24 причины для счастья

1. Снегопад

В преддверии Нового года почему-то все шло наперекосяк.

Во-первых, истек срок годности Марусиного рецепта на лекарство, чего она в этой суете и не заметила, а спрея осталось хорошо если на пару дней. Во-вторых, аллерголог в их поликлинике выдавала рецепты исключительно по средам. В-третьих, работала врач в этот день с часу до четырех. И это еще хорошо, что она не требовала обязательного присутствия ребенка для того, чтобы выдать рецепт. Собственно, на этом все хорошее и заканчивалось.

Кабинет закрывался в четыре. От работы до больницы ехать было на общественном транспорте сорок минут, на такси — двадцать, но такси в эти предпраздничные дни стоило столько, что она только открыла приложение, длинно присвистнула и закрыла его обратно.

С работы пришлось унизительно отпрашиваться и клятвенно обещать начальнику, что она все доделает, все отправит, что у неё нет другого выхода и ей нужно съездить по делам именно сегодня.

— Почему нельзя заниматься делами в свой выходной день? — с какой-то высокомерной брезгливостью поинтересовался Игорь, откинувшись на спинку своего кресла и закидывая руки за голову так, что обнажались широкие запястья, такие смуглые на контрасте с белизной манжет.

Следуя европейским традициям, он просил называть его именно так —по имени, без отчества, — но почему-то это не особо помогало, и атмосфера в коллективе вовсе не становилась от этого прогрессивной, либеральной и доброжелательной. Скорее наоборот.

Ей очень хотелось язвительно ответить ему, что вот, представьте себе, почему-то, когда у меня выходной, в больнице тоже никто не работает. Странно, правда?

Но она преодолела себя и смиренно объяснила начальнику, что ей очень жаль, но по-другому и правда не получится.

Игорь оторвался на славу: он долго и с удовольствием припоминал ей все её бесконечные больничные, а также ту неделю, которую она совсем недавно брала за свой счёт.

— Нельзя было в это время решить свои дела? Обязательно это делать в ваше оплачиваемое рабочее время?

Она только пожала плечами.

Ну что она могла сказать холеному самодовольному Игорю? О чем она могла ему поведать в свое оправдание? О том, как сложно воспитывать одной ребенка? О том, что эта неделя ей была нужна, чтобы съездить в другой город к сильно заболевшей маме?

Был бы кто другой на его месте, она, может, и попыталась бы объясниться, но Игорь не производил впечатления того, кто мог бы такое понять. Казалось, у него не было ни детей, ни семьи, ни родителей, и он сразу родился в этом дорогом деловом костюме, с опытом и образованием, весь такой идеальный, отполированный до кончиков ногтей и ужасно мерзкий. Не имеющий сочувствия и сострадания ни к кому.

Он сам работал как машина и от других хотел точно того же.

А она так не могла. У нее была маленькая дочка и был рецепт на лекарство, который надо забрать сегодня. До четырех часов дня.

Игорь её все же отпустил, но, торопясь доделать дела, она вышла с работы на пару минут позже, чем собиралась. Всего на пару минут позже! Но эти две минуты все в итоге и поломали.

Автобус уехал прямо у неё из-под носа, и это было нечеловечески обидно, потому что следующий шел только через восемь минут. Впрочем, паниковать было рано: время еще было.

А вот ужина дома не было! Поэтому, стоя на остановке и притопывая ногами, чтобы не замерзнуть, она начала прикидывать, что бы такого успеть приготовить из имеющегося в холодильнике или морозилке, чтобы не заходить в супермаркет. Потому что трёхлетняя Маруся после садика не хотела идти ни в какой магазин, а хотела домой. К своим любимым игрушкам.

Она рассеянно дождалась следующего автобуса и, как только он подъехал и открыл двери, шагнула туда, все ещё размышляя о том, что же лучше: пожарить не самые полезные сосиски, которые дочка сто процентов будет есть и которые готовятся очень быстро, или запечь брокколи с рыбой, что гораздо более полезно и тоже быстро готовится, но велик шанс что Маруся заплюет ей этой брокколи весь кухонный стол и стены.

Она уже мысленно решилась на сосиски, пойдя на компромисс с материнской совестью, как вдруг из размышлений её вырвал приветливый механический голос.

— Восточная, — сказали из динамиков. — Следующая остановка — площадь Ленина.

— Что?! А разве девяносто девятый так идёт? — беспомощно спросила она у людей, стоявших рядом с ней.

— Так это не девяносто девятый, — презрительно сказала какая-то женщина. — Это сто третий. Он в Сады идёт.

Она пробормотала себе под нос непристойное ругательство, и женщина осуждающе на неё покосилась.

Прекрасно, просто прекрасно! Она села не тот автобус! Почему-то думала, что как раз должен был подъехать её, отвлеклась и зачем-то… Ох черт.

Она выпрыгнула на следующей остановке и начала тыкать в кнопки приложения, чтобы выстроить маршрут до больницы.

Маршрут в целом выстраивался, но очень и очень неудобный. Надо было пройти пешком до следующей остановки, там пересесть на трамвай, и уже трамвай довез бы её до больницы. Почти до больницы. Всего лишь километр пешком, и она на месте.

Она всё ещё успевала, потому что время на дорогу было взято с запасом, но уже начинала нервничать.

Задыхаясь на ходу от быстрого шага, она почти добралась до следующей остановки и, подходя ближе, увидела хвост трамвая. Именно того, который ей был нужен.

— Поднажмём, Лида, — сказала она сама себе и побежала.

В конце концов, зря она что ли в школе занималась легкой атлетикой?

В трамвай она заскочила, буквально протиснувшись через двери, и облегчённо, радостно выдохнула. Щеки разрумянились, ей было жарко и весело. А что? В больницу она, считай, успела. На работу уже сегодня идти не надо. А дома её ждал вкусный ужин из сосисок с макаронами, обнимашки со смешной кругленькой Марусей, и уютное похрапывание рыжего кота Максика, который очень любил пристраиваться ей под бок, пока она читала дочке сказки.

Ещё раз улыбнувшись, она заглянула в телефон, чтобы уточнить, на какой остановке ей выходить, потом перевела взгляд на электронное табло с маршрутом и вдруг с ужасом поняла, что села не на тот трамвай. Вернее, на тот, но шел он совсем в другую сторону, не в ту, в которую ей было надо.

2. Ёлочные игрушки

Она любила Новый год. Любила покупать подарки, украшать дом и наряжать елку. А муж никогда не понимал суеты вокруг этого дня и в первое же совместное празднование Нового года умудрился по-крупному встрять, не приготовив ей никакого подарка. Скандал был отсюда и до Луны, и далеко не сразу она поняла, что это не от скупости или глупости, просто для мужа и правда Новый год не праздник.

Спустя пять лет брака, а также спустя один ремонт, два переезда, бесчисленное количество ссор и примирений они наконец пришли к новогоднему нейтралитету, который устраивал обоих: муж честно выбирал с ней самую пушистую елку и ставил ее посреди зала, а еще закупал по списку продукты для новогодних салатов и терпеливо ездил первого января на посиделки к ее старшей сестре. А она за это не выносила мужу мозг по поводу праздника, не приставала с новогодними фильмами и песнями, каждый год готовила для него оливье «как у мамы, ладно?» и смирилась с тем, что подарками в этот день они не обмениваются.

Было в этом даже особое медитативное удовольствие — одной наряжать елку, пока муж увлеченно играет в свои стрелялки, а на диване спит их толстый флегматичный кот, посапывая и изредка дергая во сне лапой. В этом году было так же: привычно и уютно шумел ноутбук, остро пахло свежей хвоей и в комнате ярко сияли и подмигивали гирлянды, пока она неспешно вытаскивала из коробки елочные игрушки и, полюбовавшись поочередно каждой, вешала их на ветки. Ее елка никогда не была такой идеальной, как на красивых картинках, где все шарики золотые, а банты на них лиловые или наоборот, но ее это нисколько не огорчало.Такие елки хороши только в журналах и в торговых центрах, а дома пусть будут вот эти разномастные игрушки, а еще мишура с дождиком и обязательно Дед Мороз под елкой — еще тот, старый, с ватной бородой, выклянченный у мамы.

У каждой игрушки была своя история, она их все знала в лицо: вот эту пузатую сову они с мужем купили в Дрездене, а красный автобус привезла старшая сестра из своей поездки в Лондон. Чуть облезший зайчик на прищепке и снегурочка с монгольским лицом — это бабушкины игрушки. Оттуда же, из бабушкиной старой коробки, и вот эти серебристые сосульки и шишки. Синий шарик с белыми звездами подарил папа, а вот этот цыпленок…

Металлическая верхушка, за которую она взяла его, внезапно осталась у нее в пальцах, а сама игрушка упала на пол и разбилась. Отлетела голова со смешным клювом, тельце раскололось на несколько частей и только нижняя часть — скорлупка — осталась относительно целой.

Заинтересовавшись шумом, поднял голову сонный кот, она на него шикнула и тут же стала собирать осколки, чтобы эта пушистая морда не вздумала с ними играть. Острый край одного из кусочков стеклянной игрушки уколол палец, и на нем выступила капелька крови. Она машинально сунула палец в рот, зализывая ранку, и вдруг поняла, что плачет.

Это не была какая-то фамильная ценность или антиквариат, цыпленок был ее, личный. Она привезла его с фабрики елочных игрушек, куда их всей школой водили на экскурсию. Когда же? Классе в девятом? Да, в девятом. Потому что в десятом Горелова уже не было, он ушел в ПТУ. И тогда, в этом фабричном магазине, куда их привели после экскурсии, она очень хотела купить себе этого цыпленка. Он был страшно милый и не похожий на остальные игрушки, но и стоил раза в два дороже. У нее банально не хватало денег. А Горелов вдруг подошел, отодвинул ее плечом, молча достал из кармана смятые купюры и купил ей этого цыпленка. Сунул в руки и ушел. А она так растерялась, что даже «спасибо» не сказала. Ну потому что не ожидала. Была уверена, что этот хулиган в потасканной кожаной куртке и с вечной сигаретой в зубах ее знать не желает. Ровно как и она его. Ну а на что там смотреть? Грубый, мрачный, совершенно не симпатичный парень, который плохо учится и постоянно влипает во всякие истории. Вечная головная боль их классной. Вот она была, наверное, рада, когда Горелов перешел в ПТУ.

Осколки от цыпленка давно лежали в мусорном ведре, на палец был наклеен пластырь, а она все не могла успокоиться. Всхлипывала и вытирала тыльной стороной ладони слезы.

— Что случилось? — муж снял наушники и посмотрел на нее.

— Игрушку разбила!

— Бабушкину? — он помнил, как она объясняла ему важность этих семейных реликвий.

— Нет, свою. Со школы еще.

— А, ну и ладно тогда, — пожал плечами муж. — Что реветь? Новую купишь.

Слезы потекли еще сильнее.

— Это был цыплёнок, — сдавленно сказала она. — Я таких в магазине не видела.

— Закажи на алиэкспресс, — предложил муж и тут же открыл страницу в ноуте, свернув свою игру. — Тут точно найдется. К Новому году, правда, не успеет дойти, но на следующий повесишь. И давай успокаивайся. Ну вот делать нечего — переживать из-за всякой ерунды.

Она любила в муже его надежный спокойный характер, его умение отделять важное от второстепенного и находить выход из любой, даже самой безвыходной ситуации. Но иногда все эти плюсы выходили таким боком, что хотелось психануть и развестись. Уйти в закат, найти себе тонко чувствующего художника и ночами напролет говорить с ним о прекрасном.

Вот как сейчас. Слова про ерунду были такими обидными, что она моментально взорвалась и заорала прерывающимся от слез голосом:

— Хватит! Хватит считать то, что для меня важно, ерундой! Это была память! О школе!

— Лен, ну ты сама себя слышишь? Что за пафос? Вон иди фотографии посмотри, если тебе память нужна. А реветь из-за всякой херни никаких нервов не хватит, я тебе серьезно говорю. Ты лучше…

Она не дослушала, что лучше. Ушла в ванную, закрылась на щеколду и отчаянно, в голос зарыдала. А как ему объяснить, что такого важного было в этой игрушке? Первая любовь? Да не было там любви. На неловкое «спасибо», которое она попыталась сказать Горелову на следующий день, он ответил мрачным злым взглядом и отвернулся. Больше она с ним, в общем-то, и не разговаривала. Даже не знает, как сложилась у него жизнь и где он сейчас. Да и не то чтобы очень интересовалась. Дело ведь не в самом Горелове, а в том ощущении чуда, в том благоговейном удивлении, когда из-под неприглядной темной оболочки другого человека вдруг пробивается яркий солнечный луч — словно одуванчик, нашедший путь сквозь бетон.

3. Оливье

— Ты обалдела что ли? — мрачно спросила она у банки с горошком. — И что я должна теперь делать? В магазин бежать? Вечером тридцать первого декабря?

Открытая банка молча пузырилась, пахла чем-то кисловатым и затхлым и всем своим видом намекала, что да. Что если хочешь поесть сегодня под бой курантов свой любимый салат оливье, будь добра: шуруй в супермаркет и прими участие в увлекательном квесте по поиску зелёного горошка.

Нет, конечно, можно было обойтись и без оливье: за праздничным столом все равно будет только она сама и ее депрессия, так что ни перед кем стараться не надо, но, с другой стороны, она любила, черт возьми, этот салат! И планировала накрошить целый тазик специально для того, чтобы есть его сегодня, завтра и, может быть, даже послезавтра на обед, ужин и завтрак. Запивая все это дело вкусным шампанским. И это будет, блин, оливье с яблоком! Именно такой, какой любила она и какой терпеть не мог её бывший парень. Скатертью ему дорога, кстати.

На часах было уже семь вечера, и некоторые супермаркеты давно закрылись, но, к счастью, огромный магазин буквально через две улицы от неё все ещё работал.

Она даже не стала переодеваться во что-то приличное: прямо так, на домашние легинсы и футболку, накинула короткий пуховичок, натянула капюшон на голову, сунула ноги в удобные угги, схватила сумку и побежала.

В супермаркете, как ни странно, было не протолкнуться. Даже удивительно, откуда здесь вечером тридцать первого декабря взялось столько людей. Ладно она, а вот они разве не могли заняться чем-то поинтереснее?

Она недовольно зашипела, когда в нее сзади кто-то врезался, пропустила даму с квадратными глазами и нагруженной тележкой, и пошла дальше, вглядываясь в полки. В последний раз она заходила сюда месяц назад, потому что обычно бегала в магазин у работы, и за это время в супермаркете опять все переставили. Нет, она прекрасно понимала, что это маркетинговый ход, отлично осознавала, зачем так делают, но бесило это каждый раз так, что аж искры из глаз сыпались. Нет, ну честное слово, почему она каждый раз должна чувствовать себя так, будто оказалась тут в первый раз? Раньше консервы были вон в том углу, недалеко от хлеба, а сейчас там красовались новогодние украшения и готовые упаковки подарков — носки и пена для бритья, перевязанные красной ленточкой.

«А мне вот теперь не надо никому дарить подарок», — вдруг подумала она. И даже попыталась этому порадоваться. Жаль, не очень получилось.

Наконец после нескольких кругов, намотанных по магазину, она обнаружила полку с консервами. Аллилуйя! Привет вам, консервированные томаты, привет тебе, кукуруза, а вот и главный герой сегодняшнего вечера…Ну-ка, иди сюда!

Она пошарилась в темных глубинах полки, но увесистая металлическая банка почему-то не попадалась под руку. Тогда она села на корточки, заглянула туда, но там было пусто. Причем этикетка с надписью «зелёный горошек конс.» была, а самого зелёного горошка не было. Совсем. При том, что пустая коробка, которая осталась от банок, все еще стояла тут, а значит, они с горошком разминулись совсем чуть-чуть. Он явно был здесь вот совсем недавно, но кто-то более везучий успел раньше неё. И остался с горошком. А она — без.

Она медленно встала, зачем-то отряхнула руки, глубоко вздохнула и… вдруг едва не расплакалась.

Мало того, что её унизительно бросили два месяца назад, мало того, что она встречает Новый год в полном одиночестве, так ещё и горошек сделал ей такую подлянку. Скотина, а не горошек, честное слово!

Ну почему-то в жизни всегда происходит так, что если все начинает идти как попало, то дальше все будет только хуже. И следующая секунда это только подтвердила, потому что сзади её вдруг кто-то окликнул.

— Вика? Привет!

Она обернулась и увидела того, кого меньше всего сейчас хотела бы увидеть. Буквально в двух шагах от нее стоял ее бывший парень Максим, весёлый, улыбающийся, в идеальном, черт возьми, пальто, которое они выбирали вместе, а рядом с ним — та самая! Его первая любовь, его бывшая одноклассница, которую он, оказывается, любил всю свою жизнь и которая наконец-то ответила ему взаимностью. Охренеть какая радость! Срочно достаем платочки и рыдаем от умиления.

— Привет, Макс, — выдавила она из себя, понимая, что выглядит сейчас именно так, как нельзя выглядеть во время случайной встречи с бывшим парнем и его новой девушкой: волосы взъерошены, на лице нет косметики, футболка, виднеющаяся в распахнутом пуховике, растянутая и с пятном от вина, да ещё эти чёртовы угги!

Зато новая девушка Макса, как назло, буквально сияла предновогодней красотой, словно заботливо наряженная елка: и платье какое-то красивое, серебристое, и сапожки на каблучке высокие, и на лице полная боевая раскраска…

Ей очень захотелось превратиться в разумную слизь и просочиться сквозь пол. Все лучше, чем стоять тут и умирать от чувства собственной ничтожности.

— Котёнок, — нежно проговорил Макс, обращаясь к своей девушке, — это Вика. Помнишь, я говорил тебе про неё?

— Привет, — просияла девушка, и это выглядело так, словно на елке еще и гирлянды зажгли. — Очень рада с тобой познакомиться!

«А я-то как рада», — со вздохом подумала она, добавив к этому мысленно парочку непечатных выражений, но все же попыталась изобразить приветливое выражение лица.

— Как твои дела? — радостно спросил Максим. — Так неожиданно тебя тут встретить! Какие у тебя планы на Новый год? Мы вот у родителей моих будем праздновать. Представь, уже до их дома дошли и тут вспомнили, что забыли купить шампанское.

— Пришлось сюда бежать, — со смехом добавила девушка, которая так и не представилась. А, с другой стороны, зачем ей это делать? Она ведь и так помнила, что новую любовь Макса зовут Алина. Хотя вот нахрена ей эта информация? Лучше бы эту ячейку памяти чем-то полезным заняла, хотя бы английскими фразовыми глаголами.

Она вздохнула и еще раз посмотрела на Макса, который явно не собирался прекращать этот тупой разговор и вообще выглядел очень милым и приветливым. Ну конечно, они ведь расстались как друзья! (ха-ха три раза)

4.Пряничный латте

В этой маленькой кофейне всегда вкусно пахло обжаренными кофейными зернами и с утра до вечера слышалась бодрая сербская речь. Она не понимала ни слова: чужие звуки пересыпались круглыми шариками и раздражали так, как только может раздражать постоянное напоминание о своем несовершенстве. Позорище: прожить год в стране и до сих пор не научиться понимать сербский хотя бы на элементарном уровне!

Она привычно попинала себя, как будто и без того было мало причин недовольства собой. Особенно, если сравнивать с подругой, которая релоцировалась в Белград одновременно с ней. Подруга уже неплохо болтала на сербском, завела пару местных подружек, организовала какой-то воскресный клуб для русских эмигрантов и вообще была отвратительно деятельной и успешной. Она же успевала только работать. Работала удаленно, с раннего утра и до пяти часов, а потом падала без сил на диван в съемной однушке и не хотела ничего. Ни красот чужой страны, ни новых знакомств, ни непривычной еды. Она хотела домой. Но дом теперь был здесь.

— Hello! Can I, please, have coffee? — она говорила на английском с жутким, типично русским акцентом, но сербов это не смущало. Их акцент обычно был еще хуже. Сегодня ее обслуживал не Марко — высокий смуглый хозяин кофейни, а какой-то новый мальчик.

— Sure! — сказал он на неожиданно хорошем английском. — How would you like your coffee?

— Gingerbread latte, please.

— Пряничный латте, хорошо. Может, что-то еще? — мальчик вдруг перешел на русский и смущенно улыбнулся, как бы спрашивая, угадал или нет.

— Ой, наверное, круассан, — тоже смутилась она, потому что улыбка у мальчика была хорошая. Да и сам он оказался неожиданно симпатичным: русоволосый, сероглазый, с высокими скулами и капризной линией губ.

— Джем вам какой к круассану? — весело спросил он.

— Никакой, я не люблю варенье, — качнула она головой.

— А я люблю, — вдруг признался он, ловко разворачиваясь к кофемашине и принимаясь за ее латте. — Брусничное особенно.

Сзади мальчик был ничуть не хуже: она невольно залюбовалась длинными стройными ногами и крепкой спиной. Хорош! Честное слово, хорош. Было бы ей лет двадцать… или хотя бы двадцать пять… эх!

— Двести тридцать, пожалуйста. Наличными или картой?

— Наличными. Если вас не смутит, что я мелочью наберу, — улыбаясь, сказала она. Проще было приложить телефон к терминалу и мгновенно оплатить, но хотелось глупо продлить этот момент приятного общения. Такого редкого за последний год.

— Меня это даже воодушевит, — серьезно заверил ее мальчик, и сердце как-то резко дернулось в груди. Было больно и хорошо одновременно, словно замерзшие пальцы отогревать в тепле.

Они вдвоем пересчитывали монетки, которых много скопилось в ее кошельке, и ей ужасно хотелось коснуться его по-мужски широкой ладони, но она не решилась.

— Хорошего дня, — он протянул ей стаканчик с кофе, который пах как имбирный пряник, и шуршащий пакетик с круассаном.

Пальцы на мгновение соприкоснулись, и он ненадолго замер, словно продлевая это движение.

— И вам хорошего дня, — улыбнулась она так, как уже давно никому не улыбалась: желая понравиться, запомниться… А ведь когда-то она так умела. И лучше многих.

На улице сияло неожиданное для декабря солнце, и, хотя пальцы стыли на ветру, она не вернулась домой, а пошла дальше, осторожно слизывая со своего кофе шапку взбитых сливок с пряничной крошкой. Почему она раньше так не гуляла? Что ей мешает каждый день наслаждаться жизнью, вместо того чтобы умирать от одиночества и депрессии на продавленном диване?

Ведь подруга может, почему она нет?

Обычно после такого следовала мысль «Соберись, тряпка», но сейчас из этого умиротворённого состояния она вдруг впервые увидела ситуацию совершенно под другим углом. И это вечное сравнение внезапно показалось ей некорректным и даже нечестным.

Ведь если так хорошенько подумать, то выйдет, что, она зря к себе придирается. Ну вот серьезно: когда ей учить этот сербский? Подруга, конечно, молодец, но ведь она не работает. У них работает муж, а она занимается дочкой и домом. И знакомых она себе тоже не на улице нашла, а подружилась с мамами в садике. И вообще она не одна приехала, а это тоже важно, когда не один. Тогда и сил больше.

«Так что, учитывая всю ситуацию, я неплохо справляюсь», — вдруг сказала она сама себе. — «У меня не хватает сил на все, но я делаю, что могу. Я молодец».

И так хорошо стало от этой похвалы, что едва слезы на глаза не навернулись. Она поймала свое отражение в витрине и приостановилась, разглядывая. Так, словно видела себя в первый раз. Да, тридцать пять лет это, конечно, далеко не юность, но ведь и не старость, верно?

Вкусный кофе делает этот мальчик. Надо будет еще зайти на неделе.

***

Но всю неделю она ходила мимо кофейни, не решаясь зайти. И ужасно злилась на себя, что напридумывала всякой ерунды, а теперь вот ждет чего-то. И боится.

«Да черт, хватит уже, сколько можно!» — и она решительно толкнула дверь.

За прилавком стоял Марко, и внутри кольнуло таким разочарованием, что стало ясно: не за кофе она сюда шла, идиотка. Ох не за кофе.

Стараясь казаться веселой, она встала в хвост длинной змейки людей, и когда подошла ее очередь, завела свое привычное «Hello! Can I…», но Марко вдруг ее перебил.

— Stop! Wait!

И зычно крикнул куда-то в подсобку:

— Вик! Дођи, бре! (ну-ка иди сюда).

Оттуда вынырнул тот самый мальчик, вытирая руки полотенцем:

— Па шта желиш? (Чего тебе?)

И замер, увидев ее. Покраснел, стремительно подскочил к прилавку, оттеснив плечом смеющегося Марко.

— Здравствуйте! — быстро сказал он, и по взгляду было видно: обрадовался. Да еще как. — Пряничный латте, да? Круассаны, правда, кончились, но, может, что-то другое хотите?

— Может быть, — проговорила она нараспев, уже понимая, что беззастенчиво флиртует с этим ослепительно молодым парнем. — А что вы порекомендуете?

5. Письмо Деду Морозу

Она смотрела на семилетнюю дочь, которая уже полчаса вдохновенно писала список из всего того, что ей хочется на Новый год, и мысленно прощалась с премией. И это ещё хорошо, если бывший муж согласится поучаствовать, а не начнёт как обычно кривить губы и ворчать, что она разбаловала их дочь и что в его детстве детям не дарили всякой бесполезной дорогой ерунды, а только нужные вещи.

Ну что можно было на это сказать? Значит, хреновое детство у тебя было, Олег! Раз в нем не было бесполезной ерунды, потому что как раз в ней и состоит вся радость.

Она, в отличие от бывшего мужа, это прекрасно понимала.

— Вот!

Яна принесла ей письмо.

Она взяла изрисованный снежинками и исписанный неровными буквами листочек, быстро пробежалась по нему глазами и удивленно приподняла брови:

— Кукла, которая умеет есть, плакать и ходить в туалет? А такие бывают?

— Бывают, — важно кивнула дочь, — я на ютюбе видела. Как думаешь, может мне Дед Мороз такую принести?

— А ты была хорошей девочкой? — с улыбкой спросила она.

Яна очень по-взрослому вздохнула.

— Если честно, нет, мам. Но я думаю, рискнуть стоит. А вдруг Дед Мороз мне ее все-таки принесет?

— Разумно, — вынуждена была признать она, просматривая список дальше. В целом, все остальное было вполне ожидаемо. Красивое платье, лего, пенал с феями Винкс, фиолетовая плюшевая обезьяна… — Ян, обезьяна обязательно должна быть фиолетовой?

— Обязательно, — серьезно сказала дочка.

— Ну хорошо.

Они уже сложили письмо в красивый конверт, чтобы потом убрать его в морозилку (Дед Мороз по уже сложившейся традиции забирал послание именно оттуда), как вдруг Яна спросила:

— Мам, а твое письмо где?

— Взрослые не пишут письма Деду Морозу, — объяснила она. — Он ведь только детям приносит подарки.

— А ты попробуй напиши, — не отставала дочка. — Вдруг он взрослым ничего не приносит, потому что они его просто об этом не просят?

— Доча, — засмеялась она, — дело не в этом. Просто взрослые сами могут исполнять свои желания. Например, я хочу новую помаду и куплю ее себе. Как раз в качестве подарка на Новый год.

Яна серьезно задумалась. А потом сказала:

— Тогда напиши про то, что нельзя купить. Например, попроси у Деда Мороза нового мужа. Вы ведь с папой уже обратно не поженитесь?

— Не поженимся, — растерянно подтвердила она, даже не зная, как на это реагировать. У дочки был такой возраст, когда она умудрялась сочетать в себе абсолютно детскую веру в чудеса и безалаберность с совершенно недетской проницательностью и суждениями, которые и от взрослых-то не всегда услышишь.

— Тогда пиши, — велела Яна и притащила ей листочек и фломастеры.

И она поняла, что и правда будет проще написать, чем объяснять, почему нет.

— Только ты не смотри, — погрозила она дочке пальцем.

— Не буду! А можно мне еще печеньку взять? Шоколадную?

— Бери. Только одну.

Дочка умильно улыбнулась и убежала на кухню, но подозрительная тишина, а также шуршание упаковки и материнский инстинкт подсказали, что дело там нечисто.

— Яна! — крикнула она. — Я же сказала: одну!

— Ладно, ладно, — неубедительно отозвалась дочка. — Одну так одну.

Но упаковка опять предательски зашуршала.

Времени было мало: оставленная без внимания Яна спокойно могла и всю пачку печенья приговорить, поэтому писать приходилось быстро и не задумываясь:

«Дедушка Мороз, я хочу встретить красивого умного свободного мужчину. Хочу чтобы нам с ним было весело и легко, чтобы он любил меня и дружил с Яной, а еще чтобы любил активно проводить время, а не просто на диване лежать. А еще пусть у него будут карие глаза и кудрявые волосы. Спасибо! С наступающим Новым годом»

Она едва успела дописать до точки и сунуть письмо в конверт, как прибежала перемазанная шоколадом Яна, наклеила на конверт несколько красивых наклеек с принцессами, а потом еще повсюду нарисовала сердечки. Они спрятали письмо в морозилку и долго рассуждали о том, как Дед Мороз будет его забирать: сам или помощников отправит?

Наконец Яна пошла умываться и спать, а она, перемыв всю посуду, вытащила уже немного подмерзший конверт и уселась с ним в кресло. Сфоткала список пожеланий дочки, отправила его бывшему мужу, тот моментально ей перезвонил, и они быстро обсудили, кто что берет на себя.

Олегу, оказывается, повысили зарплату, так что он на радостях пообещал купить Яне ту самую супер-крутую куклу. Лего, пеналы и прочую мелочевку оставили бабушкам и дедушкам, а на себя она взяла красивое платье, набор детской косметики и плюшевую обезьяну. Обязательно фиолетовую.

Все решилось удачно, так что конверт она убрала в шкаф и спрятала среди бесконечных папок с документами, до которых никак не доходили руки, чтобы разобрать. Про свое письмо она уже и думать забыла.

Платье она купила почти сразу, на следующей неделе, заказанная косметика уже ехала и обещала быть через пару дней в пункте доставки, а вот обезьяна внезапно оказалась камнем преткновения.

Каждый родитель знает, что стоит твоему ребёнку захотеть совершенно конкретного плюшевого зверя, как именно его вдруг не оказывается ни в одном из магазинов. С чертовой обезьяной случилось то же самое!

В половине магазинов обезьян просто не было, в другой половине были, но коричневые, черные, розовые, зеленые или синие. Фиолетовых не было. Нигде. Ни на сайтах, ни в детских магазинах, ни на авито.

Когда до Нового года осталось два дня, лично у нее уже не осталось ни одной целой нервной клетки. Дурацкая обезьяна ей даже снилась, причем в каких-то кошмарах. В итоге она решила купить синюю, а дочке объяснить, что Дедушка Мороз старенький и плохо различает цвета, но когда она поехала в Детский мир, где видела ультрамариновую обезьяну, той там уже не оказалось.

— А что вы хотели? — устало пожала плечами продавец-консультант. — Новый год же. Все с полок сметают. Есть синий медведь, последний остался на складе. Принести?

6. Первый снег

Она выходит на крыльцо университета после последней пятой пары. Есть хочется, спать хочется и домой бы попасть поскорее. Она ждет привычную темноту, хмарь и грязь, но вместо этого на нее летит белое, снежное и радостное. Огромная светлая просторная улица. И в лучах фонаря видно, как сыплются и сыплются сверху мелкие снежинки.

— Снег! Бля, реально снег! — высыпавшие из дверей универа одногруппники орут и гогочут так, как будто они дурные пятиклассники, а не взрослые парни. Шапок нет ни на одном, снег серебрится на темных, светлых и русых волосах. Перчатки тоже не про них, поэтому снег они сгребают прямо так — голыми руками. И этот показательный идиотизм ее почему-то ужасно восхищает.

— Лови!

— Ахха, не попал. Лошара!

— Слышь, да сам ты лошара!

В хохочущего Руслана прилетает снежком, а низкий, коренастый, похожий на гнома Макс пытается сбить с ног белобрысую каланчу — Игоря. Они валятся в снег и начинают увлеченно бороться. Побеждает, как ни странно, Макс, который с огромным удовольствием вдавливает Игоря лицом в снег. Тот ржет и вырывается.

Ну а Мишка, понятное дело, сразу атакует девчонок. Весело поддразнивает Еву с Маринкой, осыпает снегом Варю, а красотке Оле сует снежок в капюшон ее дорогущей норковой шубки и так призывно ухмыляется, сверкая глазами, что будь она на ее месте… Но Оля почему-то только презрительно фыркает, а пригоршню снега, собранную рукой в изящной кожаной перчатке, швыряет в сторону молчаливого, перетаптывающегося с ноги на ногу Добрыни. Попадает ему прямо в лицо, он ругается и отплевывается, и после этого начинается самая настоящая битва. Девки оглушительно визжат, укрывшись за скамейкой, и обстреливают парней коряво слепленными снежками. А те идут в наступление, и перевес явно на их стороне.

Все это так волнующе заманчиво, что она нарочно замедляет шаг, надеясь на что-то. Может, позовут или окрикнут…

В затылок врезается снежок. Она тут же оборачивается и гневно вопит «А я тут при чем, идиоты?», хотя на самом деле радостно так, что едва получается сдержать улыбку.

— Даш, пошли к нам! — кричит ей Ева. — А то их больше, так нечестно.

И она с готовностью, которой никто не ожидал от высокомерной зануды-отличницы, ныряет к ним за скамейку, по дороге получив еще несколько бодрящих снежных приветов.

Парни лыбятся, а больше всех Мишка. Этот всегда зубами готов посверкать, у него ни слова без шуточки. И улыбка такая, что невозможно глаз оторвать. Ну потому что слишком красивый, нельзя так.

Вот и сейчас она смотрит только на него. Мишка. Черная куртка нараспашку, на темной челке звездочки снежинок, а длинные, покрасневшие от холода пальцы скатывают снежок и укладывают его на землю, к другим таким же. У парней уже целый склад боеприпасов — куда там девчонкам, которые больше хохочут, чем готовятся к атаке.

— Пли! — кричит Руслан, и снежки летят градом. Один за одним. В сумку, в лоб, в норковую шубку. Визг до неба, раскрасневшиеся щеки и отчаянное «Девки, бежим!».

Разбегаются в разные стороны, но не так, чтобы убежать. А чтобы догнали. За спиной раздается довольный смех Оли, которая явно попала к тому, к тому хотела, а еще счастливые визги Евы, которая кричит «Не догонишь», а Руслан басом вопит «Догоню!».

Она тоже бежит. Не оглядывается, потому что ужасно боится того, что ее никто не догоняет. За спиной крики и вопли, а еще, кажется, чье-то дыхание. Но, может, это не за ней. Ох ну пожалуйста, хоть бы за ней! Пусть бы Игорь, ладно. Ну или даже Макс. Да кто угодно, серьезно, потому что если сейчас за ней никто не бежит, то…

— Попалась!

Чужие руки хватают сзади, тянут на себя, и она с визгом падает на землю. В полете теряет шапку, снег набивается за шиворот и там становится холодно и мокро, да еще и под спиной какая-то ветка, но на это сейчас абсолютно наплевать, потому что над ней нависает Мишка. Почти лежит на ней, руками только в землю уперся. Она первый раз видит его так близко и зачарованно рассматривает темные пушистые ресницы, подбородок с ямочкой и острые скулы. А еще красиво очерченные губы, которые Мишка напряженно кусает, вместо того чтобы растянуть в привычную ухмылку. Кусает и смотрит на нее. Молча. А потом сглатывает, и она видит, как по его крепкой голой шее прокатывается кадык. И у нее в этот момент тоже пересыхает во рту.

Мишка вдруг наклоняется еще ниже и касается губами ее губ. Короткий поцелуй, который она и понять-то не успела, но жаром сразу окатывает с ног до головы. Она изумленно выдыхает, снова смотрит на Мишку, он ловит ее взгляд и наконец улыбается. Быстро и как-то смущенно.

— Тебе холодно так лежать, — говорит он и с сожалением встает, подавая ей руку. А когда она неловко поднимается, то Мишка уже снова похож на себя прежнего. Он стряхивает с волос налипший снег, привычно светит ухмылкой и весело кричит что-то валяющимся в снегу ребятам. Она даже успевает расстроиться. Ровно до того момента, когда до нее доходит, что именно он им кричит.

«Не ждите меня! Я пошел Дашку провожать».

А потом она идет к остановке в его шапке, которую он выудил из кармана, ведь ее шапка мокрая, а снег все еще идет, и ей нельзя заболеть. А он не заболеет, ему сейчас море по колено. Он идет рядом, белозубо улыбается, сыплет идиотскими шуточками, а она хохочет над каждой из них, и так хочется, чтобы дорога до дома была бесконечной. И чтобы как можно дольше не таял этот первый снег — волшебный и удивительный, как все первое.

7. Теплые носки

На Новый год все члены семьи получали от бабушки носки. Разноцветные, шерстяные, теплые, плотные, кусачие носки, завернутые в полиэтиленовый пакетик и связанные между собой ниточкой. Ниточку надо было разрезать или разорвать — и тогда их можно было носить.

Не члены семьи носки не получали. Кого к ним относить, а кого нет, самолично решала сама бабушка и чаще всего — в какой-то далекой жизненной перспективе — оказывалась права. Например, она вручила пару отличных синих носков Мите, который тогда был просто парнем ее внучки, даже не женихом. И ведь не ошиблась: они с ним поженились через год, родили двоих детей и до сих пор вместе живут. А вот дядя Витя, который изменил тете Свете, маминой сестре, оказался отлученным от носочного счастья раз и навсегда, и плевать бабушка хотела на то, что штамп в паспорте все еще позволял считать его членом семьи. Она таких ошибок не прощала, и даже когда Светка приняла неверного мужа обратно, бабушка своего решения не изменила. Носков на Новый год дядя Витя больше не получал. Никогда.

В разные периоды своей жизни она по-разному относилась к этим бабушкиным носкам. В детстве они были привычной, но не особо интересной частью праздника (прилагающаяся к носкам шоколадка была гораздо интереснее). Зато потом носки активно использовались по назначению, например, надевались под валеночки, особенно если надо было не просто до садика добежать, а, к примеру, на горку идти.

В школьном возрасте она красноречиво закатывала глаза, получая от бабушки очередные носки, но под строгим взглядом мамы всегда бормотала «спасибо, ба» и целовала ее в щеку. Но сами носки потом, конечно же, не носила. Немодно, некрасиво и вообще, мам, ну зачем она их каждый раз дарит, а? Скажи, что мне не надо!

Мама называла ее неблагодарной, она в ответ хлопала дверьми, подростковые бури бушевали в их доме, как и полагалось, а носки стабильно продолжали каждый год появляться под елочкой.

В студенчестве, переехав в общагу, она заново оценила бабушкин подарок, потому что зимой по холодному продуваемому полу, оказывается, было гораздо комфортнее ходить в тапочках и в теплых вязаных носках. За зимний семестр все имеющиеся в наличии шерстяные носки прилично истерлись, и на следующий Новый год она с благодарностью приняла от бабушки новую пару. И в этот раз абсолютно искренне расцеловала ее в обе щеки.

Сейчас же, когда она жила с мужем и детьми в новой квартире, шерстяные носки толком не пригождались никому из них. На детей было проще надевать специальные термоноски, которые отводили влагу, а они с мужем работали в теплом офисе и ездили на хороших машинах, так что бабушкин подарок применялся по назначению только пару раз в году, в те дни, когда на улице уже холодало, а отопление дома еще не дали.

Периодически она перебирала все эти запасы и уносила невостребованные шерстяные носки на всякие благотворительные сборы, хотя ей всегда почему-то было за это неловко.

А новые носки тем не менее продолжали появляться каждый Новый год. Неизменные и неизбежные, как день и ночь, как смена времен года, как жизнь и смерть.

Бабушка начинала подготовку загодя: могла в июле позвонить и степенно поинтересоваться, не будет ли она против, если пятка у носка будет красненькая, потому что зеленая пряжа уже закончилась.

— Да как хочешь, ба! — бросала она на бегу, решая миллион своих важных неотложных дел, которые были гораздо серьезнее выбора цвета носков. — Мне вообще неважно!

— А Мите какие вязать? Синие или черные?

— Любые!

— А размер ножки у ребятишек сейчас какой?

— Я так не вспомню, дома посмотрю и скажу! Все, баб, прости, занята! Целую! Перезвоню!

И чаще всего не перезванивала. Дел было слишком много. И на работе, и дома, и с детьми.

И потом уже ей звонила ее собственная мама и строгим мамским голосом говорила:

— Ты бабушке отправила длину ноги Вари и Елисея? Нет? Вот прямо сейчас иди и померь.

— Мам, ну они спят уже.

— Значит, утром. И обязательно! Бабушка ждет.

И она шла, мерила, отправляла — чтобы дети на Новый год получили от прабабушки все те же полиэтиленовые пакетики с шоколадкой и цветными носочками, которые они, скорее всего, ни разу не наденут.

Последние годы вся семья начала замечать, что носки стали немножко другими, не такими, как раньше. С пропущенными петлями, с неровно вывязанной пяткой и не всегда подходящими по размеру. Но никто не жаловался. Наоборот, радовались: раз бабушка вяжет, значит, все в порядке. Значит, еще поживет. Значит, болезнь и старость не смогли победить бабушкиного упорного желания жить и одаривать всю семью новыми шерстяными носками.

Но все когда-то заканчивается. Даже то, что казалось вечным.

Первый Новый год без бабушки всем было не по себе. Вроде праздник, вроде надо радоваться, а чего-то не хватает. Чего-то важного. Кого-то важного.

Не хватало носочков. Теплых шерстяных носочков — довольно бесполезных в их современной жизни.

И человека, который их вязал.

А в октябре следующего года она купила спицы, пряжу и нашла ролики в интернете, где очень понятно все объяснялось. Очень долго возилась, распускала все и начинала заново, потому что не слушались руки, спицы, путалась пряжа, спускались петли и, господи, ну как у бабушки хватало сил и терпения это все раз за разом вывязывать!

Но тем не менее к тридцать первому декабря у нее было три пары носков. Не очень ровных и не всегда одинаковых, но зато связанных собственноручно. И что-то правильное было в том, чтобы к новому джойстику для мужа, к огромному лего для сына и к кукольному дому для дочки добавить еще и эти носки.

Ей казалось, что баба Тася была бы этому рада.

8. Имбирное печенье

Этот рецепт она нашла когда-то в мамином журнале «Бурда моден». Разворот номера, посвященного Рождеству, поражал нездешней красотой: пушистые елки, золотистые шары, мерцающие свечи, огромные, запакованные в яркую бумагу подарки, и крупным планом фотография печенья. Такого красивого, что оно казалось ненастоящим: белые звездочки, посыпанные золотыми шариками, глянцево-шоколадные полумесяцы и розовые пряничные сердечки. Список ингредиентов тоже был из другой жизни: ни миндальной муки, ни апельсиновых цукатов в магазинах тогда не водилось.

Но вот один рецепт оказалось вполне возможным повторить: простое имбирное печенье, для которого нужны были только мука, мед, сахар, масло и специи. Из специй дома нашлись только лаврушка и хмели-сунели, так что специями было решено пренебречь, но тесто и без того вкусно пахло. А еще не липло к рукам и хорошо раскатывалось. Печенье она вырезала обычным граненым стаканом, оно чуть-чуть пригорело и выглядело не нарядно, но почему-то радости от этого все равно было не меньше, чем от красивой рождественской картинки в заграничном журнале. В доме сразу же запахло праздником, мама оторвалась от своих тетрадок и улыбнулась, папа похвалил и потрепал по голове, а младший брат быстро умял пять печенюшек и разревелся, когда не дали шестую.

С тех пор каждый год двадцать четвертого декабря она откладывала все дела и пекла это печенье. Как будто заговаривала будущий год на счастье, как будто пыталась умилостивить рождественских духов или просто добавить немного радости в суматошный утомительный декабрь.

Она пекла это печенье и в общежитии, и у соседки, и на съемной квартире с постоянно выключающейся духовкой. Пекла печенье и для толпы студентов, и для своего первого парня, и для маленькой годовалой дочки. Пекла печенье счастливая. Пекла печенье уставшая. Пекла печенье отчаявшаяся. Разное было. Всякое было.

Но вот так, как сегодня, пожалуй, не было ни разу. Сегодня первый раз за все эти годы она поняла, что печь не хочет. Незачем. Нет никакого смысла.

Забавно, что сейчас это печенье у нее вышло бы не хуже, чем на той картинке из детства, потому что в шкафу были и разнообразные формочки в виде звезд, домиков и оленей, и тюбик с белой глянцевой глазурью, и душистые пряничные специи, которые прислала подруга из Германии. Все было, а настроения не было.

Ну правда, даже если она испечет это печенье, кто будет его есть? Дочка как минимум до лета в Китае. Брат с женой и детьми вчера за город уехали на все праздники. Подруги все как одна фигуру берегут, никаких сахара, лактозы и глютена. А муж…

Да нет у нее уже никакого мужа. Есть штамп о разводе и доставшаяся ей при разделе имущества квартира — демонстрация его благородства и великодушия.

Вместо печенья она решила заняться предновогодней уборкой, но, оглядевшись, поняла, что и это привычное действие тоже не имело смысла. Удивительно, как чисто становится дома, когда в нем вместе с тобой не проживает юная рассеянная девица и сеющий вокруг себя хаос мужик.

Она свернулась клубочком в кресле и бездумно уставилась на гирлянду. Девять месяцев уже прошло. Вначале было очень тяжело, но она выбралась. И даже в каком-то смысле изменила свою жизнь к лучшему: нашла другую работу, стала чаще встречаться с подругами, начала рисовать акварелью, несколько раз сходила на свидания… Ужасно скучные, надо сказать свидания, но тем не менее! Смогла же!

Ей, оказывается, нормально жить так — одной. Она может. Она справляется.

Печенье вот только печь не хочется.

Но в шесть вечера она почему-то обнаружила себя на кухне — греющей мед, сахар и пряности в кастрюле. Ну и куда теперь это? Не выбрасывать же? Она вздохнула и полезла за мукой. Ладно, испечет она это дурацкое печенье и выставит его в подъезд. Или на улицу. Но сначала для дочки сфотографирует, чтобы та знала, что мама в порядке: вот печенье печет, все как всегда. Не поддается никаким, так сказать, унылым настроениям.

Когда в дверь позвонили, она уже вытащила первую партию и поставила в духовку вторую. Вытерла руки полотенцем и пошла в коридор.

В глазке вместо ожидаемой соседки (та всегда в конце месяца приходила «пятихатку стрельнуть») вдруг нарисовался муж. Бывший.

— Привет, — она открыла дверь и озадаченно на него посмотрела. — А ты чего тут?

— Привет, Кать. Да вот шел мимо и вспомнил, что подставка для елки у тебя осталась. Она нужна? Или я могу забрать?

Полгода назад она бы из вредности сказала, что, конечно, нужна и вообще проваливай отсюда. А потом с ума сошла бы от ревности, думая, как он ставит елку не для нее. А для той…

— Бери, Саш, — легко разрешила она. — Я в этом году ставить не буду. Все равно одна эту елку не дотащу.

— Так давай я помогу.

Она качнула головой.

— Или искусственную можно поставить, — тут же стал размышлять он. — Хотя ты же не любишь.

— Не люблю, — согласилась она. И вдруг втянула носом запах горелого и, ойкнув, понеслась на кухню. Печенье было тонким, пропекалось моментально, а потом начинало нещадно подгорать.

Пока она вытаскивала, чертыхаясь, противень и пристраивала его на подставку, бывший муж уже разулся, снял куртку и прошел на кухню.

Стоял, молчал. Но она по чуть дергающемуся кончику его носа видела — хочет что-то сказать.

— Я все думал, будешь ли ты сегодня печь, — наконец сказал он. — Как всегда.

— Я не собиралась, — честно призналась она. — Но оно само получилось.

Он молча сел на стул — на то место, которое всегда было его, — и сцепил пальцы в замок. Прикусил нижнюю губу, как всегда делал, когда нервничал. А она впервые подумала о том, что никого в мире не знает так хорошо, как его. Даже себя — потому что себя не видишь со стороны. Даже дочку — потому что с определённого возраста часть жизни и личности ребенка оказывается от тебя скрыта, и, наверное, слава богу.

А его знала до донышка. И было непонятно, что с этим знанием теперь делать.

— Я устал, — признался он, глядя себе под ноги. — Кать, я так устал, ты бы знала.

9. Горка

Отвратительный день. Вот просто минус сто из десяти. Началось все с того, что не сработал будильник и они проспали. В итоге дочь опоздала в сад, а она опоздала в школу. По пути к кабинету, у которого ее неуправляемые пятиклашки в ожидании учителя громили коридор, она наткнулась на завуча. Получила уничижительную усмешку и обещание написать докладную. Вот же старая грымза!

На уроке сначала все шло хорошо, но потом случилось ЧП: Миша Агапов так смеялся над схватившим двойку товарищем, что упал со стула. Набил шишку, пришлось вести его в медпункт, а в это время оставшиеся без присмотра пятиклассники громили теперь уже кабинет. Вернулась, наорала, они раскаялись и даже сделали уборку. Жаль, вазу это уже не вернет.

Перед сдвоенной алгеброй у восьмого класса кто-то написал на доске «Шаров целовался с Никитской», и это произвело эффект разорвавшейся бомбы. В итоге весь урок с объяснением нового материала пошел насмарку: дети не слушали ее, перешёптывались, хихикали и, судя по глазам, устремленным на спрятанные под партой телефоны, обсуждали эту новость в своем закрытом чатике. Никитская сияла, Шаров был мрачен. На квадратные уравнения всем было наплевать.

Последним уроком пришел одиннадцатый «Б», и испортил настроение окончательно.

— И зачем нам ваши интегралы? — с вызовом спросил Матвей Слуцкий. — В ЕГЭ нет этой темы.

— Жизнь не ограничивается рамками ЕГЭ, — спокойно ответила она. — В программе есть интегралы, значит, мы будем их изучать. Тем более вы математический класс.

Но ее слова потонули в возмущенном ропоте одиннадцатиклассников. Если бы не Слуцкий, никто бы и рта не раскрыл, но он почему-то постоянно всех провоцировал на бунт. И причем исключительно на ее уроках. Она пыталась поговорить с его классной руководительницей, но та заявила, что Матвей — прекрасный мальчик из хорошей семьи, у остальных учителей к нему нет претензий, и, может, это ей стоит задуматься над своей педагогической несостоятельностью.

Она промолчала и больше не жаловалась, хотя на счету Матвея была уже не одна пара сорванных контрольных и миллион хамских, бестактных вопросов, которые он задавал ей каждый урок. Она ужасно жалела, что пошла на поводу у завуча и взяла дополнительную нагрузку в виде этого одиннадцатого. Была ведь уверена, что справится. И честно пыталась справляться. Но иногда просто не хватало сил, вот как сегодня.

— Хорошо, — устало сказала она, поднимая руку и жестом умоляя класс замолчать. — Хотите ЕГЭ, будет вам ЕГЭ. Откройте сборники на сто восемнадцатой странице, порешаем задачи из раздела комбинаторики. Номер шестнадцать. Слуцкий, к доске.

— Почему сразу я? — деланно удивился он, нагло щуря светло-карие глаза из-под длинной челки. — Вам хочется на мне отыграться за то, что я высказал свое мнение?

Сучонок.

— Нет, — ровно сказала она. — Мне хочется посмотреть, как ты решаешь это задание.

— Так бы и сказали, что хотите на меня посмотреть, — ухмыльнулся он, и по классу побежали мерзкие сдавленные смешки. — Вот, пожалуйста! Любуйтесь!

Слуцкий поднялся из-за парты и нарочито расправил и без того широкие плечи. Рослый, наглый, по непонятной причине уверенный в том, что имеет право вот так с ней разговаривать. Красуется перед девчонками — это понятно, но почему за ее счет?

— Нечем тут любоваться, — сухо сказала она. — Хамство всегда выглядит отвратительно. Я всего лишь попросила тебя решить это задание. Если ты не знаешь, как это делать, можно просто об этом сказать, а не устраивать тут цирк.

— Я знаю, — резко ответил он и, набычившись, пошел к доске.

Она внимательно наблюдала, как крошится мел в длинных пальцах, как зеленое полотно доски покрывается белыми закорючками.

— Неверно, — наконец уронила она. — Ты не прав.

— Прав!

— Это даже забавно. Ты что, будешь со мной спорить?

— Буду!

И, не обращая внимания на язвительные комментарии одноклассников, Слуцкий яростно дописывал решение.

— Очень самонадеянно, — с удовольствием проговорила она, чувствуя себя отомщенной. — Знаешь, Слуцкий, ты можешь больше не ходить на мои уроки. Зачем тебе? Ты ведь уверен, что сам все знаешь, причем гораздо лучше меня. Так что тебе я ничего не скажу, а вот классу объясню. Ребята, смотрите, здесь надо было…

И вдруг она еще раз, будто заново, увидела целиком написанное на доске решение, возле которого хмурился и перетаптывался с ноги на ногу Слуцкий, и с ужасом поняла, что он… прав. Да, это нетипичный способ, да, она объясняла это иначе, но он прав.

И совесть не позволила ей это скрыть. А потом, когда за одиннадцатым классом захлопнулась дверь, она повернула ключ в замке и немного поплакала, вспоминая обидный смех ребят и торжествующую улыбку Слуцкого.

«А вы хорошо учились в своем университете, Алена Сергеевна? А то, знаете, вопросики возникают».

Она вытерла слезы, выпила чаю с принесенными из дома бутербродами, немного успокоилась и взялась за тетради. Вечером их дочка не даст проверить, а если работать по ночам, то организм очень быстро кончится. Знает — проходила уже такое.

В четыре она наконец закончила и потянулась, расправляя уставшие плечи. Еще чашку чая, чтобы согреться, и можно идти домой.

— Ален, а ты чего еще тут? — узкое личико Оли, вернее, Ольги Ильиничны, просунулось во внезапно открывшуюся дверь. — Все уже собрались. Идем!

— Куда?

— Как это куда? На педсовет.

— Он же завтра, — растерянно проговорила она и, пока произносила это, уже понимала: нет, и правда сегодня. Переносили же из-за новогодней дискотеки. А она совсем забыла.

Педсовет длился два часа, и, еле вырвавшись оттуда, она скорее побежала за дочкой. Полинка ужасно не любила оставаться последней в группе. Плакала. Говорила, что мама ее не любит, раз так долго не забирает.

В группу она ворвалась вся в мыле и с облегчением увидела, что, кроме Поли, там был еще Егорка. Обошлось.

Обняла дочку, улыбнулась ее радостным глазкам и внимательно слушала поток новостей про сегодняшний день, только иногда терпеливо напоминая о том, что надо не только говорить, но и одеваться.