Аглая Полынникова и похитители Деда Мороза

Глава 1

Дорога в Великий Устюг напоминала катушку с размотанной рождественской мишурой, такая же извилистая, сверкающая инеем и ведущая в самое сердце праздника. За рулём нашей видавшей виды, но бодрой иномарки сидела я, Аглая, ведьма‑консультант с дипломом судмедэксперта и вечной тревогой в душе. Сквозь слегка заиндевевшие по краям стёкла пробивались холодные лучи зимнего солнца, окрашивая салон в бледно‑золотистые тона. Рядом, уткнувшись в развёрнутую карту, которая настойчиво пыталась свернуться обратно, сидел Фёдор.

Мой Федя.

Детектив до кончиков пальцев, даже если эти пальцы были в толстых вязаных варежках моего производства. Его брови слегка сдвинулись к переносице, он всегда так делал, когда погружался в разгадывание очередной головоломки. После ситуации с моими тётушками он решил уйти из органов и заняться частным сыском. Благодаря моей ведьминской натуре и Снежку, детективное агентство моего парня расцветало на глазах. От клиентов не было отбоя, но чаще всего дела сводились к банальным изменам, делёжке имущества и поискам дальних родственников. Бывали и интересные дела, но такое случалось редко.

— По карте, следующий поворот должен быть налево, — произнёс он с той сосредоточенной серьёзностью, с которой раньше докладывал о поимке опасного преступника. В его голосе звучала непоколебимая уверенность, будто сама карта обязана подчиниться его воле.

— Федя, там сугроб по пояс, — указала я на заснеженный съезд, больше напоминавший белую, нетронутую целину. Ветер подхватывал снежные вихри, превращая дорогу в причудливую череду белых волн.

— Это не сугроб, это… элемент зимнего ландшафта, — не сдавался он, водя пальцем по карте. — Василий говорил, дорога проходимая.

— Ну, если на снегоходе или танке, то да, пройдём! Федя, вернись в реальность, у нас не вездеход, а машина, предназначенная для поездки по дорогам, а не по снежным барханам!

Сзади раздался подозрительный хруст и довольное похрюкивание. Я поймала взгляд Фёдора, мельком глянув на него и отвлекаясь от дороги. Он поднял бровь, выражая целую гамму чувств: от лёгкого раздражения до привычного смирения.

На заднем сиденье, утопая в обёртках от конфет, восседал Снежок. Наш личный источник хаоса, неисправимый воришка блестящего и живое воплощение новогоднего бедлама. Его рыжая шерсть местами была испачкана шоколадной крошкой, а глаза блестели с тем особым лукавством, которое всегда предвещало очередную проделку. Маленький чертёнок, который, судя по довольному выражению его мордочки, только что расправился с запасом шоколадных монеток, предназначавшихся, возможно, для подкупа местной нечисти.

— Снежок, ты мне хоть фольгу оставь, — вздохнула я, краем глаза заметив, как очередной блестящий клочок исчезает в его пасти. — Пригодится для… магических ритуалов.

— Оставил! — бойко отрапортовал он, демонстрируя смятый блестящий шарик комочек. — Самое блестящеееее… И тебе отдаю, заметь! Как от сердца отрываю.

Машина мягко покачивалась на ухабах, изредка подпрыгивая на скрытых под снегом кочках, и каждый толчок отзывался лёгким звяканьем подвешенной к зеркалу заднего вида ёлочной игрушки: крошечной серебряной шишки, подаренной мне когда‑то бабушкой. За окном проплывали заснеженные ели, словно обсыпанные сахарной пудрой одиночные домики, и алые гроздья рябины, яркие, как лампочки гирлянды. В некоторых дворах виднелись свежевылепленные снеговики, будто застывшие стражи зимнего царства, а на крышах домов лежали пушистые снежные шапки, от которых время от времени с тихим шорохом отлетали кристаллы льда.

В лучах низкого зимнего солнца снег переливался мириадами крошечных искр, создавая ощущение, будто мы едем сквозь сказочное королевство, где каждая снежинка волшебное письмо, посланное неведомыми чародеями. Тени от деревьев ложились на дорогу причудливыми узорами, напоминавшими старинные руны, а вдалеке, на горизонте, синевато‑розовые отблески заката смешивались с белизной заснеженных полей, придавая пейзажу почти нереальную, сновидческую красоту.

Воздух, даже в салоне, пах хвоей и морозом, свежим, пронзительным, будоражащим кровь.

И мандаринами.

Этот запах просачивался сквозь щели, наполняя машину тёплым, солнечным воспоминанием о лете, о далёких южных рощах, где эти плоды зрели под жарким солнцем.

Этот запах был моим личным якорем спокойствия в зимние дни, возвращающим в те времена, когда мир был проще, а чудеса очевиднее.

«В детстве я верила, что Дед Мороз пробирается в дом через балкон, пахнущий морозом и мандаринами, — пронеслось у меня в голове. — Теперь я знала, он пользуется системой магических порталов. Но от этого чудо не становилось меньше. Оно становилось… ответственнее. Как и моя жизнь. Как и любовь к Феде. Ведь теперь на мне лежит обязанность хранить это волшебство — не только для себя, но и для тех, кто в него верит».

— Федь, а помнишь, — сказала я вслух, глядя на его профиль, озаренный матовым светом зимнего дня, — Новый год с твоими родителями?

Фёдор оторвался от карты, и в уголках его глаз собрались лучики смешинок. Его пальцы, всё ещё сжимавшие края бумаги, слегка расслабились, а на губах заиграла тёплая улыбка, будто он уже мысленно вернулся в тот вечер.

— Как же. Свет отключили в самый разгар «Иронии судьбы».

— А мы с твоим папой зажгли кучу свечей, — продолжила я. — И ёлка была ароматная красавица, с той противной мишурой, что вечно цеплялась за мой колючий свитер. И мандарины… они пахли так, будто были единственным сокровищем во всём мире.

— А я свои, — Фёдор ухмыльнулся, — в комоде прятал, чтобы ты, жадина, не нашла.

Сзади раздался очередной шум. Снежок, с набитым ртом и хитро прищуренными глазами, прокомментировал:

— Какие‑то вы странные. Вот сейчас печенье в фольге, вот это да! Блестит, хрустит… Ой, — он замер, осознав свою оплошность, и нервно сглотнул. — Кажется, я съел вашу долю…

Мы с Фёдором переглянулись и рассмеялись. Этот смех был тёплым и лёгким, как первый снег, и на долю секунды в салоне машины стало по‑домашнему уютно, будто мы не мчались сквозь зимнюю стужу к неведомой цели, а сидели у камина с чашками горячего чая. Он на мгновение развеял мою тревогу. Но лишь на мгновение.

Глава 2

Великий Устюг раскинулся перед нами, словно поздравительная открытка из детства. Его огни сверкали, зажигая на снегу миллионы алмазных искр, но их сияние казалось мне каким‑то… бутафорским.

Ненастоящим.

Как гирлянда, в которой вот‑вот перегорят последние лампочки. Я привыкла чувствовать магию каждого места кожей, обычно это лёгкое покалывание, будто стоишь под искрящимся фейерверком и по тебе бегут крошечные электрические разряды. Тут же оно было едва уловимым, приглушённым. Оно не витало в воздухе, пьянящее и густое, а стелилось по земле, слабое и испуганное, как затравленный зверёк.

Я невольно втянула носом морозный воздух, пытаясь уловить хоть отголосок новогоднего волшебства, но вместо этого ощутила лишь металлический привкус тревоги. «Что‑то здесь не так, — пронеслось в голове. — Это не просто отсутствие магии. Это… вытравленная магия. Кто‑то или что‑то намеренно её заглушает». Сердце сжалось, и я крепче сжала руль, будто это могло вернуть утраченное ощущение чуда.

— Красиво, — констатировал Фёдор, убирая карту в бардачок.

Его взгляд скользил по городу, по дорогам которого мы плавно ехали: все улицы были тщательно расчищены, гирлянды развешаны с геометрической точностью, на крышах лежали пушистые, идеальные шапки снега. Картинка получалась стерильной, словно её создали по шаблону, лишённому души. Вдоль тротуаров стояли огромные фигуры из искусственного снега, а в витринах магазинов мерцали неоновые вывески, всё выглядело безупречно, но безжизненно.

Я видела, как почти незаметно напряглись мускулы на плечах Фёдора, как сомкнулась челюсть.

Он тоже чувствовал.

Не магию, нет, его дар был иным. Он чувствовал тишину. Глухую, звенящую. Отсутствие того неясного, но привычного гула радости, того счастливого предпраздничного брожения, которое должно было наполнять это место под завязку накануне Нового года. «Слишком тихо, — читалось в его глазах. — Слишком ровно. Как будто кто‑то стёр все эмоции, оставив лишь декорацию». Он провёл рукой по подбородку, словно пытаясь собрать разбегающиеся мысли, и тихо добавил:

— Что‑то не сходится.

Мы долго плутали по улочкам и переулкам, пока наконец не выехали на аллею, ведущую к главному месту города. Аллея тянулась прямой стрелой сквозь заснеженный парк, где деревья стояли, словно застывшие в безмолвном карауле, их ветви, утяжелённые снежными шапками, едва колыхались под порывами поднявшегося ветра. Впереди, в конце аллеи, заслоняя собой главный терем, выросли ворота Резиденции. Они были огромными, словно вытесанными для великана из цельной вековой сосны, и казались не столько входом, сколько крепостной стеной. Каждый сантиметр их поверхности покрывала искусная резьба: сплетались диковинные звери, птицы с распахнутыми крыльями, снежинки размером с колесо телеги и символы, чьё значение было известно лишь Хранителям. Обычно сквозь эту резьбу мягко струился внутренний свет Резиденции, делая дерево живым и тёплым, но сейчас ворота стояли тёмные и безжизненные, а причудливые узоры отбрасывали на снег лишь тяжёлые, искажённые тени в свете наших фар. Они выглядели не как врата в сказку, а как барьер, молчаливо и упрямо преграждающий путь.

Их охраняли два рослых парня в театральных, ярких костюмах снеговиков, пузатых, улыбчивых, с морковками‑носами. Но под слоем белого грима, под ватными штанами и смешными цилиндрами я разглядела суровые лица.

Прямые спины, хмурые взгляды.

Не актёры.

Охранники.

Профессионалы, пытающиеся спрятаться за мишурой. Один из них, заметив нашу машину, слегка сдвинул цилиндр, и в этом движении проступила привычная настороженность бойца, будто он каждую секунду готов был перейти от роли праздничного персонажа к реальным действиям.

— Частный детектив и его команда, по предварительной договорённости, — Фёдор вышел из машины, демонстрируя удостоверение. Его голос прозвучал безжизненно‑официально, разрезая застывший воздух. Я осталась в салоне, невольно вцепившись пальцами в край сиденья. «Что‑то здесь не так, — пульсировала в голове мысль. — Слишком много охраны, слишком много напряжения. Это уже не сказка. Это… операция».

Один из «снеговиков» молча кивнул, его глаза быстрыми, оценивающими точками скользнули по мне, сидящей в машине. Он что‑то сказал в рацию, и массивные створки ворот, бесшумно и неохотно поползли внутрь, открывая проезд. Мы въехали на территорию, и моя тревога, уже сидевшая где‑то под ложечкой, начала нарастать, как снежный ком, катящийся с горы. Да, всюду стояли причудливые ледяные скульптуры, мигали тысячами огней гирлянды, но… не было жизни. Не было той бурлящей суеты готовящихся к празднику гномов, не слышалось заразительного смеха, не доносился согревающий душу запах свежей выпечки из пекарни. Была лишь красивая, безмолвная декорация, словно кто‑то нажал на паузу, оставив мир застывшим в ожидании неведомого финала.

Нас встретил у крыльца главного терема человек, в котором с первого взгляда угадывался Василий. Друг Фёдора по институту, а ныне «старший гном‑координатор». В его облике было странное, почти сюрреалистическое сочетание: строгий деловой костюм‑тройка, отутюженный до идеальных стрелок, но из‑под штанин брюк нахально выглядывали носки с весёлыми оленями, а на голове красовалась традиционная остроконечная шапка гнома, сдвинутая на затылок в порыве отчаяния, будто он уже тысячу раз пытался её сдёрнуть и швырнуть об лёд. Его пальцы нервно теребили край пиджака, а в глазах читалась усталость, которую он тщетно пытался скрыть за натянутой улыбкой.

— Федя! — он бросился к нам, сжимая в потной руке планшет, с которого безостановочным потоком сыпались уведомления, окрашивая экран в тревожный красный. Его обычно аккуратная причёска растрепалась, а под глазами залегли тёмные круги, будто он не спал уже несколько суток. — Спасибо, что приехали. Я бы не беспокоил, но… — его голос, обычно уверенный, сорвался на фальцет, и он бросил на меня умоляющий, почти отчаянный взгляд. — Аглая? Спасибо, что тоже откликнулась…