30 вопросов, чтобы влюбиться

Глава 1

У меня два секрета: я люблю Валентина и вкладываю силикон в лифчик. И один из них раскрыт. Да еще кем, Анжеликой Коростылевой, первой красавицей всея гимназия и звездой нашего драмкружка.

– Чтооо?! – хохочет она, запрокинув голову.

Утешает, что мы в гримерке остались вдвоем. Хочется верить, мне еще повезло.

Надо же было так оплошать. Я ведь всегда осторожна, перестраховываюсь на триста процентов. А тут… поторопилась и неудачно захватила накидку вместе с бюстгальтером.

Я специально ношу нейлоновые бра, которые прилегают к телу плотно, чтобы таких казусов не возникало.

Блииин!

Не успеваю наклониться за выпавшим силиконом, как чувствую на себе бесстыжий взгляд видеокамеры. Коростылева не растерялась – уже фиксирует мой обман. Наверное, я выгляжу зашуганным поросенком, такая же неуклюжая, беспомощная и розовая от стыда. Только визгнуть не хватало для полного соответствия образу. Но я молчу, потому что не могу из себя выдавить ни звука.

– Ничего себе ты, Палкина. Сиськи себе наклеиваешь? – Анжелика почти кричит, одновременно хихикая, чем заставляет меня тянуться к полу сильнее.

Я и так на корточках. От смущения даже подняться не могу и прижимаю к груди костюм. Кровь бурлит, аж страшно, что просочится из пор. И сердце ходуном ходит. Что б меня! Провалиться бы…

– Какое недоразумение, – Анжелика поднимается, и ее сценическое платье спадает на пол, открывая налитую грудь в хлопковом бандо. Она выглядит упругой и идеально сформированной.

Красавица нарочно добивает меня своей привлекательностью, то есть моей никчемностью по сравнению с ней. У нее фигура стройная, как песочные часы, шевелюра сочная, как шоколад, черты лица все выразительные, как эталонный портрет.

Всегда после взгляда на эту красотку хочется замазать зеркало. Мне приходится лицо себе каждое утро буквально заново рисовать. А то брови бесцветные. И ресницы короткие, едва заметные, потому что белые. И волосы такие же, вдобавок тонкие. Природа явно хотела сделать меня невидимкой, а получилось, что получилось: низкая, тощая, бледная. Мне только призраков играть. Жаль, мало в наших спектаклях таких персонажей. Так бы я тоже стала звездой, чисто за счет амплуа.

Коростылевой не понять моей боли. Она давно щеголяет буферами. А у меня – два опухших соска. Конечно, приходится прибегать к искусственной красоте, раз естественной не дано. Так мальчишки хотя бы стали понимать, что я тоже девушка.

Да, Валентин, как не обращал на меня внимания, так и не обращает. Не помогают мне ни высоченные каблуки, ни мини-юбки, ни макияж. И даже дурацкие начесы, которые я заставляю себя делать каждое утро по полчаса. Но… Хотя бы перед девчонками не так стыдно, можно белье с ними обсудить. И то, как это непривычно, когда что-то выпирает.

Впрочем, болит моя отсутствующая грудь порой так, что я очень сильно ее чувствую. Не вижу, но ощущаю, а другим этого не объяснишь, приходится показывать.

Жуть, как паршиво. Неужели Анжелика всем расскажет? Валентин со мной тогда вообще перестанет общаться. Все, кажись, моя вселенная схлопнулась.

– Не выдавай меня никому, пожалуйста, – пищу я в отчаянии. Терять уже нечего. Жмурюсь зачем-то, но открываю глаз на проверку. Бить меня вроде никто не собирается.

Анжелика хмыкает и скрещивает руки под грудью. Она высокая и спортивная. Все мышцы четко проглядывают из-под смуглой кожи. Меня каждый раз берет завида, даже сейчас, когда я раскрываю глаза, преодолев страх.

– Если сделаешь для меня кое-что, – в карих глазах мелькает коварство. Мне не нравится эта ухмылка, но я слушаю и даже нахожу в себе силы подняться, чтобы посмотреть ей в лицо. – Раздобудь мне всю инфу про Бархатова. Хочу знать: что любит, чем увлекается помимо музыки, с кем проводит свободное время, куда планирует поступать.

В голове сразу вихрь мыслей.

Бархатов? Слава? Из одиннадцатого «В»? Который диджеит на всех дискотеках? Брат Ксюни из нашего кружка? Она в своем уме? Как? Что? Зачем?

– Я? Про Бархатова? Все? – ахаю. Смущение пропадает. Удивление его затмевает. Накидка валится на пол, а силикон я сжимаю.

– Да, – Анжелика слепит меня белоснежным оскалом. – Вы же с его сестрой типа подружки. Можешь начать с нее.

– И что тебе это даст? – хмурю брови, а в голове уже кружат идеи, как такую просьбу вообще выполнить.

– Как что? Нравится он мне. Хочу тоже ему понравиться.

– Но… при чем здесь…

Коростылева не дает мне договорить, откидывает волосы назад обиженно и надувает губки.

– Этот тугодум ваще не понимает намеков. А в лоб подкатывать не комильфо, – легким взмахом ноги она подкидывает платье, хватает его рукой и уходит к шкафам. – Я пришлю список вопросов, ответы на которые тебе надо разузнать. Сделаешь, я удалю видео и никому ничего не расскажу.

– Но… как? – вырывается из меня возмущение.

Мы с Ксюней не то чтобы прям подружки. Мы общаемся-то исключительно в кружке. Она на класс младше и вообще вечно хмурая. С такой не особо подружишься. И тем более сразу о брате расспрашивать… Что она подумает?

– Ну, ты же понимаешь, это уже не моя проблема, – Анжелика припечатывает меня взглядом к невидимой расстрельной стене. Прям Сталинский взгляд – аж холодок по коже. – Можешь отказаться. Тогда мы с Валей от души посмеемся.

Глава 2

После третьего урока я бегу в столовую со всех ног, чтобы занять очередь. Большая перемена – полшколы стягивается поесть. В этот раз мне везет. Кабинет литературы на первом этаже, неподалеку. Я быстро прибегаю и становлюсь всего лишь пятой. Даже беспокоюсь, успеют ли подтянуться Анжелика, Валентин и другие, а то придется пропускать.

Но очередь ползет медленно. Три первые девчонки долго думают, что выбрать из комплексных обедов. И у меня появляется время пораскинуть мозгами.

В Анжеликином списке целых тридцать вопросов. Она дала мне всего месяц.

Господи, зачем ей знать, какой у него размер обуви? Серьезно? Она ему кроссовки собралась дарить в качестве подката? Ладно, допустим, это я смогу раздобыть.

Но как узнать, кто его первая любовь? Была ли она вообще? Ксюня тоже может о таком не знать. Откровенничать со мной кто-то из них вряд ли будет.

Однако больше всего добивают последние вопросы, которые Коростылева задала о себе любимой: знает ли ее Бархатов, что о ней думает.

Как об этом всем спросить невзначай? Она совсем поехавшая?

Вздохнув тяжело, я пробегаюсь по вопросам снова. Анжелика прислала их гугловским файлом. Видимо, прямо туда мне и вписывать ответы.

Взбрендило же ей…

Неужели такой, как она вообще нужно добиваться парня? Мне казалось, стоит Коростылевой лишь подмигнуть, и любой к ней сам подскочит, сразу с букетом и валентинкой.

Бархатов, видите ли, ее намеков не понимает. Он слепой разве? Красоту-то мог бы и разглядеть. Он меня уже бесит, потому что приходится из-за его невнимательности теперь что-то выдумывать, как-то действовать, сближаться с Ксюней против своей воли и ее.

Аркгх!

Хочется перебить здесь посуду и повыкидывать салаты из пиал. Как вспомню, что Анжелика меня видела с отвалившимся силиконом, так сразу краснею по самое темечко. Не думала, что выражение «сгорать от стыда» настолько буквальное. Я прям чувствую эти ожоги изнутри и снаружи. И мне даже поделиться не с кем.

Еще солнце из огромных окон столовой меня дожаривает. Оно легко отсвечивает от всех металлических поверхностей: витрины, столов, стульев, которыми помещение заполнено. И от глянцевых стен, выкрашенных в небесно-голубой. И даже от стекол картинок с натюрмортами. И все эти лучи бьют в меня.

Анжелика с Валентином подходят ровно в тот момент, когда я приближаюсь к кассе. За ними скачут Еловская Вера и Кузьмин Вова. Все уже с подносами. А я только теперь понимаю, что не взяла ничего, кроме приборов. Хватаю первый попавшийся салат с лавки. В очереди раздаются недовольные возгласы.

– Я им занимала, – спешу оправдаться.

Несколько человек цокают, но я не реагирую больше.

– Спасибо, – Валентин подтягивает уголки рта наверх, вставая за мной в очередь к кассе, и это все окупает. Ради этой сжатой улыбки я готова хоть все очереди в городе отстоять, лишь бы он всегда следовал за мной.

Он так близко. У меня аж мурашки. Его дыхание мятным бризом спадает на мои щеки. Мне кажется, они уже алые или около того. Жарко. И ладони потеют предательски. А сердце-то как стучит, вот-вот вылетит прямо в его солнечное сплетение и шмякнется на пол. По-любому разобьется.

Вдыхаю его аромат. Сегодня Валентин пахнет пачули и бергамотом, наверное, новый гель для душа. Свежо. Кожа у него вся такая белая, гладкая, чуть ли не светится. Точно эльф! Даже уши немного заостренные. Ну, вылитый Леголас. Ах, мой краш с детства.

Он так вытянулся за последний год, так возмужал. Теперь за ним многие девчонки из драмкружка и не только бегают. А я его и мелким любила, между прочим, до того, как это стало мейнстримом.

Валентин опускает на меня васильковый взгляд, и я прячу влюбленные глаза в его груди. Руки против воли тянутся к нему. Сама не понимаю, зачем лапаю его значок «Звезда гимназии – за артистичность». Такие дают не каждому – только достигшим успеха ученикам. Его талант все признают. Марина Антоновна, руководитель нашего драмкружка, сама когда-то позвала Валентина, увидев исключительные способности в тогдашнем пятикласснике.

– Что там? – спрашивает он недоуменно.

Я делаю вид, что чищу его значок от въевшейся грязи. Ну, как чищу, измазываю собственным потом, который выделяется из меня литрами от волнения. Дуреха.

– Все, уже ничего, – в последний раз протираю эмалированный металл рукавом свитера и улыбаюсь виновато.

Валентин – любовь всей моей жизни, аж с пятого класса. Я и в драмкружок из-за него записалась. Хотя актриса из меня никакущая. Марина Антоновна в этом убедилась на самой первой нашей постановке, когда я все слова на сцене забыла, простояв целое действие камнем. С тех пор мне дают только эпизодические роли или вообще бессловесные. Зато загружают кучей другой работы: вожусь с реквизитом, костюмами, декорациями и административные обязанности теперь выполняю в помощь Марине Антоновне. Вечно как белка в колесе, но ничего, главное, что Валентин постоянно в моем поле зрения.

Только на спектакль для Хэллоуина мне выделили полноценную роль. Потому что там как раз нужен призрак, а это мое амплуа, и не нужно много говорить. Я не должна подвести группу, особенно Валентина. Буду стараться и отыграю на все тысячу процентов. Тем более, на репетициях теперь мы с ним будем чаще взаимодействовать. От предвкушения даже сердцу щекотно.

Глава 3

«Ксюнь, ты сегодня после уроков занята? Можешь мне помочь с реквизитом?», – пишу ей в мессенджере. Марина Антоновна сказала подготовить к Хэллоуинскому спектаклю кучу черепов и много чего еще. Я вижу в этом отличный повод.

Ксюне тоже не повезло с природными данными и приходится лишь обслуживать весь наш кружок, как и мне. Розовощекая и круглолицая, с толстой синей косой до лопаток, она всегда носит широкие джинсы и безразмерные толстовки, чтобы скрывать полноту, над которой другие, особенно Коростылева, посмеиваются. Из-за лишнего веса Ксюне приходится брать на себя неприятных персонажей, будь то Водяной, Бабариха или Мойдодыр, а остальное время помогать мне с реквизитом. Но ей нравится играть на сцене в отличие от меня, даже в эти роли она вкладывается.

Иногда я ее жалею. Мне все-таки больше повезло, меня тупо не замечают, а ее замечают только для того, чтобы поиздеваться. Но она гордая, держится сильно. Не лебезит перед этими звездами, как я. Все их шуточки пропускает мимо ушей и на сцене, даже в дурацком костюме умывальника, показывает класс. Марина Антоновна хвалит ее за талант.

А я так не умею. Не умею быть гордой и сильной, и талантов никаких не имею. Поэтому мило улыбаюсь Анжелике каждый раз и выполняю ее мелкие просьбы, лишь бы она меня не гнобила и держала подле себя. Ведь и Валентин с ней тусуется. Так у меня есть шанс с ним общаться.

Сестра Бархатова равнодушно соглашается. И, когда школа пустеет, мы идем в мастерскую драмкружка – кладовую на минус первом этаже, выбитую Мариной Антоновной у директора. Здесь раньше находился склад мусора. Мы его целым кружком вытаскивали не один день. Потом все осенние каникулы приводили помещение в более-менее обитаемый вид. Расчищали и красили. Постепенно заполняли мебелью, костюмами, реквизитом и оборудованием. Теперь оно снова походит на склад, но уже не мусорный.

Черепа мы делали не раз. Поэтому для них в мастерской всегда есть необходимые материалы: газеты, фольга, вата, клей, краски и кисточки.

У нас с Ксюней уже отработанная схема. Она мнет формы из газет, обклеивает их фольгой и передает мне. А я послойно наклеиваю вату и придаю проточерепам анатомическую форму.

Когда все комки наделаны, я предлагаю Ксюне тоже клеить поверх вату.

– Блин, как у тебя так получается, – удивляется она. – У меня все почему-то размазывается, как сопли.

Я смеюсь и пожимаю плечами, а сама постоянно зыркаю на ее телефон. Ищу возможность как-нибудь туда заглянуть. Разумеется, там пароль.

Ей прилетает сообщение от Бро[1]:

«Я сегодня с Дегтем и Люсей зависаю. Давай завтра? Или фотки кидай».

Ага, я сразу беру на заметку. Восьмым вопросом в списке идут «Друзья». Достав телефон, быстро печатаю имена: Люся Белкина и Деготь, Дегтярев Ваня. С ними он и сидел в столовой. Они вроде тоже музыкой увлекаются. Люся, по крайней мере, отлично поет, на всех школьных конкурсах побеждает. А Дегтярев вообще оркестр: и гитарист, и барабанщик, и даже на баяне когда-то играл.

Ксюня разблокирует экран отпечатком и отвечает: «Ладно. Не особо и рассчитывала». Она даже смайликом сообщение не сопровождает. Явно обиделась. Мне хочется узнать, куда ей так нужно и почему с братом. Или просто одной не хочется?

Надо решаться и завести с ней приятельскую беседу.

– Ты пойдешь на бал?

– Как будто могу не пойти, – покатые плечи вздрагивают от смешка.

– Тоже не хочешь? – произношу я сочувственно, надеясь, что зацепилась.

Ксюня вскидывает удивленные глаза и смеряет меня оценивающим взглядом. Я невольно изучаю ее радужки. В них нет золотого свечения, как у брата, но глаза тоже зеленые, разве что бледнее и мутнее.

– А ты почему не хочешь? – спрашивает она то ли с подозрением, то ли с любопытством.

– Ну… – я макаю кисточку в разбавленный водой клей и долго вытряхиваю лишнее, стуча по горлышку банки. – Платье не очень. Я в нем уже третий раз пойду. Не хочу позориться.

Ксюня хмыкает и поднимает одну бровь. Нет, все-таки она не разделяет моей проблемы. Я смотрю на ее одежду: да, мешковато и плохо сочетаемо, но недешево и не рвано. Толстовка добротная, кеды фирменные. И тушь на ресницах не комочками. У нее даже пирсинг есть: в носу, на брови, в ушах. Все золотое, явно не бижутерия. И Слава одевается хорошо. Они точно не знают, что такое бедность.

– А я вообще все эти рюши-юбки ненавижу, – Ксюня хватает еще одну газету и беспощадно сминает в неровный шар. Я чувствую в ее голосе что-то новое, не просто холодную грубость, а тонкую колкость. – Придумали тоже бал.

– Ну, зато можно почувствовать себя принцессой, – я улыбаюсь, вспоминаю свой самый первый раз. Тогда я так себя и ощущала, пока Анжелика ко мне не докопалась. Сказала, что платье у меня старомодное и вообще свадебное, а вовсе не бальное. А в прошлом году она его опять высмеяла, запомнила ведь, что то же самое. Не забуду ее слов, вроде и не смешных, и не унизительных, а почему-то обидных: «Ты все замуж надеешься выйти? Это не тот бал».

– По-моему, принцесса – это состояние души, – с убеждением утверждает Ксюня. – Не нужен бал, чтобы себя такой чувствовать.

Действительно, настоящие принцессы чувствуют себя такими каждый день и каждую минуту, как Коростылева. А мне, Золушке, нужен бал, чтобы побыть в королевской шкуре. И то не выходит.

Глава 4

Я вхожу в квартиру всего на несколько минут раньше мамы и успеваю лишь переодеться в пижаму. Она работает кадровиком в бюджетном учреждении и в нем же после рабочего дня моет полы, чтобы выплатить ипотеку и прокормить нас. Отца у меня нет, и никакие алименты мне не положены. Поэтому я не имею права что-то требовать. Мама и так из кожи вон лезет, чтобы у нас было все необходимое.

А Ксюня сегодня потратила на платье десять тысяч и еще столько же на обувь и аксессуары. Конечно, мне завидно. И стыдно перед одноклассниками. Поэтому я решаюсь спросить у мамы разрешения переделать ее платье. Все равно оно ей уже не пригодится. А себе, надеюсь, я смогу купить новое платье на свадьбу.

Разогрев в микроволновке макароны и сосиски, я ставлю перед мамой тарелку. Она благодарит меня слабой улыбкой и спрашивает, как прошел мой день. Отвечаю что-то дежурное и смотрю на нее в упор, не решаясь заговорить о важном.

Мама такая же, как я, то есть я вся в нее: бесцветная худышка маленького роста. Сквозь пепельные волосы лесками проявляется седина. Маме почти пятьдесят. Кожа уже морщится. Мне кажется, больше от изнурительной работы, чем от возраста. Я всегда вижу ее лицо уставшим. И мне ее жалко.

Бабушка и тетки говорят, что мама родила меня поздно, чисто для себя, от первого попавшегося под руку негодяя. Что много лет потратила на карьеру, которую так и не построила, а после декрета не смогла восстановить даже прежнее положение, и что лучше бы сразу налаживала личную жизнь. Мама никогда не была замужем, но много мне рассказывала, о какой свадьбе мечтала. Я толком не знаю, для чего она купила это платье, действительно ли, свадьба намечалась, или мама просто себя порадовала. А теперь с таким трепетом хранит этот наряд.

– Ма, – резкий тон выдает мое волнение, но я не увожу глаз с маминого лица. Она смотрит в ответ вопросительно, набив обе щеки едой. – Можно я перешью платье для бала?

Мама вздыхает тяжело и не отвечает, пока не проглатывает пищу целиком. В ожидании я ковыряюсь вилкой в макаронах. Вроде с обеда не ела и ходила много, а аппетит не нагуляла. Мама меня пугает, что я так и не вырасту, если не буду кушать. Наверное, отчасти так и есть. Я мало ем и расту совсем помаленьку.

– Лерок, мы это уже обсуждали. Оно же и так прекрасно на тебе сидит. Зачем его переделывать?

– Ну, чтобы оно выглядело по-другому. Все будут в новых, а я опять…

Мама улыбается. Смотрит на меня, как на малявку, которая ничего в жизни не понимает. Я устала от этих снисходительных взглядов. Так все тетки и бабушка смотрят. Им не понять, как это важно для меня. А я хочу любви, чтобы не рожать от абы кого под сорок и все равно остаться одинокой.

– Что тебе все? Ты для себя живешь, а не для всех, – мама снова набивает рот макаронами.

Сосиски, разваренные и бледные как моя кожа, совсем не вызывают желания их съесть. Да и подсохшие макароны выглядят не аппетитно. Но я давлюсь ужином, который готовила вчера.

– Я хочу понравиться Валентину, – бормочу, с усилием проглотив плохо прожеванные макароны.

– Ты ему за пять лет не понравилась, думаешь, один бал в новом платье что-то изменит?

Жестко. Больно. Грудь опять рвет изнутри. Почему мама такая прямолинейная?

Слезы я уже не могу сдержать. Макароны застревают в глотке.

– А тебе зачем это платье? – обида из меня прет неосознанно. – Как будто ты замуж когда-нибудь выйдешь? За мои шестнадцать лет не вышла же. Может, хватит надеяться?

Мама в шоке. Кусок сосиски вываливается изо рта в тарелку. Я смотрю на нее сквозь слезы. Все лицо расплывается. Не могу больше. Поднимаюсь и убегаю в комнату. Самое тупое, что мне даже закрыться негде. Комната у нас одна. Хотя бы кровати разные.

Во мне все кипит. Злость зашкаливает. Термометр в подмышке сейчас бы взорвался. Я мечусь по комнате туда-сюда в маленьком пространстве между мебелью. Здесь все заставлено, можно сделать только два шага вперед и назад. И мне этого не хватает, чтобы остыть. Душа адски горит.

Мама долго не приходит в комнату. Видимо, дает и себе остыть. Торчит на кухне. Я слышу только шум воды, лязг посуды и периодические вздохи.

Нет, я все-таки не хочу, как мама, ждать у моря погоды. Хочу понравиться Валентину, хочу, чтобы он меня заметил, чтобы увидел во мне красоту. Но не в этом же дурацком платье двадцатилетней давности. Я судорожно обегаю комнату взглядом, сама не знаю, что ищу. Просто в голове что-то крутится. Как всегда крутится, когда Марина Антоновна дает мне задание придумать что-нибудь с костюмами или реквизитом.

Неожиданно для меня самой взгляд останавливается на окне. Точно, тюль и гардины – прекрасный материал для платья. Буду как Скарлетт из «Унесенных ветром».

Я срываю занавески и раскладываю на кровати, пытаясь сообразить, как это все так можно вывернуть, чтобы смотрелось на мне нарядно.

Теперь я точно покорю Валентина. Не только новизной и красотой, но и креативностью. Надеюсь, годы возни в драмкружке дадут свои плоды.

Мама заходит в комнату за полночь и на мгновение застывает в дверях. Хмыкает на меня, обмотанную тюлем. Но только зеркало отражает мой взгляд, сразу уводит свои глаза в пол и ложится в постель. Закрывается одеялом с головой.

На уроки у меня времени уже не остается. Спишу у Еловской. Там вроде было немного.

Глава 5

После вчерашней ссоры с мамой настроения совсем нет. И злость, и вдохновение заметно притупились, но я все равно пру с собой тяжелые портьеры и объемный тюль. Пытаюсь представить себе будущее платье. Образы закручиваются в сознании, а цельной картины не получается.

В школу я прихожу понурой. Плохо выспалась, отчего голова побаливает. Здесь шумно. Малышня носится по коридорам с визгами. Старшеклассники гогочут. Кто-то слушает музыку на весь этаж. Но громче всех вахтерша отчитывает мальчишку за то, что он опять без сменки.

Повседневная атмосфера снова возвращает меня к Анжеликиному заданию. В ее списке столько вопросов, что я не знаю, за какой взяться. Держу в голове все и сразу. Телефон, размеры, дата рождения, любимые книги и фильмы, хобби, профессия, цвет, блюдо, место. Господи, как это все поможет Коростылевой ему понравиться? Зачем вообще все это знать?

Снимая ботинки, я переобуваюсь в лодочки на высоченной танкетке. В них ноги быстро устают, но так я нормального роста. Озираюсь по сторонам, не понимая зачем. В гардеробе все в кучу. Уличная обувь стоит под вешалками вперемешку.

Мда. В таком хаосе я вряд ли найду кроссовки Бархатова. Надо еще запомнить, в каких он ходит. А как бы их найти и посмотреть незаметно размер? Может, во время физры?

Только пройдя половину первого этажа, я понимаю, что не помню, какой у нас сейчас урок и кабинет, поэтому возвращаюсь к расписанию в холле. Заодно смотрю на уроки одиннадцатого «В».

Как удачно, физра у них как раз сегодня, пятым-шестым. Надо будет отпроситься в туалет с биологии.

Но сперва нужно самого Бархатова встретить и запомнить его кроссовки, а лучше сфоткать, чтобы наверняка не перепутать. Мне везет. Он тут же появляется в дверях. Весь погружен в музыку, которая вроде играет в его наушниках, но слышно даже мне. Парень ни на кого не смотрит, качает головой, а руки держит в карманах куртки. Плечи двигаются в такт электронным басам.

Ага, может, даже и физры ждать не придется. Только я порываюсь зайти за ним в гардероб, как меня хватает за плечи Анжелика и уводит по коридору к кабинету физики, где у нас должна быть геометрия.

– Ты записала Белкину ему в друзья? Уверена, что они не встречаются? – громким шепотом она щекочет мне ухо и шею.

Я невольно поджимаю плечо к голове, но из крепкой хватки не могу вырваться. Анжелика гораздо сильнее меня. Бицепсы ярко выражены. Она меня даже в игру «Палец-на-палец» победит, вон большой какой накачанный.

– Я это выясняю, – почти скулю.

– Выясняй скорее.

Она выпускает меня перед самым кабинетом и запихивает внутрь легким толчком. А я чуть не падаю, подворачивая ногу на танкетке. Корячусь у первой парты, отряхиваюсь и сажусь за нее. К счастью, мои кривляния никто не замечает. Все заняты своими делами и разговорами. Валентин тоже сидит на первой парте, но в другом ряду, в среднем, прямо перед учительницей. Его окружают мальчишки и Еловская. Анжелика к ним присоединяется, а я только успеваю помахать.

Весь первый урок у меня уходит на обдумывание тактики. Шпионка из меня тоже не выдающаяся, но надо как-то выследить Бархатова с Белкиной и определить, дружеские у них отношения или нет.

Но как, блин?

Если они всем официально не объявили о том, что пара, как я смогу понять, есть ли между ними что-то. Вообще, как узнать, что у парня есть девушка, если его нет в соцсетях, и в школе он ни с кем за ручки не держится?

Первый вариант: спросить у его сестры, но так сразу и так в лоб – не комильфо, как говорит Анжелика. Второй вариант: залезть в его телефон. Там в контактах наверняка будет кто-нибудь типа «Любимая», «Пусечка», «Мой сладкий пирожочек». Но как получить доступ к его телефону? Вряд ли Славе нужна помощь с выбором смокинга на бал.

Гадство. Как я в это вляпалась?

Ладно, начну с малого. Мне надо раздобыть размер его одежды и обуви и добить номер телефона.

И на перемене я выхожу на слежку. Оказывается, у нас большая школа. Целых четыре этажа. Коридоры вроде широкие, а все равно между уроками забиты донельзя. Учеников тысячи. Не так-то просто в этом образовательном мегаполисе разыскать одного конкретного школьника.

На каждом этаже у нас есть холлы с диванами и столиками, где можно подурачиться. В основном их занимают привилегированные старшеклассники. Я обычно в таких тусовочных местах не появляюсь. Но сегодня, полагаю, именно там и смогу найти Бархатова. Он все-таки местный диджей, звезда школьного масштаба и вообще выпускник. Ему как будто положено там быть.

Мои надежды оправдываются. Бархатов сидит на третьем этаже в окружении большой компании парней и девчонок. Белкина, разумеется, рядом и Дегтярев неподалеку. Холл от коридора скрывают огромные растения – декоративные пальмы и папоротники. Мне есть, за чем спрятаться. Я пристраиваюсь у самого края коридорной стены и осторожно выглядываю, чтобы понаблюдать за компанией.

Бархатов – заводила. Делится впечатлениями о фильме, который посмотрел вчера, – «Дедпул». Я не видела, но знаю, это что-то из «Марвел».

Ага, фанат кинокомиксов – сразу записываю в гугловский файл. И слушаю дальше.

– Вот с удачливостью они ваще круто придумали. Это ж реально суперспособность, – Слава воодушевлен. Глаза широко раскрыты, руки активно жестикулируют, от улыбки на щеках ямочки. – Блин, ты же просто неуязвимым становишься. Ваще можешь все что угодно творить, ведь тебе ниче не будет, по-любому пронесет.

Глава 6

После третьего урока я мчу в столовую, чтобы занять очередь, и прибегаю десятой. Стол для нас занимает Еловская, большой, поближе к окну. Еду ей приносит Кузьмин. Валентин с Анжеликой обсуждают театральные училища и вступительные экзамены к ним.

– А че не ГИТИС? – ухмыляется Коростылева Валентину.

– РГИСИ – колыбель множества талантливых актеров. Там отличные мастера, – он вскидывает руку, как поэт, словно говорит что-то сакральное. – Ни Москвой единой.

Мне тоже хочется поучаствовать в их разговоре, и я вставляю свои пять копеек.

– О, а там можно выбрать мастера? Ты уже выбрал?

– Я хочу к Фильштинскому. У него многие звезды учились. Хабенский, например, или Козловский.

– Вау, – протягиваю. Для меня этот уровень непостижим. Даже не представляю, каково это играть на той же сцене, где когда-то выступали Козловский и Хабенский, но в Валентине не сомневаюсь. У него таланта не меньше, чем у этих двоих вместе взятых.

– К нему и конкурс выше всего, разумеется.

– Ты же так классно играешь. Уверена, он сам захочет тебя к себе в ученики, как Марина Антоновна.

Валентин водит скромным взглядом по кругу. Чувствуется, что хочет улыбнуться, но сдерживает себя. Лишь уголки губ подрагивают.

Остальные трое косятся на меня с усмешками. А что такого? Я разве не правду сказала? Просто подметила факт. Это же все признают. Марина Антоновна тоже профессионал.

Еловская заполняет паузу предложением покататься на самокатах в выходные. Все соглашаются. Я только за. Люблю такие покатушки. Валентин вне школы более расслаблен и открыт. Можно с ним обсудить какой-нибудь фильм или книгу. И вообще, мне хочется отвлечься. А то неделя выдалась стрессовой.

Ребята выбирают место, где покататься. Я в этом не участвую и ради отвлечения озираюсь по сторонам. Когда натыкаюсь на Бархатова во втором ряду, пытаюсь высмотреть, что у него в тарелке. Приходится тянуть шею. Это привлекает его внимание. Парень сдвигает брови и инстинктивно подвигает еду ближе к себе. Я краснею и отворачиваюсь. Кажется, выходит демонстративно. Еще несколько секунд я чувствую его взгляд на себе.

Зато мне этого хватило, я все увидела и могу записать в заметки: «ВТ – гречка с фрикадельками, апельсиновый сок, ватрушка с творогом».

Ага, второй день подряд ватрушка, и опять с творогом. Если и завтра то же повторится, это точно его любимое блюдо. По крайней мере, одно из. Анжелика ведь не написала узнать все его любимые блюда, поэтому ватрушки хватит. Я испытываю легкое торжество.

Еще мне надо добить его номер – прозвонить все варианты от нуля до девяти в качестве последней цифры, которую я вчера так и не смогла запомнить. Я украдкой гляжу на Бархатова. Он увлечен разговором с одноклассниками. Сегодня их за столом целых шестеро. Кажется, на меня он больше не обращает внимания, можно приступить к операции.

Анжелика то и дело поглядывает на него украдкой, потом на меня с упреком, опять громко смеется и постоянно откидывает волосы назад. Не понимаю, как они каждый раз снова оказываются спереди. Валентин сравнивает театральные школы, объясняет, почему ему подходит одна и не подходят другие. Еловская и Кузьмин его слушают без должного интереса, просто потому что сидят рядом.

Я решаюсь набрать первый номер. Начинаю с нуля. Полминуты идут долгие гудки, а затем звонок обрывает автоответчик. Я пристально слежу за Бархатовым, прислушиваюсь к вибрации и всем мелодичным звукам, которые походят на рингтон.

А вдруг он вообще не взял с собой телефон? Хотя вряд ли. Все их носят с собой. Наверное, где-то в кармане держит.

И я продолжаю звонить.

На единицу тоже не ответили. И Бархатов никак не пошевелился. Двойку сразу скинули, но он телефон даже не доставал. На тройку ответила какая-то женщина, поэтому сбросила я. Четверка оказалась вне зоны доступа. И на пятерку опять длинные гудки.

Я так переживаю, что забываюсь и вгрызаюсь в Бархатова глазами. Он иногда невольно озирается и спотыкается на мне взглядом, но надолго не задерживается. Хоть где-то неприметность сыграла в мою пользу. Я для Бархатова пустое место, и это отличное качество для шпиона.

И вот на шестерке он полез в карман. Я порываюсь выключить звонок, но нет, еще рано. Надо убедиться, что я именно к нему попала. Жду, когда он поднимет трубку. Парень достает телефон, который верещит электронными битами на всю столовую. Номер явно незнакомый, потому что он хмурится, но подносит телефон к уху. У меня срабатывает вибросигнал. Я гляжу на экран – на звонок ответили. В динамике приглушенно раздается: «Алло?».

От волнения я не сразу попадаю на красную кнопочку. Пальцы скользят по стеклу. Сперва врубаю громкую связь, и все ребята за столом уже слышат Славино «алло». Только с третьей попытки завершаю звонок и с ужасом ловлю взгляд Бархатова. Он смотрит с сомнением. До конца еще не понял. Анжелика тоже меня пилит глазами. И Валентин подозрительно щурится.

Белкина, мое спасение, отвлекает Бархатова и снова втягивает в разговор. Парень откладывает телефон на стол и слушает одноклассницу.

Я виновато улыбаюсь Анжелике и съедаю пюре буквально за две ложки. Заедаю стресс.

Блин, как же это вышло палевно. Надеюсь, он все-таки ничего не понял. Мало ли кому я могла звонить. И мало ли кто ему звонил. Ошибся номером, и все. Всякое ведь бывает. Да?

Глава 7

На вылазку за кроссовками я решаюсь лишь на последнем уроке. Тяну руку, отпрашиваюсь в туалет, а сама хватаю телефон и несусь на первый этаж, к спортзалу. Из приоткрытых дверей слышны крики парней и свисток. Мяч гулко стучит о пол. Девчонки визжат, как болельщицы.

Осмотревшись, я понимаю, что угрозы разоблачения в сию минуту нет. В коридоре пусто, а весь одиннадцатый «В» занят игрой в баскетбол. На цыпочках я захожу в мальчиковую раздевалку напротив спортзала. Маленькая коморка заставлена железными шкафчиками. Вся обувь валяется под скамейками. Я быстро нахожу горчично-фиолетовые кроссовки – они стоят у стены, рядом с окном.

Но сперва решаю записать размер одежды и раскрываю шкаф. В нем все в кучу. Рюкзак завален футболкой, свитшотом и джинсами. Поднимаю футболку, зачем-то нюхаю.

Что я творю?

Дергаюсь от собственной глупости и отшвыриваю футболку обратно в шкафчик. Хотя пахнет она приятно, чем-то похожим на жвачку, типа «Love is…».

«М» – вношу в Анжеликин файл самодовольно.

Любопытство, точнее, желание сорвать джекпот и найти ответы сразу на несколько вопросов, заставляет меня заглянуть в рюкзак. В дневнике ничего полезного. В тетрадке по алгебре дурацкие рисунки: фантастические монстры дерутся друг с другом, геометрические узоры переплетаются, улыбается солнышко. Под учебниками нахожу много мусора: стертые чеки, обертки шоколадок, уже высохшие салфетки, в общем, тоже ничего интересного. Вдруг натыкаюсь на что-то рукописное. Среди прочего валяется записка, измятая, рваная, явно давнишняя.

Сердце предвкушает нечто важное, ускоряет темп. Я разворачиваю записку и долго вчитываюсь в кривой почерк.

«Слава, пишу тебе так, потому что боюсь сказать в лицо. Ты мне очень нравишься, но, кажется, совсем этого не понимаешь. И я не могу определить, взаимно это или нет…».

Хе, как будто Анжелика писала.

«Но держать все в себе больше нет сил, поэтому признаюсь тебе вот так, по-дурацки, в любви. Жду твой ответ. Люся».

Ого! Надо сфоткать для Коростылевой. Хотя… что это доказывает?

Любовная записка валяется в его рюкзаке вместе с остальным мусором, как будто сама таким же мусором и является. Непонятно ведь, ответил он на ее чувства или нет. Блин. Вот интрига. И как же мне это узнать?

Я сокрушительно плюхаюсь на скамейку, провожу ладонью по лицу, выдыхаю.

Можно мне квест попроще?

Сижу так в размышлениях о несправедливости своего положения, забыв, зачем пришла. Потом замечаю время на экране блокировки и вскакиваю.

До конца урока осталась пара минут, а я до сих пор ничего не раздобыла. В спешке запихиваю весь мусор, тетрадки и учебники обратно в рюкзак, закидываю его сверху одеждой и наклоняюсь за кроссовками. На внешней подошве ничего нет. Заглядываю внутрь. Обычно размеры указываются где-нибудь поближе к пятке, но тут пусто, только бренд. Я раздвигаю язычок шире и заглядываю дальше, приходится почти нос туда запихивать, ибо ничего не видно.

Ага, вот оно – сорок три.

Китайское барахло. Додумались же разместить размер так глубоко.

– Что за… кринж[1]? – слышу от двери.

Блииин!

Оборачиваюсь и подпрыгиваю на месте. Бархатов передо мной во плоти. Морщит лицо в отвращении и протягивает долгое «эээ». А я немею. Буквально голос пропадает, и все тело цепенеет.

Капец я везучая!

Так и хочется взорваться, но у меня только пульс подскакивает. Сердце бешено бьется о ребра, аж грудная клетка трещит.

Какой стыыыыд…

– Зачем ты нюхаешь мои кроссовки? – выдает Бархатов, отойдя от шока. Лицо становится ровным, но морщинка на переносице не разглаживается до конца.

– Я их не нюхала! – отскакиваю к окну. – Я все сейчас объясню…

А у самой в голове перекати-поле. Причем такое безмятежное, будто ситуация вовсе не аховая. Мозг в самый нужный момент отключился. Только сердце работает, как заведенное, почти жужжит от невыносимого ритма. Ладони уже мокрые. И по позвоночнику стекает неприятный холодок. Кажется, я такой стыд не испытывала, даже когда Анжелика застукала меня с силиконом.

Бархатов склоняет голову набок. На его висках и шее блестит пот. Белая майка оголяет упругие плечи и мускулистые руки полностью. Они жилистые, схватят – не отпустят явно.

– Что ты вообще делаешь в мужской раздевалке? И ты не из нашего класса.

Он движется на меня, а я упираюсь в подоконник и дрожу, прижимая кроссовок к груди. Ожидаю его приближения, как неизбежной кары. Но глаза закрыть не могу, даже не моргаю, таращусь на него всем своим страхом.

– Ты вроде с моей сестрой в драмкружок ходишь, не? – Бархатов сужает взгляд и останавливается в целом шаге от меня. Руки к моей шее вроде не тянет.

Я медленно киваю и сухо сглатываю. Он меня знает?

В эту секунду в раздевалку заваливается целая толпа парней. Мокрые от пота, разгоряченные, они обсуждают прошедшую игру, но видят мое испуганное лицо и застывают. Все как один замолкают и застревают в проеме.

Бархатов оборачивается. Я хлопаю ресницами.

Глава 8

Успокоение ко мне приходит спустя полчаса возни с платьем. То есть будущим платьем. В мастерской драмкружка есть удобное зеркало. Я верчусь перед ним, пытаясь придумать интересный и простой фасон. Но мне все не нравится, потому что мысли постоянно возвращаются к сегодняшнему позору.

Господи, кажется, это мой удел – вечно плошать и выставлять себя идиоткой.

Одно утешает, что Бархатов не Валентин. Он, в принципе, в этом году окончит школу, и мы с ним никогда больше не увидимся.

Ну, да. Тут еще весь год впереди, считай, но это лучше, чем жизнь. Пусть мнит себя суперзвездой и тешит самолюбие. Мне не жалко.

Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива.

Хм, какой мудрец.

Сильно не страдай.

Тоже мне.

Ты симпатичная.

Хм.

Ты симпатичная.

Он реально так считает? То есть я совершенно незнакомому парню, да еще с таким самомнением, кажусь симпатичной?

Воодушевление во мне просыпается на секунду. Но тут же трескается.

А, нет. Это, наверное, было просто утешением.

Я срываю с себя тюль, перемотанный по много раз не так. Хочу беситься, но просто валюсь в кресло-мешок рядом.

Дверь мастерской открывается. За ней Ксюня. Она улыбается радостно, совсем по-другому, не как обычно.

– Я так и думала, что ты здесь.

– А ты зачем пришла?

– Мы же черепа еще недоделали.

Она спокойно пожимает плечами и проходит за стол. Он весь завален заготовками – клей давно высох. Ксюня аккуратно, едва касаясь, проверяет одну штучку и на автомате одергивает палец.

– Точно, – я соглашаюсь и откидываю скомканный тюль на пол.

– А ты чем здесь занимаешься? Костюм новый готовишь?

Она смотрит на мой рюкзак у зеркала и развороченный пакет со шторами. Мне так странно слышать ее голос. Вроде тот же, но какой-то больно мягкий. Снисходительный, что ли. Я смотрю на нее с недоверием, пытаясь сканировать мысли.

– Нет, хочу сделать себе платье для бала, чтобы не идти в старом.

– А почему не купишь… новое? – Ксюня осекается на последнем слове, будто догадывается, что задает неудобный вопрос.

– Денег нет, – стыдиться мне уже нечего. И наверное, бедность видна на глаз. Рюкзак я ношу с седьмого класса, например. Перед Ксюней можно не выпендриваться.

– Это крутая идея, – она одобрительно кивает и садится, положив локти на стол. Подпирает руками обе щеки, отчего они становятся наливными, как спелые яблоки. Аж блестят. Мне не нравится ее настрой.

Мы молчим недолго. Мне нечего сказать. Я чувствую парящую неловкость, которую никак не могу себе объяснить и преодолеть.

– Тебе нравится мой брат? – выстреливает Ксюня и улыбается так счастливо, будто ей только что в любви признались.

И сразу попадает мне в печень.

Или что там больнее всего? От чего не сразу умираешь, а мучаешься?

Ксюня потрошит меня взглядом, препарирует с детской жестокостью.

Да, разумеется, Бархатов узнал, что я из драмкружка, и сразу рассказал все сестре.

– Нет! Совсем не нравится. Я просто хотела узнать бренд кроссовок, – мне так хочется ее в этом убедить, что, кажется, я переигрываю.

– Ага, чтобы подарить парню, которого у тебя нет, – Ксюня хихикает и снисходительно махает на меня ладошкой. – Перестань. Все же очевидно.

Я закрываю глаза и роняю голову на грудь.

Да уж. Влипла так влипла.

– Знаешь, я почему-то думала, что тебе Валентин нравится.

Это меня, действительно, пугает.

– Что?! – были бы силы, я бы вылетела снарядом в потолок, но энергии хватает только воздуха набрать в легкие и застыть. – Какой Валентин? Ты о чем? Разумеется, твой брат. Ты же сама сказала, все очевидно.

Я бегаю взволнованным взглядом по комнате. Хорошо, что здесь не такое яркое освещение. И плохо, что толком нет вентиляции, лишь маленькая форточка. Хочется прильнуть к ней, высунув язык, и дышать-дышать-дышать.

Ксюня никак не уберет дурацкую улыбочку с лица и смотрит так…

Аргкх! Чертова Анжелика! Чтобы Слава от нее всю жизнь шарахался!

– Знаешь, ко мне уже подкатывали девчонки, которые хотели со мной подружиться из-за Славы, – Ксюня, наконец, опускает глаза и вешает рюкзак на спинку деревянного стула, на котором сидит. – Но они такие… типа Коростылевой. Не пара моему брату. А ты, кажется, искренняя. Тебе я готова помочь.

Я разеваю рот невольно. Уж в чем, в чем, а в этом мне точно помощь не требуется. Господи, если Ксюня начнет это делать при Анжелике, мне крышка.

Вселенная, я уже спрашивала, во что вляпалась? Где мой ответ?!

– Ой, да что ты… Не нужно, – я встаю и начинаю ходить по комнате. Благо здесь больше места, чем дома, можно разгуляться. – Он меня уже отшил. Я это приняла. Тем более, у него есть девушка… Не буду им мешать…

Глава 9

Наутро Анжелика встречает меня у ворот школы. Явно, специально ждала. Она скалится самодовольно и хватает меня под руку, словно мы лучшие подружки. Так мы и идем по двору.

На улице резко холодает. По моим ощущениям. Ветер подвывает, а солнце не торопится просыпаться. И небо, сдавленное тучами, выжимает морось.

– А ты молодец, проворнее, чем я ожидала, – хвалит меня Коростылева. – Белкина, значит, во френдзоне. Как ты это узнала?

– У Ксюни спросила, – отвечаю честно. Придумывать что-то еще у меня нет времени и желания.

– Хм. Надеюсь, она ничего не заподозрила? – Анжелика сверлит меня взглядом, подозревает.

– Вроде нет. Она сама заговорила о брате.

– Хорошо, – ее хмыканье меня настораживает. – Позови Ксюню с нами на покатушки в выходные.

– Зачем?

– Просто так, за компанию. Я видела, как вы уезжали вместе на самокатах. Она, значит, тоже катается.

Возразить мне нечего.

Я приглашаю Ксюню в мессенджере, успев решить задачи по физике раньше других, но не тороплюсь сдавать работу. Хочу остаток урока побездельничать с пользой.

Ксюню это предложение тоже настораживает.

«А ребята не будут против? Коростылева меня вроде не любит».

«С чего ты взяла? Ребята не будут против. И Анжелика… она так-то нормальная. Обычно это весело. Чем больше народу, тем интереснее», – пишу я, а сама не могу оценить, насколько это правдоподобно.

«Ну, хорошо. Только у меня нет самоката».

«У меня тоже. Арендуем», – я высылаю много веселых эмодзи.

Ксюня присылает в ответ большой стикер с жестом «Ок».

Переписка вроде закончилась, но я вспоминаю, что у меня осталась еще куча вопросов о Славе. И надо их выудить, пока она готова мне помогать.

«Ксюнь, а можно вопрос о брате?» – начинаю деликатно.

«Конечно, – она подмигивает смайликом. – Спрашивай, что хочешь».

Будь моя воля, я бы выкатила буквально весь список, пусть Ксюня за меня заполнит, но понимаю, что это будет слишком палевно. Надо собирать информацию по крупицам, будто меня, действительно, все это волнует.

«А какая у него любимая книга? Что он читает?».

«Пфф. Слава? Читает? – Ксюня ржет со слезами из глаз. – Максимум, что он прочитал, это инструкцию по настройке микшера».

Я улыбаюсь и вписываю напротив «Любимые книги» жирный прочерк.

«А тогда, какие фильмы любит или сериалы?».

Ксюня долго не отвечает. Я уже боюсь, что она там все перечисляет, но приходит короткое сообщение.

«Да все подряд. Экшен, в основном. Всякую фантастику, комедии. Как все».

Ага. Я вычеркиваю «Марвел» из списка ответов. Правлю на «Экшен, комедии».

От Ксюни прилетает дополнение:

«Если хочешь позвать его в кино, то выбирай ужастик с призраками. Он их жутко боится. В кинотеатре будет кричать громче всех. И полезет к тебе обниматься. Проверено тысячу раз».

Ксюня опять подмигивает кокетливо. А я смеюсь. В графе «Страхи» отмечаю «привидения».

«Ты не хочешь есть? Я могу и брата позвать. Пообедаем вместе?».

«Только без брата. А так давай», – печатаю быстрее, чем соображаю, и непроизвольно оглядываюсь на Анжелику. Она плетет из длинных волос толстую косу. Видимо, тоже уже все решила и досиживает.

Моя компания пойдет обедать только после третьего урока, поэтому могу не бояться. Я благодарна Ксюне за приглашение и рада этому.

Мы договариваемся встретиться на входе в столовую. Я иду по коридору второго этажа, быстро семеня. Телефон вибрирует в кармане. Достаю и ахаю – Бархатов.

Что за?

Секунду размышляю, решаю не брать ни за что и поднимаю трубку.

– Так и знал, что это ты вчера мне названивала, – раздается в динамике и сзади.

Что?!

Я оборачиваюсь и вижу высокую фигуру в бейсболке, которая идет на меня с усмешкой. Это меня парализует. А Бархатов ведет себя как ни в чем не бывало. Смотрит открыто, не боясь и не стесняясь. Даже неловкости нет. Я ее не чувствую. Удивительно.

– Привет, фанатка. Скажи, как звать? – он сбрасывает звонок и держит большой палец наготове, чтобы печатать.

Первым делом я озираюсь по сторонам. Не дай бог, Анжелика где-то рядом. В коридоре толпятся ученики. Трудно выделить конкретного, но я успокаиваюсь догадкой, что уже почувствовала бы убийственный взгляд Коростылевой, если бы она нас заметила.

– Лера. Палкина, – выдавливаю несмело, сама еще в шоке. – Зачем тебе?

Бархатов вписывает «Лера Палкина Фанатка» в контакты и сохраняет.

– Чтобы знать, на чьи звонки отвечать не стоит, – усмехается он. – А то будешь дышать мне в трубку.

Глава 10

После уроков мы собираемся в актовом зале для первой репетиции нового спектакля. Мне редко дают роли, поэтому на репетиции я почти не хожу, обычно сижу в это время в мастерской, с Ксюней или одна, готовлю реквизит и костюмы либо бегаю по блошиным рынкам в поисках нужного.

Гимназия выделяет небольшой бюджет на постановки. Бюджет более чем скромный, поэтому нам с Мариной Антоновной приходится креативить. Я у нее многому научилась за пять лет. Как наносить грим, как шить простые платья и рубахи, как делать что угодно из папье-маше и вообще. В принципе, такая работа руками успокаивает и легко завлекает. Мне грех жаловаться.

Но я радуюсь каждой возможности побыть с Валентином. И когда мне дают роли, не пропускаю ни одной репетиции. А в этот раз я аж главная злодейка. Даже Ксюня не прошла этот кастинг, наверное, она слишком розовощекая и милая для злого привидения.

– Так, первая сцена, действующие лица, выходим, – командует Марина Антоновна.

Она сама выглядит сошедшей с Чеховских страниц героиней. Высокая, плечистая и в очках. Волосы по-монашески прилизаны и собраны в низкий хвост. Платья всегда темных оттенков, длинные, с высокими воротниками и рукавами-манжетами.

В первой сцене меня еще нет. Там Валентин забредает в темный лес со своим верным другом – говорящим псом, которого играет Кузьмин.

Я любуюсь Валентином, всегда, когда есть возможность. Глаз не отрываю. Пока мне не прилетает сообщение в телеграме. От Бархатова. Причем не из публичного канала, а личное.

Это настолько удивительно, что я даже открываю.

«Подготовил сет для осеннего бала. Вся классика в фирменной Барховской обработке. Зацени. Между прочим, тебе первой даю послушать, как самой верной фанатке».

Что? Ты успокоишься когда-нибудь, звезда? Реально, кем он себя мнит?

Но я почему-то послушно достаю наушники и включаю высланные им аудиодорожки.

Хм, а действительно, звучит… интересно. Легко узнается знаменитая мелодия Чайковского из «Щелкунчика». Перезвоны колокольчика в ней заменяют электрические вставки. Да, именно такие, по-другому не описать. Я чувствую их фибрами, даже если не знаю, что это вообще такое. Но пробирает.

– Леерааа! – тянет Марина Антоновна грозно.

Блин! Я что пропустила свой выход?

Неуклюже слезаю с высокого табурета и бросаю на него телефон. От волнения не сразу соображаю, что выйти надо медленно, как положено по сценарию, и буквально вылетаю пулей. За мной раздается грохот, а затем и музыка кричит на весь зал. Наушники остались в моих ушах, а телефон теперь валяется на полу.

Все замирают и следят за каждым моим движением. В глазах Марины Антоновны назревает ярость. Валентин тоже хмурится. А Ксюня, наоборот, сначала удивляется, а потом улыбается. Я несусь обратно к табурету.

Фух. Стекло треснуло, но экран вроде работает. Вытираю пот со лба и тыкаю пальцем на кнопку «play». Музыка не утихает.

Черт!

Я тыкаю еще раз, и еще, потом двумя сразу. Экран не слушается.

– Наушники воткни обратно, – не выдерживает Валентин.

Он уже скрестил руки и угнетает меня взглядом.

Господи, надо же так испортить свой первый значимый выход.

Я делаю, как сказал Валентин, и воспроизведение, наконец, останавливается в самом приложении. Блин, еще и телефон разбила. Мама меня убьет.

Бархатов, зазвездившийся гад!

Ладно, надо брать себя в руки. С телефоном потом разберусь.

Во второй раз я выхожу гораздо медленнее, но понурой. Совсем не выгляжу грозной. Понимаю это по закатывающимся глазам Валентина.

– Так не пойдет, – Марина Антоновна, как дирижер, сжимает в кулаке воздух и пуляет им в меня, распуская ладонь, а я получаю плотное презрение. – Это должно быть жутко. Заново. Как можно неестественнее.

Коростылева с Еловской усмехаются. По Ксюниным глазам видно, что она за меня переживает. Мне становится еще постыднее. Но больше всего добивает укоряющий взгляд Валентина. Он время репетиций впустую тратить не любит.

Все сцены я кое-как вытягиваю. Утешаю себя тем, что это первая репетиция. Еще есть возможность наверстать. Буду заниматься дома перед зеркалом, как посоветовала Марина Антоновна. Она сердится на меня, поэтому не смотрит. За ней постепенно уходят остальные.

Мы с Валентином последними остаемся на сцене. Внизу копошатся некоторые. Среди прочих вижу Ксюню. Она мнется на месте.

Валентин поворачивает ко мне лицо. Я не могу сдержать улыбку, хотя, наверное, выгляжу по-дурацки. Хочу вложить в этот взгляд всю гамму эмоций, которые испытываю: стыд, сожаление, восторг.

– Ты сильно зажата, – говорит он, двигаясь ко мне по прямой.

Я от неожиданности даже отступаю на шаг. Только потом останавливаюсь.

– Оттого движения, которые должны выглядеть устрашающе ломанными, кажутся неуклюжими.

Мне нравится, как он выражается. Так… профессионально, что ли. Я внимаю.

Валентин подходит совсем близко и встает всего в шаге от меня. И смотрит прямо в глаза. Таким серьезным взглядом. Господи, как трепыхается сердце.

Глава 11

День отстой. Льет как из душа. Промозгло так. Может, я как Светоч из «Людей в черном», тоже влияю на погоду? Не знаю где паршивее, в моей сопливой душе или на улицах Питера. Канализации бурлят под ногами. Мощные потоки воды в них стекают. А на небе ни просвета. Весь горизонт усеян тучами.

Маме я так и не осмелилась рассказать про телефон. Зато полночи ставила пароли на все, где могут содержаться секреты. Я все-таки решилась воспользоваться добротой Бархатовых.

Так странно. Мы с Ксюней раньше максимум по рабочим вопросам в кружке общались, а теперь она готова починить мне телефон забесплатно. Телефон, который я сама разбила, по собственной глупости, ведь она совсем ни при чем. И Слава тоже.

Ну, он, понятно, ради сестры, кажись, на все готов. Повезло ей с братом.

Вспоминаю его вчерашний суетливый взгляд и прикосновение. Мурашки пробегают от запястья по вене к сердцу. Веду плечами, пытаясь их сбросить. Хочу мотнуть головой, но понимаю, что попадаю в ловушку.

На уши плотно садятся кожаные наушники. А в них уже музыка. Электронная. Биты как сердцебиение. Я даже не сразу понимаю, что это не мое. Затем лиричная мелодия спускается по позвоночнику в самый низ, а оттуда выстреливает громким басом в грудную клетку и там разлетается на осколки, словно множество хрустальных колокольчиков.

Разворачиваюсь круто и вижу перед собой довольное лицо Бархатова.

Разумеется. Другого и не ожидала.

Он показывает большой палец вверх и кивает снизу, спрашивает, каково. А я не слышу ничего вокруг. Звукоизоляция супер. Все обитатели гимназии словно пропали. Хотя я вижу их. Вон бегают семиклассники возле столовой. Завуч их разгоняет, неся кипу тетрадей. И вахтерша опять рычит на кого-то, только беззвучно, как пантомим.

Но мой взгляд приковывает стеклянная дверь. Там Анжелика идет по дорожке к крыльцу. Вот-вот поднимется и появится в холле. Надо спасаться.

Ничего не говоря, я хватаю Славу за руку и несусь к пожарной лестнице. Сейчас дождь, вряд ли туда кто-то сунется. Мы пробегаем весь коридор первого этажа на автопилоте. Возможно, Бархатов мне что-то и кричит, но я не слышу. Музыка отлично подгоняет. Мое сердце умеет ловить темп, оказывается. Подстраивается четко под биты. И еще долго не успокаивается, даже когда мы останавливаемся, врезавшись в каменные перила. Ветер ударяет моросью в лицо. Это меня встряхивает.

Бархатов высвобождает руку и отходит к противоположной стене, упираясь в нее лопатками. Сам тоже дышит тяжело. Указательным пальцем показывает мне снять наушники. Я слушаюсь.

– Не обязательно меня похищать, если хочешь побыть со мной наедине, малышка, – смеется он, положив руки на пояс.

– Да перестань уже мнить себя моим кумиром, – не выдерживаю и швыряю в него наушники.

Попадаю прямо в руки. К своей досаде.

Почему я такая злая? Так и хочется ему что-нибудь сломать. Или покусать. Не знаю, за что, просто бесит.

– Чего ты такая разъяренная? Зачем нестись сюда сломя голову? – парень оглядывается на глухую дверь, но никто в нее не долбится.

Я сама не знаю, как ответить на его вопрос. Выгляжу опять глупо. Надеюсь, ладонью об лоб вставлю мозги себе на место.

– Зачем ты мне наушники на голову надел?

– Дал послушать свой шедевр. Телефон же у тебя, походу, не работает, – Бархатов быстро меняет выражение лица на воодушевленное. – Прикинь, меня вчера такая муза накрыла, за ночь состряпал. Понравилось?

Он распахивает глаза широко и смотрит так пронзительно, что я теряюсь. То есть хочу ответить «да», но злость во мне все блокирует. Потому отворачиваюсь к улице.

– Что тебе мое скромное мнение?

На заднем дворе школы пусто. Только листва кружит над зеленым газоном, заполняя его желто-бурыми пятнами.

– Ну, ты первый сторонний человек, у которого я лично могу спросить честное мнение, – Бархатов подходит к перилам сбоку, примерно в шаге, и ставит локти на каменную поверхность, уже мокрую. – Друзья разбились на два лагеря. Одним все не нравится, типа по-дилетантски, а другим, наоборот, какое бы говно я ни произвел, все заходит. Наверное, просто боятся меня обидеть.

Я смотрю на него, улыбаясь невольно. Кажется, даже вижу, как звездная пудра слетает с довольного лица под дождь. Неужели его тщеславие, наконец, приземлилось?

– Я же твоя фанатка, как мне может не понравиться? – усмехаюсь.

– Ну, ты разве изначально моя фанатка не потому, что тебя музыка зацепила? Или как? – уголки его губ опускаются. – Сечешь, значит.

Мы дошли до таких откровений, мне даже хочется признаться ему, что я на самом деле вообще не фанатею ни от его музыки, ни от него самого, но чем ближе знакомлюсь с его творчеством, тем оно мне... больше заходит. Наверное, это ему было бы приятно услышать.

– Ну да, так, – я тоже ставлю локоть на перила и закрываюсь ладонью. От неловкости это не спасает. – У тебя клевая музыка.

Слава расплывается в улыбке и разворачивается ко мне корпусом.

– Ты не обязана хавать все, что я творю. Будь честной. Мне нужен такой бета-слушатель, на котором я смогу тестировать все свои сеты и треки.

Глава 12

После третьего урока я опять занимаю очередь в столовой для компании. Сама задаюсь вопросом, зачем мне все это, но ответ приходит с Валентином. Да, все только ради него. Его скупая улыбка, холодный взгляд, спокойный голос – все окупает мои страдания. Жаль, он об этом и не подозревает.

Иногда меня так распирает признаться ему в чувствах. Потому что слишком сложно скрывать их в себе. Я такие глупости порой творю, рывками, бездумно, как на инстинктах. Он так смотрит всегда странно, но не высмеивает меня хотя бы и ничего не говорит. Только Коростылева подмечает мою неадекватность. И только тогда становится ужасно стыдно.

Бархатов с компанией в этот раз не появляются. Анжелика всю перемену его выглядывает, вертит, крутит головой, глазками стреляет. Впустую тратит зрение. Его бы сразу от дверей стало видно. И слышно.

После уроков у нас генеральная репетиция краковяка. Бал уже завтра. Я только теперь начинаю паниковать по поводу платья. Его у меня до сих пор нет.

Как представлю себя опять в мамином свадебном, блевать хочется. От страха. Анжелика вновь назовет меня неудавшейся невестой, высмеет мою старомодность на глазах у Валентина, похвалит за приверженность традициям. Я уже наперед знаю, какой стеб меня ждет.

Наверное, Валентин именно такой меня и видит: ванильной неуклюжей девочкой, жаждущей выйти замуж и не мечтающей ни о чем другом.

Вот Анжелика внесла в список вопросов «Мечта». Даже не спрашивая, я могу с уверенностью вписать туда ответ за Славу. Его страсть сразу всем ясна. И у Валентина такая же страсть к театру.

А у меня что? Получается, реально выйти замуж? Чего я вообще хочу?

Хореограф, Светлана Павловна, которая в начальной школе еще преподавала нам ритмику, просит нас встать по парам. Я танцую с Григорьевым, таким же неуклюжим и низким, как я. Только у него еще волосы сальные и воняет изо рта. Никто, кроме меня, с таким бы и не согласился танцевать. Но мы уже третий год подряд образуем пару.

Пары так и подбирали: лучшие к лучшим, средние со средними, а худшие друг с дружкой. Наверное, чтобы мы не сомневались, кто есть кто в классе, и не пытались высунуться из касты.

Валентин, разумеется, танцует с Анжеликой. Они грациозны, фавориты нашего класса. Идут всегда первыми. Все взгляды будут прикованы к ним. Марина Антоновна их специально учила пластике и основным движениям бальных танцев, чтобы они изящнее смотрелись на сцене.

Хм, интересно, с кем танцует Бархатов? Кто у них там в классе вообще считается красавицей? Кроме Белкиной, и девчонок вспомнить не могу. Таких ярких, как Коростылева, явно нет. Любопытно будет поглядеть на Бархатова в костюме, вальсирующим с мадмуазелью, без наушников и бейсболки. Даже фантазия вызывает у меня смешинку. Но сердитый взгляд Светланы Павловны мгновенно успокаивает.

Краковяк – так-то прикольный танец. Не слишком напряжный, не слишком скучный, всего в нем в меру: и темпа, и грации, и хореографии. Даже я справляюсь. Не без труда, а все же. Правда, с Григорьевым совсем беда. Я после каждой репетиции ухожу с оттоптанными ногами. Мы в который раз спотыкаемся друг о друга. И снова всех останавливаем.

– Ох, Лера, Федя, дорогие вы мои, – Светлана Павловна вздыхает так, будто нас уже не воскресить. И Анжелика очень кстати стучит каблучком, словно вбивает последние гвозди в наши гробы. – Что же мне с вами делать?

Она качает головой, как будто носит кокошник, а там, на самом деле, просто очень сложная прическа с двумя начесами и пучком. Потом зыркает на меня и Анжелику, на Григорьева и Валентина.

– А ну-ка, ребят, Лика, Валя, поменяйтесь с ними. Покажите им, как надо. Посмотрим, что выйдет.

У меня сердце взрывается конфетти. Господи, я такого подарка судьбы даже в день рождения не ожидала. Валентин. Будет. Со мной. Танцевать.

Да, понимаю, всего один раз, исключительно для демонстрации моей деревянности, и, скорее всего, останется мной недоволен. И все-таки это победа.

Учительница смотрит на часы и добавляет:

– Остальные молодцы. Свободны. Встретимся завтра на балу.

Во всем зале остаемся только мы впятером. Анжелика бесстыдно морщится, когда Григорьев к ней подходит. Бедный парень сразу сутулится и что-то мямлит.

Глупая, он же от нервов еще больше вспотеет и будет вонять сильнее.

Я переключаюсь на Валентина, который шагает ко мне благородной поступью. Он даже в джинсах и кардигане выглядит элегантно. Ему и костюм не нужен.

Валентин, как обычно, собран и сдержан. Не улыбается и не смотрит в лицо. Все время куда-нибудь в сторону, вправо, влево, вниз, вверх, только не прямо.

Ох, не чокнуться бы. Сердце уже взбесилось. Такие сальто крутит там, под ребрами. Во мне все вибрирует.

Но когда Валентин кладет руку на мою талию сзади, я замираю. Становлюсь масляной. Можно на хлеб намазывать. Меня обдает свежим ароматом бергамота. Чистый кислород. Кашляю с непривычки. Или от волнения.

– Расслабься, – тихо говорит Валентин и сглатывает. – Ты опять зажата.

Да как тут? Ты же так близко.

Я гляжу на него снизу, все пытаюсь выловить взгляд, не знаю зачем. Просто… Для меня это такой интимный момент. Хочется его прочувствовать, что ли. Понять, наконец, вызываю ли я в Валентине хоть что-нибудь. Он вообще за девушку меня принимает? Парни обычно тушуются в танцах.

Глава 13

В пятницу с утра все обсуждают бал. А я, только придя в школу, с ужасом осознаю, что платья у меня нет. Остались считаные часы что-нибудь придумать. Или придется явиться в старом.

С мамой мы до сих пор не разговариваем. Она стала приходить еще позднее. Я успеваю и поужинать, и приготовить еду на следующий день, и уроки сделать к ее приходу. Она долго сидит на кухне, точно ждет, когда я засну. А я подолгу не могу уснуть. Смотрю Славины ролики в ТикТоке, потом другие, свайпаю до бесконечности. Хочется забить мозг под завязку хламом, лишь бы не зацикливаться на важном.

Выключаю ноутбук, когда слышу, что мама умывается в ванной. Значит, готовится ложиться. Отворачиваюсь к стенке и накрываюсь одеялом, а сама еще лежу и вслушиваюсь в ее тихий плач. Задаюсь вопросом, из-за меня это или нет.

С утра мама уходит рано. Мы тоже не пересекаемся. Странно. У нас такая маленькая квартирка, казалось бы, не столкнуться невозможно, а мы с мамой ухищряемся. Видимо, люди умеют отдаляться даже вблизи и в тесноте. Возможно, именно вблизи и в тесноте получается отдаляться гораздо глубже, чем на расстоянии.

Погода продолжает мое настроение. Нагнетает тучами. Без дождя еще терпимо, хотя все равно гнусно. Наверное, из-за предвкушаемого позора.

– Без паники! – Ксюня бодра и позитивна, можно сказать, полна вдохновения. Глаза светятся, улыбка искрит. Мне все еще непривычно видеть ее такой… раскрытой.

Мы обедаем в полупустой столовой, оттого голоса разлетаются эхом.

– У нас в мастерской там куча брошей. Ремень еще какой-нибудь подгоним. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

Это «мы» очень меня утешает. Приятно, что в беде я остаюсь не одна, что кому-то есть дело до моих тряпок и нежелания позориться.

– Спасибо тебе, Ксюня, большое, – я расплываюсь в улыбке.

Она вскидывает брови.

– Мы еще ничего не сделали.

– Для меня это уже много.

– Да брось.

Ксюня качает головой и попадает подбородком в ложку, которую хотела проглотить. Содержимое супа плюхается обратно в тарелку. Мы обе смеемся, причем она громче. И шире, аж булочные крошки летят в стороны: под стол, мимо супа, мне в лицо.

– Ой, прости, – Ксюня на секунду затихает, но тут же прыскает еще громче.

Я деликатно отворачиваюсь. Что-то у них со Славой есть общее, наверное, наследственное.

– Ммм! – вскинув брови, она проглатывает воду, которой набрала полный рот, и восклицает. – Можешь меня макияжем отблагодарить. У тебя классно получается.

– Да? – удивляюсь.

– Ну, грим ты прикольно делаешь для спектаклей. Ну, и себя тоже.

Ксюня всматривается в мое лицо и кивает.

Себя я крашу вынужденно. Даже не думала, что это кто-то оценит. Я ведь просто рисую себе черты лица и немного дополняю оттенками для выразительности.

– Хорошо.

Интересно попробовать на ком-то еще. Ксюня сама по себе красивая, но кожа проблемнее, чем моя. Даже азарт просыпается.

Через урок на большой перемене я, как обычно, занимаю очередь. На этот раз прихожу седьмой. И передо мной, по уже не кажущемуся случайным стечению обстоятельств, компания Бархатова. Он как раз последний из всех. Я пользуюсь моментом, пока он меня не замечает, и изучаю его поднос. Там опять ватрушка с творогом.

Ха, кажется, любимое блюдо есть.

Я машинально тянусь за телефоном и, только прощупав пустой карман пиджака, понимаю, что его у меня нет. Он торчит как раз из Славиного бомбера. Даже хочется потянуться за ним, взять на пару секунд и вернуть. Но будет слишком палевно. Интересно, он уже починенный?

Бархатов, действительно, невнимательный. Я ему в спину дышу, где-то между лопатками, а он меня никак не замечает. Так увлеченно слушает Белкину, что меня это даже злит. Ну, неужели я настолько незаметная? Да он меня в коридорах школы в многолюдной толпе вылавливает, а тут…

Потом я себя успокаиваю тем, что так даже лучше. Анжелике не надо знать, что мы… общаемся.

– Барх, гляди, фанатки за тобой уже в очередь выстраиваются, – горланит Деготь.

Бархатов оборачивается и шарахается, будто призрака увидел.

Я наносила макияж с утра, интересно?

– Ты мне запретила исподтишка подкрадываться, а сама-то! – бурчит Слава и отходит поближе к Белкиной, таща за собой поднос по металлическому выступу, обрамляющему всю витрину столовой. Рыжая выглядывает из-за его широких плеч и прищуривается на меня. Тоже чем-то недовольна.

– Я просто в очереди стою.

Руки – крест-накрест, подбородок – в сторону. На месте остаться не получается, приходится двигаться за ним, а то сзади подталкивают.

– Она рассматривала твою еду, – доносит Дегтярев, уходя от кассы. – Берегись, а то подсыплет чего-нибудь, породнишься с унитазом. Фанатизм до добра не доводит.

– Да за кого вы меня?.. – от возмущения я даже закончить не могу.

Слава выдавливает смешок и махает рукой.

Глава 14

Я весь урок просиживаю на полу в углу гардероба. Меня, как лего, развалили на кусочки и бросили. Никак не собраться обратно.

Географичка, надеюсь, поверит в то, что у меня болел живот, и я провела урок в туалете. Лишние проблемы с учебой мне не нужны. Мама и так постоянно гнобит за безалаберность. И классная за каждую тройку устраивает целую лекцию. Причитает, какая раньше я была прилежная ученица, все успевала, старалась. Никак не поймет, что со мной стало. Раньше и учеба, вообще-то, проще была. А сейчас, блин, об одну алгебру с ее логарифмами мозг сломаешь.

Но сейчас я решить эти уравнения не могу по другим причинам. Их сразу тысяча. В голове все в кашу. Бал, платье, бал, Слава, бал, Валентин, бал… Анжелика.

Ох, за что мне это? И все из-за дурацкого силикона. Какая-то слишком большая жертва красоте получается.

После уроков все несутся домой, готовиться к балу, а я – в мастерскую. По той же причине. Ксюня прибегает через минуту, но сразу предупреждает:

– У меня есть максимум час, потом надо домой, переодеваться, все дела, – она извиняется глазами.

А мне неловко. Она и так слишком много для меня делает. И все бескорыстно. Даже не подозревает, почему я вообще изначально решила ей помочь с платьем. Так стыдно.

Блиин.

– Спасибо большое за телефон, – я тычу пальцем в новенький экран. Он отзывается моментально. Как будто даже система тормозить перестала. Может, тот умелец и в мозгах его покопался? Мне жутко некомфортно, что я так нагло воспользовалась Ксюниной щедростью.

– Давай я заплачу? А то как-то неудобно. Ты мне вон и с балом помогаешь. И экран наверняка денег стоил…

Ксюня бросает рюкзак под стол и подходит к зеркалу с другой стороны.

– Ой, да мне это тоже ничего не стоило. Славка там с другом расквитался. Не парься.

Слава… Хм.

Ловлю идиотское выражение лица в отражении. Отворачиваюсь. Пытаюсь вернуть себе серьезность. И сосредоточенность. Вздыхаю.

Надо будет его поблагодарить нормально.

– Итак, – Ксюня деловито сдувает челку со лба и упирает руки в бока. – У нас есть квадратный кусок органзы. И две полоски… – она щупает гардину, – скажем так, плотной ткани. Нам надо сделать из этого платье. Без единого шва. Ага.

– Еще вон броши, – я указываю на стол.

Там валяются в ряд всякие насекомые из эмали, жемчужинки, солнышки, ягодки и просто непонятные формы, которые мы использовали для костюмов в разное время. Я все детали бережно храню. Часто пригождается, не по разу. Потому коморка и превратилась в склад – накопилось.

– Ксюнь, можно я на тебе покручу? Со стороны как-то виднее, – наконец решаюсь спросить. Саму себя не повертишь как угодно перед зеркалом. Толком не рассмотреть вид сзади.

– Ну, окей.

Ксюня снимает с себя все тяжелое: джинсы, толстовку и встает перед зеркалом, не глядя в него.

Отлично, так гораздо удобнее.

Теперь я наворачиваю круги, а Ксюня вертится за мной. Я прикладываю к ней ткань, перематываю через талию, через шею, через плечи, по-разному. То одну полоску использую, то вторую. Пока не додумываюсь взять сразу обе. И вот оно!

Почему я сразу так не сделала?

Все думала, что одной гардины мне хватит. Да, материала много, но ее не перевязать толком, чтобы все было закрыто, и спина, и плечи. А две можно перекрестить и получить симметричный верх. И даже вырез снизу. Тюль сложу в несколько слоев, и будет шаль. Смогу накрыть плечи при необходимости. В любом случае лямки будут достаточно широкими. Узлы на плечах свяжу бантиками. Должно получиться нарядно.

Мы с Ксюней торопимся поменяться, пока она не ушла. Она перевязывает мне одну гардину под подмышкой и связывает два конца на противоположном плече. А на талии стягивает полы булавкой. Со второй гардиной делает то же самое с другой стороны. Вырез получаетcя ровно посередине. Но ткани много, она спадает до самого пола и там еще укладывается волнами. Открытой остается лишь небольшой треугольник снизу.

– Супер! – восклицает Ксюня, отходя подальше. Смотрит таким экспертным взглядом, брови приподнимает по очереди, прикусывает верхнюю губу.

А я… не знаю. Получилось… платье. Да, на платье это точно похоже. И сам фасон оригинален. И, наверное, смотрелось бы неплохо. Будь я повыше. И пофигуристее. Не выглядело бы таким мешком, как на мне. Ткани многовато. Все лишнее убирается только в складки и в ненужный шлейф. Как в таком танцевать? Еще и с Григорьевым. В краковяке, как назло, много прыжков, не высоких, но частых.

Времени уже нет. Я смиряюсь. В свадебном я больше никуда не пойду. Даже на собственную свадьбу надену обычное вечернее платье. Назло маме. Пусть она свое платье на моей свадьбе носит. Хоть раз в нем в свет выйдет.

Аргх!

– Ну, что, встретимся здесь же, за полчаса? – Ксюня уже одной ногой в коридоре.

Я киваю, и дверь захлопывается. Мне тоже надо бы поторопиться. Сгонять домой, помыть голову, накраситься и вернуться сюда к половине пятого. Но я оттягиваю, надеясь таким образом отложить неизбежный позор.

В попытке успокоиться захожу в телеграм и слушаю сет, который Слава приготовил на сегодняшний бал. Классика в любой обработке остается классикой и действует целительно. А «в фирменной Барховской» еще и энергией заряжает. Слушаю и улыбаюсь, топая под каждый бит.

Глава 15

После торжественной части нас ждет фуршет в столовой. Ученики несутся туда наперегонки. На осенний бал администрация всегда заказывает деликатесные пирожные с кокосовым кремом и ананасовым джемом. Невероятно вкусные. Наверное. Я не знаю, потому что никогда не пробовала, но все ими восхищаются. Сметают за секунды. Тут, как в дикой природе, никто ни с кем не считается и побеждает сильнейший.

В этот раз я даже не надеюсь отвоевать вкусняшку и плетусь в конце толпы. Мы с Ксюней удачно сходимся в потоке. Она смеется над моим и Славиным падением.

Столовая уже битком, когда мы до нее добираемся. Обычные столы и стулья убраны. К стенам прижаты высокие, узкие стойки, как барные. На них разложены закуски и расставлены напитки. Посуду нужно брать, где обычно. Только вместо потрескавшихся чашек и тарелок нас ждут пластиковые бокалы и приборы.

– Ксю! Ксю, я их добыл! – верещит Слава, подбегая к нам.

У него на тарелке те самые пирожные, аж две штуки. Он вручает сестре вилку. Она ничуть не удивляется и даже не благодарит его, будто так и надо.

– О, супер!

Сразу хапает одну пироженку и целиком засовывает в рот. Жует так смачно. Весь спектр наслаждения проявляется на довольном лице. Я сглатываю слюнки.

– Блин. Только не надо строить эти щенячьи глазки, – Бархатов косится на меня. Сам уже вооружился вилкой и держит наготове. Но его пирожное пока цело.

– Что? – я махаю рукой. – А, да нет…

– Ладно, на, – он сует мне и тарелку, и вилку. – Я их в прошлом году ел.

И отворачивается, скрестив руки. Я в шоке. Замираю на вечную секунду и гляжу на него во все глаза. Тарелку с пирожным и вилкой держу, как цари скипетр и державу на картинках из учебника истории. Не припомню случая, чтобы кто-нибудь еще был так ко мне добр и щедр.

– Не хочешь? – парень спрашивает с надеждой.

Ксюня улыбается.

– Хочу! – отвечаю моментально и хватаю пирожное с тарелки руками, без вилки. Еще не отошла от шока.

Кажется, я теперь зависима и все время ищу новой дозы стыда и смущения.

Сладость тает на языке. Я такого вкуса в жизни не испытывала. Ананас удачно разбавляет приторность. А кокос добавляет мягкости. Кайф длится всего несколько секунд, потому что от волнения я проглатываю пирожное, почти не прожевав. Там внутри вкусность смешивается с коктейлем чувств, которые я не могу разобрать. Все так запуталось.

Мне же надо познакомить его с Анжеликой.

– Вкусно? – Бархатов с тоской глядит на крошки, прилипшие к тарелке.

– Угу.

Я жую уже собственные губы, еще смакуя сладость во рту. И только через паузу догадываюсь его отблагодарить.

– Спасибо. Большое.

– Да не за что, – он снова легок и весел. Приподнимает шляпу, улыбаясь. Золотое свечение вокруг зрачка мне словно подмигивает.

Да, есть в его глазах… волшебство, что ли.

Бархатов резко меняет выражение на серьезное, даже сердитое.

– Кстати, Ксю, что с твоим лицом? Оно…

– Красивое? – Ксюня ведет плечами кокетливо и играет бровями.

Во мне просыпается гордость за ее макияж и прическу. Слава улыбается.

– Оно всегда красивое, – начинает ласково, а потом снова становится суровым. – Но сейчас чересчур.

Только у Ксюни опускаются уголки губ, как я вступаюсь. За нее и за свою работу.

– Ничего не чересчур! Это вечерний макияж. Вполне соответствует мероприятию.

Бархатов переводит на меня недоверчивый взгляд. Ксюня переманивает его обратно, обнимая меня за плечи.

– Это Лера меня накрасила. Скажи, классно? Мастерски!

Слава поджимает губы, выцеживая:

– Ну да, ну да.

Он растягивает Ксюнины щечки и мотает ее головой в стороны, разглядывая нюансы.

– Не спорю, на тридцатилетний юбилей было бы самое то. Но не в пятнадцать же.

– Ой! – взвываем мы с Ксюней одновременно.

Парень смеется и отпускает сестру наконец. Она отпихивает его еще дальше и отворачивается.

– Вау! – громко произносит Дегтярев.

Парень застывает в нескольких метрах от нас в толпе. Зачарован. Глаза лупит на Ксюню. В руке у него тоже тарелка с фирменным пирожным, но хватка ослабевает. Блюдо клонится набок, и пирожное скатывается вниз. Плюхается между лакированными носками его ботинок. Только тогда Дегтярев размораживается, смотрит вниз и тянет досадливо:

– Блииин. Я за него дрался, между прочим.

Покатые плечи опускаются.

– Выкуси победу, – отвечает Слава и разевает пасть от хохота.

Мы с Ксюней переглядываемся и тоже хихикаем. Дегтярев поднимает пирожное салфеткой и кладет обратно на тарелку, идя к нам.

– Надеюсь, ты не будешь это есть? – пугается Ксюня и таращит глаза на куски крема в грязи.

Парень принимает оскорбленный вид и возмущенно поднимает брови.

Глава 16

Бархатов идет размашисто и быстро. На поворотах до последнего упирается в стену, а потом резко сворачивает. Пугает меня предвкушением столкновения. И я больше переживаю за стены, ведь проломит – не заметит. Цилиндр выглядит бронебойным.

Мы доходим до актового зала без происшествий. За время нашего похода даже ни одна дверь не пострадала.

По коридорам снует народ: ученики, учителя. Все еще с напитками и закусками. В самом зале почти пусто. Слава заходит со служебного входа и ныряет в небольшую каморку без стен, которую ограждают от остального зала сцена, высокая стойка и куча оборудования.

Не знаю откуда, но на Славиной шее появляются наушники, едва он встает за пульт. Вся его фигура напряжена, лицо сердито. Движения оттого получаются резкими. Первый звук он сметает, перекрутив один из регуляторов. Мне приходится даже уши накрыть ладонями.

После этого парень подпрыгивает на месте несколько раз, тряся руками. Цилиндр скатывается набок. Я тянусь его поправить, чтобы не упал, и останавливаю тем самым Славу. Он хватается за шляпу первым и смотрит на меня молча. Думает точно не обо мне. А все равно неловко. Я отхожу и опираюсь на выступ стойки, склонив голову.

– Ты сказал, тебе оператор нужен? – хочется забить это зудящее чувство в груди, переключиться, поэтому спрашиваю первой.

– Да, – парень кивает и снова встает за пульт. – Это чуть позже. Сейчас настрою все.

Я никогда не понимала, как диджеи работают без компьютера, да еще с таким количеством всяких тумблеров, крутилок, кнопочек и других явно важных регуляторов, а на микшере, оказывается, есть собственный встроенный экран. Небольшой, но, кажется, информативный. Хотя Слава туда почти не смотрит. Он слушает. Иногда надевает наушники.

Когда звук становится стабильным, и из колонок в зал вытекает плавная мелодия, та самая из «Щелкунчика» в фирменной Барховской обработке, школьники подтягиваются. Буквально слетаются на музыку, как мухи на мед. И Бархатов сам расслабляется полностью. Мне так видится.

Я поэтому тоже расслабляюсь и улыбаюсь.

– Вот теперь надо поснимать, – говорит он абсолютно спокойным тоном, без всякого напряжения, и вручает мне смартфон с уже включенной камерой.

Я пугаюсь и не решаюсь принимать телефон в руки, вместе с обязанностями.

– А как снимать? Что снимать?

– Да просто наведи на меня камеру и все. Она сама все запишет.

Думаю, что поняла, и киваю. Наконец, беру телефон и делаю, как сказал Слава.

– Снимай только так, чтоб видно было, что я на микшере делаю, – он улыбается, и я невольно отвечаю тем же.

– Хорошо.

Мне приходится отойти на метр, чтобы камера смогла обозреть все: и Славу, и пульт, и каморку эту частично.

Парень показывает мне класс, и я включаю запись. Музыка играет. Он почти ее не трогает. Немного крутит что-то на эквалайзере. Я специально прислушиваюсь к звуку, но не чувствую разницы. Звук идет, как шел, без особых изменений, никаких резких басов или скрежета. Но диджей там что-то нахимичил. Покрутил не одну кнопочку.

Мне любопытно узнать, что именно он делает, но я почему-то не решаюсь спросить. Точнее, только заикаюсь, как Слава меня опережает:

– Ну, давай рассказывай, что слушаешь?

Я пугаюсь и выглядываю из-за его смартфона.

– А звук? Не слышно?

Он качает головой, не поднимая на меня взгляда.

– Не бойся, я все равно музыку наложу поверх. Звука не будет.

– Ааа, – киваю. – Хорошо.

Настает короткая пауза. Я просто забыла, что он спросил. Слава напоминает.

– Ну, так что слушаешь? Помимо великого меня, естественно.

Сам смеется, и меня смешит. Пока хихикаю, тяну время. Не знаю, стоит ли ему признаваться в истинных вкусах. Я, в принципе, могу слушать что угодно, лишь бы не напрягало. У меня не только МакSим в плейлисте. Просто остальных исполнителей я не запоминаю. Слушаю из каждого по две-три песни, не так, чтоб альбомами. А МакSим могу слушать вечно.

Все-таки решаюсь признаться. Слава удивлен, как и ожидалось. Даже поворачивает ко мне лицо.

– Максим? Сколько тебе лет? – отпрянув, снимает шляпу и улыбается извинительно. – Пардон, неприличный вопрос даме. Сколько раз ты оставалась на второй год?

Я закатываю глаза, хотя в душе смеюсь. Да, мне уже говорили, что я старомодна. Анжелика вдоволь наиздевалась над моей запоздалостью. Все равно песни МакSим актуальны во все возраста и эпохи. Они же про любовь. Кто бы что ни говорил, а это главное в жизни. Все ее испытывают или ищут. Или теряют. Или разрушают. В общем, тема всех касается, так или иначе. В каком бы веке мы ни жили. И голос у нее нежный, прям бальзам для ушей. И души.

Тем не менее я защищаюсь:

– Это уже классика!

Бархатов смеется и соглашается кивками.

– Честно, не помню ее хитов. Какая твоя любимая?

Я задумываюсь. Не знаю, что выбрать. Все хороши. Слава мне жестом показывает, что пора выключать запись.

Глава 17

Анжелика настигает меня в конце коридора и хватает за волосы сзади жестко, я от шока даже взвизгнуть не могу. У нее хватка железная. Коготки царапают мне шею. В этом платье я вообще недееспособна. Даже вырваться не могу.

Все в актовом зале, поэтому спасения нет. Коростылева тащит меня на пожарную лестницу и выталкивает на балкон. Только упершись в перила, могу вздохнуть. Заглатываю воздух большими дозами. Сердце колотится неимоверно. Страх обуял всю нервную систему.

– Какого хрена ты залупаешься на моего парня? – Анжелика в бешенстве. Носится по балкону кругами, как пантера. Играется с жертвой. Раздерет меня на части, слопает и не поперхнется.

Я вжимаюсь в перила, дрожа. Коленки совсем расшатались, ноги не держат. Сердце стучит где-то внизу. И дождь стреляет мне в спину тысячами микроскопических льдинок.

– Все не так должно было пройти! – Коростылева толкает меня в плечо. Я чуть не вываливаюсь с балкона, но вцепилась в железную раму перил намертво.

– Я же выполнила обещание, – мяукаю жалостливо. – Так само пошло.

Боюсь смотреть в ее разъяренное лицо. В глазах – гроза, во рту – клыки. Не дай бог, рыпнусь, загрызет мгновенно.

– Что вы с ним делали? Куда пошли?

– Ничего! Я просто снимала его на телефон! И все! Не нужен мне твой Бархатов! И я ему тоже.

Господи, за что мне это?

Я уже рыдаю. Плевать, что выгляжу слабой. Мне больно. Мне страшно. Мне противно. Хочу рухнуть на пол и скрючиться в эмбриона. Просто реветь и проклинать свою жизнь. А собственная рука меня не отпускает. Держится за перила, как за соломинку. Не оторвать. Так и умру здесь, заклеванная птицами.

Мамочка… Мамочка, спаси меня, пожалуйста. Мамочка…

– Вот именно. Бегай за своим Валентином дальше, – Анжелика угрожающе нависает надо мной и тычет в лицо пальцем. – К Славе даже близко не подходи! Увижу – уничтожу. Последние твои три волосинки выдеру. Поняла?

Я киваю активно, заливаясь слезами. Макияж растекается вместе с ними по лицу. Сопли туда же. Я размазываю все это по щекам.

Коростылева хватает меня за грудки и яростно разрывает на мне платье. Булавки разлетаются в стороны. Тюль рвется на куски. Гардины мнутся, но не поддаются. Тогда Анжелика их просто выбрасывает за балкон. Ахая, я поднимаюсь за ними, но не успеваю поймать. Ткань улетает с ветром на газон. Дождь пригвождает ее за секунды к земле.

Мамины шторы…

Сначала мне зябко, потом жутко холодно. Я остаюсь в одном белье. Только тюль валяется под ногами.

– Так тебе, потаскуха дрыщавая.

Анжелика топчет ткань вокруг меня и заходит в школу, хлопая дверью. Я падаю на тюль и реву.

Не знаю, сколько я так провалялась. Знаю, что сильно замерзла. Когда на балконе появляется Валентин, я сильно дрожу, но уже не рыдаю.

– Лера? – впервые вижу его таким взволнованным вне сцены. – Ужас! Что случилось?

Голубые глаза бегают по моей фигуре. Не знаю, что ищут. Я сжимаюсь. Краснеть уже разучилась. Кажется, вся кровь во мне застыла. Но мне все равно стыдно. Жутко стыдно перед ним. Последний человек, который должен был увидеть меня в таком виде, это Валентин.

Как же мне везет.

Жмурюсь, чтобы опять не расплакаться.

Благо силикон не виден, вроде не выпирает. Грудь зато дико болит, рвется изнутри, по ощущениям.

Валентин снимает пиджак и накидывает на меня. Помогает подняться и заводит в школу. Хорошо, что коридоры пусты.

– В мастерскую, – подсказываю я, а сама прижимаю к груди тюль. Остатки тряпья.

Чертовски неловко. Мы спускаемся на минус первый этаж и входим в каморку. Там уже никого нет. Хоть в этом мне везет. Я боялась, что Ксюня с Дегтяревым могут до сих пор наслаждаться своим союзом. Лучше места и не найти во всей гимназии.

– Тебе есть во что переодеться? – спрашивает Валентин, оглядывая склад.

Я падаю в кресло-мешок, закрыв глаза. Вслепую могу найти здесь все что угодно. Справа стоит вешалка, там куча платьев и костюмов с прошедших спектаклей. Да, мне не по размеру, но добраться до дома хватит.

Валентин тоже видит эту вешалку и подгоняет ее ко мне. Она специально на колесиках. Он накидывает на меня какую-то плюшевую шкуру и укутывает ей по уши. Тепло кружит мне голову. Или его близость.

– Спасибо, – киваю, а сама посмотреть в глаза боюсь.

Валентин вздыхает, явно чувствует мой стыд и отходит подальше, к столу. Отворачивается. Рассматривает инструменты.

– Кто это с тобой так?

Я молчу. Не хочу отвечать на последующие вопросы: как, почему, зачем. Лучше сразу не говорить. Кому от этого станет лучше? Управу на Анжелику я все равно найти не смогу. И Валентин тоже. Что он ей сделает? Скажет: «А-та-та». Ха.

Выдыхаю слабый смешок. Он на меня оборачивается и смотрит невыносимых несколько секунд с такой жалостью, что мне хочется самой себя разодрать.

– Тебе надо пожаловаться на нее, – конечно, Валентин обо всем догадался. – Это уже слишком.

Глава 18

Болеть ненавижу, но в этот раз вышло очень кстати. Мне выпала целая неделя на то, чтобы отойти от первого шока, обмозговать все происходящее в жизни и немного разложить по полочкам чувства.

Ксюня пишет каждый день, интересуется моим здоровьем, а потом рассказывает о Ванечке, да так его расхваливает, что я боюсь влюбиться в третьего. Но я рада за нее, искренне. Раньше всем парочкам завидовала, а за этих прям болею. И всегда в разговоре со Славой стараюсь упомянуть, намекнуть о мире, тоже похвалить Дегтярева. Однако Бархатов, железное сердце, не сдается.

Слава пишет гораздо реже, и меня это огорчает. Все равно каждому новому сообщению я радуюсь, как пес пришедшему с работы хозяину. Что бы ни делала, сразу беру и отвечаю. Потом думаю, что, наверное, это не комильфо. Во всех девчачьих пабликах учат выжидать и дать парню помучиться. Но блин… Я сама изведусь, пока буду изводить его. Решила плюнуть и просто действовать по зову души. Слава и так считает меня фанаткой. Надо поддерживать амплуа.

И потом, хочу наверстать на будущее. В школе мне ведь нельзя будет с ним общаться. А я еще не придумала, как ему об этом сказать.

Валентин написал мне в понедельник. Пожелал скорейшего выздоровления и приписал, что будет меня ждать. Интересно, для чего? Он весь такой… драматургический, блин. Его нагнетание больше напрягает, чем интригует.

О нем я, разумеется, тоже много думаю, но совсем не так, как раньше. Душа раскололась на две части: одна стремительно несется к Славе сквозь боль и преграды, даже если еще не знает ответа и боится Анжелики, а вторая пытается цепляться за Валентина, его спокойствие и уверенность, где все понятно и привычно.

Я на распутье. Прямо как мама когда-то. У меня наверняка тоже помутнение. И надо от него избавляться, пока я не наломала дров.

Но блииин… Аркгх!

Даже с Ксюней не могу это обсудить.

«Давай отпразднуем твое выздоровление походом в кино завтра? – прилетает от нее сообщение в субботу вечером. – Сейчас в прокате ужастик с призраками. Заодно посмотришь, как надо играть таких сущностей».

Отличная идея. Я сразу соглашаюсь. Хочется уже куда-то выйти, а то я всю неделю провалялась дома. Пропустила покатушки в прошлые выходные. Ксюня без меня, конечно, тоже не пошла. Мы созваниваемся, чтобы купить билеты на сайте кинотеатра одновременно, выбрав места рядом, болтаем еще часа два и договариваемся встретиться прямо в зале.

На прогулку с Ксюней я напяливаю максимально удобные спортивные штаны, кроссовки и толстовку. Хожу так, наверное, только на физкультуре, но сегодня мне не хочется выряжаться. Все равно придется это делать завтра. Легкого макияжа и зачесать волосы в хвост будет достаточно.

До кинотеатра добираюсь на самокате – не могу отказать себе в удовольствии. Хотя на улице становится все прохладнее и ветренее, и мама запретила мне кататься в такую погоду.

Но я не слушаюсь. Я же только что выздоровела, можно разочек насладиться моментом. Наградить себя за страдания.

Кинотеатр в воскресенье полон народу, особенно детей. Сеанс дневной – параллельно с ужастиками крутят мультики. Здесь много залов, касс и кинобаров. Я петляю по широким коридорам, маневрируя между мелкими крикливыми созданиями. Сама с ними почти сливаюсь. Без каблуков я ростом всего полтора метра с небольшим.

В наш зал уже пускают. И я захожу. Посмотрю трейлеры, если Ксюня еще не пришла. Зрители за мной подтягиваются. Пока идет реклама, но свет уже потух. Я дохожу до седьмого ряда и ищу девятое место. Мы самый центр выбрали.

– Так и знал! – раздается на весь зал.

Я поднимаю лицо и вижу Бархатова, уже с попкорном, на месте. Под ногами стоит огромный чехол с чем-то прямоугольным и тяжелым внутри. Догадываюсь, что это микшер. Наверное, он из диджейской школы. Помню, писал как раз на неделе, что ходит туда по воскресеньям.

– А я, блин, еще думаю, как странно, что Ксю меня в кино позвала, когда у нее Ванечка есть, – сокрушается Слава.

Вот Ксюня! Такой шикарный подарок на выздоровление. Я даже улыбку не скрываю, пока не вспоминаю, как выгляжу. И теперь мне хочется беситься.

Блин, могла бы и предупредить, вообще-то. Я бы постаралась. Ну, что за подстава?!

Плетусь к девятому месту и останавливаюсь перед Славой уже с надутым лицом. Оно и к лучшему. Надо поменьше выдавать свои чувства. Все равно их нельзя скоро будет показывать. Точнее, испытывать…

– Не знал, что ты настолько коварная, – усмехается Бархатов. – Используешь мою сестру?

– Я ее не подговаривала, – бурчу. – Она сама это придумала.

Благо у толстовки есть капюшон. Я накрываюсь им и вжимаюсь в кресло.

– Да знаю я вас, фанаток. Любым способом подберетесь к кумиру, – он мотает головой самодовольно. Так бы и…

Я хочу Славу одновременно треснуть и поцеловать. Кажется, у меня раздвоение личности. Или уже растроение? Какая-то часть меня ведь тоскует по Валентину.

– Я здесь, вообще-то, чисто из профессионального интереса, – заявляю не без гордости. – Буду учиться играть призрака.

Бархатов резко выпрямляется и таращится на экран, хрустя попкорном. Потом переводит на меня взволнованный взгляд.