2.Горизонт Событий

1. Ангел на шесте

Апокриф от Достоевского, 2001 г. Р.Х.
Квадрат Дельта. INFj

1. Последний романтик

Поезд...

В душе всегда возникал детский восторг, когда выпадала дорога в вагоне, чьи колеса отбивают особый такт, задающий настрой иной жизни.

Иная жизнь...

Она существует только между двумя точками пространства и в течение времени, за которое стальная змея поезда преодолевает это расстояние.

Между этими двумя точками происходит чудо раскрытия душ людей друг другу, людей совсем незнакомых и порой даже чуждых.

Наверное, виноват в этом стук колёс, действующий гипнотически, как маятник. Стыки рельс и колеса вагонов рождают время пути. Он, этот стук-такт, завораживает и увлекает прочь от серого бытия в измерение дороги. Время в измерении дороги не постоянно.

В юности, я всегда желал таких встреч. И желание моё усиливалось по мере того, сколь часто мне удавалось стать невольным свидетелем чужих откровений.

Я завидовал тем счастливчикам, которым повезло оказаться на месте главного слушателя. В таких разговорах всегда возникает чистая, интимная атмосфера соприкосновения душ.

Какой истории быть главным слушателем мечтал я? Конечно же, о чём может мечтать обычный, молодой парень? Встретить по пути грустную незнакомку, чей влажный взгляд устремлён вдаль...

Она расскажет об отверженных чувствах и обманутых надеждах, а ты успокоишь ее, подаришь улыбку и поможешь ей иначе взглянуть на текущие обстоятельства: ее дорога не бегство, а путь к новой жизни.

Ты не будешь желать ее тела, потому что судьба свела вас в одном купе и подарит наслаждение куда большее, чем плотские утехи. Это тот случай, когда секс только все портит.

Но так было в прошлом. Теперь, настоящее, девяностые...Каждый из ныне живущих верит, что в нулевых, с началом нового века, будет все по-другому...

Странное обстоятельство. С детства, и до двадцати пяти лет меня считали домашним мальчиком. Мой хороший знакомый всегда подтрунивал, напевая песню про девочек, выбирающих отважных летчиков и моряков.

Однако даже он не ведал, что с самого детства я жил в буквальном смысле на колесах, и сам не мог объяснить себе это странное явление. Путешествовал я со своими родителями, родственниками, знакомыми моих родителей и даже с соседями.

Из своих путешествий я всегда привозил домой какую-нибудь вещь, которую было важным для меня именно подобрать, найти на дороге, а не купить, как сувенир. Всякий раз, когда мне становилось скучно от монотонных серых будней, я доставал коллекцию своих путевых трофеев, раскладывал их перед собой и вызывал из памяти воспоминание, связанное с выбранной вещью.

Если же вдруг, мне становилось не в моготу, как казалось мне, бессмысленное сидение в четырех стенах, будучи подростком, я под каким нибудь важным предлогом садился на трамвай и "путешествовал" из конца в конец по маршруту общественного транспорта.

Это не было подростковым бродяжничеством. Мои сверстники так же не могли усидеть дома, они так же покидали родные стены в поисках приключений. Бежали от рутины школьной жизни и домашних обязанностей, которые часто маскировали родительское желание часть домашних хлопот перегрузить на плечи детей, что бы "дурью не маялись".

Я не был поклонником путешествия, ради путешествия.И не искал приключений. Пение у костра под гитару не прельщало меня. Жизнь геолога, ведущего поиск месторождений, полярника в снежной пустыне, записывающего показания приборов, моряка с сухогруза или рефрежератора и конечно же, космонавта - вот что было вожделенным.

И когда в своих первых домашних путешествиях, я собирал истории случайных попутчиков, постигая замысловатые основы бытия, мои сверстники теряли физическую и моральную девственность в драках, пьянках и постелях.

Со временем меня стала одолевать мысль, что мне нужно найти какой-то путь... И пока я прибывал в поисках, мир за окном менялся не в лучшую сторону.

На моих глазах романтическая жизнь геологов, станционных вахтовиков и моряков дальнего следования, хотя бы редкими эпизодами, превращалась только в фантазию, без права осуществиться, как и светлое будущее исчезнувшей страны.

Ныне на каждой станции одна и та же картина: мрак, грязь, бабки, разложившие на прилавках из табуретов и ящиков сигареты да пиво. В проходе салона вагона очередной коробейник нашего времени тащит сумку с гороскопами, кроссвордами, СПИД-ИНФО и эротическими рассказами. За ним идет другой, с пивом, колой и фантой.

Поэтому я радуюсь кошмарам, когда они мне снятся. Это мои самые яркие и запоминающиеся сны. Кошмары меня преследуют давно, но я от них не бегу, я живу благодаря им.

Время имеет свой запах. Запах сала, яиц, копченой колбасы, курицы -гриль, корейских салатов и пива, смешанный с зловонием нестиранных носков и немытых подмышек - это запах нашего времени.

Так пахли 90- е. Ещё они пахли горелым кофе, сигаретами, лаком для волос и духами турецкого разлива.

Мир отцов рушился, оставляя после себя новые руины Пиранези, и в этих руинах мы двигались подобно призракам. Мы собирали осколки ушедшей цивилизации, вгрызались друг другу в глотки за каждый такой осколок и опускались на еще один круг Ада ниже.

Романтики больше нет.

В это проклятое время поезда перестали быть местом откровения душ. Они стали железными лодками Харона, перевозящими грешников из одной области Ада в другую.

Возможно, я безумец, но я вполне обоснованно считаю, что тогда, в последнее десятилетие века двадцатого случился, словно волна через борт корабля, захлест иного измерения.

Возможно, именно по этому мне так нравились ночные кошмары. Там была жизнь, насыщенная приключениями.Они служили подобием наркотиков, позволявшими в состоянии эйфории прожить незаметно еще один серый будень. Жаль, они снились редко.

2. Попутчица

Поздней осенью я возвращался из Херсона в Николаев после творческого вечера. Так вышло, что мне пришлось ехать в другом вагоне отдельно от знакомых.

Творческий вечер в 90-е это какой-то парадокс, аномалия бытия, на фоне политых святой водой лавок с джинсой и стрингами, меринов, бэх и даже космических кораблей. Мы писали стихи и рассказы про умирающую культуру и чувства, в то время, как наши близкие и друзья заряжали воду, мази, кремы и пистолеты.

2. Педагогическая поэма

Апокриф Драйзера, 1994 г. Р. Х.

Благодарностей: Дмитрию Тарабанову за один телефонный разговор.

Весна

Первый дождь весны...

Первый раз за столько лет я могу вспоминать, а не жить в воспоминаниях. В моей жизни наступило время смены сезонов. Только я пока не знаю, в какой сезон вхожу после долгой, многолетней зимы.

О первом дожде весны написано немало стихотворений. У кого-то есть право погружаться в сладкую истому начала цветения каждый год, невзирая на статную зрелость, или робкую юность..

У меня этого права больше нет.

- А вот, пидор какой-то. У него спроси.

Я оборачиваюсь. Три старшеклассника. Им почти шестнадцать, но с меня ростом уже. Школьники втянули головы в плечи, спрятали руки в карманы штанов. Возможно, они последнее поколение Ольговска. Ведь его история должна когда нибудь закончится?

Форму давно никто не носит. Галстуки тоже. Джинсы, кроссовки, футболки, мастерки…Адидас, Найк, Пума…Школьная форма 90-х.

Один семенит ко мне на носках, обегая лужи. Он не высокий. "Маленького" послали. Двое выжидают. Дождь ещё не успел их промочить до нитки, как меня... Наверное, их выгнали с урока и они теперь спешат курить за тир.

Я помню тир. Я помню здесь всё. Ведь я - призрак. Живой призрак. Перелистываю страницы своей жизни каждый день, и они пусты.

Mea Culpa…

Отец говорил: учи латынь, сынок! Кто бы мог подумать, что она мне пригодится в моей неудачной карьере школьного учителя, да еще в середине 90-х, в городе, которого нет.

Весна теперь приносит мне только боль. Боль-цена за возвращение в реальность. И я прихожу сюда, к серым кирпичным стенам школы, уже вторую весну, словно чего-то жду.

И когда стою у парадного входа с колоннами, на одном и том же месте, воспоминания приносят боль.

Там, в воспоминаниях, я был ещё человеком, там я был ещё жив. Там были живыми и Они, и где остались жить навсегда, забрав с собой любовь, которую никто не желал принимать.

Mea Culpa…Моя вина. Обряд покаяния.

Парадный вход уже не чистят как раньше до блеска. Школа работает, как и прежде, но былой помпезности больше нет. Нет даже заборов, а тот злосчастный тир заброшен и превращен в свалку жителями прилегающих дворов.

Время Ольговска истекло. Но когда? Завтра? Послезавтра?

- Сигареты не будет?

Парень напряжён, но старается скрыть своё состояние за вызывающим поведением.

- А ты знаешь, что я действительно пидор?

Веки перестали моргать. Рот приоткрылся. Парень топчется на одном месте. Под его ногами растворяются дождевой водой квадраты "классиков", очерченные мелом. Его товарищи напряглись, услышав мой ответ.

- Понимаешь, кто такие пидоры?

Голос дрогнул:

- Мужик, ты чё, бальной?

-Да это же Зоофил! - воскликнул один из тех, что остался. -Его все тут в школе знают…

"Классики". Вверх - вниз, вверх - вниз - простые движения. Вот дождь закончится, и теперь другие, не Они, звонко смеясь, будут прыгать, соревнуясь, друг с другом.

А Их нет здесь, и словно не было никогда.

Нет и их могил. Здесь нет даже кладбища…

- Угощайся. - протягиваю открытую пачку красного "Честера".

Неуверенная рука тянется к сигарете.

- Пидоры, это те, кто любит детей. - поясняю я, пока парнишка пытается вытащить сигарету. - Бери товарищам тоже. Не стесняйся. Ты-то им не скажешь. По незнанке масть не катит. А знать будем ты, да я…

Рука парня останавливается. Пусть будет так. Он уходит, готовый отплёвываться на каждом шагу. Это единственный сейчас метод остановить его. Здесь, в этой точке пространства, в этот миг. Я сделал плохо. Я предложил школьнику сигарету в обмен на его моральные устои.

Но никто не сказал, куда вымощена дорога не благими намерениями...

Mea Culpa...

Как это было? Когда это было?

Так недавно и так давно в то же время. По распределению я попал в так называемую "обкатку". Тебя, молодого и неопытного преподавателя после института кидают на "передовую", в не очень благополучную школу, где никто не желает учиться и ни кто не желает учить.

В город, которого нет.

Средняя школа постсоветского периода, в каком-то свиду провинциальном городишке, который даже на картах не значится.

Город Ольговск.

Мне необходимо было с чего-то начать свою трудовую деятельность, тем более, к этому подталкивали финансовые проблемы, так как с первым высшим устроиться не получилось.

Последнее десятилетие уходящего века не оставляло шансов. Заниматься научной деятельностью, изучать поведение животных в заповеднике или в НИИ сулило нищенским существованием.

Скажу больше…

Работать зоологом в стране, которая превратилась в скотный двор, выглядело театром абсурда.

Но это было только начало.

Птица Хумай

Возвращение в Одессу было омрачено смертью отца. Знакомые мне передали его последнее письмо, которое я прочитал на отцовской могиле.

Предчувствуя свою кончину, отец в письме настоял, чтобы по приезду я безотлагательно посетил его старого друга, который проживал и работал в Ольговске.

Так отец старался смягчить мои страдания по поводу его кончины. Я собрал немного вещей, все уместилось в небольшой чемоданчик, и закрыв пустую квартиру, отправился в путешествие, не имея ни малейшего представления, чем оно для меня закончится.

Кроме адреса этого человека в Ольговске, у меня больше ничего не было. Даже телефонного номера. Я не придал значение этому обстоятельству.

Ведь дядю Леву я знал с детства. Дядя Лева часто был в гостях. С отцом они подолгу засиживались на кухне. Ели мало и скромно, потом много пили кофе и курили. Так с детства у меня и запомнился этот коктейль из запаха сигаретного дыма и заварного кофе. Причем, я научился различать сорта.

И всегда, каждую встречу, что-то негромко обсуждали. Дядя Лева куда-то звал отца, но отец всякий раз отказывался, ссылаясь на здоровье, годы и меня.

Поэтому я даже на карту не смотрел. Пришел в кассу на вокзале и спросил билет до Ольговска. Кассир на мой вопрос замешкала, но вскоре ответила: