Л̶ю̶б̶л̶ю̶. Гублю (СИ)

Мороз еще немного подумал и повернулся к зданию, откуда как раз выходил Горин, который раздраженно отчитывал кого-то по телефону.

По потрепанному виду губернатора было понятно, что тот не спал всю ночь. А красные глаза с пролегшими под ними тенями вообще придавали Горину безумный вид.

— Везде он успел первым и Машу окрутить, и даже о её похищении узнал раньше, — ревниво подумал Роман и, выйдя из машины, направился прямиком навстречу губернатору.

Тот сразу заметил соперника и ощетинился:

— Ты еще тут двойной агент? Не тужься, братца уже не спасти. Если с её головы хоть волос упадет, я его лично застрелю.

В глазах губернатора была явная угроза и неприкрытая ненависть. Как его девочка могла любить такое мудло?

Хотелось разбить рожу этому уроду, потому что во всей этой истории виноват, прежде всего, он. Но времени было совсем мало, и Роман это прекрасно понимал.

— Успокойся. У меня есть мысли по поводу того, куда спрятали Машу. Поедешь? Только это без спецслужб и твоих мордоворотов. Колесников шутить не будет.

— Поехали, — коротко бросил Горин, видимо, придя к выводу, что сейчас не время для выяснения отношений.

19

Открыв глаза, Маша поморщилась от яркого солнечного света. Кажется, она проспала до обеда. Комната, в которой её держали, была совсем не похожа на камеру. Она скорее походила на больничную палату: железная кровать, тумбочка и стены, выкрашенные в яркий персиковый цвет. В углу располагался старенький унитаз и маленькая раковина.

Колесникова она видела всего один раз: в самом начале, когда он остановил ее возле дома и прыснул в лицо каким-то газом. Видимо от него она так долго спала, за что сейчас и расплачивалась жуткой головной болью.

Во рту было очень сухо и горько, поэтому, поднявшись, девушка поспешила к раковине. Открыв кран, припала губами к прохладной струе воды, пахнувшей хлоркой и не обращая внимания на вкус, стала жадно пить.

Это было невероятно странно, но страха Маша не испытывала. Как она уже догадалась, пока прямой опасности не было, но всё могло в любой момент повернуться в худшую сторону.

Внимательно осмотрев помещение, она лишний раз убедилась, что сбежать практически невозможно. Толстая железная дверь и решетка на окне, из которого было видно пустынный двор какого-то медучреждения.

Закрытый мощеный плиткой двор с каменной аркой и обветшалые постройки напротив показались смутно знакомыми. Старая психиатрическая лечебница, вдруг догадалась Маша и совсем расклеилась. Здесь кричать бесполезно — никто не услышит, а даже если и услышит, то не обратит внимания.

На первом курсе они писали об этом ветхом учреждении, уже не принимающем новых пациентов. Тогда объемная статья была об отсутствии оборудования и ремонта, на который совсем не выделяли денег из бюджета. По злой иронии судьбы Казанцева, еще год назад фотографирующая эту старинную лечебницу снаружи, теперь была заперта внутри и тихо плакала от безысходности, приникнув к грязному окну. С высоты третьего этажа через замызганное старое стекло было плохо видно двор, но Маша упорно старалась рассмотреть там хоть кого-нибудь. Никого, кроме желтеющей листвы, перекатываемой порывами ветра.

С ней никто не говорил и пока не угрожал, но легче от этого не становилось. От нахождения в замкнутом тихом, как в вакуме, пространстве, становилось по-настоящему плохо. А вдруг её оставят здесь? Вдруг никто не найдет?

К горлу то и дело подкатывал спазм, а руки дрожали как при сильном ознобе. Хотелось вздохнуть, но шея была как будто в тисках, которые начинались на груди и больно стискивали гортань.

Маше не были знакомы симптомы панической атаки, но что-то внутри подсказывало, что это именно она. Испугавшись, что от нехватки воздуха она может упасть в обморок, Маша вскинулась и стала часто и неглубоко дышать, одновременно с этим начав отсчет: один… два… три… четыре… пять… шесть…

Постепенно спазм ослаб, а дыхание вернулось в норму, после чего обессиленная Маша упала на железную кровать. Жесткие ржавые пружины жалобно заскрипели и прогнулись, больно впиваясь в бок. Тонкий матрас, набитый свалявшейся ватой совсем не спасал и даже доставлял дополнительное неудобство расползаясь грубыми комьями. Стараясь не обращать внимание на дискосфорт, Маша накрылась казенным шерстяным одеялом в клеточку и закрыла глаза, подавив подкатывающие рыдания.

Все это из-за Горина.

Страдания, слезы, похищение, и эта чертова паническая атака… Во всем виноват только он!

В голове лихорадочно крутились мысли о том, как бы развивались события, если бы тогда, в той кофейне, он не накрыл её пледом. Не было бы этих трех месяцев ада… Ссоры с родными, изнасилование Тани, шантаж от Мороза старшего…

Было, конечно, и хорошее… Но сейчас почему-то вспоминалось только плохое. Воспаленный мозг обвинял Горина во всех злоключениях и выносил вердикт без суда и следствия: Маша не должна прощать его. Никогда.

Только бы выбраться…

Теперь всё будет по-другому. Она обязательно начнет ценить себя и вырвет из сердца жалкие остатки любви к этому чудовищу, полностью посвятив себя новым отношениям. Вспомнились влюбленные глаза Мороза и внутри вдруг разлилось тепло. Он самый лучший и надежный. Уже два раза Роман спасал её обязательно придет и снова. Нужно только подождать.

Воображение рисовало картинку будущего: вот они с Морозом уезжают из этого города, женятся, потом Маша рожает малыша… Он, наверняка, хочет сына и будет безумно счастлив… Её Роман…

Постепенно Маша согрелась и даже задремала.

Ей снился невероятно реалистичный сон, в котором девушка снова кричала. Вокруг было много крови. Маша оглядывалась и ошарашенно всхлипывала, понимая что вся палата утопает в багровой жиже. Она не понимала, откуда столько, но точно знала, что это родная кровь. От этого внутри становилось нестерпимо больно, и Казанцева орала в голос, до хрипа, пытаясь выбраться.

Очнувшись, она огляделась и вдруг поняла, что кричала на самом деле. Горло саднило, а плечи содрогались от рыданий, которые, несмотря на окончание кошмара, продолжались.

Обхватив себя руками, Казанцева еще долго приходила в себя, раскачиваясь на кровати и шумно всхлипывая подавляя отголоски еще не до конца затихшей истерики.

На крик так никто и не пришел. Исходя из этого Маша сделала вывод, что в этом корпусе она одна и даже надзирателя к ней не приставили.

Но уже через какое-то время она услышала, как за дверью разговаривают Колесников и Морозов старший. Они ссорились и по тону Олега было понятно, что он не поддерживает подельника.

Приникнув к железной двери, Казанцева задержала дыхание и превратилась в слух.

20

— Куда едем? — после получасового молчания подал голос губернатор, устав смотреть на унылый пейзаж окраин города.

— За моим братом. У меня доступ к мозгам его машины. А он наверняка едет на встречу с Колесниковым.

— Он останется на свободе, — вдруг прошелестел Александр Николаевич, — если с Машей все будет в порядке, то твой договор со следствием насчет брата — в силе.

Мороз покосился на ненавистного губернатора и хмыкнул. Сдается, что он не совсем мудак.

Навигатор показывал адрес в старом районе. Объехав грязно-жёлтые треэтажные дома, машина Мороза свернула во двор старой психушки.

Странное место для встречи с Колесниковым…

Неужели она здесь? Чуйка редко подводила Мороза и теперь она тоже упрямо твердила, что Маша внутри.

Главное, чтобы не тронули… Ведь Колесников понимает, что в покое его не оставят, поэтому будет играть грязно и без зазрения совести пустит девушке пулю в лоб, если поймет, что всё идет не по плану. Мороз знал, что Костя жесток и мстителен, особенно если дело касалось его собственной шкуры или выгоды.

Остановившись под круглой каменной аркой, Роман внимательно оглядел пустынный двор лечебницы: машина брата была в ста метрах, но самого его нигде не было.

Вдруг в дверях дальнего самого ветхого корпуса показалась широкая спина Мороза старшего и сразу стало ясно: Машу точно держат там.

Сейчас ненависть к Горину совсем отступила под гнетом новых более важных проблем, поэтому они действовали скорее, как союзники. Мороз мазнул взглядом по губернатору, вызывающему по телефону подмогу, и на секунду задумался: ведь они совсем не враги… Просто им не повезло полюбить одну и ту же девушку. И сейчас совсем не важно, кого она выберет в итоге. Главное, чтобы Маша осталась живой и невредимой.

Внутри корпуса пахло затхлостью и пылью. Наверняка, конкретно в этом крыле никого нет. Идеальное место для того, чтобы держать заложника.

Переглядываясь, Горин и Мороз практически бесшумно преодолели два лестничных пролета и остановились, прислушавшись.

Сверху раздавались приглушенные голоса. Колесникова и Морозова.

Партнеры ссорились.

— Ты идиот, Олег. Горин — мстительный гандон, поэтому у нас с тобой есть только один вариант: потребовать у него, чтобы нас выпустили из страны. Часть денег выведена. Этого хватит.

— Значит вали сам, Костя. Ты в схеме был мозгом, а у меня здесь пять ресторанов и четыре ночных клуба. Это уже не говоря об остальном. Терять их из-за того, что ты не договорился с верхами, я не собираюсь.

— На сделку со следствием пойдешь? Или зятьку Кощею звонить будешь? Конечно, хочешь чистеньким выйти, ведь я вроде как главный… Только вот хер ты угадал, козёл, — судя по тону, Колесников понимал, что остался совсем один и злился.

Горин подался вперед, и увидев удивленные лица ссорящихся подельников, зарычал:

— Машу выпусти и можешь ехать куда хочешь, мразь, — затем повернулся к Олегу, — а ты спасибо братцу скажи. На свободе останешься или условкой отделаешься.

Колесников, еще минуту назад рычащий на Мороза старшего, зло сощурил глаза:

— Братцу? Все таки Рома засланный казачок. Сучьё… Вы значит живёте, как и раньше, я валить должен? Не угадали, суки! — он вскинул пистолет и направил его прямиком на Олега.

В этот момент из-за ближайшей железной двери раздался испуганный крик. Голос принадлежал Маше.

— Выпусти её, — зарычал Горин, — слово даю, что тебя никто не тронет.

Раскрасневшийся Колесников одним движением выудил из кармана брюк ключи и бросил Горину. Тот, поймал их на лету, и не теряя времени, бросился к двери. Тугой ржавый замок заскрипел, не желая поддаваться, но под сильными руками губернатора, ключ все таки начал прокручиваться.

— Потерпи, моя хорошая… Сейчас, — приговаривал он, совершенно забыв, что за спиной в любой момент может начаться бойня.

Воспользовавшись секундным замешательством, Колесников ринулся к леснице, опустив пистолет. Однако, уже в пролете вдруг обернулся и обнажил зубы в зверином оскале:

— Это тебе, мразь мусорская, прощальный подарочек, — после чего направил пистолет прямо в грудь Романа.

Дальше всё произошло буквально за доли секунды: Олег бросился вперед, и опередив грохот выстрела, закрыл собой брата.

Полетев на пол, Мороз оказался придавленным крупной фигурой брата. Превозмогая боль в ушибленном от падения затылке, он машинально ощупал его спину. Она была покрыта теплой и мокрой жижей, стремительно пропитывающей рубашку.

— Ромка, я не натравливал на девчонку этого козла, — прохрипел Мороз старший, — знал об этом, но не лез. Просто позлить тебя хотел. Прости, брат, — он замер буквально на секунду, а потом продолжил на выдохе, — у меня ребенок есть… дочка… не бросай её.

Олег затих, потеряв сознание, и Мороза накрыла настоящая паника.

Нет, его брат не должен умереть! Кто угодно, только не он! Сердце Олега гулко и тяжело билось через раз, и Роман боялся пошевелиться, чтобы не спровоцировать еще большую кровопотерю.

— Потерпи, Олеж, сейчас прибудет помощь. Ты же сильный у меня, — он продолжал обнимать лежавшего сверху брата и закрывать рукой кровавую рану в его спине.

Секунды казались вечностью и текли мучительно медленно. Не раз сталкивавшийся с огнестрелом, Роман знал, что чем быстрее прибудет помощь, тем больше шансов у брата на спасение. Только бы успели…

Вдруг в повисшей ваккумной тишине снова зазвучал голос Колесникова, а затем новый гулкий выстрел, эхом пронесшийся по пустому коридору.

21

Взору Маши, которую подхватил Горин, открылась страшная картина: после оглушительного выстрела на полу лежал Мороз, придавленный старшим братом, по спине которого не ровным пятном растекалась алая кровь.

Маша схватилась за горло и надрывно закричала, а Колесников, на некоторое время скрывшийся, вдруг снова появился в дверях. Сейчас бизнесмен казался абсолютно безумным: всклокоченные волосы, налитые кровью глаза и покрасневшее лицо — выглядели устрашающе. Он как будто сбросил маску и показал свое нутро, больше не скрытое рамками приличия. Злой взгляд Колесникова скользнул по Маше и остановился на губернаторе:

— Там внизу маски шоу, сука. Поэтому это тебе, за то, что слово не держишь, — он поднял пистолет и выстрелил во второй раз, теперь прямо в грудь Горина.

Губернатор упал не сразу. Его взгляд стал расфокусированным, а рот немного приоткрылся. Всё вокруг словно остановилось и замерло, оставив только звук бешено стучащего Машиного сердца.

Сначала ей даже показалось, что пуля попала ей в грудь. Иначе откуда эта резкая боль в области сердца? Упав на колени, Александр неловко завалился на бок, и не в состоянии что либо соображать, Казанцева села рядом и надрывно закричала до хрипа, раздирающего легкие.

Она не слышала шумных выстрелов на улице и не видела окруживших её людей у масках. Звуки сирен, крики и гадкий металлический запах растекающейся по полу крови — все смешалось в одну кучу.

Маша сидела на коленях между трех лежащих мужчин и боялась пошевелиться, как будто от любого резкого движения хриплое дыхание рядом сразу остановится, и кто-то из них умрет.

Снующие вокруг люди в халатах что-то говорили, но оглушенная девушка ничего не понимала. Неизвестно сколько прошло времени, но Маше казалось, что целая вечность.

— Состояние шока, — констатировал один из врачей, и подняв Казанцеву, повел её к выходу.

Словно выплыв из толщи воды, Маша оглянулась, рассеянно мазнув взглядом по пустому коридору. Оказывается, она уже давно сидела одна, а на полу больше не было братьев Морозовых и Горина. Вдруг это всё галлюцинация или продолжение того страшного сна? Тут расфокусированный взгляд остановился на двух лужах алой крови, которые вдруг оживили картинку, заставив тело девушки затрястись в коматозе.

— Они живы? — хрипло спросила она скорее саму себя, чем доктора, но он не ответил, покачав головой и дал знак одному из амбалов в маске поднять оседающую Магу на руки.

— Сейчас будет обморок. Держите её.

Сильные мужские руки похватили Казанцеву и понесли к выходу. Она практически не почувствовала, как у одной из карет скорой помощи ей сделали какой-то укол. Еще пара мгновений на руках усиловика, державшего её как пушинку, и Маша отключилась.

* * *

Медленно открыв глаза, Казанцева осмотелась. Снова палата, только теперь больничная одиночка, утопающая в полумраке. Тумбочка, стул, раковина и тревожная красная кнопка.

Попытавшись приподняться, сморщилась от боли и невольно бросила взгляд на руки и грудь. Нет, не ранена. Только катетер, приклееный пластырем к сгибу локтя. Раз увечий нет, значит дискомфорт — это просто головная боль, помноженная на спазмированные мышцы.

За окном, прикрытым вертикальными жалюзями, была ночь. Решив позвать кого-нибудь, она приподнялась, но уже через мгновение передумала и снова обессиленно опустилась на подушки, облизав пересохшие губы. Хотелось пить и все тело казалось ватным, из-за чего плохо слушалось. Наверняка после лошадиной дозы успокоительного — рассеянно подумала она и закрыла глаза, пытаясь собрать спутанные транквилизаторами мысли, но они словно играя, то идело убегали, мешая построить в голове хотя бы мало-мальски логичную цепочку.

Маша не знала, сколько провела в этом туманном состоянии, но когда сознание стало постепенно возвращаться — за окном уже светлело.

Когда палату осветили солнечные лучи, дверь открылась и внутрь тихонько вошли мать и тетка. Увидев, что Маша не спит, они обе смахнули слезы и натянув вымученные улыбки, присели рядом.

— Дочка. Как же мы испугались, — всхлипнула Галина Ивановна, но дочь сразу перебила её:

— Они живы?

В палате воцарилось молчание. Было одновременно страшно и больно слушать звук тишины, после которой наверняка будет ответ. Но Казанцева больше всего на свете хотела слышать правду, какой бы она не была. Поэтому в упор смотрела на родных женщин, как будто принуждая их прервать паузу.

— Дочка, ты еще совсем слаба, — начала было мать, но тётка оборвала её:

— Роман в порядке. Его брат мёртв.

Маша хотела вздохнуть с облегчением, но грудь снова обожгла резкая боль, мешающая дышать:

— А Горин?

— Он в коме. Полночи длилась операция. Куча врачей прибыла из столицы. Консилиум собрали. Решают, что делать. Но там куча охраны. Дочка его и жена прилетели.

Так вот почему внутри всё горит огнем… Пока она спала, за его жизнь боролись… А она даже помолиться не могла, пребывая в беспамятстве от успокоительных.

Вдруг внутри, в запутанном неделями сознании выстроилась четкая картинка: если он умрет, то погибнет и Маша.

Ничем и никем нельзя вытравить эту любовь. Можно было и не пытаться.

Неловко поднявшись с койки, Маша потянулась к больничным тапочкам и оправила на коленках казенную сорочку.

— Ты куда? Я не позволю! — запричитала мать, — он не жилец. Строй свою жизнь с Романом. Это шанс всё забыть!

— Идите к чёрту, — прошипела Маша и вырвала свою руку из крепкой материнской хватки, направившись к выходу.

— Ты дура! Предашь такого хорошего парня, ради ублюдка, который теперь еще и почти в могиле? Пожалей себя! — заорала мать, заламывая руки.

— Себя пожалей! Я его люблю. И дело не в том, что Роман лучше. Я и без вас в курсе этого. Но люблю я мудака Горина. И если он почти покойник, то я тоже.

Она раскрыла дверь и медленно побрела по коридору, прислушиваясь только к биению своего сердца, которое отчаянно рвалось из груди. Теперь сомнений совсем не было. Внутри был только Горин.

Мать кинулась было за дочерью, но Тамара, до этого молча наблюдавшая, остановила её:

— Поздно, Галя. Не лезь теперь.

— И что делать? — заревела Галина Ивановна.

— Молиться, чтобы этот мудачина выжил.

Дни превратились для Маши в сплошную кашу. Вот уже пятый день Горин был в коме, а она видела его всего два раза. В первый на неё буквально кинулась бывшая жена губернатора, а во второй грубо отчитала его взрослая дочь.

Было больно слушать хлесткие слова от практически ровестницы и ловить любопытные оценивающие взгляды охраны. Но Маша никак не могла заставить себя уйти. Несмотря на то, что некогда властный и успешный губернатор сейчас выглядел изможденным мужчиной, обмотанным трубками, он всё еще был её Гориным. И сердце, вопреки боли и обидам, как безумное рвалось к нему.

Во избежание конфликтов жены и дочки губернатора с Машей, Сафронов принял решение строго разграничивать их пребывание у больного. Юрий Иванович даже оплатил палату для Казанцевой в соседнем крыле, главное, чтобы она успевала вовремя уйти и избежать столкновения с законной пусть и бывшей семьей.

На пятый день этого избежать не удалось.

Майя, приехавшая навестить отца, застала в его палате Машу и подняла крик:

— Да, кто же тебя, потаскуха сюда пускает? Охрана! Выведите её! Не палата губернатора, а проходной двор какой-то, — пищала девушка, гневно сверкая голубыми глазами, такими же как у её отца.

Маша не хотела ссориться и что-либо отвечать, поэтому молча встала и направилась к двери. Однако у самого выхода не выдержала:

— Я люблю его. И ты не маленькая девочка, чтобы ревновать собственного отца к женщине.

Майя снова начала кричать, но вдруг обе девушки замерли и испуганно обернулись: датчики над кроватью больного будто сошли с ума. Практически каждый начал противно пищать, а пульс Горина резко участился.

Палату сразу заполнил медперсонал, а уже через пять минут Сафронов орал на рыдающих любовницу и дочь губернатора так, что весь этаж, выделенный под персонал и охрану Горина, содрогался от эха.

— Не кричи, дядя Юра, с этой проституткой, разбивающей семьи, разбирайся, — поморщилась Майя, с ненавистью глядя на Казанцеву.

— Если такое еще раз повторится, то я не только кричать буду, я вам еще обеим и ремня дам и взашей выкину отсюда! — распалялся Сафронов, — а насчет развода ты сама все знаешь, не прикидывайся, что маме поверила. У них еще год назад документы готовились!

Сафронов был по-настоящему зол. Пока он не спал сутками и разрывался между репортерами, следствием и основной работой, эти соплячки устроили в палате еле живого Горина настоящий скандал. Еще и бывшая жена губернатора подкинула дров в костер, заявив журналистам, что развод был фиктивным.

Вышедший из палаты врач заставил всю троицу замереть:

— Никаких ссор и криков возле больного.

— Что это было, доктор? — всхлипнула Майя.

— Тут несколько вариантов: либо это реакция на внешний раздражитель и скоро больной выйдет из комы. Либо… В любом случае, мы изучим показания приборов и со всем разберемся.

— Майя, иди к отцу, и больше не истери. А ты выйди хоть воздухом подыши, Маша. К тебе там подружка пришла. Охрана докладывает, что она уже два часа внизу ждёт, — скомандовал Сафронов, смерив девушек строим взглядом. Несмотря на искры ненависти друг к другу, обе подчинились и разошлись.

Впервые за неделю Казанцева покидала здание больницы и чувствовала себя вне палаты Горина по-настоящему плохо. Казалось, что чем дальше она уходит, тем хуже будет губернатору. Но внизу уже два часа ждала Кулецкая, которая и так оборвала Маше телефон со слезливыми просьбами встретиться.

Минуя проходную и турникет, Казанцева наконец попала на улицу и с жадно вдохнула свежий осенний воздух.

Всего неделю она не выходила на улицу, а казалось, что целый месяц. Парк у больницы уже окрасился в оранжево-желтый и играл всеми красками осени. На одной из скамеек Маша приметила светловолосую голову Кулецкой и направилась к ней. Несмотря на больничные тапочки и спортивный костюм, она не чувствовала неловкости, ведь тут и там сновали пациенты в казенных больничных сорочках.

— Привет, — прошелестела поднявшаяся Татьяна, и вдруг заревела, порывисто обняв Машу.

— Прости меня, подруга… Я ведь злилась, думала, как легко тебе всё достается. Любовь его тоже… А теперь вижу, какой дурой была…

Маша отодвинулась и непонимающе посмотрела на заламывающую руки Кулецкую:

— О чем ты? Чья любовь? — но на последнем вопросе она вдруг осеклась, потому что вдруг все поняла.

— Танька… Ты о Романе? Так это он — та безответная любовь?

От внезапного осознания того, что Мороз тот самый мужчина, по которому страдала подруга, Казанцева замерла, судорожно втянув воздух. И как она сразу не догадалась по описанию энергетики того самого мужчины? Ведь таких только двое: Мороз и губернатор…

— Да… Прости меня… Я не понимала, как тебе сложно… А теперь… Это я с Колесниковым встретилась и сказала, что ты Горину по-прежнему дорога… я от моего горе-поклонника слышала, что губернатор прижал их с Олегом побочный бизнес.

Маша ошеломленно смотрела на подругу и не верила своим ушам. Это из-за неё Саша ранен и находится между жизнью и смертью… Это из-за неё чуть не пострадал Мороз и погиб Олег.

Танька Кулецкая — лучшая подружка, с которой они делили каждый секрет на двоих, родственная душа и просто настоящая искренняя девчонка, к которой ревновала даже мать…

Что с ней стало? Почему чувство к мужчине выжгло их дружбу до тла?

В груди всё горело от предательства, а мозг отказывался верить в услышанное. Неужели ради влюбленности можно поступать так подло?

Можно. Ей ли не знать, как скручивает внутри от настоящего животного чувства, переходящего в одержимость.

Не Маше судить Таню… Ведь она тоже предала, пусть по-другому, но все же. Оставила Романа и выбрала Горина.

Вытерев покатившиеся по щекам слёзы, Казанцева порывисто обняла Кулецкую и горячо зашептала:

— Я прощаю, Таня. Колесников бы всё равно давил, пусть и не через меня. Мы все виноваты в том, что произошло…

Прохожие пациенты и посетители больницы еще долго косились на двух плачущих подруг, которые сидели на скамейке в тени клена, крепко обнявшись и наберебой рассказывая что-то друг-другу.

Наконец, Маша отстранилась и засобиралась возвращаться, ведь там внутри здания тяжело и ровно билось сердце самого дорогого и близкого ей мужчины. И её место рядом с ним.

— Маш, я спросить хотела… Вы с Романом общались после этого? — несмело начала Таня, неврно прикусывая губу.

Казанцева покачала головой.

— Только по телефону. Вчера кремация и церемония прощания с Олегом была. Ему сейчас не до разговоров. Младшая сестра из-за границы с мужем прилетела. Еще и оказалось, что у Морозова старшего есть ребенок. Там вопрос с наследством. Тесты днк…

Кулецкая виновато глянула на подругу и сглотнула образовавшийся в горле ком. Ей хотелось спросить напрямую, но губы не слушались, а гортань сжимал болезненный спазм. Кинув короткий взгляд на Таню, Маша все поняла без слов:

— Пробуй, подруга. Я все понимаю. Тем более мы всего неделю встречались, и у нас ничего не было даже.

— Я попробую, Маш… Ведь зачем ещё жить, если не ради любви.

— Только одно учти: такие мужчины как Мороз и Горин женщин выбирают сами, — Маша невесело улыбнулась и в последний раз обняв подругу заторопилась назад.

22

Налив себе новую порцию коньяка, Роман Морозов снова откинулся на диван и невидяще уставился на большой экран телевизора. Футбольный комментатор с жаром рассказывал о предстоящем пенальти, но игра сегодня совсем не увлекала. Мысли были далеко. Поэтому почти залпом выпив огненную жидкость, он уставился в потолок, а потом и вовсе закрыл глаза, пустившись в воспоминания.

Вчера было прощание с Олегом. И пусть кремация и траурная церемония прошли относительно спокойно, сердце всё равно нестерпимо болело при каждой мысли о брате. Людей было много, даже слишком, только вот по-настоящему близких по сути всего двое: Роман и сестра Оля. Она тихонько плакала, поддерживаемая под руку своим мужем, а вот Роман все держал в себе. В свое время было очень больно терять родителей, но гибель старшего брата почему-то ударила по Морозу сильнее.

Он чувствовал потерю очень остро и винил во всём себя. Ведь пуля предназначалась именно ему, а не старшему брату, а тот поступил как настоящий герой, закрыв Романа собой.

Еще больнее было осознавать, что всю жизнь прожившие бок о бок, старший и младший Морозовы не делились друг с другом самым сокровенным. Чего только стоила информация о том, что у Олега есть дочка… У холодного расчетливого бизнесмена, привыкшего всё держать под контролем и отвергающего институт семьи, был ребенок. Мутная история…

Чутье подсказывало, что мать девочки объявилась не просто так, тем более через столько лет. И хотя, у Мороза в кабинете нашли результаты днк экспертизы, которая подтверждала родство, Роман решил все перепроверить.

Сестру с мужем он проводил еще вчера, а сегодня, наконец, съездил к Маше, с которой до этого общался только по телефону.

Когда Мороз увидел её бледное осунувшееся лицо, то ему захотелось сгрести девушку в охапку и силой увезти из больницы, чтобы привести в чувства, как тогда, в августе. Но заметив решимость в зеленых глазах, он невероятным усилием воли остановил свой порыв.

Она сделала свой выбор.

И если между лежащим в коме Гориным и здоровым Морозом она выбрала первого, то это точно любовь. Слишком глубоко внутрь её души это чувство пустило свои ростки, а значит его уже не вытравить. Можно похитить Машу, или надеяться, что губернатор сдохнет, и тогда Казанцева вернется сама, но при любом варианте она будет страдать и мучить его.

Остается только одно: пожелать этому мудаку здоровья, а Маше счастья. Ведь эта светлая добрая девочка его заслужила как никто другой. Пусть и не с Морозом.

— Прости меня, Рома, — прервав неловкое молчание, робко начала она, боясь поднять глаза.

— За что, малыш? — тепло улыбнулся Мороз, а потом вручил ей крафтовый стаканчик с какао и пирожное.

— Твоё любимое, — хмыкнул он, и бережно соединил её ледяные ладошки на теплом картоне.

— Ром, ты самый лучший, красивый, умный… идеальный. Просто сердцу не прикажешь, — всхлипнула Маша и отпив немного какао, призналась, — вкусно.

— Успокойся, Манечка. Я всё понимаю. Давай не будем об этом?

— Давай, — согласилась она, с грустью понимая, что скорее всего это их последняя встреча.

Сейчас, лежа на диване под хмелем от выпитой бутылки коньяка на пустой желудок, Мороз все ещё ощущал на губах их последний поцелуй. И это воспоминание ранило больше остальных, связанных с ней.

Когда пришло время возвращаться в больницу, он не выдержал и сжав Машу в охапку, поцеловал, жадно мучая искусанные губы. Она не сопротивлялась и даже ответила, но Мороз вдруг прервался сам, почувствовав на своих губах соленую влагу ее слёз.

— Прощай, Роман.

— Когда очнется, передай, что если посмеет тебя обидеть, я его убью, — улыбнулся он и строго добавил, — беги, малыш, а то простудишься.

Когда Казанцева скрылась за дверями больницы, он ещё долго смотрел ей вслед, разрываемый внутри безответным чувством. Вкус её поцелуя делал ощущения еще острее, а боль реальнее. Но не смотря ни на что, Роман знал, что поступил правильно.

Мороз никогда раньше не понимал значения поцелуев, но с Машей по-настоящему распробовал их. Её хотелось целовать максимально долго, ощущая внутри вкус нежных губ и её сладкое дыхание.

Вообще Казанцева была первой девушкой, которую Роману хотелось во всех смыслах: любить, целовать, баловать, а не только иметь, как остальных. Он вдруг подумал, что она не просто первая, Маша единственная и такой больше не будет. Теперь уж точно. Никогда.

Находясь в тишине, нарушаемой только голосом спортивного комментатора, он вспоминал события прошедших трех месяцев уже почти без эмоций и постепенно отпускал их, как отпустил и Машу.

Постепенно мысли начали путаться и наскакивать друг на друга, а сознание постепенно запуталось, погрузив Мороза в сон. Он не знал, сколько времени проспал, но когда его разбудил настойчивый звонок в дверь, за окном была кромешная ночь.

Кое-как продрав глаза и сглотнув неприятное послевкусие от коньяка, он поднялся и направился к двери. Не глядя в глазок, открыл и замер: на пороге стояла подружка Маши — Татьяна.

Видно было, что девица основательно подготовилась к визиту, потому что прекрасные внешние данные сейчас были очень умело подчернуты, и вся она выглядела как с обложки журнала.

Роман невольно скользнул взглядом по ее аппетитной фигуре, затянутой в узкое платье и сразу, без прелюдий, спросил:

— Зачем пришла?

Девушка явно нервничала и не торопилась с ответом, задрав на Мороза голову и крепко сжимая ремешок сумки. Он уже подумал, что ответа не последует и решил закрыть перед её носом дверь, но Татьяна, словно прочитав мысли Романа, наконец заговорила:

— Я к тебе. Хочу поговорить. Пустишь внутрь?

— Входи, — он провел рукой в приглашающем жесте, после чего девушка вздрогнула и осторожно подалась вперед.

23

Всю неделю Кулецкая изводила себя так, что в пору было вскрывать вены и прощаться с жизнью. Узнав, о том, что произошло по её вине, она испытытала настоящий ужас и панику.

Тогда, беседуя с Колесниковым, Таня думала только о том, что скоро заполучит Мороза, но теперь понимала, как ошибалась.

Шумно всхлипывая, Кулецкая в очередной раз стояла у входа в больницу и просила встречи с подругой, которую предала.

Разве могла она подумать, что Колесников похитит Машу, ранит Горина и убьет родного брата Романа. А когда следователь сказал, что пуля предназначалась младшему, а не старшему Морозу, Татьяну вообще повело.

Сотрудник, приводящий ее в чувства при помощи нашатыря, явно запал на Кулецкую и потом еще несколько раз звонил с предложением встретиться в неформальной обстановке, но получил однозначный отказ.

Когда помощник губернатора заметил Танино дежурство у больницы, то организовал встречу, и девушка покаялась. Разумеется, добрая душа Маша простила её. Несмотря на то, что её любимый человек по вине Кулецкой был между жизнью и смертью, она нашла в в себе силы простить.

От этого внутри было еще хуже и больнее.

Оставалось покаяться перед Морозом. Теперь любимый мужчина был свободен, но Таня считала, что её поступок отдалил его сильнее, чем влюбленность в Казанцеву. Потерю брата невозможно простить.

Но она все равно пойдет к нему и все расскажет. А там будь, что будет.

После разговора с подругой, Кулецкая была как на иголках. Приводила себя в порядок перед встречей с Морозом с особой тщательностью. Это было обусловлено не столько желанием понравиться, сколько успокоить собственные нервы и занять чем-то время.

По нужному адресу ехала, пытаясь усмирить собственный мандраж и жалея, что не выпила для храбрости. Нестерпимо хотелось курить, чтобы хоть как-то успокоиться и унять дрожь, но Таня не решилась. Она знала, что Мороз терпеть не может курящих девушек и поэтому приказала себе соответствовать всем его требованиям.

Зелёная купюра помогла пройти охрану и оказаться в нужном подъезде. Поднимаясь в лифте, Кулецкая еще раз придирчиво осмотрела себя и в вздохнула. Сейчас она признается… Сначала в том, что натравила на Машу Колесникова, а потом в том, что любит Романа.

Пути назад нет.

Выбирать в любом случае ему.

Оказавшись у нужной двери, нажала на звонок и бросила взгляд на часы: почти полночь. Совершенно неподходящее время. Впрочем как и её чувство. Одержимое и неподходящее.

Открывший дверь Мороз выглядел удивленным. Заспанное лицо с красными глазами и пробившаяся щетина делали его похожим на дикаря.

Внутри Кулецкой, смотрящей на него снизу вверх, сейчас боролись два чувства: страх и желание принадлежать. Дикое и необузданное.

Роман скользнул равнодушным взглядом по ее фигуре, затянутой в узкое платье, и сразу, без прелюдий, спросил:

— Зачем пришла?

Девушка нервничала и не торопилась с ответом, задрав на Мороза голову и крепко сжимая ремешок сумки. Но когда ей показалось, что он прямо сейчас захлопнет перед её носом дверь, она заговорила:

— Я к тебе. Хочу поговорить. Пустишь внутрь?

— Входи, — он провел рукой в приглашающем жесте, после чего девушка вздрогнула и осторожно подалась вперед.

В большой, хорошо отделанной квартире пахло ремонтом. Или его только что закончили, или здесь редко бывали. Вообще на первый взгляд создавалось ощущение абсолютно нового жилья.

Пройдя в гостиную, Татьяна мазнула взглядом по полупустой бутылке элитного коньяка и, превозмогая смущение, обернулась:

— Это я натравила на Машу Колесникова. По моей вине Горин в больнице, а твой брат погиб.

Она закрыла глаза и приготовилась к самому страшному: он будет кричать, ударит её, возможно убьет… Только бы не прогонял.

Но к тому, что произошло, она была явно не готова.

Мороз расхохотался.

Его грудной раскатистый смех эхом прокатился по новой, не захламленной деталями квартире, и заставил сердце девушки сжаться от нехорошего предчувствия.

Сейчас в Романе, которого она рисовала себе идеальным мужчиной, проглядывало что-то звериное и страшное. Губы склонившегося над ней мужчины изогнулись в хищной улыбке, обнажившей белые ровные зубы, а красные глаза холодно сканировали испуганную девушку.

— Ты полная идиотка. Когда ты беседовала с Костей, Маша уже была закрыта в палате психушки. Он просто подыграл, лишний раз убедившись, что похищение было верным решением. Так что перестань считать себя вершительницей судеб. Ты просто глупая влюбленная девица.

Ошарашенная словами Мороза, Таня замерла с открытым ртом:

— То есть как… Откуда ты…

Мороз подошел к журнальному столику, и хлебнув коньяка прямо из бутылки, ответил:

— Костя, конечно, сбежал через подвал, который заранее открыл… Собственно поэтому он так смело стрелял. Знал, сука, что свалит. Но вчера его взяли в аэропорту, и он уже за решеткой, дает показания и активно сотрудничает со следствием. А насчет остального… Я взрослый дядя и знаю, как на меня смотрят девочки, которые влюблены. А ты для меня открытая книга.

— Прогонишь? — просипела Кулецкая, присев на край дивана, и пытаясь справиться с эмоциями.

Она не виновата. Она не предатель… От облегчения хотелось кричать.

— А ты хочешь остаться? — оскалился Мороз и смерил её нехорошим взглядом.

— Хочу.

— Тогда раздевайся.

Кулецкая сейчас была похожа на рыбу, выброшенную на берег. Шумно хватая ртом воздух, она сжала кулаки так сильно, что ногти отпечатались кровавыми лунками на ладонях.

Разве не этого хотела? Разве не об этом мечтала ночи напролет? Тогда почему так гадко внутри и хочется реветь в голос?

Потому что Мороз сразу предложил постель, а не поход в кино. Но выбора нет, жребий брошен.

Она неловко стащила с себя платье и чулки, оставшись в одном белье, но Мороз проскользил по ней внимательным взглядом и приказал:

— Всё снимай.

Бюстгальтер и трусики полетели вниз, заставив её покраснеть, как девственницу, и стыдливо опустить глаза.

— Ты же за этим пришла? — раздался у самого уха хриплый мужской голос.

Ответить она не успела, потому что была моментально поставлена на четвереньки и уткнулась лицом в пахнувшую Морозом обивку дивана.

Сзади послышался звук открывающейся молнии и шелест фольги.

Первое вторжение заставило вскрикнуть от боли, потому что Мороз был большим. Он брал её долго без эмоций, нежностей и поцелуев. Жестко и глубоко. А Татьяна, сдавленно кричала, до крови закусив ладонь.

Это было больно, сильно и совсем не так, как она себе представляла и фантазировала раньше. Сотрясаясь от оргазма, дарящего наслаждение и унижение одновременно, она из всех сил сдерживалась, чтобы не зарыдать.

После был душ и снова секс. Тяжелый, болезненный и снова закончившийся оргазмом. Ближе к рассвету она опять терпела унижение смешанное с болью, а потом в полной мере ощутила размер Мороза у себя во рту, и когда он убедился, что Татьяна проглотила всё до последней капли, оставил её, прямо заявив, что вызвал такси.

— Ты меня гонишь? — пробормотала Кулецкая, чувствуя каждую ноющую мышцу и мечтая положить голову на грудь Роману, чтобы ощутить хоть каплю той нежности, которую получала Маша.

— Такси приехало.

— Роман, ты никогда меня не полюбишь? — не в силах сдерживаться, заревела Татьяна, закусывая потрескавшуюся от интенсивного орального секса губу.

— Никогда. Тебе пора, Таня. И больше не приходи.

24

Маша стояла у окна палаты и немигающим взглядом смотрела на проезжую часть. Сентябрь близился к концу, и на улице становилось по-настоящему зябко, поэтому она невольно куталась в огромный вязанный кардиган грязно-кирпичного цвета.

Приборы снова издали противный писк, заставив обернуться на источник звука. Осунувшийся Горин неподвижно лежал на прежнем месте уже шестой день, но врачи констатировали реакцию на внешний раздражитель. Значит губернатор начал приходить в себя.

Он сейчас выглядел таким одиноким, что поддавшись порыву, девушка приникла к больному и легко поцеловала плотно сжатые губы. Маша часто так делала, оставшись с Гориным наедине, и сегодняшний день не стал исключением. Путь он ничего не чувствует, зато она нуждается в этом.

Все эти шесть дней Казанцева жила как в аду. Помимо ссор с женой и дочерью губернатора, она успела поскандалить с одной из медсестер, которая всё время крутилась рядом. В один из дней Маша застала её с бритвой и пеной у кровати больного, от чего пришла в настоящее бешенство. Практически за волосы она вытащила девицу за дверь и принялась брить Горина сама.

Из коридора еще долго слышался визг и приглушенный рассерженный голос Сафронова, но Маше было наплевать. Это её мужчина и ухаживать за ним она тоже будет сама.

Сейчас было по-настоящему сложно. И хотя, по прогнозам врачей, все складывалось в позитивную картину, Маша боялась. Он, безусловно, придет в себя и выкарабкается. Саша сильный. Но что будет дальше с ними? Ведь Горин уже прогнал её один раз, разбив сердце… Что ему помешает сделать это снова? Рядом больше нет мамы и тетки, которые заявили, что умывают руки. Не было больше Мороза, который поддерживал и вытаскивал из депрессии. Может, все зря?

Нет. Как бы не сложилось она будет рядом. Её место здесь. Главное, чтобы Горин поправился, а она… Маша всё выдержит, потому что лучше умереть, чем быть без него.

Отогнав неприятные мысли, Казанцева прошлась по лицу Горина полным боли взглядом. Постарел. Всего за шесть дней этот крепкий красивый мужчина как будто стал старше на целых пять лет. Если раньше Маша привыкла видеть тридцати семилетнего Александра Николаевича в прекрасной физической форме, то сейчас он выглядел как незнакомец: темные круги по глазами, бескоровные губы, и вытянувшиеся черты лица делали его старше на несколько лет.

Раньше Маша часто слышала, что несмотря на разницу в возрасте, они хорошо смотрелись вместе, потому что губернатор выглядел моложе. Странно, но теперь её впервые за неделю неосознанно потянуло к большому зеркалу на стене палаты.

Остановившись в паре метров него, Казанцева вскрикнула от ужаса, а потом, опомнившись, закрыла рот рукой. Перед ней была незнакомка. Куда пропала та веселая и красивая девушка, в которую еще несколько месяцев назад без ума влюбился Горин?

Из отражения зло смотрела молодая исхудавшая женщина со всклокоченными волосами и мертвенно-бледным лицом. Неужели всего неделя горя может так сильно изменить человека? Маша была так шокирована увиденным, что даже не сразу заметила вошедшего Сафронова. Юрий Иванович стоял сзади и с каким-то странным интересом наблюдал за Казанцевой, засунув руки в карманы и раскачиваясь с пятки на носок.

Ощутив, что уже не одна, Маша смутилась, и опустив глаза, неловко обхватила себя руками, запахнув на груди бесформенный кардиган.

— Знаешь ли ты, Маша, насколько Горин любит женщин? — вдруг начал Сафронов, прервав неловкое молчание.

— Знаю, — вопрос был неприятен, но она постаралась ответить максимально ровным тоном, невольно покосившись на губернатора.

— А знаешь ли ты, насколько сильно он любит красивых женщин?

— К чему вы клоните? — не выдержала Казанцева, чувствуя себя задетой.

— К тому, что когда он придет себя, то ужаснется, тому, как ты хреново выглядишь.

— Я не уйду, — всхлипнула Казанцева, решив, что помощник намекает ей именно на это.

— Уйдешь. Прямо сейчас. По прогнозам врачей он скоро придет в себя, а значит времени у тебя мало.

Маше захотелось вцепиться в лицо Сафронова, который всю неделю был на ее стороне, и теперь оказался предателем, но тут Юрий Иванович добавил, окончательно сбив её с толку:

— Вот карта. Беги домой, искупайся, хорошо поешь, выспись в конце концов и сходи в салон красоты. Хотя, он, наверно и не нужен, если отдохнешь, то снова станешь красавицей.

— Но я… Я его не оставлю, — ошарашенно пролепетала Маша, порывисто бросившись к Горину.

— Конечно, не оставишь. Завтра с утра, чтоб как штык у постели больного. Чего смотришь? В темпе, Казанцева. И шмотье это стремное смени.

Не в силах обижаться на резкий тон Сафронова, Маша бросилась к нему и крепко обняв, чмокнула мужчину в гладко-выбритую щеку.

— Беги уже, стрекоза, — проворчал он и улыбнулся, а когда за Казанцевой закрылась дверь, прошипел, уже обращаясь к больному:

— И ты, хрен, вставай уже… То запой, то кома… А работай за тебя Юра, — после чего смахнул слезу и вышел.

* * *

Маша впервые за два месяца наряжалась для любимого мужчины. Пусть он и в бессознательном состоянии, но наверняка все чувствует и когда очнется, захочет видеть рядом с собой цветущую Машу, а не её блеклую тень.

Она, как умалишенная, бегала по магазинам, скупая то, что любил видеть на ней Горин. Белье, сарафан и обязательно вот эти туфли… Затем был салон красоты с массой уходовых процедур и две порции самой вредной еды, ведь весы показали страшную цифру, которая была меньше положенной на целых семь килограмм.

Управившись со всем до вечера, девушка решила все таки вернуться на ночь в больницу, но перед этим заглянуть к маме.

Чем ближе Казанцева подходила к родному дому, тем сильнее билось её сердце. Было волнительно и немного страшно возвращаться туда, где ничего не изменилось, ведь сама Маша стала совсем другой.

Галина Ивановна встретила дочь тепло. Налила чаю, участливо поинтересовалась состоянием больного и всеми силами поддерживала разговор.

Несмотря на то, что внутри матери что-то надломилось, она вдруг поняла, что не хочет и не может воевать с собственной дочерью. Пусть Маша набивает все свои шишки сама.

Они так долго разговаривали о самом сокровенном, что совсем потеряли счет времени. Когда мать, наконец, приказала всхлипывающей дочери умыться, и та умчалась в ванную, то в тишине вдруг стала едва различима какая-то тихая мелодия из коридора.

— Дочка! Твой телефон, кажется, звонит, — крикнула Галина Ивановна, и Маша поспешила к забытой у дверей сумке.

Пропущенных было более пятидесяти. Все от Сафронова.

Дрожащими руками девушка набрала его номер и уже через секунду закричала и со слезами вылетела из квартиры, ничего не объяснив матери.

25

Когда Горин открыл глаза, за окном уже смеркалось. Палата, катетер на руке и куча трубок почему-то не стали для него шоком. Он хорошо помнил события шестидневной давности, свое ранение и даже некоторые разговоры родных, приходящих в палату.

Сейчас рядом никого не было.

Разумеется, шесть дней бессознательного состояния основательно ослабили организм и даже слегка приподняться на кровати совсем не представлялось возможным. Горин не знал, сколько проспал, но предполагал, что явно не один день. Радовало хотя бы то, что сознание было удивительно ясным и вернулась речь.

Не зная, как позвать медиков, он принялся вспоминать, то, что ему снилось, и к своему собственному удивлению, ясно ощутил, что у него несколько раз бывала Маша.

Неужели приходила? Из жалости или попрощаться? Наверняка этот козел Морозов, теперь вернется на службу и попытается жениться на ней. Только вот хрен он угадал.

С трудом вырвавшийся из лап смерти Горин, теперь не собирался играть в благородного рыцаря. Как только он встанет на ноги, то обязательно заберёт её, и если потребуется, то даже силой. Слишком любит, чтобы отпустить, слишком нуждается в ней, чтобы отдавать какому-то другому мужику.

Вбежавшие в палату медики застали больного с широкой улыбкой. Некоторые из них были так удивлены этим, что всерьез озаботились психическим состоянием губернатора. И только Сафронов, который очень хорошо знал Горина, вздохнул с облегчением.

Пока врачи проводили необходимые тесты и процедуры, Александр Николаевич то и дело поглядывал на помощника, который так и не вышел из палаты. Ему хотелось прямо спросить о Колесникове, Маше и остальном, но голос был слишком слабым, а череда медицинских манипуляций все никак не заканчивалась.

Наконец, когда у Горина начали буквально слипаться глаза, последний врач объявил, что желание спать это естественная реакция организма и нужно предоставить больному максимальный покой. Юрий Иванович тоже заторопился к выходу, но губернатор остановил его:

— Юра, Машу привези, если нужно, то силой.

Помощник обернулся и с удивлением уставился на шефа:

— Зачем силой? Ты же говорил, что больше не будешь её неволить.

— Говорил… Передумал. Пока тут почти неделю лежал, всё размышлял, — он слабо улыбнулся и продолжил, — в общем ни хера я не герой. Я эгоист и гад. Никакой ей свободы. Слишком сильно люблю, чтобы отпускать.

— Мда… Отдыхай. Никуда твоя егоза не делась. Всю неделю выла возле тебя, с Майкой и Леной грызлась и даже к медсестрам ревновала. Я её сегодня заставил поехать в порядок себя привести. Скоро будет.

Горин замер и даже прикрыл глаза, чувствуя удовольствие от услышанного, а потом и сам не заметил, как уснул. Для человека, неделю лежавшего неподвижно, было странно чувствовать себя уставшим, но последствия долгого лежания в постели были именно такими.

Горин проспал до рассвета, а проснувшись, снова ощутил слабость и дикую жажду. Он с трудом повернул голову и наткнулся взглядом на свою дочь, мирно посапывающую в кресле рядом. Майя казалась сейчас совсем взрослой, и наблюдающий за ней из под полуприкрытых век отец невольно пустился в воспоминания. Какое счастье дарила ему маленькая дочь! Наверно не было в мире больше такого счастливого и любящего двадцатилетнего папаши, как молодой Сашка Горин. Ведь все его успехи, победы и достижения — всё было тогда для маленькой Майи. Сейчас она уже студентка престижного лондонского учебного заведения и самостоятельная барышня, но для него навсегда останется той самой пчелкой Майей. Именно сейчас он решил, что Маша точно родит ему. Неважно сына или дочь. Просто потому, что дети — это счастье, о котором он давно и безнадежно мечтает.

Почувствовав на себе взгляд, дочь зашевелилась и открыла глаза, а потом сразу разревелась и обняла отца.

— Ну, тише, тише. Пчелка. Жив твой папка, — приговаривал Горин, успокаивая её.

— Папа, ты меня так напугал.

— Всё, хватит лить слезы. Дай лучше воды.

Майя заторопилась и нажав на кнопку, заставила кровать принять полу сидячее положение, а потом поднесла к губам отца стакан с трубочкой.

Как раз в тот момент, когда он жадно пил, в полуоткрытую дверь на долю секунды заглянула русая макушка Маши.

— Явилась, змея, — прошипела Майя и тут же принялась вытирать салфетками подбородок отца, потому что от её реплики губернатор подавился водой.

— Маша входи, — тихо, но уверенно произнес Горин, и девушка протиснулась в дверь, замерев у входа.

— Майя… Маша моя будущая жена. Прошу привыкать.

— Ясно, — просипела дочь, и не посмев перечить, бросила на Казанцеву взгляд, полный ненависти, после чего поднялась и поспешила в коридор.

— Саша…

— Ничего, пусть привыкает. Она горячая у меня, но спорить не посмеет.

Он смерил Машу внимательным взглядом и тут же начал распекать слабым, но уже очень недовольным голосом:

— Ты на что похожа? Тощая, как палка. С сегодняшнего дня питаешься нормально.

— Как скажешь, — улыбнулась Маша сквозь слёзы, и не смея подойти близко, всё таки сделала робкий шаг вперед.

— Ну, чего встала? Ко мне иди, лиса!

Получив приглашение, она бросилась к губернатору и уже в следующую секунду приникла к его губам. Поцелуй имел странный вкус лекарств, слёз и счастья, но все равно именно он показался обоим самым лучшим.

* * *

Горин постепенно шел на поправку и уже через четыре дня начал вставать, но врачи никак не хотели отпускать его домой. Губернатор злился, рычал, возмущался, что даже не проводил собственную дочь, но пока терпел. Его успокаивало то, что Маша все время была рядом и под строгим надзором Александра Николаевича начала немного набирать вес.

Горин тоже требовал стейк из ресторана, но больному пока можно было только жидкий бульон из индейки, в котором одна картофелина догоняла другую.

Как-то раз, поглощая свой обед из ресторана под голодным взглядом губернатора, Маша робко спросила:

— Хочешь? Врач уже разрешил.

Но стоящий у окна Александр Николаевич отрицательно помахал головой, продолжая пожирать девушку глазами.

Он так откровенно скользил по ней взглядом, что Маша окончательно смутилась и решила пуститься наутек:

— Доктор это не одобрит. Саша, у тебя швы, — она не успела договорить, потому что Горин удивительно быстро для больного настиг её, и прижав к двери, жадно впился губами в бешено стучащую венку на шее.

Её негромкие "не надо" и "стыдно" потерялись в шумном дыхании, а потом и в протяжных стонах. Движения были резкими, а пациент однозначно уже набрался сил, потому что крутил и мял Машу почти как здоровый.

Когда все закончилось, он еще долго не отпускал её, прижимая обнаженное разомлевшее тело к себе, а когда Казанцева попыталась ускользнуть, придавил своим весом и вдруг спросил:

— Ты таблетки пьешь?

Меньше всего Маша ожидала услышать этот вопрос, поэтому удивленно приоткрыла рот:

— После нашего расставания нет.

— Почему? — глаза Горина горели огнем гнева и, казалось, еще секунда и он задушит её голыми руками.

— Потому что у нас ничего не было с Романом Морозовым. Клянусь.

Она готова была поклясться, что у Горина вырвался вздох облегчения. А когда он снова начал говорить, то его тон моментально сменился с агрессивного на крайне миролюбивый:

— Не смей пить. Сына мне родишь.

— Мое мнение не учитывается?

— А ты разве не хочешь от меня детей? — удивленно поднял бровь Александр Николаевич.

— Хочу.

— Вот и прекрасно.

26

— Один американо без сахара, пожалуйста, и пепельницу, — Татьяна проводила взглядом удаляющегося официанта и снова сверилась с часами. Половина первого. Опаздывает.

Ничего, она подождет. Ведь неизвестно теперь когда получится увидеться.

Кулецкая откинулась на широкое велюровое кресло и взглянула в панорамное окно.

Желтые листья то и дело подхватывал небольшой ветерок и поднимал над землей. Затем порыв стихал и они снова опускались вниз, красиво кружась в воздухе. Так и её мысли то и дело кружились в голове, то всплывая горячими воспоминаниями, то пропадая.

Ноябрь. Пожалуй, самый странный месяц в году. Время скорпионов. Если бы её попросили угадать, кто по знаку зодиака Мороз, то Татьяна ответила бы не задумываясь — скорпион. Нет, не потому, что он был жестким с ней… Просто энергетика Романа была такой сильной и давящей, что вариантов было только два: лев или скорпион. Потом она случайно узнала, что день рождения Мороза в ноябре и нисколько этому не удивилась.

Они могли бы стать шикарной парой, ей двадцать, ему вот-вот исполнится тридцать два — прекрасная разница в возрасте. Только вот надеждам не суждено было сбыться, потому что Роману не нужна была Татьяна. Конечно, в качестве приходящей любовницы он, возможно, принял бы ее, но Кулецкая не могла так. Не могла именно с ним. На припере Маши она помнила, каким может быть влюбленный Мороз, и поэтому не хотела видеть безразличие в его глазах. Лучше болеть им на расстоянии, чем постоянно страдать рядом и понимать, что не нужна этому мужчине.

— Ваш кофе, — дежурно улыбнулся официант и поставил перед ней белую чашку с дымящимся ароматным напитком.

Татьяна отпила маленький глоток и отодвинула американо. Горячий. Оставив чашку, она достала из пачки тонкую сигарету и чиркнув зажигалкой, с наслаждением затянулась. Выпустила клубящийся дым, щекотавший ноздри и закрыла глаза. Если бы Мороз дал ей шанс, то пришлось бы бросить пагубную привычку. Что же, хоть какой— то плюс, быть отвергнутой любимым мужчиной — можно травиться табаком и дальше.

Входная дверь кафе открылась, заставив колокольчики над ней призывно зазвенеть, и внутрь заведения впорхнула Маша. Таня повернулась к подруге и призывно помахала ей рукой. Казанцева была невероятно хороша: высокие черные ботиночки на невысоких каблуках, пальто из тончайшего кашемира и маленькое черное платье — все было идеально, впрочем как и сама Маша.

Покрутившись вокруг своей оси, она, наконец, заметила Кулецкую и поспешила к нужному столику.

— Привет, Танюша, извини за опоздание, — виновато улыбнулась Казанцева, и поцеловав подругу в щеку, приземлилась напротив.

— Чай с облепихой и наполеон, пожалуйста, — заказала она подоспевшему официанту, и сразу приступила к расспросам, — ты надолго приехала? Как устроилась на новом месте?

— Отец квартиру купил в хорошем районе столицы. С переводом тоже все прошло гладко. Только скучаю по дому. Ты как, Машуня?

— Все хорошо. Вот пару недель назад из Германии вернулись с Сашей, там у него реабилитация была.

— Ой, что ему будет твоему Горину! Здоровый, как бык!

— Это верно, — улыбнулась Маша, — он хочет пост оставить и вернуться к бизнесу. Теперь и повод есть в виде ранения.

— То есть, возможно, ты скоро переедешь в Москву?! — счастью Кулецкой не было предела, и она, поддавшись порыву, бросилась обнимать подругу.

— Да, свадьба уже там будет. Приглашаю тебя, — она порыласьв сумочке и протянула конверт с тисненными буквами, после чего добавила, — разумеется, будем рады и твоему спутнику.

— Поздравляю, подруга! Конечно, я приду! А насчет спутника… Нет у меня никого… Буду одна.

Маша сама не поняла, как вздохнула с облегчением. Она догадывалась, что Татьяна до сих пор любит Мороза, но старалась не думать об этом. Ведь у них с Романом были путь и недолгие, но все же отношения и внутри все еще горела симпатия и чувство вины.

Несмотря на то, что всегда желала подруге счастья, Маша дико не хотела, чтобы она была с Морозом. И это не было чувством ревности, просто она знала, что Роману нужна другая девушка. Та, которую он сам выберет. А Татьяну он никогда не полюбит. Пусть она лучше отболеет сразу, чем будет питать глупые несбыточные надежды и в итоге останется несчастной.

— Не смотри так… Я люблю его до сих пор. Даже тошно. Ходила к нему тогда. Предложила себя. Но он сразу обозначил, что такая как я ему только для секса, — Кулецкая снова потянулась к пачке сигарет и стерла одинокую слезу, покатившуюся по щеке.

— У вас что-то было? — ошарашенно прошептала Маша.

— Было. Но мне еще Сергей, мой горе-поклонник, говорил, что Мороз с тобой и с остальными девушками — это два совершенно разных мужчины. Я вот не верила… И проверила, — не удержавшись, Кулецкая всхлипнула и крепко затянулась.

— Танюша, твой мужчина еще впереди, — попыталась утешить подругу Маша и вдруг побледнела.

— Что случилось? — встрепенулась Кулецкая, — на тебе лица нет!

— Мутит немного…

— Беременная что-ли?

Увидев робкую улыбку и смущение, она рассмеялась:

— Ох, и Горин, ох и чертяка! Давно?

— Еще в больнице, кажется.

— Счастлив, наверно, сволочь?

— С ума сходит. Стоит чихнуть и у него приступ паники. Поэтому и свадьба так скоро. Говорит, дети должны в браке родиться.

— Дети? — присвистнула Кулецкая.

— Двойня.

— Охренеть! — Татьяна торопливо потушила сигарету и расплылась в улыбке.

Она была искренне рада за подругу, ведь теперь им нечего было делить. Невольно вспомнилось то, как после больницы Горин запретил ей приближаться к Маше, но постепенно оттаял и теперь был не против их общения. Еще бы, ведь двое детей и брак привяжут к нему Казанцеву намертво. Добился своего, паук.

Подруги еще долго болтали обо всем на свете и перепробовали все десерты заведения. Казалось, они будут секретничать до самой ночи, но Маше позвонил Горин.

— Да, Саша, я тепло одета. Да, охранник ждет в машине. Витамины выпила. Нет, не одни сладости… Кофе? Нет, ты же против. Пью облепиховый чай. Нет, ничего не болит, — Казанцева скорчила недовольное личико и закатила глаза, но тут же осеклась, — нет не корчу гримасы. С чего ты взял? Скажи честно, ты соскучился?

Она улыбнулась и повесила трубку, а потом виновато улыбнулась подруге.

— Ты же не обижаешься?

— Беги уже к своему Горину.

Когда Маша торопливо накинула пальто и обнявшись с подругой уже заторопилась к выходу, Кулецкая крикнула вдогонку, заранее зная ответ:

— Мань! Ты хоть счастлива с ним?

— Очень, — улыбнулась та и скрылась в дверях.

Татьяна еще долго смотрела вслед подруге и, занятая своими мыслями, даже не сразу заметила официанта:

— Текилу, пять шотов, — бросила она, обратив внимание на вытянувшееся лицо, молодого человека, — чего застыл? Живее. И пепельницу поменяй.

Она знала, что сегодня еще раз поедет к Морозу и только потом улетит. А значит, для того, чтобы стерпеть его нелюбовь — нужно выпить. Так будет легче. Залить глаза и усыпить гордость.

Опрокинув в себя один за одним пять маленьких стаканчиков, она расплатилась и уже через пятнадцать минут звонила в знакомую дверь.

Её открыла девушка.

— Вам нужен Роман? Он в душе, — проворковала красивая пышногрудая блондинка и пригласила внутрь, но Татьяна отрицательно помахала головой:

— Я ошиблась дверью. Извините.

27

Открыв глаза, Маша сразу бросилась к окну.

Снег. Он был буквально везде. Белое полотно накрыло парк и дома, а крупные снежинки вихрем кружились в воздухе, как будто приглашая присоединиться к своему вальсу. Улица была словно картинка с рождественской открытки, только вот для свадьбы совсем не годилась.

Испытывая жгучее разочарование, Маша шумно вздохнула, и отвернувшись от окна, наткнулась на мать.

— Дочка, уж лучше так, чем слякоть и дождь. Не расстраивайся, тебе нельзя, — начала было Галина Ивановна, но тут же замолчала, видя, что Маша совсем сникла.

— Я всегда мечтала выйти замуж летом…

— Какое лето? Еще месяц и живот будет видно! — вклинилась прибывшая тетка Тамара, и Маша виновато улыбнулась ей.

— Конечно, я всё понимаю.

— Мы вообще-то пришли за тобой. Прибыли визажисты. Да и жених пять раз уже звонил. Все переживает, почему ты так долго спишь, не заболела ли… Посмотрим, будет ли он таким идеальным после родов! — в знак возмущения Тамара громко фыркнула, но Маша, привыкшая к опеке и заботе Горина, только повела плечами.

Внизу уже ждали. Вокруг Тани и еще нескольких подруг то и дело сновали девушки и молодые люди с щипцами для завивки и кистями для макияжа. Гостьи же неторопливо потягивали шампанское и вовсю веселились, заразительно смеясь над каждой глупой фразой и шуткой.

Немного инородно среди всей этой веселой компании смотрелась Майя, которой явно не должно было быть на сборах невесты. Но Маша постаралась скрыть удивление и тепло поздоровалась с незваной гостьей. К полному шоку присутствующих, Майя шагнула вперед и вдруг разревелась:

— Я пришла мириться. Папа рассказал, что они с мамой давно не вместе, и ты носишь моих брата и сестру. Я хочу в будущем общаться с ними. Давай забудем обиды. Прости.

Разумеется, лучше было поговорить наедине, но Маша, понимала, что Майе и так очень сложно далось признание, поэтому шагнула вперед и крепко обняла её:

— И ты меня прости. Нам нечего делить.

Им действительно нечего было делить, ведь несмотря на то, что они любили одного и того же мужчину, чувства их были совершенно разной природы.

После этого момента время полетело со скоростью света. Сборы, свадебное платье, регистрация в заснеженном парке перед ресторанным комплексом. Все было в стиле Горина — дорого и сдержанно.

Пара молодоженов смотрелась просто шикарно. Ими любовались не только гости, но и Галина Ивановна вместе с Тамарой. Они хоть и поджимали губы при любой повелительной фразе губернатора, но все нашли в себе силы признать очевидное — он богат, хорош собой и без ума от Маши. Это главное.

Когда за окном стемнело, а в заснеженном парке зажглись фонари, Горин наклонился и прошептал, щекоча носом чувствительное местечко у Маши за ухом:

— Ты устала, давай оставим гостей.

Новоиспеченная госпожа Горина стремительно залилась краской и опустила глаза. Ей почему-то показалось, что все присутствующие в этом огромном зале знают, чего хочет её муж. Это было так стыдно и сладко, что она невольно прижала к пылающим щекам холодные ладошки и зажмурилась.

— Саша, молодоженам нельзя уходить в разгар праздника.

— А оставлять мужа с каменной эрекцией перед депутатами и партнерами по бизнесу можно?

— Ох! — только и вырвалось у удивленной Маши, когда Горин схватил её за руку и потащил к выходу.

Она старалась не замечать сальных улыбочек гостей и настолько сильно погрузилась в собственное смущение, что у самого выхода споткнулась, подвернув ногу. В тот же миг Горин виртуозно подхватил её на руки под аплодисменты присутствующих покинул зал.

Дальше была ночь, совершенно не похожая на их летний горячий секс. Теперь страсть превратилась в тягучее долгое и осторожное соитие. Каждое движение было нежным и размеренным, а каждая поза удобной в первую очередь для Маши. Ведь она была беременна, а это Горин ценил больше всего на свете.

* * *

— Двойня — это не шутки, — любил повторять муж. Теперь его отношение к жене стало еще нежнее. Маша видела эту перемену и немного опасалась того, что вся ласка закончится после родов, ведь она еще помнила, каким жестоким может быть губернатор. В один из зимних дней, где-то через месяц после свадьбы, он и сам напомнил ей о своем непростом характере.

Они жили теперь на два города, и большую часть времени Маша проводила в столице, где наблюдалась у лучших специалистов страны. После очередного узи, на котором подтвердили, что будет королевская двойня, муж буквально светился от счастья. Он даже разрешил ей самой отправиться в гости к матери, хотя находился в длительной командировке вдали от дома.

Проведя с родными два прекрасных дня, Маша сдала последний экзамен и отправилась праздновать это событие в любимое кафе на площади. С некоторых пор она очень полюбила выпечку с корицей, а здесь её готовили просто потрясающе.

С удовольствием отправляя в рот кусочки любимой булочки, она с интересом разглядывала прохожих, наслаждаясь моментом одиночества. Хотелось побыть наедине со своими мыслями вдали от гиперопеки матери, мужа и остальных родных и друзей, считающих, что беременность двойней — это что-то сродни тяжелой болезни.

Было настолько хорошо и спокойно сидеть у окна с теплой чашкой в руках, что Маша сама не заметила, как задремала. Из сна её вырвал легкий, еле уловимый стук в окно. Встрепенувшись, девушка вздрогнула, чуть не расплескав облепиховый чай, и увидев человека за стеклом, замерла, открыв рот от удивления.

Это был Мороз.

Прошло четыре месяца, а он совсем не изменился: такой же невероятно красивый и высокий. Маша знала, что Роман вернулся на службу, но видела его при исполнении впервые. Косая сажень в плечах, рост метр девяносто и идеальные черты лица всегда выделяли его среди других мужчин, но форма сделала Мороза просто идеальным.

Пока Маша пыталась привести себя в чувства, Роман уже обогнул здание с торца и войдя в дверь, оказался прямо перед ней. В его янтарном взгляде была такая невероятная нежность и теплота, что Маша невольно засомневалась в словах Тани. Неужели он может быть другим? Жестким и холодным?

— Здравствуй, Манечка, — ласково протянул Мороз, и его грудной голос с легкой хрипоцой окутал и по-настоящему согрел её, напомнив о их летнем коротком романе.

Маше он всегда нравился, и несмотря, на любовь к мужу, она была рада видеть Мороза, которого сейчас считала родным человеком. Он поздравил её с готовящимся пополнением и пожелал доброго здоровья, а о своих отношениях отшутился. Они немного поболтали, выпили по чашке чая и расстались на теплой дружеской ноте, но уже на выходе из кафе Машин телефон разразился тревожной трелью.

Звонил муж.

— Ты где? — услышав в его голосе железные нотки, она сразу поняла, что Горин в курсе случайной встречи. Наверняка водитель доложил.

— Саша, ты только не ругайся…

— Не ругаться? Моя беременная жена воркует с бывшим на главной площади областного центра, в котором я пока губернатор! Ты охренела?

— Мы встретились совершенно случайно, и Рома, он просто проявил дружелюбие… Не могла же я сделать вид, что не знаю его!

— Может ты мне дальше из дружелюбия рога наставлять начнешь? Мне его заказать что-ли? — орал в трубку Горин, распаляясь все больше, заставляя вспоминать неприятные события прошлого лета.

Подавив рвущиеся из груди рыдания, Маша нажала отбой и выключила телефон. Она ни в чем не виновата и не будет оправдываться! Неужели за каждую невинную случайную встречу со всеми неугодными мужу людьми нужно давать полный отчет? Почему она, верная жена, носящая под сердцем его детей, должна вести себя как монахиня и закрыться в четырех стенах?

Невольно вспомнились слова тетки Тамары о том, что после родов Горин снова станет самим собой. Неужели вся его любовь и нежность только на время беременности?

Вытерев набежавшие слёзы, девушка присела на ближайшую скамейку и снова включила телефон. На него тут же посыпались сообщения гневного содержания и пропущенные вызовы. Уже ищет, догадалась она и невесело усмехнулась. Руки невольно потянулись к округлившемуся животу, надежно спрятанному под просторным пальто.

— Дурак ваш папка, — прошептала Маша, и кто-то из малышей тут же ощутимо толкнулся, будто протестуя против того, что отца назвали плохим словом.

"Он случайно увидел меня в кафе и подошел. Если ты будешь так реагировать на каждую незапланированную встречу, то наша жизнь превратится в ад"

Озябшие пальцы нажали кнопку "отправить", и сообщение улетело адресату.

Уже вечером Машу разбудил звонок в дверь. Она третий день находилась у матери, решив, что в большом доме мужа будет одиноко в его отсутствие. Настойчивый звон, разрывал тишину, не давая никакого шанса на сон. Галины Ивановны, как назло не было дома, и девушке, еще не совсем отошедшей от дремы, пришлось топать в коридор, чтобы открывать настойчивому гостю.

Прокрутив ключ, она, не глядя в глазок, распахнула дверь и наткнулась на нависшего над ней Горина.

— Ты почему долго не открывала?

— Спала. И потом, ты не должен был сегодня возвращаться. Неужели хотел застать у меня любовника? — огрызнулась Маша.

— Прости меня, лиса. Я идиот. Влюбленный, ревнивый собственник и мудак, — муж сгреб её в охапку и зарылся носом в волосы на макушке, шумно вдохнув любимый запах молодой жены.

— Извинения приняты, но где цветы? — решила пошутить оттаявшая Маша, но Горин тут же расслабил железные объятья, и скрывшись в подъезде, через мгновенье вернулся с огромным букетом роз.

— Если будешь так меня обижать, то в следующий раз уйду от тебя, — хитро улыбнулась девушка и с наслаждением вдохнула тонкий цветочный аромат.

— Да кто ж тебя отпустит, — оскалился муж и снова сгреб жену в охапку.

Они оба знали, что Горин никогда не изменится, но не хотели об этом говорить. Теперь было слишком поздно воспитывать друг друга, потому что Маша любила его, приняв и хорошее и плохое.

Пути назад не было.

28

По мере того, как самолет совершал плавное приземление, волнение Татьяны Кулецкой росло. Руки сами собой тянулись к телефону, а глаза то и дело пробегали по последним сообщениям в мессенджере.

Мартовская погода в областном центре была солнечной по-настоящему весенней. Идеальное время года для шанса начать новую жизнь… Только для Татьяны каждая попытка заканчивалась неудачей. Так и сейчас она снова возвращалась. В старый город и к старым, но незабытым чувствам.

Миновав холл аэропорта, Кулецкая села в первое попавшееся такси и назвала адрес, а затем откинулась на пахнувшее дешевым ароматизатором кресло и закрыла глаза, представляя себе Романа.

Прошло целых полгода, а казалось, что все было только вчера. Её безмолвное признание, равнодушный взгляд любимого до одури мужчины в ответ… Секс… Совсем не такого она ожидала от Мороза, но вместе с тем именно та ночь запомнилась больше всех её ночей с мужчинами, вместе взятых. Она чувствовала себя преданной собакой, которая вместо ласки получила удар под дых от хозяина, но все равно хотела еще. Больше всего на свете.

Конечно, тогда, в сентябре внутри полыхала обида и гордость, но теперь все ушло и осталась невероятная тоска. Вопреки здравому смыслу, Таня все еще одержимо любила Мороза, поэтому хотела вырвать из лап судьбы хотя бы еще одну ночь с ним. Пусть будет больно, стыдно и унизительно. Но лучше так, чем совсем никак.

Салон машины наполнила мелодия какой-то попсовой песенки, и Татьяна машинально мысленно перевела её слова, хрипло рассмеявшись. Ни дать, ни взять зарисовка про Мороза, Таню и Машу.

… Lost the man I never had, never had

Hard to lose a friend, hard to understand

Why you went along with that, along with that?

This wasn’t my plan at all

I never shot my friend (oh, no, no)

Cause, baby, in the еnd

Nobody knows what to do with love (to do with love)

I’m singing la-la-la-la-la…

(Holy Molly — Shot a friend, прим. автора)

Тем временем машина зарулила в нужный район и через несколько минут остановилась. В третий раз в своей жизни Кулецкая стояла у дома Морозова и в третий раз терялась, как девчонка. Нет, она почти не вспоминала блондинку, открывшую ей в прошлый визит. Та девушка была случайной. Это очевидно.

Случайной…

А была ли случайной Татьяна?

Наверняка.

Прошло не меньше десяти минут, прежде чем Кулецкая, поежившись в спустившихся сумерках, двинулась вперед. Уже привычно сунув охране шуршащую купюру, она отправилась к лифту и нажала кнопку нужного этажа.

Таня иногда писала Роману, и несмотря на его односложные ответы, была рада тому, что тонкая ниточка общения еще не прервалась. Жаль только, что после переезда потерялась связь с горе-поклонником Сергеем, ведь от него она раньше узнавала основную часть новостей о жизни Мороза.

Интересно как он там, этот самый Сергей? В конце концов, он был практически помешан на Кулецкой и даже хотел переехать за ней в столицу, но потом наконец отстал. Хорошо, что он не догадался о её любви к Роману. Незвестно, чем бы это все закончилось…

Еще в лифте Татьяна торопливо проверила макияж и поправила прическу, отбросив белокурые локоны назад. Хороша. Еще красивее, чем в прошлую их встречу.

Когда створки открылись, сердце уже разошлось и максимально сильно колотилось в груди, выдавая волнение. Спокойно. Все будет хорошо.

Она не знала дома ли Мороз, но тем не менее уверенно нажала на звонок, и к удивлению, мужчина открыл практически сразу.

Кулецкая застыла с открытым ртом и задранной вверх головой. Нет, она, конечно знала, что ему пришлось вернуться на службу, но впервые видела майора Морозова в форме. Таня раньше слышала о том, что женщины теряют голову от такого, но считала, что самый красивый мужик обычно голый или стоящий у кассы и оплачивающий все женские покупки. Ошибалась. Самый красивый мужик нависал над ней.

Низ живота скрутило в такой тугой узел, что впору было согнуться пополам. Не найдя в себе сил пошевелиться, Татьяна сделала небольшой вдох тут же пожалела об этом, потому что легкие до отказа наполнил его запах. Аромат холодного свежего ветра и соли. Может стащить его духи? Нет… Все равно без хозяина аромат будет неполноценным.

Да, что же он такой идеальный!

Еще и форма эта… Черт бы её побрал!

— Привет, — тепло улыбнулся Мороз, и Кулецкая окончательно поплыла. Хотя, казалось, куда дальше?

Ей, как бездомной зверушке, долго не видящей ласки, так согрело душу тепло в его глазах, что захотелось опуститься перед Морозом на колени и ластиться как кошка. Осознание того, что любовь стала только болезненнее и сильнее и после этой встречи будет только хуже сразу промелькнуло у неё в голове, но отступать было поздно.

— Вот, по делам прилетела и решала в гости зайти. Ты не против? — прошептала она пересохшими губами.

— Входи, — мягко и довольно тепло произнес мужчина, а у Тани внутри все даже замкнуло от ощущения диссонанса. Ведь в прошлый раз он разговаривал и вёл себя совершенно по-другому.

Тот Мороз был жесток и холоден, а этот… Как будто старый друг… Не такой мягкий и понимающий, как с Машей, но всё же…

— Кофе сделай, Таня, — бросил он и добавил, — я в душ, только со службы.

Не дожидаясь ответа, хозяин оставил её на пороге квартиры, и скрылся в ванной хлопнув дверью ванной. Через мгновенье внутри послышался шум воды.

Пока отыскивала в новом встроенной кухонном гарнитуре чашку и включала кофе-машину, осмотрелась. Квартира, полгода назад встретившая её новым ремонтом и нежилым запахом, практически не изменилась. Очевидно, что Мороз по-прежнему здесь только ночевал.

Не удержавшись, Татьяна прошмыгнула по комнатам большой трешки и с ревнивым удовлетворением отметила про себя, что нигде нет следов пребывания женщины. Значит вариантов только два: у него нет серьезных отношений или еще не забыл Машу. Второе предположение больно кольнуло внутри. Очень скоро шум воды стих и Кулецкая поспешила на кухню, успев вытащить чашку с американо как раз к приходу хозяина.

— А себе? — спросил Мороз, и пройдясь рукой по мокрым коротким волосам уселся за стол и сделал небольшой глоток. Форму сменили черные джинсы и футболка, подчеркивающие каждую внушительную мышцу. Хотелось прильнуть к нему, запустить ладони под тонкую ткань и пройтись пальцами по каменному торсу, но вместо этого Кулецкая подошла к шкафу и вытащила оттуда чашку.

После того, как Татьяна налила кофе и себе, с языка невольно начали срываться осторожные вопросы:

— Не жалеешь, что вернулся на службу?

— Нет. Я оттуда никогда по-настоящему и не уходил.

— А как же бизнес покойного брата?

— Как раз сейчас занимаюсь вопросом наследства. Практически всё уйдет на продажу.

— Даже "Black"?

— Да.

Их разговор напоминал беседу двух коллег по-работе или случайно встретившихся приятелей из одной компании, но Татьяна была рада и этому. Ведь в атмосфере этой кипельно-белой кухни они были только вдвоем, наедине. Рядом не было Сергея, Маши и даже той случайной блондинки, которая наверняка ничего не значила для Мороза.

В воображении невольно возникали картинки, в которых Татьяна, приготовив ужин на этой самой кухне, ждет Романа со службы… Ей так понравилась эта фантазия, что Кулецкая невольно улыбнулась, подумав, как же мало ей нужно для счастья.

Но тут очень некстати раздался телефонный звонок. Он был каким-то тревожным, и в повисшей тишине квартиры показался даже зловещим. Мороз вышел в коридор и достав источник звука из кармана пиджака, нахмурился.

Татьяне впервые в жизни стало безумно любопытно. Кто ему звонит? Нет. Это не очередная любовница и явно не какой-нибудь товарищ.

Тем временем, Мороз, не теряя времени, принял вызов и бросил короткое:

— Да.

Выражение лица Романа менялось с каждой секундой. Между бровей пролегла тяжелая складка, а руки сжались в кулаки. Зрачки мужчины загорелись каким-то страшным огнем. Нет, это не было тепло, как тогда с Машей, не равнодушие, направленное на Таню, и даже не ненависть, с которой он обычно смотрел на Горина… В глазах Мороза было что-то новое. Бешенство, смешанное с тревогой… и ещё что-то… природу чего она не смогла разобрать.

Роман нажал "отбой" и тут же накинул кожаную косуху, обуваясь на ходу.

— Что-то случилось? — осторожно вклинилась Татьяна, и Мороз обернулся к ней, явно удивившись. Он как будто и думать забыл о гостье, с которой еще минута назад беседовал на кухне.

Да что ему там такого сказали, что он даже смотрит сквозь нее?!

— Ты очень напряжен. Плохие новости?

— Мне нужно уехать, — холодно бросил он и направился к выходу, оставив Татьяну одну.

В любой другой ситуации, она бы обрадовалась тому, что Мороз разрешил ей остаться у себя. Но сейчас было очевидно, что ему просто не до неё. Чего только стоили его удивленные глаза. Он ведь буквально за минуту забыл о её существовании из-за простого звонка.

Сначала ей хотелось остаться и дождаться его, но Кулецкая понимала, что Мороз вернется не в духе… Совсем как тогда…

Что же испортило вечер? Точнее кто?

Хотелось думать, что это работа или бизнес, но чутье подсказывало, что причина — женщина. И его чувства к ней отнюдь не нежность, как к Казанцевой или равнодушие, как к ней… Это что-то новое и в тысячу раз более сильное. То, чего Татьяна по-настоящему испугалась.

Только этого не хватало!

Чувствуя легкую панику, девушка вызвала такси и захлопнув дверь квартиры, быстро спустилась. Быстро закурив у подъезда, она сначала набрала в редакцию, предупредив, что заболела и в ближайшие пару недель не появится на работе, а потом позвонила своему новому ухажеру:

— Рустам, милый, я понимаю, что обещала тебе подумать над нашими зарождающимися отношениями, но пока мой ответ "нет". Прости. Решила задержаться в родном городе на несколько недель, — не дожидаясь ответа, отключилась и прыгнула в подъехавшую машину с шашечками.

Эпилог

Останкино показалось Маше новым и невероятно волшебным миром. Здесь, словно в улье, крутилось множество талантливых молодых людей, и каждый стремился показать всё, на что способен. Она смотрела на них и впитывала вдохновение, мечтала увидеть мир и посвятить жизнь путешествиям и даже стать ведущей собственной передачи. Жаль, что её возможности пока были ограничены.

После очередного насыщенного дня девушка настолько сильно выдохлась, что уснула прямо в машине. Странно, но открыла глаза уже в спальне, причем переодетая в ночную сорочку. Ощущая, что проспала по меньшей мере всю ночь, Маша повернулась к окну и заметив первые лучи солнца, поспешила встать и впустить внутрь свежий весенний воздух. Она вдохнула его полной грудью и погладила большой круглый живот. Совсем немного оставалось до родов, а значит она всё сможет. Будет совмещать учебу и материнство и обязательно добьется больших высот в области журналистики.

Горин, привыкший вставать рано, уже был на ногах. Сначала он тихонько приоткрыл входную дверь, боясь разбудить жену, а потом увидев, что та бодрствует, смело вошел и с прямо порога начал её отчитывать:

— Маша, когда я позволил тебе получать образование дальше, это не значило, что надо, не щадя огромный живот, целый день торчать в этой идиотской школе журналистов!

— Но мне это правда нужно! — девушка насупилась и приготовилась защищать любимое дело. Она знала, что стоит ей прогнуться, и Горин сломает её окончательно.

— Тебе нужно немного поберечь здоровье! Обещаю, что когда ты родишь и восстановишься хоть немного, я устрою тебе учебу. Если хочешь, то заграницей. Но пока вопрос закрыт. Рисковать своими детьми я не позволю, — муж вышел, хлопнув дверью.

Оставшись одна, Маша позорно разревелась. Для неё никогда не было секретом, что слово Горина всегда будет оставаться последним, но обида все равно растекалась внутри, словно яд. Она по-настоящему боялась, что Горин закроет её в четырех стенах и заставит погрязнуть в пеленках.

Тогда Маша еще не подозревала, что совсем скоро муж сдержит обещание. Учеба в одной из лучших школ для журналистов в Европе, стажировка в Лондоне — все это она получила после первой же просьбы, когда родила. Вот только счастья это не принесло, ведь дома оставались дети, разлука с которыми заставляла сердце обливаться кровью.

Тамара и Галина Ивановна имели постоянный доступ к малышам, две няни и сам муж — все пришли на помощь молодой маме, решившей построить карьеру. Вот только сама Маша вдруг поняла, что что Горин в очередной раз обыграл её. Он знал, что она не сможет долго находиться от детей и поэтому дал ей полную свободу, которая теперь не имела ничего кроме вкуса горечи.

Два месяца учебы показались ей вечностью, а один из самых почетных сертификатов в области журналистики жег пальцы. Больше не хотелось карьеры и самоутверждения. Вдали от собственных маленьких детей жизнь виделась в черном цвете. Хотелось домой.

Всю последнюю неделю Маша рыдала белугой, а в ночь перед вылетом домой не смогла сомкнуть глаз.

— Чего ревешь? — деловито уточнил муж, поднявший трубку уже после первого гудка.

— Ты знал, что так будет… что я не смогу без детей… Поэтому отпустил меня, — всхлипывала Маша.

После непродолжительной паузы Горин заговорил:

— Знал. Но отпустил совсем по другой причине. Ты должна была сама попробовать и понять. Иначе винила бы во всем меня. У меня есть возможность осуществить любую твою мечту, но будем ли после этого счастливы мы с детьми?

— Мне так плохо, — осипший от рыданий голос выдавал Машу с головой. Это была полная капитуляция.

За окном была холодная лондонская осень, а на сердце у девушки была настоящая зима. Мучимая гормонами и тоской по пятимесячным сыну и дочери, она готова была отказаться от мечты и карьеры.

— Как дети?

— Скучают. Им мать нужна, а бабки и няньки её не заменят, Маша. Ладно, завтра вернешься и поговорим, — закрыл тему Горин, понимая то, как ей сейчас сложно.

Он, разумеется, предугадал такое развитие событий и был удовлетворен. Но как отрадно было слышать, что решение жена приняла сама, а значит не сможет обвинить его. Горин мучался и сгорал от ревности и бешенства все два с половиной месяца её отсутствия, но усилием воли заставил себя терпеть, за что и был щедро вознагражден. Маша все поняла и возвращалась.

Разумеется, о большой карьере больше не было речи. Маша продолжила обучение в родной стране и первое время полностью посвятила себя семье. Возможно, она смогла бы заниматься любимым делом, даже имея двоих детей, но только не с этим мужчиной.

На смену дикой влюбленности, постепенно пришло взрослое взвешенное чувство и осознание того, что Горина не изменить. Никогда. Именно поэтому мечты о репортажах и путешествиях уступили желанию трудиться в какой-нибудь редакции.

На один из дней рождения Маша получила в подарок издательство и приняла наконец, то, что жена Александра Горина должна вести более закрытую и размеренную жизнь. А смирившись, нашла в этом счастье.