1469

Глава 1

Март 1469 года, усадьба Рёрберг, Даларна.

Главная комната небольшой, но уютной усадьбы Рёрберг, принадлежавшей Йохану Нильссону Норденфальку, была переполнена. Все окрестные дворяне съехались на пир по зову хозяина, восседавшего во главе стола с довольным, сияющим видом. И неудивительно — Йохан Нильссон праздновал помолвку своего единственного сына, Кристиана Йоханссона, с самой красивой девушкой округи.

Гостей охватило оживление — по залу витали смех, веселые выкрики и крепкий запах горячего вина, а то и чего покрепче. Некоторые уже были навеселе, шептались между собой и отпускали добродушные шутки в адрес молодых, стоявших в центре зала. Но те, казалось, никого вокруг не замечали. Высокий, статный молодой человек двадцати четырёх лет с нежностью и жадной сосредоточенностью смотрел в лицо своей невесты. Ему в ней нравилось всё — и лучистые глаза, и волосы цвета льна, и стройная, ладная фигура. Он был уверен: ему невероятно повезло.

Бригитта Магнусдоттер, богатая наследница и признанная красавица всей округи, в ответ смотрела на него с такой же восторженной влюбленностью. На её губах играла счастливая улыбка.

Голос Кристиана был твёрдым, когда он, не отпуская рук невесты, торжественно произнёс:

— Я, Кристиан Йоханссон, обязуюсь взять тебя, Бригитту Магнусдоттер, в жёны по истечении одного года — когда вернусь из Стокгольма, куда меня призывает наш король, Карл Кнутссон.

В Даларне, где традиционно сильны были сепаратистские настроения, весть о том, что сам король призвал Норденфалька-младшего, вызвала одобрительный гомон. "Ты гляди — и красавец, и на красавице женится, и ко двору призван," — шептались гости. Что в Стокгольме сейчас неспокойно, и что опасность там может поджидать за каждым углом — об этом старались не думать.

Бригитта улыбнулась ещё шире и лучась от счастья ответила:

— Я, Бригитта Магнусдоттер, клянусь, что выйду за тебя замуж по истечении одного года, когда ты вернёшься из Стокгольма.

А затем, чуть слышно, добавила:

— Только возвращайся скорее, любимый.

Ларс Бенгтссон, сосед Норденфалька, хлебнул пива, вытер усы тыльной стороной ладони и с озорным блеском в глазах заорал:

-А теперь, Кристиан, можешь поцеловать свою невесту как следует! Только удержи тебя Господь от того, чтоб потом ночью залезть к ней в окно!

Все — и молодые, и гости — весело рассмеялись, а Кристиан, не теряя ни мгновения, под одобрительные возгласы толпы прильнул к губам своей невесты. Бригитта с готовностью ответила на поцелуй, и в этот миг в зале будто всё замерло — настолько искренними казались их чувства. Вино лилось рекой, звучали тосты за счастье и долгую жизнь красивой пары, а веселье в Рёрберге продолжалось до самого утра, пока солнце не напомнило, что пора в путь: жениху надлежало отправляться в Стокгольм.

Март 1469 года, замок Стегехольм.

В небольшой спальне было душно от скопления людей. Пахло ладаном, свечным воском, мокрой шерстью от простёганных поддоспешников воинов и ряс священнослужителей. Мерное бормотание монахов и перешёптывания коменданта с солдатами нарушали скорбное молчание и мешали сосредоточиться, но молодая женщина в тяжёлом чёрном бархатном платье и эннене с чёрной вуалью сидела неподвижно у ложа умирающего. Доминиканский монах совершал соборование.

Умирал её муж. Умирал тихо, казалось бы, мирно — если не считать столпотворения в комнате. Его уход был ожидаем. И хотя все вроде бы были к нему готовы, в глазах собравшихся читались немые вопросы.

Все эти вопросы витали в воздухе, потому что умирал Эрик Турессон Бьельке — представитель одного из древнейших родов Швеции, один из влиятельнейших лидеров юнионистов, сторонников Кальмарской унии. Умирал, не оставив наследника. И в этом винили сидевшую безмолвно у его ложа жену, так как Анна Бьельке за шестнадцать лет брака не подарила супругу ни сына, ни дочери. И никого не волновало, что муж был старше её на двадцать один год — виноватой считалась она. Теперь все гадали: кому достанется состояние Эрика Турессона? Кто станет ближайшим союзником его сводного брата Туре, прозванного «стокгольмским мясником» за резню у ворот столицы? И не пора ли, на всякий случай, переметнуться к сепаратистам?

Но сама вдова будто бы не слышала этих мыслей, висевших в воздухе. Она сидела всё так же неподвижно, потупив глаза, бледная, ни единым движением не выдавая себя. Один из воинов не выдержал и прошептал соседу:
— Ясное дело, почему у старика не было сыновей — такая ледяная статуя в ком угодно погасит огонь.

Настоятель-доминиканец резко шикнул, и шепот умолк.
С ложа донёсся предсмертный хрип. Все в комнате затаили дыхание. Хрип стих, и вслед за ним наступила тишина. Монахи запели Requiem aeternam, и настоятель провозгласил:

— Эрик Бьельке почил с миром.

Присутствующие перекрестились. Анна Бьельке тоже осенила себя крестом, но её лицо не изменилось. Она так же безмолвно принимала соболезнования, затем поднялась и удалилась в свою комнату.

Лишь за плотно затворённой дверью она сняла с головы тяжёлый эннен, распахнула оконце и впустила в горенку влажный весенний воздух.
Со вздохом облегчения она сползла по стене на пол, прошептав едва слышно:

— Я свободна. Я свободна.

Глава 2

2

Этой ночью и Кристиан Норденфальк, и Анна Бьельке предавались воспоминаниям. И он, и она довольно хорошо помнили лето 1453 года, и особенно одно воспоминание всплывало в памяти.

Семейство Норденфальков проживало недалеко от замка Миннешёльдов, и иногда управляющий замка Альснэс вел дела с отцом Кристиана. А тот, приезжая в замок, иногда брал с собой своего единственного отпрыска. Кроме того, оба семейства встречались в церкви по воскресеньям и совместно присутствовали на некоторых местных празднествах, так что Анна и Кристиан вполне знали друг друга.

Но общались они нечасто, ведь Анна была девица семнадцати лет, на выданье, а Кристиан — восьмилетний мальчишка из семьи попроще, который в то время еще гонялся с местными озорниками.

И всё же у них были совместные воспоминания.

Как казалось Анне, этот вредный мальчишка, уже тогда демонстрировавший задатки лидера и обещавший стать первым красавцем в округе, избрал её мишенью для своих шуточек и постоянно досаждал ей. То он обстрелял её шишками на прогулке, то наступил на шлейф в церкви, а один раз за званым ужином и впрямь подкинул ей на колени лягушку, чем вызвал истерику даже не у самой Анны, а у других дам, дружно попадавших в обмороки.

Когда она рассказывала окрестной детворе саги, что слышала от няни, или прочитанные ею легенды о подвигах Ланселота, этот вредина всё время перебивал её, уверяя, что такого быть не может и всё это — брехня для впечатлительных барышень.

В общем, Кристиан был для Анны порядочной занозой, и она никак не могла понять, за что он её так не любит.

Тем более непонятным было его поведение, когда её просватали за Бьельке. Анна знала, что жених старше её, хоть и знатен, и не горела желанием выходить замуж за незнакомца. Поэтому пребывала в постоянной печали, избегая развлечений местной молодёжи и всё чаще уходя на прогулки в одиночестве.

В один из таких дней, взяв с собой книгу, она забрела в соседние владения. Сев у подножия старой ели, она увлеклась чтением. И вдруг — в плечо её ударила шишка.

— Кристиан! — возмутилась она, захлопнув книгу. — Ну оставь меня в покое! Мне действительно очень плохо сейчас, и твои шалости...

— Почему тебе плохо? — Кристиан понял, что его обнаружили, ловко спрыгнул с дерева и уселся рядом с девушкой.

— Потому что... я выхожу замуж, — Анна запнулась, не зная, как объяснить восьмилетнему мальчику, что её выдают замуж против ее желания.

— И что? Разве не все девушки мечтают поскорее выйти замуж? — недоверчиво спросил Кристиан.

— Мечтают. Но... очень сильно зависит от того, за кого тебя отдают.

— А, понятно. Тебе за твоего жениха замуж не хочется, — с пониманием протянул мальчик.

— Да, — тихо согласилась она, опустив голову. — Совсем не хочется. Но у меня нет выбора. Мне придётся.

И вдруг этот мальчишка, с прядью русых волос, падающей на лоб, схватил её за руку и заговорщицки зашептал:

— Давай убежим! Тебе не придётся выходить замуж, а мне — учиться в аббатстве. Я украду у отца меч, стану странствующим рыцарем и буду тебя защищать.

— Да ты что! — никак не ожидавшая такого предложения девушка отодвинулась от него и воззрилась как на сумасшедшего. — И далеко мы убежим? До первой корчмы, где нас поймают? Потому что все в округе знают, кто ты и кто я. Тебя выдерут за такие проделки, чтоб не повадно было, а меня всё равно выдадут замуж. Да и как мы будем жить? Чем питаться? Странникам жить не просто, неужели ты не знаешь? Нет, так не пойдёт...

Мальчишка сразу сник. И ей даже стало его немного жаль. Поэтому она мягко положила руку ему на плечо и, чуть улыбнувшись, сказала утешающе:

— Не переживай. На твою долю ещё хватит подвигов. Ты станешь настоящим рыцарем, приедешь на какой-нибудь турнир и всех победишь. Уверена, я ещё услышу о твоих подвигах.

— Правда? — приосанился Кристиан, снова засияв глазами. — А ты? Что же будет с тобой?

— Ничего. Как-нибудь переживу, — с тихим вздохом ответила Анна. — Может, даже и привыкну...

Сейчас все эти воспоминания вызвали у неё ностальгическую улыбку. Надо же, как получилось... Норденфальк, тот самый вредный мальчишка, и в самом деле превратился в статного, красивого молодого человека. Приближённый к королю и его ближайшим советникам, он явно сделает неплохую карьеру и, без сомнения, станет удачной партией для какой-нибудь молоденькой девушки при дворе.

А для неё уже всё заканчивается. Ей уже тридцать три, на горизонте маячит старость, и она так устала от жизни, что не чувствует к ней ни вкуса, ни радости. Всё, что было — прошло. Хорошо бы, если бы тихий отдых в аббатстве пошёл ей на пользу... С такими мыслями Анна Миннешёльд уснула, укутавшись в теплое, подбитое шелком одеяло, всё ещё ощущая на ладонях тепло от огня.

Кристиан Норденфальк тоже предавался воспоминаниям, правда, они были несколько иного лада.

Больше пятнадцати лет он не видел девицы Миннешёльд. Только пару раз слышал, что госпожа приезжала на короткое время в Альснэс. В детстве образованная, учтивая, дорого разодетая знатная девушка произвела на него сильнейшее впечатление.

Для него она была нечто вроде королевы, сошедшей в народ. Небожительница, окружённая ореолом недосягаемости и утончённости, — и всё же живая, реальная, говорящая, способная взглянуть прямо на него. Он из кожи вон лез, чтобы привлечь её внимание, используя единственно доступное ему тогда оружие — мальчишеские проказы. Получалось, признаться, не слишком удачно — чаще всего её взгляд бывал обиженным, раздражённым, исполненным негодования, и всё же... Разве это имело значение для Кристиана? Гораздо важнее было то, что она вообще замечала его. Что она вообще говорила с ним — пусть даже лишь для того, чтобы отчитать за очередную проделку. Конечно же, чувство юного Норденфалька к девице Миннешёльд, в силу его возраста, было чисто платоническим — скорее детским восхищением, даже благоговением, — но оно было столь сильным, что Кристиан, спрятавшись в стаббюре, по-настоящему плакал, когда услышал, что Анна Миннешёльд отбыла к своему жениху на свадьбу. Он плакал от того, что больше не увидит её — свою королеву, свой идеал, свой недостижимый кумир.