90 дней до развода

1 (90 дней)

— Я не подпишу, — мужская рука решительно отодвинула к центру стола стопку бумаг, скрепленную ярко-желтым металлическим зажимом, а затем сложилась в кулак, чтобы беззвучно ударить по отполированной деревянной поверхности.

— Тим… — женский голос был предельно уставшим. — Прошу.

Тимофей скривился, словно услышал не слова просьбы, а самое отвратительное оскорбление, и качнул головой. Он часто задышал, злясь, но через мгновение сумел взять себя в руки и успокоить клокочущий внутри вулкан. Поднял голову и посмотрел на жену. Почти что бывшую жену.

— Попроси о чем-то другом, Надь. Развода я не дам.

— Тебе придется.

Тихий любимый голос резал по нервам. Красные воспаленные глаза выворачивали душу. И пусть она и пыталась спрятать синяки и опухшее от слез лицо за слоем тонального крема, но Тимофей знал ее слишком хорошо, чтобы заметить не только это. Но и несколько седых волосинок в идеально уложенной волнами прическе. Внезапно стало еще хуже на душе. Возможно, это он? Он рвет ее нервы, в который раз отказываясь подписывать чертовы бумаги. Она ведь точно хочет развода. Никогда и ничего за время их совместной жизни Надя не хотела так отчаянно сильно.

— Я изучил процесс, Надь. И не приду на заседание. Без одного из супругов развести нас не выйдет, — Тимофей сцепил пальцы в замок, чтобы не сорваться. Чтобы не перевернуть этот бесконечно длинный стол вверх ногами. Разбить о пол графин с идеально отполированными стаканами и швырнуть в стену телефон адвоката, которого наняла жена.

— Выйдет. Я обращусь в суд с ходатайством, по которому разведут нас в тот же день, — ее голос был уверенным, но почему тогда Тимофей слышал его тонкие колебания.

— Я настолько тебе противен? — в отличии от мужского, который сорвался до полушепота.

— Не говори глупостей, Тим.

— Ну, ты же это написала в причине развода. Хотя постой, — он потянулся к бумагам и перевернул первый лист. — «Отсутствие взаимопонимания, разные взгляды на совместную жизнь, утрата чувств взаимного уважения и любви». Черт, звучит еще более убого.

— Не начинай. Мы уже говорили об этом, — Надя потерла лоб, словно у нее разболелась голова, и устало откинулась на спинку стула.

— Вот именно, Надь. И я уже говорил тебе, что вот это, — кивнул на бумаги, — полная ерунда. Хочешь развода, придумай что-то другое.

— Тимофей Николаевич, для суда указание причины просто формальность. Ваша жена решительно настроена расторгнуть отношения, и ваш отказ лишь задержит процесс, но не повернет его в другую сторону.

Пусть Надя и прятала взгляд Тим смотрел на нее пристально. Искал в таких родных глазах хоть что-то. Подсказку или намек на то, что все происходящее просто фарс, безгранично жестокая шутка. Что-то, что даст ему надежду и заставит вскочить с неудобного стула, сгрести в охапку Надю и спрятавшись за стенами их квартиры, любить друг друга ночь напролет.

Но жена буравила взглядом стол и судорожно сглатывала. Как хотелось бы Тимофею слезы, но, скорее всего, внезапно возникшее отвращение.

— Со всем моим уважением, — он мельком посмотрел на адвоката, а затем снова на жену, — но я не понимаю, для чего ты его наняла? Детей у нас нет. Как оказалось, делить имущество ты тоже не хочешь. Для чего тогда адвокат?

— Надежда Ивановна хочет быть уверена, что судебный процесс пройдет максимально быстро. Вы упрямитесь, а я помогу ей не тратить свое время и нервы.

Тимофей грустно хмыкнул, но смолчал про упрямство и потраченные нервы. Он не знал, как жила это время Надя, когда два месяца назад внезапно съехала из квартиры и вернулась к маме, а затем утром в почтовом ящике появился конверт с бумагами на развод. Но ему было плохо. Бессонные ночи, тонны выпитого кофе и необъяснимая боль в груди, которая с каждым днем становилась все невыносимее.

Помолчав, Тим вытер ладонями лицо и, сдавшись, кивнул.

— Что будет дальше?

Адвокат обрадовался резкой смене разговора, подобрался и кашлянул.

— Первый путь самый простой. Вы даете свое согласие, пишите совместное заявление, и прямо сегодня в ближайшем отделении ЗАГС вас разведут. Но, я так понимаю, вы не готовы пока подписать бумаги? — он посмотрел на Тимофея поверх очков.

— Нет, не правильно вы понимаете. Оговорки: «пока» нет в моем решении.

— В таком случае, мы идем в суд. В ситуациях, когда один из супругов не согласен с решением второй стороны, судья обычно дает время для сохранения семьи. Чаще всего три месяца, но я думаю, мы сможем выбить месяц.

— Как интересно? — Тим хмыкнул. — Я кажется не асоциальная личность, жену не бью, не изменяю. Что придумаете, а Надь? Ты ведь врать не умеешь и не любишь. Как тогда поступишь? — он посмотрел на жену и снова тяжело сглотнул. Надя едва заметно дернула плечами, ее подбородок задрожал, но через мгновение все прекратилось. Она вздохнула и подняла голову. Разжала губы, чтобы сказать что-то, но ее перебил адвокат.

— Это уже наше дело, Тимофей Николаевич.

— Вариант, если я не приду на заседание?..

— Откровенно говоря, не удобен ни вам, ни нам. Как я уже говорил ранее, процесс вы только затяните, но не отмените вовсе. К тому же, если вы решите таким образом мешать, мы будем вынуждены принять не самые благоприятные для вас решения.

2 (87 дней)

Тимофей постучал и, услышав приглушенное: «открыто», вошел в кабинет шеф-повара ресторана «IL PIACERE» Жана Мартена. Кивнул в знак приветствия и аккуратно прикрыл дверь.

Ему здесь всегда нравилось. Крохотное помещение было наполнено таким теплом и любовью к своему делу, что, попав сюда, ты невольно напитывался нескончаемой энергией его хозяина. В кабинете было совсем немного мебели: книжная полка с раритетными изданиями французской и европейской кухни, двуместный диванчик и массивный дубовый стол, доверху заполненный бумагами, со стоящим рядом стулом, на который и присел Тимофей.

Жан составлял новое сезонное меню. Бросил быстрый взгляд на Тима, дописал что-то в бумагах и, откинув ручку, зажал пальцами переносицу. Вздохнул.

— Ты сегодня был не в своем теле.

Тимофей нахмурился и слегка склонил голову.

— Не понял.

— Ты был рассеян, не собран и отвлекался на посторонние мысли. Которые, между прочим, привели к передержанной утке.

Складка между широких бровей Тимофея разгладилась, и он усмехнулся.

— Нужно говорить: «был не в себе». И вы правы. Простите за утку.

Факт того, что ты являешься самым молодым су-шефом в ресторане такого уровня, как «IL PIACERE», помимо гордости накладывает и тонны ответственности. Тимофей ценил свое место и то, чего он добился к двадцати шести годам. А еще был благодарен знаменитому шефу, который когда-то принял на работу никому не известного, не имеющего опыта, молодого, но безмерно амбициозного парня. У него не было связей и широкой спины поддержки. Лишь талант, в итоге и подаривший жизнь, к которой он стремился.

— Утка — ерунда, Тимоти. Хоть мне и обидно немного. Ведь именно я научил тебя ее готовить.

Жан научил его готовить не только утку. Он взял под свое французское крыло молодого повара и вложил в него душу, силы и время. А затем, словно отец, искренне радовался первым, а через время постоянным успехам.

— Что происходит, мальчик мой?

— Все в порядке, — Тимофей вжал пальцы в подлокотники кресла и спрятал от учителя взгляд. Он всегда умел достучаться до сути, а впускать в свою развороченную душу Тим сейчас не хотел никого. Даже его.

— Когда все хорошо, Тимоти, ты творишь на кухне. А сегодня ты работал. Понимаешь разницу?

Он все понимал. И искреннюю заботу в пусть и не очень приятных для него вопросах, мог различить. Помолчал немного и, шумно выдохнув, рискнул. Поделиться все равно ему было не с кем.

— Дома проблемы, Жан. Большие проблемы, — Тимофей склонился к коленям и вытер ладонями лицо. — Мы… Надя подала на развод.

— Merde, — искреннее тихое ругательство сорвалось с губ шефа. — Почему ты раньше не говорил об этом?

— Если честно, не хотел верить, что все происходит на самом деле. Думал, что она шутит, может быть намекает на что-то. Но вы же знаете, Надя никогда не пыталась манипулировать или недоговаривать. Поэтому… — он поднял голову и пожал плечами.

— Что случилось?

— Да я так и не понял, — Тим горько усмехнулся. — Вернулся однажды после смены, а ее в квартире уже не было. Пустые полки и записка: «Мне нужен развод».

— Был дверным углом?

— Боже, ваш русский, Жан меня иногда вводит в ступор, — Тимофей сперва застыл, а затем рассмеялся. — Разговорное слово: «косяк». Вы правы, до сих пор пытаюсь понять, где же я накосячил. Не получается пока.

Шеф задумался, поднял и прокрутил ручку, нервно отбросил ее на стопку бумаг, чтобы через секунду пронзить Тимофея внимательным взглядом.

— Прости за вопрос, Тими, но может быть, ты ее… — он замолчал, словно отыскивая нужное слово в русском языке, и, чуть покраснев, продолжил, — предал?

Тимофей замер. Непроизвольно на его гладковыбритых щеках заиграли желваки. Единственным, что он презирал: открыто и неистово, была ложь. На ней строится предательство, из-за нее рушатся даже самые крепкие отношения.

— Я не просто люблю свою жену, шеф. Я Надю уважаю. И поверьте, я скорее отрублю себе указательный палец вашим Ионом[1], чем предам ее.

Искренность произнесенных слов была такой чистой, что Мартен кивнул и, словно расслабившись, тяжело выдохнул. Посмотрел на задумчивого Тима, бросил серьезный взгляд за окно и снова на ученика, за которого болела душа.

— Что по поводу стажировки? Может быть, причина в ней?

— Я уже думал в этом направлении, — Тимофей закачал головой. — Но нет, Жан. Она была очень рада, когда узнала. Со мной планировала ехать. Два года вдали друг от друга мы бы не пережили, но и вариант отказаться не обсуждали ни разу. Надя даже мониторила свободные вакансии флористов в Париже, чтобы не скучать дома в одиночестве, пока я буду занят. Все было хорошо, — жизнь давно научила быть сильным, но Тимофей не смог удержать сжигающие внутренности мысли. На последних словах его голос охрип. — Я ничего не понимаю, Жан.

— Что планируешь делать?

Тим прокашлялся, выпрямился на стуле и откинулся на спинку.

— Она настроена решительно, но… Мне нужно знать, что пошло не так. И я намерен это выяснить.

И в очередной раз его слова были пронизаны эмоциями, а еще немного — болью и горячной решительностью.

3 (85 дней)

В небольшой однокомнатной квартире было светло и пахло яблочным пирогом.

Как только Надя открыла дверь, носа сразу же коснулись приятные нотки, а воспоминания счастливого детства всколыхнули сознание. Мама часто готовила пирог. С сочными яблоками, которые, раскрывшись под действием жара духовки, не жалея, отдавали свой сок и напитывали им тесто, и мелкими вкраплениями корицы. Папа любил незаметно выкрасть ложку и лизнуть сырое тесто прямо из миски, за что мама легонько била его по рукам и широко улыбалась, видя искрящийся мальчишеский взгляд в ответ.

Когда папа умер несколько лет назад, она долго не готовила яблочный пирог. А спустя время в их квартире снова запахло корицей.

— Я дома.

Надя крикнула и, опустившись на банкетку, склонилась, чтобы расстегнуть тонкие ремешки босоножек. Ее сумка осталась на полу, в крафтовом пакете рядом — букет цветов. Она уже давно перестала представлять свою жизнь без них. Цветы: домашние в миленьких горшках, оранжерейные, с иногда вспыльчивым характером и даже срезанные, как и те, что стоят в ее магазине, всегда привлекали своей красотой и особенной энергией. Надя отдавала им свои силы и время, а они в ответ напитывали ее жизнью.

Босоножки нырнули во встроенный шкаф, Надя подняла пакет и зашла вглубь квартиры. Мама кружилась у зеркала. На ней было классическое черное платье чуть ниже колена, браслет с крупными звеньями и яркий, в противовес платью, акцентный платок, атласные кончики которого огибали шею и струились, попадая на грудь.

— Как считаешь, если я в таком образе появлюсь на спектакле «Дон Жуан» в Венском оперном, будет слишком?

— Слишком для кого?

Надя оттолкнулась от дверного проема и вошла в комнату. Когда поставила крафт-пакет на стол, аккуратно раскрыла его и вынула букет белых азалий.

— Даже не знаю… Для местного контингента, — Варвара скривилась и тихо рассмеялась. Шепнула. — Слово-то какое… — она еще раз посмотрела на себя в зеркало, провела раскрытой ладонью по плотной ткани и вздохнула.

— Не думаю, что стоит обращать внимание на мнение других людей, мамуль. Нужно жить так, как хочется, без оглядки на посторонних.

Надя открыла стеклянную витрину шкафа и достала вазу.

— Мы всегда, милая, зависим от мнения других. Даже, если стараемся не обращать на это внимания, — Варвара подошла к небольшому дивану у окна и тяжело опустилась на сиденье. — А когда специально отключаем слух, все равно понимаем головой, что окружающие уже успели сделать свои выводы. И они тяжелой плитой давят на плечи. Глупо это отрицать. Например, как сейчас…

— А что происходит сейчас? — Надя обернулась и мельком взглянула на маму. Через мгновение ее внимание снова было направлено на букет.

— Ты совершаешь поступки, я делаю выводы.

— Мне стоит волноваться? — Надя усмехнулась, приподняв бровь.

— Думаю, волноваться я буду.

— О чем?

Надя расправила стебли, покрутила вазу, отыскивая лучшую, по ее мнению, сторону, и, склонив голову, прищурилась, глядя на итоговый результат. Улыбнулась, когда реальность превзошла ожидания.

— Белые, желтые, фиолетовые…

Варвара посмотрела на расставленные по комнате вазы с цветами. Изящные лепестки гардений, хризантем и пионов[1] казались ярким островком на фоне немного грустной, но уютной квартиры. Они дарили настроение, эмоции, но вместе с этим таили в себе, как казалось Варваре, скрытые крики о помощи.

— Это просто цветы, мамуль.

— Они были бы просто цветами, если бы не моя дочь — самый талантливый флорист этого города. И палитрой этих цветов мы начали любоваться не так давно… — Варвара нахмурилась, на ее высоком лбу появилась длинная складка. Сглотнула и снова взглянула на дочь. — Ты уверена, что поступаешь правильно, милая?

Тонкие ладони, поправляющие композицию в вазе, на мгновение задеревенели. Надя застыла. Спустя долгие секунды тишины развернулась, и выдохнув, расправила плечи.

— Так случается, мамуль. Люди сходятся и расходятся. Это всего лишь жизнь.

— У вас она была хорошей.

— Была, не спорю. Но ничто не может длиться вечно.

Варвара кивнула, но глаз с дочери не свела.

— Значит, ты уверена в том, что делаешь?

— Я — да. А вот Тим… — что-то неуловимое проскользнуло в ее голосе, — сопротивляется.

Варвара поднялась, подошла ближе и убрала за ухо длинные густые локоны Нади, упавшие на лицо. Теплая улыбка с нотками непрекращающегося волнения коснулась губ.

— Я бы на его месте тоже сопротивлялась, — усмехнулась. — Но если настроена решительно, то пора тебе снова привыкать к моей стряпне. А она, уж будем откровенными, максимально далека от той, что готовит Тимофей.

Они рассмеялись. Варвара склонилась чтоб понюхать цветы в букете, а Надя на мгновение задумалась.

Будет ли она скучать по его еде больше, чем по нему? Ответ: определенно нет.

[1] Принято считать, что существует язык цветов, который дает объяснения не только виду цветка, но и его цвету. Например, считается, что азалия обозначала печаль, вызванную одиночеством. Гардения - для робких и несмелых, поскольку она выражает скрытую любовь, о которой не сказано. Пионы символизируют долголетие. В Австралии хризантема — неизменный спутник Дня Матери. Ее дарят, чтобы выразить нежную привязанность и благодарность самому близкому человеку. Что касается палитры оттенков то, фиолетовый - связующий цвет, означающий печаль, желтый – тоска, грусть, разлука.

4 (79 дней)

Тимофей знал, что лучший подарок для жены — это цветы. Они были ее манией, ее особой любовью. Но однажды, заявившись на первое свидание с огромным букетом, Надя сказала, что для нее срезать их не нужно. Лучше конфеты. Рассмеялась своим звонким смехом и спрятала улыбку в розовых тюльпанах.

С тех пор вместо привычных цветов Тим покупал жене конфеты. За годы совместной жизни, кажется, радовал ее самыми разнообразными и уникальными видами. Бельгийскими Опус-сундучоками[1], Дублинским «Красным вельветом», трюфелями из Коннектикута[2]. Даже однажды ему удалось раздобыть итальянские TM Amedei. И сегодня, перед тем, как зайти в салон, где работала жена, он купил упаковку каштановых кинтонов[3].

Надя стояла у длинного стола в окружении десятков ваз с цветами. Собирала букет, прикладывая и примеряя бутоны и ветки, тщательно продумывая каждое свое действие. Тимофея не заметила, кажется, даже звона колокольчика над дверью не услышала. Была погружена глубоко в себя и безгранично красива в момент вдохновения.

— Привет.

Тимофей шагнул ближе. Улыбка, с которой он попал в прохладное помещение, пахнущее самыми невообразимыми запахами, немного потускнела, когда цепкий внимательный взгляд заметил синяки под глазами Нади и очень бледный цвет щек. Устала или виной предстоящий развод?

— Доброе утро, Тим, — но голос все еще был теплым, и Тимофей неслышно выдохнул.

Надя скользнула взглядом по застывшему у стола мужу и подняла очередной цветок. На этот раз красные гвоздики. В правой руке она держала камелии.

— Красиво, — он плохо разбирался в принципах композиции и правилах комбинирования оттенков, но безоговорочно доверял Наде: ее вкусу и таланту.

— Пока еще нет, — которая пробормотала в ответ.

Тим усмехнулся. Принцип перфекционизма в своем деле он уважал. Сам жил по такому же. Чтоб не мешать отступил к краю стола. Из сумки достал небольшую коробку. Внезапно Надя среагировала быстрее, чем он ожидал. Вскинула голову и, прищурившись, посмотрела сперва на конфеты, затем на мужа. На мгновение Тимофею показалось, в зеленых глазах зажегся знакомый любопытный огонек.

— Ты не должен, — но в следующую секунду она взяла себя в руки, нахмурилась и качнула головой. Родные глаза стали серьезными.

— Что не должен? Радовать свою жену такими глупостями, как конфеты?

— Тим… Почти бывшую жену, — Надя вздохнула, а Тимофей отмахнулся.

— Это ты так думаешь. Намеренно не стал покупать твои любимые, так что не думай, что я забыл. Просто эти ты еще не пробовала.

Надя замялась, что-то взвешивая в своей голове, но не оттолкнула. Подошла и протянула руку к коробке. Погладила атласную ленту на упаковке, кончиками пальцев пробежала по прозрачному окошку на крышке и, сглотнув, посмотрела на Тима.

— Спасибо.

Говорить вдруг стало сложно. Неведомый плотный ком перекрыл дыхание в мужском горле. Тимофей кивнул и прокашлялся.

— Как мама? — а Надя вновь принялась составлять букет. Улыбнулась.

— Планирует поездку в Вену. Чтобы в государственной опере «Дон Жуана» послушать. Уже и наряд выбрала и билеты смотрит, — она вдруг замолчала и застыла на мгновение. Моргнула, смахнув невидимую дымку. — А врач ей не разрешает даже из города выезжать. Не то что… из страны.

Тонкие пальцы, сжимающие стебли цветов, напряглись сильнее. Костяшки побелели, на кисти появился заметный рисунок проступающих через тонкую кожу вен. Тим сдвинулся ближе, склонил голову, чтобы словить любимый взгляд.

— Надь… Вам, если деньги нужны, ты говори, слышишь?

Она кивнула, помолчала немного, сглотнула — возможно, старалась незаметно, опустив голову и спрятавшись за волосами, но Тимофей знал ее лучше, чем себя, увидел, — и подняла взгляд.

— Нет, ты же знаешь. Тех денег еще хватает, больше пока не требуют. Но… — зеленые глаза что-то кричали, только разобрать было сложно, — спасибо тебе.

На доли секунды Тимофею показалось, что Надя заплачет. Но она лишь вздохнула поглубже, расправила плечи и, словно, не шепча слова благодарности минуту назад, кашлянула и собралась. Подняла оставленный на столе еще не готовый букет и принялась за работу.

— Расскажешь?

Тим указал на цветы. Продолжать не нужно было, они научились понимать друг друга без лишних слов. Только его способность немного притупилась в последние месяцы.

Надя подняла веточку эвкалипта и ее губы тронула теплая улыбка.

— Это заказ оставил мужчина для своей жены. Рассказал, что они больше восьми лет не могут зачать ребенка. Вернее, несколько удачных попыток все же было, но ребенок так и не родился. Ни в первый, ни в другие разы. А вчера они узнали, что снова беременны, представляешь? Неожиданно и тогда, когда совсем отчаялись и абсолютно не были готовы к этому, — ее улыбка стала шире. Надя задумалась. — Они волнуются, конечно, но врачи говорят, что сейчас точно все будет хорошо, — она подняла гвоздику и приложила ее к букету. — Античные легенды гласят, что первые гвоздики выросли там, где пролилась кровь пастуха, на котором сорвала свой гнев своенравная Артемида. А христианское предание рассказывает, что первая в мире гвоздика произросла на Голгофе. Цветок вырос на месте, откуда Божья Матерь смотрела на страдания Иисуса Христа.