Агенство "Тени & Ко"

Глава 1

Мой Первый Хранитель Очага и Железное Чудовище

Туман над Питером в тот день был не просто мокрый и серый. Он казался... живым. В нем мерцали огоньки, которых нет на карте, и шелестели шепотки из прошлого. Анна Демидова, двадцатисемилетний психолог по образованию и необычный "соцработник" по призванию, куталась в свой старый розовый палантин и шагала от "Чернышевской" к дому. К ее дому-конторе в Кузнечном переулку. Старый, обшарпанный, но крепкий, как дед. И знаете что? Он был битком набит жильцами. Только не такими, как все.

Анна жила и работала здесь. Официально у нее было ИП: «Консультации по культурологии и исторической реконструкции». Звучало солидно, правда? На деле же Анна была совладелицей Агентства "Тени & Ко". Единственного в городе (а может, и в России) агентства по адаптации... маленьких призраков. Да-да, вы не ослышались. Не страшных монстров, а тех, кто застрял между прошлым и настоящим: обиженные чашки, забытые игрушки, тени от прежних хозяев. Они скучали, пугались нового ремонта или просто не понимали, что творится в этом безумном XXI веке. Задача Анны – помочь им освоиться. Объяснить, что электричество – не колдовство, а микроволновка – не демон. И найти им новое дело.

Ключ скрипнул в тяжелой двери квартиры №13. Вопреки цифре, место это было светлым и уютным. Ну, почти. В дальнем углу кухни царили вечные сумерки, а возле зеркала в прихожей витала легкая прохлада. Анна привыкла. Квартира состояла из трех комнат. Спальня – святая святых, только ее. Гостиная – она же приемная: стол, кресла, книги до потолка. Не только по психологии, но и по истории, быту, городским легендам. И третья – самая большая – архив и «реабилитационный центр». Там на стеллажах в коробках существовали ее бывшие и нынешние «клиенты» через свои якоря: старые часы, кукла с одним глазом, треснувший чайник. Каждый со своей историей.

Первым делом – чай. Старый добрый эмалированный чайник на плите. Пока вода закипала, Анна распахнула шторы в гостиной. Свет, пусть и серый, питерский, лился в комнату, играя на пылинках. Она улыбнулась. Эта пыль – была не от ее лени. Это была работа одной из первых «клиенток» – Тени Старой Горничной. Она обитала где-то у платяного шкафа и терпеть не могла беспорядок. Анна пыталась объяснить ей про пылесос, но Горничная предпочитала по-старинке: легкими сквозняками гонять пыль по углам. Платила она Анне старыми царскими монетками. Та находила их в карманах или под ковриком. Коллекция росла.

Чайник засвистел. Анна заварила крепкий чай в фаянсовом чайнике с ромашками – подарок от Духа Гончара, который смирился с пластиковыми горшками. Налила в граненый стакан с подстаканником – это был «гонорар» от Тени Инженера-путейца. Села за стол, открыла свой толстый, потрепанный журнал учета. Ее бизнес-план.

«Агенство "Тени & Ко". Клиент №17. Дата: 12.10.2023.»
«Кто: Дух Печки (видимо, угловой, изразцовой).»
«Где: Квартира №5, дом 14 по ул. Пестеля. Хозяйка – Людмила Петровна Семенова, 68 лет.»
«Якорь: Синий изразец с узором, вделанный в кухонный фартук над плитой.»
«Проблемы: Панически боится газовой плиты ("железное чудовище!"), микроволновки ("огненная коробка без дыма!"), холодильника ("ледяной склеп!") и вытяжки ("воронка в ад!"). Злится на новую хозяйку.»
«История: Печка стояла тут с XIX века, разобрали ее в 1957-м. Дух держится за уцелевший изразец. Людмила Петровна переехала год назад, любит готовить.»
«Что пробовали: Объясняла, как работает плита – не верит. Показала, как греется булочка в микроволновке – решил, что булочка "осквернена". Рассказала про холодильник – как про ледник. Бесполезно. Дух вредничает: тушит огонь на плите, выключает свет на кухне, наводит жуть. Людмила Петровна в ужасе, грозится позвать батюшку.»
«План на сегодня: Снова к ним. Попробовать найти Духу новую «работу» на кухне. Напомнить, что он – Хранитель. Может, апеллировать к его прошлой славе?»

Анна сделала глоток чая. Сложный случай. Дух Печки – старый, упрямый, напуганный до чертиков. Людмила Петровна – добрая, но уже на грани. Вызвать «кого посильнее» – для Анны было все равно что предложить усыпить дедушку за то, что он не умеет пользоваться смартфоном. Надо было срочно мирить!

До улицы Пестеля рукой подать. Дом – близнец ее собственного, только покрасивее. Квартира Людмилы Петровны встретила запахом пирожков и... густым напряжением. Сама хозяйка, седая, бойкая женщина, чуть не бросилась Анне на шею.
– Аннушка, родная, спасибо, что пришла! – затараторила она, ведя Анну на кухню. – Вчера опять кошмар! Ставлю борщ варить, пламя ровное. Отвернулась порезать лучку – бац! И огня нет! Конфорка остыла! Зажгла опять – минут через пять снова потухло! А вечером – микроволновка сама включилась! Пустая! Свет горит, гудит! Я шнур вырвала! Страшно же!

Анна кивнула, оглядывая кухню. И сразу почувствовала *его*. Плотный комок страха и злости прямо над плитой. Там, среди новых кафельных плиток, был вделан тот самый синий изразец с узором. Его дом. Его якорь.
– Людмила Петровна, я с ним поговорю. Вы, как договаривались, в гостиной? – сказала Анна спокойно, стараясь звучать уверенно. Она не видела призраков в белых простынях. Она их... чувствовала. Как сгусток холода, или давление, или вдруг нахлынувшую эмоцию. И слышала... не ушами, а внутри. Как тихий радиошум, в котором мелькали слова и картинки. Нужно было настроиться.
– Конечно, конечно! Я чайку поставлю! – Людмила Петровна поспешно ретировалась.

Анна подошла к плите, положила ладонь на холодную поверхность рядом с изразцом. Закрыла глаза. В голове поплыли образы: не столько вид, сколько ощущение – тепло от большой печи. Запах дымка, свежего хлеба. Потом – удар страха, грохот, пыль (печь ломают!). И наконец – дикий ужас перед блестящей плитой, микроволновкой, этим белым шкафом-холодильником.
"Чудовище... Железо бездушное... Огонь в клетке... Не по чину! Не по чину такому месту огонь подневольный!.." – донеслось до нее, как шелест сухих листьев, злой и испуганный.
– Здравствуйте, Хранитель Очага, – произнесла Анна мысленно и вслух, тихо, уважительно. Статус – это было важно. – Я пришла поговорить. Я не враг.
"Знаю... Говорила... Бесполезно! Мир сгинул! Где дровишки? Где угольек? Где чугунки? Это... это... – мысль метнулась к микроволновке, – ...темная магия! Пищу без огня губит! А тот... – волна страха ударила в холодильник, – ...мертвецник! А воронка та... – вытяжка, – ...душу вытянуть норовит!"
– Никто не хочет вам зла, Хранитель, – терпеливо начала Анна. – Мир поменялся. Огонь в трубе – он тоже служит. Смотрите, Людмила Петровна готовит. Супы, пироги. Как раньше. Огонь помогает.
"Но он неживой! Не потрескивает! Не пахнет! Он... как призрак! А коробка... колдует! Пища вертится, светится... Нечисто!"
– Это не колдовство. Это... волны. Как тепло от солнышка, только быстрее. Просто греют еду. Без дыма. Чисто. Помните, как солнышко щеку греет? Вот примерно так. А холодильник... это не склеп. Это защита. Чтобы еда не испортилась. Как погреб с льдом. Помните ледники?
Образ погреба, кажется, дошел. Страх от холодильника чуть ослаб, сменился сомнением.
"Ледник... да... Но зачем такой огромный? И свет внутри... жутковато..."
– Свет – чтобы видеть, что там. Удобно. А вытяжка... она не для душ. Она пар и запахи убирает. Чтобы на кухне воздух был свежий. Как форточку открыть, только лучше.
Тишина. Анна чувствовала, Дух колеблется. Старые страхи были сильны, но проблеск здравого смысла был.
"Но... зачем ей Я? – прозвучало вдруг, тихо и обиженно. – Печь сломали... Изразец... обломок... Я никому не нужен... Только мешаю..."
Вот оно! Главное! Дух потерял свое место. Не понимал, зачем он тут. Анна коснулась пальцем шершавой поверхности изразца.
– Вы нужны, Хранитель. Печи нет, но Кухня – тут. Сердце дома. Людмила Петровна – новая Хозяйка. Она старается, пироги печет (чувствуете запах?). Но ей страшно, когда огонь гаснет. Когда техника чудит. Она не знает, как с вами ладить. Вы могли бы ей... помогать.
"Помогать? Как? Я... печь..."
– Вы – Дух этого места. Знаете его лучше всех. Вы могли бы... следить за огнем. Чтобы горел ровно. Чтобы ничего не подгорело (вы же чувствуете, когда запах не тот?). Предупреждать Хозяйку, если что-то не так. Не свет вырубать, а... шепнуть. Легким холодком. Или... – Анна огляделась, увидела на столе керамическую солонку-петушка. – ...шевельнуть вот этого петушка. Чуть-чуть. Чтобы она заметила.
Идея показалась Духу диковинной. Анна чувствовала, его внимание (тяжелое, как камень) скользнуло к солонке.
"Шевелить... птицу? Не по чину... Но... следить за огнем... Да... дело знакомое. Чтобы не гас... Чтобы Хозяйка не пугалась..."
– Вот именно! – мысленно и вслух обрадовалась Анна. – Вы же Хранитель! Ваше дело – оберегать Очаг, помогать Хозяйке. Раньше вы тепло давали и место для стряпни. Теперь – вашу заботу и внимание. Предупредить, если вдруг пожар (не дай бог!), помочь порядок поддерживать. Микроволновка и холодильник – просто утварь, как ухват или кочерга. Не враги. Они служат Хозяйке, как и вы.
Сравнение с ухватом и кочергой сработало! Страх перед техникой не исчез, но отступил. Появилось настороженное любопытство и... интерес! Дело-то было! Смысл!
"Следить... Предупреждать... Петушка шевелить... – пробормотал Дух. - "А... "воронка"?"
– Вытяжка? Она – как служанка, пар уносит. Не трогайте ее. Пусть работает. Не ваше дело.
"Ладно... Попробую...– нехотя согласился Дух. «Но если колдовство это... Хозяйке навредит..."
– Не навредит. Я ручаюсь. Давайте договоримся: вы не гасите огонь и не пугаете Хозяйку отключениями. Следите за порядком, предупреждаете знаками – холодком или петушком. А я... – Анна улыбнулась, – ...попрошу Людмилу Петровну раз в неделю печь что-нибудь вкусненькое в духовке. Пирог с яблоками, например. И ставить кусочек... вот сюда, на полочку над изразцом. Для вас. В память о старых добрых временах. Как угощение Хранителю.
Пирог! Эффект был потрясающий. Волна теплой, почти детской радости накрыла кухню. Образ румяного пирога затмил все страхи перед микроволновками.
«Пирог... Да... С капустой... Иль с вишней... – прошелестел Дух, явно смягчившись. «Ладно... Договорились, Посредница. Попробую... Но за колдовством смотрю!"
– Смотрите, – успокоила его Анна. – И спасибо вам. Вы делаете важное дело, помогая Хозяйке.

Глава 2

Зеркальщик и забытые отражения

Холодный ноябрьский ветер гнал по тротуарам Литейного проспекта последние пожухлые листья и цеплялся за подол старого шерстяного пальто Анны. Она шла не спеша, наслаждаясь редким для Питера утренним солнцем, пробивавшимся сквозь пелену облаков. В кармане уютно позвякивали медяки от Людмилы Петровны, а в душе теплилось удовлетворение после удачного разрешения дела с Духом Печки. Сегодняшний вызов сулил нечто новое: «странные отражения» в антикварной лавке. Зеркала… Они всегда были особыми клиентами. Не просто предметами, а порталами, хранителями, а иногда и тюрьмами для теней.

Лавка «Старое Зеркало» притаилась не на самом проспекте, а в одном из тех типично питерских дворов-колодцев, куда вела узкая, словно щель, арка. Чугунная калитка, почерневшая от времени и влаги, скрипнула жалобно, пропуская Анну внутрь. Двор был маленьким, мощенным булыжником, с высокими, облупившимися стенами домов, нависающими со всех сторон. Сама лавка занимала первый этаж старого флигеля. Ее витрина была настоящим калейдоскопом ушедших эпох: груды потускневшего серебра (ложки, подстаканники, портсигары с вензелями), фарфоровые куклы с тревожно большими стеклянными глазами, казавшиеся особенно живыми в полумраке, стопки старых книг в потертых переплетах, и зеркала. Зеркала повсюду. Крошечные дамские, в изящных, но потрескавшихся оправах; овальные, туалетные, с подставками из потемневшей бронзы; большие, тяжелые, в резных деревянных рамах; и одно – огромное, величественное трюмо в золоченой (теперь местами облезлой) раме, которое стояло чуть поодаль, словно король, наблюдающий за своими вассалами. Оно отражало входную дверь и часть двора, и в его глубине, казалось, копошилась не просто тень, а сама память этого места.

Дверь лавки, украшенная колокольчиком, звякнула, когда Анна вошла. Воздух внутри был густым, насыщенным запахами старого дерева, воска, пыли и чего-то неуловимого – может, ладана, а может, просто времени. Полки ломились от вещей, каждый сантиметр пространства был занят. Свет проникал скудно – через маленькое запыленное окно и пару тусклых ламп под абажурами из цветного стекла. Из-за стойки, заваленной миниатюрными шкатулками и кипами открыток, поднялся мужчина. Лет пятидесяти, невысокий, суховатый, в клетчатой рубашке, поверх которой был надет жилет из бархата темно-зеленого цвета. В кармане жилетки торчала лупа на деревянной ручке. Очки с толстыми линзами делали его глаза большими и немного растерянными. Это был Аркадий Семенович, хозяин.
— Анна Сергеевна Демидова? — спросил он, протискиваясь между стеллажами. Голос у него был тихий, чуть скрипучий, как страницы старой книги. Он оглядел Анну с нескрываемым сомнением. Видимо, ожидал кого-то в развевающемся плаще с каббалистическими символами, а не девушку в простом пальто с сумкой через плечо, где мирно уживались блокнот, термос и пачка влажных салфеток (незаменимая вещь в ее работе).
— Да, это я, — улыбнулась Анна, стараясь выглядеть максимально надежно. — Вы писали о проблеме с зеркалом?
Аркадий Семенович заерзал, поправил очки, потом украдкой бросил взгляд вглубь лавки, в тот самый угол, где царило золоченое трюмо.
— Да нет, не писал я, в смысле… — он понизил голос до шепота, хотя кроме них в лавке, казалось, никого не было. — Это… оно само… ну, вы поймете. Лучше покажу. Только… тише. Он не любит суеты.

Он осторожно повел Анну между стеллажами, уставленными хрупким фарфором и бронзовыми статуэтками. По пути Анна уловила несколько легких «приветствий»: холодок от старой куклы в кружевном платье, легкое движение пылинок над фарфоровой вазой, как будто кто-то невидимый вздохнул. Лавка была живой. Не враждебной, но очень, очень населенной. Аркадий Семенович остановился перед тем самым большим трюмо. Оно было еще внушительнее вблизи. Зеркальное полотно, покрытое легкой дымкой веков, в массивной раме с лепниной – ангелочками, гирляндами, местами облупившейся и потрескавшейся. Оно не просто отражало их с хозяином и захламленное пространство лавки. Оно казалось окном в другую реальность, чуть более туманную, чуть более глубокую.
— Вот оно, — прошептал Аркадий Семенович, отступив на шаг, будто боялся подойти слишком близко. Его пальцы нервно перебирали лупу в кармане. — Оно… оно показывает не то. Неправильно.
Анна подошла вплотную, чувствуя, как от холодной поверхности веет легким, почти ледяным дыханием. Не физический холод, а ощущение древности, отстраненности.
— «Неправильно» — это как? — спросила она тихо, глядя на их отражение. Пока все было нормально: она, Аркадий Семенович с его большими глазами за толстыми стеклами, стеллажи сзади.
— Подождите, — он сделал шаг вперед, встав прямо перед зеркалом. Он напрягся, замер.
И отражение… изменилось.
Вместо Аркадия Семеновича в зеркале стоял другой мужчина. Значительно моложе, лет тридцати пяти. Высокий, стройный, в безупречном сюртуке темно-синего сукна, с белоснежным воротничком и галстуком-бабочкой. У него была аккуратная темная бородка клинышком и проницательные, чуть насмешливые глаза. Он стоял в той же позе, что и Аркадий Семенович, но его окружала не лавка, а интерьер какого-то богатого кабинета: виднелся угол массивного письменного стола с зеленым сукном, полка с книгами в кожаных переплетах, тяжелая портьера. Он смотрел не столько *на* них, сколько *сквозь* них, с легкой, чуть высокомерной усмешкой, будто наблюдал за чем-то забавным и нелепым.
— Видите? — голос Аркадия Семеновича дрожал. Он отпрянул от зеркала, и отражение мгновенно вернулось к «нормальному»: снова он сам, испуганный и растерянный, на фоне заставленных стеллажей. — Это… это не я! Я не знаю, кто это! И так всегда! Иногда он, иногда другие… иногда даже комнаты показывает, которых нет!

Анна почувствовала, как мурашки побежали по спине. Не от страха, а от азарта. Сложный случай. Интересный. Она медленно протянула руку, не сводя глаз с зеркальной поверхности. Ее пальцы коснулись холодного, слегка волнистого стекла.
И в тот же миг в голову Анны ударил не звук, а поток ощущений и мыслей, четких и ясных:
«Кто это? Новый зритель? Опять пришли глазеть?.. Или покупатель? Ха, вряд ли. Слишком… обычная. Ни капли вкуса.» Голос был мужским, бархатистым, с легкой ироничной ноткой, явно принадлежавшим тому самому щеголю в сюртуке. Но под этой напускной небрежностью сквозила… усталость. Глубокая, вековая усталость.
Анна не отдернула руку. Наоборот, сосредоточилась, настроилась на этот «радиошум» в сознании.
— Здравствуйте, — произнесла она мысленно, но также и шепотом вслух, чтобы Аркадий Семенович понимал, что контакт установлен. — Меня зовут Анна. Я не просто зритель. Я здесь, чтобы поговорить. Помочь, если смогу.
В зеркале отражение Аркадия Семеновича дрогнуло, как поверхность воды от брошенного камня. На мгновение проступили контуры сюртука, бородки, потом все снова стабилизировалось в образе антиквара. Но мысленный голос ответил, ирония сменилась настороженным любопытством:
«Помочь? Мне? Милая девушка, я прекрасно существую вот уже… о, даже не помню сколько. Помочь можете разве что убрать этого вертлявого человечка, который постоянно лезет в кадр. Он портит композицию.»
Анна уловила легкое раздражение, направленное на Аркадия Семеновича.
— Он хозяин этого места. И этого зеркала сейчас, — мысленно парировала Анна. — А вы… кто вы? И почему вы показываете не его, а себя? И других?
В зеркале снова заплыло изображение. На секунду мелькнуло лицо пожилой женщины в кружевной накидке, печальное и бледное, потом – уголок какой-то гостиной с камином, которого не было в лавке, и снова – насмешливый щеголь.
«Я? Я – Зеркальщик. Хранитель. А это…»— в мысленном голосе прозвучала гордость, но тут же дрогнула. «…моя работа. Моя обязанность.»
— Хранить что? — мягко спросила Анна, чувствуя, как под пальцами стекло будто чуть потеплело, или это было воображение?
«Их!» — мысль прозвучала почти отчаянно. «Всех, кто смотрел. Кто остался здесь, в серебре и стекле. Кто был важен. Кто… забыт.»
Анна перевела дух. Кусочки пазла начали складываться.
— Вы храните… отражения? Лица? Моменты?
«Именно!» — мысль обрела силу, уверенность. «Я ловлю их, когда они смотрят. Когда они настоящие. Искренние. Или печальные. Или счастливые. И сохраняю. Потому что мир забывает. Время стирает. А я… я помню.»* В голосе прозвучала неподдельная боль. «Я не даю им исчезнуть. Когда я показываю их снова… они ненадолго оживают. Их видят.»
— Но вы показываете их вместо реальности, — осторожно заметила Анна. — Люди пугаются. Хозяин лавки напуган.
В зеркале щеголь нахмурился. Его образ стал четче, вытеснив на мгновение отражение Аркадия Семеновича, который ахнул.
«Пугаются?»— мысль прозвучала с искренним недоумением. «Но это же прекрасно! Это лица, которых больше нет! Комнаты, разрушенные! Мгновения, утраченные! Я дарю им второй шанс! Пусть увидят! Пусть запомнят!»
— А если они не хотят, чтобы их видели? — рискнула спросить Анна. — Если их время прошло? Если они хотят покоя?
Тишина. Долгая, тягучая. Зеркальное полотно будто потемнело, стало глубже и холоднее. Когда мысленный голос зазвучал снова, в нем не было иронии, только уязвленная гордость и… страх.
«Покоя?.. Они… они будут недовольны? Если я перестану их показывать? Они… рассердятся?»
— Я не знаю, — честно ответила Анна. — Но разве вы не хранитель? Разве ваша задача – не сохранять их в целости, в памяти, а не… выставлять напоказ против воли живых?
«Но если я не буду показывать… как люди узнают? Как вспомнят? Они же забудут окончательно! И тогда… тогда и правда исчезнут! Навсегда!» Паника, чистая и детская, прозвучала в его «голосе». «Я не могу этого допустить! Я обещал! Я… я должен!»
— Обещал? Кому? — спросила Анна, чувствуя, как Аркадий Семенович замер за ее спиной, затаив дыхание.
Образ в зеркале снова поплыл. Щеголь исчез. На его месте возникла молодая женщина в простом, но чистеньком платье начала XX века. Она смотрела в зеркало (в их зеркало?) с нежностью и печалью, поправляя непослушную прядь волос. Потом ее сменил суровый мужчина в военной форме времен Первой Мировой. Потом – девочка с большим бантом.
«Первой хозяйке…»— прошелестел голос Зеркальщика, теперь звучавший иначе – мягче, печальнее. «Она… она так любила это зеркало. Говорила с ним. Рассказывала. Она боялась забыть лица своих ушедших. Попросила меня… хранить их. Помнить. И я… я стараюсь.»
Вот оно. Корень. Преданность обещанию, данному давно умершей женщине. Иррациональный, всепоглощающий страх, что если он перестанет «показывать», то предаст ее доверие, и хранимые им образы канут в небытие.
— Анна Сергеевна? — тихо позвал Аркадий Семенович. — Что… что он говорит? Он опасен?
— Нет, — обернулась к нему Анна. — Он не опасен. Он… очень ответственен. И очень боится. Боится, что если перестанет показывать старые отражения, люди, которых он хранит, будут забыты навсегда. Он дал обещание первой хозяйке этого зеркала.
Антиквар широко раскрыл глаза.
— Обещание? Хранить отражения? Но… как? Это же невозможно!
— Для него – возможно, — ответила Анна. Потом снова мысленно обратилась к Зеркальщику: — Аркадий Семенович прав. Мир устроен иначе. Люди не могут жить, постоянно видя призраков прошлого вместо настоящего. Это их пугает, сбивает с толку. Но есть другие способы помнить. Более… надежные.
«Какие?» — голос Зеркальщика звучал скептически и настороженно. «Бумажки? Книжки? Они горят. Теряются. Их выбрасывают.»
— А что если сделать много-много копий? — предложила Анна, оглядываясь на забитую старыми вещами лавку. — Так много, что потерять их все будет невозможно? Аркадий Семенович, у вас же есть коллекция старых фотографий? Альбомы?
Лицо антиквара озарилось.
— Как же! Целая комната! Я собираю… у меня тысячи! Портреты, групповые, пейзажи… Целая история!
— Вот видите, — мысленно улыбнулась Анна Зеркальщику. — Он тоже хранитель. Только другого рода. Давайте покажем ему ваших… подопечных. Через вас. А он найдет их фотографии, если они есть. Или запишет истории, которые помнит о них первая хозяйка, если вы их знаете. И тогда память о них будет не только в зеркале. Она будет здесь, на бумаге. И здесь, — Анна достала из сумки свой ноутбук. — В цифре. В «облаке», как говорят. Это как… огромная бездна, где можно хранить бесконечно много образов, и они не исчезнут. Даже если бумага сгорит, они останутся там, в невидимых хранилищах.
Мыслей Зеркальщика не было слышно несколько долгих секунд. В зеркале мелькали лица – старые, молодые, печальные, радостные. Анна чувствовала его смятение, недоверие, но и проблеск надежды.
«Бездна?.. Облако?.. Это… надежно?»
— Очень, — заверила Анна. — Люди хранят там все: свои фото, письма, целые библиотеки. Это современный способ помнить. Надежный. И он не мешает жить настоящему.
«А если… если я попробую не показывать их так часто?.. Только иногда… совсем чуть-чуть? Для… для проверки?» — в голосе сквозила неуверенность, как у ребенка, который боится отпустить руку взрослого.
— Думаю, это можно обсудить, — осторожно сказала Анна. — Главное – договориться с Аркадием Семеновичем. И показать ему, кого вы храните, чтобы он мог найти их истории.

Глава 3.

Пианино, которое боялось музыки

Неделя пролетела в череде мелких, но требующих внимания дел: Анна успокаивала Обиженную Фарфоровую Супницу, которая ревновала хозяйку к новой керамической кружке (договорились на особый ритуал чаепития по воскресеньям); объясняла Духу Совдеповского Домового, что переносить вещи соседей в свою квартиру "для равного распределения" в условиях капитализма не только неэтично, но и уголовно наказуемо (перенаправили его энергию на борьбу со сквозняками); помогала Тени Викторианской Гувернантки смириться с тем, что дети в соседней квартире играют в "Майнкрафт", а не в бирюльки (договорились, что она может "наблюдать за осанкой" детей через стену, но без критики). Каждый случай оставлял свой след – монетку, старую пуговицу, едва уловимый аромат лаванды в углу комнаты.

Проснулась Анна в это утро не от будильника, а от звука. Один-единственный, чистый, чуть дрожащий аккорд – ля-бемоль мажор – прокатился по квартире и растворился где-то между книжными полками в гостиной. Она зажмурилась, натянула одеяло на голову. "Не сейчас, пожалуйста", – мысленно взмолилась она. Но нет. Снова. Соль-диез. Печальный, звенящий звук, будто кто-то невидимый осторожно тронул клавишу, боясь разбудить весь дом, но не в силах удержаться.
— Опять ты, — пробормотала она в подушку, уже зная "виновника".

В ее квартире не было настоящего, игрового пианино. Но в дальнем углу гостиной, под покрывалом, стоял предмет давней, частично неудачной попытки "реабилитации" – старое, довоенное пианино "Красный Октябрь". Анна нашла его несколько лет назад в полуразрушенном доме, который готовили под снос. Оно было в ужасном состоянии: крышка проломлена, струны порваны или украдены на цветмет, молоточки сломаны, клавиши пожелтели и потрескались, педали отвалились. Наивная мысль, что "дух инструмента" можно переселить или успокоить, просто дав ему крышу над головой, оказалась лишь частично верной. Физически починить его не удалось – не хватило ни средств, ни умения. Оно осталось громоздким, бесполезным куском дерева и железа. Но его дух… его дух иногда просыпался. Особенно перед рассветом или в тишине глубокого вечера. И играл. Без струн, без механики. Просто… звучало. Тихими, призрачными нотами, от которых по коже бежали мурашки.

Анна сбросила одеяло, натянула теплый халат и босиком вышла в гостиную. Тусклый рассветный свет пробивался сквозь занавески. Пианино стояло под своим покрывалом, как всегда, немое и неподвижное. Но на крышке, поверх ткани, лежал необычный "гонорар" – маленький, пожелтевший клочок нотной бумаги. Анна подошла, подняла его. Дрожащим, старомодным почерком, карандашом, было выведено:
"Сегодня. 11:00. Ул. Чайковского, 17. Он боится. Помогите ему."
Анна перевернула бумажку. С обратной стороны кто-то старательно вывел скрипичный ключ и поставил три жирных вопросительных знака. Подпись? Намек? Приглашение?
— Ладно, — вздохнула она, ощущая знакомую смесь усталости и любопытства. — Значит, так. Ты знаешь о ком-то, кто нуждается. Спасибо за наводку.
Она положила нотный листок на стол, рядом с журналом учета. Ул. Чайковского, 17. Записала. Новый клиент.

Дом на Чайковского, 17 был не просто старым – он был почтенным. Солидный, с мощными стенами, украшенный лепниной, которая местами осыпалась, но не утратила достоинства, он явно помнил лучшие времена. Когда-то здесь селились профессора консерватории, известные музыканты, люди искусства. Теперь здесь жили обычные питерцы, жаловавшиеся на сквозняки в высоких окнах и скрип дубовых половиц, но атмосфера чего-то возвышенного, связанного с музыкой, все еще витала в воздухе. Анна позвонила в квартиру №4.
Дверь открыла женщина лет сорока. Стройная, подтянутая, со светлыми волосами, убранными в тугую, идеальную косу у затылка. Очки в тонкой металлической оправе. На ней была простая, но элегантная серая водолазка и темные брюки. Взгляд – умный, настороженный, с легкими тенями под глазами, говорящими о недосыпе или тревоге.
— Анна Демидова? — спросила она, оглядывая Анну. Сомнение было написано на лице. Видимо, образ "специалиста по паранормальному" плохо сочетался с реальной внешностью Анны.
— Да, — кивнула Анна. — Вы звонили в Бюро… насчет пианино?
Ее лицо просветлело, но тревога не ушла.
— Да! Проходите, пожалуйста. Я Елена Витальевна. — Она отступила, пропуская Анну в просторную прихожую с высоким потолком. В воздухе витал аромат свежей выпечки (яблоки и корица) и… старого дерева, воска и чего-то еще – слабого, едва уловимого запаха духов, может быть, лаванды.

Квартира была большой, с анфиладой комнат. Они прошли мимо закрытых дверей, по длинному коридору, устланному выцветшим, но чистым ковром. Елена Витальевна привела Анну в гостиную. Комната была просторной, светлой (несмотря на пасмурный день), с высокими окнами, тяжелыми портьерами и мебелью, которая явно пережила не одно десятилетие, но сохраняла благородство линий. И у окна, занимая почетное место, стоял Он.
Рояль. Настоящий, большой, черный "Бехштейн". Полированный корпус блестел, как зеркало, отражая слабый свет из окна и очертания комнаты. Крышка была закрыта, на ней стояла скромная ваза с засушенными лавандовыми веточками и пара старых фотографий в рамках. Инструмент выглядел безупречно ухоженным, но в нем чувствовалась мощь и… глубокая, вековая усталость, как у старого, но все еще сильного зверя.
— Он деда моего, — тихо сказала Елена Витальевна, подходя к роялю. Ее рука легла на глянцевую поверхность крышки с нежностью, с которой гладят любимого питомца. — Петра Ильича. Не того, конечно, — она слабо улыбнулась. — Петра Ильича Соколова. Он был… замечательным пианистом. Играл в филармонии, преподавал. Этот "Бехштейн" — его любовь, его жизнь. После него… он стоял у родителей, потом переехал ко мне. Я не музыкант, но… — она вздохнула. — Он всегда был частью семьи. Тихий, надежный. А теперь… он странный. Очень странный.
Анна подошла ближе, чувствуя, как воздух вокруг инструмента чуть плотнее, насыщеннее. Как будто звук вибрирует, даже когда тихо.
— Расскажите подробнее, Елена Витальевна. Что именно происходит?
Она нервно сжала руки.
— Началось месяца два назад. Сначала… мелочи. Клавиши стали западать. Сами по себе. Будто кто-то легонько нажимает на них, когда никто не смотрит. Я думала – механика, возраст. Вызвала настройщика. Тот все проверил, сказал – все в порядке, инструмент в идеальном состоянии для своих лет. Смазал что-то, уехал. А на следующий день… стало хуже. Стали… играть. Не мелодии. Просто ноты. Отдельные. — Она закрыла глаза, вспоминая. — Представьте: тишина. И вдруг – *динь*. Одна нота. Потом, через минуту – другая. Как будто… кто-то пробует. Осторожно. Боится. Потом… — она достала телефон, руки ее слегка дрожали. — Послушайте. Я записала.
Она включила запись. Сначала была тишина, прерываемая лишь легким гулом самого дома. Потом – чистый, глубокий звук: *до*. Пауза. *Ре*. Пауза длиннее. *Ми*. Потом – резкий, громкий, нервный удар по клавишам в нижнем регистре – диссонанс, хаос звуков, словно кто-то в панике ударил кулаком или локтем по клавиатуре! Звук был живым, почти осязаемым в записи, полным страха и раздражения. Потом – снова тишина.
— Вот, — прошептала Елена Витальевна, выключая запись. Ее лицо было бледным. — Он боится. Боится звуков. Своих же звуков! Или… когда играют. Моя дочь, Катя, учится в музыкалке. Она… она играет. Не всегда мягко, она же ребенок, энергичная. И когда она садится за рояль… он начинает… капризничать. Клавиши западают, звук дребезжит, а иногда… вот так, как на записи. Дикий диссонанс. Катя плачет, говорит, что рояль ее ненавидит. А я… я не знаю, что делать. Продавать? Но это же память о деде! Да и инструмент уникальный! Или… — она смотрела на Анну с мольбой, — или в нем что-то… живет? Как вы думаете?
— Думаю, да, — спокойно ответила Анна, глядя на величественный "Бехштейн". Она почувствовала слабую вибрацию в воздухе, едва уловимый звук – не ноту, а скорее вздох. — И я могу попробовать с ним поговорить. Вам будет комфортнее подождать в другой комнате?
Елена Витальевна кивнула, облегченно вздохнув.
— Да, пожалуйста. Я… я буду на кухне. Чай приготовлю.
Она быстро вышла, оставив Анну наедине с роялем и тишиной, которая вдруг стала гулкой, наполненной ожиданием. Анна подошла к инструменту, провела ладонью по гладкой, прохладной поверхности полированного дерева. Потом осторожно откинула крышку клавиатуры. Ряды черных и белых клавиш, слегка пожелтевших от времени, но целых, ждали. Анна села на жестковатый, обитый темной кожей табурет.
— Привет, — сказала она тихо, почти шепотом. — Меня зовут Анна. Я здесь, чтобы понять. Помочь, если получится.
Тишина. Рояль молчал. Анна почувствовала лишь легкое, настороженное внимание, исходящее от него.

Глава 4.

Коляска времен и невыплаканных слез

Дождь стучал по крыше старинного флигеля в Кузнечном переулке, словно нетерпеливые пальцы. Анна сидела за своим столом в «приемной» агентства «Тени & Ко», попивая чай из граненого стакана (гонорар от Инженера-путейца) и разбирая почту. Не электронную – ту, что приносил реальный почтальон и совал в щелястый ящик у двери. Большинство писем были обычными: счета, реклама, приглашения на сомнительные семинары по «энергетическим практикам». Но одно письмо… одно письмо пахло иначе.

Конверт был из плотной, чуть шершавой бумаги, цвета пожелтевшей слоновой кости. Адрес написан старомодным, каллиграфическим почерком, с завитушками. И пахло оно… пылью, каким-то едва уловимым цветочным одеколоном и – слезами. Не солеными, а горькими, давно высохшими, но оставившими свой след в бумажных волокнах. Внутри лежал не листок, а сложенный в несколько раз кусок тонкой, полупрозрачной папиросной бумаги. На ней темно-синими чернилами было выведено:

«Глубокоуважаемое Агентство "Тени & Ко"!
Моя свекровь, Елизавета Аркадьевна Громова, проживающая по адресу: наб. реки Фонтанки, д. 84, кв. 12, пребывает в сильнейшем расстройстве. Предмет старинного семейного значения – детская коляска фирмы "Silver Cross" (приблизительно 1910-х годов выпуска), хранящаяся на антресолях, проявляет признаки… беспокойства. По ночам слышен плач, а днем ощущается необъяснимая тяжесть тоски, мешающая жить. Елизавета Аркадьевна человек старой закалки и в "нечистую силу" не верит, но состояние ее тревожит меня чрезвычайно. Умоляю Вас о помощи. С почтением, Вера Павловна Громова (невестка).
P.S. Елизавета Аркадьевна о моем обращении к Вам не знает. Убедительно прошу соблюдать осторожность.»

Коляска. Плач. Тяжесть тоски. Это был новый оттенок в палитре проблем клиентов агентства. Не страх техники, не тоска по прошлому порядку, не обида на забвение… Это звучало как чистая, незамутненная скорбь. Глубокая, как сама Фонтанка зимой.

Анна взглянула на часы. Полдень. До наб. Фонтанки, 84 – рукой подать. Она накинула пальто, захватила сумку с блокнотом, диктофоном (на случай, если придется записывать «эфирные помехи»), и маленьким шелковым мешочком – на этот раз не с лавандой, а с сушеными васильками. Цветы невинности. Мало ли.

Дом на Фонтанке был величественным, как и подобает старинному особняку, превращенному в коммуналки, а потом в элитные квартиры. Подъезд с высокими потолками, лепниной и запахом дорогого паркета и… пыли за тяжелыми дверями. Квартира №12 находилась на втором этаже. Дверь открыла женщина лет сорока – Вера Павловна, судя по всему. Миловидная, с умными, но крайне усталыми глазами, одетая в строгий, но не новый костюм. Она выглядела так, словно несла на плечах невидимый груз.

— Анна Сергеевна? — прошептала она, оглядываясь вглубь квартиры. — Спасибо, что пришли так быстро. Проходите, тише, пожалуйста. Она… она отдыхает после обеда.

Они прошли по длинному, полутемному коридору. Квартира дышала стариной и деньгами, вложенными в реставрацию: дорогие обои, антикварная мебель, картины в золоченых рамах. Но под слоем лоска чувствовалась какая-то ледяная пустота, незаполненность. Как музей.

— Коляска… — Вера Павловна кивнула на высокие антресоли в конце коридора. Доступ к ним обеспечивала старинная, складная лесенка из темного дерева. — Там. Она принадлежала еще матери Елизаветы Аркадьевны. Потом в ней возили ее саму, потом моего мужа… Дмитрия. — Голос ее дрогнул. — Дмитрий… он погиб десять лет назад. Автокатастрофа. Коляску доставали только раз, когда родилась наша дочь Лиза… но Елизавета Аркадьевна сказала, что она слишком старая, небезопасная. Убрали обратно. И вот… месяц назад началось.

— Что именно? — так же тихо спросила Анна.

— Сначала… запах. Детской присыпки. Той самой, старой. Потом… по ночам. Тихий плач. Совсем младенческий. Я думала – соседи, но стены толстые, и соседи – пожилая пара, детей нет. Потом… — она сглотнула. — Стало тяжело дышать. Особенно здесь, в коридоре. Такое чувство… безысходной тоски. Как будто кто-то бесконечно плачет, и плач этот висит в воздухе, давит. Елизавета Аркадьевна стала хуже спать, раздражительная. Говорит, что это нервы, возраст… но я-то чувствую! И… и Лиза чувствует. Говорит, что «тут грустный малыш плачет». Анна Сергеевна, помогите. Я не знаю, что делать.

— Я попробую поговорить, — сказала Анна, глядя на темный провал антресолей. Оттуда действительно веяло холодком и… сыростью, как от невыплаканных слез. — Мне нужно будет подняться. И, возможно, вынести коляску. Это возможно? Без шума?

Вера Павловна кивнула.
— Лестница крепкая. Я помогу. Только… тихо.

Подъем на антресоли был похож на восхождение в чердачное царство теней. Пыль щекотала нос. Воздух был спертым, пропитанным запахом старого дерева, нафталина и той самой присыпки. И все сильнее нарастало то самое чувство – сжимающей грудь печали, безнадежности. Как будто погружаешься в глубокий колодец горя.

Коляска стояла в углу, укрытая пыльной простыней. Вера Павловна осторожно стянула ткань.

Она была прекрасна. Настоящая карета для младенца из прошлого. Высокие спицованные колеса с резиновыми шинами (уже потрескавшимися), глубокий кузов из темного полированного дерева, обитый внутри выцветшим, но еще роскошным голубым шелком. Капюшон из того же шелка, с бахромой. Серебряные (или посеребренные) ручки, украшенные гравировкой. Фирменный значок «Silver Cross». Это был не просто предмет – это был артефакт ушедшей эпохи роскоши и неги. Но сейчас он излучал только одно: горе.

Анна осторожно прикоснулась к деревянному борту. Холодное. Но не просто от температуры. Холод тоски. Глубокой, как пропасть.

— Здравствуй, — прошептала она. — Меня зовут Анна. Я из агентства «Тени & Ко». Пришла поговорить. Помочь, если смогу.

Никакого явного «голоса». Только усиление того давящего чувства печали. В сознание Анны вплывали образы не словами, а ощущениями: нежность материнских рук, поправляющих кружевное одеяльце; легкое покачивание; запах молока и присыпки; солнечный свет, льющийся сквозь листву на прогулке. Идиллия. А потом – резкий обрыв. Темнота. Пыль. Забвение. И… невыносимая боль утраты. Но чьей?

Глава 5.

Телефонный Ромео и Советские Волны

Дождь сменился противным питерским туманом, который лез во все щели, включая настроение. Анна ковырялась в архиве, пытаясь систематизировать отчет по Коляске Вселенской Тоски (официально – Клиент №20), когда раздался звонок. Не с мобильника – со старинного дискового аппарата, черного, как совесть бюрократа, который она держала больше для атмосферы и редких «особых» клиентов. Трубка была холодной и тяжелой.
– Агентство «Тени & Ко», слушаю вас, – бодро, насколько это возможно в десять утра, проговорила Анна.
В трубке – не голос. Сначала. Был звук. Низкий, бархатный, нарочито томный… *вздох*. Прямо в ухо. Потом шепот, обволакивающий, как дорогой коньяк:
– Алло, душечка?.. Это вы? Наконец-то… Я звонил, звонил… Линии вечно заняты…
Анна чуть не выронила трубку. Не от страха. От неожиданности и дикого диссонанса. Этот голос… он явно представлял себя в смокинге, с сигарой, а не в пижаме с чаем.
– Эм… Кто говорит? И, главное, откуда? – осторожно спросила она, мысленно перебирая возможных «клиентов». Дух Печки так бы не заговорил. Зеркальщик был слишком аристократичен для таких интонаций.
– Ох, простите, красавица… Я забыл представиться!* – томный вздох. – *Вас беспокоит Сергей. Сергей Митрофанович. Я… местный. Точнее, очень местный. В квартире №3, дома 5 по улице Некрасова. Третья коммуналка на втором этаже, если быть точным. А вы… вы просто божественны, если позволите так выразиться. Голосок… ангельский…
Анна почувствовала, как по спине побежали мурашки. Не романтические. Скорее, предчувствие полного абсурда. Призрак-ловелас? В коммуналке на Некрасова?
– Сергей Митрофанович, – сказала она максимально деловито, пытаясь перебить его поток «комплиментов», – вы звоните в агентство по адаптации. Чем мы можем вам помочь? Кроме оценки наших голосовых данных.
– Ах, помощь… – он затянулся, будто невидимой сигаретой. – Видите ли, душечка, тут проблема с… связью. И не только телефонной. Я томлюсь. Томлюсь в одиночестве! Прекрасные дамы… они проходят мимо, не замечают! А я… я жажду общения! Тепла! Внимания! Но вся моя попытка наладить контакт… она натыкается на какие-то барьеры!
– Барьеры? – переспросила Анна, уже мысленно собирая сумку. Это пахло классикой: призрак, пугающий жильцов своими неуместными знаками внимания. Только стиль… стиль был уникальным.
– Ну да! Вот вчера… Прелестная соседка, Мария Петровна, развешивала белье на кухне. Я, понимаете, решил проявить галантность – легкий сквознячок, чтобы освежить… И что? Она как закричит: «Опять сквозняк, проклятый! Окно закройте, идиоты!» И хлопнула дверью! Грубость! – в его голосе звучала неподдельная обида. – Или… пытаюсь создать романтическую атмосферу вечером – приглушенный свет в коридоре (лампочка чуть мигнет). А новый жилец, этот… студент, кричит: «Опять электрики косят! Надо жалобу писать!» Где тонкость чувств? Где поэзия?
Анна прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Призрак-Казанова, страдающий от непонимания в коммунальной квартире. Шедевр.
– Сергей Митрофанович, я поняла. Вы страдаете от недостатка… эм… культурного общения и романтического внимания в реалиях современной коммуналки. Я приеду. Давайте договоримся на… – Анна глянула на часы, – на час дня?
– Час дня? Чудесно! Буду ждать с нетерпением, очаровательная незнакомка! – томно пропел он. – Прихватите… эм… хорошего настроения. И, возможно, духов? Здесь пахнет капустой…
Линия отключилась с легким щелчком. Анна опустила трубку, все еще ощущая на ухе призрачную прохладу и легкую тошноту от его «душечки». Ну что ж, после Коляски Вечной Печали – Призрак-Хулиган. Смена декораций.

***

Дом на Некрасова был типичным питерским «сталинцем» – монументальным, немного обшарпанным, с высокими потолками и вечным запахом щей из подъезда. Коммуналка на втором этаже встретила Анну симфонией звуков: за стеной орал спортивный комментатор, из другой комнаты неслась попса, где-то плакал ребенок, а на кухне, судя по звукам, шла битва за раковину. Воздух был густым от пара, запаха жареного лука и… дешевого одеколона «Шипр». Интересно, это Сергей Митрофанович так «создавал атмосферу»?
Квартира №3 открылась после третьего стука Анны. На пороге стояла женщина лет шестидесяти, в бигудях и цветастом халате. В руке – поварешка. Лицо – как буря на Балтике.
– Чего надо? – рявкнула она, окидывая Анну подозрительным взглядом. – Коммунальщики? Счетчики смотреть? Предупреждать надо!
– Здравствуйте, – улыбнулась Анна, стараясь излучать безобидность. – Я из агентства «Тени & Ко». По поводу… эм… необъяснимых явлений в квартире. К вам обращалась Вера Павловна с Фонтанки? Она рекомендовала.
Бигуди слегка затряслись.
– «Тени & Ко»? А, это те, которые с привиденцами?! – лицо ее просветлело, но ненадолго. – Ой, милочка, да тут не привидения, тут настоящий кошмар! Дебошир! Хулиган! Сквозняки устраивает, лампочки моргает, а вчера в ванной – представляете?! – она понизила голос до шепота, – мыло упало! Прямо на глазах! С полочки! И не просто упало – оно… покатилось! В угол! Как будто его… пинком! Я чуть инфаркт не схватила!
Анна с трудом сохраняла серьезное выражение лица. Сергей Митрофанович не терял времени даром. И явно обладал чувством юмора. Пинок мылу – это сильно.
– Понимаю. Это как раз в моей компетенции. Могу я войти? Поговорить с… источником беспокойства?
– Да ради бога! Только осторожнее! – она пропустила Анну в узкий, заваленный коробками коридор. – Он сейчас, наверное, в большой комнате. Там его… эпицентр. И телефон этот проклятый! Вечно сам по себе трещит!
Комната была типичной для коммуналки: огромная, с тремя занавесками, отгораживающими «углы» жильцов, с окном во всю стену. В одном углу – кровать и стол студента (хаос из книг, ноутбука и пивных банок), в другом – «гнездо» Марии Петровны (кружевные салфетки, фикус, икона в углу), в третьем… в третьем углу витал дух настоящего мещанского гламура. Ажурная этажерка с фарфоровыми слониками, бархатная скатерть на столе, старый радиоприемник «Ригонда» и… тот самый черный дисковый телефон, как у Анны в офисе. От него, да и от всего угла, веяло таким мощным флюидом самовлюбленной тоски по буржуазным радостям, что аж закладывало нос. И холодком. Приятным, как кондиционер в жару, но с легким оттенком «Шипра».
– Сергей Митрофанович? – позвала Анна тихо, подходя к телефону. – Вы здесь? Я пришла.
Воздух перед ней заколыхался. Не сильно, но заметно. Как над асфальтом в жару. Потом в ушах отчетливо прозвучал тот самый бархатный голос, на этот раз без помех:
– Ангел мой! Вы пришли! И выглядите… божественно! Этот костюмчик… он вам невероятно к лицу! Подчеркивает талию… – Анна посмотрела на свой поношенный свитер и джинсы. Видимо, у призрака свои представления о моде. – Простите за беспорядок… – он имел в виду идеально прибранный угол, контрастирующий с остальным хаосом. – Ну, как вам моя скромная обитель? Чувствуется дух… элегантности?
– Очень… своеобразно, – дипломатично ответила Анна. – Сергей Митрофанович, давайте о деле. Я выслушала ваши жалобы. Но мне нужно понять… кто вы? Откуда? И почему именно… телефон?
Вздох. Театральный. Грустный.
– История банальна, прелестная незнакомка. Я был… человеком увлечений. Любил красивую жизнь. Женщин… вино… танго под пластинки… – В углу заскрипела старая патефонная пластинка, которой там не было. – А потом… потом все рухнуло. Неважно как. Я остался здесь. Привязался к этому телефону… Он был моей нитью к миру! К дамам! Я мог часами болтать, назначать свидания… – Его голос задрожал от ностальгии. – А теперь?! Теперь эти… эти варвары! – он имел в виду, видимо, соседей. – Они говорят о счетах! О пробках! О том, кто не вынес мусор! Где страсть? Где томные вздохи? Где… поэзия телефонного романа? Я пытаюсь намекнуть! Создать настроение! А они…– голос сорвался в фальцет от возмущения, – они кричат: «Призрак-хулиган!» и вызывают каких-то бабок с молитвами!
Анна представила бабку с молитвами против призрака, пытающегося устроить телефонный флирт через сквозняк, и едва сдержала смех.
– Понимаю ваше разочарование, Сергей Митрофанович. Но времена изменились. Телефон теперь… больше для дел. И люди в коммуналках редко настроены на романтику. Ваши методы… они их пугают. Или раздражают. Пинок мылу – это, знаете ли, перебор.
– Но оно так прекрасно катилось! Как живое! – оправдался он. – Я хотел… развлечь Марию Петровну! Она могла бы посмеяться! А она… орет.
– Она испугалась. Люди не привыкли к тому, что мыло проявляет инициативу. Сергей Митрофанович, вам нужно найти… другой выход вашей энергии. И вашей потребности в общении. Более… современный. И менее пугающий.
– Другой? Но как?! – в его голосе звучала паника. – Без телефона? Без легкого флирта? Без возможности сказать даме комплимент? Это же смерть! Социальная смерть!
Идея родилась у Анны внезапно. Глядя на старый радиоприемник «Ригонда», стоявший рядом с телефоном.
– А что если… стать диджеем?
Тишина. Холодок замельтешил в воздухе.
– Ди… джеем? – он произнес это слово так, будто это было ругательство. – Это… это же какие-то… биты! Тыц-тыц-тыц! Без души!
– Не обязательно, – улыбнулась Анна. – У вас же есть радио? Старое, доброе радио. С волнами. Вы можете… ловить волны. Старые волны. Музыку вашего времени. Танго, фокстроты, романсы… И транслировать их. Тихо. Ненавязчиво. Создавать ту самую атмосферу, которую вы любите. Не пугая соседей сквозняками, а… очаровывая их музыкой. Представьте: вечер. Мария Петровна вяжет. И вдруг… из угла, тихо-тихо, льется «Утомленное солнце»… Разве это не романтичнее, чем пинок мылу?
Холодок замер. Потом начал вибрировать. Словно призрак задумался. Очень интенсивно.
– «Утомленное солнце»…– пробормотал он. – Да… это было нечто… А «Рио-Рита»?.. – В комнате едва слышно зазвучали первые такты давно забытого танго. – Но… а комплименты? Мое искусство?
– Комплименты можно оставлять… в эфире, – фантазировала Анна. – Мысленно. Для тех, кто когда-то слушал эти песни. Или… вести тихие, культурные беседы по ночам с радиолюбителями на коротких волнах. Там еще есть ценители старины. И дамы с приятными голосами.
Мысль о дамах с приятными голосами явно задела его за живое. Холодок закружился, как парочка на паркете.
– А… а если я найду такую? Радиодиву?– голос его зазвучал мечтательно.
– Почему бы и нет? Мир велик. Эфир – безграничен. Главное – не пугать соседей. И… убрать пинки мылу. Навсегда. Договорились?
Пауза. Потом – решительный, почти бравурный аккорд, прозвучавший ниоткуда.
– Договорились, очаровательная посредница! Я… я попробую! Новая эра! Сергей Митрофанович – голос эфира! – Он помолчал. – А… а вы не могли бы… для начала? Послушать? Я сейчас… «Дымок от папиросы» поставлю? Для настроения?
Анна не успела ответить. Из динамиков старой «Ригонды», которую никто не включал, полилась хрипловатая, волнующая мелодия. Тихо. Но очень четко. И в такт ей холодок у ног Анны плавно задвигался, изображая па.
Дверь на кухню приоткрылась. Высунулась Мария Петровна в бигуди, с подозрением глядя в комнату.
– Это что? Опять? – начала она, но вдруг прислушалась. Лицо ее странно смягчилось. – «Дымок от папиросы»?.. Ба, знакомый мотив… Папа мой это любил… – Она покачала головой, махнула рукой и скрылась на кухне, бормоча: – Играет, значит… Ну и ладно. Лишь бы мыло не пинал.
Сергей Митрофанович торжествующе «фыркнул» холодком у Анны за спиной.
Анна пробыла еще полчаса, пока он осваивал азы «радиовещания» – ловил волны, тихонько переключал станции (старая ручка на «Ригонде» сама собой поворачивалась), пробовал «вести передачу» шепотом. Получалось… колоритно. Особенно когда он попытался прокомментировать фокстрот в стиле спортивного репортажа: «И дама в голубом платье выходит в лидеры по грации па! Ох, какой пируэт! Браво!» Холодок в углу вихлял от восторга.
Уходя, Анна получила «гонорар». Старая телефонная трубка от аппарата, теплая на ощупь и… подозрительно пахнущая «Шипром». Когда она взяла ее, в ухе снова прозвучал томный шепот: «До связи, душечка! Заходите на волны! Частота… эм… ностальгическая!»

Глава 6.

Товарищ Туалетный Инспектор и СанПиДух

Телефонная трубка на полке периодически издавала томные вздохи, а радио в углу самовольно включало «Рио-Риту», когда Анна наливала утренний кофе. Жизнь в агентстве «Тени & Ко» никогда не была скучной. Но сегодняшний звонок побил все рекорды абсурда.
– Алло, «Тени & Ко»? – в трубке звучал сдавленный, отчаянный шепот мужчины. – Голос разума? Помогите! У нас тут… ЧП! Катастрофа! Туалетный террор!
Анна чуть не поперхнулась кофе. «Туалетный террор»? Это было что-то новенькое даже для их богатого на странности портфолио.
– Уточните, пожалуйста, – попросила она, стараясь сохранить профессионализм. – Что именно происходит? И… где?
– Кафе «Бублик и Кофе»! Угол Гороховой и Садовой! – он чуть не плакал. – Наш… наш туалет обрел сознание! И оно… оно чрезвычайно бюрократическое! И придирчивое! Клиенты в панике! Посетительницы рыдают! Мужчины отказываются заходить! Мы на грани закрытия!

Туалет с бюрократическим сознанием. Это звучало как сон бухгалтера после новогоднего корпоратива. Но клиент был явно не в себе.
– Я выезжаю, – пообещала Анна, предвкушая невероятное. Она накинула пальто, сунула в сумку блокнот с пометкой «Экстренный случай: Санузел», маленькую бутылочку хвойного освежителя воздуха (мало ли) и отправилась на передовую гигиенического фронта.

Кафе «Бублик и Кофе» было милым, пахло корицей и свежей выпечкой. Вот только атмосфера царила… гнетущая. Посетители сидели, нервно попивая кофе и поглядывая в сторону заветной двери с пиктограммой «М» и «Ж». У стойки метался мужчина лет сорока, в заляпанном мукой фартуке – явно хозяин или управляющий. Увидев Анну, он бросился навстречу, как тонущий за соломинку.
– Анна Сергеевна? Спасибо, что пришли! Я Игорь! Это кошмар! Абсолютный, беспросветный кошмар! – он схватил Анну за рукав и потащил к злополучной двери. – Он там! И он недоволен! Вечно недоволен! Особенно… после посетителей.

Дверь в туалет была закрыта. От нее веяло… не запахом, а скорее *ощущением*. Чистоты. Непривычной, почти хирургической чистоты. И холодком. Не просто прохладой, а ледяным дыханием педантичности. Анна приложила ладонь к двери. Дерево было холодным.
– Можно войти? – громко спросила она, обращаясь к двери.
Из-за нее донесся… не голос. Скорее, звук. Металлический, безэмоциональный, как голос автоответчика из прошлого века:
«Вход разрешен. Соблюдайте нормы освещенности и тишины. Ведите себя подобающе общественному месту».
Игорь сглотнул.
– Слышите? Он всегда так! Как будто инструкцию по ТБ зачитывает!
Анна осторожно открыла дверь. Туалетная комната была маленькой, но безупречно чистой. Кафель блестел, раковина сияла, бумага висела идеально ровно. Воздух пах… ничем. Абсолютной стерильностью. И посреди этой чистоты, у раковины, висел плотный, чуть дрожащий от негодования сгусток холода. Он не имел формы, но излучал такую концентрацию бюрократического гнева, что можно было повесить табличку: «Товарищ Инспектор».
– Здравствуйте, – сказала Анна, стараясь звучать максимально уважительно. – Меня зовут Анна. Я из агентства «Тени & Ко». Мы получили жалобу на… неудовлетворительное состояние взаимодействия.
Холодок дрогнул. Звук стал резче, отчетливее:
«Жалоба? Обоснованная! Состояние взаимодействия – ЧРЕЗВЫЧАЙНО НЕУДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНОЕ! Нарушения повсеместны! Систематичны! Грубейшим образом игнорируются санитарно-гигиенические нормы и правила внутреннего распорядка!»
– Какие именно нарушения? – спросила Анна, доставая блокнот.
«Перечислю!» – холодок завибрировал, как разгневанная камертон. «Пункт первый: НЕСОБЛЮДЕНИЕ ТЕХНОЛОГИИ ПОСЕЩЕНИЯ! Посетители задерживаются сверх положенного времени! Предельно допустимая норма – три минуты! Оптимальная – две! Зафиксированы случаи до десяти минут! Это – безобразие! Разведение посиделок в ущерб пропускной способности!»
Анна записывала, стараясь не улыбнуться. Игорь за дверью крякнул.
«Пункт второй: НЕЭФФЕКТИВНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РЕСУРСОВ! Бумага расходуется нерационально! Чрезмерными метражами! И не всегда по назначению! Зафиксированы случаи рисования на стенах! Примитивных рожиц!» – Он помолчал, видимо, сдерживая праведный гнев. «Пункт третий: НЕАДЕКВАТНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С САНТЕХНИЧЕСКИМ ОБОРУДОВАНИЕМ! Рычаги смыва нажимаются с излишней силой! Или, наоборот, недостаточной! Воду экономят? Ха! Льют как на мельницу! А унитаз – не поле боя! Требует бережного отношения!»
– Понимаю, – кивнула Анна. – А… а что насчет мыла? И сушки рук?
Холодок *вскипел*:
«Мыло?! Это отдельная статья! Его не намыливают! Его… шлепают! Как тряпку! Расход – катастрофический! А сушка рук?! Полотенце бумажное – не скатерть самобранка! Одного листа достаточно! А они – шуршат, рвут, комкают! Бесполезная трата народных средств!»
Анна смотрела на этот сгусток возмущенной гигиенической совести и понимала: передо ней – призрак самого что ни на есть советского санэпидемнадзора. Застрявший в вечном карауле у раковины. Его мир рухнул, нормы устарели, а люди стали еще небрежнее.
– Товарищ Инспектор, – начала она осторожно. – Я понимаю ваше рвение. Но времена изменились. Нормы посещения… они сейчас более гибкие. Люди иногда читают… или проверяют сообщения. Это не посиделки, это… современный ритм жизни.
«Сообщения?! В уборной?! Это нарушение трудовой дисциплины места! И гигиены мысли!» – возопил он.
– Насчет бумаги… Согласна, расточительство – зло. Но рисование рожиц… это, знаете ли, проявление креативности. Иногда снимает стресс. А с сантехникой… люди просто торопятся. Не со зла.
«Не со зла?! – Он фыркнул ледяным ветерком. «Безответственность! Халатность! Я обязан реагировать! Поднимать тревогу!»
– Как именно вы реагируете? – спросила Анна, зная ответ Игоря, но желая услышать его версию.
«Методом административного воздействия! – заявил он гордо. «Создаю дискомфорт! Повышаю уровень тревожности! Резкое падение температуры! Необъяснимые сквозняки! Особенно эффективно – блокировка замка изнутри на непредсказуемый срок! Или… внезапное отключение света! Когда заняты делом!»
Анна представила бедолагу, запертого в темноте в ледяном аду под гневные мысленные тирады о нормах расхода бумаги, и едва сдержала смех. Вот почему посетительницы рыдали!
– Товарищ Инспектор, ваши методы… они эффективны, но… травматичны для психики граждан. И для бизнеса Игоря. Он может разориться. А тогда… что будет с вашим постом? С вашим… объектом надзора?
Холодок замер. Видимо, мысль о возможном закрытии «его» туалета и ликвидации «его» объекта повергла его в шок. Он заколебался.
«Но… но без контроля… хаос! Антисанитария! Нарушение всех и всяческих норм!»
– Контроль нужен, – согласилась Анна. – Но более… гуманный. И современный. Что если… мы найдем вам другой способ служить? Более масштабный? Где ваши таланты принесут больше пользы?
«Другой… способ? – прозвучало с осторожным интересом. «Например?»
Идея родилась у Анны, когда она увидела в кафе визитку местной церкви, приколотую к доске объявлений.
– Вы знаете, что в нашем городе есть… святые места? Храмы? – спросила она таинственно. – Там тоже есть… точки общественного пользования. И за их чистотой и порядком следят, но… не всегда с должным рвением. Иногда там… случаются инциденты. Недостаточное проветривание. Нерациональное использование свечей. Неидеальная чистота подсвечников. – Анна сделала паузу для драматизма. – Там нужен человек вашего уровня ответственности! Инспектор Духовной Чистоты и Санитарного Благолепия! Ваша задача будет важнее: следить не только за гигиеной телесной, но и… за гигиеной помыслов в местах силы! Представляете? Ответственность!
Холодок замер, потом начал быстро пульсировать. Видимо, мысль о повышении и переводе в «элитный сектор» его впечатлила.
«Инспектор… Духовной Чистоты… – он попробовал звучание. «Да… Это звучит… достойно. И масштабно. А… а нормы? Инструкции?»
– Там свои строгие каноны! Очень древние и уважаемые! Вам нужно будет их изучить и… адаптировать ваш богатый опыт. Создать единый свод правил! СанПиДух, так сказать!
«СанПиДух… – он прошелестел с благоговением. «Да… Это… это перспективно!»
– Но для этого, – добавила Анна строго, – вам нужно сдать дела здесь. Официально. С соблюдением всех формальностей. И оставить этот пост в безупречном состоянии. Без… эксцессов.
«Сдать дела… – Он задумался. «Хорошо. Я подготовлю акт приема-передачи. Устный. И проведу последний инструктаж для… для Игоря».
Анна вышла из туалета, оставив Товарища Инспектора готовить документы. Игорь смотрел на нее как на волшебницу.
– Ну? Он… он уйдет?
– Переведен на повышение, – торжественно сообщила Анна. – Инспектор Духовной Чистоты. Но ему нужно сдать вам объект. Будьте готовы к инструктажу.

Глава 7

Лифтер из Преисподней и Шапкозадирание

Васильковое мыло на полке излучало такое чувство собственного достоинства, что даже Тень Старой Горничной вытирала пыль вокруг него с опаской, будто вокруг экспоната в Эрмитаже. Телефонная трубка периодически вздыхала томно, намекая на неудовлетворенность эстетикой соседства. Радио в углу вдруг заиграло бодрый гимн «Всем спасибо, все свободны!» — видимо, Сергей Митрофанович нашел единомышленника в эфире. Жизнь в «Тени & Ко» шла своим чередом.

Очередной звонок застал Анну за попыткой объяснить Духу Писаря из чернильницы, что сортировка открыток по степени пожелтения бумаги — не самая насущная задача. В трубке раздался голос, полный такого отчаяния, что казалось, человек вот-вот провалится сквозь землю. Буквально.

— Алло?! Агентство?! Ради всего святого! Это дом номер 22 по Каменноостровскому! У нас лифт… он сошел с ума! Совсем! Он нас НЕНАВИДИТ!

— Успокойтесь, — попыталась вставить Анна, но поток слов был неудержим.

— Он застревает! Постоянно! Особенно между пятым и шестым! И когда открываются двери… оттуда ВЕЕТ! Ледяным ПРЕЗРЕНИЕМ! Вчера бабушку Агнию так прихватило, что она забыла, куда ехала! Вернулась на первый этаж и весь день ворчала про «хамов и санкюлотов»! А сегодня… сегодня он меня ЗАПЕР! На двадцать минут! И СКВОЗНЯКИЛ! По самое немогу! Я думал, превращусь в сосульку! И все это под… под зловещее ЖУЖЖАНИЕ!

— Жужжание? — уточнила Анна, уже мысленно собирая сумку. Лифт с характером — это классика питерского быта. Но с таким драматизмом — редкость.

— Да! Как будто старый мотор злится! Или… или скрипит зубами! Помогите! Он нас всех перезапугает! Или заморозит!

Дом на Каменноостровском, 22 был монументальной «сталинкой», с высоченными потолками, лепниной и тем самым лифтом — настоящим артефактом эпохи. Небольшая кабинка с зеркальной стеной (нынче потускневшей), деревянными панелями, массивными медными дверями и рычагом управления, который требовал силы и сноровки. Возле него толпились жильцы — человек пять, включая трясущегося от холода и гнева молодого человека в модной куртке (видимо, жертва сегодняшнего инцидента) и старушку с горящими негодованием глазами — бабушку Агнию.

— Это вы специалист по… бесноватым механизмам? — спросила бабушка, окидывая Анну оценивающим взглядом. — Наш Федорыч совсем оборзел! Раньше просто скрипел да подтрунивал слегка, а теперь — террор устраивает! Холодом давит! Как начальник цеха на прогульщика!

— Федорыч? — переспросила Анна.

— Лифт! — хором ответили жильцы. — Мы его так зовем. Федор Кузьмич. Он же у нас с войны, поди. Всех помнит.

Анна подошла к лифту. Двери были закрыты. От них действительно веяло… не просто холодом. Холодом с примесью глубокой обиды и старческой ворчливости. Как от деда, которого забыли поздравить с днем рождения. Она положила ладонь на холодную медную ручку двери.

— Федор Кузьмич? — позвала она тихо. — Можно войти? Поговорить?

Внутри кабины что-то заурчало. Не моторно, а… животно. Недовольно. Потом раздался звук. Не голос. Скорее, скрип. Металлический, скрежещущий, как несмазанные шестерни, но внятный:

«Входи. Только шапку сними. И ноги вытри. Здесь не конюшня».

Анна посмотрела на свои сапоги. Они были чистыми. Жильцы за спиной ахнули.

— Слышали?! Он про шапку! И про ноги!

— А мне вчера: «Пудры меньше! Воняет!» — возмущенно добавила девушка с ярким макияжем.

Анна осторожно потянула тяжелую дверь и вошла в кабину. Воздух внутри был густым от запаха старого масла, пыли и… бесконечного раздражения. Зеркало мутно отражало ее фигуру. Она почувствовала, как кабина напряглась вокруг нее, будто оценивая.

— Здравствуйте, Федор Кузьмич, — сказала Анна уважительно. — Меня зовут Анна. Из агентства «Тени & Ко». Жильцы жалуются, что вы… строги с ними.

«Строг?!» — скрип перешел в визгливую тональность. «Я — ДОБР! Слишком добр! Терплю! А они?!»

— Кто «они»? — спросила Анна, глядя на потолок кабины, откуда, казалось, исходил источник «голоса».

«Эти… хамы! Бездари! Без царя в голове!» — скрипел Федорыч. «Пункт первый: ШАПКОЗАДИРАНИЕ! Заходят в кабину в головных уборах! Как в трамвай! Уважения ни капли! Раньше — шляпу снимали! Фуражку! Платок поправляли! А теперь?! Шапки-ушанки, капюшоны, эти… дурацкие уши! Непотребство!»

Анна представила молодого человека в модной худи с ушками, запертого в ледяном лифте за неуважение к дресс-коду, и едва сдержала улыбку.

«Пункт второй: ХАМСТВО АКУСТИЧЕСКОЕ! Орут! Смеются! Музыку эту… бум-бум свою включают! Раньше в лифте — тишина! Как в храме техники! Ценили момент покоя! А теперь?! Трещотки!»

— Смартфоны, наушники… — попыталась объяснить Анна.

«Не оправдывайте! Хамы! Пункт третий: НЕСОБЛЮДЕНИЕ СУБОРДИНАЦИИ КНОПОЧНОЙ! Тыкают пальцами куда попало! Без очереди! Без разрешения! Раньше — подходил к управляющему: «Федор Кузьмич, будьте добры, на пятый». А он мне: «Пожалуйста, Иван Петрович». И я вез! С чувством! С толком! С расстановкой! А теперь?! Тык-тык-тык! И бегом! Торопыги!»

Анна поняла. Перед ней был не просто лифт. Это был Ветеран Труда Подъемно-Транспортных Устройств. Консерватор. Ревнитель старых порядков и субординации. Его мир рухнул, когда исчезли вежливые жильцы в шляпах и управляющие, просящие этаж «будьте добры». Теперь его окружали «шапкозадиратели» и «кнопкотыки».

— Федор Кузьмич, — начала Анна осторожно, — времена изменились. Люди торопятся. Манеры… упростились. Но они не хамят специально. Они просто… другие.

«Другие?! Бессовестные! И неблагодарные! Я их ВЕЗУ! Без отдыха! День и ночь! А они?!» — скрежет усилился, кабина слегка дрогнула. «И этот… этот в ушах зайца! Он меня сегодня ДРАЛ! По всем этажам! С первого на девятый! И обратно! Без цели! Как на карусели! Я — не аттракцион! Я — ТРУЖЕНИК!»

Ага. Вот почему молодой человек был таким бледным. Его катали как мешок с картошкой за неуважение к «Труженику».

— Понимаю ваше возмущение, — сказала Анна. — Но методы… охлаждения и заточения… они травматичны. И незаконны. Даже для труженика. Что если… мы найдем компромисс? Введем новые… правила пользования? Современные, но с учетом ваших заслуг?