А эльфы здесь тихие, если сытые.

Глава 1.

Глава 1.

Где-то между мятным супом и здравым смыслом

Меня зовут Алла. Мне тридцать три, и я — повар-кондитер. Это важно: кондитер — не «тортики на заказ по зодиаку», а человек, который знает, как сахар работает в кипящем сиропе, зачем желатину нужен холод и почему крошка «Наполеона» липнет именно к тебе, когда ты в белой форме и с красной помадой.
Я не худышка — и слава богу. У меня нормальные бёдра, нормальная талия, нормальные руки, которые умеют месить тесто, и грудь, которой не стыдно. Я не выгляжу болезненной; я выгляжу сытой. И это, как выяснится, валюта на вес золота в некоторых мирах.

Родилась я в селе, где печь топят по-настоящему, а пирожки пахнут детством, потому что в них есть не только дрожжи и мука, а ещё и разговоры на кухне, и смех, и «ну возьми ещё один, ты что как не родная». Потом была учёба в городе, медные кастрюли и стальные нервы, любовь, которая обожгла — да не чайник на плите, а сердце. Семьи у меня нет, зато есть имя в цеху: когда в ресторане падает десертная карта, зовут Аллу; когда у гостя аллергия на полмира, зовут опять Аллу; когда шефу внезапно нужен торт в виде корабля, способного держать форму — угадайте, кого зовут.

Подруга моя, Люська (у каждой Аллы есть Люська, как у каждого пирога — хруст на краю), на мой день рождения подарила путёвку: поход в заповедную зону. «Подышишь, — говорит, — похудеешь чуть-чуть, голова проветрится». Я, конечно, горжусь собой как есть, но спорить не стала. Во-первых, подруга расстроится, во-вторых, воздух — это приятно, а в-третьих, я давно хотела побродить по лесу без повара, менеджера и критика за спиной.

Собирала рюкзак я по-шефски. Никаких тебе «батончиков с воздушным рисом». У меня были специи в маленьких баночках с подписями (лавровый лист, тимьян, чёрный перец — крупный, как грех), зажигалка, складной нож, любимая поварёшка с деревянной ручкой, которую я таскаю на все фестивали, тонкая кастрюлька-походница и моя затёртая блокнот-книга — рецепты, записанные от бабушки до шефа, от души до граммов. Для веса — пакет сухих сливок (ага, бывает и такое, не морщиться), немного муки, пара маленьких луковиц-шалотов, кусочек топлёного масла в баночке, и маленькая пригоршня овсяных хлопьев «на всякий», потому что жизнь любит «всякие».

Лес встретил меня как дорогую гостью: зелёным шумом, рябью света, запахом хвои и влажной земли, в которой что-то тихо дышит и растёт. Мы шли группой, гид объяснял про «заповедную зону» голосом, в котором было ровно столько уважения к природе, сколько в плохом салате — соли. А потом случилось то, что в моём блокноте обозначается словом «переход».

Я отстала. Не специально — грибы выглянули такие круглые, лоснящиеся, как выпечка, только лесная. Бережно срезала ножом, в корзинку. Потом увидела кусты с ягодами, и всё: Алла, которой в детстве объяснили «лес — это кладовка, только не лопай всё разом», ушла в режим «тихой охоты». Когда я подняла голову, группа исчезла. Лес вдруг стал тише, как кухня, в которую зашёл ревизор.

Туман легонько шевельнулся. Воздух стал другим — как будто кто-то выжал мяту над родниковой водой. На секунду меня повело, будто я обняла кастрюлю с бульоном и вдохнула слишком глубоко: пахнуло озоном, мятой и грозой в алюминиевой посуде. Я, конечно, девочка с кухни, а не из фантастических романов, но даже я поняла: вот это — портал.
— Только не говорите, что из трёх листиков мяты здесь варят суп, — успела подумать я. — Потому что это преступление.

И — шаг. Не я придумала, это ноги сами. Лес, хруст веток, туман — и вдруг… тепло на щеке. Огонь.

Я вышла прямо к костру. По-настоящему — к светлому живому пламени, вокруг которого сидели трое. Увидев меня, они вздрогнули синхронно, как три чайника, в которых одновременно закипела вода.

— Люди-ии… — протянул один, с лицом, будто его нарисовали очень тонкой кистью и забыли про щеки. Уши — тонкие, вытянутые, красивые, как листья ивы. Волосы — светлые, как свежесбитые сливки, кожа — как пергамент, на котором записывают законы. Тощие. Боже, какие тощие. Мне сразу захотелось их накормить, укрыть и выдать по пирожку.

— Тише! — второй вскочил, и у него был вид человека, которому доверили охранять нечто очень дорогое, а он не любит сюрпризы. Плечи широкие, подбородок упрямый, глаза серые, как котелок из полированного олова. Уши, конечно, тоже с историей.

Третий сидел чуть в тени, в плаще, не выдав ни капли эмоций. В нём было что-то… спокойное и тяжёлое, как чугунная сковорода. Из тех, что дороги, и о них заботятся. Он не шевелился, но всем видом показывал: наблюдаю.

Я, если честно, тоже взвизгнула — чисто рефлекторно. Потому что в моём мире уши такой формы бывают только на детских утренниках и в интернета.
— Святые котлеты! — вырвалось у меня. — Вы что, эльфы?!

Эльфы переглянулись. Похоже, слово «котлеты» им не нравилось.

— Странная речь, — сказал первый, тонкий, тонкогубый. — Но да, мы — сыновья Леса.

— Ага, — сказала я. — Ну, привет, сыновья. Меня зовут Алла. Не бить, я случайно.
И тут же добавила: — И вообще, это вы меня напугали. У вас уши… красивые. Видны издалека. Полезная вещь в темноте.

Молчание. Потом второй, широкоплечий, шагнул ближе.
— Вы чужеземка. Как вы прошли дозор?

— По грибы, — честно сказала я и подняла корзинку. — Мне подруга путёвку подарила. А потом ваш лес решил, что я — вполне себе ингредиент для приключения.

Снова переглянулись. Третий, тот, что в плаще, слегка наклонил голову. Я заметила на его руке — на запястье, чуть выше перчатки — тонкий ободок, будто бы не просто украшение, а знак. Знак чего — я, конечно, не знала, но вы бы видели, как второй относился к первому и к нему. К первому — с раздражением и привычкой спорить, к третьему — с осторожной почтительностью.
Запишем: третий — важный. Кто — потом поймём.

Я вдохнула. Шефский инстинкт сделал шаг вперёд, а паника — шаг назад. Страх — он как плохой соус: если мешать без конца, свернётся. Нужно вовремя снять с огня.
— Слушайте, — сказала я уже спокойней. — У вас тут костёр, у меня — грибы, специи и золотые руки. Вселенная намекает. Предлагаю перемирие на условиях горячего. Я приготовлю суп-пюре из грибов. Лёгкий. У нас это едят те, кто ценит жизнь.
Я показала поварёшку, как знамя.
— А потом будем разбираться, кто, куда и зачем.

Глава 2.

Глава 2.

Ночь, которая пахла мятой, страхом и жареным луком

Идти после портала — это как выходить из горячего цеха на мороз: сначала тебя щёлкает по коже, потом по мозгам, потом ты начинаешь слышать, как у тебя внутри разговаривают органы. Сердце говорит: «Алла, ты в сказке, не ори». Мозг отвечает: «Да какая сказка, когда у них суп из трёх листиков мяты». Желудок скромно напоминает: «Мы молодцы. Суп удался». Я иду рядом с Раэгором, за моей спиной шуршит Тэрилен, а впереди — тот самый «путешественник по поручению короля», который решил, что ему уютнее в плаще и молчании.

Лес… Вот уж что я не описала себе заранее — так это лес. Он живой. Не в смысле «ой, деревца-фотосинтезируют», а буквально: у некоторых стволов кора мягко переливается, как если бы под ней текла медленная, густая река света; мох на камнях светится ровно настолько, чтобы видеть ступню, но не настолько, чтобы чужой заметил тебя с холма; воздух пахнет влажной землёй, корой, прелыми шишками и свежемолотой мятой. Где-то вдалеке что-то щёлкает — как паровая печь, только лесная. Птицы не поют, они перешёптываются коротко и по делу, будто обсуждают технологическую карту.

Я иду и смотрю на их спины. А потом — на их уши. Потому что, простите, уши — это моя детская мечта, материализованная из книжек и блокнотов. И вот они — не пластмассовые, не из фетра, а настоящие, с тонкой жилкой у края, с маленькой тенью, которая ложится на шею. И волосы — да, это преступление против нервной системы: гладкие, как крем для ганаша, длинные, как ленты теста, когда его тянешь для штруделя. Красиво. Больно красиво.

— Чего ты так пялишься? — шепчет внутренний критик, — сейчас споткнёшься и укусишь мечту за пятку.

Спотыкаюсь — конечно. Раэгор хватает меня за локоть — не сильно, но уверенно. У него ладонь тёплая, как сковорода, когда её только сняли с плиты, — не обожжёт, но уважать заставит.

— Осторожнее, — коротко бросает он, не оглядываясь, и отпускает. Плечи у него широкие, спина — как дверь на кухню: ровная, надёжная, с вмятиной от вечных ударов «от себя! к себе!». Кожа загорелая, волосы тёмные, не слишком длинные, собранные кожаным шнурком. Лицо… Лицо у него такое, будто он в школе постоянно перетаскивал мешки с мукой, а потом вырос и перетаскивает уже проблемы. Скула строгая, подбородок упрямый, взгляд — серый, отливающий сталью. И уши, конечно. Ему бы венчик в руки и фартук — и можно вести класс «как не паниковать, когда су-шеф ушёл в запой».

Сзади ступает Тэрилен. Он — как тростниковый сахар: хрустит, блестит и липнет к правилам. Тощий до прозрачности, движения экономные, шея длинная, голос — мягко-ироничный, но с той самой ноткой «я всё знаю». На нём плащ из ткани, которая шуршит почти неслышно, на пальцах — тонкие перстни, лицо тонкое, глаза светлые — немного задумчивые, немного усталые, немного «я бы выпил бульона, но традиции не велят». И запах от него — сухих трав и чернил. Вот кому нужен суп на косточке… эх, нельзя.

А впереди — Путешественник. Он идёт легко, как человек, который знает, что лес под него подстраивается. На нём тёмный плащ, из-под капюшона виден высокий лоб и волосы — тёплого цвета, как свежая булка. Он двигается так, будто перед ним нет веток, камней и корней, и у меня появляется неприятная догадка: перед ним их действительно нет. Он выбирает путь, и путь сам становится гладким. Спокойный. Молчаливый. В нём есть что-то… круглое, законченно-надёжное, как чугунный котёл. Приятно было бы поставить на него суп, да нельзя: вишу мыслью на чужом человеке, фу.

— Далеко ещё? — спрашиваю я тихо, иозвучиваю, как в детстве: «мам, когда уже пирожки».

— Пока ночь, мы дойдём до стоянки, — отвечает Путешественник, не оглядываясь. Голос у него — низкий, ровный. В нём есть то, что в кухне называется «температура держится».

— Стоянки… — повторяю я. — То есть ночёвка?
И внезапно понима́ю, что в моём рюкзаке есть специи, поварёшка и блокнот, а вот нормальной спальни — нет. Плед есть — тонкий, как совесть критика. Мой мозг начинает не паниковать, а считать: «плюс костёр, плюс ветровой полог, плюс… а если дождь?»

— Я сегодня ночую с эльфами, — говорит другая часть меня, та, что собрала всю библиотеку фэнтези. — Дура. Сосредоточься. УШИ. Ты их видишь!

Я вижу. И слышу, как у меня на затылке наступает здравый смысл, кашляет и говорит:

— Простите, мальчики, — выпаливаю в пространство, — у меня важный организационный вопрос.
Три головы поворачиваются почти синхронно.
— Вы меня не собираетесь насиловать, да?
Я говорю это тоном человека, который уточняет «чай или кофе». Нервная шутка такая. Я так всегда делаю, когда страшно: шучу.

У эльфов в этот момент случается что-то эпическое. Тэрилен захлёбывается воздухом. Раэгор рывком останавливается и разворачивается целиком; у него такие глаза, будто я спросила, не хотят ли они натереть лбом против часовой стрелки храм предков. Путешественник просто идёт дальше, но я слышу, как в его голосе, когда он говорит «Стойте», появляется смешок, спрятанный в мёд.

— Что… что… — Тэрилен с трудом подбирает слова. — Какая… непозволительная… мысль!

— Это преступление, — сухо произносит Раэгор. — И бесчестье.

— Фух, — облегчённо выдыхаю я. — А то я уже думала, что придётся защищаться поварёшкой.
Поднимаю её, как шпагу.
— Этой штукой я могу не только суп мешать. Я, между прочим, однажды на фестивале отбилась от пьяного тамады. Сковородка бы сюда идеально подошла, но она, знаете ли, громоздкая.

Тэрилен в шоке смотрит на мою поварёшку, как на религиозный артефакт.
— Вы собирались защищаться… этим?

— Ну, ещё ломом, — честно признаюсь. — Но лом с собой редко удобно носить.
И шёпотом добавляю, больше себе: — Лом — универсален. Поварёшка — точна.
Моё эльфийское сопровождение задумчиво молчит. Потом Путешественник тихо говорит:
— Ты смелая. Или очень испуганная.
— И то, и другое, — признаюсь. — Меня звали Алла, называют Аллой и будут звать Аллой. Я умею шутить, когда страшно, и варить супы, когда грустно. Иногда — одновременно.

Глава 3.

Глава. 3.

Лес, который видел всё, и люди, которые ещё нет

Утро выкатилось из-под корней — тёплое, чуть влажное, как свежий хлеб под полотенцем. Я проснулась от того, что лес шептал мне в ухо: «Встань, женщина с поварёшкой, и перестань обнимать свой блокнот как кота». Открыла глаза — и первое, что увидела, — уши. Сразу три варианта на любой вкус.

Раэгор точил нож. Это был не просто звук — это был ритуал. Ш-ш-ш, пауза, ш-ш-ш… Можно под этот ритм замешивать тесто, можно — принимать важные решения. Плечи у него широкие, спина ровная, взгляд сосредоточенный: если бы ножи подавали при короле, на торжественном марше их нёс бы он — и никто бы не сомневался, что дойдут в идеальном строю.

Тэрилен сидел на коряге и делал вид, что не подслушивает мой сон. В руках — тонкая до неприличия книжечка с закладками. Перстни блестят, как карамельные осколки, губы сложены в слово «гм». То ли он записывал, как правильно ставить ударение в слове «поварёшка», то ли составлял жалобу на моё существование — не разобрать.

А «путешественник» — он же Эдриан, он же загадка в плаще с голосом у каминного огня — стоял на краю полога, прислушивался к лесу и был на вид тем самым человеком, который умеет делать так, чтобы дождь переходил дорогу на красный.

— Доброе утро, мальчики, — сказала я, подтягиваясь и пряча волосы под повязку. — Вижу, вы не убежали. Значит, суп всё-таки можно было солить.

— Доброе, — отозвался Раэгор. Уголки губ дёрнулись: то ли резанулся, то ли улыбнулся.
— Доброе, — кивнул Тэрилен с видом, будто слово придумал он.
— Доброе, — сказал Эдриан, и утро окончательно встало на ноги.

Я нащупала в рюкзаке поварёшку — на месте, как пульс. Тут же перечислила вслух содержимое: специи (тимьян, перец, лавр, копчёная паприка — не нюхать, Тэрилен, это наркотик для приличных людей), нож, зажигалка, кастрюлька, сухие сливки, овсянка, шалот, влажные салфетки (священный артефакт), пакетик женских тайн (эльфам лучше не знать, а то завянут), блокнот и плед.
— Ещё жива, — сказала я себе. — Значит, план: завтрак, дорога, знакомство с вашей сказкой и первое культурное столкновение. По расписанию — вежливость, шок, компот.

За пятнадцать минут успела — как и обещала — испечь на углях тонкие лепёшки и согреть грибной соус. Лес вдохнул — и стал спокойнее. Раэгор съел честно, быстро, без фокусов; Тэрилен сделал вид, что дегустирует редкий свиток, но когда соус тёплой струйкой шлёпнулся ему на палец, он облизал его. Красиво. С чувством. И краснея. Я записала в блокноте: «Советник: потенциальный клиент на десерты. Слабое место — приличия».

— В путь, — сказал Эдриан, когда полог свернулся в ленту. И мы пошли.

Лес при свете дня

Никогда не думала, что зелёный может быть столько раз зелёным. Лист на верхней ветке — зелёный прозрачный, как желе на свету; мох на камне — зелёный плотный, как хорошее фисташковое пралине; трава у тропы — зелёный с жёлтым поддоном, как свежевзбитое масло, если долго не смотреть на диету. Деревья не стояли — слушали. Слышали нас, дорогу, ручьи и даже мои мысли, когда они слишком громко ругались.

— Эх, — вздыхала моя внутренняя романтика, — вот они, эльфы, мечта девочки из села! Сейчас запоют, пустят светлячков, подарят корону из росы…
— Угу, — отвечала реальность. — И предложат на обед три листика мяты, не забудь.

Шли мы чинно: Раэгор — чуть впереди, я рядом с ним, за мной — Тэрилен, на замыкании — Эдриан. То ли для того, чтобы я не убежала, то ли чтобы не зарезалась об собственную иронию. Лес тонко пах — хвоей, сыростью и чем-то солнечным: как будто лучи света отлежались на тёплом камне и теперь отдают аромат.

— Уточню важное, — говорю тихо, чтобы услышали все и не обиделись. — Если мы по дороге встретили ваше благородие женского пола — мне как себя вести?
— Вежливо, — машинально сказал Тэрилен.
— И сдержанно, — добавил Раэгор.
— И с повязкой на голове — оставь, — неожиданно вмешался Эдриан. — Они не любят… волос по ветру.
— Да что вы говорите, — улыбнулась я. — А я-то думала, моя шевелюра — главный дипломатический аргумент.

Словно по заказу, тропа вывернула к узкой арке между двумя стариками-дубами — и оттуда вышли они. Три эльфийки, как иллюстрации к трудовой книжке высокомерия. Первая — высокая, в плаще светлого золота, волосы собраны в тугую «корону», лицо красивое до скрипа зубов. На груди знак, похожий на лист лилии. Двое позади — пониже, с корзинами трав и выражением «мы лучше всех, потому что знаем, как правильно держать локти при поклоне».

— Леди Лаэрис, — тихо сказал Тэрилен, и в голосе у него зазвенело как у серебряной ложечки о тонкую чашку. — Хранительница Сада.
Ага, понятно: главная по траве. Сейчас будет про мяту.

— Кто это? — холодно спросила Лаэрис, взглядом измерив меня с повязки до ботинка и обратно. Взгляд был тот самый, от которого в обычной столовой у тёть Маш цепенеет котлета.
— Чужестранка из Соседнего, — ответил Раэгор, ступая чуть вперед. — Гостья. Под защитой.
— Гостья… — протянула Лаэрис так, будто слово пахло чесноком. — И что же она… делает?

— Варит супы и портит репутацию мяты, — бодро сказала я и вежливо улыбнулась. — Алла. Повар-кондитер. По совместительству — просветитель по части соли.
Две спутницы Лаэрис захлопали ресницами в такт скандалу, который готовился у них на кончиках языков. сама Лаэрис медленно подняла бровь.
— Соль — излишек.
— Вода без соли — тоска, — парировала я. — Как взгляд без смысла.
— У нас традиция…
— Традицию мы вчера слегка поджарили, — вмешался Эдриан так мягко, что его слова вошли между нами как масло в тёплую булочку. — Лес не возражал.
Леди наконец соизволила заметить «путешественника». И едва заметно подобрала подбородок. Я внутренне хмыкнула: ага, значит, кто-то ей всё-таки имеет право возражать.

— А это что? — вдруг спросила одна из спутниц, указав на мой рюкзак, из которого торчали… тампоны. Спасибо, цивилизация.
— Это, милочка, — улыбнулась я, — средство предотвращения катастроф и кровавых историй на белых плащах.
Эльфийки синхронно побледнели так красиво, что я чуть не захлопала.
— И ещё тут салфетки, — продолжила я, вытягивая влажную и протягивая Лаэрис. — Попробуйте: снимает гордыню с кожи.
— Что — снимает? — она машинально взяла салфетку, провела по запястью… и замерла. Глаза расширились.
— Гладко, — шепнула одна из её девиц, потрогав её руку.
— И пахнет… ничем, — удивилась другая.
— Чудо с рынка других миров, — сказала я. — У нас это называется «минимальный уход». Подходит и мужчинам.
Уголок рта Раэгора дёрнулся: да, мужчинам тоже «подходит». Тэрилен сделал вид, что его это не удивляет, но глаза у него выдали чистый интерес: записать в реестр чудес.

Глава 4.

Глава 4

Алла шагала по эльфийскому лесу, всё ещё не до конца веря в то, что с ней произошло. Точнее, ноги упрямо переставлялись сами, а мозг с лёгким звоном пытался уложить в голове: «Живые эльфы! Настоящие! И не в книжке, не в фильме, а тут — рядом!» Правда, эйфория то и дело натыкалась на суровую реальность: ушастые красавцы оказались не ангелами в белоснежных одеждах, а заносчивыми ботанами и угрюмыми стражами.

— Ох, мамочка… — пробормотала она себе под нос, едва не споткнувшись о корень. — Мечта всей жизни сбылась, называется. Встретила прекрасных эльфов, ага. Одного с палкой, второго с видом «я всё знаю», а третий вообще молчит так, будто на похоронах.

Тэрилен, идущий впереди, обернулся и смерил её взглядом, от которого у среднестатистической студентки наверняка бы ноги подкосились. Но Аллу после десятков проверяющих глаз на кухне и капризных клиентов было сложно смутить.

— Я просто разговариваю сама с собой, — пояснила она. — Это нормально. На Земле так все делают. Особенно повара, если им надо не сойти с ума, пока крем не закипел.

Раэгор кашлянул, прикрыв рот ладонью, и Алла успела заметить, что плечи у него дрогнули. Он смеётся?! Страж, эта живая гора мышц и суровости? Ах вот оно как…

---

Через пару часов дорога вывела их к возвышенности. Лес расступался, и перед Аллой открылся вид, от которого она аж присвистнула.

— Мама дорогая… да это ж Шир из «Властелина колец» на стероидах!

Перед ними раскинулся город — лёгкие мосты из белого камня тянулись от ствола к стволу гигантских деревьев, будто кружевные ленты. Дома сверкали в солнечных лучах: крыши покрыты серебристой черепицей, окна вытянутые, ажурные, со стеклом, которое будто светилось изнутри. По улицам двигались изящные фигуры — мужчины и женщины, похожие на гравюры из старинных сказок. Всё дышало гармонией, изысканностью и какой-то… нарочитой правильностью.

Алла уставилась на длинноногих эльфиек. Тонкие талии, струящиеся платья, волосы до пояса — каждая как фотомодель. А рядом она… полненькая русоволосая баба с поварёшкой, рюкзаком и корзиной грибов.

— Ну всё, приехали… — пробормотала она. — Принцессы, блин, сошли со страниц журнала, а я тут в роли деревенской Золушки.

И словно в подтверждение её мыслей, на перекрёстке дорогу им преградила троица эльфиек. Самая высокая, с золотыми косами, смерила Аллу взглядом с ног до головы — таким, каким обычно рассматривают неудачно испечённый пирог: вроде и еда, а есть не тянет.

— Что это? — с холодным презрением спросила она у Тэрилена.

Алла от возмущения даже вскинула руки:
— «Что это»? Простите, мадам, но у нас на родине так только котлеты обзывают, если пересушены! Я вообще-то женщина, между прочим!

Эльфийки переглянулись, их глаза блеснули — то ли удивлением, то ли негодованием. Тэрилен тяжело вздохнул:
— Это… путешественница.

— Да я повариха! — гордо заявила Алла. — И не абы какая, а шеф-кондитер, если что.

Раэгор прикрыл рот рукой. Опять! Алла уловила дрожь его плеч. Он, чёрт побери, снова смеялся!

---

Они вошли в город. Улицы были вымощены белым камнем, вдоль домов журчали ручьи, а запах цветов кружил голову. Но идиллия нарушалась: каждый встречный эльф, заметив Аллу, останавливался и откровенно таращился. Кто-то шептался, кто-то хмурился.

— Ну да, — бурчала Алла. — Туристка из села приехала, достопримечательность, считай. Хоть билеты продавайте: «Посмотри на толстушку из другого мира».

— Ты не толстая, — неожиданно сказал Эдриан, впервые за день.

Алла аж споткнулась. Его голос был низким, мягким, и прозвучал он так, будто он действительно сказал правду.

— Ну… спасибо, — смутилась она, а потом снова фыркнула. — Но для ваших анорексичных моделей я всё равно, как кекс на диете.

---

И вот они вошли во дворец. Это было что-то невероятное: залы из мрамора, витражи с переливающимися огнями, лестницы, уходящие ввысь, и статуи — изящные, величественные, холодные.

Аллу сразу повели на кухню.

О, это был рай и ад одновременно. Огромное помещение, где на полированных столах лежали горы зелени, трав, фруктов, цветов. Огромные кувшины с водой, сияющие ножи, медные кастрюли. И посреди всего этого — шеф-повар.

Высокий, сухой, с тонкими пальцами и взглядом хирурга. Он смерил Аллу таким выражением, будто она принесла на кухню дохлую курицу.

— Это что? — процедил он.

— Опять! — возопила Алла. — Люди, вы меня сведёте с ума! Я женщина, мать вашу, повариха! У вас тут что, глаза по рецепту на овощи заточены, а на людей нет?

Тэрилен сжал переносицу. Раэгор отвернулся. Эдриан вдруг кашлянул — и в этом кашле Алла уловила… смех.

Шеф-повар прищурился:
— Я слышал, что ты приготовила что-то для Его Высочества.

— Грибной суп-пюре, — гордо подтвердила Алла.

— Из грибов? — скривился эльф. — Варварство.

Алла выпрямилась и вскинула подбородок:
— Варварство — это бросить три листика мяты в кипяток и называть это супом!

В кухне повисла тишина. Эльфы-кулинары застыли, кто-то даже уронил нож. Шеф едва не задохнулся от негодования.

— Что ты сказала?!

— А то и сказала, — Алла развела руками. — У нас на Земле суп — это когда наваристо, с душой, с запахом, чтоб ложка стояла! А у вас — водичка с травкой. Это не суп, это чай обманутый.

И тут Раэгор уже не выдержал — громко, от души расхохотался. Вся кухня повернулась к нему. А Алла, довольная как ребёнок, только усмехнулась:
— Вот! Хоть один понял.

---

Глава закончилась тем, что шеф-повар объявил:
— Завтра ты готовишь. На испытание. Если твои… блюда… окажутся достойными — ты останешься. Если нет — вернёшься туда, откуда пришла.

Алла хмыкнула и прижала к груди свою книгу рецептов.
— Договорились. Только предупреждаю: после моих пирожков вы все забудете, как ваши листики зовут.

Она улыбнулась — и впервые почувствовала азарт. Вот оно, настоящее начало её приключения.