Купленная. Бонус-эпилог

Купленная. Бонус-эпилогЕвгения Владон

— Начинается посадка на рейс номер 268 Иберийские авиалинии в Барселону. Всех пассажиров просим пройти на рейс к выходу 42.

Мелодичный голос с идеально отработанной дикцией диспетчера-женщины, в который уже раз за последние полчаса выдернул меня из очередной прострации. Правда, вспоминать, где я и что тут делаю не пришлось. Подобные провалы в памяти, слава богу, закончились еще недели три назад. Чего не скажешь о зависаниях сознанием в параллельных измерениях так называемых убежищ для покалеченного рассудка. По крайней мере, мне не нужно было напоминать, кто я такой и способен ли самостоятельно, в одиночку пройти через зеленый коридор таможенного контроля.

Короткий, скорее, по заезженной инерции взгляд на циферблат наручных часов и снова "от нечего делать" открываю загранпаспорт с вложенным внутрь авиабилетом. И это не сколько попытка отвлечься от полного безделья, а всего лишь приобретенный (ненадолго) за последнее время условный рефлекс. По ходу, мне и было куда проще рассматривать свое паспортное фото в уменьшенном размере, чем смотреться в то же зеркало. Разница, как никак, существенная. Все равно, что рассматриваешь кого-то другого, абсолютно незнакомого тебе человека, разве что чем-то на тебя похожего. Но уж точно не цветом волос и густой, почти черной бородой на пол-лица. Покажи мне кто-нибудь этот снимок с месяц назад, никогда бы не поверил, что это я, если бы как следует не присмотрелся. Даже сейчас, ныряя то и дело апатичным взглядом на первую страницу загранпаспорта, не сразу въезжаю, чья это фотография и кто такой Вячеслав Юрьевич Гриневич. Вспоминаю где-то через несколько секунд, чтобы повторить данный ритуал по очередному, не помню уже какому, кругу спустя несколько минут затянутого в целую вечность вынужденного ожидания.

Иногда, время от времени, по той же инерции приходится тянуться глазами к замеченным мною ранее представителям внутренней охраны аэропорта, стараясь при этом не поворачивать следом за направлением взора головы или как-то показывать свой "одержимый" к ним интерес. Тут уж, хочешь не хочешь, а разыгрывать взятую на себя роль нужно на все сто и до последнего.

Я всего лишь один из сотен пассажиров, ожидающих свой рейс в одном из залов ожидания аэропорта. Один из немногих, кто решил вначале зимы из заснеженной столицы великой России-матушки перепрыгнуть в лето — на другое полушарие планеты. Почти как Алиса, упавшая в кроличью нору. Только в моем случае все происходит взаправду. Я не сплю. И ничего из случившегося со мной до этой минуты не являлось сном. Единственное, мне просто не дали заснуть в свое время. Да. Тем самым благодатным вечным сном. Хотя, теперь и кажется, что все происходящее — ничто иное, как бред больного. Причем насильственный. Поскольку ничего из того, что я сейчас делаю не является моей личной инициативой или разработанным моим гением планом побега. Я делаю все это не по своей воле. Не скажу, что через нехочу, но… Похоже я еще не скоро вспомню, что это такое — что-то хотеть или о чем-то мечтать. Или, наоборот, чему-то противиться и противостоять. Я слишком далек от всего этого, пусть тело иногда и посылает какие-то прописанные на подкорке врожденные или условные рефлексы. Все равно я реагирую на них не так, как раньше.

Уже прошел почти целый месяц, а мне до сих пор на все посрать, если не считать редких в определенные дни моменты. Тогда да… Тогда окружающий мир снова трещит по швам и кромсает меня на части почти "забытой" болью. Тогда я почти ощущаю себя живым, но, скорее, на острие очередной выворачивающей наизнанку агонии.

Вот такая, мать ее, ирония. Вспоминать кто я и становиться собой прежним только на грани смерти. Иначе никак. Оживать только для того, чтобы снова "умереть".

Кажется, я опять провалился в прострацию, поскольку не сразу осознал, что передо мной раза два или три прошлась одна и та же женщина. Ни дать, ни взять, Софи Лорен из семидесятых, в расклешенном зеленом пальто из тех же годов, с повязанным на определенный манер на голове платком и большими, почти на пол лица солнцезащитными очками. Причем заметил я ее только тогда, когда она решила подать "голос". А еще точнее, прокашляться в кулачок, остановившись где-то в двух от меня шагах. После чего, добившись своего, вернее, моего к ее персоне внимания, возобновила свой прерванный путь и пошла на выход из зала ожидания в сторону ближайшего кафе-ресторана.

Сдержать ошалелую усмешку не удалось, хотя я не особо-то и пытался, чуть качнув головой, будто отмахиваясь от дурацкого наваждения. Хотя, никакими глюками здесь определенно не пахло.

Выждал совсем немного, не больше минуты. После чего поднялся на ноги, подхватил одной рукой за телескопическую ручку свою единственную ручную кладь — пухлый чемоданчик на колесиках, а второй — зимнее полупальто, в котором сюда добрался, чуть ли не за час до начала посадки на свой рейс.

— Может стоило выбрать более безопасное место? И, желательно, не за несколько минут до моего отлета.

Я нашел ее у барной стойки, одиноко сидящую где-то по центру общего ряда из пустых стульев, причем на самом дальнем расстоянии от кем-то занятого в обеденной зоне ресторана столика. Плюс играющая заглушающим фоном в музыкальных колонках кафетерия эстрадная музыка восьмидесятых и абсолютно безучастный ко всему происходящему бармен в противоположном конце длинного стола. Почти стопроцентная сценка из шпионского триллера голливудского пошиба.

— И упустить такую редкую возможность — побывать немножко девушкой Бонда? Хотя ты прав… — она даже не обернулась и не взглянула на меня, пока я пытался примостить свой зад на неудобную сидушку соседнего к ней стула. Продолжала делать вид будто интересуется содержимым заказанного ею ранее Ирландского кофе и вроде как не замечая ничего из происходящего вокруг. — Мата Хари из меня так себе.

— Я же просил понапрасну не рисковать, и мы уже вроде как до этого раза пять или шесть успели попрощаться.

— Ты же не станешь ставить матери в вину ее материнские инстинкты и чувства? Как и вполне обоснованное желание проводить взглядом улетающий самолет с ее единственным сыном. Кто его знает, когда мы еще увидимся.

— Думаю, меньше, чем через неделю, когда ты рванешь за мной следом все по тому же зову материнского сердца.

Маргарита Петровна Стрельникова наконец-то соизволила повернуться ко мне своим аристократическим анфасом, заметно состарившимся еще с месяц назад лет на десять. Но все равно не сумевшего утратить своей былой красоты, когда-то сведшей с ума далеко не одну дюжину представителей так называемого сильного пола.

И хорошо, что хоть очки сняла, иначе бы я это сделал за нее сам.

— Если бы это было так просто, то я бы не стала этого откладывать на целую неделю.

— Разве для тебя что-то может быть сложным? — конечно, я безмерно рад ее видеть и готов был досидеться здесь с ней до самой последней минуты перед отлетом. По сути, она единственный человек, с кем еще хоть как-то была связана моя жизнь, и благодаря кому я все еще дышал и даже иногда что-то чувствовал. Например, как сейчас.

— Ты слишком переоцениваешь мои возможности. Если бы я действительно многое могла… Мы бы сидели сейчас все вместе где-нибудь в более приятном месте.

— Ты и так сделала очень много. Для простых смертных даже это нечто из разряда фантастики.

Если бы еще пять минут назад мне сказали, что я буду с жадностью рассматривать лицо собственной матери, будто это самые последние секунды нашей последней в этой жизни встречи, никогда бы в такое не поверил. Принял бы за стеб или открытое издевательство надо мной убогим.

— Может для кого-то и много, а для меня — ничто, как жалкие потуги починить то, что уже никогда не починишь.

Вот и ее наконец-то заметно развезло на материнские эмоции. Тоже вцепилась в мое лицо жадным взглядом и уже без наигранного шифрования на публику, сжала мою ладонь своими сухими, прохладными ладошками, разве что не притянула к своей щеке. А ведь точно порывалась это сделать.

— Ты не господь бог, поэтому не забивай себе голову. Прими и отпусти, как есть.

— Наверное, ты прав. И, скорей всего, так и сделаю, но только после тебя.

Я выдохнул будто болезненным спазмом из полупустых легких надрывный смешок, на время отвернувшись в сторону и попутно нырнув сознанием в ближайшую черную дыру параллельной прострации. Ненадолго. Всего на пару секунд. Надо было срочно отдышаться. Тем более, ресторан аэропорта — не самое подходящее место, чтобы давать волю своей все еще кровоточащей памяти воскрешать слишком тяжелые для меня воспоминания. И чувства тоже. Может поэтому я и просил мать не приезжать сюда. А то мало ли. Если ей и удалось откупиться от круглосуточной за ней слежки, то где гарантия, что я сам не вычудю что-нибудь нежданное в самый неподходящий для этого момент.

Нельзя купить всех и вся — такое в принципе нереально. Как и нельзя удержать на короткой привязи ничем неконтролируемых внутренних бесов. И память вместе с ними, кстати, тоже. Она вообще, как яркий пример относительности во времени. Ты проваливаешься в ее пространственно-временной континуум всего на пару мгновений, но при этом перед твоими глазами проносится как минимум целая жизнь. Или чья-то смерть — так и не состоявшаяся.

Всего несколько гребаных мгновений…

Как оказывается нужно мало для того, чтобы испоганить твой идеальный план на его финальном пункте. Один ничтожный миг. Или кто-то более прыткий и куда оперативный, чем вся остальная шобла из так называемой профессиональной охраны Одонатум-а. Странно, что им оказался Димка Мальцев. Ведь я его до этого нигде не видел, не заметив буквально в упор, когда оглядывал всех присутствующих в гостиной гостей, как раз определяя, насколько далеко находились от меня и моей главной цели все цепные церберы Стрельникова старшего. Я не мог его проглядеть. Только если он сам не позволил мне себя увидеть.

Правда, мне так и не выпадет случая поинтересоваться у него лично, когда именно он понял, что я задумал и почему не остановил меня в момент первых пяти выстрелов? Подобные ему профессионалы натренированы на подобных мне убийц на уровне молниеносной реакции и рефлексов, которые срабатывают на опережение, куда быстрее возникающих в голове правильных мыслей. Ему ничего не стоило прервать мой крестный ход еще до того, как я потянулся за револьвером. Но его рука коснулась хватким наручем моего запястья только в то мгновение, когда я уже притянул дымящееся дуло отработавшего большую часть заряда магнума к своему холодному виску. И то, я не сразу понял, что вообще произошло, и почему мое плечо прострелило выворачивающей наизнанку болью. Может что-то пошло не так? Револьвер разорвало на последнем выстреле? И раз я все еще соображаю и думаю, значит?..

Скорее даже не думаю, а с изумлением наблюдаю за происходящим вокруг и со мной. Как кроме руки, сумасшедшей болью сводит шею и едва не весь позвоночник. Как комната перед глазами переворачивается и летит темным зеркалом надраенного паркета прямо мне в лицо. Всего полсекунды и меня размазывает по поверхности твердого пола, но толчка от падения не ощущается. Кто-то меня "аккуратно" на нем разложил, навалившись сверху парализующим на хрен все мышцы и нервы неподъемным прессом. Единственное, что у меня получается — пошевелить шеей и головой, поскольку лежать мордой вниз, как-то не очень-то и удобно. Особенно в момент ударившей по мозгам мыслью, что я все еще жив.

Как, вашу мать? КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО? Почему я продолжаю видеть, думать и чувствовать, когда мои мозги должны были вывалиться на этот гребаный паркет вместе с частью раздробленного на осколки черепа?

Но мой поплывший под очередным выстрелом адреналина взор вперился мертвой хваткой в происходящую прямо передо мной живую картину стопроцентной реальности. До меня не сразу доходит, что я вижу мать и слегка стертые подошвы чьих-то мужских туфель всего в паре шагов от своего лица. Картинка вырисовывается не сразу и то выглядит слишком абстрактной и нестабильной. Сознание не хочет принимать увиденное, искажая происходящее в пляшущие кадры артхаусного кино. Я понимаю, что вижу ноги отца, но из-за неудобного ракурса не могу разобрать, что с ним. Зато прекрасно различаю выбеленное лицо шокированной Маргариты Стрельниковой. Видимо, она пыталась ощупать труп своего дражайшего супруга, так и не осознав до конца, что же только что произошло и что нужно делать в таких случаях. Разве что, не могу никак понять, чем вызван ее шок. Хотя мне уже как-то на все это посрать.

Все, что меня волнует, чтобы эта сволочь больше уже никогда не пошевелилась. Кажется, я замечаю, как рядом с его неподвижно лежащей рукой по зеркальной поверхности паркета разливается что-то темное и густое. Растет и ширится… Черно-багровым пятном…

Кровь из сквозных ран?..

Да, сука. ДА.

Скулы с челюстью сводит режущим спазмом новой боли, пока до меня не доходит, что это я сам растянул свой рот в безумной улыбке Джокера, а эти хриплые звуки — не что иное, как мой смех, вылетающий из легких каркающими "всхлипами". Истерический хохот какого-нибудь киношного злодея по марвеловским комиксам. Хотя длился он не так уж и долго. Всего лишь до той секунды, пока меня не отодрали от пола, в попытке снова поставить на ноги и потянуть на выход из зала. Только в этот раз у меня срабатывает совершенно нежданный инстинкт к остервенелому сопротивлению.

Зря он это сделал. Зря я увидел отца во всей его красе с нового ракурса. Лежащего передо мной на спине, с раскинутыми в стороны руками и остекленевшим взглядом "глядящих в небо" пустых глаз. Кажется, я настолько был шокирован сам, что не разглядел или не понял — была ли у него во лбу огнестрельная рана и разливающаяся под ним кровь вытекала не только из спины, но и из затылка тоже? Зато какими живописными пятнами багряно-алого цвета пропиталась его белоснежная сорочка на животе и груди.

Жаль, что мне не дали налюбоваться деянием собственных рук всласть и вдоволь. Почти сразу потянули к выходу. Только в этот раз я отреагировал слишком уж бурно и жестко. Поскольку от недавнего чувства триумфа не осталось и камня на камне, будто вырвали его вместе с корнями, ударив со всей дури под дых очередным осмыслением происходящего. Я не должен был сейчас всего этого видеть. НЕ ДОЛЖЕН.

"Пусти. ПУСТИ, СУКА. НЕТ. НЕ-ЕТ." Виски простреливает ослепляющим залпом самой страшной боли. Вместо смеха из легких рвется крик с ревущим хрипом раненого зверя. Я пытаюсь выкрутиться из чужих рук до того, как они лишат меня возможности сделать с собой что-нибудь еще и в этот раз уже наверняка. Я должен успеть. Мне нужно как-то выкрутиться…

Но всех моих потуг хватает только на барахтающееся скольжение ногами по паркету и более жалкие попытки вцепиться в чужой локоть, чтобы отодрать его от своего горла. Я и не заметил, в какой из моментов он обхватил меня за шею удушливым клинчем и без особого усилия потянул в нужном ему направлении как какую-то тряпичную куклу.

"Кир, прекрати, бога ради." — это был даже не предупреждающий шепот прямо мне на ухо. Я услышал сдержанный хрип Мальцева у себя в голове, словно прошедший на вылет удар током или тот же выстрел из револьвера. Может от того и дернулся еще сильнее и что дури. Правда, хватило мне всех моих сил ненадолго. Всего несколько секунд и перед глазами окончательно все поплыло и померкло под пульсирующей дымкой зеленых и алых пятен. Я даже не заметил, что не могу втянуть в легкие воздуха, поскольку их разрывало совершенно другой болью. И сердечной аритмией тоже. Только и успел что прочувствовать ледяной холод подкашивающей слабости, разлившейся по всем суставам и мышцам молниеносной парализацией. И все. Долгожданная тьма накрыла сознание за считанные мгновения. Хотя и ненадолго.

Я все еще слышу звуки и голоса и что-то продолжаю чувствовать. Кажется, меня куда-то несут или тащат. Пытаюсь разомкнуть глаза, но ни хрена не вижу и не разбираю, кроме смутно знакомых фрагментов одного из коридоров родительского дома. Знакомых, потому что помню, как ребенком любил прятаться в этих монументальных нишах, представляя себя предводителем эльфийских кланов из Властелина Колец. Тогда на наш Ривенделл напало полчище орков, и я отважно выводил по тайным ходам и "подземным" лабиринтам женщин и детей. Да, на задний двор Одонатум-а к гаражам, через служебные коридоры и помещения для прислуги.

Более или менее пришел в себя уже в пассажирском салоне какого-то авто с затемненными окнами. Взгляд не сразу, но в конечном счете наткнулся на смутно знакомое лицо какого-то молодчика в черном костюме от Армани. Тот сидел в противоположном от заднего "дивана" кресле в позе боевого пса, готового в любой момент сорваться с места в смертельном прыжке, и не сводил с меня напряженных глаз.

"Что за… Где я?" — на приемную чистилища окружающая обстановка мало чем походила. Да и не верил я в жизнь после смерти. Иначе какой был смысл во всем устроенном мною плане "побега"? Через рай и ад я уже прошел. Мне просто хотелось стать частью полного забвения — долгожданной пустоты и абсолютного ничто, где ничего нет, не было и никогда не будет — ни чувств, ни воспоминаний, ни тебя, ни меня…

"В машине, Кирилл Глебович. Небольшой переезд туда, где вас не станут сейчас искать. Что-то сказать еще по этому поводу не могу. Выполняем распоряжения Мальцева и знаем не больше вашего."

Кажется, меня не просто до этого придушили, не удивлюсь, если еще и чем-то обкололи. Поскольку найти сил просто отодрать затылок от сиденья дивана и попытаться хоть немного приподняться у меня никак не выходило. А встать хотелось, не передать словами, как сильно. И не только встать, но и устроить здесь далеко немаленький Армагеддон. Или, на крайний случай, дотянуться до ближайшей дверцы и выпрыгнуть из авто прямо на ходу. Приспичило же когда-то случаю свести этого гребаного Мальцева со Стрельниковым-старшим.

"Сделай мне одолжение… кто бы ты там ни был… Я не Кирилл Глебович — ни для тебя, ни для кого-либо еще. Больше никогда меня так не называй." — голос свой я тоже не узнавал, но хотя бы связывал слова в цельные фразы, не лишенные смысла. А вообще, желание сдохнуть только усилилось, как и желание разнести эту сраную машину ко всем херам собачьим. Они не имели никаких прав делать этого со мной. Куда-то сейчас увозить против моей воли и в особенности оставлять в живых. Неужели они думают, что я больше не стану делать попыток? Тем более в моем обдолбанном состоянии, когда с их же услужливой подачи с меня сняли все страхи и большую часть чувств. Да, физических сил тоже лишили, но ведь это ненадолго.

"Простите, Кирилл… Я не со зла." — какой сообразительный малый. Схватывает все на лету без лишних разъяснений. Чего не скажешь обо мне, ставшего заложником собственной маменьки и ее приспешников. Где-то через три часа я так и не узнаю куда именно меня отвезли, а после заперли в одной из комнат вполне приличного дома, возможно в одном из загородных коттеджных поселков. Но уж точно не под столицей. Не удивлюсь, если мы находились сейчас где-то под Тверью или даже уже под Великим Новгородом. Но то что рванули к северу к Питеру — по любому. Главное, поближе к границам с ближним "зарубежьем", хотя мать, скорее, предпочтет Эстонии или Латвии Финляндию. Зато впервые на собственной шкуре узнал, что такое залечь на матрацах, причем буквально. Правда, сомнительно, что меня кто-то отпустит гулять не то что по местным окрестностям, а хотя бы просто по дому. Даже комнату такую выбрали, где практически не было мебели, проверяя мое состояние буквально каждые пять минут. И да, уложили как раз на матрац прямо на пол, вместо кровати, зато двуспальный и очень удобный. Не удивлюсь, если итальянский и абсолютно новый.

Прийти в себя и встать на ноги получилось где-то еще через пару часов. Хотя я и ждал, что меня теперь будут обкалывать успокоительным, пока окончательно не превратят в овощ. Разглядывал лепной потолок, поклеенные рельефными шпалерами стены с красивым арочным окном, пока ощущение тела с большей частью притупленных эмоций не начали возвращаться в виде долгожданных телодвижений.

Увы, но все здесь напоминало…