30 свиданий, чтобы забыть

Глава 1

Ха, он думает, что научился меня обгонять. Счастливый такой, лыбится. Козырек перекинул назад, чтоб обзор ничто не затмевало, и руками вцепился в руль. Сосредоточен. А я еду на расслабоне. Специально поддаюсь. Сегодня такая ставка, что мне хочется проиграть. Вот за килограмм зефира вчера я билась насмерть.

Августовский ветер совсем теплый, как будто напитался солнцем за лето и теперь разносит его по улицам, чтобы люди успели насладиться остатками зноя. Небо в красном закате, а улицы полны людей и машин. Все куда-то несутся. И мы со Славой мимо них, стремглав, на самокатах.

Разумеется, Слава приезжает первым к памятнику. Тот стоит посреди круглого сквера. Вокруг деревья и кусты. Несколько скамеек пустует. А по тропинкам мимо снуют гуляки компаниями и семьями.

Я доезжаю спустя полминуты, даю ему прочувствовать собственное торжество. Из десяти гонок для вида я выиграла лишь две, чтобы он не думал, типа я не стараюсь.

– Ты должна мне восемь поцелуев, – Слава скалится.

Да хоть миллион. Я же вся твоя. Дурак, еще этого не понял.

Не могу не улыбаться, глядя в эти зеленые глаза с золотым ореолом.

– В любое место, – он грозит мне указательным пальцем, но смотрит заискивающе – еще раз спрашивает разрешения.

– Дааа, – протягиваю лениво, слезая с самоката. – Мы же договорились.

Он свой уже оставил у памятника. Я свой ставлю рядом. Слава хватает меня за плечи и разглядывает внимательно всю фигуру, как хищник добычу, в поисках самого лакомого куска. Облизывается при этом, будто правда сейчас меня съест. В последнее время я часто вижу в его глазах нездоровый аппетит. Мне от этого одновременно страшно и приятно. Аж зудит внутри, непонятно где. Такая странная жажда просыпается, неудовлетворимая.

– Блин, не знаю, с чего начать, ты такая везде вкусная, – он высовывает язык и медленно движется кончиком по верхней губе, а глазами спускается с лица на шею.

Я слежу за ним пристально, затаив дыхание, и сглатываю. Что-то острое. Слава очень близко. Волны от ударов его сердца бьют мне в грудь. Заводят и мое до бешенства.

Здесь тихо. Мы окружены деревьями. Если что, меня никто не спасет. От меня же самой. Во мне в последнее время тоже постоянно борются мелкие демоны. Их голоса, все отчетливее и громче, становится трудно игнорировать. Они требуют плохого. Но разум пока еще побеждает. Я судорожно выдыхаю.

– Ладно, пойдем от малого, – Слава чмокает меня в щеку, совсем рядом с губами, почти на подбородке, и считает. – Раз.

Не отрываясь, переходит на другую сторону и целует там.

– Два.

Влажные губы мягко скользят к моему уху и касаются мочки. Даже не целуют ее, а кусают. Я поднимаю плечи в попытке сжаться, чтобы не вырвалось… неистовство. И тихо смеюсь от напряжения.

– Три.

Слава перекидывается на другое ухо. И с ним делает то же самое. У меня сердце вот-вот взорвется.

– Четыре.

Затем впивается в шею, как беззубый вампир. Я невольно ахаю. Увожу голову в сторону. Спиной упираюсь в гладкий мрамор памятника.

– Пять, – его губы ползут по шее вниз, а пальцы аккуратно оттягивают мою футболку, раскрывая ключицу и плечо. Слава целует туда, в самую круглую часть. – Шесть.

Седьмой поцелуй приходится на второе плечо, а восьмой – в губы. Мы оба голодны. Присасываемся моментально. Я даже вздох не успеваю сделать. Втягиваюсь в него вся. Слава держит меня за затылок и поясницу. Обхват становится все крепче, а наши тела все ближе, уже вжимаются друг в друга.

– Восемь, – выдыхает Слава, упираясь в меня лбом. В голосе я слышу легкую досаду. Испытываю то же самое.

– Ты мне тоже должен два поцелуя, – и снова захватываю его губы.

Он расходится. Скручивает футболку за моей спиной, задирает ее слегка и обхватывает ладонью голую талию. Мне пора его остановить. Он стал часто забываться и лезть, куда не следует. Я кладу слабую руку на его плечо, хочу сжать, чтобы прекратить это, но пальцы не слушаются. Как и Слава. Залезает под футболку и целует еще напористее.

Ах…

Он касается моей груди. Буквально захватывает ее, маленькую, в свою здоровую ладонь. И жмет.

Ах… Блин!

Приятно даже сквозь боль. Меня словно током прошибает, таким мощным сгустком удовольствия, которое застревает где-то внизу, и все во мне… уплотняется.

Нас спасает вибрация и пиликающий звук. Это мне пришло сообщение. Я отпихиваю Славу, пользуясь этим моментом отрезвления, и хватаюсь за телефон в заднем кармане шорт.

На экране блокировки высвечивается сообщение от Валентина: «Я прошел на подготовительные курсы в РГИСИ!» и много счастливых смайликов.

Вау! Я нажимаю, чтобы сразу ответить. Хочется разделить его радость.

– Ну, конечно. Валентин же не подождет, а я потерплю, – бурчит Слава и отходит, перекидывая бейсболку козырьком вперед.

– Слав, ну он мечтает туда поступить. Там даже на подготовительные курсы дикий конкурс, – улыбаюсь. Мне нравится его ревность. Пусть тоже помучается, не все же мне изводиться.

Глава 2

Всю следующую неделю я не нахожу себе места. Хожу мумией, отмалчиваюсь, много слушаю МакSим и еще больше Билли Айлиш. Проклинаю Бархатова. Ни один человек в мире, кажется, не может доставить мне одновременно столько счастья и столько страданий.

Мама с папой косятся на меня и шушукаются между собой. После ссоры со Славой я вернулась домой в паршивом настроении и в пылу накричала на них, попросила меня больше не беспокоить. Вот они и боятся. Так лучше. Не хочу им рассказывать, что Слава меня бросил. Не сейчас. Позже. Когда это и так станет очевидно.

С Ксюней мы практически каждый день видимся в школе. Перед началом года Марина Антоновна попросила нас разгрести коморку. Мы выносим мусор, убираемся, красим мебель. Из всего драмкружка нам помогают только Валентин, Кузьмин и Еловская.

Ксюня оправдывается.

– Я ему говорила, что надо сразу тебе сказать, – ворчит она, пыхтя. – А он такой, типа, все равно не поступлю, так поссоримся впустую. Типа, если поступлю, тогда и решим.

Мы вместе тащим дубовую тумбочку на улицу, чтобы покрасить.

Летом мы с Ксюней почти не виделись, потому что она ездила в языковой лагерь на Мальту. Столько впечатлений оттуда привезла, а еще розовые волосы и золотой загар. И вымахала сразу сантиметров на десять, кажется. Наверное, росла весь год, но я как-то не замечала. А через два месяца разлуки это резко бросилось в глаза. Похудеть – не похудела, но, вытянувшись, стала казаться стройнее. Теперь чертовски привлекательна. Я обзавидовалась. Потому что я вот ни на сантиметр не выросла. Все такая же низкая и тощая. А у Бархатовых красота, очевидно, в генах.

– Ага. Решим, – обида теснится в груди слишком плотно, все слова сами выдавливаются. – Он сам все давно решил. Меня даже не спросил.

Ксюня смотрит на меня с сочувствием. Спасибо, конечно, но это не обезболивает.

– Он просто надеялся, что, если поступит, то ты поймешь. Ну, раз шанс такой выпадает, типа надо пользоваться, – говорит она осторожно, когда мы ставим тумбу на землю, и утирает пот со лба.

– Типа куда я денусь, да? – я выпрямляюсь и смотрю Ксюне в глаза. Она их прячет. – Да дело даже не в этом. Не сейчас, так мы потом расстанемся. По-любому. Он сам не заметит, как его там какая-нибудь стерва охомутает. А я – страдай?

Я поднимаю лицо к небу. Оно хмурится. Тучи кучкуются, как перед грозой. Ливануло бы уже. Смыло бы меня с этой чертовой земли.

– Будто так ты не страдаешь, – цокает Ксюня и разворачивается обратно к школе. Нам надо вернуться за красками.

Я вздыхаю. Да, она права. Я и так, и так страдаю. Мне просто без Славы плохо, где бы то ни было. Но я уверена, что будет гораздо хуже, когда узнаю, что у него завелась новая девушка, а я – с глаз долой, из сердца вон. Лучше заранее. Я хотя бы не буду изводить себя ненужной ревностью.

– Ну он, видимо, хочет полной свободы. Раз не удосужился со мной даже обсудить. И пожалуйста. Пусть покоряет Москву. Его успехам я все равно буду радоваться искренне.

В пустом коридоре моя обида звенит гораздо отчетливее. Разносится эхом по каменным стенам. И снова вонзается в меня, как бумеранг. Ксюня мотает головой и через паузу говорит:

– Но там реально больше возможностей. Универ крутой. И подработка сразу нашлась.

Она поглядывает на меня то и дело, но я специально не реагирую, смотрю в пол, переплетая ноги едва-едва. То ли тумбочка слишком тяжелая, то ли преждевременная тоска по Славе высасывает из меня все силы.

– О будущем же тоже надо думать, – продолжает Ксюня. – Он ведь для вас обоих старается. Ты же сама потом будешь кайфовать, что он успешный и хорошо зарабатывает. Тебе тогда не надо будет работать. Будешь в шоколаде.

Я привыкла к Ксюниной мудрости и часто с ней соглашаюсь. Но сейчас мне хочется бастовать. Против всего. Доводов никаких нет, а что-то внутри меня яростно жаждет поспорить.

– Ага, только обузой ему буду. Мне не надо, чтобы меня держали в шоколаде. Я хочу, чтобы со мной считались! – на нервах я очень громко хлопаю дверью. Все стены дребезжат.

Блин, надо унять свой псих.

В мастерской Валентин, Кузьмин и Еловская лупят на нас во все глаза. Испугались. Кузьмин даже костюмы уронил. Марина Антоновна выныривает из-за стеллажа и тоже впивается в меня недоуменными глазами.

– Все в порядке?

– Извините, – бурчу я, не поднимая ни на кого глаз, но всем лицом ощущаю на себе жалость Валентина. Он ничего не говорит, а смотрит так… Выть хочется от собственной никчемности.

Мы с Ксюней берем банку краски и кисточки под столом. Они уже использованные, вчера только красили стол.

– Газеты возьмите, пригодятся, – кричит нам вдогонку Марина Антоновна, вынося кипу бумаг к двери.

Я хватаю первые несколько разворотов и скрываюсь за Ксюней в коридоре.

– Вот Дегтярев твой и шага без тебя не может сделать, – мне хочется выговориться, поэтому, как только мы оказываемся наедине, я продолжаю. – Он даже в армию идет с твоего разрешения.

– Потому что я ему ничего не запрещаю и не угрожаю расставанием за каждый шаг, – Ксюня закатывает глаза, неся банку краски, как реликвию, на вытянутых руках.

Глава 3

Домой я возвращаюсь ближе к восьми. После драмкружка еще катаюсь на самокате, пока не замерзаю. Ксюня и Валентин предлагали составить мне компанию, но смысл? Их утешения мне помогают держаться, дают моральную опору – я не одна, но по факту делают только хуже. Не хочу быть настолько жалкой.

Мама с папой на кухне готовят ужин. Папа, как обычно, что-то с чувством рассказывает. Наверное, новую выставку посетил. А мама охает и ахает, постоянно удивляется. Им так интересно друг с другом, что порой мне бывает обидно. Я далеко не всегда могу поддержать их беседу о высоком искусстве, или политике, или бог весть чем еще. Но сейчас мне это на руку.

– Лерок, надеюсь, ты голодная. Мы почти приготовили очень вкусное ризотто, – кричит мама с кухни, не выглядывая. Папины волосатые ноги я вижу под открытой дверцей холодильника.

– Нам еще минут десять, Лерок. Не торопись, – добавляет он, что-то жуя.

Я заглядываю в проем, чисто поздороваться, потому что аппетита нет. К тому же после драмкружка мы с Ксюней слопали по сэндвичу. Мама в шелковой пижаме пританцовывает у плиты и мешает деревянной вилкой жижу в сковороде. Папа в шортах и футболке захлопывает холодильник и выкладывает на стол уже натертый сыр.

– Ты с ночевкой сегодня? – спрашиваю у него, хватая из миски горстку.

В последнее время папа уходит домой только ночевать, и то не всегда. И они думают о покупке квартиры побольше, чтобы, наконец, съехаться и выселить меня в отдельную комнату, хотя мама еще за эту не закрыла ипотеку. С папиной помощью дело идет быстрее, но у него то густо, то пусто. Картины могут долго не продаваться, а потом сразу несколько за раз. И он любит шиковать, правда, недолго. Потом опять приходится ужиматься. Никакой стабильности и практичности. Я даже удивляюсь, что маму это не беспокоит. Она же всегда расчетлива. В общем, своей комнаты я отчаялась дождаться.

– Я не планировал, но если ты настаиваешь, – он скалится, отчего все лицо испещряется морщинами. Мама смеется.

– Да как хотите, голубки.

Иногда мне кажется, что это у них первая любовь, а не у меня со Славой. Они такие милые друг с другом, аж приторно. Мне всегда хочется закатить глаза, когда они сюсюкаются за столом. Мама с ним совсем другая. Я к папе, которого у меня пятнадцать лет не было, привыкла быстрее, чем к «новой» маме. Ее до сих пор странно такой видеть.

– Приятного аппетита, – говорю, разворачиваясь.

– А ты что, не будешь? – мама вытягивает шею вслед за мной.

Я отвечаю уже из коридора.

– Я не голодна.

И пропадаю в ванной. Хочется расслабиться. Наваляться в горячей воде, наиграться с пенкой, наслушаться Славиных треков. Они не подходят для моей депрессии, и тем больше мне нравятся. В памяти кружатся воспоминания, весь прошедший год. Силикон, из-за которого все началось, кроссовок, из-за которого мы познакомились, первое свидание, которое подстроила Ксюня. Тогда оно таковым не было, но для меня до сих пор остается самым теплым и ценным воспоминанием о Славе.

Все встречи, ссоры, примирения перекручиваются в сознании. Я вылавливаю май, последний звонок, когда Слава обещал, что будет учиться в Питере. Потом сразу вспоминаю его выпускной. Точнее, ночь после, когда мы впервые перешли грань, посмотрели порно, и он ласкал меня пальцами.

Даже сейчас от одного воспоминания об этом я краснею и хихикаю непроизвольно. Хочется опять в его объятия, окунуться в его нежность, провалиться в собственном блаженстве.

И я решаюсь.

Плевать, что он уедет. Пусть забудет меня. Я хочу, чтобы первый раз был с ним. По любви. Я уверена, что больше ни с кем и никогда у меня такой любви уже не будет. Не могу его так отпустить. Хотя бы оставлю себе самое лучшее воспоминание о нем.

Душа вспархивает, как бабочка, аж щекотно. Я сразу поднимаюсь и начинаю приводить себя в полную готовность. Мы с Ксюней уже обсуждали это, что надо быть гладкой в первый раз, хорошо пахнуть и надеть красивое белье.

Я примерно представляю, как это происходит, по кадрам из фильмов, но дьявол ведь всегда в деталях. Наверное, получится неуклюже. Впрочем, все равно, главное, со Славой.

Белья красивого у меня нет. Просто надеваю хлопковый комплект, который смотрится более-менее прилично. Грудь у меня все еще не того размера, какого бы мне хотелось, но Слава меня убедил, что я все равно красивая. Мне странно, а ему все нравится. Иногда, когда мы вдвоем, он подолгу смотрит на меня, разглядывает, гладит руками и глазами, облепляет своим восхищением.

Блин, никто больше на меня так смотреть не будет… Сердце опять утопает в тоске.

Умру медленно. И хотя бы не девственницей.

Я надеваю свое лучшее платье – голубой сарафан в горошек, и распускаю еще мокрые волосы. Поеду так, по дороге высохну. Мама с папой гремят посудой на кухне и смеются. Не замечают моих шорохов.

Обувшись в балетки, я хватаю кожаный рюкзачок, подаренный Славой на Восьмое марта, и аккуратно прикрываю входную дверь, чтоб не шуметь. Сама не знаю, почему скрываюсь. Мама меня без проблем отпускает к Славе с ночевкой, то есть не к нему, а к Ксюне, на самом деле. И для их родителей я тоже ночую всегда в Ксюниной комнате, хотя сама ночью перебираюсь к Славе. Мы болтаем часы напролет, а под утро я возвращаюсь к ней. Благо, Ксюня понимающая, нас никому не выдает.

Глава 4

Слава будит меня прилипшим чмоком в щеку. Смеется и бурчит, не отрывая губ, как будто из скафандра со мной разговаривает, но я разбираю четкое «Лерыш» и «вставай». Мне хочется понежиться, потому что мозг еще в отключке. Не знаю, сколько, но спала я однозначно мало.

Воспоминания о прошедшей ночи накрывают меня далеко не сразу, поэтому я сперва ворчу, отпихивая Славу, и только спустя пару минут все осознаю, словно просветление испытываю. Тогда обхватываю его обеими руками и валю на кровать. Мы оба хихикаем заговорщически – теперь у нас есть общий секрет, самое сокровенное, разделенное на двоих.

– Лерыш! – Слава пытается отбиваться, чтобы встать, но я знаю его слабые места и щекочу там. У него очень чувствительные бока. Он брыкается и хохочет в полный голос. – Блин, Лерыш, ахахах, садюга, перестань. Ахаха. Я щас разнесу тут все.

Слава дрыгает ногами наотмашь – реально разнесет. Под нами кровать опасно щелкает и скрипит. Даже во время секса так шумно не было.

– Сам виноват, разбудил лихо, – я кладу его на лопатки полностью и сажусь сверху победительницей. Тянусь, зеваю. А Слава замер и смотрит. С застывшей улыбкой на губах и в глазах. В ней много грусти. Меня мигом наполняет тоска.

Точно. Он же сегодня уезжает.

Я каменею и опускаю руки на его грудь. Мы долго смотрим друг на друга – запоминаем. Пока тишина не становится настолько оглушительной, что разрывает душу. Слава сглатывает и заправляет мне волосы за ухо.

– Я буду скучать, – его голос ломается, становится более низким, заряженным печалью.

– Я тоже, – сама едва говорю и перехожу на шепот. – Даже если ты – предатель.

Он корчится от досады.

– Блин. Прости. Я просто… очень хочу туда. И тебя очень хочу.

– Туда, очевидно, больше, – я опускаю плечи и отворачиваюсь к окну. Там виден утренний город, его разноцветные многоэтажки и зеленый густой парк вокруг. Сплошная зелень закрывает горизонт. Солнце бьется в стекла жаркими лучами.

– Просто… возможности сюда не приедут. А мы ведь можем не расставаться.

Слава аккуратно поворачивает мое лицо за подбородок пальцами. Они теплые, и мне приятно. Я повинуюсь, а взгляд все равно прячу. Не даю себе пропасть в этих зеленых глазах с золотым свечением. И упрямо молчу.

– Ты ведь тоже можешь туда поступить. Нам всего год протянуть. Время же ваще летит. Я буду часто приезжать.

– Не хочу я в Москву! Мне и здесь хорошо, – руки на груди не скрещиваются, а скручиваются.

Слава вздыхает.

– Деготь вон непонятно, где служить будет. Они целый год не увидятся. Но Ксю обещала его ждать, – особенно последнее предложение звучит с претензией.

Он меня еще укоряет? Что я не хочу жить без него?

Я мотаю головой и жмурюсь.

– Лерыш, давай хотя бы попробуем, а? Я буду звонить тебе каждый день. А через месяц приеду на выходные. Посмотрим, как мы продержимся этот месяц, хорошо? И там решим.

Ох, уж эти ложные надежды. Я-то по-любому буду тебя ждать. Буду жить от звонка до звонка. А ты там тусить и знакомиться с новыми людьми. Неизбежно. Новый город, универ, общага – и везде толпы красоток. Да у тебя будет тысяча причин обо мне не вспоминать! Это у Дегтя в армии никаких соблазнов. Конечно, Ксюня его туда легко отпускает.

– Лерыш, – Слава смотрит так жалобно, выглядит очень милым. Глаза большущие, губы – в линию, брови сдвинуты. Господи, как его не любить? – Пожалуйста, Лерыш, ответь, когда я позвоню из Москвы.

Я вскидываю лицо к потолку и хватаюсь обеими руками за шею.

– Ты сначала позвони, а я решу, отвечать или нет, – мне хочется звучать гордо, а получается обиженно. Все надулось внутри, ни лопнуть, ни пробить. Очень плотно, оттого невыносимо.

– Ладно, – Слава вздыхает и опускает тяжелый взгляд.

Дурак, конечно, я отвечу! Всегда отвечала и буду. Я ведь живу только ради твоего взгляда, всегда жажду твоего внимания, обожаю тебя, как бога.

И кажется, это неправильно…

Слава смотрит – и солнце восходит, уводит глаза – и снова ночь. Как это в себе перебороть?

Я мотаю головой отчаянно и слезаю с него.

Мы одеваемся и выходим из комнаты. Слава, держа за руку, ведет меня за собой на кухню, откуда слышны голоса остальных.

Я с каждым шагом краснею на один тон больше, потому что понимаю, что не перебегала в Ксюнину комнату, и его родители наверняка все поняли. Но Слава улыбается широко. Кажется, его ничто не смущает. А мне страшно… Одного строгого взгляда Олега Михайловича хватит, чтоб сердце остановилось.

У меня ноги подкашиваются, когда мы подходим к кухне, и я крепче хватаюсь за Славину руку. Он смотрит на меня подбадривающе и входит. Все трое на нас оборачиваются. Ксюня глядит с хитринкой, едва держит ухмылку в узде, а родители… на удивление спокойны. Улыбаются приветливо, никакого осуждения в глазах.

– Наконец-то проснулись! – восклицает Елена Анатольевна и встает из-за стола, чтобы наложить нам еды. – Лера, ты чай будешь, как обычно?

– Ага, – я киваю ошеломленно. Все еще красная, наверняка. И откидываю волосы назад – даже не собрать, ведь резинку не взяла. – Спасибо.

Глава 5

Я рыдаю всю дорогу до мастерской. Ксюня понимающе молчит и иногда поглаживает меня по плечу. Мне даже не стыдно перед людьми: в метро, в автобусе, на улице. Все оборачиваются на мой рев, но пофиг. Я не могу держать это в себе. Хорошо хоть при Славе не разрыдалась, дала ему спокойно уехать.

– Да вы через месяц уже встретитесь, – наконец, Ксюня решает заговорить, уловив заминку в моих рыданиях.

Мы проходим по школьному двору. Я вытираю слезы подолом платья, потому что больше нечем. Пора уже успокоиться и взяться за работу. Марине Антоновне мое нытье не нужно.

– Посмотрим, – мне все кажется таким зыбким.

Хотя Славино признание вселило в меня надежду. Он впервые именно так сформулировал – люблю. Мы такие громкие слова вслух еще не говорили.

– Тем более, вы же это… да? Ночью? – в Ксюниных огромных глазах снова искрят хитринки, с которыми она встречала нас за завтраком.

Я смущаюсь и слабо улыбаюсь.

– Так и знала! – она аж подпрыгивает на радостях, а потом прижимается ко мне сбоку, хватая за плечи, и шепчет по-шпионски. – И каково это? Больно было?

Приятные воспоминания немного приглушают тоску, и я охотно делюсь с Ксюней впечатлениями от первого раза. Она краснеет и хихикает, но слушает внимательно.

– Я решила, что перед Ваниным уходом в армию тоже сделаю ему подарок, – она накрывает пол-лица ладонью и поджимает плечи к голове. – Только Славе не говори.

Мне смешно, но я с пониманием закрываю рот на невидимый замок.

В мастерскую я прихожу, уже не плача. А за работой и вовсе отвлекаюсь. Все-таки покраска мебели требует концентрации. Я стараюсь думать только о настоящем моменте, чтобы никакие другие мысли в голову не лезли, хотя бы не выходили на передний план. И Ксюня меня развлекает разговорами о сериале, который сейчас смотрит. Там такие страсти кипят, что я невольно заслушиваюсь. Даже хочется самой посмотреть, но не интересно, когда полсезона уже знаешь со слов. Меня в Ксюне это бесит: так увлечет чем-нибудь и заспойлерит все, а я потом страдаю. Но сейчас я ей благодарна.

Через пару часов Марина Антоновна нас распускает, чтобы мы не дышали краской слишком долго. Просит прийти завтра опять. И мы разбегаемся. Ксюня торопится на свидание с Дегтяревым, и нам приходится прощаться у калитки. Ваня уже ждет ее на углу. Мы с ним обмениваемся вялыми взмахами рук.

Зато Валентин меня настигает, не успевает Ксюня добежать до своего парня.

– Ты как? – спрашивает он с тревогой в голосе. Редко его вижу таким взволнованным. Васильковые глаза всегда кажутся мне холодными, но сейчас в них тепло – жалость, которая меня пристыжает.

Я провожаю Ксюню и Дегтярева за угол и увожу взгляд в асфальт. Там ползают муравьи по одному. Мне даже любопытно, куда.

– Нормально, – отвечаю нехотя, потому что лгу.

– У тебя глаза до сих пор красные.

Блин. Выворачиваю шею, чтобы он больше не смотрел. Вижу его самокат на парковке под деревьями. Вспоминаю, что свой оставила у Ксюни. Надо его забрать и укатить далеко. Не хочу быть с кем-то, когда Слава позвонит. Буду ездить по улицам в одиночестве и ждать его звонка. Проветрюсь заодно.

Валентин касается моего плеча осторожно и заставляет обернуться на себя.

– Ты домой? – спрашивает типа непринужденно, а сам так смотрит на меня, в упор, как будто специально ждет, когда я опять разрыдаюсь.

– Нет, мне туда, – и показываю в сторону дома Бархатовых.

Мне не хочется сейчас разговаривать. Я даже рада тому, что надо возвращаться за самокатом и не придется идти с Валентином, терпеть его жалость.

– Отлично, и мне туда.

Ну, что за?

Я кошусь на него неодобрительно, пока Валентин этого не замечает, но прогнать его напрямую мне не хватает смелости, поэтому я плетусь вперед с понурой головой. Он отстегивает самокат от парковки и ведет его за собой, идя рядом.

– Слава уехал, да? – спрашивает через паузу.

Я киваю. Опять ком застревает в горле – говорить не получается. Зря я вообще Валентину проболталась.

– И как вы… дальше? – он поворачивает ко мне вопросительное лицо и долго ждет ответа, которого у меня нет.

Я молча пожимаю плечами. Валентин вдруг останавливается и разворачивает меня к себе за руки. Смотрит так проникновенно в глаза, которые я широко раскрываю от удивления.

– Выговорись! – заявляет он с чувством. – Тебе полегчает.

– Да что с тобой? Нормально все, сказала же, – я пытаюсь высвободиться, но Валентин крепко меня держит за локти, а через секунду выдыхает и опускает плечи.

– Просто… хочу тебя поддержать. Не люблю, когда ты такая.

Он смотрит вниз и плющит губы в недоулыбке. Я выдавливаю смешок. Сколько его знаю, а Валентин все равно кажется мне странным. За последний год мы сдружились сильнее, чем за пять лет до этого. Теперь и он со мной откровенничает, рассказывает про своих родителей, у которых тоже куча загонов. Там вся семья кринжовая, Валентин – лишь верхушка айсберга. И мне его жаль. Он бы, может, и хотел быть другим, но уже не будет. И кажется, потому именно в актерстве и нашел себе отдушину. На сцене он идеален и четко знает, как действовать.

Глава 6

Оказывается, без Славы можно существовать. Вполне себе. Даже смеяться иногда и залипать на красавчиков в школе. Правда, быстро терять к ним интерес, поняв, что они – не он и даже не похожи.

Подготовка к ЕГЭ и поступлению помогают мне держаться. Папа весь год учит меня азам рисования и другим необходимым художнику знаниям для вступительного испытания. Оказывается, выводить четкие линии на бумаге или в фотошопе[1] не так-то просто. Ненабитой рукой выходят только дрожащие каракули. Зато с цветом и композицией дела идут гораздо лучше. Папа говорит, что я интуитивно чувствую эстетику, и гордится собой, типа мне от него перешло, вместе с генами.

Учеба – отличная терапия. Мозг набивается кучей новой информации. Плохие мысли сами собой вытесняются. Я почти уже не плачу по ночам, когда думаю о Славе и мучаюсь вопросом, почему он не позвонил тогда.

Мне долго казалось, что дело могло быть в моем поцелуе с Валентином. Хотя нас никто не мог там видеть, вроде как. И Ксюня об этом ничего не знает. И я Валентина сразу отшила. Если бы Слава узнал, он как минимум спросил бы меня обо всем, и я бы ему рассказала правду. Но он даже не захотел спросить, значит, я была ему не важна. В конце концов, он получил от меня все, что мог. Я ведь полностью ему отдалась. Наверное, прибыв в столицу, понял, сколько красавиц упускает, и решил просто слиться. Даже объясняться не пришлось. Удобно.

Мне достаточно знать, что он благополучно добрался до Москвы и успешно прошел первый курс. Ему так понравилось, что он даже на лето не стал возвращаться, а остался там диджеить в ночном клубе. По крайней мере, семье он именно так объяснил свой неприезд. Поэтому Бархатовы, все втроем, ездили к нему в Москву на пару недель, как ездили и на Новый год. Слава сам за год в Питере ни разу не появился. Или я об этом не знаю. Мне теперь не положено.

Я тоже Ксюне запретила говорить ему обо мне, хотя уверена, что он и не интересовался. Мы уже с полгода его не обсуждаем. Или больше. Вообще никак не упоминаем то, что было. Мне до сих пор больно, а ее достало. Первый месяц она пыталась заставить нас со Славой созвониться. Но он игнорировал все ее просьбы и легко распознавал уловки. А я тупо смирилась с тем, что Слава не хочет меня ни слышать, ни видеть. Утешаюсь только тем, что поговорить он со мной не захотел, потому что ему все-таки стыдно.

Но гештальт остался. И мне требуется его закрыть. Поэтому я поступила в тот же вуз, на тот же факультет, только выбрала другую программу, куда смогла сдать вступительные: «Дизайн и современное искусство». Не думала, что пройду творческое испытание, боялась, что моя инсталляция из пенопласта и ваты будет выглядеть потешной, но мне повезло. И вот я тоже еду в Москву.

Мама не хотела меня отпускать, но папа ее уломал. Больше меня никто в Питере не держит. Бабушке в принципе без разницы, откуда я буду к ней приезжать.

Проницательная Ксюня сразу разгадала мой план.

– Конечно, ты по несчастливой случайности поступила в тот же универ, – усмехается она. – Сам-знаешь-кто тут совсем ни при чем. Тебе же так на него пофиг, что мне теперь и имя его всуе произнести нельзя.

Я давно заметила, как в Ксюне укореняется сарказм. Да она вообще язва в последнее время! Не говорит, а жалит. И сразу по сердцу.

– Да. При чем, – выжимаю из себя с задетой гордостью и кидаю камушек в пруд.

Это наша последняя покатушка перед моим отъездом. Я Ксюне немного завидую. У нее еще целый год прежней жизни, без перемен, переездов и отчаяния. А мне страшно. Здесь – все, а там – ничего. Один Слава, который не хочет меня знать.

И все же Ксюня безусловно права. Я еду туда именно из-за него. Просто хочу уже поставить точку, чтобы больше не мучиться неизвестностью. Надоело гадать, почему Слава меня бросил. Хочу услышать от него, даже если это будет обидно.

Пусть специальность не совсем та, что я хотела. На реквизиторов, вообще, оказывается, мало где учат. А тут хоть что-то близкое. И престиж. Пол-ляма за год обучения. Такие деньги мы втроем, мама, папа, я, кажись, за пять лет бы не заработали. А за счет государства можно и поучиться. И папа похвалил содержание программы. Говорит, не стандартная для классических живописцев, там я смогу свои бутафорские навыки развить и не только.

– Наконец-то, призналась, – Ксюня закатывает глаза. – И на что ты надеешься?

– Ни на что, – я взмахиваю руками. – Просто хочу, чтобы он мне в лицо все сказал. А то свалил и забил, трусливое динамо.

– Вообще, загадка, конечно, какая кошка между вами пробежала. Слава обычно так себя не ведет. Мне кажется, это ты его чем-то обидела.

– Да чем? – я тут же вспоминаю Валентина и тот гадкий поцелуй, но мысленно встряхиваю голову. Ксюня до сих пор не знает. Никто не знает. Мы с Валентином общаемся, как общались, когда Слава еще был здесь. Он сдержал слово, больше не приставал ни разу. Но мне все равно стыдно, поэтому хочется отогнать от себя подозрения. – Ты просто брата защищаешь. А он, очевидно, как все – поматросил и бросил.

В конце концов, спустя год тишины это больше походит на правду, чем обида на один дурацкий поцелуй.

Ксюня фыркает. Устала от моего нытья. Я сама от него устала. Не хочу больше гнобить себя обидой. Я, наверное, почти его простила.

Мама говорит, что в восемнадцать лет у парней гормоны, сперматоксикоз и просто ветер в голове. Что лобные доли, которые делают нас сознательными и ответственными взрослыми, окончательно формируются только к двадцати пяти годам, поэтому молодежь такая безбашенная. А папа добавляет, что вообще только к тридцати пяти нагулялся. Типа парням нужно попробовать много и разного, чтобы найти то самое. Он и мне советовал не ограничиваться одним Славой, что в мире достаточно хороших людей, что тоже надо пробовать и выбирать.

Глава 7

На перезагрузку сознания уходит несколько секунд. Пока операционка[1] настраивается, я даже не моргаю. Стою с открытым ртом. Краснею. Интимный все-таки момент. А я вторглась без стука.

– Ой, извините, – наконец, речевая функция восстановлена.

Я отшагиваю обратно в коридор и захлопываю с размаху дверь. Чтобы стереть этот кадр из памяти. Жалко, мозг – не жесткий диск. Shift-delete[2] не поможет.

С закрытыми глазами все внутренние ощущения становятся отчетливее. Сердце жжет, словно его в горячий песок засунули. И такой же песок застревает в горле. Сухо. Режет. И никак не избавиться от ощущений.

– Лерок, что случилось? – папа напряжен.

Я смотрю на него, плотно сжимая губы. Все-таки речь работает с перебоями. И вообще, вся голова глючит. То глаза меня не слушаются, то конечности. Папа только сильнее хмурится и уже порывается открыть дверь, чтобы заглянуть, но я хватаюсь за ручку первой и останавливаю его жестом.

– Там девушка… Ей одеться надо.

– Аа… оо.

Недоумение быстро сменяется смущением. Папа отходит от двери и прислоняется к стене коридора. Мои вещи закрывают проход. Благо все сидят по комнатам, либо где-то ходят.

– И еще там… Слава, – добавляю, чтобы папа был в меньшем шоке, когда сам все увидит.

– Что? – он от удивления даже подбородок вжимает в шею. – Как?

– Вот так, – кроме как пожатием плеч, мне это нечем объяснить. Я лыблюсь, как идиотка. Не рассказывать же, что я полтора косаря отдала, лишь бы увидеть, как Слава занимается сексом с новой подружкой. В моей комнате.

Жаба, верни мне деньги, я на такое не подписывалась!!

Хочется лопнуть. Прям как шарик. Надуться от злости и порваться. Пусть мои ошметки тут и затопчут. Господи, что я натворила в прошлой жизни? Когда перестану расплачиваться?

– Не придавай этому значения, – предупреждаю я папу, слыша, как скрипит ручка двери с той стороны.

– Можно заходить, – улыбается брюнетка в открытом проеме.

Бархатов прячется где-то в глубине комнаты.

Девица напялила на себя спортивный топ и велосипедки в обтяжку. Красный ей не идет. Однозначно. Кожа смуглая, такого грязного цвета, как… как… как белый изюм. Жалко, что не сморщенная. Фигуристая, конечно, не отнять, но рожей не удалась. То есть удалась бы, если бы не эти раздутые губищи. Господи, как подпортился у Славы вкус.

– Ты моя новая соседка, очевидно? – она заглядывает мне в лицо, чуть наклоняясь.

Хочет унизить меня этим, типа я для нее коротышка? Не выйдет.

– Очевидно, – с гордо поднятым подбородком я оглядываю комнату.

Тесновато. Оконце двустворчатое – почти во всю ширину помещения, хотя большим его не назовешь. Две кровати стоят вдоль противоположной от двери стены. Между ними только тумбочка. Одна на двоих, что ли?

Сбоку от входа худой шкаф. Из-за него торчит круглый столик с грязной посудой. Заглядываю глубже. Там и холодильник прячется. И письменный стол, пустой. Второй такой же стоит у ее кровати, почти у двери, завален одеждой и косметикой. Обои – серые, линолеум – зеленоватый в пятнышках, потолок – белый. Интерьер сильно отдает советчиной. Наверное, тогда и делался.

Осмотрев все, останавливаю взгляд на Бархатове. Он уже в белой футболке и синих спортивках. Вымахал за год. Подкачался чутка, но все равно кажется стройным и вытянутым. Шевелюра теперь спадает на глаза, волнистые локоны разбросаны в стороны.

Блин, хорош. Слишком. Только лучше стал. Мужественнее, сильнее, харизмы прибавилось. Смотрит теперь так… Жестко, что ли. Удивлен, но чует подвох, первым не накидывается, анализирует сперва.

Как я интересно выгляжу? После половины суток в пути… Аргкх! Не так я себе это представляла!

– Меня Катя зовут, очень приятно, – брюнетка снова переманивает мой взгляд. – А это Славик, мой парень.

Славик. Хм.

Он не двигается, только пилит меня прищуром, пряча кулаки в карманах штанов. Совсем другой стал. Не узнаю. Даже жутко.

– Извини, неловко получилось, – Катя закидывает волосы через плечо вперед и плетет из них косу. Они насыщенно черные, густые и шелковистые, как в рекламе шампуня. Не то, что мои три волосинки без цвета.

– Лера. Бывает, – я пожимаю плечами и оборачиваюсь на папу, который до сих пор в коридоре ждет указания. – Па, заходи.

Он тащит за собой чемодан и первым делом здоровается со всеми.

– Добрый день, – Бархатов отвечает так, будто впервые его видит. – Я к себе пойду.

Кивнув своей подружке, он проходит мимо нас. Я специально опускаю взгляд, чтобы не напороться на его глаза. До сих пор любимые. Оркх… Сейчас заскулю.

Папа откашливается, когда за Славой хлопает дверь соседней комнаты.

– Ну, что ж, давай располагаться.

Теперь я очень благодарно папе, что он все-таки настоял на своем и довез меня до сюда. Я хотя бы сейчас не одна. Так бы не выдержала. До сих пор в груди жжет.

Зато, полагаю, гештальт официально можно считать закрытым.

Глава 8

В комнату возвращаться я даже побаиваюсь, вдруг Бархатов с Катей там опять развлекаются. Как часто, интересно, у них это происходит? И неужели всегда в ее комнате? Не хочу приходить с учебы и наталкиваться на их страсть. Мне только реалити порно не хватало. С бывшим в главной роли.

Но идти мне больше некуда, поэтому я плетусь в комнату номер двести семь.

Мама сказала, что я могу в любой момент вернуться… Хм…

Подумаешь, бюджетное место потеряю. В колледж поступлю в Питере, а высшее образование как-нибудь потом получу, когда уже работать начну. А? Зря с папой сумки распихивали.

Ладно. Сама себя в это вписала, теперь расхлебывай. Мама бы так и сказала. Знай, она все мотивы моего поступления в Москву, точно бы обратно домой меня не пустила. Чисто чтоб было уроком, заставила бы все это пережить и усвоить.

Сжав кулак, я вхожу в комнату. Катя за столом что-то смотрит на ноутбуке. Перекачивает фотографии в соцсети. Мой наметанный глаз сразу подмечает счастливую рожу Бархатова, а Катя за ним, на спине, довольная до неприличия, растянула губищи и смеется во всю пасть. Даже у комендантши улыбка приятнее, серьезно.

– Думаю, нам надо договориться, как мы будем вести быт, – Катя оборачивается на меня. – Мы с предыдущей соседкой были очень дружны и все делали вместе.

От меня не дождешься. Ни дружбы, ни вместе.

– Порознь. Полностью. Я ни с кем ничем не делюсь, – притворяться мне не хочется, поэтому я оставляю голос как есть, грубым и раздраженным. Пусть кумекает, чем она мне не понравилась. – Уборка по графику, готовка отдельно. Что там еще?

Я почитала в интернете, как выживать в общаге.

– Аа, ясно, – разочарованно кивает Катя. – Как хочешь. Просто вдвоем легче. И выгоднее. Обычно.

Ее чистые карие глаза лучатся надеждой. Столько в них невинности и добродушия. Меня сейчас стошнит.

Только сев, я вскакиваю. Шугаюсь звука собственного телефона. Катя хихикает.

– Ты в порядке?

– В полном.

Не глядя на нее, я достаю телефон и гляжу на экран. Ксюня пишет: «Ну как ?Встретились?».

«Встретились. Гештальт закрыт. Я свободна».

«Так че он сказал?»

«Ничего. Сделал вид, будто мы не знакомы. И меня подселили в комнату к его девушке».

Я специально делаю паузу, чтобы Ксюня проржалась. В чате сыпятся смайлики, один за другим, целая сотня, не меньше. Наконец, телефон перестает вибрировать.

«Лерка, да по твоей жизни ситком[1] можно снимать».

Ага, смешно. Я даже слышу этот фоновый зрительский хохот.

«Ты ее видела, интересно? Губастая такая, брюнетка?».

Мне хочется сфоткать Катю тайком и выслать Ксюне на проверку. Может, за две недели, пока они семьей тусили здесь, эта Катя мелькала при них. Или тупо напрямую у Кати спросить, как давно они встречаются. Но еще рано. Первый день друг друга знаем, вряд ли она будет секретничать.

Пока соседка увлечена печатанием сообщения в телефоне, я быстро ее щелкаю и скидываю Ксюне.

«Нет, не помню такую. Реально губастая. Слава с этим встречается?». Она высылает эмодзи с приподнятой бровью.

«Ага». Я ухмыляюсь. Все-таки мы с Ксюней – родные души. Обожаю.

«Ох, уж эти братья. Без меня даже девушку нормальную не может найти».

«Он вообще какой-то… другой», – вспоминаю Славин холодный взгляд. Кажется, он на меня еще никогда так не смотрел. Даже в самую первую встречу, когда застал за нюханьем своего кроссовка.

«Да, мы тоже заметили, – Ксюня вздыхает грустным смайликом. – Ладно, держись там, подруга. Я в ноябре приеду. Буду Ваню из армии встречать».

«Дожить бы» – молю руками небеса. Ксюни мне очень не хватает.

Я снова падаю на кровать со скрипом, проваливаясь. Пружина совсем мягкая, вообще не держит. Спать придется, как в гамаке.

Экран не успевает потухнуть, как звонит мама. Точно, я же обещала ее набрать, как заселюсь. Не хочу говорить при Кате, поэтому выхожу в коридор, а оттуда через кухню на пожарный балкон.

На улице свежо. Солнце уже зашло, оставило после себя лишь лиловые брызги на облаках. Смотрю на это и успокаиваю себя. Пытаюсь подготовиться к разговору с мамой. Папа наверняка ей все уже доложил. Даю себе пару секунд на вдох-выдох и поднимаю трубку.

– Вот чего тебя в Москву-то потянуло! – мама, как обычно, начинает без церемоний. Голос пока низок, но очень натянут. – За Славой, который тебя бросил! Валерия! Ну, надо же иметь женскую гордость. То за Валентином пять лет таскалась, то за Славой этим.

Наверное, не специально, но мама бьет по болевым точкам, очень метко. Мне сразу и стыдно, и обидно, и противно. Да, теперь я понимаю, что сглупила. Но… Даже оправдаться, не знаю как.

– Мам, да, ты права. Молодец. Но мне от этого не лучше, – давлю обиженно и обхватываю ржавые перила рукой.

Глава 9

В университет я приезжаю на самокате. От общежития ехать всего минут пятнадцать. Удобно. По тротуару в тени деревьев. Свежий ветерок в лицо, еще не холодный, но уже не теплый. Бодрит, в общем. Первое сентября выдалось ясным.

Учебный корпус выглядит современно. Почти хай-тек, хотя для Москвы, кажется, это привычно. Стеклянный фасад перемешан с кирпичной кладкой. Все здание похоже на футуристический готический замок. Арочные окна на фасаде, две башни по краям, непонятно куда ведущие лестницы то там, то тут. Все ограждено черным забором с острыми пиками. Сочетание странное, но эстетичное.

И хоть спала я ужасно, ворочаясь и скрипя на этой железной кровати, чувствую себя полной сил. Любопытство и новые надежды дают мне энергии. Только желудок недоволен тем, что пуст. Ужинала я дошираком, который купила в общажном буфете, а на завтрак ничего себе не купила.

Потому первым делом, припарковавшись, я забегаю в булочную напротив университета. Запах манит меня еще с перекрестка. На витрине румянится стряпня. Я долго облизываюсь, не зная, что взять. А очередь ползет быстро. И вдруг застревает, только я определяюсь с выбором.

– Да вы охренели? Наличкой никто уже не пользуется! Мир на биткоин давно перешел, а вы! – ругается парень передо мной и невольно приковывает к себе взгляды всех в очереди.

Я тоже на него смотрю с упреком. Походу, какой-то мажор. Одет модно и дорого: свитшот от Balenciaga, экстравагантные кроссовки от Nike и джинсы, хоть и выглядят обычно, но наверняка не с блошиного рынка. На кожаном рюкзаке сверкает значок с логотипом АСИ[1].

Бедная девушка за кассой от его громогласного крика вжимает голову в плечи.

– Терминал, видимо, сломался. До вас все работало, – пищит она.

– Мои, что ли, проблемы? – ревет мажор. – Мне кофе сейчас нужен! Он остынет, пока мы тут припираемся. Не можете принять плату, отдайте так.

– Мы можем принять плату, но только наличными.

Хм, девчонка молодец. Не сдается. И правильно, нефиг этим мажорам уступать. Они ругаются дальше. Парень злится и стучит ладонью о стойку с кассой. Аж мелочь в горшочке для благотворительности звенит. Я поглядываю на часы – до начала собрания первокурсников осталось пять минут. Мне еще актовый зал найти надо. А этот мажор тут всю очередь застопорил. Кофе, видите ли, ему не отдают. Но двигаться как-то надо, поэтому я решаю вступиться.

– Давайте, я оплачу наличкой, а вы мне переведете по телефону, – предлагаю мажору.

Он смотрит на меня свысока. Тоже длинный, почти как Слава. Тут все такие? Московский климат на них влияет? Может, и я за год подрасту?

Кассир смотрит на меня с благодарностью.

– Хм, ну давай, – соглашается мажор. – Диктуй номер.

Назвав все цифры, я обращаюсь к девушке за кассой:

– И зефирный торт, пожалуйста.

Как круто быть самостоятельной. Можно есть на завтрак торты, никто и ворчать не станет.

Она кивает с улыбкой и достает с витрины мое лакомство в коробке. А затем и кофе. Я жду, когда мне на телефон придет уведомление о переводе. Но мажор не торопится. Уже зашел в банковское приложение и ввел номер, но пока не подтвердил. Косится на меня с ухмылкой.

– Интересная форма подката, однако. Хитро.

И взгляд такой, торжествующе-высокомерный, будто я у него в ногах уже ползаю. Да что за?

– Ты нормальный? – хмурю брови. – Деньги переведи. И разойдемся. Я на собрание опаздываю.

На всякий случай я страхую свой залог – накрываю кофе ладонью. Даже через крышку жарит кожу. Кассирша переводит взгляд с пятисотки, которую я пока держу, на мажора и обратно. Несколько человек в очереди устало вздыхают.

– Ага, потом будешь доставать меня своими интимными фотками, – мажор скалится, разглядывая меня сверху вниз. – Я уже устал от таких назойливых девчонок.

– Чтоо?!

Он вообще чокнутый?! Возмущение прет из горла вместе с кашлем. Мы с кассиршей переглядываемся, она пожимает плечами. В очереди кто-то смеется. Кринжа в моей жизни было достаточно, чтобы привыкнуть, но я все равно заливаюсь стыдом.

– Давайте быстрее, тут всем на пары надо, – голосит девчонка в самом хвосте.

– Знаешь что, извращенец? Обойдешься! – я оставляю купюру в специальном лотке и забираю свой кофе и десерт.

– Эй! Это я заказал! – мажор срывается за мной.

С кофе бежать не очень удобно, но шагать я стараюсь максимально широко и быстро. Жалко, ножки короткие. Этот напыщенный страус быстро меня нагоняет.

– Отдай мой кофе! – он пытается вырвать у меня стаканчик, а я уворачиваюсь, прокрутившись по оси.

– Гони мои деньги!

К моей удаче загорается зеленый на пешеходе, и я несусь туда. Благо стаканчик с крышкой. Вся жидкость остается внутри.

– Ах ты, мелкая!

Выбегая на пешеход, я даже успеваю обернуться и показать наглецу язык. Совсем оборзели. Думает, раз носит Balenciaga, все перед ним пресмыкаться должны?

Мажор хватает меня за локоть уже на другой стороне улицы. Кофе в стаканчике бултыхается, но крышка качественная – ни капли не проливается.

Глава 10

Я набираю воздуха в грудь, точнее, заглатываю пыль в легкие, и пару секунд держу дыхание, чтобы паника поутихла. И сердце снизило темп до жизнеспособного.

– А ты еще не веришь в совпадения, – выжимаю из себя вместе с выдохом.

– Странно, – Бархатов щурится, как детектив. – Где вы познакомились? Он же москвич.

Пофиг уже. Иду напропалую.

– Кхм-кхм. В интернете, – совершаю кривую попытку посмотреть ему в лицо, но тут же тушуюсь и опускаю глаза.

– А неделю назад он с другой девчонкой целовался.

Бархатов так скалится, будто раскусил меня. Черта с два!

– А мы неделю назад и не встречались, – адреналин мне помогает храбриться. Я выпрямляю плечи и вскидываю подбородок. – Мы весь год просто общались. И я поняла, что он – тот самый, кто мне нужен. Решила за ним приехать сюда. И вуаля. Теперь мы – пара.

Походу, на рандеву у кофейни мне все-таки придется явиться.

– Хм, – Бархатов поправляет бейсболку и отворачивается в сторону двери, которая уже плотно вошла в проем, и щели не осталось. – Какая ты отчаянная.

Клаустрофобией я никогда не страдала, но сейчас меня охватывает жесткий нервяк. Я вся наэлектризованная стою, крепко сжимая рукоять руля.

– Ради настоящей любви я на многое готова, – сама не понимаю, зачем это говорю, просто хочу на чем-то закончить, и двигаюсь к выходу. Здесь душно. И грязно.

Бархатов остается в кладовой, а я с тяжелым сердцем иду в комнату.

Надеюсь, там хотя бы не будет Кати, но, естественно, мне не может так повезти.

– Привет, Лера! Как первый день? Вас уже напугали строгой дисциплиной?

Она всегда светится?

– Да. И у меня уже засечка.

Катя хихикает и махает рукой. В другой у нее кружка с торчащей ниткой от чайного пакетика. Немного жидкости расплескивается на пол, но она не обращает внимания. И явно не будет это вытирать. Оглядев комнату и особенно Катин уголок, понимаю, что не так меня мама готовила к жизни в общаге. Она меня заставляла убирать за собой, все мыть тщательно, быть тихой и уважать чужое пространство. Тут такая стратегия проигрышна.

– Ничего. Тут у всех засечки, – отсмеявшись, добавляет Катя.

– А сколько надо, чтобы отчислили? Твоих знакомых отчисляли за опоздания? – внезапно разговор становится мне интересен.

– Ну, вот, соседку мою предыдущую, – Катя кивает на мою кровать, и мне жутко. Может, койка проклята? Жаба меня еще и на проклятую койку подселила? – Пять засечек за семестр хватило. Она постоянно опаздывала. Я удивлялась, как вообще до третьего курса дожила. Это из-за работы. Возвращалась поздно и не высыпалась.

Катя вздыхает с сожалением и глядит на мою койку с тоской. Ей только фотографию соседки в рамочке не хватает повесить. Может, посоветовать мозаику собрать, как у Славы с бульдогом?

Ладно, у меня с опозданиями проблем не было. Не самое страшное, что мне здесь грозит.

– Я слышала, тут, – я вожу указательным пальцем по кругу, словно колдую, – у нас в общаге, вечеринки постоянно проходят, правда?

Катя снова озаряется счастливой улыбкой, несмотря на чай, который пьет. Господи, сколько же у нее поводов для радости. Блаженная. Она ставит кружку на стол и скорее сглатывает, чтобы ответить.

– Да! Славик устраивает. Он же диджей. В холле, на первом этаже. Вся общага туда сгребается потусить. И необщажные приходят тоже, с универа.

– А как знакомого пропустить?

– Ой, это тот еще геморр, – Катя водит глазами по кругу. – Жаба тут порядки такие навела. На каждый чих нужна справка.

Неудивительно.

– Надо прошение ей подать, указать ФИО, паспортные данные и причину визита. Причем за день! Типа по факту не прокатит. Гостя просто не пропустят. Но мы специально зовем необщажных, чтобы она сама же в своей бюрократии увязла, – Катя смеется от души. – За день до вечеринки ей прилетает десятки прошений. Она их разгребает сутки. Сама наворотила. Но отказать она нам не может. Как минимум все прошения она обязана рассмотреть и выдать письменный ответ.

Блин, что за общество? В универе – концлагерь, здесь – колония строгого режима. Где студенческая свобода, о которой мне рассказывал папа?

– Жаба поэтому Славика не любит. Он с ней постоянно воюет, – Катино хихиканье начинает меня бесить. – Но он упертый. Это уже стало делом принципа, говорит.

Она опять хватает чай и булькает громко. А я понимаю, что до сих пор стою посреди комнаты, даже не разделась и рюкзак не скинула с плеч.

– Он все лето один на этаже жил. Все ж разъехались по домам. Так Жаба от скуки каждый день ему мозг выносила. Обычно она хотя бы свой яд равномерно распределяет.

Кажется, Катю забавляет все. Даже страдания других людей. Или страдания особенно. Она, как маленький ребенок, смотрящий «Ну, погоди», – искренне смеется, когда кому-то больно.

Зато теперь понятно, почему с семьей Слава ее не познакомил. Она просто уехала на все лето.

– А вы давно встречаетесь? – не знаю, почему я решила, что сейчас лучший момент для такого вопроса.

Глава 11

После восьми все стягиваются на кухню. Она огромная, на самом деле. Человек двадцать тут спокойно поместятся. Помимо необходимого минимума: плиты и моек, в углу, ближе к балкону, стоит овальный стол, похожий на те, за которыми ведут серьезные переговоры. За ним полукругом прижимается к стенке кухонный диванчик, больше скамейка. Люстра одна, но очень яркая.

Мы с Катей приходим последними. Все уже сидят и обсуждают, какую пиццу заказывать. Бархатов во главе стола с ноутбуком. А вокруг него столпились остальные.

– Всем привееет! – тянет Катя, махая обеими руками, словно чирлидерша.

Толпа на нас оборачивается синхронно, как единый организм. Я просто поднимаю ладонь и слабо улыбаюсь. Столько разных лиц – не могу ни на ком сконцентрироваться. Бархатов любит подобные сборища. В школе мне тоже приходилось с ним тусить в больших компаниях. Но я всегда чувствовала себя не очень комфортно. Слишком много внимания. Моя скромная персона не выдерживает. Здесь с ним буду звездить уже не я, разумеется. И все равно неловкость колит в самые нервы.

Я подмечаю такого же неуверенного в себе – парня в клетчатой пижаме с маленькими очками, почти прозрачными. Мы встречаемся взглядами и сразу признаем друг в друге новеньких. Я улыбаюсь и получаю то же в ответ.

– Так, щас с пиццей разберемся и познакомимся все, – командует Бархатов, не выныривая из толпы. – Лавэ[1] на стол. Либо мне на карту.

Я вижу кучку купюр с другого края стола и кладу в общак свой взнос. Катя сказала, что напиток каждый приносит свой. Я взяла сок из буфета в холле, а все остальные пьют что-то посерьезнее. Стол завален алюминиевыми банками и стеклянными бутылками. Катя держит в руке пивной бокал с красноватой жидкостью и пузырьками.

– Давай, пока все заняты, я тебе обрисую кто есть кто, – шепчет она заговорщически. Мы стоим возле плиты, упираясь в нее, кто чем. Катя может присесть сверху попой, а я только поясницей прислоняюсь. – Справа от Славика – Гоша, его сосед. Странноватый паренек, но безобидный. В играх никогда не участвует, зато всегда наблюдает. Учится вроде на лингвиста.

Я изучаю худого и длинного, как жираф, парня за Бархатовым. У него впалые щеки, оттого выпуклые глаза. Да, выглядит он тоже необычно. И безобидно.

– Вон те в углу девчонки из двести шестой, наши соседки через стенку. Одна магистрантка, вторая выпускница бакалавриата. Хорошие, мы с ними переговариваемся иногда через розетку. Всегда можно попросить соли.

Я смотрю на тех, на кого она указывает. По девушкам видно, что они уже взрослые. Одна в махровом халате похожа на барыню, ее Катя зовет Милой, вторая в спортивном костюме с отливом, Ульяна.

– А эти из двести четвертой, две Маши, с ними Витя из двести третьей. Тусят обычно втроем. К ним всегда можно присоединиться.

Она скалится довольно, будто не раз пользовалась возможностью. Я смотрю на ребят. Они, действительно, выглядят максимально открыто и дружелюбно, громко смеются и разговаривают. Девчонки хохочут над тем, что парень надел футболку наизнанку.

– Это ботанша Люба с бизнес-информатики. Вечно жалуется, что у них самая задротная учеба. Она из двести второй. Ее соседка Даша почти в общаге не появляется. Даже не знаю, где учится и на каком курсе.

На ботаничку Люба не похожа. Обычная девушка, даже волосы распустила. Сейчас смеется вместе с Ульяной и Милой.

– Деловой Евген с эконома, нынче выпускник, – Катя косится на парня рядом с Бархатовым, который указывает, какие пиццы лучше заказать. Он вроде расслаблен и одет в домашнее, но все равно выглядит строго и холодно. Коротко стрижен и гладко выбрит. Наверное, на экономе действует дресс-код. – Но в принципе нормальный. Может и похулиганить. Второй новенький к нему попал.

Катя махает на них рукой и быстро переключается на пару.

– Всеволод и Настя из двести первой. Они специально поженились, чтобы жить в одной комнате, – ей почему-то смешно. – Часто ссорятся на весь этаж. С ними живем, как в «Доме-два», но все привыкли.

Всеволод кажется невозмутимой горой, а Настя – явно горячая штучка. Озорство в каждом жесте и взгляде. На меня она щурится с любопытством.

– А от этого лучше держись подальше, – Катя тычет пивом в крашеного блондина с зачесанной назад пышной челкой. – Рустам тот еще абьюзер. Он меня как-то за задницу лапнул. Прикинь?!

Я впервые вижу в Катиных глазах возмущение, причем острое, оскорбленное.

– Ни с того, ни с сего! Прямо здесь, на кухне. Хорошо, что Славик увидел и заступился за меня, – злость мгновенно исчезает, и губастое лицо снова становится блаженным. – Этот хлюпик испугался и больше никого не трогает.

Мда, от Славы другого и не ожидала. Он всегда был борцом за нравы.

– А я потом ему в благодарность роллов наделала. Филадельфию. Стала его периодически подкармливать, так и приручила, – хихикает Катя, поглядывая на Бархатова, который спорит с Евгеном из-за «Гавайской». – Но влюбился в меня он после танца.

Бесят меня ее мечтательные глаза и широченная улыбка. Губы расплываются по лицу, как жирные червяки. Как такие вообще целовать не противно?

– Славик в то время все слушал одну песню сопливую. Врубал на весь этаж, вгонял нас всех в тоску.

– Сопливую? – я невольно перебиваю. Пульс учащается. Смотрю на Бархатова, он смеется, как обычно, с широкой пастью, без всякого стеснения. Что за песня, интересно? – Билли Айлиш?

Глава 12

Наутро я просыпаюсь тяжело. Едва разлепляю глаза. Но страх получить вторую засечку за два дня поднимает меня. Я почти взлетаю на адреналине.

Это все из-за посвящения. Тусили до двух ночи. Во все игры переиграли, кажется. Зато было весело. Удалось вроде со всеми подружиться.

Собираюсь я на автомате, завидуя Кате, которой ко второй паре. Она и вчера дрыхла.

Завтраком опять жертвую. Надеваю вчерашнее платье и джинсовку. Кидаю в рюкзак одну чистую тетрадь. Сегодня у нас две лекции по одному предмету. Наконец, иду за самокатом. И только, подергав ручку кладовки, понимаю, что ключа у меня нет. Он у Бархатова. Приходится стучаться в двести восьмую комнату.

– Доброе утро, – удивляется Гоша, открывая мне дверь.

Бархатов стоит у кровати ко мне спиной, натянув до локтей красный лонгслив, но сразу оборачивается.

– Привет, – я улыбаюсь Гоше, а сама вытягиваю шею, чтобы посмотреть на Бархатова. – Мне ключ от кладовки нужен.

– Да, точно.

Гоша отходит в сторону, а Бархатов идет на меня, на ходу одеваясь. Рельеф мышц играет на ярком утреннем солнце. Я засматриваюсь. Не против воли. Когда он стал таким… секси?

Бархатов хватает связку ключей с полки стеллажа, который стоит сразу за дверью, и выходит за мной в коридор. Лонгслив, к моему удовольствию, не спешит спускаться до конца и оставляет пресс открытым. Сбоку я вижу четко выпирающие косые мышцы. Не думала, что это может быть настолько эстетично.

Просто красивая анатомия. Это чисто профессиональный интерес. Как художник, любуюсь.

То ли почувствовав мое нездоровое внимание, то ли сам по себе, но Бархатов опускает лонгслив до пояса. На меня смотрит только для того, чтобы пригласить в кладовку.

– Я сделаю тебе копию сегодня, – он показывает ключ.

Сняв коробку с самоката, я оборачиваюсь и смотрю на него со стыдом.

– Спасибо, но… не надо, – мне хочется показать свою независимость и избавиться от этой жалости. – Не думай, я могу потратить две тысячи на кладовку. Я куплю себе доступ.

Ужмусь в еде, в конце концов. Не буду больше завтракать тортами в кофейнях. Вообще, налажу быт и опять стану экономной. И потом папа мне подкинул нехилую сумму. На шалости. Не пропаду.

– Ты тоже не думай. Я не ради тебя это делаю, – Бархатов закатывает глаза. – Чисто Жабе назло. Пусть подавится.

Помню, как он раньше всегда мне помогал, зная о моей бедности, но никогда не акцентируя на этом внимания. Просто чувствовал, когда мне было стыдно признаться, что я не могу себе это позволить, и как-нибудь оригинально обыгрывал свою помощь, типа она вовсе не из жалости. Или делал так, чтобы я как будто сама себе помогала. Как было с нашим выступлением в метро после покатушек.

И вот снова.

– Если так хочется потратить лишнюю пару тысяч, зефирок себе накупи.

Он еще помнит мое любимое лакомство. Что это значит? Ай, разумеется, ничего. Цепляюсь за каждую мелочь, лишь бы… дальше страдать по нему. Хватит.

– Ладно, – дергаю самокат резко, но колесо за что-то цепляется. Поднять сил не хватает.

Бархатов отодвигает меня и вытаскивает самокат, держа над собой. Так и тащит его в коридор, только там ставит на пол.

– Спасибо, – я краснею почему-то и мнусь на месте.

– Пожалуйста.

Его взгляд выдавливает меня с этажа. Я подчиняюсь. Разворачиваюсь и выкатываю самокат на лестничную клетку.

Припарковавшись, я несусь к кофейне. Очень надеюсь, что тот мажор вчера был серьезен и реально ждет меня. Сама толком и не представляю, что ему сказать и как заставить подыграть, но шагаю решительно. На месте что-нибудь придумаю, обычно получается.

Дверь в кофейню я открываю дрожащей рукой. Все-таки нервничаю. Глупая ведь ситуация. Этот мажор надо мной только посмеется, наверное. Переступив порог, я почти разворачиваюсь, чтобы уйти, но слышу сбоку:

– Зефирка, ты опаздываешь.

Мажор сидит у окна на высоком табурете и лыбится. Перед ним два кофе в картонной подставке и коробочка, в такие обычно кладут десерты. Он хватает все это со стойки и идет мне навстречу.

– Неужели сомневалась? – парень приподнимает черную бровь, которая и без того гнется острым домиком.

– Я бы не пришла, но меня вынудили обстоятельства.

Мы выходим из кофейни. Краем глаза я ловлю улыбку кассира. Сегодня работает вчерашняя девушка. И меня прошибает стыдом. Больше ничего здесь покупать не буду.

– Какие обстоятельства? Влюбленность? – мажор всовывает мне стаканчик и коробку. Я медленно поднимаю на него взгляд. Хочу выразить скепсис, но его не смущает. – Знаю, я хорош. Таких не упускают.

Господи, второй Бархатов. Как два таких огромных эго выживают в одной группе? Да что там, в университете.

– Нет, – мне хочется быть предельно суровой. Для меня этот вопрос сугубо деловой и жизненно важный. – Мой бывший думает, что мы с тобой встречаемся. И я не хочу его в этом разубеждать.

Мажор останавливает стаканчик на полпути ко рту и сдвигает брови-домики к центру.

Глава 13

В пятницу у нас целых четыре пары. И все нудятина. Мы с Фросей специально садимся за последнюю парту. Кумар нас накрывает обычно к середине лекции. Так хоть за головами более прилежных студентов можно спрятаться и подремать. Или поболтать, что Фрося любит. Наши беседы в основном похожи на ее монологи. Она рассказывает все о себе, своей семье, своих подружках, которых я никогда не увижу, но о которых знаю даже больше, чем они сами. В принципе, это ненапряжно и развлекает. Зато есть с кем ходить в столовую.

– Девчат, можно к вам? – староста Степан с подносом встает сбоку от нашего стола. Он уже третий раз за неделю к нам подсаживается.

Мы с Фросей переглядываемся. На ее лице я считываю огромное «SOS» и только вскидываю брови. Мне ее не спасти. На меня Степан никак не реагирует. Я пыталась ему понравиться и даже в прошлый наш обед задавала вопросы, на которые он отвечал с явной неохотой. Зато с большим вниманием слушал Фросю.

– Конечно, садись, – она мило ему улыбается и пересаживается на соседний стул.

– Спасибо.

Степан доволен. Ставит поднос и раскладывает все блюда из комплексного обеда. Он степенный и правильный. Все-то у него по порядку и аккуратно. Сидит всегда на первых партах. Каждое слово за преподавателями записывает. Я конспектировать не успеваю, а он еще маркерами подсвечивает важные мысли, выделяет цветными ручками заголовки и на отдельном листке выписывает вопросы, которые всегда задает лекторам после пары. Сдается мне, именно этим он Фросе и не нравится. Ей с таким скучно. Признаюсь, мне тоже, но мы почему-то терпим его общество. Наверное, слишком вежливые.

– Вы уже начали писать реферат по истории? – Степан так воодушевлен, хотя мы не похожи на отличниц, выполняющих домашние задания загодя.

Я уверена, что буду готовить реферат в ночь перед сдачей. Раньше просто смысла нет браться. Пока попу не подпалит, я не рыпнусь.

– Конечно, нет, – Фрося отвечает за нас обеих.

Рядом внезапно возникает Рыжуха. Слишком внезапно для своих габаритов. На этот раз без братков и тоже с подносом. На перекличке она отзывается на фамилию Стрельцова.

– И мне можно? – басит. Я все гадаю, сидит она на тестостероне или нет.

Мы с Фросей в шоке. Рыжуха в первый раз к нам подходит. Непонятно, почему к нам вообще. Я невольно озираюсь – в столовой полно ребят с нашего курса. Хипстеров ее не видно.

– Конечно, – отвечаю уже я и тоже пересаживаюсь к окну. Мне не хочется ее злить лишний раз. Один обед пересидеть не страшно.

Рыжуха гремит посудой и косится на Фросю, а вот на Степана смотрит с улыбкой. Господи, Санта-Барбара начинается. Я перекрещиваюсь. Хоть здесь пронесло. А Фросе не завидую. Ей с этой кобылицей, походу, придется бодаться за Степана. Который ей даже не интересен. Видимо, я не одна такая невезучая.

Первую минуту мы молчим. Я активно поглощаю пасту карбонара, хлюпая соусом. Фрося перемешивает вилкой «Цезарь», не поднимая ни на кого глаз. Степан тоже увлекся супом. Всем неловко после появления рыжухи.

– Степа, у нас завтра в общаге дискач намечается. Приходи. Я выпишу тебе пропуск.

Что?! Она с моего общежития? Хорошо, что с другого этажа. Я почти готова поверить в свою счастливую звезду. Все-таки у меня есть ангел-хранитель. Недаром говорят, все познается в сравнении.

– Оо, – Степан смотрит на Стрельцову растерянно, потом на меня, затем на Фросю. Она по-прежнему мила и улыбчива.

– Лера меня тоже пригласила.

Я киваю. Прошение еще вчера подала, чтоб наверняка. Пришлось ждать Жабу целых полчаса в коридоре, пока она по телефону с мамой поговорит.

– Да? – тень сомнения исчезает с лица Степана. – Здорово. И я приду.

Рыжуха косится на Фросю с презрением. Сейчас вдарит. Я тихонько отодвигаюсь к окну. Под такую горячую руку попасть – гарантированная инвалидность.

– Ты тоже на Студенческой живешь? – спрашивает Стрельцова.

Я не сразу понимаю, что это мне вопрос.

– Аа, да, – киваю и поскорее заглатываю пасту, чтобы забить рот.

– А на каком этаже?

Блин, как бы соврать так, чтобы не попасть в ее этаж. Пока пользуюсь тем, что жую, и улыбаюсь глазами. Стрельцова терпеливо ждет. К своему плову пока не прикасается.

– А ты на каком? – спасает меня Фрося.

– На девятом, – бурчит Рыжуха.

Фух! Спасибо, ангел-хранитель!

– А я на пятом, – вру легко, даже не краснею.

На этом разговор иссякает. На целую минуту. Его возобновляет Степан. Начинает нудить про Месопотамию. Мы с Фросей больше не поднимаем голов. Доедаем скорее, что взяли, и отмалчиваемся. А Рыжуха внимательно Степана слушает. Даже поддерживает беседу. Хотя уверена, ее учеба интересует не больше нас.

Любовь, однако, зла.

В общагу я возвращаюсь с ветерком. Лето еще длится несмотря на сентябрь. И солнышко уже не жарит, а греет. Я забегаю в комнату счастливой, и все мое настроение разбивается о Бархатова с Катей, которые танцуют и смеются в нашей комнате.

– О, Лера, привет, – Катя отталкивает Бархатова на свою кровать и окружает меня волчком.

Глава 14

Тишина длится недолго. Бархатова не устраивает «отстой», который звучит из колонок. Он требует включить что-нибудь нормальное, а Киров нормальным считает только рэп.

– Пусть девчонки выбирают музыку, – сдается Бархатов после долгой перепалки.

– Классику включи, – бурчу я. – Универсально.

– Я не буду спорить, – на взгляд Бархатова Катя вскидывает ладони. – Меня устраивает.

Киров просит меня найти в приложении подходящую подборку. И я включаю топ сто самых классических композиций.

Фортепианные звуки заполняют салон и разрывают невидимые тучи, которые нагнали парни. Чтобы отвлечься, я гляжу в окно.

Уже неделю здесь, а видела только пару улиц от общежития до университета. Киров везет нас по другим улицам. Они тоже ничем особенно не примечательны, но картинки новые. Я прочитываю вывески магазинов и ресторанов, названия автобусных остановок, рекламные слоганы на билбордах. Изучаю витрины и фасады офисных зданий. Заглядываю в окна жилых квартир. И пытаюсь понять, скучаю ли по дому.

Пока не было времени даже задуматься об этом. Бархатов, учеба, Бархатов, посвящение, Катя, Киров, лекции, Бархатов. В общем, голова стольким забита, что некогда рефлексировать. Я даже толком пожалеть еще не успела, что приехала сюда.

И сейчас не успеваю. Мы быстро добираемся до центра. Не такая уж и жопа мира, наша Студенческая. Киров паркуется в небольшом переулке, оттуда мы выходим на здоровый проспект, который оказывается Новым Арбатом. Я так восхищаюсь видами, что и желудок подключается – урчит на всю улицу. Ела я в последний раз в университете.

– Ой, моя Зефирка проголодалась, – Киров гладит меня по животу, а я заливаюсь краской, особенно когда ловлю взгляд Бархатова. – Предлагаю сперва перекусить, а потом идти гулять.

– Поддерживаю, – Катя поднимает руку по-пионерски и улыбается мне.

Киров оглядывается.

– Как раз недалеко ресторан моего отца.

– Мы туда не пойдем, – упирается Бархатов.

– Не переживай, я угощаю. Твой кошелек не пострадает, – Киров распахивает руки и ухмылку.

Вот мажор, даже меня бесит. У Бархатова уже глаза искрят, но я не даю ему раскрыть рта.

– Заколебали. Мы идем сюда, – и показываю на ближайшую шавермашную, то есть по-московски шаурмичную.

Схватив Катю под локоть, я веду ее в кафе. Она смеется и жестом показывает парням следовать за нами.

Московские закусочные от питерских ничем не отличаются. Так же тускло, душно, не гигиенично и уютно. Мы садимся на кожаные диваны вокруг квадратного стола на одной ножке. Каждая пара отдельно. Пьем морс в ожидании, пока нам накрутят шаверм.

– А как вы познакомились? – неожиданно в разгар тишины спрашивает Катя и смотрит на меня с любопытством.

– В интернете, – отвечаем мы с Кировым синхронно, чем заставляем ее засмеяться.

– Какие вы милые.

– Это была любовь с первой фотки, – продолжает Киров, и я сразу смотрю на него с предупреждением, чтобы не наговорил лишнего. Он только лыбится. – Я ей свой дикпик. Она меня в бан. Пришлось менять подход. Писать стихи, слать цветы. Целый год ее добивался.

Киров чмокает меня в висок. Я уже так спокойно реагирую на его прикосновения, что сама себе удивляюсь. Знаю его всего неделю, а мы как будто, правда, встречаемся. Хотя он слишком много себе позволяет. Или я ему позволяю…

– Вау, – Катя подпирает лицо кулачками с обеих сторон, приготовилась долго слушать. – А вы встретились впервые только сейчас? Когда Лера в Москву приехала?

– Да, – я тороплюсь ответить раньше Кирова.

– А он романтик.

Киров делает такую мину, типа это же очевидно. Бархатов фыркает и пьет морс. Хорошо, что нам приносят шаверму в этот самый момент. Можно не продолжать тему.

Мы все жуем. Я активнее всех, потому что самая голодная, судя по всему. Катя долго распаковывает шаверму, открывая по листу, а я просто отрываю верхнюю часть бумаги и заглатываю в рот большой кусок. Киров смотрит на меня с улыбкой пару секунд, а потом приближается, откладывая свою шаверму на стол, и слизывает с моей щеки соус.

– Мм, вкусненько, – в красно-янтарных глазах горит неподдельное возбуждение. И мне становится жарко. А сердцу тесно в груди.

Я метаю взгляд в Бархатова – он едва заметно кривит лицо в отвращении. Катя накрывает ладонью рот и уводит глаза в сторону, показывая смущение.

– Дима! – мне хочется как-то исправить ситуацию, разбавить неловкость, усмирить его пыл хотя бы, а что сказать, не нахожу.

– Да, Зефирка? – Киров невозмутим. Льнет ко мне, обнимая одной рукой за плечо.

– Спасибо, – выдавливаю, опустив голову, и скорее захапываю новую порцию.

– Пожалуйста.

Он целует меня в то место, которое только что вылизал, и принимается за еду.

– Шаурма, действительно, вкусная, – замечает Катя, хотя откусила всего ничего. – А шаверма от шаурмы чем отличается?

Ей удается перевести разговор в нейтральное русло. Бархатов подхватывает, сравнивает московские и питерские шавермы, потом турецкие и греческие. Киров пробовал даже африканскую, едва доел из-за остроты. Кулинарная тема обширна, можно долго в ней плавать. Час пролетает незаметно. Киров больше не вытворяет эксцессов. И я снова расслабляюсь.

Глава 15

– Ахах, тебе остался последний бросок Кирыч, готовь пятерку.

Я перевожу взгляд за голосом Бархатова. Киров подпрыгивает на месте, тряся руками, опять разминается перед броском. Лицо серьезное, бровки-домики сдвинуты к центру, губы сжаты.

– Зефирка, не паникуй. Панда будет твоя! – уверяет меня Киров.

Внезапно мне становится его очень жалко, а Бархатов прям выбешивает. Да как можно было?! Даже по пьяни… А теперь строит из себя семьянина, блин. Тоже мне. Аркгх!

– Мимо! – вопит Бархатов, подпрыгивая. И Катя в обнимку с зайцем тоже.

А я совсем опускаю плечи. Не из-за панды, разумеется, а из-за Бархатова. Во мне столько всего перемешалось. Он такой… разный теперь. Как минимум два в одном: Слава, которого я любила, и Слава, которого я ненавижу.

Не знаю, сколько так стою. Вокруг гремит музыка, люди смеются, Бархатов с Катей прыгают счастливые. Потом натыкаюсь на виноватый взгляд Кирова. В нем много стыда и сожаления. Он явно расстроен – опять проиграл Бархатову. Мне даже хочется его прижать к себе и утешить. И уже иду к нему, но Киров выставляет руки вперед.

– Зефирка, не расстраивайся! Щас все будет!

Он разворачивается к продавцу и достает карту.

– Сколько эта панда стоит?

– Двадцать, – тот моментально соображает и ухмыляется хитро. Делец.

– Заворачивай.

– Что?! Не надо! – я за один шаг чудесным образом оказываюсь рядом с Кировым и отпихиваю его карту грубо. – Еще чего! За мешок плюша отдавать двадцать тысяч?!

Зажрались москвичи. Ох, я в бешенстве.

– Могу скинуть до восемнадцати, – хитрит продавец. Сам эту панду наверняка в Китае меньше чем за тысячу купил.

– Зефирка, я обещал – я делаю, – Киров уводит меня чуть назад за руку, видимо, боится, что я сейчас на продавца накинусь, прямо через лавку. – Панда будет твоя. Не бойся, деньги не проблема. За восемнадцать беру.

Продавец шустрыми пальцами набирает на терминале нужную сумму, и Киров тут же прикладывает карту. Я не успеваю среагировать. Вот мажор! И понторез!

– Че мне с этим гигантом делать теперь? – я все еще злюсь.

Да эта панда выше меня ростом и шире раза в три. Мне ее самой даже не унести. Киров держит игрушку обеими руками. Сам теряется за ее габаритами, но смеется.

– Об этом я как-то не подумал. Какая ты маленькая, оказывается.

– Выбросил деньги на ветер. Тащи ее сам теперь.

Я гордо разворачиваюсь и иду вперед. Не знаю куда. Ряды лавок ведут через всю площадь. Остальные шагают за мной, помалкивая. Наверное, я слишком зла и метаю молнии. Даже прохожие меня сторонятся.

– До «инфишки»[1] моей, интересно, далеко? – и голос теряется в этом плюше. Слышно, как из-за стены.

Бархатов хохочет.

– Что за гигантомания, Киров? Что ты хотел этим компенсировать?

Опять пошлятину разводят. Надоели.

– Свою скромность, – отвечает Киров без заминки в этот раз.

Мы уже выходим с ярмарки. Площадь упирается в огромное здание сталинских времен. Кто-то когда-то тоже страдал гигантоманией.

– О, девчонки, смотрите! Давайте, на этом доедем до моей тачки.

Из-за панды торчит голая рука в татуировках. Палец указывает на припаркованные у ограждения вычурные кареты с лошадьми. Целых три кряду. Они, как из сказки, украшены деревянной резьбой в форме цветов и ангелочков. И жеребцы все на подбор, стройные и белые красавцы. Я видела такие в Питере. Молодожены любят прокатиться по Дворцовой набережной с дворянским шиком.

– Мадемуазель, прошу в карету, – тут же к Кате подскакивает ушлый извозчик и хватает ее ручку. – Ваши ножки наверняка устали.

Он одет по моде девятнадцатого века: в растрепанном кафтане синего цвета, в приплюснутом цилиндре и с широкой тряпкой вместо пояса. На тощих ногах почти деревянные туфли. Да мы в школьном драмкружке костюмы и то лучше делали.

– Сколько? – спрашивает Бархатов. Заранее насторожился и смотрит хмуро.

Катя мило улыбается извозчику, а в глазах сияние. Да, я тоже загорелась. Круче, чем «Инфинити», настоящая карета. Если и чувствовать себя принцессой, то только так.

– Пятнадцать тысяч в час.

– Сколько?! – возмущаемся мы с Бархатовым одновременно.

Киров смеется.

– Что, Барх, мама тебе мало платит? Попросить ее поднять зарплату?

Ну вот зачем это опять? Киров тоже бесячий. Все никак не нахвастается своим богатством. Они друг друга стоят. Но здесь я на стороне Бархатова. Пятнадцать тысяч за час прогулки в этой тыкве с крысами? Да ну нафиг.

– Мне хватает. Я не трачусь на всякую ерунду, типа этой, – Бархатов вырывает Катину руку из алчных лап извозчика.

Она не возмущается и не расстраивается, только улыбается. Я рассчитывала на истерику и капризы, а нет. Катя вполне благоразумна. Даже недовольство не показывает.

– Барх, расслабься. Я плачу, – Киров все посмеивается. – Две кареты нам.

Глава 16

Суббота начинается со звонков. Мама наяривает с утра, хотя мы с ней в четверг только разговаривали. Она хочет каждый день, но у меня не хватает времени. Да и о чем мне говорить каждый день? Не про Славу же ныть. На него я могу жаловаться до бесконечности, кажется, но мама не выдержит. Она только от его имени раздражается. Видимо, не может простить за то, что утащил меня за собой в Москву. Папа зато меня подбадривает. Я рассказываю ему про Жабу, а он смеется.

Потом Ксюня обо мне вспоминает. Всю неделю перебрасывались лишь короткими сообщениями. И вот, наконец, она снизошла до звонка. На Ксюню у меня уходит аж два часа. Ей я рассказываю все, и про Славу, и про Кирова. Она тоже в шоке.

– С мамой? Ужас! – Ксюня почти блюет словами, а я хихикаю, упираясь в перила пожарного балкона.

Почему-то мне кажется, что это самое безопасное место для откровенных разговоров о Бархатове, чтобы посторонние не услышали. Отсюда удобно следить за двором и вычислять знакомых. А балконная дверь вроде как хорошо изолирует уличный звук от кухни. А в целом Катя опять с Бархатовым где-то шляется, и я зря переживаю за наш секрет.

– Лерка, Слава же не такой! Смотри, до чего ты его довела.

– А я-то тут при чем?! – ну вот такого обвинения я точно не ожидала от Ксюни. Я тихо рыдала в подушку, пока он развлекался со всеми подряд. Явно же не скучал. И не страдал. Хвастался еще своими «подвигами». – Он, видимо, дома просто родителей боялся, а здесь почувствовал свободу. И пустился во все тяжкие.

– Не знаю, – Ксюня задумывается и некоторое время молчит.

Я успеваю подслушать спор малышей на детской площадке из-за качелей. В итоге ее занимает третий, постарше, а малышня ревет.

– А что за Киров? Фотка есть? – Ксюня резко меняется в голосе, становится кокетливой. – Кажется, это твой метод: сначала прикинуться влюбленной, а потом по-настоящему влюбиться.

Вот колючка!

– Не влюбилась я. У нас общее дело. И вообще, он… такой же, как твой брат. Не надо мне… Опять те же грабли, короче, – я вздыхаю, ведь на полном серьезе это говорю.

Надоем я Кирову, и он так же без объяснений исчезнет из моей жизни. Ищи, свищи его потом по свету и узнавай, с кем он там спал и какую дичь еще творил. Из-за меня или не из-за меня, а дичь остается дичью. Бархатова точно не заставляли это делать.

Только заканчиваю разговор с Ксюней, звонит Фрося. Чувствую себя генеральным директором «Газпрома». Наверное, даже у него в субботу с утра меньше звонков.

– Лерусь, во сколько мне сегодня прийти? Ты мне еще мэйкап[1] обещала, – верещит Фрося в трубку.

Точно. Сегодня же вечеринка.

– Давай, к восьми. В девять вроде все начинается, – на самом деле, не помню, говорю от балды.

– Отлично! До встречи!

Она так воодушевлена. Может, ей гороскоп обещал сегодня встретить любовь всей жизни? Или таро предсказали? Фрося всю неделю мечтала об этой вечеринке. А мне ей даже компанию не составить. По крайней мере, на глазах у Бархатова и Кати. Они-то думают, я с Кировым. Так что свою любовь встретить я не надеюсь. Ладно, где-нибудь потом.

Фрося приходит чуть позже назначенного, зато с тонной косметики. Кажется, она «Рив гош» опустошила. Столько всяких средств даже у меня нет. Зато есть из чего выбрать. Можно покреативить. Особенно с ее лицом – оно такое милое само по себе. Носик круглый, ротик аккуратный, а глаза большие – ходячая анимешка. Только веснушки почему-то хочет скрыть. Я бы не стала, но не настаиваю. Приходится наносить много тоналки.

– Вау! – она чуть ли не врезается в зеркало, разглядывая себя. – Леруся! Ты супер!

Я скромно пожимаю плечами. Хорошо, когда модель подходящая. Тогда получается супер. Не на всяком мой талант проявляется, если он все-таки есть.

– Лерусь, и меня давай! – Катя тут как тут. До этого была сильно занята просмотром видео.

Приходится красить и ее. С ней попроще. Она за более естественный макияж. С губами только не знаю, что делать. Хочется их как-то приглушить, чтоб не так бросались в глаза. Но Катя ими гордится и просит акцентировать чем-нибудь ярким.

Куда уж акцентировать-то? Так от лица останутся лишь губы. Но я опять подстраиваюсь под запросы клиента и обвожу губищи матовым бордовым – меньшее из зол.

Катя бежит хвастаться на весь этаж своим макияжем. А Фрося помогает мне выбрать платье. Вчерашнее с запахом уже не надеть – ему требуется стирка. Поэтому я беру любимый джинсовый сарафан с белой футболкой. Да, выгляжу как школьница, зато специальная резинка талию подчеркивает.

– У вас тут на этаже есть симпатичные парни? – Фрося почему-то хихикает.

– Да нет особо.

Ну, кроме Бархатова, разумеется. Но он уже занят Катей.

Блин! Он же мне не нравится! Он вообще мне теперь противен! Нифига он не симпатичный!

– Жаль, – Фрося расстраивается и затухает.

– Ну… они нормальные. На вкус и цвет же. Может быть, тебе понравятся, – не знаю, как еще ее утешить. – Да и в общаге девять этажей. Наверняка парней навалом.

Это ее бодрит.

Глава 17

В понедельник Киров встречает меня на парковке самокатов. Снова с кофе и коробочкой.

– Опять зефирный торт? – догадываюсь, не заглядывая. – Ты за мной ухаживаешь?

Не знаю, откуда во мне кокетка, но я смотрю на Кирова снизу с хитринкой. Улыбку сдерживаю, только уголки рта все равно завиваются.

– Зефирка, я так примитивно не ухаживаю. Ты сразу поймешь, когда я начну, – Киров хлопает меня по голове.

Блин, всю прическу сейчас испортит. Я откидываю его руку и поправляю волосы.

– Это чтобы ты сговорчивее была, – теперь в глазах Кирова сверкает хитринка. – Ты мне тоже для дела нужна. Только оно не связано с Бархатовым.

Я озираюсь, нет ли его рядом, и гляжу на часы. До пары осталось пять минут. Обсуждать некогда.

– Ладно, давай в библиотеке на следующей перемене. Пока ничего не обещаю, но торт я съем, – демонстрирую коробочку на ладони с ухмылкой и ускоряюсь.

Киров остается позади. Я чувствую его взгляд до самого входа в здание.

В аудитории я не сразу нахожу Фросю. Потому что она сегодня хмурая и не махает мне, как обычно. Уткнулась в телефон и сидит. То ли просто в трансе, то ли ждет чего-то.

– Привет. Что-то случилось? – спрашиваю осторожно, садясь за парту.

Фрося поднимает на меня рассеянный взгляд.

– Привет. Ничего, – и снова смотрит в экран. Там открыт мессенджер. Чат с Рустамом. Пустой.

Я сразу догадываюсь, в чем дело, но Фрося решает сама рассказать.

– Он после вечеринки меня всю ночь… любил, а потом… пропал. Обещал перезвонить, и ничего. Уже сутки прошли.

Ох, как это знакомо. У парней будто стандартная методичка, одна на всех: затащить девушку в койку и не перезвонить на следующий день. Действуют по отработанной схеме, гады. Почему мы ведемся?

Я сразу прощаю Фросе ее брошенную без раздумий фразу про зависть. Просто она такая же наивная и жаждущая любви девчонка. Нам надо держаться вместе. Подумаешь, маленькая колкость.

– Мой первый парень тоже так поступил, – говорю не столько ради утешения, сколько для того, чтобы разделить боль. Ее или свою. – Я целый год ждала звонка. Так и не дождалась.

– Да? – Фрося поднимает жалостливо брови.

В ее светлых глазах я вижу нависшие слезы, но они не вытекают. Она кремень. Я вот ревела не в себя, запершись в комнате, когда поняла, что Слава мне уже не позвонит.

– Угу. Держи, – я подвигаю к ней коробочку со сладостью. – Тебе сейчас нужнее. Взбодрись.

Фрося заглядывает туда и расцветает, словно радугой обрызганная.

– Спасиибки, Лерусь!

Глядя на это, и я веселею. Делать приятное приятно вдвойне.

Фрося успевает съесть только половину до прихода преподавателя. На лекции кушать некогда, надо конспектировать.

Всю пару за Фросей следит Степан. Поглядывает украдкой и хмурится. Один раз даже попадается на мой взгляд, срывается сразу, отворачивается к преподавателю и краснеет. В принципе, неплохой он парень. Нудноватый, может быть, зато, кажется, надежный. Точно бы не бросил Фросю после первого раза. Я решаю ей об этом сказать, чтоб подбодрить.

– Зато Степану ты, судя по всему, очень нравишься, – шепчу, пока преподаватель рисует что-то на доске.

– Что? – Фрося поднимает глаза и ищет по аудитории старосту. Когда находит, хмыкает и проверяет телефон на новые уведомления. Там только спам. – Степа же тряпка. Даже на свидание пригласить не может. И Стрельцова его на себе уже женила.

Рыжуху тоже несложно найти в аудитории, потому что она теперь соседствует со Степаном за одной партой. Как быстро у всех все происходит. Поразительно.

– Мне кажется, он с ней тебе назло, – мне это тоже знакомо. Какие мы, люди, все-таки одинаковые. – Ты ему только намекни, и, думаю, он опять за тобой бегать начнет.

– А ты Рустама на этаже часто видишь?

Внезапно.

– Не особо.

Я почти по этажу не гуляю. Пока питаюсь дошираками и чебупелями. Еще ни разу не готовила. В основном все пересекаются на кухне. Рустам тоже вряд ли кулинарит денно и нощно. И это хорошо.

– Пригласишь меня к себе в гости? – у Фроси сами по себе глаза очень милые – таким не откажешь, но сейчас особенно.

– Надеешься, с ним встретиться? – мне не нравится эта идея. Я вот так за Бархатовым вообще в Москву переехала. Натворила глупостей.

– Нет. Хочу ему показать, что мне на него плевать. Позови Степу тоже.

Интересно, как? Да меня Рыжуха съест, если я к нему приближусь на километр.

– Но вечеринок пока не намечается, – я веду плечами, боясь, что Стрельцова нас услышит. И вообще не хочу лишний раз привлекать ее внимание.

– Не знаю. Скажи, что день рождения. Когда у тебя, кстати?

– В декабре.

– Ну, они же этого не узнают, – Фрося отмахивается и смеется беззвучно, а потом делает суперкавайное[1] личико, я мгновенно таю. – Пожалуйста, Лерусь! Ты же моя лучшая подружка. Мне это очень поможет.

Глава 18

Фрося не смогла дотерпеть до выходных и напросилась в гости прямо в среду. Несмотря на то, что у нас в четверг первой парой семинар по правовой грамотности, к которому задали домашнюю работу. И вечер вторника мне приходится потратить на уборку. Стыдно все-таки перед гостями выставить себя неряхой. Панду я кое-как запихиваю в кладовку, молясь, чтобы Жабе не приспичило проверить свои владения. В комнате все раскладываю по полочкам и мою полы. Грязную одежду спрятать негде, поэтому приходится стирать.

Катя подсказала, что внизу есть прачечная для всего общежития. И запихав белье в огромный пакет, я пру это на первый этаж мимо Жабьего логова в самый конец коридора. Прохожу зал для самостоятельной работы, больше похожий на классный кабинет, и тренажерку. Из последней доносится энергичная музыка и многоголосый смех. А в зале для самостоятельной работы всего пара человек сидит за партами с ноутбуками. Впрочем, время почти десять. Все уже отзанимались, наверное.

Зато теперь я знаю, где буду писать реферат. В комнате не сконцентрироваться. Там Кате то со мной захочется поговорить, то с девчонками из соседней комнаты через розетку, то убежать к Бархатову и устроить там за стенкой тусняк. На юридическом, кажется, вообще не учатся.

Прачечная – это продолговатая комната с узким окном. В потолок квадратами встроены офисные лампы. Одна из них странно жужжит и горит не белым, а оранжевым светом, а вторая мерцает. Немного наводит жути.

Стиральные машинки стоят вдоль одной стены в ряд, штук пять. А с другой стороны – три гладильных доски, все в пятнах, покоцанные, давнишние. И утюги такие же. Машинки тоже не сияют новизной. Боюсь, представить сколько всего они перестирали, но деваться некуда. Общага вообще не для брезгливых.

Я выбираю самую дальнюю машинку у окна и запихиваю в барабан свое белье. Отделяю светлое от темного, распихиваю их по двум машинкам. А что? Все равно здесь все свободны. Так бы я всю ночь стиралась.

Только отхожу от машинок, как слышу от двери:

– Ой, йоу!

Бархатов. Конечно. Мне опять везет. Вот че ему понадобилось именно во вторник стираться? Тогда же, когда и мне. В совпадения он не верит.

– Блин, ты меня напугала, – он опускает плечи и входит в прачечную, неся в руках тазик с одеждой.

– Принял меня за привидение?

Видимо, я все такая же бледная уродина. И в этой белой сорочке, наверно, особенно. Ладно, зато в ней комфортно ходить по общаге. Не жарко и свободно.

– Честно, да, – Бархатов подходит к машинке рядом со мной и ставит тазик на пол. Наушники на шее, а бейсболки нет. – Ты не слышала? Здесь же несколько лет назад чувак повесился. Прямо в прачечной. Во время сессии.

Я оглядываю комнату, будто этот призрак сразу появится поприветствовать меня. И где здесь вешаться-то? Никаких крючков и подобного, за что можно зацепиться. Бархатов тоже осматривает потолок и показывает в центр:

– Тут раньше был крюк на потолке. Его после этого сняли.

– Аа, понятно.

Мы одновременно опускаем лица и встречаемся взглядами. Бархатов взволнован – страх еще не прошел. Глаза огромные. Смотрят на меня… как?

Нет! Не поддамся больше на это его волшебство. Хватит.

Я хмурю брови и двигаюсь к выходу, но Бархатов задерживает меня за руку.

– Не уходи, пожалуйста. Мне стремно здесь одному находиться.

Блин. Сейчас он опять, как мой Слава. Милый и искренний. Который не боится показывать свою слабость. И этому я уже не могу не поддаться. Вздыхаю и остаюсь.

– Как ты прожил целый год в этой общаге тогда? – улыбаюсь, а все внимание концентрирую на запястье, которое он еще держит. Очень слабо, только пальцами, оттого кажется, что нежно.

– Не знаю. Стираться обычно с кем-то хожу, – он пожимает плечами и уводит лицо в сторону. – Я за тобой специально пошел. Две недели не мог постираться, потому что ни с кем не совпадал. А тут Катя сказала, что ты ушла в прачечную. Я быстро собрался и прибежал за тобой. Боялся, не успею.

– Серьезно? – я смеюсь в голос. – Ну, ты же понимаешь, что если здесь есть призрак, то он через стены может проходить. И добраться даже до твоей кровати ночью.

Я специально цапаю его пальцами за плечо. Слава дергается и смотрит на меня с укором.

– Не надо нагнетать на меня ужас перед сном. Я стараюсь об этом не думать. Блиин.

Мне все еще смешно. Точнее, радостно. Не знаю, почему. Хочется играться. Я откидываю волосы с плеча свободной рукой и заглядываю ему в глаза снизу. Он так и держит меня за запястье. Наверное, от страха забылся. Но я не хочу ему напоминать. Чтобы не отпускал.

А Слава вдруг гладит меня по плечу. Я смотрю туда – оказывается, бретель спала, оставив плечо совершенно голым, а он ее поднимает. И мне очень хочется спустить вторую. Ведь под сорочкой ничего, кроме трусиков. Борюсь с собой всей силой воли. Кусаю щеку изнутри.

– Извини, – он отступает на шаг. И освобождает меня от своих прикосновений полностью. То есть лишает их. – Я же тебе противен.

На мгновение я теряюсь в том, что происходит, и не сразу вспоминаю Кирова и его маму, то, что Бархатов с ней переспал, что я ему сказала в субботу на эмоциях. Да, поступок все еще мерзок. Но сам он мне все еще не противен.

Глава 19

Гостей я жду к восьми. Степана пригласить оказалось просто. Я похвасталась, что научилась делать шарлотку, хоть это и не так, и он захотел ее отведать. Пусть из вежливости, но чем не повод? Врать о дне рождения мне показалось слишком. Я все-таки надеюсь, что хотя бы семестр тут продержусь, и по-настоящему отмечу свой день.

Теперь остается только с шарлоткой разделаться. Папа говорит, это самое банальное, что можно приготовить, и делает ее на раз-два. У него всегда получается вкусно. Вроде на глаз, а результат стабильно положительный. И я почему-то решила, что и у меня получится.

Забив на обед, сразу после пар я принимаюсь за готовку. Миксер беру у замужней Насти, силиконовую форму – внезапно у Вити.

– Я на спор как-то попытался приготовить пирог. С тех пор не пользовался, – он вручает мне потрепанную форму с обожженными краями. Не похоже, что ей пользовались только раз. Витя замечает мое замешательство и поясняет. – У меня в тот раз все сгорело нафиг. Еле отмыл.

Нагло врет. Вся гарь въелась. Мне кажется, он просто выбросил тлен, который у него остался от пирога, и положил форму в долгий ящик. Все засохло. Но дареному коню в зубы не смотрят, и я благодарно улыбаюсь.

– Спасибо большое!

Зато у меня теперь есть все для шарлотки.

– Ну, удачи, – угрожающе хихикает Витя и пропадает в коридоре. Боится, что и его заденет катастрофа, которую я тут устрою?

Но я умная, звоню папе по видеосвязи, сперва потратив целый час на отмывание формы.

– Так, соберись. Шарлотка – дело серьезное, – папа командует, словно всю жизнь в армии прослужил. Я невольно подчиняюсь и встаю по стойке «Смирно».

– Ты говорил, это пустячное дело.

– Ну, для мэтра, навроде меня, да. А для дилетанта, – он растягивает рот в ухмылку. И я понимаю, что меня ждет провал.

Ладно, стыдно будет только перед Степаном. Фросе я не обещала отменной шарлотки. Она напросилась ради Рустама.

После часа мучений с яйцами, мукой и миксером, я понимаю, что кулинария – не мое. От слова совсем. Кажется, все, что должно быть в шарлотке, теперь на мне. Я сама – шарлотка ходячая. На каждом движении мука осыпается на пол. Еще и убирать за собой придется после. А то ботанша Люба пожалуется на меня Жабе.

Пока вожусь с ингредиентами, духовка раскаляется. Мне кажется, она вот-вот покраснеет и расплавится, но папа уверяет, что ничего ей не будет и можно пихать туда форму с тестом внутри. Я все делаю осторожно, а про себя представляю, как залезаю в пасть дракону. Из духовки валит жгучим жаром. Вся кухня уже нагрелась, хотя я балкон открыла настежь.

– Ну, все. Примерно минут тридцать будет запекаться. Поглядывай только, чтоб не пропустить, – наставляет меня папа и прощается со мной рукой от виска.

– Спасибо, – улыбаюсь. – Маме привет.

После таких каторжных трудов хочется просто свалиться. Надо бы в душ, но я боюсь пропустить момент, когда шарлотка зарумянится, поэтому встаю напротив духовки и внимательно слежу за тем, что в ней происходит. Вроде и помню, как должна выглядеть готовая выпечка, но смотрю на свой «шедевр» через стекло и не могу понять, то ли она, действительно, зарумянилась, то ли желтая лампочка ее так окрашивает. И вообще, непонятно, запекается она там или так, прохлаждается. Потому что папа обещал подъем в два раза, а мое тесто все так же ниже самой формы. Хотя я столько взбивала яйца с сахаром, что обожгла себе ладонь миксером.

Дохожу до того, что уже гипнотизирую духовку взглядом, а про себя молю кулинарного бога помочь мне не испортить единственное угощение для гостей.

– Ты кого-то в жертву приносишь? Или чем занимаешься? – Бархатов прерывает мой транс, нагло наклоняясь и закрывая головой вид на духовку. – О, шарлотка.

Ага, он понял, что это, значит, не все так безнадежно. Я отмираю и только теперь понимаю, что стою в странной позе: в полусогнутом состоянии, ноги на ширине плеч, в одной руке – венчик, в другой – резиновая варежка. Да еще вся в муке. Волосы собраны в хвост, но растрепаны. Стоят, как солома.

– Если не отойдешь, я в жертву принесу тебя, – ворчу, выпрямляясь.

Мне до сих пор хочется Бархатова покромсать за вчерашнее. Хотя его замечание возымело эффект. Придя с универа, я не стала снимать лифчик. Сорочку напялила поверх. И Бархатов это видит, пялится на мою грудь с самодовольной улыбочкой.

– Молодец.

Я скрещиваю руки. Смотрю на него и с укором, и с кокетством, и, наверное, с обидой.

Бесит его донжуанство. У самого девушка тут через пару стенок, а он все от груди моей не отстанет. Сдалась она ему? Издевается так надо мной? Знает ведь, на что давить. С тех пор как он меня бросил, не сильно моя грудь изменилась. А у Кати она гораздо ощутимее и привлекательнее.

– Вообще-то, всем тут пофиг, в лифчике я или без. Кроме тебя, – говорю это шепотом, подходя ближе к духовке. Мало ли кто услышит.

Он остается на месте и, чуть наклоняясь, отвечает мне на ухо:

– Просто никто, кроме меня, не видел, что там под.

Меня обдает жаром.

Это, наверное, от духовки. И сердце бьется быстрее от резкого повышения температуры. Дыхание тоже сбивается от этого. Бархатов тут ни при чем.

Глава 20

Наутро я собираюсь впопыхах, потому что встаю только после пятого будильника. На кухне Маши с Витей устроили ночное чаепитие с хохотом и жаркими дискуссиями. Разошлись ближе к трем. И я глаз не могла сомкнуть.

Из кладовки на меня валится панда. Достав самокат, с трудом запихиваю ее обратно и скорее несусь на выход. Только турникет меня не выпускает. Прикладываю карту несколько раз, а все равно горит красным. Скучающий охранник сначала тоже не понимает, что происходит, а потом смотрит на монитор и протягивает «Ааа».

– Вам доступ перекрыли, потому что ваша гостья, Вошкина Ефросинья Семеновна, ушла только утром, а прошение на ночевку не подавалось, – он кивает, глядя в журнал, исписанный вручную. – Вам надо заплатить за ее ночевку тысячу рублей и еще штраф столько же, потому что она отказалась.

– Что?! – я взрываюсь, как вулкан, внезапно и мощно. – Вы офигели?! Я опаздываю! Она не у меня оставалась!

– Ну, пришла-то к вам. Идите к Жанне Вениаминовне, разбирайтесь.

Аркгх!!! С грохотом разворачиваю самокат и веду его к Жабьему кабинету. Что за правила?! Совсем оборзели! Мафия! И Фрося – стерва!

Ладно, она не знала. А Рустам? У него-то наверняка не в первый раз кто-то ночует. Или всегда за чужой счет? Вот подонок!

Перед тем как постучаться, я все-таки сжимаю всю злость в кулаки и немного притупляю гнев, хоть и стопроцентно праведный. С Жабой надо поаккуратнее.

– Здравствуйте, – говорю абсолютно спокойным голосом, сама удивляюсь, насколько, и прохожу в кабинет, неглубоко, остаюсь у двери.

– Здрасьте, здрасьте, – Жабе и взгляд на меня поднять лень. Листает вчерашнюю газету. На столе опять стоит болотная муть в прозрачном стакане с трубочкой. Теперь мне кажется, это сопли ревущих студентов, которых она тут кошмарит своими порядками. – Зачем пожаловала?

Я прочищаю горло и сжимаю ручку самоката крепко.

– Мне это… охранник сказал, что мне доступ перекрыли. Из-за гостьи.

– Так-так, фамилия?

– Моя? Или ее?

– Обе.

Я называю, и Жаба стучит средним пальцем по клавиатуре, как на печатной машинке, задрав мизинчик.

– Ага, Палкина. Думала, у нас тут приют? – она поворачивается ко мне на стуле и раскрывает пасть, чтобы поржать. – За незаконное оставление гостя с ночевкой тысячу рублей сверху теперь придется доплатить.

– Да какое незаконное?! Я даже не знала, что платить нужно, – гнев из меня вырывается брызгами слюны.

– Так все в правилах написано, – она трясет толстой папкой с кипой бумаг внутри. – Ты же ознакомилась под роспись.

Аррр! Бесит! Даже если бы я от корки до корки прочитала, вряд ли бы запомнила про эту ночевку.

Я делаю глубокий вдох и продолжаю спокойнее.

– Она сама осталась, и не у меня. У парня своего.

– Мне плевать, где она спала и с кем, – Жаба кидает угрожающе папку на стол и смотрит на меня исподлобья. Это уже не Жаба, а Дракониха. Огнем дышит. И так же над златом чахнет. – Прошение ты подавала. Гостья твоя. Ты и плати. Дальше между собой договаривайтесь. Она нам тут с утра мозг уже вынесла.

Я пинаю первое, что попадается под ногу – самокат, а потом жалею об этом. Даже глажу его по рулю, чтобы не обижался и не ломался.

– Твой самокат? – Жаба щурится на него.

– А чей еще? Думаете, я украла? – блин, надо унять свой пыл. А то так договорюсь...

– Хм, – Жаба не сильно обижается. Только вскидывает все три своих подбородка и ухмыляется. – Красивый, розовый такой.

Мне сразу хочется спрятать самокат подальше от ее алчных глаз. Позарится еще. Ну нафиг.

– Держите.

Я выкладываю из кошелька две тысячи рублей одной купюрой и доношу до ее стола. Жаба хватает трубку телефона и говорит лениво:

– Семеныч, все, выпускай эту, Палкину, – мою фамилию она произносит с презрением, оглядывая меня сверху вниз.

Хоть какие-то чувства взаимны.

Я гляжу на часы и несусь к выходу.

Блин! И так опаздывала, теперь точно не успею. Еду с ветерком и понимаю это. Вторая засечка за первый месяц.

Ну, Фрося!

Преподаватель поднимает на скрип двери недовольный взгляд. Я жмусь к стене и извинительно кланяюсь.

– Фамилия? – строго спрашивает он, седой, но еще не старый мужчина в очках.

– Палкина, – пищу. Наверное, надеюсь, что он плохо расслышит и не отметит мое опоздание. Но по лицу вижу, что преподаватель находит меня в списке и что-то пишет напротив.

– Садитесь.

И я покорно плюхаюсь на ближайший свободный стул. Рядом с Рыжухой. Ох, мне везет, как всегда. А Фрося, как обычно, сидит за последней партой. Мое место рядом с ней пустует. Я не могу дождаться перемены, когда все ей выскажу.

– Ну, что ж, Валерия, пожалуй, вы нам и ответите, что такое договор, – преподаватель поднимает одну бровь и смотрит на меня. – Полагаю, вы опоздали, потому что готовились к семинару усиленнее всех.

Глава 21

На следующий день меня ждет новая проблема. Из кладовки пропадает мой самокат. Мне приходится всю рухлядь в ней перерыть, а самоката нет.

Да как, блин?! Кто так злобно шутит?

Бархатов! Больше нет вариантов.

Я врываюсь в их комнату без стука и без спроса. В бешенстве. Бархатов спокойно дрыхнет, развалившись на кровати. Гоша в ужасе лупит на меня во все глаза, поправляя очки, и вжимается лопатками в шкаф. На руки натянута белая футболка, а плечи голые.

Пофиг. Потом извинюсь.

– Вставай, Бархатов! Верни мой самокат! Это не смешно! Я опаздываю, – я трясу его за плечо.

– Че? Мне к третьей паре, – он пробуждается медленно, лениво, тянется сперва, только потом глазки открывает.

Аргкх!

– Быстрее! Самокат мой гони!

– Че? – повторяет, кое-как поднимаясь. Смотрит на меня сквозь пелену сна, потом на онемевшего Гошу, затем опять на меня и моргает несколько раз. – Ты о чем вообще?

– Самоката моего нет, – ору на весь этаж, кажется, размахивая руками. Показываю на стену, за которой кладовка. – Кто-то спер! Никто, кроме тебя, не знал ведь. Если ты приколоться хотел, то нифига не смешно! Верни мой самокат, я опаздываю. У меня уже третья засечка будет. Мне это нафиг все не сдалось.

– Ты с какого дуба рухнула? – Бархатов оглядывается на стену и мотает головой. – Какой самокат?

– Мой! Розовый такой! Только ты… Ах!

Я накрываю ладонью рот и замираю. Меня осеняет. Точно. Жаба. Она ведь вчера видела мой самокат. Зарилась на него. Неужели устроила ночью рейд по своим владениям? Вот же черт!

Аргкх! Я прокручиваюсь на месте, сжимая кулаки.

– Блиин! Ну, что за?! – взываю к небесам.

Там наверняка надо мной смеются. Не знаю кто. Иисус, Аллах, Будда и иже с ними. Все вместе разом.

– Кажется, Жаба спалила, – я смотрю на Бархатова с отчаянием, хватаясь за щеки. Сердце от страха пируэты в груди вытворяет.

Он вздыхает и протирает лицо ладонью.

– Пошли к ней.

Я жду, пока он оденется, и мы вместе идем к Жабе. Теперь я никуда не тороплюсь. Все равно опоздаю. Вопрос только в том, насколько сильно. И смогу ли вообще добраться до университета после этого разоблачения. Что там в правилах, интересно, написано за такое?

– Что мне будет? – спрашиваю у Бархатова.

Он идет чуть впереди, держа руки в карманах штанов.

– Да ща разберемся, не кипяшуй, – в его голосе я слышу раздражение.

Еще бы. Разбудили рано, да еще так грубо, наорали, заставили идти к Жабе. Не самое приятное утро. Я бы тоже была сильно недовольна.

– Извини, – голова сама падает на грудь виновато. – Я на нервах просто. Вчера и так засечку получила незаслуженно. Из-за… подружки своей. И штраф еще за нее заплатила.

– Да, я слышал про какую-то Фросю, – он выдавливает смешок, не оборачиваясь. – В столовой. Ты рассказывала Кирову.

Неужели он вчера за мной наблюдал? Трепет проносится по груди в самое сердце. Застревает там и щекочет его изнутри. Я хлопаю глазами. Хочу что-то сказать, а теряюсь. И Бархатов ускоряется.

В кабинет он входит первым, а я за ним, едва ступаю, дрожу, как желе. Кажется, такой консистенции и достигаю. Все плавится от страха.

– Здрасьте, – Жаба встречает нас дьявольским оскалом. Опять пьет муть.

Самокат мой стоит в углу неприкаянный.

– Доброе утро, Жанна Вениаминовна, – тучи над Бархатовым рассеиваются, и голос снова приветливый. Раздражения и след простыл. – Отлично выглядите. Оранжевый вам к лицу. Удивительно, редко кому идет.

Из оранжевого на Жабе только косынка, которую она повязала на толстой шее бантом.

– Бархатов, ты меня не заговоришь, – она поднимает бровь и сосет из стакана зеленую жидкость. – Че надо?

– Да вот, самокат, – он кивает на меня.

Жаба ухмыляется.

– Опять Палкина. Все нарушаешь и нарушаешь.

Я съеживаюсь. Хочется спрятаться за Славину широкую спину и не высовываться, пока небо на нас не обрушится. Но все спокойно, даже очень.

– Ты понимаешь, Палкина, что я вопрос о твоей дисциплине могу поставить на рассмотрение комиссии? Тебя не только из общаги, из университета вышвырнут, – она поправляет платочек, как галстук, поднимая подбородок. Смотрит так, свысока. Упивается собственной властью.

Бесит! Так бы и… порвала эту ее косынку. И муть бы эту в рожу ей выплеснула. Мясистую такую рожу.

Бархатов оборачивается на меня и подходит к Жабе ближе.

– Жанна Вениаминовна, она же новенькая. Не разобралась еще в здешних порядках. Простите глупую. Давайте мирно разойдемся. Что там с нее причитается?

Сбоку я вижу его широкую улыбку. Простую и открытую, оттого действующую. Жаба елозит на стуле и опять пьет с противным бульканьем. Бескультурщина!

– За незаконное использование казенного помещения штраф – пять тысяч.

Глава 22

В субботу Киров пишет за два часа, что заедет за мной к шести. Я собираюсь медленно. Хочу выглядеть на уровне, чтобы не позорить его перед семьей и особенно невестой брата. Не знаю, какая она, но уверена, что внешность имеет как минимум модельную. Почему-то мне кажется, Киров мог влюбиться только в роскошную женщину во всех смыслах. С его-то самооценкой уровня «Бог». Там должна быть Афродита, не меньше.

Мне божественную красоту уже не обрести, и все равно, хотя бы на земном уровне постараюсь быть достойной.

Киров паркуется опять под нашим балконом и ждет меня у машины, опершись на дверцу. Я иду на каблуках по неровному асфальту, как на костылях. Выпендрилась – напялила шпильки. Зато с платьем смотрится красиво. Ужин званый – в тему.

– Уоу! – свистит Киров и встает прямо, раскрывая объятия. – Зефирка, это шик.

Красно-янтарный взгляд медленно, с наслаждением, спускается по моей фигуре. И я румянюсь. От искренности его впечатления. В смущении даю себя обнять и поцеловать в губы. Не сразу вспоминаю, что целоваться нам, вроде как, незачем. Плевать, все равно приятно.

Облизываясь после, Киров открывает мне дверцу, а потом смотрит вверх и в сторону. Я невольно слежу за его взглядом.

– Здорова, Барх.

Тот смотрит на нас с балкона, держа в руке телефон. Пикающий звук раздается тихо – вызов завершен.

Так вот зачем мы целовались. Все встает на свои места. Но мне почему-то обидно, что Киров сделал это лишь назло Бархатову.

– Вот везу Леру знакомиться с семьей. Как думаешь, моей маме понравится? – ухмылочка у него, конечно, дерзкая, цепляет. Прям руки чешутся треснуть по этим идеальным зубам.

– Она будет в шоке, что у тебя вообще есть девушка, – Бархатов отворачивает голову и поправляет козырек. – Я бы на твоем месте не торопился, только опозоришься. Долго Лера все равно не сможет тебя терпеть.

– С чего ты взял, что я его терплю? Нам хорошо вместе, – глазами я впиваюсь в профиль под козырьком. Хочу выжечь на лице Бархатова собственное разочарование, которое раскололо меня вчера на части. Вспоминаю их с Катей игрища в душе, кишки заворачиваются. Одновременно и тошно, и больно, и… завидно?

– Зефирка мне тут призналась, что ей еще ни с кем так классно не было. Ты понял, о чем я, – Киров подмигивает и смеется в голос.

Бархатов бросает в меня узкий прищур. Не могу разглядеть, что там внутри. Слишком быстро. Но я киваю в подтверждение Диминых слов.

– Твоя мама мне тоже признавалась, что ей давно ни с кем не было так классно, – красивое лицо Бархатова уродует злобная усмешка. – Привет ей передай.

Мне становится жутко. Дима передергивается, словно по нему двести двадцать вольт пробежали, и корчит рот от ненависти.

– Ублюдок, – выгрызает он из собственной глотки.

Я бы тоже плюнула Бархатову в рожу за такую издевку, но он пропадает за балконной дверью.

Какой же он все-таки… жестокий.

– Поехали? – я касаюсь Диминого плеча, хотя боюсь его трогать. Кажется, он еще заряжен, ненароком и меня шибануть может.

– Поехали.

Первые минут пятнадцать мы молчим. В салоне играет агрессивный рэп на французском языке. Очень подходит под настроение. Я тоже злюсь про себя. Проклинаю Бархатова всей бранью, которую знаю, но обычно не употребляю. Дима то и дело водит плечами и елозит в кресле, никак не разрядится.

Потом я понимаю, что как раз рэп и настраивает на негатив. Подпитывает ненависть своей экспрессивностью, и я выключаю музыку. Когда все затихает, остается только шум колес и городской гул за бортом, я выдыхаю. Киров тоже опускает плечи. И я решаюсь сменить тему.

– Расскажи, что мне нужно знать для знакомства с твоими близкими. И особенно невесткой.

В красно-янтарных глазах наконец затухает гнев. Просыпается обычная веселость вперемешку с грустью.

– Близкими? – он проводит пятерней по волосам. – Не назвал бы их такими. Кажется, они самые далекие из тех, с кем я общаюсь.

Это он про семью так говорит?

– Не знаю, как у тебя, но у нас каждый сам по себе. Отца интересуют только бизнес. Маму – общественная работа. Брата – музыка. Всякие дяди и тети живут своей жизнью. Собираемся только ради таких событий, типа свадеб и похорон.

– Печально, – я так и чувствую.

Дима кивает и заруливает в переулок, заставленный автомобилями и мусорными баками. Взгляд ловит спорящих алкашей на лавочке у подъезда, разбитое окно на третьем этаже жилого дома, недописанное граффити на железном заборе, который прикрывает заброшенную стройку.

Переулок быстро заканчивается, и мы выезжаем на широкий проспект.

– Не обращай внимания, если невеста брата будет тебе язвить. Она та еще…

– А как она… тебя домогается? – я поворачиваю к нему лицо, чтобы видеть его мимику. – Открыто пристает?

Дима разблокирует телефон, который вставлен в держатель на торпедо. Шустро тычет пальцем по экрану и открывает чат в мессенджере. Вверху я читаю имя – Инна, и фиолетовое сердце рядом. А в самом чате много сообщений от нее без ответа и фотографии. На них части тела в кружевном белье, то красном, то черном, то кислотно-розовом. Из текста успеваю прочитать только несколько последних строчек:

Глава 23

Отпраздновать помолвку будущие молодожены решили в пятизвездочном отеле, который изнутри похож на императорский дворец. Все так вычурно, изысканно и детализировано, что разглядывать можно сутками. Зеркала повсюду делают и без того просторный зал огромным.

Народу уже много. У Кировых, видимо, большая семья. Дамы дорого и стильно одеты, мужчины лаконичны и импозантны, а молодежь разношерстна. Все ходят парами, и я тоже хватаю Диму под локоть, боюсь потеряться и чувствую себя неуверенно. Кажется, здесь сплошь элита, а я и выгляжу убого, и манер не знаю, и вообще.

Дима улыбается мне бодро, снова легок и напыщен, словно и не было той исповеди в машине.

– Не переживай, я с тобой, – шепчет он мне на ухо и чмокает в голову.

В его объятиях мне становится спокойнее.

Он всем кивает или махает, улыбается и здоровается издалека. Его знакомые косятся на меня, кто с презрением, кто с удивлением, кто с приветливой улыбкой.

– Диша! – окликает нас женский голос, и мы оборачиваемся.

К нам идет элегантная женщина с гордой осанкой и тонюсенькой талией. Она худая и невысокая, но на шпильках держится уверенно. Идет быстро и плавно одновременно. Золотистые волосы собраны в объемный пучок сзади, а спереди аккуратная челка пострижена набок. В изящных чертах лица я узнаю Димины глаза, такие же красно-янтарные, и брови домиком. Чисто внешне в матери она ему слабо годится, но и за молодую ее уже не принять. Видно, что в возрасте, но очень ухожена.

Теперь понимаю, как Бархатов мог с ней переспать. Выглядит она шикарно. Во мне мешаются зависть и ревность.

– Ну, брат же просил прийти в рубашке. Что это опять, Диш? – а ворчит совсем как мать и с лаской, и с упреком. Она сдувает пылинки с плеч сына и оглядывает всего, проверяет, не испачканы ли штанишки или нет ли пятнышка на пиджаке.

– Да футболка же белая! – отбрыкивается он и отходит на шаг назад, зато подталкивает меня в спину. – Познакомься, это моя девушка, Лера.

– Анастасия, очень приятно, – она подает мне нежную ручку, и я ее пожимаю.

– Мне тоже очень приятно.

– Давно вы встречаетесь? – Анастасия переводит с меня на сына недоуменный взгляд.

На шокированную не похожа, держится из вежливости, но удивление из глаз так и сквозит.

– Недавно, – бросает он и озирается по залу. Ищет кого-то?

– Это так неожиданно, – она как будто поясняет мне свою растерянность и улыбается. – Дима впервые приходит на семейную посиделку с девушкой.

Посиделку? Я оглядываю потолок с лепниной, глянцевый мрамор на стенах, роскошные колонны с капителями и наполненные яствами столы, которые тут везде расставлены. Там креветки, крабы, икра и много чего другого. Я такое никогда не ела и даже не могу описать.

В общем, не представляю масштаб свадебного празднества, если это просто посиделка.

Анастасия расспрашивает меня, где мы познакомились, чем я занимаюсь. Я повторяю все ту же легенду, которую мы заготовили для Бархатова, а она кивает и не снимает улыбку с лица, глазами меня сканируя.

В принципе, мне должно быть все равно, что она обо мне подумает. Мы, наверное, видимся в первый и последний раз в жизни, но неловкость я ощущаю остро. И волнение. Поэтому хватаю Димину руку для поддержки.

– Еще наобщаетесь, – говорит он матери и уводит меня в гущу толпы.

– У тебя красивая мама, – я до сих пор не могу оторвать от нее взгляд и все оборачиваюсь на тонкую фигуру в бежевом платье.

Мы едва отошли, она завела беседу с супружеской парой, которая ошивалась рядом и выискивала на столах, чем закусить.

Я тоже решаю что-нибудь съесть. Раз тут все такое аппетитное, и хватаю с первого попавшегося стола тарелку с фруктами, сразу целое блюдо. Тут таких много, остальным тоже достанется.

– Здесь как шведский стол, – Дима косится на меня с усмешкой и показывает пальцем на стопку с блюдцами у входа. – Берешь тарелку и накладываешь себе разное. Не надо тащить целые блюда.

– Ну и что. Я хотела фруктов. Зачем напрягаться, когда они уже удачно собраны на одной тарелке? – обнимаю блюдо крепко. На самом деле, я бы не отказалась и от чего-нибудь посытнее, но для этого надо тащиться за тарелкой, поэтому решаю, что мне хватит.

– Ой, Зефирка, ты прелесть, – он закатывает глаза и прижимается к моей щеке носом, не целует, а просто трется. И это выходит очень нежно. Губы сами растягиваются в улыбку.

– Ну, и где твоя стерва? – я слежу за движениями его головы. Он постоянно вертится. Точно кого-то ищет.

– Не вижу пока. Наверное, они с братом выйдут как-нибудь особенно.

Только Дима заканчивает говорить, как все ровно так и происходит. В микрофон ведущий…

Господи, здесь еще и ведущий есть.

…приглашает помолвленных в холл. Играет торжественная музыка, еще не Мендельсон, но тоже какая-то классика.

Брата Кирова я примерно таким и представляла. Темненький, статный, с прямыми чертами. Брови тоже домиком, только гуще и толще. Он в белой рубашке и бордовых брюках, с бабочкой вместо галстука. Гостям махает еще со второго этажа и широко улыбается.

Глава 24

Мы встаем прямо, и я оборачиваюсь. Инна во всей своей красе шагает по мрамору на скрипучих каблуках змеиной походкой. Не ползучей, разумеется, но извивается ее тело при каждом шаге очень похоже. Она вся какая-то скользкая, сильно гибкая, коварная. Или из предубеждения она мне такой кажется – противной.

– Здравствуй, Дима, – голос у нее, естественно, тоже сексуальный, с легким придыханием, искусственно заниженный. Его имя Инна произносит с каким-то намеком.

– Здравствуй, – он вроде стоит ровно, держит плечи, смотрит прямо, но я чувствую его внутреннее желание сжаться до маленькой незаметной точки. И мне хочется его защитить. Накрыть собой, если придется. – Это моя девушка, Лера.

– Очень приятно, – я первой протягиваю ладонь для рукопожатия, иду, так сказать, в наступление. Все-таки в этом моя главная задача сегодня.

Но Инна не торопится ее принимать, опускает толстые ресницы и слегка кривит рот, не знаю с каким чувством, отвращением или презрением. Наверное, вместе.

– И мне, – снова поднимает на меня оценивающий взгляд и улыбается фальшиво. Быстро теряет ко мне интерес и поворачивает лицо к Диме. – Наш мальчик, наконец, дорос до отношений.

Фии, какой у нее склизкий взгляд. Мне прям видится, как он оставляет на Диме дорожки слизи, такой же, какую пьет Жаба. Они, походу, из одного террариума.

– Давно не виделись, – Инна ухмыляется ему и делает странное движение корпусом, чуть неловкое, зато такое, что вырез платья расширяется и бюст вываливается из него сильнее.

Реально, там такие сиськи – едва вмещаются в чаши лифчика, торчат на большую половину. Бархатов бы перекрестился.

А Дима сглатывает и не может отвести от нее глаз. Молчит, но много думает. Эта Инна, что, ворожея? Так приковала к себе его внимание. Мне даже ревностно немного. Особенно, когда она касается его груди и опускает ладонь через солнечное сплетение вниз, по выемкам пресса, к паху. Хорошо хоть не под футболкой, но, кажется, туда стремится.

Я хлестаю ее по руке. Оба в шоке. Дима пучит на меня глаза. Инна искрится и морщится.

Плевать. Я ведь здесь именно для этого. Поэтому тычу в нее пальцем, благо мы почти одного роста, жалко я не выгляжу.

– Не пачкай моего парня своими вонючими щупальцами. Мне потом это тело целовать.

– Че?! – Инна столько воздуха набирает, что сейчас лопнет от возмущения.

А Дима смеется, накрывая ладонью глаза. Даже для него это дичь, но ему хотя бы весело. Я довольна собой.

– Что эта соплячка себе позволяет?! На моей помолвке! Дрянь невоспитанная! – она стучит каблуком о пол. Хоть бы сломала. Но нет, туфли, очевидно, дорогие. Досадно. – Зачем ты привел ее на наш праздник?! Выгоните ее отсюда!

Инна вытягивает короткую шею. Вован быстро откликается на зов и подбегает к нам. Гости тоже вертят головами. Не все сразу находят источник скандала.

– Котик, что случилось? – Вован обнимает невесту за талию и притягивает к себе ближе, от меня подальше.

– Эта мелкая стерва меня оскорбила! Только познакомились!

Вован смотрит с укоризной не на меня, а на брата. Дима пожимает плечами и уже хочет что-то сказать, но я сама за себя могу вступиться.

– А че она смотрит на моего парня? Мне это не нравится! – я вскидываю подбородок и скрещиваю руки. – Мне вообще здесь не нравится. Слишком много красивых женщин. И все на него смотрят. Димуля, мы уходим!

Я хватаю его за руку и решительно иду сквозь толпу. Не уверена, что в нужном направлении, но главное отсюда. Тут столько входов и выходов, что как-нибудь мы выберемся. Окольными путями, через лабиринт, все равно.

Дима идет за мной послушно, оборачиваясь. Жестами и мимикой что-то объясняет брату. Я ловлю испуганный взгляд Анастасии и быстро увожу глаза в сторону. Гости, особенно дамы, неодобрительно качают головами и перешептываются. Все внимание приковано ко мне. Не впервой.

Мы скрываемся за матовым стеклом. А там длинный коридор с одинаковыми дверьми. Таблички рядом с каждой указывают на компании и отделы, которые внутри заседают.

Ладно, придется идти до конца. Не возвращаться же теперь в холл. Где-нибудь да будет выход. Я видела снаружи, в здании их много. Вроде и насквозь можно пройти.

В середине пустого коридора Дима меня обгоняет, не отпуская мою руку, и перекрывает собой проход. Мы останавливаемся. Он смотрит так… счастливо, наверное. В глазах фейерверк и озорство. Я вглядываюсь в них глубже, в себе ощущаю тепло. Оно медленно просыпается и застилает собой все внутренности, как сценический дым.

– Я уже признавался тебе в любви?

– Да я и так догадалась, – отшучиваюсь и отмахиваюсь рукой.

Хочу идти дальше, но он меня останавливает.

– Я серьезно, – а сам лыбится. Красно-янтарные глаза наполняются светом. Сверкают, как рубины. Мне все больше нравится в них смотреть.

Не понимаю. Он, действительно, серьезен сейчас или просто слишком счастлив, что сбежал с помолвки брата и своей возлюбленной?

Румянец предательски растекается по моим щекам. И сердце учащает ритм. Ладони опять потеют. Блин. Откуда это непонятное воодушевление?