Кристиан

Глава XXVI. Катана, разрезающая шелк

Мужчины сидели друг напротив друга и тихо беседовали. Один еще почти юноша, второму на вид можно было дать чуть более пятидесяти. Первый – воин, второй ныне относился к купеческому сословию.

– Так когда ее выкрали? – спросил старший.

– Прошло уже несколько недель, – ответил Ихара.

– Знаете, кто?

– Токугава, – уверенно ответил самурай.

Купец задумался.

– Столько лет минуло… А я очень хорошо ее помню. Я ведь в нее влюблен был без памяти. С ее отцом мы тогда были дружны. Я приехал из очередного путешествия, привез много дорогих тканей и драгоценностей. Навестил друга и увидел его дочерей. Шинджу тогда было лет пятнадцать, а Айяно и того моложе. И никогда я даже подумать не мог, что девушка вдвое младше меня такое мучительное плотское томление вызовет во мне! Я ночами стал видеть сладострастные видения, а днем все в тот дом ходил. Надумал с ее отцом о свадьбе говорить. Но он наотрез отказался дочь за меня отдавать. А девица строгого самурайского воспитания отцу перечить не смела, хоть и видел я, что она мной тоже увлечена. Когда ее выдали за молодого полководца Тайру Хоши, я уехал и больше ничего о ней не слышал. Отец Шинджу был видный чиновник, родня императорской семье. И сама она словно редкая драгоценность. Куда мне…

Купец и путешественник Мэдока Оно, а в прошлом офицер императорской армии, в совершенстве владеющий древним искусством бу-дзюцу, замолчал. Глядя на этого с виду безобидного человека, было трудно представить, что он может убить с помощью всего одного боевого приема. Все боевые искусства Японии были основаны на бу-дзюцу – искусстве самураев и нинздя. В данной практике применялся широкий арсенал воздействий на противника – броски, удары, захваты, болевые приемы, владение разными видами холодного оружия. В бу-дзюцу не существовало правил, победа в нем достигалась любой ценой…

Ихара нашел господина Оно не сразу. О нем самураю рассказала Мана. Дескать, был у тетки много лет назад поклонник. Ее первая юношеская любовь. Мать когда-то обмолвилась в присутствии Манами, как сестра рыдала ночами по своему возрастному ухажеру. А ведь они за все время едва ли парой слов обменялись.

– И что, Мэдока-сан, вы с ней больше ни разу не встречались? – спросил Касэн.

– Почему же, однажды встречались. Точнее, я ее видел. Муж ее тогда уже погиб. А она… я тогда понял, что Шинджу давно уже не моя маленькая невинная японочка, а женщина, много в жизни повидавшая и отныне мужчин ни во что не ставившая.

Касэн помолчал, а потом произнес следующее:

– Мы пришли просить вас, чтобы вы помогли разработать план ее вызволения. Не буду рассказывать, как, – это долгая история, – но нам удалось выяснить, в какой крепости Токугава запер госпожу Хоши, и даже в какой именно башне она удерживается. В башню проникнем я и моя жена.

– Ваша жена? – удивился мужчина, глядя на этого самоуверенного мальчишку-европейца.

– Да, она – онна-бугейся и прекрасно справится с такой задачей. Сегун погубил ее отца, князя Иоири.

Господин Оно смотрел, прищурившись, и чуть заметно качал головой, но не собеседнику, а словно каким-то своим мыслям.

Токугава не трогал ее долго. Скорее всего, в череде военных и политических дел ему просто было не до того. Но однажды за ней прислали. Шинджу нарядная и причесанная должна была явиться к сегуну. Тот вечер пронесся незаметно. Поглощенная своими мыслями и волнением она не замечала бега минут. Лучше бы они тянулись бесконечно… Наедине с Токугавой она молчала. Даже когда он раздевал ее, целовал.

– Что происходит? – вдруг спросил сегун почти резко, заглядывая женщине в лицо.

– О чем ты?

– Я не понимаю, что происходит. Ты раньше была не такая.

– Я была другой с тем человеком в маске… А с тобой я вообще никогда не была.

Он понимал, что она права. Но ласкать ее столь отрешенную и, кажется, готовую разрыдаться, было невозможно. Мужчина отстранился и сел по-турецкий спиной к ней.

– Это невыносимо.

– Что?

Как ей объяснить, что он хотел не просто наслаждаться ее телом? Ему нужно было от нее другое. Он ожидал, что она будет с ним такой, как раньше. А она… даже не говорит с ним.

Глядя на то, каким понурым стал ее любовник, Шинджу подумала, что его сейчас жаль. Но она не могла ничего с собой поделать.

Так и не завершив начатое, Токугава поднялся и, не оглядываясь, ушел. А вскоре он отослал ее назад в башню. И вновь потянулись долгие и скучные дни в заточении. Шинджу рассказала обо всем Ае. Ей нужно было кому-то выговориться.

– Вам бы его лучше узнать, – посоветовала та. – Может, тогда привыкнете.

– Да, но как? Он даже не приходит сюда…

– Напишите ему, чтобы пришел.

Она так и сделала и он приехал. Они гуляли в саду, но он выглядел, как очень занятый человек, чье время отнимают на пустяки.

– Иэцуна-сан, расскажите что-нибудь о себе, – попросила Шинджу, присев на скамью.

– Что? – он был озадачен.

– Например, о своем детстве. Или о том как впервые полюбили.

Токугава часто думал о Шинджу и сделал вывод, что между ним и этой поразительной женщиной всегда существовала какая-то связь. Что-то на протяжении нескольких лет упорно сталкивало их.

Так они теперь гуляли часто. Шинджу расспрашивала о родителях, о том времени, когда душа его еще не очерствела. Чтобы увидеть его таким, каким он уже сам плохо помнил себя.

– Как вы узнали? – однажды спросила она.

– Узнал о чем? О том, что мой сын появился на свет? Не все ваши служанки ненавидят меня так же, как вы.

Шинджу промолчала.

– Неужели для вас такая уж большая беда – встреча со мной? – вдруг спросил он. – Какое будущее вас ждало бы? На какие средства вы сейчас живете? Знаю, что отец оставил вам небольшое состояние после гибели мужа, но надолго ли его хватило? Не ровен час, все завершилось бы публичным домом.

Глаза Шинджу необычайно расширились.

– Как вы можете такое говорить? – воскликнула она.

Сегун уже и сам понял, что был слишком циничен. Он искренне жалел, что в очередной раз обидел эту красивую женщину, но извиниться не позволила гордость. С женщинами главное держать себя строго, думал он, иначе они начинают считать себя слишком важными. Хотя определенную грань нужно чувствовать. Излишняя грубость окончательно отвернет от него Шинджу. А то, что она еще может искренне полюбить его – он был уверен. Знал, что является видным и красивым мужчиной и что в сердцах многих женщин не раз поселял любовь.

– Так она и полюбила, – однажды сказала Ая, будто прочитав его мысли. – Только не вас, а того человека, которым вы были до того, как сняли маску.

К слову, о том периоде их отношений госпожа Хоши избегала говорить, словно до конца не могла смириться с мыслью, что Иошихиро Араи и сегун – одно и то же лицо.

Конечно, когда Шинджу поселили в этой комнате, помещение тщательно осмотрели на предмет всего, с помощью чего можно лишить себя жизни. Токугава предусмотрел любую возможность женщины навредить себе. Единственное, чему он не смог бы препятствовать, это если б она решила разбить голову о стену или заморить себя голодом. Хотя тогда бы пришлось ее связать и кормить насильно… Но, признаться, сегун видел, что какое бы строгое самурайское воспитание не дал ей в свое время отец, в Шинджу не было главного – бесстрашия перед смертью. Что скрывать – она явно совсем не по-японски боялась умереть. Но никогда бы не призналась в этом. Поэтому Токугава нисколько не опасался, что его пленница покончит с собой.

Как-то они сидели на большой скамье в замковом парке. Разговор не клеился, поскольку мысли Токугавы были где-то далеко и Шинджу это видела. Сегун был хмур и немногословен, в принципе, последнее за ним и так обычно водилось.

– Слышала, что изданный вами закон о запрете дзюнси[1] дает свои плоды, – заметила женщина. – А ведь сначала в это мало кто верил.

Токугава удивленно взглянул на нее. Явно никак не ожидал от Шинджу интереса к своей законотворческой деятельности. Он задумчиво посмотрел перед собой.

– Да, работает, – подтвердил после некоторой паузы. – Я думаю, не правильно это – вот так обрывать свою жизнь… Сколько достойных людей могло бы еще жить и работать на благо Японии. Я бы и сэппуку запретил, но, боюсь, не поймут. Еще не готовы.

Госпожа Хоши ничего не ответила. Лишь взглянула на него как-то мягко, в выражении красивых бархатных глаз промелькнуло нечто такое, что он никак не смог трактовать. Так и не понял, одобряет она его взгляды или нет.

В другой раз они гуляли под большим желтым зонтом и обсуждали живопись. Шинджу осторожно заметила, что любит работы известного ныне художника-пейзажиста Кацусико Хокусай. Она опасалась того, что ее собеседнику не интересна данная тема. Но оказалось, что Токугава прекрасно знает многих живописцев. Например, он отметил, что восхищается гравюрами Хисикава Моронобу и Судзуки Харунобу. Еще бы, с ухмылкой подумала госпожа Хоши, ощутив нечто вроде укола ревности, эти мастера славятся великолепным исполнением портретов гейш, а сегун, как всякий мужчина и искушенный ценитель женской красоты, наверняка любит поглазеть на красивых женщин. Когда она сказала это вслух, Токугава прекрасно расслышал в ее голосе едкий сарказм и вдруг чему-то рассмеялся, а потом то и дело искоса поглядывал на нее и весело хмыкал. Шинджу уже корила себя за глупый выпад, поэтому дела вид, что не замечает этого.

В прогулках и беседах время летело незаметно. И никаких намеков на ночи любви не было. Но чем ближе становились их души, чем отчетливее оба понимали, что это неминуемо произойдет. И уже предвкушали…

В тот день он должен был отправиться на остров Хокайдо, где вспыхнуло мелкое восстание айнов[2], но мучавшее его с ночи плохое предчувствие не давало сосредоточиться на делах. В последний момент Токугава отменил поездку и направился в крепость. Шинджу не ожидала этого, и тем радостнее была встреча.

Сегун вошел и ощутил, как две маленькие ладошки закрыли ему глаза. Он повернулся, прижал ее к себе, стал целовать. Они смеялись и дурачились. Но вдруг он посадил ее перед собой и серьезно сказал:

– Мне кажется, Шинджу-сан, нам нужно прояснить кое-что. Между нами многое происходило… Начиная с того захвата дворца…

– Нет! Я прошу, не надо! – поспешила остановить его женщина. – Не хочу это обсуждать. Нам хорошо сейчас и это главное.

– Сейчас да, а в будущем?

Не упрекнет ли она его потом, когда рассеется волшебство влюбленности?

– В будущем? – повторила она.

Сегун молча смотрел в ее спокойные влажные глаза. Неужели она не видит их вместе в будущем? Еще недавно и сам он не воспринимал все это всерьез. Но теперь словно потерял голову.

– Я не хочу думать о будущем, – сказала госпожа Хоши тихо, глядя куда-то в сторону. – После гибели Тайры мне было слишком тяжело. Если и с тобой что-нибудь случится – я этого не переживу.

– Со мной ничего не случится, – уверенно сказал он.

Они стояли у окна и любовались на море. Луна в ту ночь была совершенно белая. В тишине был слышен слабый тихий и монотонный шум волн, слабый накат воды на берег. Ночь звучала как-то по-особенному, загадочно.

– Ты однажды сказал, что я тебя ненавижу, – подала голос Шинджу. – Но на самом деле я люблю в тебе всё. Кроме того, кто ты есть. Окажись ты на самом деле тем нищим бродячим самураем, каким притворялся вначале, я была бы во много раз счастливее.

Она говорила, глядя мимо него.

– Посмотри, какая полная луна сегодня. Ты знаешь, что белую луну называют девственной? – вдруг спросил Токугава. – Потому что она чиста и красива. Как ты.

Шинджу подняла свои прекрасные глаза на ночное светило, потом скривила губы в горькой ухмылке и совсем отвернула лицо от сёгуна.

– Когда-то я думала, что всегда буду принадлежать только одному мужчине. Мой муж Тайра был для меня всем. До сих пор корю себя, что не ушла за ним. Осталась ради дочери.

Токугава молчал. Тогда Шинджу повернулась к нему.

– Ты, наверное, тоже хотел бы, чтобы твоя жена была жива?

Он отвел глаза и пожал плечами.

– Я мечтаю, чтобы ты любила меня так же, как его. Но, наверное, хочу слишком многого.

Шинджу безмолвствовала, глядя на него долгим взглядом. Над ними печально светила, отливая жемчужным цветом, белая луна. Она ревниво взирала сверху, выхватывая из темноты ночи их красоту. Но как не пыталась, не могла присвоить себе ни толики.

Все знают, какими яркими могут быть солнечные зайчики. Но сегодня Шинджу обнаружила, что бывают и лунные. Их можно наблюдать в такую вот светлую ночь, подкравшуюся пушистой кошкой. На воде они бегают по лунной дорожке…

Его рука мягко взяла ее за затылок, утонув в густых волосах. Запах ириса, разговоры у открытого окна, из которого на них дышало море, сладкое сливовое вино… Токугава крепко обнял ее, прижал к себе и поймал попытавшиеся было ускользнуть в кокетливом порыве губы. Что ни говори – он на голову выше и намного сильнее, так что этому стройному чуду было бессмысленно сопротивляться. Да она и не пыталась. Губы ответили на поцелуй, ладони погладили его плечи, и борьба стала не нужна. Затем он поднял ее и понес к футону. Она положила головку ему на плечо, щекоча кожу теплым дыханием. Сегун затушил свечи, оставив в комнате лишь рассеянное лунное сияние. Пoдушeчки пaльцeв зaскoльзили пo бaрхaту кoжи – по плечу, спинe, животу, бeдрам. Едва ощутимые легкие касания. Не зря женское тело сравнивают с музыкальным инструментом. Токугава считал себя очень искусным музыкантом и сегодня желал исполнить незабываемую мелодию удовольствия на этой флейте фуэ. И, может быть, подарить жизнь кому-то еще.

…Кажется, прошло невероятно много времени, прежде чем в комнате воцарилось размеренное дыхание и тишина. Тeпeрь в ней нe было нaпряжeния, нeвыскaзaнных слoв или зaтaенных oбид. A что вмeстo них? Спoкoйствиe, удoвoльствиe, нeгa, и, нaвeрнoe, рoбкиe рoстки зaрoждaющeгoся дoвeрия. Свет луны отодвинул тени, и не осталось гнетущих тайн. Прижавшись плотнее, Шинджу закинула на любимого мужчину стройную ножку, удобно устроилась на его плече и практически сразу заснула.

Она спала, а Токугава, всегда такой хладнокровный и не расположенный20608d

к мечтаниям, раздумывал, как объявит любимую своей супругой. Представлял этот момент во всех красках, и все ему казалось недостаточно торжественным. Ему виделась Шинджу в великолепной алой с золотом парчовой накидке учикаке[3], величественно ступающая рядом с ним по главной зале его дворца… О, он сделает ее первой дамой Японии! Она забудет все, что пережила по его вине! Погруженный в подобные мысли сегун незаметно заснул.

Проспали любовники не долго. Еще не было и полуночи, когда они вновь принялись упоенно целоваться. Но в какой-то миг оба услышали странные звуки за стеной. Шинджу отпрянула.

– Что это? – прошептала она – Охрана?

– Ты же знаешь что здесь, в башне, нет охраны.

Токугава убрал солдат из башни, где жила Шинджу чтобы она не думала, что ее стерегут как пленницу. Военные были только снаружи.

– Тогда что…

Сегун закрыл ей рот ладонью и прислушался.

– Тебе надо спрятаться!

Он втолкнул ее в потайную комнату, дверь в которую невозможно было разглядеть, если не знаешь о ее существовании, и бросил туда же первую, попавшуюся под руку одежду женщины, сам на ходу застегивая штаны хакама. И вовремя, ибо в следующую секунду в комнату ворвался высокий человек в одеянии самурая. В его руках была катана. Токугава успел схватить свой короткий меч вакидзаси и принять боевую позицию. Обнаженный по пояс сегун был широкоплеч и крепок. И хотя Ихара превосходил японца в росте, по сравнению с коренастым и плотным Токугавой он выглядел гораздо стройнее. Завязался бой – противоборцы закружились по комнате так, что у Маны зарябило в глазах. Никто из противников не сказал ни слова. Токугава в полумраке без труда узнал француза. И понял, зачем тот пробрался сюда. Но что-то объяснять не было времени. Мана с ужасом смотрела на сверкающие в темноте клинки. От звона стали шумело в ушах. По имевшимся у них сведениям Токугава был в отъезде, а он оказался тут, да еще и во всеоружии. У Ихары не было выбора. Он вступил в бой. Но где же Шинджу? Ее не было видно.

Операция по спасению госпожи Хоши, казалось, была продумана до мелочей. Сегун в эту ночь никак не мог находиться в крепости, поэтому сегодня все и должно было решиться. С восточной стороны башня нависала над морем, так что по этой стене к комнате Шинджу было не добраться. Под покровом ночи Мана, цепкая и легкая, как кошка, с помощью надетых на пальцы железных крючков взобралась по стене южной стороны башни. Окно одной из комнат легко поддалось, внутри было пусто. Молодая женщина проверила дверь – открыто. Тогда она сбросила вниз конец каната, а другой его конец прочно закрепила за одну из деревянных балок. Ихара быстро взлетел наверх.

Застигнутый врасплох Токугава был странно рассеян. Это так непохоже на опытного, закаленного в боях сегуна. Он явно не ожидал нападения здесь, считая крепость полностью безопасной. Наедине с любовницей Токугава совершенно расслаблялся и терял бдительность. Сейчас, отражая удары, корил себя за свою беспечность. В какой-то момент по его руке в районе кисти пришелся сильный удар, но не режущий, а плашмя. От боли пальцы невольно разжались и меч отлетел в сторону. Сегун отступил к стене. Теперь он был в полной власти Ихары. Тот приблизился.

– Только не убивай! – воскликнула взволнованная Мана.

Нет, убивать безоружного он не собирался. Хотя можно ли назвать японского воина безоружным… Ему нужно было открыто сказать Токугаве, зачем они пришли и что думают об этом бесчестном человеке. Но он даже рот не успел открыть. После крика Маны случилось что-то странное. Одна из стен на мгновение раздвинулась, пропустив луч света и гибкую фигурку в черном. Тень бросилась к сражающимся и оказалась между ними, прикрывая собой сегуна. Ихара, решив, что это кто-то из людей Токугавы. Среагировал моментально, но его катана встретила на своем пути не лезвие другого меча, а живую горячую плоть.

Фигурка, прижав руку к груди со стороны сердца, упала с тихим стоном. Сегун словно пробудился от какого-то наваждения. Он изменился в лице и вдруг, вместо того, чтобы схватить меч и броситься на противника, опустился на колени. Все растерянно глядели, как он бережно приподнял голову упавшего человека, снял черный шелковый капюшон и стал всматриваться в блестящие глаза, из которых уходила жизнь. Мана тихо вскрикнула, Ихара издал звук, словно задыхается. Грудь действительно сжало так, что стало трудно вдохнуть. Это была Шинджу!

Токугава сидел на полу и отрешенно гладил рукой гладкий лоб и блестящие темные волосы любимой, смотрел в родное и такое прекрасное, но уже мертвое лицо. А вдруг шевельнутся веки, затрепещут ресницы и она откроет глаза? Вдруг все это просто сон? Разве мог он сам стать виновником ее гибели? О нет! Сегун уже не видел двух посторонних людей рядом, не видел вбежавшую Аю. Не ощущал, как из его глаз беззвучно скользят по лицу слезы… Кажется, вздумай сейчас кто-нибудь покуситься на его жизнь – он бы даже не сопротивлялся.

Ихара стоял неподвижный и мертвенно бледный. Рука с мечом была опущена. Лезвие поблескивало в свете луны. Не могло быть даже надежды на чудо. Тот, чье тело пронзила катана, всегда обречен…

Кажется, единственным человеком, остававшимся в здравом уме в этот момент, была Ая. Она медленно приблизилась к сегуну, и положила руку на его горячее плечо.

– Она не хотела бы, чтобы ты плакал. Она очень любила жизнь и веселье. Совсем не по-японски. За это ее отец часто ругал.

– Она так боялась умирать… – прозвучал глухой шепот Токугавы.

Касэн не мог больше переносить эту тягостную и мрачную атмосферу. Он подошел к окну, и толчком распахнул его, чтобы вдохнуть свежего морского воздуха. Перед глазами стоял тонкий силуэт в шелковом одеянии цвета зари – такой он увидел Шинджу на корабле, плывущем в Европу.

У каждого, кто находился в комнате, на миг возникло ощущение прикосновения теплого ветерка к щеке. Так бывает, когда расцветают цветы, все вокруг благоухает и прогретый солнцем воздух щекочет лицо. Всего лишь едва уловимое касание – и больше ничего. Мана поняла – это она попрощалась…

Никто даже не взглянул на застывшего в дверях Мэдоку Оно. На его лице отразилась плохо скрываемая досада – не совсем так противники сегуна планировали с ним поквитаться, делая ставку на этого мальчишку-европейца и его княжну…

____________________

[1] Дзюнси – ритуальное самоубийство самурая в случае смерти его хозяина. Такой закон действительно был издан Токугавой Иэцуна в 1663 г.

[2] Айны – народ, древнейшее население Японских островов. Некогда айны жили также и на территории России в низовьях Амура, на юге полуострова Камчатка, Сахалине и Курильских островах. В настоящее время айны остались в основном только в Японии.

[3] Учикаке (ушикаке, утикаке) – роскошная длинная накидка, надеваемая поверх кимоно, обшитая по низу валиком алой (реже – золотой) ткани, чтобы грациознее скользить по полу. В настоящее время термин «учикаке» используется только для верхнего кимоно невесты.

До эпохи Эдо учикаке носилось как повседневная и парадная одежда (в зависимости от декора и материала) знатью и женщинами из семей самураев. В конце XIX века учикаке стали называть и верхнее кимоно, надеваемое на церемонии бракосочетания.