Кровь хрустального цветка

Глава 10 Орлейт

Солнечный луч падает мне на лицо, пробуждая, и я издаю хриплый стон. И все-таки, пусть вяло прикрываю глаза рукой, я улучаю пару мгновений, чтоб искупаться в теплом сиянии, а потом уже перекатываюсь в сторону прикроватного столика.

Что-то твердое с глухим стуком падает на пол, и я, приоткрыв один глаз, хмуро свешиваюсь с края.

Среди разбросанной одежды валяется мой деревянный меч.

– Проклятье.

Опоздала.

С очередным стоном неуклюже сваливаюсь с кровати, внутри черепа подпрыгивает ноющий мозг.

Желудок скручивает так, что из горла вот-вот хлынет желчь.

Едва держа глаза приоткрытыми, я сдираю с места ковер, дрожащими руками сдвигаю плиту и ныряю в тайник. Скручиваю крышку с первой попавшейся в пальцы баночки, достаю три узелка и сую два под онемевший язык, прежде чем откинуться назад.

Пока я пытаюсь собрать волю в кулак, чтоб снова пошевелиться, холодный камень облегчает мои грехи.

Подползаю к столу с кувшином, подтягиваюсь и наливаю стакан воды. Заглотнув ее всю, я хватаюсь теперь уже за туалетный столик и впервые за долгое время храбро смотрюсь в зеркало.

С губ срывается третий стон.

Щиплю себя за мертвенно-бледные щеки, облизываю потрескавшиеся губы. Коса спутана, глаза пустые и серые, а не обычного сиреневого цвета, который иногда привлекает ко мне странные взгляды, а кожа под глазами…

Мрак. Выгляжу как полный мрак. Наверное, потому, что в надежде избежать очередного кошмара приняла дозу перед сном, а потом еще дважды, когда просыпалась посреди ночи.

Глупо, учитывая, что у меня иссякает запас каспуна, но тогда я об этом не думала. Я была слишком поглощена решимостью немного забыться.

Добавляю под язык и третий узелок – на всякий, нейтрализующий случай. Я еще никогда не принимала сразу три штучки, но если заявлюсь на тренировку в таком виде… Ну. Бейз заставит меня жрать камни.

Когда наркотик срабатывает, я успеваю одеться, умыться и волочу меч за собой, как якорь. К тому времени, как я толкаю двери большого круглого зала со стеклянной крышей – зала, напрочь лишенного иного применения, кроме как быть местом для моих ежедневных пыток, – сердце будто выстреливает разрядами молний по венам.

Вваливаюсь в зал, губы расплываются в самоуверенной ухмылке. Заметив стоящего у окна Бейза, я подбрасываю меч и лихо им взмахиваю.

– Берегись, Бейз. Я в ударе. Сегодня не ты мне задницу надерешь… а наоборот.

Снова подбрасываю оружие, как раз когда Бейз поворачивается.

И это не Бейз…

Меч со звоном падает на пол, заставляя меня вздрогнуть.

– Неужели? – едко интересуется Рордин, делая шаг вперед со своим деревянным мечом в руке.

– Дерьмо.

Отступаю, пытаясь сглотнуть обратно сердце, которое ухитрилось подскочить к самому горлу. Улучив мгновение, оглядываю зал.

Мы одни.

Дважды дерьмо.

– Где Бейз? – выдавливаю я, приседая, чтоб подхватить меч, пока Рордин обходит меня длинными, крадущимися шагами.

– Наверняка пользуется свободным временем и дерет чью-то задницу, – рокочет он, и я возвожу взгляд к крыше. – Не закатывай на меня глаза, Орлейт.

Рордин определенно знает, как задать тон.

Мельком смотрю на дверь, обдумывая, не рвануть ли на свободу. Я еще никогда не была настолько одурманена. Если буду махать руками достаточно быстро, то, наверное, вообще выпорхну отсюда, как почтовый спрайт.

Делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить бешеный, лихорадочный стук сердца…

Наши взгляды сталкиваются, как два летящих навстречу камня; у Рордина трепещут ноздри, и он щурит глаза.

– Если повезет, до двери ты преодолеешь лишь половину пути. Но так или иначе, – Рордин взмахом руки указывает на выход, – попытай счастья.

Моя голова откидывается назад, как от пощечины.

Я настолько прозрачна?

– Да.

Слово бьет мне в горло, тяжестью ложится в желудок. Очевидно, мой измученный опиатами мозг не осознал, что вопрос я задала вслух.

– Как давно ты знаешь?

– О вашем… тренировочном лагере?

В голосе Рордина звучит резкость, которой я раньше не слышала. На грани опасного. Даже смертоносного.

– Да, – медленно разворачиваюсь, держа меч наготове. – И чтоб ты знал, Бейз сказал, что тебе не понравится, если я начну учиться драться. Это я его умоляла за меня взяться.

Рордин вскидывает бровь, но я продолжаю говорить. Пытаться выбраться из глубокой и темной ямы, которую я вырыла нам с Бейзом.

– Он просто выполнял мои приказы. Клянусь.

Вроде того. Почти клянусь. Разумеется, никто не умолял, но мне совершенно не хочется утянуть Бейза на дно. Только один должен взять вину на себя, и я предпочту сделать это сама.

– Интересная тактика, – задумчиво тянет Рордин. – Пусть и близко не такая интересная, как тот факт, что она сработала.

Чего?

Мой перевозбужденный разум лихорадочно крутит шестеренки, силясь расшифровать запутанные слова.

– Я… я не понимаю. Ты не сердишься?

– Сержусь, но по причинам, которых ты не можешь ожидать. И переставай нести мученическую чушь. – Рордин пересекает полосу света, и в его глазах отражается солнце, будто их поверхность твердая и гладкая. – Идея обучения была не твоя. А моя.

Роняю челюсть.

Бейз, ублюдок, тебе хана.

Рордин бросается в атаку, деревянный меч с такой скоростью взрезает воздух, что тот поет.

Отбиваю удар благодаря быстрому повороту верхней части тела и запястья, но удар силен – все пронизывает звон.

Пронизывает меня.

Чудом сдерживаю желание зажать уши руками и закричать.

Возможно, мы с окаменелой сосной наконец начали притираться.

Лицом к лицу, скрестив оружие, мы не уступаем друг другу. Со своего ракурса я вижу волну волос Рордина, его вскинутые брови.

– Хорошая реакц…

Смещаюсь, пригибаясь и разворачиваясь, пока не прижимаюсь грудью к его спине, а острая часть моего меча не запечатлевает на горле Рордина бесстрастный поцелуй.

– Очевидно, у меня талант, – выплевываю я, не желая отдавать ему должное за то, для чего он и пальцем не пошевелил.

– Ты самоуверенна, – отвечает Рордин так резко, что у меня перед глазами возникает силуэт зазубренной стрелы. – И легко возбудима.

Чего?

Он выскальзывает из моей хватки, как дым на ветру.

Я все еще никак не отойду от шока – и тупо моргаю в ответ на кошачью улыбку, которая делает вид, что смягчает его черты, – когда он обрушивается.

Тремя стремительными ударами он обезоруживает меня и растягивает на полу. Запястья прижаты к камню одной сильной рукой, мой меч валяется где-то сзади.

Ахаю, когда мне в горло упирается острие.

Пусть глаза Рордина почти скрыты копной волос, я все равно чувствую холод агрессивного взгляда. Дыхание леденит мне щеку.

– Какого хе…

– Жалкая, – рычит Рордин, вжимая меч. – Быть может, я наконец понял.

Сердце пропускает удар.

– Понял что?

– Почему ты хоронишься от мира, будто он тебя нагнул. – Склонившись так, что его губы едва ощутимо задевают мое ухо, Рордин шепчет: – Наверное, в тот день ты все-таки умерла.

Да как он смеет.

– Слезь, – шиплю я, вздергивая бедра.

Его бедра отстраняются, и сам Рордин издает низкий, полный раздражения звук.

Полный отвращения.

– Или, – выплевывает Рордин и сжимает мои запястья крепче, склоняя голову из стороны в сторону, препарируя меня прищуренными глазами, – может, я ошибаюсь. Может, ты бьешься как мертвое тело, потому что одурманена до потери сознания.

Столь сокрушающий удар еще не наносило ни одно предложение.

Не могу дышать. Не могу говорить. Поэтому бью коленом ему по причиндалам.

Если он сосредоточится на ощущении, что яйца вот-вот лопнут, то, наверное, у него и в мозгах потемнеет.

Наношу удар, и Рордин тут же сгибается, издав нечто среднее между стоном и смешком.

– Дешевый, – Рордин тяжело заваливается набок, – прием.

Отталкиваюсь от пола, отскакиваю назад и, схватив меч, взлетаю на ноги.

– Ага.

А еще импульсивный. Это все потому, что я, ну… одурманена до потери сознания.

– Ручку подать? – интересуюсь, наблюдая, как его разматывает медленными, некрасивыми корчами.

– Нет, – выдавливает Рордин, перекатывается на корточки и, качнувшись на пятках после нескольких глубоких вдохов, встает. Держится он, конечно, нетвердо, но и вполовину не так плохо, как я ожидала, наступает, покачивая в такт движению широкими плечами. – Но свой запас ты мне выдашь.

Сердце застывает. Даже кровь в гребаных венах.

Он никак не может об этом знать.

Чудом сохраняю спокойное выражение лица и ровный голос.

– У меня нет запаса.

Рордин цокает языком и подкрадывается ближе.

– Какая красивая ложь. Под ковром? – Он подбрасывает меч в воздух и, вновь схватив рукоять, нацеливает острие мне в лицо. – В том самом тайничке, который ты считаешь таким надежным.

Ублюдок.

– Да пошел ты.

Рордин издает мрачный, напрочь лишенный веселья смешок, от которого у меня вскипает кровь.

– Нет, Орлейт. Все указывает в обратном направлении.

Что-то внутри меня наглухо цепенеет.

Рордин сверкает жестокой, безжалостной усмешкой.

– Но ты живешь под моей крышей, и ты отдашь мне экзотрил.

Нет.

Он мне нужен, он каждое утро воскрешает меня из мертвых. Напоминает моему телу, как жить после обезболивающего бальзама, которым я упиваюсь ночь за ночью, чтобы взять под узду свои страхи.

Все это находится в хрупком равновесии, а Рордин выдергивает булавку, скрепляющую все воедино, и считает, что знает, как для меня будет лучше.

Ничего он не знает.

Бросаюсь, рыча, рассекая воздух, выпуская на поверхность всю ярость, боль и ненависть, которую я сдерживала, и взмахиваю, взмахиваю, взмахиваю ненавистным мечом, чей звук и вес перестаю воспринимать.

Все, что я вижу, – это широкие, отливающие ртутью глаза…

И для меня они черны.

Они – глаза тех диких, кружащих существ, которые душат мое подсознание, и Рордин словно возрождает их способность меня уничтожить.

Он парирует, отвечая на танец клинка, плавно и ловко, будто читает каждое движение еще до того, как я решу его сделать.

Я бью, он уходит.

Снова бью, и снова уходит.

Меч – продолжение моего тела, он обрушивается на мужчину, который стоит между мной и красивой ложью, которую я рисую на изломанной поверхности своего сердца.

И я не останавливаюсь. Не сдаюсь.

Но не сдается и он.

Рордин, как и всегда, тверд и несокрушим, в то время как моя плоть отдается ему каждый день.

Я не вижу с твоей стороны никаких попыток преодолеть страхи, мое терпение иссякает. Стремительно.

Что-то во мне обрывается.

Навязчивое спокойствие струится по венам и застывает, словно раствор, выстилая внутренности бетонной грацией, которую так хорошо знает Рордин.

Я – стремительное пятно движения.

Бросаюсь и вспарываю кончиком меча его рубаху. Ткань лопается, как рваная рана, я резко застываю, трезвея, оружие выскальзывает из ладони.

Раскрываю рот… но не выходит ни звука.

Я ранила Рордина.

Пошатываясь, подаюсь вперед, растопыренные пальцы натыкаются на его грудь, лихорадочно отдирают ткань, чтобы я увидела повреждения.

Их нет.

Ни пореза, обнажающего внутренности.

Ни крови.

Подняв взгляд, попадаюсь на крючок его леденящего внимания, и под его тяжестью чуть не подгибаются колени.

Под моей ладонью медленно и гулко бьется его сердце.

Слишком медленно.

Отшатываюсь, отдернув руки.

Вскинув бровь, Рордин опускает взгляд на кожу, обнаженную моим жестким ударом, и ворчит. Смяв рваную ткань в кулаке, он сдирает рубашку с себя и отбрасывает в сторону.

Пялюсь на него, не в силах не смотреть на гладкие мышцы, из которых он соткан, будто каждый его фрагмент – это идеально обработанный камень. И сложенные вместе, они являют собой произведение искусства.

Рордин напоминает мне мою стену в Шепоте, но вместо раствора его части удерживают вместе слова. Изящные слова, которые мне незнакомы, письмена серебристые, каким бывает океан, когда небо затянуто облаками. Строки и фразы соединяются, перетекают друг в друга так, что если перенести их на лист пергамента, каждая деталь оказалась бы связана с какой-нибудь еще.

– Татуировки, – хриплю я, и моя ладонь зависает в пространстве между нами.

Отметины пульсируют светом, словно обладают собственной сущностью.

Собственной душой.

В медленном, неторопливом ритме, и я ловлю себя на том, что дышу в такт.

Ту-дум.

Ту-дум.

Ту-дум.

По моему лицу скользит холодный, хмурый взгляд, побуждая найти источник.

Роняю ладонь.

Я вижу в этих каменных глазах не просто жесткого мужчину, который расхаживает по залам и правит суровой дланью.

Я вижу хищника. Я вижу собственное мрачное забвение.

Он бьет.

Если я и думала, что мои движения быстры, то я себя обманывала. Он буквально молния – стремителен и непредсказуем.

Порывист.

В его калечащих ударах нет ритма. Все они – мощь и разрушение, нацеленные изувечить, вывести из строя, убить.

Отступаю от бури, что на меня надвигается, уклоняюсь от удара за ударом, ухожу от диких, блестящих глаз, которые не узнаю. Отодвигаюсь все дальше и дальше от оставшегося лежать на полу меча.

Натыкаюсь спиной на камень, и Рордин меня вжимает, проводя мечом холодную линию по моему горлу. Дыхание, которое мы вместе пьем, болезненно пьянит.

Грудь поднимается и опускается беспорядочными толчками, мысли лихорадочно скачут. Но хотя Рордин поймал меня в ловушку между собой и стеной, готовый нанести смертельный удар, что-то все же заставляет меня вскинуть голову…

Рордин вздергивает верхнюю губу, щеря зубы, и я представляю, как они впиваются мне в шею.

Мой взгляд цепляется за них и изо всех сил стремится освободиться, пока Рордин не издает низкое рычание, от которого у меня в коленях поселяется слабость – вот-вот повисну прямо на его мече.

– Это… – облизываю губы, пробуя на вкус ледяной воздух, барахтаясь в ловушке. – Ты же…

Что-то вспыхивает в его глазах, напоминая мне о надвигающейся с океана грозе. Пространство между нами стремительно сокращается.

– Что я, Орлейт?

Опасен.

Раздается «кхе-кхе», и я тут же ищу взглядом источник звука, хотя все еще чувствую, как пригвождает меня к месту леденящий взор Рордина.

– Чего?! – рявкает он.

Бейз, стоящий у входа, сунув руки в карманы, ничуть не потрясен тем, что Рордин вжал меня в стену и вот-вот перережет глотку. По правде говоря, его больше веселит мой взгляд, которым я буквально сдираю с него кожу.

Не тот ответ, которого я жду.

Рордин руководил моим обучением последние пять лет, и Бейз обманом заставил меня поверить, что это наш с ним секретик. Вот же ублюдок.

Даже не сподобился изобразить сожаление.

– Ты хотел, чтобы тебя уведомили, когда верховная владычица пересечет границу, – говорит Бейз, отводя глаза шоколадного цвета от моего грозного взгляда.

Рордин испускает почти неслышный вздох.

Он отстраняется и, бросив Бейзу меч, оглядывает меня с головы до ног.

– Закончи с этой, – произносит он, указывая в мою сторону подбородком, прежде чем поднять с пола изорванную рубаху.

– Но мое согласие выманили обманным путем! – возмущаюсь я, лихорадочно переводя взгляд с одного на другого. – Я бросаю занятия.

Рордин застывает как вкопанный.

Проходят несколько мгновений, которые кажутся маленькой вечностью. Наконец он отмирает, сжимая рубашку в кулаке до побелевших костяшек, и смотрит в мою сторону.

– Тогда тренировки будут заменены ежедневными поездками в близлежащие деревни. В моем сопровождении.

От удара не ускользает ни одна клеточка тела. Кости вот-вот рассыплются в прах.

Ловлю себя на том, что произношу слово «нет» одними губами… не в силах набрать достаточно воздуха, чтобы сказать его вслух.

Взгляд Рордина становится жестче.

– Значит – тренировки. Я вернусь завтра вечером.

Сердце ухает в пятки.

Завтра вечером…

Он отказывается от крови. Возможно, даже две ночи подряд. Такого еще не бывало.

– Но… разве я тебе не понадоблюсь?

– Нет, – рычит он. – Мне нужно, чтоб ты свое дерьмо разгребла.

Мудак.

– Надери ей задницу, Бейз. И продолжай, пока у нее в глазах цвет не проклюнется.

– Ненавижу тебя, – удается мне прошептать, когда он удаляется к распахнутым дверям.

Он застывает ровно в тот миг, когда слова слетают с моего языка.

Губы Рордина кривит легкая, лишенная веселья улыбка, которую почти больно видеть – жуткая, резкая, она мне напоминает, что, несмотря на все годы под одной крышей, я совсем не знаю этого мужчину.

Несмотря на все капли себя, которыми я с ним делилась.

– О, ненаглядная, – тянет Рордин, сверху вниз окидывая взглядом мое тело, все еще прижатое к стене его фантомным прикосновением. – Ты даже не знаешь значения этого слова.

И уходит.