Агент "Коршун"

○ ○ Ⓐ ◇ 1 ◇ Ⓚ ○ ○

Меня зовут Алекс «Коршун». Я – агент МАБР.

Точнее, Международного Магического Агентства Быстрого Реагирования — но мы между собой называем его просто МАБР. Если точнее — «Можем Арестовать Бога, Реально», но это уже внутренний фольклор.

Я долго молчал, потому что начальство не слишком жалует болтливых сотрудников. Особенно тех, кто любит рассказывать о «подвигах» в соцсетях. Наш кодекс — «Видел странное? Забудь. Столкнулся с необъяснимым? молчи. Выжил? Радуйся и не задавай вопросов».

Но в последнее время во мне проснулось что-то вроде «литературного зуда». Наверное, сказались годы странствий по проклятым местам, где каждый второй дом — с привидениями, а каждый третий артефакт норовит выпить твою душу через соломинку.

Так что я решил «запечатлеть свои приключения» — не в официальных отчетах, там все сухо и безлико: «Объект №17452-К нейтрализован, угроза устранена», а живым языком.

Не жду славы и признания — если честно, мне хватит и того что кто-то, прочитав это, не полезет ночью в запретное место или хотя бы перед этим купит нормальный оберег, а не дешевый сувенир из лавки у входа.

Но главное — я хочу, чтобы кто-то из обычных людей узнал правду.

Потому что, если завтра я не вернусь из очередной командировки, если мой след внезапно оборвется в каком-нибудь подземелье или на чердаке старого дома…

Кто-то должен понимать, что это был не просто несчастный случай.

А теперь — поехали… По странам, городам, местам силы. Туда, куда посылало меня мое начальство и людская глупость.

P.S. Если вы читаете это, значит цензура МАБР еще не добралась до моего блога. Наслаждайтесь, пока можете.

○ ○ Ⓐ ◇ Ⓚ ○ ○

Египет. Проклятие фараона

Я всегда беру с собой оберег — старую деревянную ложку с хохломской росписью. Ей лет сто, если не больше. Дед вырезал её из корня сибирского кедра, а бабка расписала вручную — золотые завитки по червонному фону, алые ягоды рябины, тончайшие травные узоры. Казалось бы, ерунда — кухонная утварь против древних проклятий. Но мой дед, последний шаман нашего рода, вручая её мне перед смертью, сказал хриплым шёпотом: «Русский узор — как заговор. Каждый завиток — слово защиты, каждая ягода — капля крови предков. Чужую магию отведёт, свою — усилит. Только помни: однажды она исчерпает свою силу и узоры поблекнут».

И вот я стою у подножия пирамиды Хеопса, перекатывая в кармане тёплую ложку. Её гладкая поверхность отполирована временем и моими пальцами — за десять лет работы в МАБР я привык поглаживать её в моменты напряжения. Горячий ветер пустыни бьёт в лицо, несёт с собой песок и шепот древних духов. Они кружат вокруг меня, невидимые, но ощутимые — как лёгкие касания паутины на коже.

Меня срочно вызвали из Москвы по экстренному поводу. Американский турист, Майкл Грин, двадцатипятилетний блогер с каналом про «мистические места мира», пробрался ночью в закрытую зону пирамиды — хотел сделать «эксклюзивные кадры для нового ролика». По его бредовому плану, он должен был провести там ночь, снять «духов фараонов» на инфракрасную камеру и утром выйти с триумфом.

Но нашли его только через двое суток.

В узком коридоре, ведущем к усыпальнице фараона, он лежал в неестественной позе — руки вывернуты, как у марионетки, рот растянут в гримасе, которая могла быть и улыбкой, и криком. Он был жив, но его глаза... Глаза стали чёрными, как смоль, без белка, без зрачков — просто две дыры в лице. А изо рта лилась бессвязная речь на языке, которого не знал ни один из лингвистов, вызванных египетскими властями.

Местные колдуны пытались помочь — шептали заклинания, жгли благовония, даже принесли в жертву черного петуха. Но когда у того вытекли глаза, а изо рта пошла чёрная жижа, они развели руками.

Тогда и позвонили в МАБР.

Охранники пропустили меня внутрь без лишних вопросов, но их глаза выдавали животный страх. Старший из них, коренастый египтянин с седыми висками, нервно перебирал четки, когда я предъявлял удостоверение МАБР. Его пальцы дрожали, а взгляд упорно избегал темного прохода за моей спиной.

— Там... там что-то есть, — прошептал он по-арабски, но я прекрасно понял.

Его товарищ, молодой парень с лицом, покрытым испариной, судорожно закивал.

Первый же шаг внутрь пирамиды ударил по легким. Воздух был не просто спертым — он словно состоял из миллионов мельчайших частиц времени прошедшего её постройки. Четыре тысячи лет спрессовали и заперли внутри. Я непроизвольно закашлялся, и эхо разнеслось по коридорам, наверняка разбудив что-то спящее. В ответ по спине пробежал холодок, хотя температура здесь держалась на отметке «+40».

Достав оберег, я ощутил, как дерево стало теплым в моей ладони. Проведя пальцами по замысловатым золотым узорам, я увидел, как они вспыхнули тусклым, но отчетливым светом — сначала алые ягоды, затем травяные завитки. Свет пульсировал в такт моему сердцебиению, становясь ярче, когда я поворачивался к темному проходу слева.

Центральная камера встретила меня хаосом современного вторжения: пустые пластиковые бутылки, смятые сигаретные пачки — все это валялось у подножия древнего саркофага, который теперь стоял пустым. Но энергия... Она висела в воздухе густым медовым сиропом, прилипая к коже, заполняя рот сладковатым привкусом тлена. Я опустился на колени, и камень под ладонями оказался неожиданно теплым, почти живым.

Закрыв глаза, я отпустил сознание в поток. Картина возникла мгновенно, будто ждала этого момента:

Майкл, румяный от возбуждения, с фонариком в зубах. Я даже разглядел брекеты на его передних зубах. Его голос, запыхавшийся от адреналина: «Друзья, вы не поверите, где я! Это же полный...». Фонарик выхватывает из темноты стену, покрытую иероглифами. Но что-то не так — знаки светятся слабым зеленоватым светом. Его палец, украшенный модным силиконовым кольцом, протягивается к стене... В момент касания иероглифы оживают, извиваются как черви, а из камня вырывается черная масса. Она не просто бьет ему в лицо — она вливается в глаза, в рот, в уши, как жидкий дым, и я чувствую его ужас, потому что на миг становлюсь им...

Я дергаюсь, открывая глаза. Ладони горят, а на каменном полу, где они только что лежали, остались два четких отпечатка — мои, но покрытые тонким слоем черной сажи, которая тут же осыпается вниз.

— Проклятие. Настоящее, древнее, — говорю я вслух, и слова падают в тишину, как камни в колодец.

Где-то в глубине пирамиды что-то отвечает мне тихим, скребущим звуком, будто огромные когти проводят по камню.

Я начал работать.

Обычные ритуалы очищения не помогали — ни святая вода, ни ладан, ни даже древние египетские заклинания местных колдунов. Майкл лежал в каирской больнице имени Аль-Хусейна, прикованный к койке кожаными ремнями. Его тело выгибалось в неестественных позах, будто невидимый кукловод дергал за нити. Каждые пятнадцать минут его сотрясали судороги такой силы, что медперсонал боялся подходить близко — в прошлый раз он сломал медбрату два ребра, ударив его коленом в грудь. Ремень не выдержал. Порвался и освободившейся ногой блогер нанес удар, который не посрамил бы и бывалого каратиста.

○ ○ Ⓐ ◇ 2 ◇ Ⓚ ○ ○

Мое настоящее имя Алексей Воротов, но все зовут меня «Коршуном». Тридцать лет, метр девяносто два, под сотню кило – не каждый дверной проём для меня удобен. Глаза, говорят, серые, как ствол старого нагана – ни эмоций, ни страха. Бреюсь налысо не для красоты – после одного мерзкого случая с духом, который цеплялся за волосы, как репейник, понял: практичность важнее имиджа. На моем затылке есть тату в виде обережного круга со славянскими рунами. Да, это работает лучше бронежилета.

Почему «Коршун»? Во-первых, потому что в Бурятии в 2018 году один пернатый ублюдок, ритуальный посланник местной нечисти, оставил мне на плече автограф когтями. Шрам до сих пор иногда ноет перед грозой. Во-вторых, потому что я не люблю входить в «тёмные подвалы» сходу – сначала три дня кружу, как хищник, изучаю слабые места, ищу следы предыдущих жертв. А потом бью наверняка.

За время работы я получил несколько особых примет.

Правая рука в хохломских узорах – не просто тату, а живая защита. Когда рядом что-то нечистое, они начинают шевелиться. Снежана, секретарша шефа, утверждает, что «как будто черви…фу…» Не знаю, меня не выворачивает.

Шрамы на плече – это уже от пса, теневого. Лион, 2021 год. Сука прокусила мне куртку, как бумагу.

А вот серьга в ухе – не пижонство, а ловушка. Колокольчик звякнет – значит, рядом кто-то шепчет из иного мира.

Я не верю в добрых духов. В моей работе их не бывает. При себе всегда ношу несколько вещей. Складной нож с рукоятью из лосиной кости – режет и живую плоть, и потустороннюю дрянь. Фляжку с «огненной водой» – наполовину спирт, наполовину настой чертополоха. Для дезинфекции ран, нервов и потусторонней гнили. А еще маленький мешочек с обыкновенной мелкой солью. И она не для еды.

Я устал, что большинство считает, будто магия и волшебство – прекрасные сказки и спасение от всего на свете. Нет! Ко мне она повернулась кривой стороной.

Для меня, все что касается магии — это грязная работа. Кто-то должен выгребать этот хлев, пока обычные люди верят в радужных единорогов. Которых, кстати, я еще не встречал. Хорошо хоть платят прилично…

После того египетского дела я стал видеть в темноте на тридцать семь процентов лучше. Наши «умники» сделали замеры. Звучит круто, но теперь в темноте в людных местах приходится носить темные очки, чтобы не пугать обывателей легким свечением зрачка.

Если вдруг встретите в каком-нибудь интересном месте высокого лысого мужика с татуировками – не пугайтесь. Это, скорее всего – я.

○ ○ Ⓐ ◇ Ⓚ ○ ○