дальше — больше. И Даша не желала что-либо менять. Зачем? Ее всё устраивало. Очень тяжело, больно менять мнение о людях, особенно о тех, в которых однажды уже разочаровалась.

Поведение Антона порой было непонятным ей, а порой вовсе оставалось загадкой. Так она не понимала, зачем он приехал на день рождения Леси. Какая была у него цель? И почему так восстал против Паши, что увидел в нем, почему не желает, чтобы она дружила с ним? Аргументов и доводов с его стороны так и не последовало, и Даша посчитала этот порыв спонтанным всплеском эмоций, тщательно контролируемых до этого. Антону нечего было возразить, да девушка и не стала бы его слушать. Кому угодно, но только не Антону Вересову решать, с кем она может, а с кем не может дружить!

Она же не имеет ничего против его друзей, хотя некоторых из них, особенно Славу, на дух не выносит!

А сейчас… она была явно лишней во всём этом мероприятии. Покосившись на дверь, Даша передернула плечами. Никто не заметит ее отсутствия, если она вздумает уйти. Даже Антон, который уверяет, что несет за нее ответственность и о ней заботится, не заметит, что она ушла.

Даша готова была спорить, что так и будет. Ему не до того, чтобы следить за передвижениями какой-то девчонки. Она вновь почувствовала себя ненужной. И вновь это ужасающее чувство дежавю! Где-то, когда-то это с ней уже происходило. И горький осадок боли до сих пор стоит во рту привкусом соли и металла.

И, не совсем понимая, что делает, Даша схватила рюкзачок, запихнула в него тетради, учебники, всё необходимое и метнулась к двери. Резко застыла, покачала головой, понимая, что не имеет права уйти, ничего не сказав Антону, и бросилась к столу. Быстро написала коротенькую записку, сообщив о своем местоположении, и выскользнула из комнаты.

Она поехала к Паше, переночует у него, от него же отправится на занятия в школу. И только, незаметно выскочив из квартиры, оказавшись на улице в объятьях порывистого ветра и прекращающегося дождя, девушка с ужасом поняла, что ошиблась. Павел сейчас в Казани!

Так к кому она может оправиться?! Леся с отцом в Питере, а больше никого настолько близкого у нее в городе так и не появилось!

С ужасом оглядываясь по сторонам, Даша запрыгнула в первый попавшийся автобус и заняла свободное место. Прислоняясь горячим лбом к запотевшему стеклу, она закрыла глаза. И что теперь делать? Как она, мнившая себя разумной и рассудительной, смогла совершить подобную глупость?!

Она проехала несколько остановок, резво выскочила из автобуса, понимая, что продолжать движение не имеет смысла, и, опустив голову, направилась вперед, — не зная, куда идет, но отчего-то уверенная, что идет в правильном направлении. И вскоре поняла, что оказалась в знакомой местности. Остановившись, Даша, не веря своим глазами, огляделась по сторонам, проверяя, не обманывается ли. И нерешительно замерла.

Это был тот самый двор. Тот самый, где она спряталась, когда убежала из дома в первый раз. Дежавю.

Девушка осмотрелась, успокаивая сердцебиение.

Надо же, почти ничего не изменилось. Детская площадка только, качели, беседка… А вон там, дальше — тот самый переулок, где нашел ее Антон семь лет назад.

Повинуясь внезапному порыву, Даша зашагала туда, пряча замерзшие ладони в карманы куртки. Почему она не захватила варежки, теперь руки покраснеют, и будут жечь огнем. Но эта мысль лишь на мгновение озарила сознание, а потом воспоминания прошлого нахлынули лавиной. Сглотнув, девушка застыла, будто превратившись в одно мгновение в ту маленькую девятилетнюю девочку, одинокую, брошенную, никому не нужную, которой была когда-то…

Сердце защемило, в груди царапалась раненая душа, глаз коснулись непрошеные слезы. Не в силах стоять здесь, чувствуя, что ноги не слушаются ее, Даша подошла к скамейке и опустилась на нее. Наклонив голову, девушка сомкнула веки и поджала губы.

Копившаяся в ней боль, хранимая и лелеемая внутри, прорвалась на поверхность.

А Антон в это время, ведомый непонятными ему самому мотивами, извинившись, вышел из-за стола и направился к Даше в комнату. Как-то не так всё получилось, как-то… не по-человечески. Он ее опекун, пусть и странные у них отношения, а он будто загнал ее в клетку. Неправильно это, плохо.

Поднявшись на второй этаж и постучав пару раз в дверь, Антон насторожился и постучал еще раз. Когда ответа не последовало, мужчина заволновался. Вошел внутрь без разрешения. И застыл, изумленный. Даши в комнате не было. Подойдя к письменному столу, он обнаружил послание от девушки. Коротенькую записку, состоящую из пары предложений. Опять. Какие-то глупые объяснения, больше похожие на детский лепет, и совсем не в духе Дарьи!

Чертыхнувшись в голос, Антон пробежал глазами записку еще раз, затем еще, пока не запомнил каждое слово. «Антон, я решила, что не стоит мешать твоему празднику, и подумала, что мне нужно сегодня переночевать у Паши. Леся в Питере, иначе я бы осталась у нее. В общем, развлекайся. Даша»

Она решила не мешать его празднику, видите ли!? Она решила, что будет мешать ему развлекаться!? И что значит, она переночует у Байера!? Какого черта?..

— Разумная, чтоб ее! — сквозь зубы выдохнул Антон и, запустив пятерню в волосы, присел на кровать.

Уехала к Павлу Байеру. К этому… своему другу. Почему именно к нему? Почему она доверяет ему, чем он заслужил ее доверие, что сделал, как добился ее уважения наравне с доверием и любовью?!

Почему он, Антон, не заслуживает подобного к себе отношения?!

Мужчина закусил губу и горько усмехнулся. И он еще спрашивает?.. Всё слишком очевидно, даже для него, что уж говорить о Даше! Насколько он мог судить, она очень тщательно, даже щепетильно выбирала друзей. Павлу Байеру была предоставлена уникальная возможность стать ее другом. Он этой возможности не упустил. А вот Антон упустил… Но лишь потому, что дружбу эту ему навязывали!

Кто знает, если бы они встретились в другой обстановке, при других обстоятельствах, может, что-то и вышло бы из их общения? И он смог бы войти в этот круг «избранных»?..

Антон прикрыл глаза, покачав головой.

Но он думает о невозможном. Размышления в сослагательном наклонении никогда не могут привести до добра, — это либо плач, либо покаяние, либо грезы безумца. Он презирал первое, отрекался от второго и не мог допустить третьего. Слишком гордый, чтобы допустить подобное, чтобы до подобного опуститься.

Наверное, это была ревность. Да, та самая ревность, которая может загубить любое чувство на корню, или укрепить чувство, которое еще не в состоянии расцвести, но вот-вот сделает это. Это не была ревность в том откровенном смысле, в котором ее понимали все, это была чисто человеческая ревность. Он ревновал Дашу не только к Павлу, но к Лесе, к ее одноклассникам, даже к Ольге Дмитриевне! Но к Байеру сильнее и отчаяннее, потому что он был ровесником Антона, заслужившим право ее доверия. Все они удостоились чести быть «избранными». А он нет. И это коробило гордые и эгоистичные струны его одинокой души, сумевшей бы стать ей другом, хорошим другом, но когда-то упустившим шанс на это.

Скомкав записку и сунув ее в карман, Антон стремительно покинул комнату и направился вниз. Коротко извинившись перед гостями, не объясняя причин и не разглагольствуя, он попросил прощения за то, что ему сейчас нужно уйти. Все, конечно, принялись расспрашивать его, предлагать помощь в деле, о котором даже не имели понятия, но Вересов отказывался. В результате всё кончилось тем, что Алексей предложил разойтись, раз имениннику требуется решить какой-то вопрос.

— Что-то с девчонкой? — хмурясь, спросил Слава, прощаясь у дверей, и, заметив помрачневшее выражение лица друга, скривился. — И зачем я спросил? И так всё ясно, — потоптавшись на месте, так и не дождавшись от Антона каких-либо объяснений, он отошел. — Ладно, увидимся. Пока. И с днем рождения еще раз.

Антон лишь кивнул ему, а после того, как все гости ушли, набрал Дашин номер.

Когда он позвонил, Даша не хотела отвечать, всё внутри противилось этому, но она понимала, что будет последней стервой, если проигнорирует вызов. Любой другой, но только не этот. И она ответила.

— Даша!? — полилось на нее из телефона. — Ты где сейчас? Ты что задумала опять?! Какого черта…

— Ты можешь не орать на меня, — перебила она, повышая голос, — а толком объяснить, что случилось.

— Что случилось? Да ты в своем уме?! — закричал он. — Ты где находишься, я спрашиваю? Ушла на ночь глядя, ничего мне не сказала… Ты считаешь это нормальным?!

— Я собиралась вернуться…

— Ты написала, что будешь ночевать у этого своего… друга…

— Паша в Казани, — вздохнула девушка, глядя в звездное небо. — Я бы не смогла к нему попасть.

Антон тяжело задышал. Даша ощущала его едва сдерживаемую ярость. Она, наверное, могла точно определить, какое у него сейчас лицо, потому что видела его однажды. А опекун пытался усмириться гнев.

— Где ты? — выговорил он тихо, но от этого тихого голоса у Даши душа ушла в пятки. — Я сейчас приеду.

— Не нужно, я уже собиралась домой…

— Где ты?! — повторил Антон уже громче.

Сглотнув, Даша призналась:

— В том дворе, где ты… когда ты меня нашел в детстве, — проговорила она. — Ты, наверное, не помнишь?..

Она была уверена, что не помнит, приготовилась объяснять, как сюда попасть, но Антон ее удивил.

— Я помню, — заявил мужчина. — Сейчас буду. Жди, — и отключился.

А Даша еще долго смотрела на зажатый в руке телефон с погасшим дисплеем и не могла пошевелить ни одним мускулом, вовсе не от мороза, а потому, что сил на это не было.

Антон приехал через сорок минут. Нашел ее почти сразу, хотя не был здесь семь лет. Тяжело вздохнув, вышел из машины и огляделся, вдыхая через рот прохладный воздух ноября.

Какое болезненное, откровенное чувство дежавю завладело им! Это был тот самый двор. Тот самый, в котором она пряталась, когда убежала в первый раз. Он тогда прижимал ее к себе, шепча какой-то бред и уговаривая успокоиться, а она билась и брыкалась, колотила его маленькими кулачками, не больно, но ощутимо. Он уже тогда определил, какая она сильная, что под хрупкой внешней слабостью скрывается дикая сила. И с годами она в ней лишь крепла, раскрываясь, как бутон цветка, в шикарное соцветие.

Даша сидела на скамейке, но при появлении его автомобиля, встала и смотрела на него, пряча руки в карманах куртки, то ли от холода, то ли от смущения.

— Поехали домой, — сказал Антон, не делая к ней и шага, и тоже держа руки в карманах пальто. — Холодно.

— Твои друзья?.. — припухшими губами пробормотала она, вскинув подбородок.

— Тоже уже дома, — договорил за нее Антон и, заметив недовольство, блеснувшее в ее глазах, добавил: — У себя дома, а не у нас.

Она посмотрела на него вопросительно. Кажется, не верила ему.

— Почему?

— Потому что я так захотел, — отрезал Антон, отвернувшись от нее. — Мой день рождения, что хочу, то и делаю. Пошли, холодно! — и, так и не обернувшись к ней, забрался в автомобиль.

Даша, еще несколько мгновений приходя в себя, смотрела на скрывшегося в салоне машины Антона сквозь стекло, а потом поспешила к нему. Села на переднее сиденье.

— Замерзла? — не глядя на нее, спросил Антон, и Даша смогла лишь кивнуть.

Антон завел мотор и тронулся с места. Провожая заключенный в огни фонарей дворик взглядом, Даша грустно улыбалась. Было в этом что-то прекрасное, но печальное одновременно. Такое уже было, когда-то, давно, много лет назад. И с тех пор ничего не изменилось.

— Обещай мне, — посмотрел на нее Антон, — что ты больше никогда не сделаешь этого. Не уйдешь из дома, меня не предупредив.

— Но я предупредила, — попыталась возразить девушка, сжимая замерзшие руки в замок.

— Нет, не предупредила, — упрямо возразил Вересов. — Я не желаю, чтобы ты так меня предупреждала, ясно? Если куда-то собираешься уйти, лично сообщи мне об этом, ничего с тебя не убудет. Договорились? — бросил он на нее еще один быстрый взгляд, но его воспитанница молчала, глядя в окно. Как и много лет назад, черт побери! — Ты, наверно, не можешь мысли допустить, что я могу волноваться за тебя? — произнес он, не обращаясь к ней, а говоря это, скорее, самому себе. — Но я волнуюсь, — сказал он. — Я несу за тебя юридическую ответственность, ты же не глупая девочка, должна понимать, что это значит? Если с тобой что-то случится, виноватым и крайним окажусь я, — Даша продолжала молчать, и Антон, тяжело вздохнул, применил единственный довод, к которому он обязана была прислушаться: — Отец мне никогда не простит, если с тобой что-то случится.

И это возымело действие. Даша вздрогнула, щеки ее, отогретые в машине, заалели. Она посмотрела на него, внимательно, атакуя, а потом кивнула.

— Хорошо, — проронила она, отворачиваясь и глядя в окно. — Ты прав. Я буду предупреждать тебя.

Конечно, он не совсем этого ожидал от нее, но был рад и тому, что она вообще с ним заговорила. Для начала и этого было достаточно. Хотя бы это, маленькая толика, частичка ее, если не доверия, то хотя бы понимания, вхождения в его положения, примирения, уступки. Надеяться на большее не стоит, он и не надеялся. Он уже давно потерял веру.

Расстались они не друзьями. Но и врагами, в том смысле, который раньше в это слово вкладывали, не были. Что-то новое, не понятное обоим зародилось в них в тот вечер. Что-то очень хрупкое, нежное, то, что можно было легко сломать, не прилагая особых усилий.

А потом был Новый год. И подведение итогов уходящего года, принесшего много перемен в их жизни.

Антон хотел, чтобы Новый год они отмечали вместе, но не был уверен, что Дарья не будет против этой идеи. По инициативе Даши поставили ёлку на первом этаже, большую, пушистую, живую. Антон сначала отпирался, потому что эта квартира не знала подобного, если не считать маленькой, искусственной зеленой прелестницы, выставляемой на кухонном окне Ольгой Дмитриевной в каждый Новый год.

Антон не любил Новый год. С некоторых пор этот семейный праздник он стал недолюбливать. Потому что у него не осталось семьи. Со смертью отца он потерял семью. И только годы спустя, сам того не ведая, стал обретать ее в Даше. Этот год многое изменил в его жизни, поэтому Антон справедливо отметил, что пора заводить новые традиции, и почему бы установлению ёлки не стать одной из них? Начать хотя бы с простой банальной ёлки, совместно поставленной. Разве это не будет началом чего-то иного, чем извечная битва полов и характеров?

Наверное, Даша его энтузиазма не разделяла, хотя и противиться совместному празднику не стала. У нее были планы на Новый год, но Антон узнал о них одним из последних. Она хоть и не проявляла к нему того откровенного равнодушия, но всё же и доверия к нему испытывать больше не стала. Она, однажды уверив себя в том, что правильно, не желала менять мнение, опасалась вновь ошибиться, вновь довериться и быть обманутой. Это больно, а допустить боль девушка не могла.

В день тридцать первого декабря, до боя курантов, когда Даша и Антон сели за стол, атмосфера вокруг была напряженной, хотя и отличной от той, что окружала их несколько месяцев назад. Многое изменилось, стало другим, сформировалось, и хотя установившиеся между ними отношения нельзя было в полной мере назвать дружескими, но они к таковым стремились.

Это был прогресс, шаг вперед, который они сделали навстречу друг другу.

Антон сел напротив Даши и, поднимая бокал, посмотрел ей в глаза. Сглотнул, собираясь с мыслями, и слушая, как стучит в груди сердце, сжал бокал сильнее.

— Я предлагаю, — медленно и как-то тягуче проговорил Антон, — выпить за наше будущее.

Ее брови удивленно взметнулись, а губы изогнулись.

— Наше будущее?

— Да. За наше будущее, — утвердительно кивнул Антон. — Я не хочу, чтобы мы жили, как… враги.

Немного помолчав, разглядывая Антона, выражение его лица, Даша возразила:

— Мы не враги, — и, понимая, что это действительно так, отчего-то нахмурилась и помрачнела лицом.

А Антон сдаваться не собирался.

— Мы всё выяснили, но продолжаем воевать. Это неправильно.

— А что правильно? — с вызовом в глазах посмотрела на него девушка. — Как правильно? Ты знаешь?

— Я считаю, — с расстановкой проговорил Антон, — что мы можем хотя бы попытаться жить так, чтобы не ссориться друг с другом.

Она смотрела на него долго, пристально и внимательно, будто ожидая, что он заберет назад свои слова.

— Как скажешь, — почти равнодушно пожала плечами она, наконец. — Ты из нас двоих опекун.

Антон поморщился.

— А если забыть о том, что опекун? — с вызовом спросил он, не отрывая сковывающего взгляда от ее лица.

Но Даша промолчала.

— Почему ты всегда тычешь в меня этим фактом? — эмоционально проговорил мужчина. — Я хочу, чтобы мы стали… — он запнулся и, покачав головой, добавил: — Я хочу, чтобы мы перестали быть врагами.

— Мы не враги, — упрямо повторила Даша, начиная нервничать. Почему-то тот факт, что ее отношение к Вересову стало меняться в противоположную сторону, коробило ее, вызывая трепетную дрожь в теле.

— Ты не даешь мне прочувствовать, что между апрелем и декабрем что-то изменилось, — сказал Антон, глядя ей в глаза, стараясь хотя бы в этих бездонных черных океанах души увидеть ее мысли и суждения.

— Я не хочу перемен, — откровенно заявила девушка некоторое время спустя и сжала в руках салфетку. — Не хочу перемен, связанных с тобой, — ответила она на его взгляд своим не менее внимательным взглядом. — Это не к чему, ты так не считаешь?

— Думаешь, надо продолжить эту бессмысленную войну? — едва сдерживаясь, спросил Антон. — Так?

— Между нами нет войны, — ответила девушка, тоже начиная раздражаться. — Между нами… мир, — она усмехнулась. — Конечно, мир в нашем понимании, который возможен лишь для нас. Но и этого для нас достаточно, — она задумчиво покачала головой. — Ничего иного я не хочу. Да это и не нужно никому из нас.

Антон хотел возразить, но Даша, приподнимаясь из-за стола, перебила его.

— А теперь, — произнесла она, — мне нужно идти.

— Куда? — встал за ней следом мужчина. — Новый год ведь. Я думал, это семейный праздник, и мы…

— Я обещала Лесе, что мы отправимся на Ёлку, — перебила его Даша. — И к тому же, — опустила она глаза, — мы не семья, — ее семьей был дядя Олег, когда его не стало, перестала существовать и семья.

Губы Антона сжались, лоб исполосовали морщинки, но не из-за последнего ее высказывания.

— С ним? — выдавил он сквозь зубы. — На Ёлку пойдешь, с ним?

Она поняла, кого он имеет в виду, но все равно переспросила:

— О ком ты?

— Ты прекрасно знаешь — о ком! — вспылил Антон. — Этот твой… друг… пойдет с тобой?

— Да. Паша будет с нами, — удовлетворенная его гневом, но не понимая его причины, проговорила Даша. — Он подвезет меня до дома…

Антон сунул руки в карманы брюк и, поморщившись, уткнулся взглядом в сторону.

— Отлично, — сухо пробормотал он. — И плевать на праздник. Так?

— Не понимаю твоего праведного гнева, — откровенно призналась она, покачав головой. — Мы никогда не были семьей, зачем же ломать комедию?

— Мы могли бы ей стать, — упрямо заявил Вересов. — Но ты не даешь нам ни единого шанса!

— Ты же не давал! — вызывающе вздернула подбородок она. — И нас нет. Есть ты, есть я. Ты — мой опекун, я — твоя воспитанница. Точка. Через два года расстанемся, поминай, как звали. Конец нашей счастливой семейной истории, — скривилась она, горько усмехнувшись. — Так зачем притворяться?

— Ты злишься, — отметил Антон с некоторой долей удивления. — Почему?

— Ты придумываешь, — отозвалась она со сдержанным равнодушием.

Да, она злилась. Откровенно злилась, но о причинах не хотела задумываться. Она посмотрела на него с другой стороны, с той, с которой на него смотрел дядя Олег. И увидела в Антоне то, что в сыне видел он. А она не могла себе позволить променять болезненные воспоминания того, что он сделал когда-то по отношению к ней, на то, что он сейчас пытался делать. Не всегда умело и искусно, но он пытался. Она не хотела видеть в нем хорошее, даже если оно в нем и было, — а оно в нем было! Она не могла переступить через прошлое, забыть воспоминания, наступить на горло гордости. Сейчас это не казалось ей возможным.

— Я спешу, прошу меня простить, — она выскользнула из-за стола.

— Когда тебя ждать? — крикнул Антон ей вслед.

— Не жди, — послышался ее ответ. — Я, наверное, сегодня переночую у… Леси, — ей хотелось сказать «у Паши», но маленькая ложь так и не сорвалась с ее языка.

А вот Антон ее заминку ощутил. И насторожился.

— Позвони мне, я тебя заберу.

— Не стоит. Паша отвезет нас до дома.

— Опять Паша, — недовольно воскликнул Антон. — Везде этот Паша. И тут, и там, и…

— Он мой друг, — перебила Даша. — Ты, между прочим, тоже везде, что меня ничуть не радует.

— Ну, уж прости, — саркастически выговорил он, — что я твой опекун!

— Прощаю. Это не твое решение, а дяди Олега. А ему я могу… могла, — поправилась она, — простить всё.

Антон промолчал. Ему никогда не заменить ей отца, никогда не стать для нее «дядей Олегом, которому она могла простить всё». Горько и обидно, но не ему, Антону, тягаться с Олегом Вересовым. Увы, не ему.

— Я ушла, — услышал он ее голос. — До завтра, — и выскользнула из квартиры, натянув шапку.

— До завтра… — пробормотал Антон и, мрачнее тучи, направился в гостиную. Выглянул в окно, ожидая, когда Даша выскочит из подъезда. А там, сверкая блеском фар, девушку поджидала шикарная иномарка.

Значит, Паша!? Павел Игоревич Байер! Ее, с позволения сказать, друг!? А Антон, получается, не у дел?! Значит, Павел — семья, а Антон — просто опекун?! Этот Байер его ровесник, и с ним она ведет себя открыто, когда самому Антону уготована честь быть лишь мальчиком для битья?! Почему именно этот наглец, этот выскочка? Кто он вообще такой, откуда взялся?! И почему Даша ему так слепо доверяет?..

Сжимая руки в кулаки, Антон обещал себе выяснить это. И он добьется своего. Обязательно.

Приближался Новый год. Но Даша, вместе с друзьями захваченная в плен последних минут и мгновений уходящего года, думала совсем не о том, что через пару секунд кремлевские куранты пробьют полночь, знаменуя наступление нового года. Не обращала внимания и на столпившихся рядом и вокруг нее людей, решивших встречать праздник на Красной площади. Словно и не замечала объятий Павла, державшего ее под руку, не видела счастливой улыбки Леси, хохочущей над шуткой Артема, не замечала, как стрелка скользнула вперед, останавливаясь в минуте от заветного мгновения.

Все ее мысли были направлены к Антону Вересову.

Если бы она постаралась, если бы попробовала… Ведь это не так и сложно — делать вид, что у них все хорошо. Остался год, чуть больше года, ведь уже в апреле две тысячи восьмого ей исполнится восемнадцать, — и она будет свободна от него. Разве не сможет она выдержать это испытание после тех, что ей уже преподнесла жизнь? Разве сейчас она сдастся, не захочет выиграть и эту битву, уже с самой собой? Может быть, ей станет легче, свободнее, что-то установится, нормализуется, она справится и с этим тоже.

Антон Вересов… не монстр же он, в самом деле! Конечно, ведет себя очень странно, но ведь ее никто не вынуждает с ним дружить, тем более что этой дружбе она и сама никогда не дала бы зеленый свет. Стоит воспринимать это как еще одно испытание.

Почти два года. Совсем немного, она справлялась с большими трудностями. И сейчас — тоже справится. Если постарается. К тому же, с ней всегда будут рядом Леся и Пашка. Она была в них уверена, она могла на них положиться; они не предадут, не бросят, не осудят. Это те люди, которым она верит безоговорочно, как себе. А Антон Вересов… это лишь второстепенное, незначительное, проходящее звено в ее жизни. Вскоре и оно уйдет в небытие, подвергнется забвению, растворится и исчезнет совсем. Скоро, очень скоро… Стоит лишь перетерпеть, пережить, перечувствовать. И всё встанет на свои места.

И сейчас она приближается к этому заветному моменту еще на несколько минут.

— Егоза, — наклонился Павел к Даше, — о чем задумалась?

Девушка вздрогнула и, опомнившись, подняла на него светящийся взгляд.

— Это были хорошие мысли, — улыбнулась она.

— Обо мне? — приподнялись его брови, и улыбка озарила лицо.

Даша рассмеялась и прижалась к нему, ощущая телом исходившее от него тепло.

— Да, — прошептала она, — и о тебе тоже.

Паша, счастливо вздохнув, сжал ее в объятьях, прикрывая глаза и наслаждаясь ее нежностью, а Даша, слушая мерный, успокаивающийся стук его сердца, чувствовала себя абсолютно счастливой в этот миг.

И, поднимая глаза, обегая мимолетным взглядом скопление собравшихся на площади людей, с трепетом и волнением, зародившимися в груди против воли, могла с уверенностью сказать, что видела расплывчатый силуэт своего опекуна, мелькнувший на краткое мгновение в толпе.

Даша, поморщившись, покачала головой, отгоняя от себя видение.

А кремлевские куранты, знаменуя наступление Нового года, в этот миг как раз ударили в последний, двенадцатый раз…