Курт Сеит и Мурка

Весна 1924 года. Стамбул

У него болело сердце. Словно это самое сердце искусно кололи, один за другим нанося острые удары. Он чувствовал горькую и ноющую боль в груди. Сколько времени прошло с тех пор, как он покинул пристань Каракея? Час, может, два… Он оттягивал путь настолько, насколько возможно. Он не знал, куда хочет пойти. В тот момент у него не было адреса, куда хотелось бы уйти. Ему в тот миг некуда было идти. Он думал о моменте прощания с единственной женщиной, которую любил. Произошло это несколько минут назад. А может, прошли уже долгие часы? Как огромная, бескрайняя любовь длиной в восемь лет могла запросто взять и кончиться всего тремя словами? Прощальные слова Шуры вновь зазвенели у него в ушах.

«До свидания, Сеит», – с горечью сказала молодая женщина, не поворачивая головы в его сторону. На глаза его возлюбленной навернулись слезы, Сеит знал это. Он также знал, что, когда их взгляды встретятся, он сам разрыдается. И вот так закончилось все то, что они делили столько лет: счастье, приключения, мечты, – завершилось быстро и легко… Неужели и правда их любви пришел конец?

Он чувствовал себя опустошенным. Да, от него удалялись его мечты, до которых он не сможет больше добраться, его Родина, куда он никогда больше не вернется, его семья, которую он никогда больше не увидит, его друзья. Все, что было связано с его прошлым, уезжало с его любовью на одном пароходе в другую страну. Все было разрушено. Сколько же, в сущности, в жизни он чувствовал, что жил? Последние шесть лет?.. Годы, которые он прожил до этого, будто бы остались в другом пространстве, в другом времени. Почему же все прошло так быстро?

Он настолько потерял голову, что удивился, когда заметил, что пришел на улицу Кальонджу Кулук. От горечи трудно было дышать. Должно быть, ноги сами привели его к хорошо знакомому адресу.

Помощники официантов из ресторана Волкова заносили в прачечную привезенные на стирку скатерти. Увидев Сеита, работники почтительно расступились. Кокетливый женский голосок, напевавший старую русскую народную песню, доносился с заднего двора. Одна из девушек-гладильщиц, увидевших, как Сеит вошел, побежала туда, откуда раздавался голос, утихомирить подругу. Молодой человек махнул рукой на дисциплину. Песня, которую пела русская девушка, казалась свежим ветром, подавляющим душевную боль, ветром из крымских степей и лесов Алушты.

Он прошел между гречанок, встретивших его словами «Добро пожаловать, Сеит-бей!» на ломаном турецком, и русских девушек, приветствоваших его на своем языке, с равнодушным приветствием и, поднявшись на верхний этаж, вошел в свою комнату. В тот момент ему не хотелось ни с кем разговаривать.

Ему было необходимо побыть наедине с собой и своими мыслями.

Войдя в комнату, он некоторое время простоял, прислонившись к двери. Он словно оставил позади мир, в котором жил и в котором было заранее определено, каким будет завтрашний день. Сейчас мир, оставшийся в прошлом, раскинулся перед ним, будто картина; жизнь, которой он положил конец и которая больше никогда не повторится, и он словно бы находился на границе двух миров. Заперев дверь, он направился к комоду, достал стеклянный графин с водкой, наполнил стакан. Осушив стакан огромными глотками, раскурил сигару. Потом заметил, насколько беспокоят его голоса и свет, идущие от окон, закрыл окно и задернул его плотными бархатными портьерами. В тот момент его не интересовало, что происходит снаружи, кто о чем разговаривает и как живет. Ему было необходимо остаться наедине с самим с собой, с прошлым и миром грез.

Он сел на кровать, облокотившись о подушку. Большой глоток водки, вслед за ним глубокий затяг сигары. Ничто не могло заставить его забыть горечь, которая лежала у него на сердце. Еще глоток… за ним затяг… Голоса, доносившиеся с нижнего этажа, говорили о том, что работники потихоньку расходятся.

Осторожный стук в дверь привел его в себя. Бухгалтер на русском сообщил, что все разошлись, и спросил, не желает ли хозяин чего. Сеит небрежным, но учтивым голосом дал довольно короткий ответ:

– Благодарю. Доброго вечера, Петр Сергеевич.

– Спокойной ночи, господин Эминов.

У дела, которым в данный момент занимался Петр Сергеевич, не было никакой связи с его прежней профессией. Он был горным инженером из Москвы. Предположить его возраст было довольно трудно. Его волосы были поредевшими, но еще не тронутыми сединой, кожа была белой, а глаза голубыми. У него были тонкие пальцы. По размеренным, учтивым манерам было нетрудно определить, что происходил он из аристократической семьи.

Когда в 1920 году пал Севастополь, он проник на один из последних кораблей генерала Врангеля, отходящих от крымских берегов. Сеит однажды слышал от него, во время застолья, что больше всего он скучает по оставленным в России пожилому отцу и пианино. Петр Сергеевич никогда не говорил о женщинах. Возможно, он никогда не любил их, а возможно, расставание с женщиной ранило его так, что он не хотел говорить о прошлом.

Необходимо было снова найти себя и заново все начать. Сеит встал с кровати. Со стаканом и сигарой в руках он погрузился в кресло, стоявшее у окна. Доносившиеся голоса исчезали в сгущавшихся сумерках тишины весеннего вечера. Теперь он мысленно мог совершить путешествие в любое время или место, в котором хотел оказаться. Он закрыл глаза.

Действительно, интересно, какой же самый дальний год, до которого он мог дотянуться в своих воспоминаниях? До сегодняшнего дня он никогда об этом не думал. Был ли это праздник по случаю обрезания? Нет, нет, он мог помнить времена и гораздо ранние.

Внезапно комната наполнилась свежестью и зеленью высоких вековых чинар, кипарисов, дубов, сосен. И великолепный сад, сад его дома, который он помнил с детства, предстал у него перед глазами. Среди необъятной зелени, которая соединялась с лесом, он увидел своих братьев и себя… Как же они были веселы и беззаботны… Он начал мысленно размещать скамейки из кованого железа под большой чинарой. Столы, а на них холодные лимонады, печенье, чай в огромном серебряном самоваре…

Из одного из окон на верхнем этаже донеслись в сад волшебные звуки пианино, на котором мама играла очаровательный ноктюрн Шопена. Внезапно он увидел свою мать на широких мраморных ступенях у главного входа в дом. Молодая женщина, выходящая из широкой двери, украшенной витражным стеклом, спускалась по лестнице, придерживая подол платья. В тот момент, когда она вышла из тени листьев плюща и фиолетовых виноградных гроздьев, которые, обвиваясь, тянулись до второго этажа дома, на свет явились ее темно-синие глаза.

Всадник, въехавший в передний сад, в котором росли саженцы роз, слез с лошади и передал поводья управляющему.

Каким же молодым и красивым был его отец в те годы, когда надевал свою форму, украшенную медалями, и сапоги с иголочки, каким же величественным он был! Насколько же волновались все они при возвращении отца из Санкт-Петербурга! Мирза Эминов во время каждого приезда инспектировал имение и виноградники, а затем давал поручения управляющему и снова возвращался к семье. В его коротенькие визиты они слушали рассказы о том, как их отец совершал путешествия вместе с царем, об официальных парадах, в которых он участвовал, и о балах. Сеит слушал его, замирая, и мечтал о том дне, когда тоже станет офицером, как отец.

Он вспоминал о лете в Алуште, когда ему исполнилось двенадцать. Он вспомнил, как волновался перед обрядом обрезания, атмосферу праздника, царившую в доме, и подарки, которые он получал. Какое же огромное счастье подарил ему отец – черного-пречерного игрушечного пони. Еще – огромный сверток, который он открыл с восторгом и криками радости. Как же сильно он разволновался, когда он понял, что это – подарок царя Николая, как же было приятно почувствовать себя самым важным ребенком на земле. Он вспомнил лакированную черную шкатулку, на которой были нарисованы девушки и молодые люди под деревьями, и улыбнулся. Он помнил, как вращался и пел бронзовый петух на крышке, когда поворачивался ключ, и словно бы видел волшебную шкатулку перед собой. Интересно, нашел ли ее кто-нибудь? Да нет! Должно быть, шкатулка давно сгнила под деревом в Алуште. Кто знает!

Но это уже было давно. Сейчас ему хотелось подумать о том, что было потом. Итак, середина лета 1905 года. В то лето вместе с отцом они отправились из Алушты в Петербург, и Сеиту на мгновение показалось, что это было вчера. Он с наслаждением вспоминал дни, когда он вместе с отцом бродил по особняку, разглядывая все новое, что попадалось на глаза. Дом в Коломне, старые слуги, полковник Моисеев, его чудесная жена Ольга, несчастная, безнадежная красота вдовы отцовского друга Евгения, льняные волосы ее детей-сирот, погодков, их глаза облачно-голубого цвета оживали у него перед глазами.

Училище и тамошняя форма, так похожая на форму отца. Одиночество и тоска по отцу.

Вернувшись с Русско-японской войны, отец сказал ему: «Сынок, не спеши в жизни ни чему-либо радоваться, ни чему-либо огорчаться».

Теперь Сеит лишь горько усмехнулся, откинув голову на спинку кресла и выдыхая в воздух кольца сигарного дыма. Насколько отец был прав! Разве не для того, чтобы испытать его, его жизнь сменялась радостью и печалями?

Однако один период, хоть и короткий, был окрашен волнением, наслаждением, воодушевлением, следовавшими одно за другим. Те годы были периодами самых свежих надежд и бесконечных ожиданий, связанных с будущим. Он запомнил день выпуска из училища, когда он надел форму поручика. Тот день запечатлелся в его памяти словно фотография из далекой эпохи, черты которой еле видны сквозь завесу времени.

За соревнования по верховой езде он, юноша – один из лучших юнкеров, – получал награды, которые ему вручал лично царь. Но дороже всех остальных наград для него были часы в золотом футляре, украшенные царской монограммой и драгоценными камнями. Он соскучился по приятному звуку, который эти часы издавали в начале каждого часа. А сейчас кто знает, для кого эти часы отсчитывают время? Прошло совсем немного времени с того дня, когда он был вынужден продать их вместе с орденами на рынке Капалычарши. Интересно, на чей палец ушло фамильное кольцо Эминовых с сапфиром и бриллиантом, которое отец вручил ему на двадцатилетие?

Он провел рукой по лицу, словно хотел прогнать груустные мысли. Внезапно перед глазами начали появляться приятные воспоминания. Неужели этот мужчина с уставшей душой, который сидел сейчас здесь, в этом кресле, был тем самым молодым кавалеристом, поручиком Эминовым? У того было столько надежд, столько ожиданий от будущего… У нынешнего рвется каждая нить, за которую он держится, а душа готова в любой момент отделиться от тела.

Последний год, который он вспомнил, – 1916-й. Санкт-Петербург и Москва, усыпанные снегом. Его мысли вернулись к тому вечеру, когда мятежная его душа впервые натолкнулась на то, что не в состоянии была понять. Неужели действительно позади осталась та ночь, когда он встретил свою настоящую любовь, голубые глаза которой сверкали стыдливой горячностью, белая кожа – чистотой, а светло-русого цвета волосы, обрамлявшие красивое лицо, гармонировали с нежными губами, которые застыли от смущения? Та девушка шестнадцати лет, в самом расцвете красоты и юности, с которой он еще не был знаком, заставила его сердце трепетать при первой их встрече. Александра Юлиановна Верженская из Кисловодска… Маленькая Шура. Милая прекрасная Шура. Она наполнила жизнь Сеита горячим желанием, скрытым за непосредственностью. И вот сейчас она плыла по Босфору на корабле, который следовал в Париж. Она уходила, забрав с собой все снега Москвы и Санкт-Петербурга, звуки колоколов, мелодии вальсов, запах свежих виноградных лоз с виноградников Алушты, ветер с берегов Крыма, пахнущий морской водой. Интересно, собирается ли она хранить эти воспоминания, собирается ли вспоминать о тех моментах, которые они провели вместе, или развеет их по ветру на новых берегах, к которым плывет?

Глубоко вздохнув, он поднялся, и отзвук его вздоха растаял у него на губах. На сердце было неспокойно. Что бы он ни делал, как бы ни старался вспомнить былое, он всего-навсего вновь возвращался к последнему дню. Невозможно спастись от прошлого.

Его сердце сжалось, когда он подумал об отце, который не принял их союз с Шурой. Он мог понять, как страдал пожилой мужчина, когда видел поступки сына. Но и отец, и сын были людьми упрямыми и соревновались друг с другом в упрямстве. Разве мирза Эминов не хвалился тем, насколько его старший сын похож на него? Если бы он только знал, что когда большевики найдут его сына, то он больше никогда не увидит Сеита! Если бы он это знал! Разве он позволил бы тогда сыну уехать с берегов Алушты вот так, не попрощавшись, без благословения, без надежды на новую встречу? Но не случилось. Никто не мог знать, что все так выйдет. Ах-х! Вот если бы была у него возможность заново прожить те дни… Что бы он сделал? Что сказал бы отец?

«Никогда не приводи эту женщину в этот дом и не пытайся появиться сам, пока остаешься с ней. Я буду считать, что ты еще не вернулся, и буду ждать твоего возвращения».

Воспоминания душили Сеита, словно петля, накинутая на шею. Он хорошо знал, что в тот момент, когда отец произнес эти слова, он ждал извинений от сына. Сеиту хотелось обнять его и сказать: «Дорогой отец, я очень тебя люблю, однако и ее я тоже люблю. Я не могу сделать выбор между вами и ней! Пожалуйста, поймите меня!» – однако он гордо и упрямо промолчал.

Когда он открыл ворота родного дома и вышел на улицу, то долгое время стоял с удивлением и изумлением, не веря в происходящее. Он ждал, что отец все же позовет его. Точно так же и мирза Эминов, стоя на лестнице, долгое время не делал шага и ждал, что сын вернется и попросит прощения. Напрасно! Раз старший Эминов горд и упрям, то сын такой же. Больше они не увиделись.

Перед Сеитом так и стоял облик отца: полные негодования синие глаза, борода, седые волосы. Отец все еще смотрел гневно, но его глаза были наполнены горькой тоской. Или Сеиту только так показалось? Зажмурившись, он водил руками по отцовскому лицу. Пользы не было. Боль от горькой разлуки ему предстоит носить в сердце всю жизнь. Аллах! Как он соскучился. По отцу, по матери, по сестре, по брату. До настоящего момента он никогда так не тосковал по семье, как сейчас. Он вспомнил, какой любовью светились мамины темно-синие глаза, как ее тоненькие пальцы бродили по клавишам пианино. Братья начали появляться у него перед глазами, один за другим. Образы детства, появляясь из-за завесы прошлого, приближались к Сеиту. С братьями никогда не было ссор. Воображение начало вытеснять тоску. Братья вдруг исчезли, за исключением одного. Сеит, вздрогнув, закрыл глаза и покачал головой. Все вокруг стало черным-черно. Только иногда местами лунный свет пробивался сквозь облака, которые развеивал пронзительный ветер. Комнату заполнил шум бьющихся о берег волн и запах моря. Галька берегов Алушты скользила под ногами. Пенные воды взбушевавшегося Черного моря омывали скалы, тянувшиеся вдоль берега.

Махмут, выкрикивая его имя, бежал вниз по склону, покрытому виноградниками. Его лицо освещал лунный свет. Было довольно далеко, однако Сеит очень хорошо видел его. Темно-русый Махмут с голубыми глазами и детским взглядом был все ближе и ближе. Сеит распростер объятия. Он хотел дотянуться до Махмута. Он хотел подхватить брата, обнять его и увезти. Но он опоздал. Комната осветилась лунным светом. Теперь Сеит видел брата четче, но появились проклятые тени и раздались выстрелы.

Колени Махмута подкосились, и он, вскинув руки так, словно пытался объять звезды, упал на землю как подкошенный.

Сеит, застонав, опустился на колени рядом с братом. Он не мог сдержать капавших из глаз слез.

– Махмут, дорогой брат! Мой малыш!.. – закричал он. Закрыв лицо руками, он слушал эхо, оставленное в нем голосами прошлого.

Полившиеся слезы смыли протест в его душе, смыли прошлое, чтобы оно больше не заставляло его плакать. Как же много было у него потерь, и какие же большие они были, эти потери!

Немного спустя ему удалось успокоиться.

Он чувствовал себя намного лучше, а вместе с тем появились и новые решения. Нельзя вылечить тоску по прошлому. Но сейчас в его руках находится жизнь, за которую он несет ответственность, и в его силах создать из нее лучшее, что из нее можно создать. У него есть все причины, чтобы начать новую жизнь в новой стране.

Когда он подумал о Мюрвет, то почувствовал немного жалости, немного тепла, немного волнения. Кто знает, с каким нетерпением ждала сейчас его дома маленькая жена? В скором времени у них появится ребенок. Он еще не привык к этой мысли, но, по сути, уже ничего не мог поделать. Жена была беременна. Она была маленькой, неопытной, очень далекой от того, чтобы понимать Сеита, разделять его прошлое. Ей было трудно даже настоящее с ним делить. Ни их воспитание, ни взгляды на жизнь, ни ожидания друг от друга супругов не были похожи. Но было кое-что, ради чего Сеит считал достойным попытаться. Его маленькая жена была влюблена в него. Каждый раз, когда он думал о ней, на его губах появлялась улыбка, а по телу разливалась теплота. Он не мог удержаться от смеха.

– Аллах! Я люблю и эту маленькую женщину!

Эти мысли настолько успокоили его, что старая любовь уже не доставляла ему столько страданий, как раньше. Он теперь мог начать новую жизнь с маленькой Муркой. Да, он был решительно настроен на новую жтзнь. Ребенок должен был научить его любить жену больше, а жену – крепче и делить с мужчиной его жизнь. Может быть, их обоих ждет распрекрасное будущее.

Мечты заставили его улыбнуться снова. Чтобы сбросить усталость, накопившуюся после счетов с прошлым, нужно было принять ванну. Залпом допив стакан водки, он пошел в ванную и там предался объятиям бодрящей холодной воды.

Затем, растянувшись на кровати, он решил утром ехать домой. Однако сон не шел. Разум и тело настолько устали, что было не уснуть. Он встал и оделся до того, как комнату осветили первые утренние лучи. Все то, что он пережил несколько часов назад, скрылось, забившись в дальний угол памяти.

На задворках района Касымпаша, из открытых окон верхнего этажа двухэтажного особняка с садом, доносился веселый мужской голос: «Калинка, калинка, калинка моя!»

Сова, сидевшая на ветке старого дерева, дотягивавшегося ветвями до верхушки окна, из которого открывался вид на Босфор, хлопала глазами в такт голосу. Должно быть, ей было еще не время ухать.

Сеит был в прекрасном расположении духа. Мягким, звучным голосом он пел «Калинку» и раскатывал тесто на мраморном столе кухни. Умелыми ловкими движениями он крутил тесто, переворачивал его, разреза́л на куски и откладывал в сторону, наполняя заранее заготовленным фаршем. Борщ был готов. Когда поджарятся пирожки, они сядут за стол. Выдавливая масло в салат, он краем глаза следил за своей женой, которая в гостиной накрывала на стол. Мурка не спрашивала ничего с того момента, как он пришел. Сеит знал, что ее молчание исходит не из непонимания, а от обиды и страха поссориться. Он продолжал петь. Как бы то ни было, за едой он все расскажет жене.

Мюрвет облокотилась на оконную раму и вдохнула прохладный воздух. Она волновалась, но вид из окна был настолько хорош, что она невольно залюбовалась. Бухта Золотой Рог, блестевшая фосфорическими переливами, создаваемыми от мерцавшего лунного света, была великолепна.

Мурка была обижена, еще как обижена. Она не могла понять мужа. Он не появлялся два дня, а затем вернулся домой веселый и с покупками. К такому она не привыкла, в доме ее отца царил другой порядок. Может быть, Сеит просто не любит ее? Но если не любит, то разве вернулся бы домой в таком прекрасном настроении? Да еще и с подарками! Она не знала таких мужчин, которые бы пошли на кухню и приготовили бы жене обед. Если бы не любил, разве бы так делал? Ладно, но ведь и уходить в ночь, не сказав ни слова, – тоже неправильно для любящего человека.

Мюрвет не знала, что думать. В сущности, она боялась заговорить. Она была уверена, что начнет рыдать еще до того, как договорит. Она боялась идти на кухню. Рано или поздно им придется все обсудить, однако чем позже это случится, тем лучше. Сеит сам позвал ее:

– Скоро будем есть, Мурка. Я ставлю на огонь пирожки. Стол накрыт?

Мюрвет откликнулась:

– Готов. Мне принести салат?

В тот момент, когда Мюрвет заговорила с мужем, она испугалась, что за этим обязательно последует рассказ о причинах его отсутствия. На самом деле ответ на вопрос, который ее очень интересовал, в то же время пробуждал в ней жуткий страх. Мужчина, который мог оставить ее одну на несколько дней, мог так же уйти и насовсем. Может быть, и этот веселый настрой, и все подарки были для того, чтобы подготовить Мюрвет к такому.

Внезапно Мюрвет почувствовала, что ей вот-вот станет плохо. Она поставила на стол тарелку с салатом и схватилась за полку. Сеит тут же бросил все дела, обнял ее и взволнованно спросил:

– Что с тобой, Мурка? Ты в порядке? Давай, дорогая, возьмись за меня. Пойдем присядем.

Когда Мюрвет с помощью Сеита села на кухонную табуретку, их с мужем, который придерживал ее голову ладонями, взгляды встретились. Этого момента она со страхом ждала последние несколько часов, но блеск его темно-синих глаз, полных любви, придал ей спокойствия. Нет, нет, все ее страхи беспочвенны. Как и всегда, она снова сама себя напугала. Муж любит ее. Мужчина, который собирается уйти, так не смотрит. Головокружение прекратилось с той же скоростью, с которой началось, уступив место волнению. Она почувствовала, что в их жизни скоро произойдут большие перемены. Потому что во взгляде Сеита светилась нежность, которой не было до сегодняшнего дня. Она не хотела больше расстраивать Сеита. Она попыталась улыбнуться.

– Все хорошо, Сеит, уже хорошо. Я не знаю, что случилось. Сейчас, поверь, мне хорошо.

Сеит погладил жену по щеке. Он потихоньку водил указательным пальцем по ее пухлым губам, мягко к ним прикасаясь. В глазах его маленькой жены плыли облака волнения: она молча переживала все то, что хотела сказать.

Улыбнувшись, он обнял жену. Прижав ее голову к груди, поцеловал ее волосы.

Мюрвет выскользнула из объятий мужа.

– Поверь, все в порядке, – сказала она.

– Тогда я доготовлю мясо и приду.

Мюрвет впервые за долгое время начала чувствовать себя хорошо после этих прекрасных слов и прикосновений. Она хлопотала над столом, освободив место стаканам со спиртным. В зеркале, втиснутом в округлую оправу из орешника, она вдруг увидела свое отражение. На ее губах заиграла улыбка, а в глазах появился блеск. Она изумилась. Неужели человеческое счастье вот так быстро может отразиться на лице? Интересно, сильно ли она спешила быть счастливой?

Сеит поставил мясо на гриль на балконе кухни и вернулся, напевая песню. После того как он поставил тарелку с пирожками на стол, он подставил щеку жене и получил поцелуй. Сеит, подмигнув Мюрвет, спросил:

– Ну что, начинаем наш пир?

Муж был в таком веселом расположении духа, что Мюрвет осознавала, что не сможет озвучить за столом вопрос о том, как он провел эти несколько дней. Когда Сеит наполнил ее стакан ракы, она впервые не возразила. Она не хотела портить волшебство вечера и собиралась составить компанию мужу. Кроме того, она знала, что один-два глотка алкоголя смогут немного уменьшить ее застенчивость.

– На здоровье! – сказал муж по-русски.

Затем Сеит поднял стакан и посмотрел прямо в глаза жене. В его темно-синих глазах читалась насмешка, смешанная с задором, сочувствие и надежды на новую жизнь. Мюрвет тоже подняла стакан, но не смогла выговорить то же слово. Она и не знала, что ей сказать. С детской растерянностью она сжала губы и замерла, глядя на мужа.

Сеит со смехом чокнулся с женой и повторил слова на турецком:

– За ваше и наше благополучие!

На этот раз Мюрвет повторила:

– За ваше и наше благополучие!

Они одновременно сделали по глотку. Мюрвет уже собиралась поставить стакан на стол, как муж еще раз заставил ее чокнуться.

– За наше благополучие!

Она, улыбнувшись, отозвалась:

– За наше благополучие.

Еще по глотку…

Сеит, приблизив лицо к лицу жены, продолжал всматриваться своими мерцающими глазами в ее глаза.

– Сейчас еще раз, Мурка. Только ты должна сказать более живым голосом. Хорошо? Так же, как сказал я: «За благополучие!» Давай, скажи, загорись желанием, давай!

Мюрвет, выпрямив спину, глубоко вдохнула. Ей вспомнился тот волнительный момент, когда она в пять лет пошла в районную школу и впервые прочитала молитву перед ходжой. По правде говоря, она и представить не могла, что произнести слова «За благополучие», которые просил муж, будет так сложно. Она подняла стакан:

– За благополучие!

Сеит засмеялся и ущипнул жену за щеку.

– За наше благополучие!

– За наше благополучие!

– За прекрасную жизнь!

– За прекрасную жизнь!

– За счастье!

– За счастье!

Вслед за каждым тостом они делали глоток. Стакан Сеита опустел. Внезапно они не смогли сдержать себя и залились смехом. Смех перерос в хохот.

В этот вечер Мюрвет открыла для себя полное радости лицо мужа, какого она до сих пор не видела, но так и не смогла постичь тайну этого внезапного преображения. Она воздавала хвалу Аллаху за результаты своего терпения. Она уже не собиралась спрашивать у мужа, куда он ушел два дня назад и где пропадал. Сейчас она была очень довольна.

Сеит же думал о том, что научил жену разделять с ним жизнь. Но Мурка все еще пребывала в детском возрасте. Ему предстоит разъяснить ей много вещей на протяжении их совместной жизни.

Мюрвет, несмотря на то что не допила свой первый стакан, почувствовала, что ее голова стала легче. Но это было не опьянение. Это была некая умиротворяющая ее расслабленность. Ее щеки зарумянились, а глаза начали загораться. Мысль о том, что муж заметит перемену в ней, заставила ее устыдиться и еще больше покраснеть.

Сеит говорил о том о сем и заставлял Мюрвет смеяться.

Потом чмокнул жену в губы.

– Я возьму мясо с гриля и приду. А ты, Мурка, если хочешь, подлей ракы.

Мюрвет облокотилась на спинку стула. Закрыв на какой-то момент глаза, она прислушалась к себе. У нее был жар или приятное волнение согревало все тело? Как бы то ни было, она восхитительно себя чувствовала. Она сделала глубокий вдох. Луна в небе будто повисла на ветках векового дерева.

– Мой Аллах, мой великий Аллах, благодарю Тебя! Прошу, не поскупись для меня на счастье!

Она подошла к окну. Ей в лицо ударил сводящий с ума запах жимолости. Она сорвала тонкую ветку. Разволновалась. Достала из буфета маленькую вазу.

Когда Сеит вернулся, он не смог скрыть удивления, увидев вазу, в которой стояла жимолость.

– Прекрасно получилось, Мурка. Молодец!

Мюрвет была очень счастлива, что произвела впечатление на мужа.

Сеит наклонился к вазе и вдохнул запах жимолости.

Море словно вошло в дом.

Он взял жену за руку.

– Какие же у тебя прекрасные руки! Твои пальцы тоненькие, длинные. Как же прекрасно ты могла бы играть на пианино!

Мюрвет удивленно улыбнулась.

– Я?

– Да. Ты могла бы великолепно играть. Твои руки похожи на руки моей матери. Она прекрасно играла.

Мюрвет заметила, как глаза Сеита внезапно наполняются слезами. Она тут же захотела сменить тему.

– Я никогда не играла на пианино, но умею вышивать.

Сеит тут же опомнился. Откинув голову, он хохотнул. Искренние, детские слова жены вернули его обратно в мир, в котором он находился. Не выдержав, он соскочил с места и поцеловал ее в лоб и щеки.

Ужин шел восхитительно. Потянувшись через стол, Сеит с нежностью погладил ее щеку.

– Милое дитя…

Смех Мюрвет прервался. Внезапно она обиделась на слово «дитя».

– Ты меня ребенком считаешь?

– Ты моя прекрасная девочка, Мурка. И ты для меня всегда останешься такой.

– Но я хочу вырасти.

– Чтобы быть похожей на кого?

Мюрвет смущенно опустила глаза. Она замерла. Она сама не поняла, как ответ сорвался с ее уст. Должно быть, под влиянием алкоголя.

– Откуда мне знать… На всех тех женщин…

Она не смогла продолжить.

Сеит спросил, ожидая ответа с большим любопытством:

– Ну-ка, что там с теми женщинами?

– Они… Все они взрослее меня.

– А потом?

«О, Аллах, – подумала Мюрвет, опустив глаза, – почему он так настойчиво пытается разговорить меня на эту тему?»

– Может быть, если я вырасту, ты перестанешь их искать.

Она не смогла сдержать накопившиеся в глазах слезы.

Сеит усмехнулся.

– Ребенок, ребенок! Ах, как я и полагал, ты ребенок. Моя маленькая Мурка, ты никогда не сможешь вырасти, как те женщины.

Мюрвет с возмущением подняла голову. Ее губы задрожали. Со слезами на глазах она спросила:

– Но почему? Почему?

Сеит встал с места. Он подвинул стул и сел рядом с женой. Он взял ее руки и спрятал в своих ладонях. Его лицо вдруг посерьезнело. Он медленно заговорил:

– Потому что, дитя, даже если тебе исполнится сто лет, ты не сможешь посмотреть на мужчину глазами тех женщин. Потому что ты умеешь любить, ты умеешь ревновать. Но ты не умеешь ненавидеть, не умеешь мстить, не можешь использовать мужчин. Будь собой и не пытайся быть похожей на тех женщин.

Мюрвет шмыгнула носом и пробормотала:

– Но тебе нравятся те женщины…

Сеит ответил шуткой:

– Нет, душа моя. Я нравлюсь им, а мне нравишься только ты. Да и, в сущности, ты моя жена, не так ли? Меня абсолютно не интересует, с кем эти женщины и где. Но я всегда хочу знать, что ты в моем доме, рядом со мной, в моей постели. Скажи мне сейчас, ты хочешь взрослеть?

Мюрвет сконфуженно застыла. Она прижалась к груди Сеита и храбро сказала то, что пришло ей на ум:

– Я всегда там, где ты хочешь, но ты не всегда со мной.

Сеит гладил волосы жены, целовал их и думал о том, насколько сильно она расстроена. Он наклонился и сделал глоток ракы. Затем покашливанием прочистил горло. Пришло время сказать то, что необходимо.

– В тот вечер я был очень беспокоен, Мурка. Я не мог уснуть. Мне было так тяжело, сердце так тосковало… Я не мог больше оставаться в доме, в постели. Ты так сладко спала, что я не отважился тебя разбудить.

Мюрвет, подняв голову, смотрела ему в глаза. Муж словно не хотел сталкиваться с ней взглядом, рукой притянул ее голову к своей груди и продолжал:

– Я ездил к Шуре.

Сеит заметил, что она замерла в его руках. У Мюрвет начались головокружение и тошнота. Это было уже слишком. Она подумала, что не выдержит. В ушах звенело. Сеит погладил ее по плечам.

– Ш-ш-ш, ну же, успокойся. Я хочу, чтобы ты меня выслушала, Мурка. Я еще не закончил. Если ты выслушаешь, ты поймешь. Что я совсем недавно сказал тебе? Я сказал, что разобрался с этой историей. Не так ли?

– Ты уходишь, да? Ты уходишь с ней!

Она заплакала. Сеит взял ее за плечи.

– Расскажи-ка, откуда ты поняла, что я ухожу?

Мюрвет, вытирая слезы, сказала:

– Сегодня вечером ты очень веселый и добр ко мне. Ты, наверное, хочешь, чтобы я всегда помнила тебя таким.

Сеит не смог сдержать смеха.

– Значит, ты решила, что я ухожу именно потому, что я хорошо себя веду сегодня, моя маленькая женушка?

Мюрвет пробормотала:

– Если ты в достаточной степени развлекся, то можешь уже идти.

Сеит поднялся и притянул ее к себе. Мюрвет не хотелось смотреть в глаза мужу. Она закрыла глаза.

– Значит, я вел себя хорошо, потому что собираюсь уйти? Прекрасно, тогда у меня для тебя есть новость, маленькая глупышка. До конца своих дней тебе придется жить вместе с человеком, который будет плохо себя вести. Потому что этот человек никуда не уйдет.

Мюрвет открыла глаза. Неужели то, что она слышит, – шутка? Она не могла поверить.

Сеит продолжал:

– Мы поговорили с Шурой. Она покинула Стамбул. Она на пароходе и в данный момент плывет во Францию. А я здесь, с тобой.

Мюрвет все еще не могла говорить. Она молилась, чтобы этот сон не закончился.

– Ты ничего не скажешь? – спросил он.

– Сеит, я не знаю, что сказать. Я очень устала. Но я очень счастлива.

– Моя маленькая жена, сейчас ты понимаешь, почему я сказал тебе не расти. Ты навсегда сохранишь свою детскую душу. И я очень люблю тебя за это.

Мюрвет сначала неуверенно, а затем смело обхватила руками шею мужа и, закрыв глаза, отдалась его поцелуям.

Золотой Рог блестел под луной. Запах жимолости пьянил сильнее после выпитого спиртного. Мюрвет чувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Эта ночь окажется совсем другой, она знала. Она немного выросла этой ночью.

По мере того как приближались роды, Мюрвет начала предаваться необъяснимым страхам. Ее постоянно тошнило, часто голова кружилась, ноги и руки коченели. Она не могла понять, то ли она заболевала от волнения, то ли симптомы болезни создавали в ней волнение. Она постоянно думала о том, будто с ней случится что-то нехорошее. Целыми неделями ей кусок в горло не лез. Несмотря на старания Сеита, еду, что она клала себе в тарелку, в итоге почему-то оставляла нетронутой. Единственное, что она могла есть, – каленый горох-нут. Она перекусывала им на завтрак, обед и ужин.

Мюрвет проводила дни без особых забот по дому. Да и Сеит просил ее излишне не напрягаться. Их совместная жизнь шла своим чередом, но, по правде говоря, Мюрвет снова что-то пугало. Она боялась остаться одна на момент родов. Всю юность она провела с мыслью и надеждой, что однажды станет матерью, а теперь у нее в животе постепенно рос ребенок, ее ребенок, и от этого радостно делалось на сердце, но, когда заходил разговор о родах, ей на ум тут же приходили детские воспоминания о том, что переживали женщины, рожавшие в ее квартале. Истошные крики, стоны, которые длились часы, а иногда и дни напролет, – само воспоминание о них вызывало головную боль. Она не могла взять в толк, как выйдет из нее ребенок, от которого так увеличился, округлился и распух живот. Она вспоминала разговоры о женщинах, умерших во время родов от потери крови и рваных ран.

Когда Мюрвет была ребенком, разговоры о беременных женщинах, родах, выкидышах, роженицах были в порядке вещей. Бабушка Мюрвет по отцу была повитухой, и в районе Махмутпаша не было ни одного дома или особняка, где она бы не побывала. Бабушка Хашиме сбежала вместе с восьмилетним сыном Хасаном из крымского Бахчисарая во время Русско-турецкой войны 1878 года. Когда она приехала в Турцию, ей было всего двадцать два, а она уже была вдовой.

Хашиме поселилась в районе Менгене, выделенном государством крымским беженцам, и слава о ней разошлась за короткое время по всему району. Она носила с собой на пояснице шелковый шнур и цепляла на него пуговицу за каждую здоровую роженицу. Считать эти пуговицы, которые надевала бабушка, было для Мюрвет веселым наслаждением. Когда бабушка умерла, на ее поясе насчитали пятьсот девяносто девять пуговиц.

«Вот бы бабушка была жива, с ее помощью я бы легко родила ребенка», – часто думала она.

«Аллах поможет тебе, и ты родишь, как я, как твоя бабушка со стороны отца, как твоя бабушка со стороны матери, иншаллах. И твоя повитуха, и я будем рядом с тобой», – бывало, говаривала Хашиме внучке. Но этого совершенно не хватало Мюрвет, чтобы успокоиться. И вот теперь бабушки нет рядом. До ее родов, если все будет хорошо, остался месяц, и ей уже не хотелось быть дома одной, хотелось быть рядом с мамой. Но у них с Сеитом все шло настолько хорошо, что она не хотела нарушать порядок.

В те дни, помимо страха родов, Мюрвет жаловаться было не на что. Дела у Сеита шли прекрасно.

Однажды вечером Мюрвет, накрыв стол, ждала мужа, и Сеит пришел, полный радости, с песнями и свистом. Его волнение можно было прочитать по глазам, он не мог устоять на месте. Он с жаром обнял жену и поцеловал.

– Давай, сейчас же приготовься, Мюрвет. У меня для тебя сказочный сюрприз. Давай, давай, поторопись!

Мюрвет уже поняла, что каждый день жизни с Сеитом был наполнен сюрпризами. Она засмеялась.

– Ну что у тебя опять, Сеит? Куда мы идем? Что мне надеть? Хотя бы намекни, ради Аллаха.

– Придем, и увидишь. Оденься шикарно, в высшей степени шикарно. Ладно?

Мюрвет указала на живот:

– Как может одеться шикарно в таком положении…

Сеит, обняв жену за талию, повел ее по направлению к спальне.

– Нет, Мурка. Я не принимаю возражений. Ты сейчас же оденешься, и мы идем вместе. К тому же ты в этом положении выглядишь настолько прекрасно, что нет никаких оснований переживать. Рассказать о сюрпризе нельзя, тебе нужно его увидеть, понимаешь?

Пока Мюрвет одевалась, она слушала песни мужа. Что могло так обрадовать Сеита? Она надела темно-бордовое шифоновое платье, серьги c маленькими рубинами и брошь. Надев на голову шифоновый тюрбан в тон платью, она выпустила из-под него на лоб и уши завитки вьющихся волос. Глаза подчеркнула сурьмой. В последний раз окинув себя в зеркале оценивающим взглядом, повернулась боком и посмотрела, как выглядит ее увеличившийся живот. Да, несмотря на беременность, она была привлекательной и красивой. Самым приятным было отражение счастья, которое струилось из ее глаз. Довольная собой, с улыбкой она вышла из спальни. Сеит протянул ей руку. Веселые, они вышли из дома.

Некоторое время спустя извозчик высадил их в районе Тепебаши, на улице Тимьйони. Мюрвет чувствовала себя очень некомфортно в свой первый приезд на эту улицу в Бейоглу – это был чужой для нее район. Тепло первого июньского вечера, принесшего сладкий покой, на этой улице было еще более явным. Даже запахи были другими. Смех, доносившийся из дверей, запах спиртного, табака, парфюма – все это заставило Мюрвет вздрогнуть. Сеит спросил:

– Видишь ту дверь, что прямо перед нами?

На одной табличке на этой двери было написано: «Ресторан “Крым”». На другой табличке, должно быть, написано то же самое на русском. Вопрошающим взглядом она посмотрела на мужа, догадавшись, что Сеит собирался встретиться с новоприбывшим из Крыма другом, а возможно, привел ее, чтобы просто отобедать в русском ресторане. Сеит открыл дверь. Сняв шляпу, он воскликнул:

– Проходите, милая госпожа! Добро пожаловать в «Крым»!

Удивление Мюрвет нарастало. Она вдруг обнаружила себя в огромном, невероятно шикарном ресторане. Стены зала были полностью покрыты хрусталем и зеркалами. Иссиня-черное пианино с бронзовыми подсвечниками стояло так величественно, что Мюрвет неожиданно захотелось научиться играть на нем. Затаив дыхание, она смотрела на фарфоровую посуду, украшавшую столы. Сеит в тот момент разговаривал по-русски с двумя господами, появившимися в дверях. По его виду Мюрвет поняла, что он давал им некоторые указания. Затем, улыбаясь, направился к ней.

– Что скажешь, красиво, не так ли?

– Сказочное место, Сеит. Шикарное.

Сеит взял ее за обе руки и усадил за стол.

– Сядь! Я должен тебе кое-что сказать, но не хочу, чтобы от удивления ты упала. И смотри не расплачься от радости!

Он со смехом наблюдал за Мюрвет, а потом снова спросил:

– Даешь слово?

– Даю.

– Ты готова? Вот… Владелец этого сказочного, шикарного ресторана сейчас стоит перед тобой, Мурка.

Мюрвет замерла и открыла рот.

– Да, моя Мурка, ты не ослышалась. Это место теперь наше.

Молодая женщина с гордостью осмотрелась.

– Я долго возился, но вот что вышло. Завтра вечером ресторан должен открыться. Я хотел, чтобы ты раньше всех его увидела, не мог ждать до завтра. Что скажешь?

Мюрвет, с трудом оправившись от удивления, глубоко вдохнула. Ей очень понравилось слово мужа «наше». Она не могла понять, какая связь была между этим рестораном и ею самой, однако же безумно нравилась мысль о том, что она – жена хозяина такого заведения. Внезапно ей на ум пришел вопрос:

– Ты продал прачечную?

Сеит, подтянув стул, сел рядом.

– Нет. Но дела там застопорились. Правда, с тех пор как счетами занимается Петр Сергеевич, я спокоен. Но это дело – совсем другое. Ты можешь представить себе, что это место будет каждый вечер наполняться людьми? Будут играть на пианино, аккордеоне, будут петь песни, танцевать…

Сеит с воодушевлением продолжал говорить. Мюрвет почувствовала, что в один миг ее радость улетучилась. Такие вещи отдалят их друг от друга. Работа здесь означала, что Сеит снова может не возвращаться ночевать. Здесь будут выпивать, петь песни, танцевать. Сеит каждую ночь будет таким образом развлекаться.

В этот момент девушка, отодвинувшая ширму, отделявшую кухню от зала, словно подтвердила опасения Мюрвет. С подносом, на котором стояли напитки и тарелки с закуской, она приблизилась к столу. Улыбка, появившаяся на ее губах, когда она по-русски поприветствовала Сеита, заставила сердце Мюрвет вздрогнуть. Она не могла не вспомнить тот день, когда встретилась с Шурой. Она снова, как в тот день, чувствовала себя по-детски беспомощной и неопытной. Она хотела было ответить на вежливое приветствие русской девушки, но не сумела. Улыбка застыла у нее на губах. Она злилась на Сеита из-за того, что он заставил ее попасть в это положение, не смогла открыть рот и что-то сказать или, по меньшей мере, совладать с моментом, в котором находилась. Она сердилась на себя.

Сеит по-русски начал разговаривать с официанткой, которая наполнила рюмки водкой. Девушка отвечала, указывая на столы и стулья. Было понятно, что разговор связан с рестораном. Но одной мысли о том, что ее муж вместе с этой девушкой будет работать в этом месте, было достаточно, чтобы Мюрвет испытала приступ тошноты.

И пока Мюрвет сидела и думала, как ей справиться с нежданной бедой, из-за ширмы начали выходить другие девушки. С подносами в руках они накрывали на пустые столы. Они говорили между собой тихими голосами и пересмеивались. Мюрвет задергалась, вообразив, что все эти смешки относятся к ней. Она знала, что это чепуха, но не могла совладать с собой и словно прилипла к стулу, на котором сидела. Когда раздались слова Сеита, она пришла в себя.

– Сейчас для нас сыграют музыку, Мурка. Только для нас. Давай, моя маленькая Мурка, за благополучие!

Муж посмотрел ей прямо в глаза:

– Все в порядке, Мурка? Что случилось?

Закашлявшись, Мюрвет пробормотала:

– Со мной все хорошо, Сеит. Наверное, я немного устала, только и всего.

– Стаканчик ракы приведет тебя в чувство. Мы отведаем прекрасной еды, послушаем музыку.

Мюрвет старалась подстроиться под мужа. Но это выходило у нее с трудом. Еда была превосходна, но у нее не было аппетита. Несмотря на то что Сеит настаивал, она не положила в борщ сметану.

– Мурка, у каждого блюда есть свои правила. Борщ едят со сметаной. Давай, не упрямься. Попробуй разок, будешь в восторге.

– Сеит, не лезет, я не хочу. Оставь, я так съем, Аллахом заклинаю.

Сеит, засмеявшись, погладил ее по щеке:

– Ладно, ладно, не плачь, дитя мое, ешь так, как хочешь.

Мюрвет подумала о том, что никогда не сможет вырасти настолько, чтобы привыкнуть к образу жизни мужа. Но она, по крайней мере, не должна так плакать по пустякам. В сущности, ей хватило двух глотков ракы для того, чтобы успокоиться. Этот ресторан – всего лишь работа мужа, а работавшие в заведении девушки – всего лишь часть этой работы. В этом нет ничего, на что стоило бы обижаться. Сеит время от времени гладил жену по щеке и, глядя ей прямо в глаза, с насмешливой улыбкой настаивал, чтобы она смотрела на него так же. Сделав знак рукой юноше, который все время ждал у дверей, он позвал его к себе.

– Сейчас же беги в бар «Ориент»! Сообщи там Искендеру-бею, Манолу-бею, кого из них найдешь, что я жду их здесь, хорошо? Беги!

Юноша уважительно ответил:

– Слушаюсь!

Стоило ему только выскочить из ресторана, как музыканты по одному начали занимать свои места. Все они были русскими. Мюрвет забыла о внутренней тревоге. Она улыбнулась и посмотрела на мужа.

Сеит обрадовался повеселевшему лицу своей жены. Он хотел видеть ее такой всегда. Пусть она смеется, развлекается, хохочет, поет с ним, пьянеет.

Его жена начала получать удовольствие от вечера. При свете свечей, которые, дрожа, горели на столе, в сопровождении сказочной музыки она вместе с мужем сказочно проводила время. Огромнейший зал принадлежал только им и был только в их распоряжении. Не было ничего, что могло бы разрушить это волшебство.

В зал с хохотом вошла группа мужчин. Сеит с радостью вскочил:

– Вот они!

Молодые люди были незнакомы Мюрвет. Она еще не знала ни одного из друзей мужа. Жизнь, которую Сеит проводил вне дома, была загадкой для Мюрвет. Но в этом вина была на ней. Разве она, каждый раз, когда Сеит хотел привести ее в Бейоглу, не отказывалась, а когда он хотел позвать русских друзей домой, не капризничала и не рушила его планы?

И снова что-то тяжелое сжало ее сердце. До сих пор она не садилась за один стол с несколькими мужчинами, если не считать своего отца, старшего брата и близких родственников. И хоть она была рядом с мужем, ей все равно было не по себе. Как хорошо, что в этот момент мать не видела ее, ведь она твердила, что в районе Бейоглу не бывает женщин из порядочных семей. Интересно, что сейчас думают о ней друзья ее мужа? Возможно, они считают ее легкомысленной. Но они – друзья Сеита. Кроме того, все они вели себя очень деликатно по отношению к ней. И снова волнение проявилось у нее на лице. Сеит же вел беседу с большим удовольствием. Мужчины разговаривали между собой по-русски. В какой-то момент муж, повернувшись к Мюрвет, подбодрил ее:

– Я должен научить тебя русскому, Мурка. Ты обязательно должна его выучить.

Мюрвет испытывала ревность к этому языку. Когда ее муж говорил по-русски, он будто возвращался в старую жизнь и покидал ее.

Друзья Сеита представились. Искендер был очень высоким, крупным, красивым мужчиной. Он присоединился к армии Врангеля и бежал в Стамбул. Манол тоже был добровольцем. Он успел сесть на последнее судно, отплывавшее из Севастополя. Петр Сергеевич присматривал за бухгалтерией прачечной. Мюрвет смутно припоминала его, так как видела этого человека лишь однажды.

Беседа мужчин набирала обороты. Мюрвет в какой-то момент услышала имя Шура и тотчас напряглась. Все эти люди прекрасно знали Шуру и ее прошлое, связанное с Сеитом. Наверняка все они были от нее в восторге. Мюрвет думала, что было бы, если сидела бы на ее месте сейчас Шура. Должно быть, она бы развлекалась. Шура могла бы говорить с ними на том же языке. Она бы не смущалась сидеть с мужчинами за одним столом и выпивать спиртное. Мюрвет с ревностью представила молодую женщину с белоснежной кожей, голубыми глазами, волосами пшеничного цвета, высокую и привлекательную. Конечно же, Шура присоединилась бы к беседе. Мюрвет почувствовала, что сидит не на своем месте. Она словно гость в мире, к которому не принадлежит.

В этот момент друзья Сеита немного успокоили Мюрвет. Зять тетушки Мюрвет, Осман, по случайности оказался еще и зятем тетушки Сеита. Убегая от большевистской революции, он потерял молоденькую жену и ребенка и, оказавшись в Стамбуле, несколько лет приходил в порт и ждал новостей с каждого приходящего судна, от каждого новоприбывшего беженца, однако в конце концов сдался и обиделся на судьбу. Сейчас он предал прошлое забвению и старался быть счастливым с новой женой. Это он показал Сеиту Мюрвет и занимался их свадьбой, а на свадьбе был шафером Сеита.

Мюрвет зашептала на уху Осману:

– Осман-агабей, если о том, что я здесь, узнает мама, она на меня страшно разозлится. Ради Аллаха, не сболтни ей!

Осман засмеялся.

– Ладно, ладно, не беспокойся. Ты что, думаешь, я пойду и нажалуюсь на тебя Эмине? С чего этот беспочвенный страх? Ты уже замужняя женщина и можешь ходить вместе с мужем туда, куда хочешь. Разве ты должна отчитываться матери и братьям?

– Ты же знаешь мою маму, Осман-агабей.

– Я понял. Я ничего не скажу, Мюрвет. Но ты слишком мучаешь себя. Живи своей жизнью с мужем. Посмотри-ка на эту красоту! Каждый вечер ты можешь, как королева, приходить сюда, чтобы отобедать, послушать музыку, насладиться вместе с мужем…

Сеит прервал его речь:

– Обо мне сплетничаете?

Осман тут же сменил тему:

– Сеит, поздравляю! Ты преуспел в великолепном деле. Удачи тебе!

Сеит поднял бокал:

– Спасибо, Осман. Пусть дело потихоньку идет. Давайте, на здоровье!

Мужчины за столом подняли бокалы, а затем начали подпевать песне, которая зазвучала в тот момент.

Русские официантки принесли новые бутылки. Мюрвет никак не могла разгадать их. Общение этих русских девушек с мужчинами было в высшей степени теплым. Лица друзей Сеита были спокойными и веселыми, будто они разговаривали со своими подругами. Разговоры иногда доходили даже до хохота.

Одна из девушек вышла на сцену и спела русскую народную песню – ей аккомпанировали балалайка и аккордеон. Музыка была настолько трогательной, что Мюрвет прослезилась.

Внезапно Мюрвет захотелось вернуться домой. Она захотела оказаться в спокойном, далеком от шума надежном мире своего дома и хотела, чтобы муж был рядом. Ее голова закружилась, ее затошнило. Облокотившись на стол, она обхватила голову ладонями.

Сеит тут же ее обнял:

– Что с тобой, Мурка?

Она не могла ответить. Всех сидящих за столом охватило беспокойство. Одну из девушек-официанток послали за водой.

Мюрвет насилу произнесла:

– Я хочу домой…

– Такое часто случается из-за беременности, – разъяснил Сеит с беспокойством смотревшему на них Осману.

Затем он встал и подал жене руку. Супруги попрощались с друзьями. Сеит поблагодарил Османа, который довел их до дверей.

– Ты окажи гостеприимство друзьям, Осман, завтра вечером увидимся. Спокойной ночи!

Мюрвет не помнила, как они сели на извозчика, как приехали домой, поднялись на верхний этаж и вошли в спальню. Сеит с нежностью уложил ее, снял с нее одежду и надел на нее ночную сорочку. Вот бы они всегда были так, в своем доме, наедине друг с другом. Если бы весь интерес Сеита, вся его любовь доставались только ей одной, насколько хорошо тогда было бы. Ей не пришлось бы делить его ни с кем. И в ту ночь она приняла решение больше не ходить в ресторан Сеита. Она ощутила там, насколько, в сущности, далек от нее Сеит, и не хотела переживать это вновь.

На следующий день Мюрвет осталась в постели, сославшись на тошноту и головокружение. Мысль о том, что ее положение удержит Сеита на какой-то срок дома, заставляла Мюрвет выглядеть больной. Ближе к обеду Сеит принял ванну и побрился, надел тщательно выбранный костюм. Он поцеловал свернувшуюся в кровати и провожавшую его беспомощными взглядами жену.

– Ты отдохни еще немного, Мурка. Вечером, часов в восемь, я отправлю за тобой извозчика. У тебя еще много времени.

Мюрвет пробормотала:

– Не надо посылать извозчика, Сеит. Я не могу пойти. Мне нехорошо.

– К восьми ты придешь в себя. Я не хочу, чтобы ты пропустила такой вечер.

Будучи уверенным в том, что они договорились, он поцеловал жену в щеку и вышел.

Как и обещал Сеит, извозчик прибыл ровно в восемь. Отправив извозчика обратно, Мюрвет снова легла в постель.

Сеит, ждавший приезда жены до половины девятого в кабинете на втором этаже и пристально смотревший в окно, узнав, что она не присоединится к нему, забеспокоился.

В кабинете, помимо рабочего стола из орехового дерева, была латунная кровать с противомоскитной сеткой, помещенная между двумя колоннами. Кровать была отделена от комнаты бархатным занавесом. Он посидел на кровати некоторое время и спустился в зал. Столы один за другим заполнялись роскошными дамами и господами. Русские официантки ходили между столами. Играл оркестр. Как бы хотел Сеит сейчас спуститься по лестнице под руку с женой, чтобы другие женщины с завистью наблюдали за черными-пречерными, подведенными сурьмой глазами Мурки, ее маленьким вздернутым носом и тонюсенькими щиколотками. Насколько счастливым его могли сделать восторженные взгляды пришедших, обращенных на его маленькую жену, на ее сияющие глаза и зарумянившиеся после одного бокала щеки. Но она не пришла. Может быть, она не захотела. Может, ей все это не понравилось. Он подумал о том, что, возможно, Мюрвет к нему больше никогда не присоединится. Неужели вчера вечером он принудил ее к чему-то из ряда вон выходящему? Почему жена не хотела научиться получать удовольствие от его жизни? Почему она не хотела понимать его и делить с ним его друзей, его песни, его язык?

Но сейчас было не время для вопросов и ответов. Он присоединился к гостям.

Немного спустя Сеит позабыл о своей маленькой жене, которая не хотела разделить его радость, и о своем доме, и о том, что он пережил в Стамбуле. Он ходил от стола к столу и поднимал бокал за здоровье друзей, которые не оставили его одного. Этот вечер был его вечером. Он собирался им наслаждаться.

Осталось немного времени до родов Мюрвет. В последний раз, когда повитуха Шевкийе пришла, она сказала: «Если Аллах будет милостив, то дней через пятнадцать ты разрешишься». Прошло три дня. Даже на стуле Мюрвет не могла сидеть ровно. Кожа на животе напряглась так, будто собиралась лопнуть. Ожидание родов, смешавшееся с испугом и волнением, заставляло ее хорошенько нервничать. Сеит так мало времени проводил дома, что Мюрвет с большой вероятностью могла остаться одна в момент родов. Одна только мысль об этом заставляла ее плакать. Однажды за обедом она решила поговорить с ним.

– Сеит, давай позовем к нам мою маму на время родов. Я очень боюсь, а она могла бы помочь.

– Я найду и пришлю тебе ту, которая будет помогать тебе.

– Сеит, разве можно чужого человека сравнить с матерью? Разве плохо, если рядом со мной будет именно она?

Сеит не стал спорить на эту тему, хотя не желал снова жить в большой семье. Улыбнувшись, он посмотрел в лицо Мюрвет, которая, видя его сомнения, чуть не плакала.

– Хорошо. Пусть твоя мать приедет к нам.

Мюрвет радостно заволновалась.

– Мне нужно приготовить для нее комнату.

– Не утруждай себя, не вставай. Я отправлю из ресторана человека. Тебе помогут.

Поцеловав жену, он вышел.

Одной из тех вещей, которые не мог постичь ум Сеита, было то, насколько его маленькая жена часто использовала слова «стыд» и «грех». По ее мнению, почти все было стыдом и почти все грехом. Он с досадой вспомнил о том, что при ее семье он не мог поцеловать жену, положить руку ей на плечо, пошутить. Теща буквально пронизывала его своими зелеными-презелеными глазами, полными подозрения. Возможно, когда он проснется следующим утром, эти глаза снова будут перед ним.

Но другого выхода не было. Правда, на этот раз дом, в котором они собирались жить вместе, был домом Сеита. Может быть, и их отношения изменятся. Как-никак это иначе, чем жить в доме жены перед свадьбой. Эта мысль немного успокоила Сеита. Подходя к дверям прачечной, он невольно улыбнулся. Жизнь казалась странной, но снова прекрасной. Сейчас даже мысль о том, что теща приедет к нему в гости, была радостна. Поприветствовав девушек, крахмаливших одежду, он направился к ожидавшему его бухгалтеру Петру Сергеевичу.

Эмине была задумчива. Ее прекрасная большая семья, которой она всегда так гордилась, раздроблена, и с этим ничего не поделать. После того как Мюрвет с мужем покинули дом, ее приемный сын Хаккы принял решение продать их общий дом, в котором они жили все вместе. Он хотел купить дом, где он жил бы со своей женой и детьми и который принадлежал бы только ему. Эмине думала о том, сколько сил она потратила, чтобы вырастить сына от первой жены мужа наравне со своими детьми, в доме, который ей остался на память о муже. Неужели столько лет прошли впустую? Ведь она даже в тот момент, когда ее тяжелобольной муж слег, пахала как вол, тратила все силы без остатка, держала на себе дом, еле зарабатывая на тепло, ради детей! Даже в годы войны, когда она лезла из кожи вон, она не думала о том, чтобы продать этот дом. Впрочем, может быть, это и к лучшему. Каждый закроется в своей маленькой скорлупе и будет жить тихо и спокойно.

В конце концов вышло так, как хотел Хаккы, и дом был продан. Из денег, полученных от продажи дома, Эмине и Хаккы выпало по сотне золотых. Мюрвет, Фетхийе и Неджмийе выдали по тридцать золотых. На переезд расходы составили пятнадцать золотых. Так как Мюрвет вышла замуж и уехала, мать отдала ей свою долю. Обиду, которую она ощущала, когда собирала вещи, необходимо молча пережить, твердила она себе. Ее обязанностью было проявлять заботу о семье, защищать ее, обеспечивать покой в доме, и все это, в сущности, она сделала добровольно, не ожидая и не прося ни от кого помощи. И снова ее охватил страх, что дни ее старости пройдут в одиночестве. Мюрвет она отдала зятю, который прибыл из России. Приемный сын Хаккы, который вырос у нее на руках, так изменился, с тех пор как женился… Дети не замечали, что переживала их мать.

В тот день, когда голова Эмине была забита подобными мыслями, появившийся в дверях мальчик принес письмо от Мюрвет. Эмине с удивлением и радостью прочитала, что дочь зовет ее к себе.

«Мы вместе с Сеитом ждем тебя», – писала Мюрвет. Значит, Эмине напрасно столько времени огорчалась. Если бы они еще разок попробовали, может быть, у них и получилось бы жить вместе. Кроме того, ее дочь в данный момент очень нуждалась в ней. Эмине почувствовала страстное желание взять на руки ребенка дочери, посмотреть на него.

Грусть прошла. С волнением она начала собирать вещи, которые принадлежали ей и ее дочери. Аллах любил ее. Она собиралась снова основать большую семью с дочерьми, зятем и внуками.

Несмотря на то что Мюрвет с большим нетерпением ожидала приезда матери, она была довольна тем, что та попросила день-два на сборы. Мюрвет впервые предстояло принимать мать в доме, где она сама была хозяйкой, и ей хотелось, чтобы все было безупречно. Пухлая сильная гречанка, которую направил из прачечной Сеит, и пришедшая из ресторана молодая официантка помогали Мюрвет с приготовлением комнаты, которой отвели роль гостевой.

Эмине приехала спустя два дня после того, как получила письмо. Она привезла с собой и Неджмийе. Мюрвет обезумела от радости, увидев перед собой мать и маленькую сестру. Она обожала обеих своих сестер, но для Неджмийе, которая была на шесть с половиной лет младше нее, она практически была матерью. Во время путешествий, которые совершала Эмине в Анатолию в годы войны, чтобы собрать провизию, Мюрвет всегда приходилось приглядывать за сестрами и больным отцом. С Фетхийе она тоже проводила много времени, но разница между ними была только три года.

Когда Мюрвет вошла на кухню, чтобы сварить матери кофе, она начала с любопытством думать о том, что будет, когда муж вернется с работы. Она надеялась, что мать с мужем поладят. Мать с сестрой, попивая кофе, сидели у окна и были в упоении от того, что увиделись. После они принялись доставать и раскладывать распашонки, готовя одежду будущему ребенку, и вели беседу. Эмине долгое время была далеко от Мюрвет, и сейчас она интересовалась, как идет жизнь ее дочери, какие отношения у нее с мужем, чем занимается Сеит. По блеску в глазах дочери и порядку в доме она решила, что дела в порядке.

В те же часы, в своем кабинете на верхнем этаже ресторана на улице Тимьйони, Сеит думал о жене. Немного ранее он отправил человека узнать, не нуждается ли в чем Мюрвет, и выяснил, что теща приехала с маленькой свояченицей. Принесшему весть посыльному он протянул список и деньги:

– Быстро купи все это и тут же отнеси домой. Если у них есть другие пожелания, спроси. Я буду дома к ужину. Это тоже передай. Ты понял?

Когда дверь закрылась, он вновь погрузился в размышления. О чем они будут говорить вечером с Эмине? Он хорошо знал, что думает теща о его работе. Сеит будто сейчас слышал, как она говорит соседке, что «стыдится того, что ее зять управляет в Бейоглу рестораном с музыкой и алкоголем». Покачав головой, он засмеялся. Он ничего не мог поделать – ни изменить их, ни измениться самому. Он находил странным то, что, несмотря на небольшую разницу в возрасте (Эмине была старше его всего на пять лет), они смотрели на жизнь с абсолютно разных точек зрения, будто люди из разных эпох. Это была не просто разница женщины и мужчины. Между ними была гораздо бо́льшая пропасть.

Улицы и здания, целый день впитывавшие июньское солнце, с первой вечерней прохладой принялись возвращать накопленный жар. В это время суток вся Пера могла свободно вздохнуть после рабочих часов до начала яркой жизни, взрывавшейся здесь по ночам. Сейчас было идеальное время, чтобы пойти домой. Сеит хотел снова вернуться на работу до девяти вечера. Он был уже готов надеть пиджак, как услышал, что его ищут. Голос показался ему знакомым. Он выскочил на лестницу и радостно закричал:

– Хасан! Маленький Хасан!

Сеит быстро спустился по лестнице. Юноша поспешил к нему. Они обнялись. Возможность вновь увидеть перед собой сына сестры Ханифе взволновала Сеита настолько, что он чуть было не заплакал. Крепко сжав плечи юноши, он посмотрел ему в глаза.

– Наш маленький Хасан, значит, и ты приехал сюда. Я говорил себе: не напрасно я вдыхаю запах Крыма. Оказывается, это ты приехал.

Сеит говорил правду. В тот момент, когда он увидел Хасана, откуда-то резко подул ветер, заставивший забыть жару июня. Это был ветер, с берегов Алушты донесший в Пера запах крымских виноградников.