1. Режиссёр смерти: Последний дебют

Глава 1: Приглашение. Часть 1: Союз противоположностей

Столица Яоки Даменсток, 13 января, 1043 год

Забегаловка «Блэк & Уайт»

Время 17:09

Зима нынче выдалась морозной.

Улицы замело: мириадами бриллиантов сверкали высокие сугробы, ноги по щиколотки тонули в необъятном белоснежном океане, армады снежинок кружили пируэты, мерцали при блеске фонарей и порошили людские одежды, раскидистые ветви деревьев и крыши зданий украшали снежные шапочки, а вереницы закрытых окон – витиеватые узоры. Пустые иссиня-чёрные небеса подчёркивали лучистую красу зимы, такой мистической, такой великолепной...

В тёмном углу у жарких батарей забегаловки, куда непрерывным потоком заплывали погреться и отужинать горожане в шубах и пуховиках, сидели двадцатиоднолетний скрипач Стюарт Уик и семнадцатилетний композитор Сэмюель Лонеро.

Несмотря на столь юный возраст, неоконченную школу и недавний переезд из небольшого городка в столицу, Сэмюель благодаря своему блистательному музыкальному таланту, абсолютному слуху и общительности обрёл широкую известность и был очень востребован в музыкальной стезе: его приглашали на работу в именитые театры и элитные рестораны с живой музыкой, предлагали дирижировать атмосферой в кино и даже преподавать в училища. И он заключал множество сделок, в основном с режиссёрами (в преподавательство он пока не решался идти, ибо побаивался груза ответственности). Однако у этой золотой медали была и обратная сторона – завистники, которым не хотелось, чтобы их место занимал приезжий мальчишка, оттого они строили ему козни и пытались впутать в какой-нибудь скандал, дабы разрушить начинающуюся карьеру. Именно из таких ситуаций и передряг Сэмюеля спасал Стюарт – его лучший друг и его полная противоположность. Если композитор был наивен, добросердечен и весьма неуклюж, то скрипач был очень суров, собран и сдержан. Даже внешне они кардинально разнились: кожа у композитора была почти белой, когда скрипач был темнокож; первый был блондином с длинными, убранными в густой хвост волосами, второй – брюнетом с зализанной вбок фиолетовой чёлкой и уложенными в необычную причёску короткими волосами: завитые концы прядей образовывали подобие осьминожьих ножек и блестели от лака.

Очертим детальнее их внешности и характеры.

Сэмюель был воистину солнечным человеком: светлый мягкий лик всегда озаряла широкая улыбка с белоснежными рядами зубов, а большие апатитовые глаза, под которыми темнели поцелуи бессонницы, сияли и с постоянным любопытством озирались по сторонам. Характером он был очаровательно мил, бесконечно щедр и чрезмерно сердоболен, и за свои семнадцать лет ещё не успел никого возненавидеть. Казалось, ни одна чёрная мысль не оскверняла его светлый ум, ни злоба, ни раздражение никогда не омрачали его лицо, брови не знали хмурости, никакие обидные слова или оскорбления не крутились на его языке, – он был кристально чист и душой, и совестью. Своих конкурентов и завистников он любил, поддерживал и уважал, чем заслужил всеобщую любовь; все его прославляли, рекомендовали и ласково звали «восходящей звёздочкой». Каждый раз при виде знакомого человека (коих было немало) Сэмюель окликал его, распростирал руки для крепких объятий, осыпал расспросами о работе и здоровье и с улыбкой внимал словам собеседника, поднимая ему настроение и заряжая энергией. Даже не тактильный Стюарт никогда не уклонялся от его объятий и приобнимал одной рукой в ответ. Кстати о Стюарте...

Сам Стюарт и все, кто с ним знаком, согласятся с тем, что характер его очень сложен и тяжёл. Он циничен, неприятно прямолинеен, недоверчив и замкнут. Могло показаться, что он высокомерен, однако это было не так: он совсем не считал себя лучше и выше всех, но и людей не считал лучше себя (не считая Сэмюеля, его он почитал как своего мастера). Стюарта многие не любили, но уважали, к его мнению и критике прислушивались, его советам всегда следовали, но с сомнениями и опасениями. Сам скрипач прекрасно знал, что мог перегибать палку и разбрасываться не самыми приятными словами, потому старался сдерживать себя от колкого словечка и вовремя замолкал. Абсолютно все люди, даже коллеги для него были чужды, лицемерны и злы, а близких для себя людей он мог пересчитать по пальцам, да и то не мог всецело им доверить свою душу.

Природа не обделила музыканта красотой: внешне Стюарт был истинным аристократом. Одетый со вкусом (в основном в светлые многослойные костюмы), увешанный различными украшениями, по-кошачьи изящный и утончённый он привлекал к себе большое количество внимания и постоянно ловил на себе удивлённые взгляды, чаще всего устремлённые на его лицо, украшенное белой повязкой на правый глаз. Никто не знал причины, по которой он носил повязку, и даже его семья не понимала, зачем он скрывал свой целый работающий глаз, но никто вопросов никогда не задавал.

И вот, эти яркие противоположности обсуждали очередной контракт Сэмюеля с театральным режиссёром, про который Стюарт ничего не слышал.

– ...так вот, я достаточно долгое время помогал господину Затейникову с его новым проектом и больше полугода писал музыку под лирику Варо... Ворожейкина, вроде (правда, почему-то я был без полного сценария на руках и даже в глаза не видел ни Ворожейкина, ни господина Затейникова, ну да ладно!) И-и господин Затейников всегда был доволен моей работой и вообще никаких правок не вносил, ни-ко-гда! Вообще он тоже музыкант, как я слышал, и... а к чему это я? А! Так вот, так как скоро состоится премьера этого мюзикла, меня пригласили дирижировать!

Стюарт хмыкнул, задумчиво ковыряя макароны вилкой.

– Интересно... И где это будет?

Глава 1.2. Купе

В купе музыканты встретились с соседями: болтливым солистом, болтавшим ногами на верхней полке, и молчаливым доктором на нижней.

Двадцатисемилетний артист оказался человеком очень приятной наружности: короткие каштановые волосы лентами выглядывали из-под красной фетровой шляпы, большие малахитовые глаза сверкали озорным блеском, на веках ото лба до глаз и по подбородку широкими линиями темнели широкие линии тату. Под коричневым пальто с красным шарфом он был одет в бирюзовый клетчатый фрак, белую водолазку с красным галстуком, белые брюки и чёрно-белые шнурованные туфли.

Доктор был темнокожим тридцатиоднолетним мужчиной с волнистыми иссиня-чёрными волосами, собранными в гульку, густыми бровями, круглыми ушами, большим лбом и очками ромбовидной оправы, за стёклами которых таились рубеллитовые глаза. Он был в розовой рубашке с синей поясной сумкой, тёмно-малиновых карго и коричневых туфлях с тёмным градиентом.

Пока доктор читал детские сказки, солист сразу же завёл композитора в разговор и крутился с ним в словесном танго, обсуждая то чудесные морозы, то предстоящее путешествие. По мнению молчаливого Стюарта солист был человеком, который только хотел казаться простым, а на деле был совершенно не прост и походил на сложный труднопонимаемый механизм. Хотя его светлый лик и озаряла добродушная улыбка, в душе Уика она вызывала сплошные подозрения. Что-то не так было в том, как солист улыбался, что-то совершенно иное царило в его мыслях, пока он протягивал руку для рукопожатия и, мешая языки, мелодично лепетал о том, о сём, и Стюарту это совсем не нравилось.

– Quel charmant compagnon vous avez! (фр.: Какой очаровательный у вас компаньон!) – обратился солист к скрипачу и снова вернулся к композитору: – Что ж, будем знакомы, чудесный мальчик! Я Пётр Радов, солист.

– А я Сэмюель Лонеро!

Пётр блаженно улыбнулся, но, поняв, кто перед ним сидит, вдруг опешил и разинул рот.

– Quoi-quoi? (фр.: Что-что?)

– Я не понимаю иностранный.

– Я переспрашиваю твоё имя.

– Я Сэмюель Лонеро.

– Ах, вот оно как... А какой у вас род деятельности?

– Я композитор! Я еду помогать с премьерой мюзикла, буду дирижировать! А это – Стюарт, мой лучший друг и скрипач!

Пётр усмехнулся, стянул с шеи шарф и шумно сглотнул.

– Мне Затейников рассказывал о великом и непревзойдённом Сэмюеле Лонеро, но я не думал, что это вы... Я представлял вас как мрачного старика или серьёзного мужчину, думал, что великим маэстро должен быть человек не младше тридцати... Сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Ба! Да вы совсем мальчик! Я... Честно, я поражён.

– Мне все так говорят, я уже привык.

– Но это правда поразительно! Вам только семнадцать, а ваше имя гремит по всей столице! А откуда вы родом?

– Я из Октавиуса.

– Октавиус... Это небольшой городок близ юга Даменстока, верно?

– Да! Мы пару лет назад с отцом переехали в Даменсток.

– А ваш отец?..

– Он судья.

– Ба! Я думал, вы однофамильцы, а вы, оказывается, родственники! Что ж, будем знакомы ещё раз, господин Лонеро!

Они вновь пожали друг другу руки.

– Но почему вы назвали меня господин Лонеро?

– На ты, давайте на ты!

– Хорошо, но тогда никаких господинов! Можно просто Сэм или Сёма. А то ты как Стюарт «господин» да «господин»!

– Потому что вы – гений, музыкальный мастер, а мастера называть «Сёмой» очень странно, – ответил Стюарт.

– Соглашусь со Стюартом, «господин Лонеро» звучит солиднее.

– Но я младше вас всех!

– Мы так выражаем своё уважение вам, господин Лонеро, – сказал Стюарт и замолк. Больше он не проявлялся в разговоре Петра и Сэмюеля, которые без устали обсуждали искусство и предстоящую премьеру мюзикла. Доктор краем уха слушал их беседы, пока читал сказки, и всё бросал беглые взоры на соседей.

Незаметно подкрался вечер.

Сэмюель и Пётр, утомлённые бурной беседой, вовсю смотрели десятые сны, пока Стюарт, лёжа на спине, терзался беспричинной тревогой. В попытках отвлечься, он то читал книгу, то рассматривал освещённый настенной лампочкой потолок, то вертелся с боку на бок, отчаянно пытаясь заснуть, но всё было бессмысленно: тревожность не покидала. Тогда он решил прогуляться по вагону и полюбоваться красотами природы через окна, которые могли вполне подействовать как успокоительное или даже снотворное. Однако вместо желанного спокойствия в коридоре он встретил Эллу Окаоллу с подругой – приятного вида блондинкой с пухлыми бордовыми губами, немного мясистым носом, румяными щеками, большими чароитовыми глазами с ресницами, походившими на лапки насекомого, длинными волосами, убранными кокошником, и двумя косичками на плечах. На ней было длинное синее платье с белыми узорами и красной шалью на плечах. Но подруга не интересовала Стюарта, его интересовала Элла. Неземная красота этой женщины, с которой он ни разу не говорил и ничего о ней не знал, кроме имени, дурманили некогда хладнокровный разум, и скрипач был уверен, – они найдут общий язык.

– Понаехали! – громко шепнула блондинка, нахмурила толстые брови и недовольно цокнула языком. Ей было всё равно, услышал её музыкант или нет.

– Не стоит так говорить, Марьям, – прошептала Элла и – о боже! – этот бархатистый меццо-сопрано пленил скрипача окончательно. Посмотрев вслед удаляющейся парочке, он с приятным трепетом в груди вернулся в купе и, словно пристреленный, рухнул на постель. Доктор окинул его мимолётным взглядом и продолжил решать судоку.

Стюарт, поняв, что как бы он ни пытался, он не уснёт, что помимо тревожности его сердце начала терзать внеплановая влюблённость (в которой он до сих пор не хотел себе признаваться), повернулся к доктору и спросил:

– Знаете сколько нам ехать до Кайдерска?

Глава 1.3. Элла

Полупустой вагон-ресторан пропах корицей и кофе.

Людей было совсем немного: за дальним столиком расположилось двое мужчин – крупный седой господин и темноволосый мужик в военной каске, а у двери сидела парочка, состоявшая из тонкой статной женщины, похожей на чёрного лебедя, и её возлюбленного со странными изумрудными глазами и закрученными в большие кудри персиковыми волосами. Но первым, что бросилось в глаза Стюарту, был столик, где в гордом одиночестве сидела Элла Окаолла. С маленьким стаканчиком эспрессо он подошёл к ней и, подавляя робость, спросил:

– Можно подсесть?

Элла холодно посмотрела на него и кивнула.

Около четверти часа они просидели в молчании, пока Стюарт не взглянул на тонкую бирюзовую книгу возле её тонкопалой ладони.

– Что читаете?

– «Лёд» Винина.

– О-о... э-э... впервые слышу эту фамилию...

Женщина тут же просияла:

– Да? Тогда советую ознакомиться с его творчеством! Обещаю, не пожалеете! Винин невероятно романтичный и душевный писатель, а таких в наше время не так уж и много, к сожалению. Но именно его читать – одно удовольствие! Все его истории имеют хороший конец и язык у него изящный, лёгкий, чёткий, льётся, как чудесная песня! Знаете, читать про страдания очень тяжело, потому я не особо люблю нашу мрачную классику в целом. Страдать я могу и сама, не вижу смысла страдать и при чтении, что я считаю отдыхом, а не тяжкой рутиной... – она запнулась, прижала палец к губам и густо покраснела. – Извините, я слишком разговорилась...

– Нет-нет, продолжайте! Мне нравится вас слушать. Вернее, в целом слушать мне нравится...

Глаза под пышным пушком ресниц сверкнули янтарём, на бледных губах заиграла смущённая улыбка. Сердце пропустило удар.

– Я Элла Окаолла.

– Я знаю, то есть... я... а я Уиарт Стюк, нет, постойте...

Элла тихо посмеялась. Стюарт мотнул головой, пригладил волосы и отчеканил:

– Я Стюарт Уик.

– Будем знакомы, господин Уик.

– П-просто Стюарт.

– Хорошо, Стюарт. Тогда я просто Элла, – она очаровательно наклонила голову. – Кажется, вы чем-то взволнованы.

– Вам кажется, я-я абсолютно спокоен... Я всего лишь немного... удивлён.

– Удивлены? Чем?

– Я не ожидал встретить здесь настолько милого человека... Ну, вернее, вы милая в плане общения, а не то, что вы могли подумать... то есть нет, вы милая и внешне! Э... я запутался, подождите...

Ласковый смех коснулся его слуха, и юноша сконфуженно прокашлялся, истинно не понимая, почему его мысли разбегаются в разные стороны. Никогда, никогда в жизни он не чувствовал себя так неуверенно и глупо!

– Не переживайте так, я не кусаюсь, – она подпёрла щёку кулаком. – Вы тоже очень мил, Стюарт, особенно когда смущаетесь.

– С-спасибо... – его голова качнулась, и шёпот слетел с поджатых губ: – Странно, это всё так... странно...

– Что именно?

– Не знаю даже, как объяснить... Я обычно держу себя под контролем, но сейчас... В общем, не важно. Лучше расскажите что-нибудь о себе.

– Даже не знаю, что рассказать... Если возвратиться к литературе, то я выделила для себя любимую троицу: ранее упомянутый Винин, Тарас Байдовский и Узэг Ном. Если говорить об увлечениях, то иногда балуюсь живописью и, когда есть настроение, играю на флейте. Правда, таланта у меня нет ни к тому, ни к другому, но мне просто нравится сам процесс работы. А теперь ваша очередь.

– А я... я попал сюда совершенно случайно. Я скрипач, и господин Лонеро решил меня взять в помощники.

– Господин Лонеро – композитор?

– Да, именно.

– Я много слышала об этом юном гении. Значит, вы ему нравитесь.

– Мы хорошо дружим, поэтому он предложил мне поехать.

– Даже так... Всегда восхищалась музыкантами, особенно скрипачами. Это ведь какой талант надо иметь, чтобы овладеть таким капризным инструментом? Вы ведь с детства занимаетесь музыкой?

– Да. Мама говорила, что лучше всяких шалостей будет скрипка. И когда я впервые взял инструмент в руки, – не поверите, – всё будто встало на свои места. Будто паззл моей жизни сложился, и я понял, ради чего я хочу жить, – он хмыкнул. – Наверное это звучит глупо...

– Нет, нет! Это звучит очень... романтично. Именно такими творцами я восхищаюсь! Вы ведь готовы за своё ремесло отдать жизнь, жить одной лишь мыслью об искусстве и... я восхищена вами.

– Я просто делаю то, что люблю... – в смущении пробормотал он. – Элла... можно я когда-нибудь сыграю для вас? На двоих. Без публики.

Она изумлённо приподняла бровь:

– Для меня? Хорошо. Только если обещаете не нервничать так сильно.

Стюарт чуть ухмыльнулся, но тут же подавил этот жест. Ему хотелось казаться серьёзным и спокойным, однако рядом с ней это было так непросто.

– Постараюсь...

Их взгляды встретились вновь, и на мгновение он забыл, как дышать. Теперь эти медовые глаза не казались холодными и строгими, в них сверкали звёзды нежности. Казалось, время застыло, а всё вокруг исчезло, оставив их наедине друг с другом. Стюарт хотел что-то сказать, но слова вязкой массой застыли у него в горле.

– А каких авторов вы читаете? – помогла ему Элла.

– Я? Я очень люблю творчество Иосифа Эпикура, особенно его критические статьи. Я в целом люблю читать критику, наверно даже больше обычной литературы... И лирику люблю, Вагошина, к примеру, или Куро...

– Куро... – она ухмыльнулась. – Если б было небо, краше глаз твоих...

– ...я бы птицей облачился вмиг.

– Но я не птица, ты – не небо...

– ...и я люблю тебя безмерно.

– Так вы тоже романтик, раз любите Куро?

– Я... не совсем...

– ...пачка сигарет мне не заменит поцелуя...

– ...не забуду касаний твоих никогда.

– Я полюбил тебя странную, злую...

– ...и никогда не любил так себя.

– Вы уже второе стихотворение о любви за мной продолжаете, а говорите, что не романтик. Вы совсем не умеете врать.