Кузина королевы

Часть четвертая ФАВОРИТ

1587-1591 годы

–Женщинам, – говорил Лейстер, – нужны постоянные перемены. Это заложено в них природой. Они не перестают любить старых друзей, отстаивают свою точку зрения в каких-либо серьезных вопросах, но в малом они не могут обойтись без разнообразия. Их привлекают новые знакомства, как привлекают новые красивые шляпки.

Пенелопа не оторвалась от шитья – она простегивала детское зимнее платье. Ее не оставляла надежда, что отчим будет продолжать толковать об общих местах и их беседа не станет доверительной, так что ей не придется услышать ненужные признания.

Время сыграло злую шутку с всесильным графом Лейстером, наставившим в свое время рога не одному десятку мужей, – леди Лейстер, которой исполнилось сорок шесть, начала слишком живо интересоваться конюшим графа, молодым человеком, двадцати восьми лет, Кристофером Блаунтом, который доводился двоюродным братом сыновьям Маунтджоя. Как и Чарльз, он был посвящен в рыцари во время нидерландской кампании. Похоже, Лейстеру следовало гораздо раньше понять, что женщины в его семье не могут устоять перед Блаунтами, а Пенелопе, возможно, следовало радоваться – нелегкая доля, доставшаяся ее отцу, теперь, судя по всему, выпала Лейстеру. Но ей было жаль этого усталого, слишком много работающего человека. В добавление ко всему прочему он страдал от подагры. Она сочувствовала ему, а вызывающее поведение матери огорчало ее.

– Пенелопа, вы слушаете меня?

– Да, милорд.

Она с облегчением обнаружила, что речь шла вовсе не о матери. Речь шла о королеве.

– Что она в нем нашла? Мне никогда этого не понять. Надменный алчный выскочка. Я тешу себя надеждой, что полностью осведомлен о своих недостатках, но как дьявольски трудно после стольких лет служения ей слоняться из угла в угол в приемной, пока она не посовещается с его светлостью!

Несмотря на некоторую несвязность речи графа, Пенелопе не составляло труда следить за его мыслью. Новый фаворит был у власти уже три года, с тех пор, как вернулся из Ирландии, где в это время шла война, получившая позднее название «ирландской». Он обратил на себя внимание королевы, обвинив в неэффективности собственное командование. Из своего нового положения он извлек всю выгоду, какую было возможно, и основательно набил карманы. Он был самым красивым и самым ненавидимым мужчиной Англии. Его звали Уолтер Рейли.

– Я могу устранить его, – продолжал Лейстер, – только заменив другим фаворитом. В первый год это бы не прошло, но, я думаю, сейчас время настало.

Пенелопа подумала над этим.

– Предположим, что у вас получится удалить его от трона. Вы уверены, что это сыграет вам на руку? Может быть, Рейли и негодяй, но он очень талантлив и прошел всю войну бок о бок с вами. Будет ли новый фаворит верен вашим интересам, заполучив власть в свои руки? Не случится ли так, что вы только ухудшите собственное положение?

– Об этом нечего беспокоиться. Он будет слишком связан со мной, чтобы предать. Наши интересы всегда будут совпадать.

– Кто же этот человек? – спросила Пенелопа.

– Ваш брат.

Пенелопа замерла, глядя на графа.

– Вы хотите сказать, что Робина можно сделать фаворитом королевы?

– Почему бы и нет? Он молод, красив, далеко опережает всех и в храбрости, и в образовании – качествах, к которым более всего неравнодушна ее величество. Она заметила его, когда он был совсем юным. Можно ли придумать лучшую кандидатуру?

– Но... милорд, он так не похож на придворного. Он, например, всегда говорит правду в глаза – вы ведь знаете, как это может быть губительно. Он не умеет подбирать себе платье – думаю, он не станет учиться танцевать. Вся его жизнь проходит в сражениях и чтении. Все его друзья либо военные, либо ученые. Его не видно при дворе.

– У него появятся амбиции, и он захочет занять подобающее место в обществе – он уже мужчина, а не мальчишка. В вас, Пенелопа, говорит сестра. Разве вы не видите, как смотрят на него женщины? Стоит ему пройти по Флит-стрит, и в его сторону поворачивается каждая хорошенькая головка в Лондоне. А что до желания стать придворным, – продолжал Лейстер, – его светлость находится в моем распоряжении и сделает так, как ему будет велено.

Пенелопа теперь подолгу гостила в доме Лейстеров – она приезжала сюда всякий раз, когда не в силах была больше выносить бесцветную жизнь с Ричем. Он все больше отстранялся от нее, несмотря на то, что время скандалов и угроз осталось в прошлом. Его прежняя жестокость понемногу превращалась в затаенную мрачную злобу. Не отдавая себе в этом отчета, Рич слегка опасался жены – уравновешенной, остроумной женщины с безупречными манерами и острым язычком. Пенелопа стала такой после того, как пережила трагичную влюбленность в Филиппа Сидни. У него сложилось впечатление, что, даже собираясь родить ему третьего ребенка, Пенелопа не принадлежит ему – не принадлежит никому, кроме себя самой.

Малыш должен был появиться на свет в августе. Пенелопа надеялась, что на этот раз это будет мальчик, и хотела дождаться его появления на свет в доме отчима. У Лейстеров было много своих невзгод, но они как раз отвлекали ее от собственных неприятностей. Пенелопа привезла с собой дочерей – она очень любила их и провела много часов, играя с ними в залитой солнцем детской, окна которой смотрели на Темзу.

На время беременности она была освобождена от своих придворных обязанностей, но могла появляться при дворе так часто, как того хотела. И в тот вечер, когда Лейстер должен был вывести Робина в свет, ничто не могло удержать ее дома.

Все время поездки от дома до дворца Лейстер потратил на то, чтобы внушить Робину важнейшие, по его мнению, вещи.

– Стойте прямо. Я еще не видел человека, который бы имел выправку хуже, чем у вас.

– Да, милорд.

– Отвечайте на все вопросы, которые ее величество соблаговолит задать. Не вздумайте начать разговаривать о чем-то своем.

– Да, милорд.

– И оставьте в покое воротник!

Робин поспешно убрал руки от накрахмаленных батистовых брыжей, которые впивались ему в подбородок не хуже железа.

– Почему мы должны страдать из-за этих воротников? – пожаловался он. – Древние греки не знали брыжей.

– Вы не древний грек. Вы английский дворянин и, надеюсь, будете соответствовать этому званию перед лицом ее величества.

– Да, милорд, – машинально ответил Робин.

Он, как всегда, выглядел немного отчужденным, словно вся эта суматоха совсем его не касалась или будто он думал, что ввязался в не сулящую успеха авантюру.

Во дворце Пенелопа присоединилась к группе избранных, с которыми королева обычно проводила вечера в своих покоях. Лейстер хорошо рассчитал время: Рейли был в Корнуолле, королева – в хорошем настроении.

Граф оставил Робина дожидаться во внешней галерее и теперь говорил королеве, что привел с собой своего приемного сына – не угодно ли будет ее величеству принять его? Молодой человек горит желанием предстать пред очами божественной Артемиды.

– Я верю в это только потому, что это говоришь ты, – загадочно ответила королева. – Насколько я помню... впрочем, я всегда ему рада – хотя бы в память о его отце.

– Ваше величество найдет, что он сильно изменился со времени своего возвращения из Европы, – заверил ее Лейстер.

Несколько минут спустя Робин Деверо, второй граф Эссекский, был официально представлен королеве. Он замешкался на пороге, и Пенелопа поняла – хотя и стояла спиной к двери, – что он вошел в комнату, поскольку неожиданно оживились все женщины вокруг.

Она повернулась и увидела брата, эффектного, высокого в алом с белым придворном камзоле. Следя за тем, чтобы не сутулиться, он высоко держал голову, и все в зале имели возможность оценить его карие глаза, мужественный профиль, контрастирующий с чувственным ртом, – лицо, на котором еще не проявились следы, оставляемые временем. Он, вне всякого сомнения, производил впечатление.

Лейстер подвел его к королеве и начал что-то говорить, но скоро замолчал, увидев, что она его совсем не слушает. Ее величество не сводила взгляда с юноши, преклонившего перед ней колени.

– Да, вы изменились, – сказала она как бы про себя. – Граф Эссекский, мы рады видеть вас здесь.

Официальное обращение и королевское «мы» отмечали необычность момента. Она обращалась к Робину как к одному из ближайших своих подданных. – Тот что-то промямлил в ответ. Неужели он забыл, что нужно говорить? И смотрел Робин на нее гораздо более пристально, чем дозволялось правилами приличия.

– Мне говорили, что вы хотели бы служить при дворе.

Робин, наконец, обрел дар речи и вместе с тем – свою неисправимую откровенность.

– Я бы хотел служить вашему величеству на поле боя, как мой отец.

Все в удивлении вздохнули. Королева застыла. Пенелопа не смела взглянуть на Лейстера – она слышала, как тяжело дышал он в возникшей тишине.

– Милорд, – сказала королева бархатным голосом.

– Ваше величество?

– Я не сомневаюсь, что перед тем, как приехать сюда, вам пришлось выслушать немало наставлений лорда Лейстера. Это он подсказал вам, чтобы вы при встрече со мной сказали, что предпочли бы отправиться на войну вместо того, чтобы остаться здесь?

– Н... нет, ваше величество. – Робин виновато посмотрел на Лейстера, который уже был мрачнее тучи.

– Я рада это слышать. Рада, что его светлость не впал в старческое слабоумие – даже если он и считает себя достаточно дряхлым, чтобы начать подыскивать себе преемника.

Все поняли, что королева отлично понимает, что за игру с ней затеяли. Лейстер и его окружение были явно обескуражены. Приверженцы Уолтера Рейли обменялись многозначительными ухмылками.

Лишь Робин, казалось, воспринял ситуацию с позиции не придворного, но обыкновенного смертного: он понял, что ввязался в неприглядную интригу, и пожалел, что вообще оказался в королевских покоях. Под пристальным взглядом королевы он вспыхнул.

– Мне очень жаль, что я доставил неудовольствие вашему величеству, – произнес он с искренним раскаянием.

Королева какое-то время молча смотрела на него.

– Вы не доставили мне неудовольствия, – произнесла она и как бы невзначай поправила его непослушные волосы, кудрявившиеся надо лбом. – Вы честны, Робин. Как и ваш отец. И у вас, несомненно, есть еще много хороших качеств. Может быть, вам и придется сражаться за меня, и, возможно, это произойдет скорее, чем вы думаете, но поверьте мне, для такого человека, как вы, найдутся более важные дела.

На этот раз Робин ответил шепотом, так что его расслышала только королева. И улыбнулась. Затем она обвела всех взглядом и произнесла:

– Что-то слишком тихо вы все себя ведете сегодня. Вовсе не обязательно прислушиваться к каждому слову, сказанному мной лорду Эссексу.

Придворные, поглощенные ее разговором с Робином, тут же возобновили – впрочем, несколько принужденно – прерванное общение друг с другом. Королева приказала одной из своих фрейлин играть на клавесине, чтобы она могла спокойно говорить с юным графом, не боясь чужих ушей.

Робину принесли низенький табурет. Он сидел, слушал королеву с пылким вниманием и говорил! Иногда он умел говорить страстно и интересно, и сейчас был именно тот случай. Ему даже удалось рассмешить королеву.

К тому времени, как она отпустила его, все уже валились с ног от усталости и отчаянно боролись с зевотой – а королева и Робин удивились, что уже так поздно.

– С вас нужно шкуру спустить, – сказал Лейстер, когда они садились в карету. – Вы не вняли ни одному моему совету, совершили все ошибки, какие только возможно...

– Да, это так, – согласился Робин. – Но мои ошибки принесли гораздо меньше вреда, чем ожидали вы, ваша светлость.

Лейстер не нашелся что ответить.

Дома Пенелопа спросила Робина:

– Ну как, тебе было очень скучно?

Она произнесла это, чтобы поддразнить его, и тем удивительнее ей показалось выражение счастья на его лице.

– Пенелопа, почему я раньше не знал... почему никто не объяснил мне, какая она?

В течение последующих нескольких недель двор следил за стремительным взлетом Робина. Он не расставался с королевой – гулял с ней в дворцовом саду, сопровождал ее в поездках по городу, сидел рядом на просмотре пьесы. Она дарила ему дорогие подарки, поселила его во дворце, вечерами заставляла сидеть за картами, слушать музыку, беседовать... Королева нуждалась в отдохновении от непрестанных забот, вызванных войной – Англии грозило испанское вторжение, и все государственные мужи были заняты днями и ночами, готовя страну к обороне. Робин же, хоть и проявлял способности, все же не был пока готов к серьезным делам, и Елизавета не отпускала его от себя, учила его и находила в нем благодарного ученика – он слушал, задавал благоразумные вопросы и запоминал все, что она ему говорила. И все потому, что он был очарован королевой. Чтобы порадовать ее, Робин готов был делать все, что королева хотела, и стать тем, кто был ей нужен. Пенелопа не знала, как относиться к их необычным отношениям. Она гордилась успехами своего брата, но иногда кое-что ей не нравилось.

– Не теряй чувства меры, – сказала она ему однажды. Он сидел на полу детской и помогал своей племяннице, маленькой Эссекс Рич, которой только исполнилось год и три месяца, строить карточный домик. Летиция играла в углу со своим щенком. – Ты так восторженно отзываешься о ней. Как будто ты в нее влюбился.

– Пенелопа, я и в самом деле влюблен, – ответил тихо Робин.

Этот ответ так поразил Пенелопу, что на пару минут она потеряла дар речи. Затем, после продолжительной паузы, она произнесла с расстановкой:

– Но это абсурд! Она на тридцать четыре года старше тебя.

– На тридцать четыре? – сдержанно отозвался Робин. – Я и не считал.

– Но, Робин...

– Если хочешь просветить меня по поводу точного значения моих слов, то знай, ты немного опоздала. Пойми, сестра, я не светский человек, я – солдат.

Пенелопе не так-то легко было осознать, что ее любимый брат уже имеет жизненный опыт. И стало еще труднее понять его увлечение королевой.

– Исходя из того, что я знаю о тебе, – продолжал Робин, – я не могу поверить, что ты считаешь плотское желание главной составляющей частью любви.

– Все же это неотъемлемая ее часть.

– Не всегда. Очарование, восторг, восхищение – да, как и постоянная необходимость видеться с любимым человеком. Но бывают случаи, когда любящие люди, разделенные непреодолимыми различиями, все же могут быть вместе, если возникает гармония разума и сердца, которую телу нет нужды дополнять. И мне кажется, такая гармония – вершина человеческой любви, – с жаром произнес он и, вскочив, стал ходить из угла в угол.

Девочки – старшей было четыре – смотрели на своего дядю, не понимая ничего из того, что он говорил.

В жизни Робина были две движущие силы: вера и любовь к Родине. И его патриотизм являлся воплощением его веры, так как все протестанты прекрасно понимали, что они либо будут бороться за свою веру, либо исчезнут. Кроме того, Робин с детства преклонялся перед великими и любил общаться с более талантливыми, чем он, людьми. Королева воплощала в себе все, что Робин превозносил превыше всего, она была помазанницей божьей, английской королевой, женщиной удивительного ума и талантов. С возрастом ее величие лишь возрастало, хотя тускнела телесная красота, но не красотой королевы был покорен Робин.

– Пенелопа ты не понимаешь меня? – Робин остановился возле сестры. – Многие полагают, будто я лицемер. А ты?

– Я никогда не считала, что ты лицемеришь. Если любовь к королеве делает тебя настолько счастливым... Что ж, ничего большего сестра не может пожелать брату. Ты станешь великим человеком. Мы будем греться в лучах твоей славы и просить у тебя протекции!

– У меня есть и собственные, притязания, – улыбнулся Робин. – Я питаю надежду, что королева назначит меня командующим армией.

Естественно, благосклонность королевы оказала на Робина пагубное влияние, но, к счастью, не во всем. Его искренний энтузиазм не охладила великосветская спесь. Он по-прежнему относился с величайшим почтением к старшим – например, к своему бывшему опекуну лорду Берли, которому теперь приходилось обращаться к Робину с целью выяснить, когда можно застать королеву в хорошем расположении духа. Слуги и мелкие чиновники не могли нарадоваться на нового фаворита, так не похожего ни на кого до него, – он был вежлив, внимателен и сумел быстро завоевать их сердца. Однако Робин стал слишком ревниво относиться к королеве, и это было даже несколько забавно. Почему она благоволит к другим мужчинам, и в особенности к гнусному Рейли? Робин не находил себе места. Королева же оставалась на удивление терпелива. Она спокойно ждала, когда Робин одумается и раскается в своем поведении.

Пенелопе пришлось на некоторое время расстаться с братом, так как она собиралась ехать в Лиз, поскольку приближалось время родов. Она разрешилась от бремени легко и быстро. Было раннее августовское утро, когда повитуха сообщила, что родился сын. Наконец-то!

– С ним все в порядке? – с беспокойством спросила Пенелопа, отерев пот со лба. – Скорее покажите мне его!

Ответом ей был самый волнующий звук на свете – крик новорожденного. Не осталось никаких сомнений в том, что ребенок родился здоровым.

Малыша назвали Робертом – в честь отца. Это имя преследовало Пенелопу всю жизнь. Робертом звали ее мужа, брата, отчима, сводного брата, умершего в младенчестве. Но этот Роберт был для Пенелопы чем-то особенным с самого начала. Он был ее сыном.

Оправившись от родов, Пенелопа тут же вернулась ко двору, на этот раз с полного одобрения мужа, основной заботой которого было сохранение и увеличение его и без того огромного состояния, а в этом деле многое зависело от положения, которое он – пусть косвенно, через жену, – занимал при дворе, и от сведений, получаемых из этого средоточия государственных дел.

Рич также испытывал пристрастие к известности, и для него было крайне необходимо, чтобы его жена находилась рядом с братом теперь, когда он стал фаворитом королевы.

За время ее отсутствия Робин ничуть не изменился и был очень рад ее видеть. Он еще больше сблизился с королевой, но не перестал ревновать ее к каждому, кого она удостаивала своим вниманием. Теперь он особенно невзлюбил Чарльза Блаунта, которого королева отличала с тех самых пор, как он впервые попал ко двору в 1583 году, и не спеша двигался по карьерной лестнице. Чарльз Блаунт был уже лейб-гвардейцем и получал приличное жалованье. Робина же возмущал слегка насмешливый вид этого уверенного в себе молодого человека.

Чарльз был всего на четыре года старше его, но они были такими разными!

Гром грянул, когда однажды Чарльз вошел в приемную залу с маленьким золотым значком на алой ленте, повязанной на рукаве. На значке была изображена эмалевая шахматная королева. Чарльз специально снял свою накидку, чтобы все могли видеть его необычное украшение, однако, входя в залу вместе с Томасом Хоуардом, он явно не ожидал, какой эффект это произведет.

Робин как раз беседовал с Пенелопой и Фулком Гревиллем, когда его взгляд скользнул по рукаву Чарльза.

– Что это он нацепил?

– Значок. Подарок королевы за вчерашние успехи на ристалище.

– Похоже, каждый остолоп может рассчитывать на знак внимания ее величества, – произнес Робин громким голосом.

– Робин, во имя Господа! – прошептала Пенелопа. – Он может услышать!

Чарльз услышал, как и почти все в зале. Придворные уставились на Блаунта и ждали, что он предпримет. И он не разочаровал их.

Чарльз направился прямиком к Робину и, спокойно посмотрев на него, вежливо сказал:

– Поспешное или необдуманное замечание может иногда принести много вреда. Я уверен, что ваша светлость пожелает исправить то несомненно ложное впечатление, которое вы произвели своими словами.

Щеки Робина вспыхнули лихорадочным румянцем, и он ответил:

– Если вам не понятен смысл моих слов, сэр Чарльз, то вы еще тупее, чем я думал. Что сказано, то сказано. И вполне недвусмысленно!

– Я не могу допустить и мысли, что вы назвали меня остолопом из-за того, что я удостоился внимания королевы.

– У вас будет возможность получить удовлетворение.

– Нет! – воскликнула Пенелопа.

Робин стряхнул ее руку со своего плеча.

На этот раз Чарльз был лаконичен:

– Да, милорд, я требую удовлетворения. Лорд Томас, – он обернулся, – я прошу вас быть моим секундантом.

– Я не считаю, что это правильно, – заметил Томас Хоуард. – Послушайте, Чарльз...

Фулк, Пенелопа и еще несколько человек принялись убеждать обоих – и Робина, и Чарльза, – что дуэль между ними невозможна.

– Почему? – спросили Чарльз и Робин.

– Потому что это запрещено указом королевы, – ответил Фулк. – Вы же сами это знаете. К тому же вы не можете вызвать на дуэль графа, сэр Чарльз, – добавил он. – Ваши титулы несопоставимы.

– Граф оскорбил меня, и я имею право защитить свою честь, – возразил Чарльз. – В этом случае различия в титуле не имеют значения. Не мне напоминать вам, сэр, что это сказал Филипп Сидни в ответ на указание, что он не имеет права бросить вызов графу Оксфордскому.

– Я не настолько высокого мнения о титулах и рангах, чтобы не скрестить с вами шпагу, сэр Чарльз, – вмешался Робин.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответил Чарльз с едва заметной насмешкой, поклонился и зашагал прочь.

Фулк и Пенелопа тотчас стали убеждать Робина, что он не прав и что ему следует принести извинения, иначе он попадет в беду.

– Мне извиниться?! Никогда! Я уже несколько месяцев жду возможности наколоть этого выскочку на шпагу.

Пенелопа поняла, что с Робином бесполезно разговаривать, брат моложе своего противника и является стороной, принявшей вызов, поэтому он не может пойти на попятный. Пенелопа оставила Фулка урезонивать Робина, а сама отправилась искать Чарльза Блаунта.

Она нашла его на лужайке для игры в кегли.

– Сэр Чарльз, мне нужно поговорить с вами.

– Хорошо, – ответил вежливо Блаунт... – Давайте пойдем в сад. Там ничем не хуже, чем в любом другом месте.

Они пошли рядом по тропинке. Пенелопа размышляла над тем, с чего начать. С одной стороны, она знала Чарльза уже больше восьми лет, и когда-то он, обнимая ее, просил выйти за него замуж. Но с другой стороны, линии их судьбы разошлись настолько, что Пенелопа почувствовала, что он стал для нее почти незнакомцем. Похожее чувство испытываешь, когда, зайдя в хорошо знакомый дом старинного друга, обнаруживаешь, что друг уехал, а в доме живут чужие люди.

Чарльз, видимо, не собирался первым начинать разговорен Пенелопа, решив сразу перейти к делу, попросила его отменить дуэль.

– Это Эссекс вас прислал?

– Нет. Брат пришел бы в ярость, узнай он, что я прошу вас об этом. Вы должны его понять, поскольку молодому человеку очень трудно идти на попятный. Чарльз, прошу вас, вы старше, разумнее и понимаете, что лучше решить все миром, ведь иначе вы навлечете на себя гнев королевы со всеми вытекающими последствиями.

– Я приму только полное и публичное извинение. На меньшее я не согласен.

Пенелопе стало ясно, что он не уступит, и она вспылила:

– Для меня все это дико и мерзко! В момент, когда нам угрожает вторжение, вы, два английских дворянина, готовы вцепиться друг другу в глотки из-за пустяков.

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что для Деверо честь другого человека – пустяк, – отрезал Чарльз Блаунт.

Пенелопа вспыхнула:

– Вы отлично знаете, что я не это имела в виду. Я прекрасно осведомлена, что ваш род не менее древний, чём род Деверо, И порой случается такое, что задевает, что трудно простить, но кидаться в драку из-за одного неосторожного замечания...

– Я думаю, ваша милость не вполне понимает ситуацию, – заметил Чарльз и, остановившись, повернулся к Пенелопе лицом. – За последние несколько месяцев ваш брат оскорблял всякого, на кого королева обращала хоть малейшее внимание. Я не говорю о его личной войне с сэром Уолтером Рёйли – это борьба за власть, и все это понимают. Но есть множество других – я сам, например, – кто хочет лишь служить своей стране и получать признание согласно заслугам и своим личным качествам. И можно добиться его только в том случае, если мы будем замечены ее величеством, а ваш брат пытается всеми средствами и способами отдалить нас от нее. Я что, обязан был покинуть ристалище из-за того, что я слишком хороший всадник? Или я должен был спрятать подарок королевы, тем самым оскорбив ее, чтобы только не задеть графа Эссекского? Пенелопа, благодаря ему жизнь при дворе стала невыносимой.

Пенелопа ужаснулась тому, что вытворял Робин, пока ее не было с ним. Если верить Чарльзу, его выходки не укладывались ни в какие рамки – это было так не похоже на настоящего Робина. Пенелопа была уверена, что Чарльз не лжет, и чувствовала себя крайне неловко.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я понимаю, что брат ведет себя не лучшим образом, но он еще так молод и так быстро достиг высокого положения при дворе. Он не такой плохой, как вы о нем думаете, сэр Чарльз. – Она смотрела на Чарльза, и в ее глазах читалась мольба. – Будьте же великодушны. Положите конец этому недоразумению.

– Нет, я не откажусь от дуэли! Но не огорчайтесь, леди Рич. Нет никакой необходимости превращать все это в трагедию. Уверяю вас, все не настолько плохо, как вам представляется.

Пенелопу его слова не убедили. Был еще один человек, способный остановить дуэль и замять эту историю, пока о ней не узнала королева. Это был Лейстер.

Он инспектировал войска в Уорвикшире, но его как раз ждали домой этим вечером. Дуэли обычно проводились через день или два после вызова. На следующее утро Пенелопа поехала в дом отчима для серьезного с ним разговора.

Лейстера еще не было, он задерживался. Пенелопу встретил Кристофер Блаунт, который сообщил ей, что ее брат уже дерется с его кузеном на Мэрилебонском поле.

– Но почему так скоро? – спросила она.

– Они спешили, так как опасались, что им помешают. Леди Рич, что мне делать? Что мне сказать ее милости?

– Где моя мать?

– В Уонстеде, слава Господу. Она пока ничего не знает. Но если Чарльз ранит его светлость, я никогда не смогу снова посмотреть ей в глаза.

Пенелопа почувствовала свое обычное пренебрежение к нему – с виду такой сильный, но такой мягкотелый!

– У вас странное понятие о родственной преданности, – холодно заметила она. – Я обычно прежде всего думаю о своей семье и другим советую делать то же самое.

Он отвел взгляд и пробормотал что-то невразумительное. Повисло тяжелое молчание. Пенелопа пыталась рассчитать время – сколько займет дорога до Мэрилебона, собственно дуэль и путь назад? Почему брат еще не вернулся?

– Какое у них оружие?

– Рапира и кинжал, – ответил Кристофер, глядя в окно. – Вы разве не знали, что в армии Чарльз считается одним из лучших фехтовальщиков?

Она не знала. Кажется, она много чего не знала о Чарльзе Блаунте. Если то, что сказал Кристофер, – правда, то с его стороны было преступлением настаивать на дуэли с девятнадцатилетним юнцом. Не стоит удивляться, что Робин почувствовал себя обязанным драться. Пенелопой овладели мрачные предчувствия.

Наконец в ворота въехала карета Робина. Пенелопа сбежала в холл, привратник распахнул перед ней двери, и она оказалась во дворе раньше, чем карета остановилась.

Она ожидала увидеть Робина, но с подножки кареты спрыгнул взволнованный, расстроенный, так не похожий сам на себя Чарльз.

– Леди Рич...

Она оттолкнула его и бросилась к карете. Там были два секунданта – ее брат Уолтер и Томас Хоуард. Но она не заметила их. Она видела только Робина, его пугающую бледность и закрытые глаза. Он был одет в батистовую рубашку, из-под повязки, наложенной на бедро, текла кровь.

– Проклятый убийца! – крикнула Пенелопа в лицо Чарльзу.

– Я еще не умер, – прошептал Робин, и у него затрепетали ресницы.

Чарльз, почти такой же бледный, как его жертва, не стал оправдываться. Собравшись с духом, он стал помогать вынимать Робина из кареты.

– Нужно делать это очень осторожно, – заметил он. – Мистер Деверо, вы приподнимите его... Так, хорошо. Ну, милорд, скоро вы будете в своей постели.

Пенелопа послала слугу за доктором Лопезом. Затем распорядилась вскипятить воду, приготовить чистые полотенца и велела раздевать брата, который то и дело терял сознание из-за большой потери крови. Пенелопа металась по всему дому и неожиданно наткнулась в галерее на Чарльза.

– Что вы здесь делаете? – довольно невежливо осведомилась она.

– Я хотел подождать приезда доктора. Если ваша милость не возражает.

Она не удостоила его ответом и поспешила в кладовую. Мало ли что может понадобиться доктору?

Королевский медик успокоил всех. Это была рана в мякоти, с которой здоровый молодой организм рано или поздно справится. Конечно, его светлости придется помучиться – а что вы хотите? Дуэль в принципе глупость, и обоим джентльменам следовало бы это знать. Доктор удалился с видом праведного негодования.

– Хвала небесам, мы от него избавились, – сказал Робин. Он уже начал приходить в себя после тряски в карете. – Пенелопа, принеси мне, пожалуйста, чернил и бумаги. Мне нужно написать письмо.

– Сейчас не время писать письма.

– Я должен написать одно.

– Ее величеству?

Он нахмурился:

– Да, ей тоже нужно написать. Господи, она придет в ярость! Но сначала я должен послать весточку Чарльзу Блаунту, а эта задача посложнее.

– Зачем? – спросила она. Затем добавила: – Если у тебя просто записка, я могу отнести ее. Он сейчас здесь.

– Да? – Пальцы Робина с силой сжали край простыни. – Пенелопа, ты не приведешь его ко мне?

Она было заупрямилась, но он так настаивал, что в конце концов ей пришлось согласиться. Она нашла Чарльза и проводила его до спальни Робина.

Робин поднялся повыше на подушках и нерешительно обратился к Чарльзу:

– Сэр Чарльз, я не успокоюсь, пока моя совесть не будет чиста перед вами. Теперь я понимаю, насколько я был не прав в отношении вас, и не только вчера, но и много раз до этого. – Признание доставалось ему нелегко, но он заставил себя смотреть в глаза человеку, нанесшему ему рану. – Я хочу выразить свое глубочайшее сожаление... Мне действительно очень жаль.

– Уважаемый лорд, вам не нужно более ничего говорить. Это будет излишним. Мы уладили все наши разногласия и можем начать с чистого листа. Я всегда хотел быть вашим другом, а не врагом. – Чарльз протянул руку, и Робин схватил ее и тихо сказал:

– Я не заслуживаю такой щедрости.

Пенелопа с изумлением смотрела на них. Какие все-таки мужчины странные!

– Я хотел бы сделать признание, – заявил Чарльз. – Мое тщеславие было столь велико, что я считал, будто смогу разоружить вас, не проливая крови. Грех гордыни, за который я жестоко наказан.

– Не будем об этом! Я рад, что дрался лучше, чем вы ожидали, – воскликнул Робин.

Пенелопа ушла, а когда вернулась с миской куриного бульона, они уже дружески обсуждали, в какую тюрьму посадят Чарльза, и спорили о достоинствах тюрем Маршалси и Флит.

– Это ненадолго, – сказал Робин. – Я непременно уговорю ее величество, если только еще не окончательно потерял ее расположение. Дорогая сестрица, неужели я должен это есть? Сэр Чарльз не зубы же мне выбил.

– Так велел доктор Лопез, – невозмутимо ответила Пенелопа. – А вы не слишком все драматизируете? Может, королева смилостивится?

– Не думаю, – заметил Чарльз. – Ведь я нарушил ее строгий запрет и к тому же ранил одного из самых ближайших ее подданных. Нужно, наоборот, радоваться, леди Рич. Еще некоторое время назад не миновать мне публичной казни в Тайберне.

«И что я за язва?» – подумала Пенелопа. Она видела, что он подшучивает над ней, деликатно и безо всякой злости.

– Не стоит обращать внимание на все, что говорят Деверо в ярости, – сказала она.

– Да, вы, Деверо, не слишком тихое семейство, – улыбнулся Чарльз, переводя взгляд с брата на сестру и обратно.

Как не похож был этот сдержанный человек на них, таких напористых и вспыльчивых! Но в его сдержанности было немалое очарование, и Пенелопа почувствовала сильный прилив расположения к нему. О господи! Было бы ужасно знать, что он сидит в тесной камере, не имея возможности насладиться ни глотком свежего воздуха, ни зеленью деревьев.

Робин тоже был полон раскаяния. – Не мучайте себя, милорд, – сказал Чарльз. – Со мной все будет в порядке. Ваша сестра станет навещать меня и кормить через прутья решетки. Да, леди Рич?

Но королева не отправила Чарльза в тюрьму. Она весьма разумно восприняла случившееся, заметив, что графа научили манерам весьма вовремя, поскольку еще немного и на него не нашлось бы уже никакой управы. Это, конечно, было удивительно, но еще больше Пенелопу удивила реакция Робина. Услышав, что сказала королева, он вместо того, чтобы прийти в ярость, спокойно улыбнулся и заявил, что, по крайней мере, он выбрал самого лучшего учителя. Враждебность Робина по отношению к Чарльзу превратилась в искреннее восхищение им. А восхищение достойными людьми было одним из самых располагающих его качеств.

И все, кто каждый день навещали высокопоставленного больного, с неизменным удивлением обнаруживали у его постели бывшего врага, с которым он теперь играл в карты и вел богословские диспуты.

Летом 1588 года Англия превратилась в огромный военный лагерь. Все родственники и друзья Пенелопы были либо в армии, либо на флоте. Лейстер командовал основными силами, расквартированными в Тилбери и насчитывавшими около 16 тысяч человек. Королева не оставила свои войска и также находилась в Тилбери. Робин был с ней – он был назначен командующим кавалерией. Лорд Хоуард, кузен Пенелопы, и адмирал Дрейк возглавляли флот, где служила половина ее знакомых, включая Чарльза Блаунта, который построил и снарядил собственный корабль.

В конце концов, эта англо-испанская война оказалась битвой флотов, но поначалу никто на это не рассчитывал.

Как только миновала угроза вторжения, Пенелопа поспешила возвратиться в Лондон – она соскучилась по Робину, а также хотела принять участие в намечающихся при дворе празднествах. Но встреча их прошла совсем не так, как рассчитывала Пенелопа. Они оба были в трауре – их постигла неожиданная, как удар грома, утрата. Умер Лейстер. Он долгое время чувствовал себя нездоровым и даже поехал в Бакстон к целебным источникам, но так и не добрался до них – он скончался 4 сентября 1588 года в Корнбери. Робину, оставшемуся с двумя убитыми горем дамами, нужна была помощь старшей сестры. Пенелопа считала, что скорбь ее матери была искусным притворством. Совсем иным было горе королевы.

– Она заперлась у себя в спальне, – рассказывал Робин. – И не выходила до тех пор, пока лорд-казначёй не пригрозил, что выломает дверь.

– Она даже не рассердилась на меня за мою дерзость, – печально говорил лорд Берли. – Я знал, что так будет ведь я уже столько лет служу ей. Она всегда остается наедине со своим горем. Я советовал вашему брату, леди Рич, быть весьма терпеливым.

От Робина многое зависело, так как королева была в ужасном состоянии. Она любила Лейстера, и в тяжелое для страны и королевы время он полностью вернул ее былое расположение. Это не было романтическим чувством – их отношения были похожи на отношения состоящих долгое время в браке супругов. Последние недели жизни Лейстера оказались, возможно, и его самыми счастливыми неделями. Теперь он был мертв, а ее сердце было разбито. Королеве Англии не к лицу было выставлять себя на посмешище в момент величайшего триумфа страны. И все же это было выше ее сил – совсем не обратить внимания на потерю старого друга и как ни в чем не бывало продолжать бесконечные празднования и официальные церемонии.

Робин был для королевы Елизаветы своеобразным лекарством: не только из-за того, что являлся молодым ее фаворитом, но еще и потому, что был ее кузеном и приемным сыном Лейстера. Робин был той родственной душой, в общении с которой королева получала отдохновение.

Робин хорошо вел свою партию. Чужое горе и страдание всегда заставляли его, преодолев себялюбие, целиком посвящать себя человеку, нуждающемуся в его помощи. Он придумывал для королевы развлечения, и она, незаметно для себя самой, принимала в них участие – он никогда, не уставал от разговоров о Лейстере, к которым они всегда возвращались.

Люди понимающие видели, что смерть отчима сыграла молодому Эссексу на руку. Однако все, что Робин делал для Елизаветы, он делал от чистого сердца и из самых лучших побуждений, и она знала это. Она не медленно назначила его на оставшуюся вакантной после смерти Лейстера должность королевского конюшего, ведающего дворцовой конюшней и конным хозяйством, и произвела его в рыцари ордена Подвязки. Ему не было еще и двадцати одного года.

Похоронив Лейстера, мать Пенелопы не стала впустую терять время. Высушив слезы, она вышла замуж за Кристофера Блаунта. Это была не очень красивая история. Блаунт был на восемнадцать лет младше ее и, будучи слугой графа, почти наверняка был ее любовником при его жизни. Королева была в ярости, хотя и не могла скрыть мрачного удовлетворения от того, что ее нелицеприятное мнение о Летиции в который раз подтвердилось. Лондонские таверны были полны неясных слухов о том, что Лейстера отравили.

Дети леди Лейстер от первого брака собрались, чтобы обсудить, как им относиться к этому, оскорблению памяти второго мужа и должны ли они признать третьего.

– Хорошо же мы будем выглядеть рядом с таким отчимом! – заявила Дороти. – Матушка могла бы подумать о нашей чести, если уж ее не заботит собственная.

Дороти, как и Пенелопе, не повезло с мужем, хотя она и выбирала его сама. Выйдя замуж за Тома Перрота наперекор мнению родственников, она жалела об этом с самого дня свадьбы и завидовала матери.

– Это чудовищно! – воскликнул Уолтер. Он был самым младшим из четверки Деверо и в свои девятнадцать все еще думал, что мать должна быть выше человеческих страстей. – У меня в голове не укладывается, как она могла так поступить. Я никогда не смогу непринужденно общаться ни с ней, ни с ним, не говоря уже о том, чтобы признать его в качестве отца.

– Прежде чем что-либо решить, послушай, что скажет Робин, – заметила Пенелопа.

Они ждали, что скажет Робин – среди всех четверых он обладал непререкаемым авторитетом. Спустя пару дней все Деверо собрались в доме Лейстера, который теперь назывался домом Эссекса и уже начал изменяться под стать новому владельцу – жизнь била ключом, вверх и вниз по лестницам сновали разного ранга секретари, слуги, протеже, которыми Робин непрестанно пополнял свою свиту – не ради тщеславия, но от искренней щедрости. Он хотел, чтобы все его друзья и доброжелатели могли разделить с ним его успех. В те дни к графу Эссекскому, казалось, прислушивался весь мир, и его брат и сестры не стали исключением.

– Что ты скажешь, Робин? – спросила Пенелопа.

– Я помню смерть отца, – ответил Робин после непродолжительной паузы. – Мне запретили присутствовать на его похоронах – дескать, я для этого слишком болезненный. Я до сих пор чувствую вину перед отцом.

– К чему ты клонишь? – спросила Дороти.

– Как оказалось, у меня были перед отцом какие-то обязанности, о которых я не подозревал и которые не мог бы выполнить в девятилетнем возрасте. Будет ли разумно, если я сейчас стану из себя разыгрывать старшего сына Лейстера. Нашей главной заботой должна стать защита матери.

– Думаешь, ей нужна защита? – произнесла Дороти.

Уолтер высказался утвердительно. Он хотел оградить мать от влияния Кристофера Блаунта, которого считал единственным виновником всего случившегося. Пылкая речь Уолтера была прервана приходом Гелли Меррика, дворецкого Робина, объявившего, что внизу ждет посетитель, которого его светлость, возможно, захочет принять.

– Наверняка кто-то пришел выразить свои соболезнования, – сказал Робин. – Кто же это?

– Сэр Чарльз Блаунт, милорд.

– А! Это меняет дело. Пригласите его, Меррик. – Робин посмотрел на сестер: – Он сейчас испытывает те же затруднения, что и мы. Мы с ним в одной лодке.

Возможно, Чарльз Блаунт был в другой лодке – и она была еще менее пригодна к плаванию, поскольку невыносимо было испытывать чувство стыда за близкого человека. К тому же он знал, что Кристофера все считают обыкновенным авантюристом. Едва ли он забыл, как к нему самому отнесся Лейстер, когда узнал о его отношениях с Пенелопой девять лет назад.

Чарльз поприветствовал всех и сразу перешел к делу.

– Собираются ли они признать брак? Примут ли они Кристофера в качестве отчима?

– Все спрашивают об этом, – заметил Робин. – Я не знаю, какого ответа они ждут. Этот брак действителен, и Кристофер является нашим отчимом, хотим мы этого или нет. Мы не можем отменить церемонию.

– Однако в городе ходят слухи, будто вы сказали, что отказываетесь видеться с леди Лейстер до тех пор, пока она не согласится жить раздельно с Кристофером. Если это так...

– Это неправда! – воскликнул Робин. – Я не ставил никаких условий. И все же вы, наверное, не ждете, что мы примем вашего брата в свою семью с распростертыми объятиями?

– Не жду, – без промедления ответил Чарльз. – Кристофер совершил отвратительный поступок, злоупотребив доверием хозяина и своим положением. Я не ищу ему оправданий. Но он не мерзавец, он просто слабый человек, и я прошу вас не верить людям, которые отзываются о нем как об опасном и расчетливом хищнике. Он искренне любит вашу мать, и я убежден, что только поэтому он согласился на этот брак.

– Во имя Господа, избавьте нас от ваших россказней, – прервал его Уолтер. – О какой любви может идти речь между столь разными людьми?! Ваш брат использует нашу мать в своих целях, и все это понимают. Ему двадцать девять, а ей сорок семь. Предположить, что он любит ее, – значит погрешить против истины.

Все замолчали. Но если Робину двадцать один, а королеве пятьдесят пять? Перед этими показателями меркла разница в возрасте между Кристофером и леди Лейстер.

– Когда мне нужно будет твое мнение, – произнес Робин, обращаясь к брату, – я о нем спрошу. А до тех пор держи рот на замке и говори только тогда, когда тебя спрашивают. Что ты знаешь о чувствах взрослых мужчин и женщин? Я больше не потерплю подобной дерзости.

– Я... прошу прощения, милорд, – запинаясь, сказал Уолтер. – Я не имел в виду... то есть я не думал... я не собирался тебя задевать.

Робин пожал плечами.

– Ты должен научиться понимать и прощать, – произнес он погодя. – Думаю, ты скоро увидишь, что Кристофер и мать поладят друг с другом.

– Что ж, нелишне было бы поднять бокал за то, что наши семьи породнились, – сказал Уолтер Чарльзу.

– И в самом деле! – воскликнула Пенелопа, которая старалась видеть хорошее даже в самом плохом. – Мы очень рады, нас с вами теперь объединяют родственные связи.

– Вы слишком добры ко мне. Я этого не заслуживаю, – сказал Чарльз.

Пенелопу не обманула эта обтекаемая фраза. Чарльз допустил колкость, почти дерзость, что совсем не было похоже на него. Неужели минувшее до сих пор терзает его? Или, может быть, сейчас больше, чем когда-либо? Но он же понимает, что она не виновата в том, что они расстались тогда. Пенелопу озадачила скрытая в его словах горечь. В чем причина? Два месяца спустя она обнаружила ее.

Летиция Лейстер не собиралась считаться с мнением общества. Она везде появлялась с новым мужем и в то же время настаивала на своем праве использовать старый титул. Кристофер попал под каблук своей энергичной жены. Это его устраивало. Однако его угнетало отношение окружающих: многие думали о нем плохо, мало того – презирали. Он с удивлением обнаружил, что золотоволосая красавица, тремя годами младше его, стала его падчерицей. Как-то дождливым осенним вечером он сказал Пенелопе, как трудно жить, терпя нападки со всех сторон. Летиция навещала своего отца, но он знал, что его там не ждут, поэтому остался дома и топил себя в жалости к самому себе. Собственная семья относилась к нему не лучше. Чарльз не давал ему спуску.

– Не знаю уж, какое право он имеет судить меня, если вспомнить о его собственных грехах. Но... мне нельзя об этом говорить. Беда в том, Пенелопа, что вы слишком восприимчивая слушательница.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы рассказывали мне о том, что мне не следует знать, – заметила Пенелопа, покривив душой. Ей очень хотелось знать, о каких грехах Чарльза упомянул Кристофер.

– В общем, – улыбнулся Кристофер, – в молодости у Чарльза была любовь. Он держал ее в строжайшем секрете, вбив себе в голову, что он связан с ней навеки. Он ведь стал еретиком, выступив против канонов официальной церкви. О господи, я и забыл, что вы тоже еретичка. Прошу прощения...

Пенелопа пропустила эту бестактность мимо ушей. У Чарльза, похоже, имеет место вкус к тайным приключениям. После их любви он, вероятно, вступил с кем-то в тайный брак...

– Вы знаете еще что-либо? – спросила она. – Как долго Чарльз и его пассия были женаты? И почему расстались?

– Они не были женаты, – ответил Кристофер.

– Да? Из того, что вы сказали...

– Они обменялись обручальными кольцами и поклялись друг другу в верности. Многие приравнивают этот обряд к венчанию. Чарльз считает, что он не вправе отступить от данного когда-то слова.

Пенелопа молчала. Ее любопытство было удовлетворено, но она отнюдь не испытывала радости. Должно быть, Чарльз любил еще кого-то...

Стараясь говорить равнодушным тоном, Пенелопа спросила:

– Вы знаете, что это была за особа.

– Он говорил, что она из знатной семьи. Поэтому ее родители и разлучили их – они не могли позволить, чтобы их сокровище досталось нищему Блаунту. Однако ее добродетель оказалась не такой бесспорной, как происхождение, – она легко нарушила данную ему клятву. Чарльз говорил мне, что она вышла замуж за человека, подобающего ее положению. Я иногда задумываюсь, не принадлежит ли она ко двору.

Итак, надежды на ошибку больше не осталось. Пенелопа была в смятении. Она знала, что ей не обрести мира в душе до тех пор, пока она не поговорит с Чарльзом. Неужели он считает, что его жизнь искалечена раз и навсегда тем, что случилось больше десяти лет назад? Пенелопа знала, что клятвы, данные друг другу влюбленными, и обручение, пусть даже тайное, иногда служили поводом для обращения в суд, если не сопровождались последующим венчанием. Но она никогда не думала, что их отношения с Чарльзом – из того же разряда.

Она искала встречи с ним, а он превратился в невидимку. Двор находился в Гринвиче, и за две недели своего пребывания при дворе Пенелопе ни разу не удалось остаться с ним с глазу на глаз. Но однажды утром ей представилась такая возможность. Она собиралась отплыть на барке в Лондон, когда на причале появился Чарльз и спросил ее, не пригласит ли она его с собой. У него было какое-то срочное дело к вице-губернатору Тауэра, района вокруг старинной крепости на берегу Темзы.

– Поднимайтесь, сэр Чарльз. Я буду рада компании.

Она жестом приказала служанке пересесть на корму, и Чарльз разместился рядом с Пенелопой под небольшим тентом. Занавески были сдвинуты из-за жары, необычной для октябрьского утра, но все же они могли спокойно разговаривать, не боясь, что их услышат.

Барка отплывала, а Пенелопа собиралась с духом.

– Я хотела поговорить с вами. Ваш двоюродный брат недавно рассказал мне кое-что, и это меня очень обеспокоило.

Она замолчала, вслушиваясь в ритмичные всплески весел о воду, сопровождающие скрип уключин.

– Он случайно поведал, что когда-то вы обручились с особой благородного происхождения и теперь считаете себя связанным с ней на всю жизнь, несмотря на то, что она вышла за другого.

Чарльз молчал и не двигался. Она смотрела на него и ничего не могла прочесть по его лицу. Погодя он сказал:

– Предполагаю, что мой кузен был пьян.

– Возможно, но какое это имеет значение? Не вините Кристофера. Мне не следовало сразу бежать к вам и все разбалтывать. Но мне необходимо знать правду.

– Правду, леди Рич? Но насколько я понимаю, вы уже знаете правду, хотя и предпочли бы с большим удовольствием остаться в неведении. Я должен был рассказать об обручении моей семье, поскольку они хотели заставить меня жениться.

– Я все еще ничего не понимаю. Почему вы не согласились жениться? Вы же... не считаете, что мы с вами обручены?

– Мы как раз обручены и связаны друг с другом узами перед лицом Господа на всю жизнь. И не имеем права связывать себя узами брака с кем-либо еще.

– Но это безумие! – воскликнула Пенелопа. – Я же вышла замуж за лорда Рича!

Чарльз молчал.

– Вы, должно быть, полагаете, что я совершила смертный грех, – прервала молчание она.

– Нет, вы не должны обвинять себя в этом, – возразил он. – Грех совершается сознательно и умышленно. Вы же действовали по неведению.

– Я понимала, что дала обещание выйти за вас замуж, и думала, что могу в любой момент изменить решение. Никто мне не сказал – ни Лейстер, ни мать...

– Они знали, что мы дали друг другу клятву верности и обменялись обручальными кольцами?

– Нет, А это имеет значение?

– Да, имеет...

– Я все еще храню ваше кольцо. В своей шкатулке с драгоценностями, – произнесла она вполголоса. – Чарльз, почему вы не сказали мне раньше, что считаете наше обручение священным?! Вы же знали, что мои родственники быстро подыщут мне жениха?

– Потому что в то время я сам не осознавал всей святости нашего обручения. Вы же помните: когда я вас встретил, я был католиком, безразличным в своей вере. Я старался думать о религии как можно меньше. А потом я уехал в Оксфорд и обрел там истинную веру, воплощенную в протестантской церкви. Я стал изучать Священное Писание и труды отцов-основателей, начал размышлять о материях, о которых ранее не имел понятия. В какой-то момент – не могу точно вспомнить где или когда – я понял, что не имею права нарушить данную вам клятву. Это не какая-то новая догма, а все юристы и богословы придерживаются мнения, что сознательное обручение, являясь как бы предварительным брачным контрактом, не может быть отменено даже в том случае, если оно не оформлено юридически. И я принял это, поскольку к этому склоняла меня совесть. Но какой смысл забивать вам голову всем этим? Вы считаете себя замужем за лордом Ричем, вы мать его детей...

– Считаю себя?! Я замужем за Ричем!

Возникла короткая пауза.

– Простите меня, Пенелопа, – произнес он погодя, – но я так не считаю.

Пенелопа опешила. Ее брак с Ричем был несчастлив, и, казалось бы, она должна была с радостью воспринять мысль Чарльза о том, что она вовсе не была за Ричем замужем. Но сделать это было трудно, так как все это противоречило здравому смыслу и тому, что действительно происходило в ее жизни, – венчанию, которое, несомненно, имело место в домовой церкви Хантингтонов. Она всегда будет помнить этот злополучный день. А ее положение в обществе? Неужели Чарльз считает ее детей незаконнорожденными? Перед лицом закона она супруга Рича. А перед лицом Господа? Вера в священный брак укрепляла ее в верности мужу, дала ей силы отказать Филиппу Сидни, помогла пережить семь лет одиночества. Она не может так просто отказаться от своего единственного оплота! Единственным чувством, которое она испытывала к Чарльзу в этот момент, была обида.

Они молчали до тех пор, пока барка не добралась до Лондона.

Все это время он не отрываясь смотрел на нее. Постепенно Пенелопа начала понимать, как эгоистично вела себя по отношению к Чарльзу.

– Просите меня, – сказала она. – Я послужила для вас причиной многих бед. Возможно, я не разделяю ваших терзаний, но я уважаю их. Боюсь, я испортила вам жизнь.

– Ничуть не бывало! Кристофер расписывал меня как мученика, но на самом деле у меня нет никакого желания вступать в брак. Я слишком беден для этого, и у меня слишком много дел. Я неплохо справляюсь в одиночку.

Это было правдой. Наверное, он был счастливее ее. На мгновение она даже обрадовалась, что ее брак оказался провалом и он знал об этом. Если бы она жила в свое удовольствие с любимым мужем, то груз вины за те страдания, что она причинила Чарльзу, был бы невыносимым.

Показался Тауэр. Чарльз поднялся.

– Вы направляетесь в дом Эссекса? Тогда я сойду здесь. Было бы просто невежливо благодарить вас за приятную дорогу. Могу я вместо этого просить вас простить меня, если я вас обидел?

– Ах, Чарльз, чем меньше мы будем думать об этом, тем лучше.

Он поцеловал ей руку с присущим ему достоинством, ступил на берег и зашагал к Тауэру. Провожая его взглядом, Пенелопа подумала: как странно и как грустно, что ни он, ни она не вспомнили о том, что привело к их теперешнему невеселому положению, – о радости и нежности того лета в Уонстеде. «Я могла бы быть счастлива с Чарльзом, – подумала Пенелопа. – Жаль, что мы не поженились». Но только какой прок от сожаления?

Жизнь при дворе стоила недешево, а Робин был весьма расточителен. Спустя пару лет он так сильно залез в долги, что решил, по примеру многих обнищавших героев, сбежать за море. Вместе с Уолтером он тайно выехал в Плимут, чтобы присоединиться там к экспедиции адмирала Дрейка, направляющейся к берегам Португалии. В Португалии пришлось несладко, но добыча оказалась такой незначительной, что не могла поправить дел графа Эссекского. Королева сердилась на него все время, пока его не было, и простила его сразу, как только он вернулся. Она даже одолжила ему денег, чтобы он смог на время откупиться от кредиторов.

Итак, карьера его была на самом пике, и Пенелопа всегда была рядом с ним – и при дворе, и в Уонстеде, где ей часто приходилось исполнять роль хозяйки дома. По правилам наследования все имущество Лейстера отошло к нему, ведь именно он – а не вдова Лейстера или семейство Сидни – стал настоящим его наследником и правопреемником.

Поместье в Уонстеде было любимым местом пребывания Пенелопы, гораздо более дорогим ее сердцу, чем Лиз или даже Чартли, где она провела свои детские годы. Даже старые воспоминания не могли ослабить ее удовольствие от жизни в уютном доме из красного кирпича, построенном на опушке леса в загородном поместье, не лишенном, однако, городского лоска, – Уонстед находился достаточно близко к Лондону и являлся свидетелем официальных визитов и празднеств.

В начале лета 1580 года здесь собралась небольшая компания друзей – супруги Уиллоубай, Роджер Уильямс, Чарльз Блаунт и еще несколько человек, включая леди Сидни. Это стало небольшим сюрпризом, так как Франческа – тихая, красивая и умная особа, которая так и не вышла вторично замуж, несмотря на четыре года вдовства, – не принадлежала к придворному кругу. К тому же она снова была в трауре, поскольку незадолго до того умер ее отец, и Пенелопа удивилась, зачем ее пригласили.

Робин ожидал, что его гости будут не менее активны, чем он сам. В первый день, не обращая внимания на удушающую июньскую жару и на то, что лес в окрестностях Уонстеда был очень густым, он потащил всех на охоту.

– Представляю, что из этого выйдет, – жаловался Чарльз, сидя на моховой кочке во время традиционной трапезы перед охотой. – Я буду до вечера скакать то в одну сторону, то в другую, с луком и стрелами у седла, и за весь день не увижу ничего, что могло бы сойти за добычу, в такой чаще можно смело завязывать себе глаза толк будет тот же.

– Ваш-ша правда, похоже, в этих лес-сах нам придется не с-сладко, – поддержал его крепкий маленький Уильяме, цедя валлийские шипящие и свистящие сквозь окладистую бороду.

– Здесь полно зверья, – заявил хозяин Уонстеда. – Нужны только хорошие собаки, чтобы их поднять. Могу гарантировать вам, Чарльз, что вы найдете применение своим стрелам.

– Я думал, здесь оленей обычно загоняют для охоты, – сказал Уиллоубай.

– Леди Сидни не станет стрелять в такого оленя, – заметил Робин. – Она считает, что это слишком жестоко.

Все посмотрели на Франческу. Та вспыхнула. Пенелопа и забыла, какой красивой она может быть, когда к восхитительным чертам ее лица добавляется румянец. Однако оставалось непонятным, почему именно Франческа распоряжается приготовлениями к охоте в Уонстеде.

– Пенелопа, негоже вам быть на улице в такую жару, – сказала Мэри Уиллоубай, обмахиваясь веером. – Вам лучше вернуться в дом, отдохнуть и подождать нас.

– Ничуть не бывало, милая Мэри. Я прогуляюсь немного, карета меня подождет.

Пенелопа была снова беременна – в четвертый раз.

Она ждала ребенка в августе и не могла больше ездить верхом, но, никогда не делая себе поблажек, не собиралась нежить себя и впредь.

Когда кавалькада охотников тронулась в путь, она, не вставая со своего места под буком, проследила за тем, как слуги убирают остатки трапезы, стряхивают мусор с белых льняных скатертей и собирают столовое серебро.

Затем, когда слуги ушли, она встала и не спеша пошла по тенистой лесной дороге. До нее доносился собачий лай и хруст веток – это, по-видимому, лошади пробирались сквозь густой подлесок. Робин не давал своим гостям спуску. Пенелопа почувствовала себя покинутой и подумала, что зря ее ребенок выбрал летние месяцы для того, чтобы появиться на свет.

Она услышала шум позади себя и, оглянувшись, увидела Чарльза Блаунта, пешего.

– Что случилось с вами?

– Для моей кобылы этот лес оказался слишком серьезным испытанием. Могу я немного пройтись с вашей милостью.

– Вы и не собирались охотиться сегодня, – заметила она.

Чарльз улыбнулся и сказал, что хотел во время охоты продумать новый план для постройки небольшого дома рядом с рыбными прудами и, вернувшись, перенести его на бумагу.

– Вы творите чудеса со здешними садами, – сказала Пенелопа. Они медленно, бок о бок, шли по узкой дороге. – Брат вам очень благодарен.

– В действительности благодарным должен быть я. Никогда еще человеку, не имеющему собственной земли, не позволяли осуществлять столь дорогостоящие задумки. И он меня еще благодарит! Поистине Эссекс -принц среди друзей.

Робин, которого всегда больше волновали люди и идеи, чем материальные блага, дал Чарльзу возможность на свое усмотрение улучшать окрестности Уонстеда. Они много времени проводили вместе и здесь, и в Лондоне, и за последний год Пенелопа часто виделась с Чарльзом. Они никогда не вспоминали про их разговор на барке или про ту невидимую связь, которая, по мнению Чарльза, все еще существовала между ними. Это было трудно, но они оба прошли хорошую школу при дворе. Чтобы сделать свою жизнь хотя бы терпимой, им нужна была внутренняя дисциплина.

Здесь, в Уонстеде, они все же могли позволить себе воспоминания о прошлом, но только твердо веря в то, что у этих воспоминаний нет никакой связи с настоящим и будущим.

– Вы помните те заросли орляка?

– Нет, – твердо ответила она и тут же испортила впечатление от сказанного, добавив: – Они были чуть дальше, слева.

– Я не обидел вас?

– Обидели. Тем, что привели меня сюда, когда я беременна и похожа на дыню, и напомнили, какой я была и что я делала в шестнадцать. Не думала я, что вы настолько бессердечны.

– На дыню? Нет! – Он засмеялся. – Вы похожи на золотистый абрикос. И именно ваше интересное положение позволило мне заговорить об этом. В другое время это было бы неуместным и безрассудным. Вы бы подумали, что я вынашиваю какой-либо коварный план, и, придя в ярость, как и положено Деверо, влепили бы мне пощечину. И я бы умер от огорчения.

– Чтобы вы умерли, сэр Чарльз, нужно нечто большее, чем просто пощечина.

В их подшучивании друг над другом было зерно истины. Пенелопа понимала, что они представляют потенциальную опасность друг для друга – не из-за их обручения, которому исполнилось уже одиннадцать лет, нет. Но как мужчина представляет опасность для женщины, и наоборот. Если бы не последние месяцы беременности, она бы не смогла идти с ним рядом и так спокойно разговаривать.

Дорога превратилась в тропу, которая свернула в глубь леса. Вдруг они услышали голоса впереди и остановились. Против своей воли они стали свидетелями разговора, который его участники предпочли бы сохранить в тайне.

В просвете между деревьями Пенелопа и Чарльз видели Робина. Он держал на поводу пару лошадей и смотрел на стоящую напротив Франческу Сидни.

Она, хрупкая, худенькая, решительно отчитывала лорда Эссекса.

– Ваша светлость ведет себя неподобающим образом! Я считала, что вам хоть немного небезразлично мое доброе имя.

– Ваше доброе имя волнует меня больше всего на свете, Франческа. Вы же знаете. – Она отвернулась от него. Он взял ее за локоть, ухитрившись при этом не выпустить из рук поводьев. – Милая, я так вас люблю. Единственное мое желание – это чтобы вы были счастливы. Прекратите терзать меня своим безразличным видом.

– Я же сказала вашей светлости – нет!

К этому времени Чарльз с Пенелопой, осторожно ступая по сухим листьям и веткам, отошли на такое расстояние, что уже не могли слышать разговора.

– В этом лесу они охотятся явно не на оленя, – сказал Чарльз.

– Похоже, я слишком надолго уехала в Лиз. Вы знали, что она – его последнее увлечение?

– Да. Слышал как-то.

Пенелопа замолчала. Она понимала, какой вызов может бросить спокойная красота Франчески Сидни и ее добродетель такому человеку, как Робин.

– Ему не на что надеяться, – сказала она. – Франческа слишком холодна и благочестива. Думаю, именно в этом ее прелесть.

– Она благочестива, бесспорно. Но холодна... Это слово я бы выбрал в последнюю очередь. Франческа считается второй красавицей Англии.

Пенелопа встревожилась. Она не стала спрашивать, кто считается первой, хотя не исключено, что ответ доставил бы ей удовольствие.

За ужином она внимательно наблюдала за Робином и Франческой. Он уделял ей много внимания, даже попытался посадить рядом с собой, хотя Франческа не позволила ему совершить этой бестактности и села напротив. Он, было, обиделся, но через минуту уже тянулся к ней, чтобы спросить о чем-то, вполне уверенный, что, в конце концов, получит желаемое. Франческа выглядела смущенной и растерянной. Она могла противостоять Робину в лесу, вооруженная высокими моральными принципами, но она не знала, как обращаться с могущественным графом Эссекским в его собственном доме, когда он решил выделить ее из толпы остальных гостей и сыграть с ней в игру, в которой он был признанным мастером.

Вечер выдался восхитительный, и после ужина Робин заявил, что собирается устроить гимнастические состязания – похоже, жаркая погода прибавляла ему энергии. В сад принесли деревянные козлы. Вокруг площадки для состязаний выстроились слуги с факелами, и вне этого круга резко выделялись на фоне закатного неба верхушки деревьев и высокие кусты.

Мужчины резвились, словно школьники, но никто не превзошел в азартности Роджера Уильямса, которому было под пятьдесят и который был на голову ниже всех остальных. Он бодро подбегал к козлам, пытался изобразить кульбит и не менее бодро плюхался на собственный живот.

– Вы мож-жете делать это гораз-здо лучше, – говорил Робин, поднимая его с земли и подражая тягучему валлийскому выговору Уильямса.

– А ну не дразните меня, вы, нахальный молокосос, – ворчал валлиец, потирая ушибленные места.

Никто не осмелился бы назвать молокососом графа Эссекского, но он стерпел бы и не такое от любимого им сэра Роджера, который учил его военному делу. Робин извинился и потрепал крепыша по плечу, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

В итоге состязания свелись к противоборству Робина и Чарльза. Робин выиграл их лишь с небольшим преимуществом.

– Он знает, как лучше всего себя подать, – сказала одна из девиц, наблюдающих за состязанием с террасы.

Когда Робин поднимался по лестнице на террасу, в белой рубашке с расстегнутым воротом, красивый и торжествующий, как юный греческий полубог, Франческа Сидни непроизвольно потянулась к нему. Она вовремя спохватилась, но это движение не укрылось от глаз Пенелопы, которая сразу же поняла, что оно значит. Франческа была влюблена.

Это открытие обеспокоило Пенелопу. Она думала о Франческе все время, пока служанки раздевали ее и расчесывали волосы. Франческа оказалась более уязвимой, чем она думала. Она, скорее всего, станет легкой добычей для Робина, который за последние два года превратился в искусного и беспринципного соблазнителя. Перед энергичным мужчиной трудно устоять, особенно если женщина в него влюблена, – этот урок Пенелопа извлекла, по иронии судьбы, из отношений с покойным мужем Франчески Филиппом Сидни. Пенелопа никогда не была особенно близка с Франческой, испытывая к ней нечто вроде незначительной неприязни, но она почувствовала, что должна с ней поговорить.

Отпустив служанок, она направилась к спальне Франчески и постучала в дверь.

– Войдите.

Франческа сидела на постели, полог над которой был еще поднят. Ее роскошные черные волосы рассыпались по плечам, а батист ночной рубашки был таким тонким, что казался прозрачным. Она не выглядела обеспокоенной или расстроенной. Она выглядела великолепно. Но была определенно удивлена, увидев Пенелопу.

– Я не ожидала, что ваша милость...

– Я посчитала, что вы простите мне позднее посещение. Когда собирается много народу, остается так мало времени на то, чтобы поговорить по душам, вы не находите? – Пенелопа присела на край кровати. – Надеюсь, вам нравится здесь?

Франческа, казалось, не могла придумать, что сказать в ответ. Наступила пауза, которую прервал уверенный мужской голос, донесшийся из открытой двери.

– Вот и я, милая. Ты все еще любишь меня? Я потрачу всю ночь на то, чтобы выяснить это.

Робин увидел сестру и застыл. Несколько мгновений никто из них был не в состоянии пошевелиться. Первой пришла в себя Пенелопа:

– Пожалуй, я оставлю вас наедине, – сказала она и вышла из спальни.

Щеки у нее горели, будто ей надавали пощечин. Она дала волю мыслям, только попав в свою спальню. Как ее могла провести эта бледная лживая потаскуха, строящая из себя воплощенную невинность? Видимо, они уже давно любовники. Одновременно лицемерка и распутница – что может быть отвратительней? Пускает любовника к себе в постель, но настаивает на том, чтобы он берег ее доброе имя. Которое, в конце концов, было именем Филиппа Сидни! Мысль о Филиппе окончательно привела Пенелопу в ярость. Это же мерзко! Вдова Филиппа Сидни путается с самым известным в Англии развратником! То, что этим развратником был любимый брат Пенелопы, ничуть не смягчало ее гнева. Ко всему прочему Пенелопа вспомнила, что пошла к Франческе из самых благих побуждений, и почувствовала себя идиоткой.

Спустя пару минут к ней вошел Робин.

– Я пришел сказать, что мне жаль, – сказал он. – Нам обоим неловко.

– Не стоит беспокоиться, милорд, – отрезала Пенелопа. – Все, что между вами, меня не касается.

– Франческа очень расстроена...

– Можешь заверить леди Сидни, что я не собираюсь чернить ее доброе имя. Она ведь ни о чем другом не заботится, не так ли?

– Пенелопа, ты не права. Это не то, о чем ты подумала.

– Наверное, меня подвел слух, – растягивая слова, произнесла Пенелопа. – Вы, наверное, собирались всю ночь читать ей Платона.

Лицо Робина перекосилось от досады.

– Ты слишком поспешно нас судишь. Ты слишком многого не знаешь – это, конечно, моя вина, но я сейчас все исправлю. Франческа и я женаты.

– Женаты! – Пенелопа всплеснула руками. Будто ураганом смело обиду и возмущение. – Робин, ведь это неправда? Я тебе не верю.

– Мы обвенчались в апреле в их домовой церкви. Свидетелем была ее мать.

– Ты, наверное, сошел с ума. Как ты собираешься сказать об этом королеве? Она же уничтожит тебя, Робин.

Он уклончиво ответил, что королева всегда, в конце концов, прощает ему все прегрешения.

– Ты просто никогда не делал ничего подобного! – воскликнула Пенелопа. – Да, она многое тебе прощала, но теперь ты, ее любимчик, которого она лелеет и безумно ревнует, женился! Как ты собираешься выпутаться из этого? Господи, ты же отлично помнишь, как она стала относиться к Лейстеру, когда он выкинул такую штуку. Что заставило тебя это сделать?

– Разве не понятно? Я влюбился.

– Но, Робин, ты же постоянно влюбляешься! И твоя влюбленность никогда не длится долго. Какой смысл было жениться на вдове, ставя под удар всю свою карьеру? – И тут Пенелопу осенило. – О господи! Только женившись на ней, ты мог заставить ее лечь с тобой в постель.

– Да, – кивнул Робин.

Затем, поняв, что сболтнул лишнего, он стал похож на провинившегося сорванца, которого только что отчитала мать.

– Пенелопа, мне от тебя никогда ничего не удавалось скрыть, – сказал он и принялся мерить шагами комнату. – Я вел себя не лучшим образом и жалею об этом. Я старался сделать Франческу своей любовницей, использовал все известные мне способы, но безуспешно. Затем у нас произошла ужасная ссора. Она сказала, что не привыкла к тому, как лорды обращаются с женщинами, так как всю жизнь жила среди джентльменов. Этого я не мог вынести и в ярости ушел, поклявшись, что никогда не вернусь обратно. Но я так по ней скучал! Я пытался увидеться с ней, но она меня не принимала, письма, которые я посылал, возвращались назад нераспечатанными – это был ад, и, клянусь Богом, я его заслуживал. Наконец мне удалось подстеречь ее, когда она каталась верхом, я умолял ее простить меня и попросил ее руки. Я уже ничего другого не хотел, кроме как взять ее в жены. Все остальное казалось мне просто кощунством. – Робин помолчал. Он стоял спиной к камину, печальный и тихий. – Она даже слушать меня не захотела. Не могла поверить, что я не лгу. Это было обидно, Пенелопа, поверь мне. Затем она перечислила все свои недостатки: отсутствие у нее состояния, наше различие в положении – и упомянула про неизбежный гнев королевы. В конце концов, я ее уговорил. Я не хуже тебя знаю, как рассердится королева, но не только это меня заботит. Ты же знаешь, что я не могу жить без женщин. Но я также не в силах долго жить во грехе. Ты видела многих, с кем я флиртовал, – но ты не видела раскаяния, которое всегда следовало за флиртом. Воистину обо мне сказано: «Память – горька, ноша – нестерпима». Теперь все будет иначе – моя жена научит меня быть верным и добродетельным.

Пенелопу тронула его искренность. Вера всегда была для Робина чем-то осязаемым, но она и не подозревала, какие глубокие противоречия лежат в основе его характера. Если брак с Франческой способен разрешить их, от этого выиграют все. И в любом случае было уже слишком поздно что-либо предпринимать. Она пожелала ему счастья и похвалила красоту и доброту Франчески, Робин просиял.

– У Франчески сложилось впечатление, будто ты ее не любишь, – заметил он.

– Ничего подобного! Она просто с опаской ко мне относится, так как ее муж когда-то был в меня влюблён. Ее первый муж – как странно это звучит! Я всегда испытывала некоторую неловкость в общении с ней, потому что она вышла замуж за дорогого мне человека.

– Но теперь вы сестры, и я не сомневаюсь, что в дальнейшем между вами все будет гладко.

Милый Роберт! Вечно он не сомневается в том, во что хочет верить. Пенелопа улыбнулась.

Он ушел к Франческе, а она лежала в постели и глядела на темнеющий полог. Ей было не по себе – из-за жары, из-за сумрака. У нее болела голова.

Постепенно она отдалась ощущению, возникшему у нее в тот момент, когда Робин стал говорить о своей любви к Франческе. Все три последних года, с тех пор, как он появился в Лондоне, с тех пор, как он вознесся к власти, ее жизнь весьма зависела от него. Любовь к брату – и какому брату! – заполнила место отсутствующей личной жизни. Пенелопа грелась в лучах его славы, была его близким другом и наперсницей, значащей для него больше, чем кто бы то ни было, за исключением королевы, – и гораздо больше, чем любая из его любовниц. А теперь появилась женщина, которая была ближе к нему, и ничего никогда уже не будет так, как было прежде. За всю свою жизнь Пенелопа по-настоящему любила только двоих мужчин, и Франческа Уолсингем заполучила обоих.

Утром ей пришлось сыграть роль радушной родственницы, и роль была сыграна великолепно. Ради Робина. Выдался прекрасный солнечный день. Они встретились в уединенном уголке сада. Робин с Франческой смотрелись великолепно – она приникла к его руке, как будто искала защиты, он держался так, чтобы она чувствовала, что находится под его защитой. Ему было двадцать два, ей – двадцать три, но, несмотря на предыдущий брак и печальное вдовство, она выглядела младше его, и казалось, находится всецело в его власти. Хотя, очевидно, она могла вести себя и по-другому. Чтобы заявить Робину, что он не джентльмен, должно быть, потребовалась немалая храбрость.

Долг и гордость побудили Пенелопу сделать все возможное, чтобы эта встреча прошла как подобает. Она сделала реверанс жене своего брата и обняла ее со словами:

– Дорогая сестра, я рада быть первой в нашей семье, кто назовет вас так. Уверена, что вы сумеете сделать его счастливым.

– Ваша милость очень добры, – прошептала Франческа.

– Вот видишь, любовь моя! – воскликнул Робин. – Я же говорил тебе, что вы подружитесь. Опасаться было нечего.

– Я уверена, что леди Эссекс меня не опасается, – улыбаясь, сказала Пенелопа.

– Я боюсь, как бы вы не подумали обо мне плохо. Ведь я, обманув всех, прибыла сюда под ложной личиной. – Франческа была готова заплакать. – Вы вправе осудить меня, особенно после прошлого вечера...

– Вчера я хотела предостеречь вас против чар моего брата. – Пенелопа внезапно поняла всю комичность вчерашней ситуации. – Забудьте об этом, пожалуйста. Но заставьте Робина быть более осторожным.

– Не напоминай ей об этом, она и так – сама осторожность, – сказал Робин. – На людях она со мной холодна, как айсберг, разве ты не заметила? Мы только вчера поссорились по этому поводу, но скоро забыли наши разногласия, правда, дорогая?

Это объясняло сцену в лесу. И Франческа обвиняла его в том, что он порочит не имя Сидни, но их собственное. Робин, конечно, был не вправе требовать от жены проявления потаенных чувств при посторонних, которые, не зная о том, что они муж и жена, могли бы их неправильно понять.

Пенелопа тактично намекнула ему на это, спросив:

– Когда ты собираешься сообщить королеве?

– Нужно дождаться подходящего момента. Мне предстоит обсудить с ней вопрос, касающийся войны с Францией, а для этого необходимо, чтобы она была в хорошем расположении духа. И еще я ей должен много денег и хочу отдать хотя бы часть до того, как гром грянет.

Было ясно, что Робин, как бы он ни был влюблен, не собирался отказываться, даже на время, от власти и привилегий фаворита королевы.

Шли месяцы, а Робин все откладывал тот момент, когда скажет королеве, что женился. Момент всегда был неподходящим. То у нее было плохое настроение, а это было смертельно опасно, то, наоборот, слишком хорошее, и было бы глупо нарушать ее безмятежное спокойствие. Королева все еще очень сильно влияла на жизнь Робина – и, возможно, так будет всегда. Он начал играть ту роль в государственных делах, к которой она готовила его с юных лет. А дел этих было много – Робин рассматривал все ходатайства королеве, принимал участие в обсуждении всех политических вопросов. Никто, кроме осторожного Берли, не имел такого влияния на королеву, и Берли мало-помалу становился противником Робина, который в двадцать два года возглавил хорошо организованный протестантский лагерь, сформировавшийся вокруг Лейстера, Уолсингема и Филиппа Сидни.

У Робина выработалось сильное чувство долга: государственные дела – в первую очередь. Его, казалось, не беспокоило, что он должен иметь определенные обязанности и по отношению к жене. Он любил ее, был ей верен, проводил с ней каждую свободную минуту, но она продолжала жить вместе с матерью, все еще под именем леди Сидни. И Франческа слишком его любила и была слишком скромна, чтобы бороться за приличествующее ей положение.

Второй сын Пенелопы родился в августе. Его назвали Генри. Это был милый малыш, и она очень к нему привязалась. К тому времени, как Пенелопа вернулась в Лондон, положение Франчески стало невыносимым. В январе она ожидала ребенка. А был уже октябрь. Робин был поглощен планированием военной кампании во Франции. Он собирался направить английскую армию к лидеру гугенотов Генриху Наваррскому, чтобы помочь ему в войне с католиками. Робин не мог себе позволить лишиться расположения королевы на пороге таких событий. Оставалось только ждать. Пенелопу снедали мрачные предчувствия.

Однажды ее позвали на карточный вечер во дворец Блэкфрайарз. Она сразу почувствовала, что атмосфера накалена до предела. В течение пяти минут четыре человека сказали ей, чтобы она немедленно шла в личные покои королевы, так как ее величество за ней уже посылала. Пенелопа поднялась по лестнице. Еще не дойдя до верхней галереи, она услышала тот ужасный голос, который придворные называли тюдоровским. Стражники расступились, и Энтони Килигрю, камердинер ее величества, ввел ее в королевские покои.

Войдя в комнату, Пенелопа увидела Робина, стоявшего на коленях со склоненной головой. А королева, бледная как смерть, сверкая бриллиантами, рвала и метала...

– ...И вы полагаете, что можете приползти ко мне за милосердием! Что-то слишком часто вы себе стали это позволять! Подлый вероломный предатель! Вы пожалеете, что родились на свет!

На глаза королеве попалась Пенелопа, и мишень для брани поменялась:

– А, еще одно волчицыно отродье! Что скажете? Вы помогали ему покрыть себя позором?

Пенелопа молча упала на колени.

– Ну, отвечайте же! Вы потворствовали этому браку? Вмешался Робин, произнеся почти шепотом:

– Я уже говорил вашему величеству, что ни мой брат, ни моя сестра ничего не знали об этом.

– Придержите язык, я разговариваю с вашей сестрой. Пенелопа, как долго вы знали правду?

– Я узнала об этом в июле. – Пенелопа была слишком испугана, чтобы лгать.

– В июле, а сейчас октябрь. Целых пять месяцев! Вы являетесь одной из моих приближенных – как смели вы утаить правду? Вы забыли свой долг?

Ответ напрашивался сам собой, и Пенелопа не знала, что делать. Наконец, она смогла выдавить из себя, что полагала, будто брак ее брата – его личное дело. Королева приказала ей не дерзить. Пенелопа и не думала дерзить и уставилась в пол, а над ее головой, словно хлыст, свистели слова:

– Я вижу вас насквозь, вы настоящая дочь своей матери, вы непокорная и своенравная. Вы ставите верность этому человеку выше верности монархии. А что, если я по-настоящему унижу вас, леди Рич? – Тонкие пальцы с силой вцепились Пенелопе в плечо. – Посмотрим, как вы запоете после отдыха в тюрьме Флит.

Королева толкнула ее так, что Пенелопа едва не опрокинулась, а затем она повернулась к Робину:

– А что касается вас, Эссекс...

Некоторое время спустя Пенелопа, сочтя это безопасным, поднялась с колен и присоединилась к придворным, стоявшим у стены. Она так дрожала, что едва держалась на ногах. Лорд-адмирал военно-морского флота подвинулся и дал ей место, бормоча при этом, что не понимает, за какие грехи он оказался сейчас здесь. Бедный лорд Хоуард, он всегда впутывался в какие-нибудь неприятности.

Королева продолжала бушевать. По визгливым нотам в ее голосе и по потускневшему взгляду придворные определили, что она полностью потеряла контроль над собой. Им волей-неволей пришлось наблюдать ужасное зрелище: измученная, осунувшаяся пятидесятисемилетняя женщина изо всех сил кричала на своего красивого молодого фаворита – из-за того, что он предпочел естественные радости семейной жизни изнурительному служению ее величеству. Она была жалка и нелепа.

Робин не двигался и молчал. Все время, пока она говорила, он не пошевелил и бровью. Безумная брань сменилась более обстоятельным, но ничуть не более приятным разбором его характера. Ничто не было забыто, даже то, что королева, казалось, давно ему простила и о чем не вспоминала. Робин слушал, не пытаясь оправдать или защитить себя. Лишь один раз он открыл рот для вежливого протеста, когда королева стала в резких выражениях описывать бедность Франчески, ее низкое происхождение и под конец заявила, что Франческа абсолютно не годится в жены главе дома Деверо.

– Ваше величество, женщина, которую я взял в жены, – дочь государственного секретаря королевства и вдова сэра Филиппа Сидни...

– Я повторяю: она не для вас! Такой унизительный союз должен быть признан недействительным. Берли, нет ли у нас статута, запрещающего знати вступать в брак с простолюдинами?

– Нет, ваше величество, такого закона у нас нет, – тщательно подбирая слова, ответил Берли.

– Что ж, надо с этим разобраться. Пошлите кого-нибудь за леди Сидни...

– Леди Эссекс, – поправил ее Робин.

Пенелопа затаила дыхание. Королева прошипела невнятное проклятие, схватила со стола шкатулку из слоновой кости и швырнула ее в Робина, напоминавшего каменное изваяние. Шкатулка пролетела над его головой, едва его не задев.

– Это одно и то же, – произнесла она, скривив губы.

– Вы сказали это специально, чтобы спровоцировать меня...

– Ваше величество, это не так. Говорю об этом громко, хотя уже пострадал от справедливого гнева вашего величества.

– Значит, вы признаете, что мой гнев справедлив? – прищурилась королева.

– Ваше величество, я не вижу ничего плохого в том, что я женился. Мой грех в том, что я сделал это тайно и долго скрывал это от вашего величества. И я могу лишь просить ваше величество о милосердии.

– Обман – ваше самое сильное оружие, – ответила она. – Эссекс, я верила вам, осыпала вас своими милостями. Это ваша благодарность?

Он поднял голову и посмотрел на нее. Именно таким был его взгляд, когда, больше четырех лет назад, Лейстер впервые привез его во дворец. Пенелопе показалось, что в глазах у него стояли слезы.

Королева заметила придворных и, окинув всех взглядов, сказала:

– Хватит стоять и глазеть. Все свободны.

Не прошло и минуты, как придворные исчезли, оставив Робина наедине с королевой.

Пенелопа и Дороти направились к его апартаментам, самым роскошным во дворце. Его слуга Энтони Бэгот был занят печальными приготовлениями: он собирал то немногое, что могло понадобиться хозяину в тюрьме. Энтони не расставался с Робином с тех пор, как их вместе послали в Оксфорд. Им тогда было по десять лет. Женщины молча сидели и смотрели на этого преданного слугу, слишком расстроенные, чтобы разговаривать.

Робин вернулся через час. Он шел как лунатик, почти валясь с ног от нервного истощения. Упав в кресло, он закрыл глаза и сказал:

– Ты была права, Пенелопа. Так, как сегодня, не было еще никогда.

К приходу хозяина Энтони подогрел красное вино. Он налил его из кувшина в серебряный кубок, подал Робину:

– Выпейте вина, милорд. Это подкрепит ваши силы.

– Спасибо, Энтони. Ты всегда знаешь, что мне нужно. – Робин глотнул горячего вина и, немного оживившись, сказал сестрам: – Извините, что вам пришлось вынести этот ужас. Я, призванный вас защищать, втянул вас в эту катавасию.

– Не переживай за нас, Робин, – сказала Дороти. – Что будет с тобой? Она уже объявила свое решение?

Робин поставил кубок.

– Да. Она оставила мне мою официальную должность и приказала продолжать служить Англии. Но я больше не вхож к ее величеству. – Его голос дрожал. – Она напомнила мне о деньгах, которые я ей должен, и выразила желание, чтобы я погасил долг в ближайшее время. Мне запрещено жить вместе с женой, появляться с ней на людях или привозить ее ко двору.

– Запрещено жить с ней?! – воскликнули сестры.

– Скорее наоборот – ей со мной. Ей не разрешается появляться ни в Уонстеде, ни в Эссекс-Хаус. – Он едва заметно улыбнулся, впервые за все время. – Я не знаю, смогу ли я видеться с Франческой так же часто, как раньше.

Могло быть и хуже. У них с Франческой все будет по-прежнему, но ее наконец-то признают его женой. Всяческие ограничения не будут ее беспокоить до тех пор, пока она не разрешится от бремени.

Робин встал и подошел к столу.

– Энтони, ты мне понадобишься, чтобы доставить весточку моей супруге и заверить ее, что я в безопасности.

Он взял гусиное перо и стал его затачивать, говоря при этом:

– По крайней мере, я остаюсь рядом с ней.

– Да, это хорошо, – согласилась Пенелопа. – Это будет ей утешением.

– Утешением? Франческе? – Робин без выражения посмотрел на нее. – Да, наверное. Но я думал о ее величестве.

Сестры переглянулись, но ни одна из них не нашлась что ответить.

Франческа согласилась продолжать жить с матерью. Она не предъявляла на Робина никаких прав и лишь жалела, что доставила ему столько неудобств.

Королева больше не позволяла себе безумных вспышек ярости. Вместо этого она изводила Робина тем, что находила изъяны во всем, что он делал, придиралась к нему, унижала, отпускала грозные замечания. Робин терпел все эти муки со спокойным терпением, удивляя Пенелопу, которая раньше считала его на это неспособным. Наверное, он любит королеву сильнее, чем она думала, – или более честолюбив. А может быть, и то и другое. Во время выездов двора Робин исполнял обязанности конногвардейца, помогая королеве взобраться в седло или слезть с лошади. Он всегда проделывал это очень искусно, но теперь, когда он находился под гнетом немилости, его предупредительная почтительность стала особенно заметна.

Королева не осталась равнодушной к этому проявлению преданности. Ее злость ушла, и Робину изредка доставались то неожиданные слова благодарности, то улыбка. Будто по рассеянности она однажды позволила ему довести ее до своих покоев. Прошло время, и постепенно он восстановил свое положение. К концу ноября он снова был в милости. Хотя придворным и пора было уже привыкнуть к графу Эссекскому, они не могли поверить своим глазам. Брак с Франческой не разрушил его чары – он был все еще дорог королеве.

В январе Франческа разрешилась от бремени мальчиком. Роберт Деверо, виконт Герефордский – Пенелопа была рада, что после четырнадцатилетнего забвения, это имя вновь ожило. Робин продолжал вести странную, двойную жизнь, разрываясь между королевой и женой. По всей видимости, он и Франческа были очень счастливы. Франческа по-прежнему не могла появляться при дворе – по правде говоря, у нее не было большого желания делать это. Но королева больше не возражала против того, чтобы супруги жили вместе. Они поселились в своем особняке в Стренде, и в апреле Франческа снова забеременела.

Обе женщины приготовились к разлуке с человеком, которого они так по-разному любили. Королева разрешила Робину осуществить его самую заветную мечту. В июле английское воинство отплыло во Францию под командованием графа Эссекского, лорда-верховного главнокомандующего ее величества.