38 часов на любовь

38 часов на любовь

Я застыла в дверях вагона и обернулась, безмолвно прощаясь с Петербургом. Мне оставалось ловить последние лучи малинового солнца и вдыхать пропитанный дымом, мазутом и горячим железом воздух вокзала. Это был запах предвкушения дальней дороги, ночных бдений перед пыльным окном с мелькающими деревьями и фонарями, пронзительных гудков и беспробудного сна под стук колёс. Но тогда даже он не смог принеси должной радости – таким горьким ощущалось расставание.

Вместе с летом заканчивалась целая жизнь. Мое беззаботное счастье. Путь из родного города на дальний север, где служил отец, с каждым годом становился тяжелее. Все сложнее удавалось привыкать к новым классам и школам. Благо, оставалось всего два года, а дальше институт.

Мама тоже грустила. Как и всегда, в трудные моменты она говорила слишком много и быстро. Из глубины вагона уже едва слышался ее звонкий голос. А я все не могла сделать этот шаг над маленькой пропастью над рельсами.

– Извините вы заходите? – раздалось из-за спины.

Миниатюрная женщина толкала к краю платформы огромный чемодан. Из-за ее плеча выглядывал парень: немного старше меня, широкий в плечах, чуть угловатый, коротко, по-спортивному стриженный. В каждой руке он держал по клетчатой тканевой сумке, натянутой изнутри чем-то жестким и острым. Оба смотрели выжидающе.

– Да, конечно! – я запрыгнула в вагон и спешно принялась искать нужное купе. Щеки предательски пылали.

Поезд издал глубокий шипящий звук и тронулся. Мой город уплывал все быстрее в седой дымке осеннего тумана. По перрону, размахивая руками, бежали люди. Они кричали, смеялись или плакали, но голоса их тонули в стуке колес.

А потом один за другим останавливались и еще долго стояли, провожая взглядом ускользающие в даль вагоны. Интересно, как скоро они покинут вокзал? Я наблюдала из окна коридора несколько долгих минут и пыталась представить, что испытывают эти люди.

Дверь в купе, недовольно скрипнув, распахнулась и громко стукнула. Мама устроилась за столиком и оживленно болтала с той самой миниатюрной женщиной. Соседка повернулась ко мне.

– Ты, наверное, Аня? Меня Тамара зовут – будем соседями! – она дружелюбно улыбнулась. – Можешь переодеться тут – сын мой как раз вышел. Я так рада, что ему нашлась компания!

Я покосилась на маму. Та только пожала плечами, словно говоря: «А что тут такого?»

- Соседнее купе свободно - возникшая неизвестно откуда проводница с пониманием подмигнула. – Мы пока билетики проверим.

Я подхватила рюкзак и спряталась за ближайшей открытой дверью. Вокруг царил мягкий полумрак. Кожаная обивка полок выглядела теплой и мягкой, а узкие ниши между полок казались надежным убежищем. Пахло сухой пылью и свежим бельем.

Над покосившимися дачными домиками за окном нависало сизое небо. Из-за тонких стенок голоса доносились как волны: то громче, то тише, но не прерываясь ни на минуту. Я решила задержаться и немного почитать в тишине. Ребристый ночник лил желтый свет на страницы книги.

– Привет! – в оккупированное мной купе заглянул тот парень с перрона. – Меня Максим зовут. Тебе передали ужин.

– Аня. – я со вздохом отложила книгу, – Спасибо, мне ничего не нужно.

– Да ладно тебе хандрить. Ты всегда такая скучная? – он зашел и принялся раскладывать на столе свёртки из фольги.

– Большую часть времени. – я пожала плечами, - Не помню, чтобы мама столько готовила.

– Это моя! – Максим гордо улыбнулся и присел на край занятой мной полки. - Хотела тебя угостить, а ты все не возвращалась. Решила остаться здесь?

Я просто пожала плечами. Сложно объяснить незнакомому человеку желание забиться подальше от оживленной болтовни и напускного энтузиазма и просто пережить свое маленькое горе.

– Что читаешь? – он аккуратно сдвинул книгу у меня в руках, рассматривая обложку. – Ого, неплохо!

Я с готовностью согласилась. Спустя сорок минут мы уже доедали принесенное угощение. От картошки в мундире оставалась горка тонкой кожицы. Я не замечала, что время от времени смеюсь его шуткам, позабыв обо всем. В груди пузырьками шампанского просыпалась радость.

– Зачем ты перечитываешь одни и те же истории? – Максим удивленно склонил голову.

– По-разному: иногда они помогают мне вернуться в прошлое и заново пережить, а иногда заметить то, что не видела раньше.

– А какой смысл пытаться вернуть прошлое? Это как бежать за уходящим поездом. Тупо и бесполезно.

Поезд вдруг стал. Максим выскользнул из купе, заглянул к мамам и вернулся с заговорщической ухмылкой. Шею согрело дыхание. У самого уха послышался шепот.

– Они спят! Давай выйдем на станцию? Вон, видишь ларек прессы внизу?

– Ты с ума сошел? – от возмущения я едва сдерживала голос. – Мы же не знаем сколько поезд будет стоять здесь!

– Минут десять еще, наверное! – Он кивнул на расписание неподалёку, – Пойдем!

– Нет! А что если поезд уедет без нас?

– Трусиха! – бросил он через плечо и поспешил в тамбур.

С минуту я колебалась. Звучало чертовски обидно. И когда это я трусила? Он ведь меня и не знает совсем! Никто из моих друзей не назвал бы меня трусихой! А если он хотел застрять посреди ночи на незнакомой станции – его проблемы. Не мои.

Не успела я опомниться, как мы уже мчались по щербатому асфальту платформы в сторону ларька. Его сложно было не заметить издалека: крохотную металлическую коробчонку с облупившейся краской и единственным в округе фонарем на козырьке.

Со склона тянулась узкая тропинка, усыпанная сырой опавшей листвой. Мы скатились по ней как лыжники по крутому склону, согнув ноги в коленях и балансируя руками. Сердце глухо стучало.

Внизу Максим подхватил меня. До ларька мы долетели на одном дыхании. Купили игральные карты, пару журналов и целую гору вредной еды. В груди все настойчивее шевелилось незнакомое щекочущее чувство. И мне оно нравилось.

Мы поспешили обратно. И тогда стало понятно, что тот самый склон, что ускорил нам путь к цели – стал теперь непреодолимой преградой. С каждым шагом я скатывалась вниз на два. Спина покрылась холодным потом. Максим встал сзади и принялся подталкивать меня, упираясь ногами как можно крепче. Через силу мы добрались до середины склона.

И тут один из крупных кленовых листьев под ногой продавился вглубь. Я потеряла равновесие. Все внутри застыло. Чувство невесомости вызвало в животе сильный спазм. Я осознала, что лечу спиной вперед. Перед глазами мелькнуло только мутное ночное небо.

Меня обхватили за талию крепкие руки. В следующий момент я рухнула на что-то упругое и твердое. Челюсть больно щелкнула. Максим тут же поднялся и, ухватив мою ладонь, рванул в обход. Он будто слышал что-то тревожное настолько, что остальное не имело значения. Вскоре дошло и до меня.

На станции объявляли, что отправляется поезд. Наш поезд! В памяти сохранилось только, как мы неслись по мощеному перрону вслед за удаляющимся составом. Дыхание сбилось.

Максим ухватился за поручень, запрыгнул на ступеньку и втащил следом меня. Мы вжались в дверь тамбура, силясь отдышаться. Ни с того ни с сего Максим запрокинул голову и расхохотался. Я стукнула его кулаком в грудь. Потом еще и еще. Пока сама не залилась смехом, уткнувшись лицом в его футболку.

– Ладно, ты не трусиха. Ты – тормоз! – заключил он.

Проводница молча выдала нам аптечку и стопку «освежающих» салфеток с запахом лимона. Очевидно, выглядели мы неважно.

Кое-как отряхнув грязь и листву, я села рядом с Максимом и принялась обрабатывать его ссадины. Нижняя губа парня заметно распухла: на ней алела тонкая полоска крови.

Перекись шипела и пенилась. Максим недовольно морщился, а я пыталась унять беспокойное сердце. Оно каждый раз замирало, стоило мне коснуться пальцем его губ.

– Все. Почти как новенький. – собственный голос показался незнакомым.

– Спасибо, док! – Максим отвернулся и открыл рюкзак. – Как думаешь, что-нибудь уцелело?

Тихо стучали колеса. До самой зари он рассказывал мне обо всем на свете: об увлечениях, друзьях и планах. Максим умел слушать как никто: внимательно, терпеливо, не отводя полного живого интереса взгляда. Нас разделял только узенький столик. Я больше не вздрагивала, когда его пальцы случайно касались моих.

Следующий день пролетел в полудреме и такой же невесомой дымке, как туман за окном. Свободное купе так и не заняли. Мы разговаривали в полголоса, боясь разрушить хрупкий момент. Иногда играли в карты. К вечеру Максим достал старенький кассетный плеер и протянул мне один наушник с мягкой поролоновой подушечкой на конце. Я нерешительно опустилась на край его полки. Сердце стучало тяжело и неровно. Чтобы слушать музыку вместе пришлось сесть так близко, что плечо касалось его горячей руки.

Спина в таком положении быстро затекала. Максим вытянулся вдоль полки, увлекая меня за собой. Я не успела даже возмущенно пикнуть. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и наблюдали как скользят по стенам неровные полоски света.

– Я все еще думаю, – неожиданно начал он, – Не стоит грустить по тому, что оставил позади. Жизнь все равно помчится вперед. Погонишься ты за ней или нет.

– Может быть. – я слышала, как гулко стучит его сердце. – Но разве мы не имеем права хоть на миг задержать взглядом то, что так дорого? Держать в мыслях так долго, как сможешь?

– Нет. Уж лучше тогда совсем не прощаться.

Я не нашла, что ответить. Не смогла напомнить, как следующее же утро заберет у меня и его. Больше не будет тихого шершавого голоса, мягкого взгляда ореховых глаз и этих долгих бесед. Не останется ничего.

Музыка в наушниках не умолкала всю ночь. Ни один из нас так и не решился заговорить о том, что ждет утром. Мы делали вид, что поезд никогда не остановится и никто не покинет его.

Я ненавидела следующее утро. Даже солнце не смогло пробиться сквозь свинцовую тяжесть неба, вынуждая собираться в потемках.

Мамы прощались в тамбуре, оставив нас одних. Лопатки больно упирались в жесткую дверцу купе. Максим, одетый уже в серый свитер и куртку, казался мне почти незнакомым. Поезд все приближался к его станции. Я собиралась проводить.

Слова не приходили. В голове осталась только пустая, сухая горечь. Максим о чем-то задумался, потом наклонился вдруг и легко коснулся моих губ поцелуем. Ладонь мягко скользнула по волосам и задержалась на шее. Я чувствовала, что сердце вот-вот разобьется от трепета и боли, но отстраняться не могла и не хотела. Медленный поцелуй казался соленым от беззвучных слез. Затем Максим отстранился и вышел.

Я наблюдала из окна, как он шагнул на платформу, помог матери спустить сумки и повернулся. Под его пальцем на стекле появилось неровное сердечко. Он прижал к рисунку ладонь, и я ответила тем же. Моя рука выглядела совсем крохотной. Пришлось с силой прикусить губу, чтобы не зарыдать.

Поезд тронулся. Максим вдруг сорвался с места и побежал. Я хотела отвернуться и не смотреть, так было тесно в груди. Он бежал до самого конца перрона, а затем остановился. И ни на что я не променяла бы того последнего взгляда. Взгляда первой и горькой любви.