Агония Хана

Глава 1

АГОНИЯ ХАНА

Монгольское золото.

Книга 5.

Ульяна Соболева

Аннотация:

Воспоминания вернулись и сожгли меня в пепел. Но они ничего не значат, в его сердце мне нет места... Там только боль, пустота и безумие, и в этом безумии Хан готов утопить весь мир. Агония Хана страшнее смерти... он разлагается живьем, а я ничем не могу ему помочь. Потому что меня по-прежнему для него нет, и он не позволяет мне быть. Для него Ангаахай умерла, и он готов похоронить вместе с ней всех, кто его любит.

Глава 1

Они возвращались настолько болезненно, что каждый раз, когда перед глазами всплывала новая картинка и моя память пополнялась кусками из прошлого, я падала на колени и видела, как капает моя кровь на каменный пол, как взрывается мой мозг фейерверками боли, и они обрушиваются на меня лавиной. Один за одним, оглушая, заполняя белые и черные пятна слишком яркими и ослепительными кадрами из моего прошлого…и осознанием – кто я. Осознанием и пониманием, в какой жуткой паутине я оказалась, на какое дно упала. Я вспомнила…но вместе с этим не приобрела, а потеряла. Все. До последнего осколка.

Но мне тогда еще не верилось. Мне казалось, что, если я помню, значит, теперь все изменится. Значит, все самое жуткое закончится. ОН узнает, и теперь все будет иначе. Только меня ждало горькое разочарование…Оказывается, за время моей жизни с Ханом я забыла, за какого жуткого зверя вышла замуж.

Я билась в запертую дверь комнаты, в которой меня закрыли по приказу моего мужа, и кричала, чтобы меня выпустили, чтобы позвали его. Что я хочу поговорить с ним.

Но меня никто не слышал. Мне лишь приносили еду и воду. В доме царил хаос из-за исчезновения Эрдэнэ, а я… я столько всего пропустила, я столько всего потеряла. Я до безумия хотела увидеть моих детей и рассказать ЕМУ, что вспомнила, что безумно хочу, чтобы все вернулось.

Он пришел ночью…И для меня эта встреча была еще одной первой. Потому что теперь я знала, кто я, потому что я вся была соткана из своей дикой любви к этому монстру. Вошел в комнату, и мне захотелось громко заорать. Так громко, чтобы все эти стены пошли трещинами, а окна разлетелись на осколки, но вместо этого я лишь широко приоткрыла рот, хватая им раскаленный воздух, а сердце так отчаянно забилось, что мне казалось, я сейчас задохнусь.

Смотрела на него бесконечно долго, прислушиваясь к бешеному биению своего сердца, к невероятно оглушительному стуку в горле. Мне больно даже вздохнуть и отчаянно хочется завопить «ЭТО Я! ПОСМОТРИ НА МЕНЯ ИНАЧЕ! ПРОШУ!».

Черные глаза Хана мрачно и тяжело смотрели на меня, прошивали адским холодом, кололи мое истрепанное и измученное воспоминаниями сердце. И ненависть в них, презрение ослепляли и доставляли немыслимые страдания.

Я не смогла совладать с собой, сделала шаг к нему, чувствуя, как слезы сдавливают горло, чувствуя, как немеют руки и ноги, и как тяжело мне сделать даже один маленький шажок навстречу. Теперь я вижу его иными глазами. Замечая каждый штрих, замечая, насколько он изменился за это время. Эти седые пряди волос, эти морщинки в уголках глаз, мешки и провалины черного цвета. Любимый…страдает от бессонницы. Что с тобой произошло?

Его черная рубашка распахнута на груди, и мне виден ужасающий шрам с рваными краями.

Я бы начертила все его шрамы, как карту нашей с ним любви, на листочке. И не ошиблась бы ни в одном из них…с ужасом замечая новые.

Хан смотрит на меня своим невыносимым взглядом, совершенно непроницаемым для меня. Он не шевелится. Застыл у двери. И эта тишина пугает, заставляет и меня замереть в страшном предчувствии. В понимании, что хорошего больше нет и не будет. Я слышу его и свое дыхание, оно рваное. Только мое рвется от невыплаканных слез, а его от ярости. Не выдержала и сделала несколько шагов к нему, остановилась напротив, пошатываясь. Сама не поняла, как протянула руку и коснулась кончиками пальцев его израненной груди. Дернулся всем телом. А меня затопило ослепительной волной счастья. Вот она любовь, выплеснулась золотыми волнами и поглотила все мое существо…Ведь когда любишь, помнишь только счастье, помнишь каждое мгновение всепоглощающей радости, каждый трепет рук, ресниц, каждую мурашку на теле.

Общее прошлое обжигающе сильное, оно связывает намертво, заставляя прорастать друг в друга окровавленными корнями испытанной боли…Только сейчас мне кажется, что я обвиваюсь вокруг раскаленного и покрытого ржавой колючей проволокой каменного столба. И каждая протянутая к нему ниточка сгорает заживо.

– Тамерлаааан.

Простонала и сильнее схватилась за его плечи, подалась вперед, страстно прижалась щекой к его груди, чувствуя под губами неровные края первой буквы моего имени, и пошатнулась, падая в его руки….

Каменные пальцы сдавили мое тело, не давая упасть, а я льну к нему всем телом, я глажу его грудь, его щеки, его волосы. Меня всю трясет, как тогда, когда нашла его в подвалах Албасты. Как же это невыносимо прекрасно познавать его ладонями, вспоминать и осязать свои воспоминания. Взлетать все выше и выше, захлебываясь от восторга.

– Тамерлааан, – какой тихий и срывающийся у меня голос, – я так звала тебя, так звала. Ты пришел.

Всхлипнула и крепко обняла его за шею, стискивая пальцами до хруста в суставах. И ощутила, как его огромные ладони сдавили меня в ответ. Сильно, жадно. Так, что перед глазами потемнело. И я задыхаюсь от обрушившегося запаха его тела, его дыхания, всего, что являлось им, а значит, являлось мною. Мои пальцы гладят жесткие седые волосы, сжимают их, и я дрожу всем телом и чувствую, как дрожит он. Мои глаза жадно изучают его лицо, пожирая каждую черточку, морщинку, царапину. Меня тянет к его губам и до боли хочется прижаться к ним своими губами.

Глава 2

Со слезами на глазах, не соображая, за что бьет. Ведь это я. Неужели он не видит по моим глазам? Не чувствует меня сердцем? И эта ненависть в его глазах ослепительно жесткая, колючая, острая, как лезвие опасной бритвы. И я режусь о ее края, чувствуя каждую грань презрения. И это невыносимо больно – осознавать, как сильно ненавидит тебя тот, кто так беззаветно любил.

Дергает к себе, удерживая за шею.

– Как же красиво тебя научили притворяться. Научили быть ею…Перекроили твое лицо и тело под нее…вот почему ты лежала в больнице, да, тварь? Тебя вылепливали по ее образу и подобию. Тебя создавали, чтобы ты сводила меня с ума.

Говорит и в то же время вытирает кровь, стекающую по моему подбородку. Говорит вкрадчиво и даже почти ласково. Но я знаю, что этот тон не сулит мне ничего хорошего. Хан зол, он не просто зол, его трясет от злости и ярости. И виновная для него только я. Он уже обвинил и вынес приговор. Ни одно мое слово ни в чем его не убедит. Но я еще этого не осознаю. Я сама вся, как раскрытая рана. Воспоминания, которые обрушились на мое сознание, вся моя любовь к нему лишила меня возможности думать, сделала слабой и уязвимой.

– Нееет…это же ложь…ложь. – плачу и цепляюсь за его руки, а он выдирает их из моих ладоней будто ему противны мои прикосновения.

– Ты есть ложь! – шипит мне в лицо. – Ты вся соткана из лжи. Даже твой голос, все в тебе лживое.

– Зачем мне лгать? – шепотом спрашиваю и не могу удержаться, чтобы не погладить его бородатую щеку, но он перехватывает мою руку за запястье и заводит мне за спину.

– За деньги. Сколько тебе заплатил Сансар за мою смерть? Ты ведь здесь для того, чтобы меня убить? Что они научили тебя делать? Отравить мою еду? Вонзить мне нож в сердце? Или…, – он смотрит в мои глаза и отрицательно качает головой, – Нееет…им это не нужно. Это ведь слишком просто. Тебя научили мне лгать и сводить меня с ума. Медленная смерть, что может быть лучше, да, Алтан?

– Я..я не Алтан!

– Ты! – вцепился в мое горло с такой силой, что мои глаза широко распахнулись, – Ты будешь тем, кем я скажу.

В этот момент мне удалось высвободиться из его цепкой ладони, и я хрипло простонала.

– Зачем…зачем мне тебя убивать, если ты уже мертв? Зачем…ты слеп, глух и ты…ты весь онемел, потому что не чувствуешь меня! Это же я! Твоя птичка! Посмотри на меня, посмотри мне в глаза! Я здесь, я.. я вспомнила. Я люблю тебя, Тамерлан!

Схватила его за руку и прижала к своей груди.

– Здесь все еще есть ты!

В черных глазах блеснули слезы, и лицо исказила маска страдания, а потом рот оскалился в дикой злобе.

– Красивая попытка! – выламывая мне запястье, – Безумно красивая… – в черных глазах все еще блестят слезы, – Только я все знаю. Знаю, как ты просматривала видео с камер Албасты, изучала мои повадки, изучала ЕЕ слова…Я все, бл**дь знаю, понимаешь? И о том, что ты…ты, сука, была девкой Дьявола, тоже знаю. Ведь он должен был убить меня, отвечай? А потом ты не вытерпела и лечила своего любовника!

– О Боже! Что ты несешь? Какой Дьявол? О чем ты? Они внушили тебе все это…не я свожу тебя с ума, ты сам сходишь, сам!

– Кто они?

– Ннне знаю. Твои враги.

– А это? – ткнул мне в лицо бумагами, достав их из-за пазухи. Ткнул буквально вытирая меня ими, грубо впечатывая мне в лицо.

– Это тоже бред? ДВА ДОЛБАНЫХ ТЕСТА! И все, сука, все отрицательные! Зато…зато один положительный. С ее останками. С останками моей птички. Она мертва. А ты…ты – та мразь, которая хочет воспользоваться моим горем и влезть на ее место. Я говорил тебе, что ты никогда не станешь ею. Как бы не старалась.

– Сделай третий тест, прямо сейчас. Отвези материал сам…или со мной вместе.

Взмолилась, заламывая руки.

– Зачем? Зачем мне это нужно? Или ты подкупишь кого-то в лабораториях? Мне хочется сдирать с тебя кожу живьем…но я потерплю. Пока что ты мне нужна.

Мне страшно и больно от его слов, и пол уходит из-под ног. Меня всю трясет от дикого ужаса и от понимания – мне не верят. Меня считают лживой подделкой и ничто теперь и никто не помогут мне заставить Хана поверить…

– Тамерлан!

– Хан! С этой секунды я для тебя Хан и твой господин. Смотреть только в пол и со всем соглашаться. Одно неверное движение, и я тебя уничтожу. Не забывай, что ты – никто!

Притянул к себе еще ближе.

– Сколько стоила твоя внешность? Что еще в тебе переделали, чтобы свести меня с ума. А твой…твой любовник, куда он тебя трахал. В зад? В рот? Или твою дырку зашили? Вот почему она была такой узкой? И зачем? Тебя легче было выдать за Ангаахай, если бы ты была не целкой. Зачем все это?

– Не знаю…, – ответила со слезами и облизала разбитые губы. – Я ничего не знаю. Мной играют против тебя. Меня используют…Она…она предлагала мне выкрасть бумаги, предлагала, а я отказалась. Она хотела, чтобы я убила тебя…это правда. Но я не стала…даже когда не помнила себя, все равно любила. Я отказалась и…

Расхохотался зло, надтреснуто. И мне стало жутко от этого смеха. Таким я его никогда не видела. Он больше не походил на того человека, которого я знала. Это был чокнутый психопат с безумными глазами.

Глава 3

Сансар смотрел, как корчится от боли его любовник, как зажимает между зубами кляп, как дергается его тщедушное юношеское тело от каждого толчка искусственного члена, застегнутого на чреслах его господина.

Это ментальный оргазм…Бордж научился испытывать его уже давно и трястись от судорог так же, как и обычные мужчины. Самое адское удовольствие ему доставляли чьи-то крики боли, агонии…смерти. К сожалению, последнее удавалось увидеть не так уж часто.

Его накрывало ураганом, он закатывал глаза и трясся в экстазе, получая волны электричества по всему телу, иногда для этого нужно было тереть покрытую рубцами промежность. Кожаная повязка, сделанная по индивидуальному заказу со встроенным длинным и очень толстым искусственным, резиновым членом посередине, с отвисающей мощной мошонкой и продуцирующимся искусственным эякулятом, создавала нужное давление и трение, и когда Сансар трахал своих любовников, то и сам достигал пика удовольствия.

После скандала с несовершеннолетними Сансар начал искать тех, кому исполнилось восемнадцать. С лицами херувимов, с вьющимися светлыми волосами и огромными голубыми глазами. Они должны были быть похожими на того…самого первого, которого Сансар изнасиловал, за что и лишился члена. Потом, спустя годы, он обнаружил, что отсутствие органа не мешает ему испытывать удовлетворение. Не от мастурбации, как таковой, а от стимуляции промежности и визуального возбуждения. И пробуждают это наслаждение светловолосые мальчики, которые пищат и корчатся под ним от боли, когда огромный член долбится в их рты или анусы на бешеной скорости и извергается искусственной спермой в момент наивысшего удовольствия Борджа, после нажатия кнопки на правом бедре, при этом сам Бордж получает мощную вибрацию между ног.

Недавно он купил себе новую игрушку…Соблазнительного блондина с голубыми глазами, хрупкого телосложения, с узкими бедрами и тонкими ногами. Сансар любил худеньких юношей, тогда они кажутся младше. Теперь он осатанело пользовал своего любовника столько, сколько хотелось. Если тот вытерпит и выживет, его оскопят и оставят в цирке. Будет петь в хоре. Все мальчики Сансара непременно должны были петь, у них должны были быть голоса, как у Лорентино Роберти (имя нарочно изменено). У Борджа было около дюжины таких Лорентинов.

А если сломается – пойдет на корм рыбам. Сансар никогда их не отпускал. Они принадлежали ему навечно – их тела и их души. Никто другой больше не мог к ним прикоснуться. Он называл их своими ангелами и даже потом нежно заботился о них…иногда мог взять на время к себе и даже заниматься с ними сексом, но гораздо больше его возбуждали невинные херувимчики с маленькими, аккуратными половыми органами. Сансар любил их лапать, иногда даже брал в рот, если игрушка очень сильно нравилась. Они кончали, а он их за это наказывал, любуясь тем, как сладко они плачут, когда ремень полосует их худые задницы.

Когда волны наслаждения стихли, Бордж грубо пнул своего любовника с постели, и тот, согнувшись пополам выбежал голый из спальни. Приближенный слуга снял с господина искусственный пенис, обтер чресла влажными салфетками, одел Сансара в пышные шаровары и рубаху, поверх них набросил расшитый золотом халат.

– ОНА велела передать, что ждет вас, мой господин. Сказала, что у нее есть одна невероятная идея, и она вам понравится.

Бордж взвился от предвкушения, и сердце быстро забилось.

– Доложи ЕЙ, что я буду через полчаса. Пусть ждет.

– Да, мой господин.

Какое-то время он лежал на спине с прикрытыми глазами, испытывая эйфорию после бурного секса. На это время из его мыслей улетучился проклятый Дугур-Намаев младший, который пока что держался на плаву. Начал заключать контракты за его спиной…Ничего, он не знает, что все давно предусмотрено и куплено, и парочка сделок не смогут ничего изменить в крушении империи Дугур-Намаевых.

Но Сансар не позволит ему и дальше портить все планы, особенно тот, в который он вложил столько денег и времени. План мести…Он бы никогда не придумал его сам. Это все ОНА.

Она всегда имела изощренный ум и была его правой рукой во всем, пока не погрязла в своих низменных желаниях и не дала слабину, и ему не пришлось вытаскивать ее из дерьма, а потом возиться с ней месяцами, вытаскивая с того света. И стоило это тоже очень круглую сумму, а Сансар не любил непредвиденных расходов. Он считал каждую копейку и слыл очень алчным человеком.

Людей в своем цирке кормил просроченными продуктами, купленными по дешевке в супермаркетах и магазинах. Если кто-то травился – отправлял своего врача, и тот разбирался с больным самыми дешевыми методами – промыванием желудка. На большее Сансар редко раскошеливался. Если кто-то получал серьезную травму – его просто вышвыривали из цирка… Если, конечно, уродец не представлял огромной ценности для программы. Но незаменимых не бывает. Так всегда говорила ОНА. Найти замену легко. Было бы желание и связи. У нее всегда было и то, и другое.

Сансар отбирал актеров в труппу во всех уголках планеты. Безногих, безруких, слепых, волосатых, сиамских близнецов, великанов с деформированными грудными клетками, бородатых женщин, гермафродитов, горбунов и карликов. Отбросы общества, живущие на нищенские пособия, а иногда и побирающиеся на улице – в цирке получали возможность зажить новой жизнью. Иногда весьма короткой, но уж точно не голодной. Они называли Сансара своим благодетелем и были ему преданы…страх всегда делает плебеев верными. А их держали в вечном страхе. Никто не хотел быть вышвырнутым на улицу или пойти на дно реки с камнем на шее.

Глава 4

Она расположилась на подушках с мундштуком в ярко-красных губах. Свет падал на ее лицо с левой стороны, скрывая уродливые длинные шрамы от когтей и клыков тигров на правой щеке. Но Сансар знал, насколько изуродовано ее лицо. Глаз вытек, и веко приспустилось вниз, закрывая пустую глазницу, нос повело в сторону, угол губ приподнят вверх в вечном злобном оскале, открывая сбоку зубы. Обычно она носит на глазу черную повязку, но не всегда. Бывают дни, когда мадам Смерть (так прозвал ее Сансар) предпочитает показываться всем в своей истиной красе, наслаждаясь реакцией на ее уродство, шокируя гостей.

Да, к ней приходили гости. Она вела на удивление активный образ жизни и даже зарабатывала деньги…гаданием и магией. Большие деньги. Ведь Сансар поставлял ей богатейших клиенток и клиентов, посетителей цирка. Он не знал, шарлатанка она или, правда, умеет предсказывать судьбу. Ему было наплевать. Ее боялись, ее уважали, к ней приходили и ей платили. Иногда она устраивала сеансы прямо в цирке. Выбирала себе «жертву» из зрителей и рассказывала ее будущее. В какой-то мере Борджу льстило, что такая женщина целиком и полностью зависит от него. Потому что только он знает, кто она такая на самом деле, кто ее муж и за что она поплатилась жизнью. Для всех она умерла, иначе ее ждало бы очень много неприятностей. Сансар дал ей крышу над головой и надежный тыл.

Он любил благодетельствовать. Оказывать покровительство. Ему нравилось с высоты своего трона давать подачки и собирать вокруг себя тех, кто ему чем-то обязан. И чем больше обязан, тем лучше. Значит потом можно требовать различного рода услуги взамен.

И уродливая ведьма входит в число должников Борджа. Пластические хирурги были бессильны против когтей и зубов хищника. Врачи сделали что могли, сшили правую часть лица по лоскуткам, и на мадам Смерть теперь можно было смотреть. Пусть не без содрогания, но не захлебываясь от ужаса.

Он вспомнил, как привез ее в свой дом…привез после того, как в ее больной и безумной голове родился план мести Дугур-Намаеву младшему. Охрененный план мести, который безумно понравился Сансару.

– Я хочу свести его с ума. Я хочу его заставить умываться кровью…Но ничто настолько не сломает этого ублюдка, как ЕЕ смерть.

– Чья?

Сансар тогда потягивал коктейль из широкого бокала и смотрел, как два восемнадцатилетних подростка, чьи тела щедро натерты золотой краской, извиваются на небольшой сцене и трутся друг о друга голыми, бронзовыми ягодицами и гениталиями. Прикидывал, кого из них он поставит на колени первым.

– Его сучки…русской шлюхи, которую он купил для себя у какого-то ублюдошного актеришки. А потом женился на ней. Помешанный на своей шалаве…он сойдет с ума, когда она сдохнет. Но…смерть — это слишком просссто. Смерть надо заслужить.

Ноздри изуродованного носа раздулись, и она наклонилась вперед, опираясь руками о столешницу, становясь похожей на паука с тонкими руками и ногами, затянутыми во все черное. Ее когти такого же красного цвета, как и помада, отливали кровавыми оттенками.

– Мы отнимем ее… а потом вернем. Но уже другую. Он будет с ума сходить от дежавю, он будет орать и корчиться от боли, когда увидит тот чистый лист, который мы ему подсунем. Он ее возненавидит и себя вместе с ней.

– Что ты несешь? Какой чистый лист? Где я тебе возьму такую же девку?

– Вначале… – глаза женщины засверкали в темноте сумасшедшим блеском, – она должна сдохнуть, и я придумала, как это сделать. Пусть пару лет помаринуется в собственной агонии, а потом мы ему ее вернем. Ты ведь никуда не торопишься, Бордж? Месть – это блюдо, которое нужно подавать только холодным.

– Но два года – это слишком много…

– Хватит перебивать меня. Ты хотел идеальный, изощренный план мести, который свалит империю Дугур-Намаевых. Неужели ты думал, это можно сделать за пару дней? Или ты хочешь просто им насолить? Не знала, что твои планы настолько ущербно малы!

– Говори! Что ты задумала?

Рявкнул в ярости, но она даже не вздрогнула. Та тварь никогда его не боялась.

– У меня есть немецкий врач…гипнолог. Он очистит память этой суки, он запрограммирует ее мозг, а твои костоправы отшлифуют ее тело. Мы даже восстановим ей целку. Чтобы окончательно свести его с ума. Оооо, я хочу увидеть его лицо, когда он встретит призрака своей жены и поймет, что это не она.

– Слишком сложные игры. Мне нужны результаты, а не партии в шахматы.

Возразил Сансар и, склонив голову к плечу, наблюдал, как один из парней ползает на четвереньках и выгибает спину так, что Борджу видно его округлый зад с аккуратной дырочкой, выкрашенной в ярко-золотой цвет.

– Прекрасная игра, которая дезориентирует противника, выведет полностью из строя. Мы уберем его ее руками. Заставим сливать нам информацию, документы, а потом она же его и пристрелит! Ооо. Это будет прекрасная месть…а потом мы вернем ей память и посмотрим, как она пустит пулю себе в лоб.

Только что-то пошло не так. В чем-то мадам Смерть просчиталась. Маленькая сучка, в которую было вложено столько денег и времени, отказалась убивать Хана, отказалась им помогать, отказалась воровать документы и доносить информацию.

«Я не думала, что полюблю его…»

Полюбит. Любовь, мать ее. Какая на хер любовь!

Он тогда чуть не задушил Цэцэг собственными руками.

Глава 5

– Живая?

Приподняла голову с трудом, преодолевая головокружение и пытаясь рассмотреть его лицо в мареве тумана. Едкая радость тут же сменилась разочарованием, потому что его взгляд обжигал холодом. Пробирал им до самых костей.

– Конечно, живая…

Наклонился ко мне с флягой воды, потряс ею так, чтобы я услышала, как она плещется в бутылке, и со стоном протянула руки, но он тут же поднял ее выше.

– Где моя дочь? И тогда ты получишь воду! Отвечай быстро и честно. Где вы ее с Дьяволом спрятали. Это же он ее выкрал? Только он мог увести ее из дома – она ему доверяла!

Отрицательно покачала головой. Отвечать не могла, мое горло превратилось в горящий от боли кусок мяса. Чтобы я начала говорить, он наклонился и приподнял мою голову, влил мне один глоток воды и тут же отнял флягу.

– Какая холодная, свежая вода, и вся эта фляга будет твоей, если просто скажешь мне, где Эрдэнэ! Всего лишь начнешь говорить и получишь эту проклятую воду и еду. Просто скажи мне, где она.

Снова качаю головой и в мольбе тяну руки к фляге. От жажды темнеет перед глазами, и больше ничего не хочу. Только пить. Только утолить жажду, только один глоток. Вцепилась в его ноги, но он отшвырнул меня, как собачонку.

– ГДЕ! МОЯ! ДОЧЬ?!

Заорал, наклонившись ко мне, и когда я не ответила, начал медленно выливать воду на пол. Прохрипела:

– Нееееет!

Хватая струю руками, поднося пустые ладони ко рту.

– Отвечай!

Я молча смотрела на его искаженное злобой лицо, смотрела в глаза…не в силах громко закричать, во все горло, так, чтобы зазвенело в ушах, так, чтобы он оглох, чтобы у него лопнули вены. Как же я хотела броситься к нему, бить по груди, по щекам и кричать, орать, молить, чтобы эта пытка прекратилась, и он вернулся ко мне таким, каким я его любила. Пожалуйста. Пусть произойдет чудо. Пусть погаснет на секунду свет, и мой Тамерлан вернется ко мне.

Мне казалось, что больших мучений уже не вынести, что большей жестокости не испытать. Какая глупая, все еще верящая в то, что все может измениться, все еще с глупой надеждой на счастье. Человек ведь не может жить без надежды, не может перестать верить в лучшее, иначе жизнь потеряет смысл. Нельзя отнимать самое зыбкое и самое дорогое – надежду, иначе можно сойти с ума. Вот что отличало нас с ним друг от друга. У меня всегда была надежда. Я всегда верила в него, в нас. А он…самое первое, что терял – это веру. А неверующему человеку бесполезно что-то доказывать, о чем-то молить, чего-то от него ждать. Неверующий уже в аду…Как и Хан. Вот он рядом со мной, опустил меня в пучину боли и страданий, но разве я страдаю больше, чем он? Разве это я стою на коленях и молю о пощаде?

Мой ад только начинался. Хан накинул мне ошейник на горло и тащил меня в свое пекло насильно…А для меня самое жуткое – это его ненависть, самое жуткое – видеть его настолько чужим и каждый день лишаться крупицы надежды, приближаясь к тому самому аду, где вместе мы точно умрем.

Вылил всю воду и пошел к двери. Я закричала, на коленях поползла следом, хватаясь за его ноги.

– Не знаю…, – хрипела срывающимся голосом, – не знаю…не уходи…прошу, пожалуйста. Лучше убей…

Схватил на шиворот, резко поднял и пронес через всю комнату, чтобы швырнуть на кровать и вдавить в нее за горло.

– Убью…не сейчас, не сегодня, но обязательно убью. Когда станешь мне не нужна, когда осточертеешь настолько, что я захочу от тебя избавиться. А сейчас ты будешь мне подчиняться и делать все, что я пожелаю и прикажу. Ты хуже, чем мусор, и хуже пыли под моими ногами, и дышишь потому, что я так хочу.

Его образ расплывался перед глазами, и я с трудом держалась, чтобы не отключиться.

– Все…что прикажешь.

Повторила за ним и облизала сухим языком потрескавшиеся губы.

– Если узнаю, что солгала насчет Эрдэнэ, я буду срезать с тебя куски кожи и скармливать тигрицам живьем. Ты будешь смотреть, как они тебя медленно пожирают. Поняла?

Кивнула, а он сдавил мое горло сильнее.

– ПОНЯЛА?

– Да…

– А теперь тебе принесут пить и есть.

– Нет…

Всхлипнула и сдавила его руку своей ладонью.

– Не хочу…ты мне не веришь…лучше смерть.

– Верить? Тебе?

Расхохотался мне в лицо так громко, что я зажмурилась и закусила губы.

– Ты планировала меня убить, ты спала с моим братом, ты самое худшее и черное уродливое пятно в моей жизни, нужно было тебя удавить, едва увидел. Ты…грязное болото! Подделка…которую я пока что не хочу уничтожать. Запомни – пока что. И пока мне нужно, ты будешь жить, дышать и подчиняться мне.

Каждое слово как удар хлыста, как пощечины плеть, так, чтоб темнело в глазах от боли и не было сил даже вздохнуть.

– Сейчас поешь…придешь в себя, отправишься на скотный двор. Теперь твое место среди свиней, помоев и мусора. Когда мне будет надо, сопроводишь меня, куда я скажу. А сейчас я больше не хочу тебя видеть!

Разжал пальцы, и я медленно закрыла глаза.

Глава 6

Эрдэнэ

Она сидела в одной из комнат, больше похожей на куб, без окон и дверей с довольно низким потолком. У стены свален в кучу старый реквизит. Маски, драные наряды, обломки хлыстов, поцарапанные ролики без передних колесиков, старые афиши.

«Цирк уродов Сансара. Вам и не снилось в самых страшных снах то, что с ними сделала природа, но они вам покажут каждый из своих ужасных недостатков. Они здесь, чтобы развеселить вас»

Пнула афишу, отбрасывая от себя подальше и посмотрела на миску с застывшей похлебкой. Она к ней даже не прикоснулась. Только воды выпила из пластиковой бутылки и спрятала ее за кучей мусора. Пока что ей не сказали, кто и зачем ее здесь держит…но надпись на афише была более чем красноречива, а Эрдэнэ была слишком умна, чтобы не понимать, как она подходит под данное обозначение. Урод. Именно такой она и считала себя с самого детства, и только один человек позволил ей поверить…что она прекрасна.

Значит, ее выкрали из дома, чтобы привезти в этот цирк. Тогда они все не знают, чем для них закончится это похищение. Когда отец поймет…и тут же сердце болезненно сжалось от мыслей об отце…Впервые появилось сомнение, что он сможет ее найти, и она запретила себе так думать, она прикусила язык и ударила себя по губам. Ни одной гадкой мысли об отце. Он ее кумир, он ее господин, он самое дорогое, что у нее есть. Он и братья. И…была Ангаахай.

Маленькая, не сломанная девочка любила его всегда. Даже тогда, когда он отказывался от нее и не замечал, даже когда обходил ее пристройку стороной и запрещал ей появляться в доме. Любила, потому что по-другому не умела. Он ее отец. Родителей не выбирают. Она знала историю своего появления на свет, знала, что ее мать хотела убить ребенка, едва она родилась, и что отец не позволил ей этого сделать. Он забрал ее и растил. Как умел. Как мог. При всей ненависти к ее матери, которая так подло предала Тамерлана, он не уничтожил ребенка-инвалида, а признал своей и забрал в свой дом, а мог отречься, мог выбросить в сточную канаву. Зимбага не поскупилась на красноречивое описание и измены матери, и ее казни отцом. Это она рассказала ей всю историю жизни, начиная с рождения.

В какой-то мере это было честно и справедливо, а в какой-то – настолько чудовищно, что просто не укладывалось в детской голове. Как и за что…почему ребенку нужно рассказывать весь этот ужас. Но так лучше. Жить во лжи намного отвратительней, чем знать такую мерзкую правду. Будь Эрдэнэ на месте своего отца, она бы поступила с матерью точно так же и ни на секунду бы не засомневалась и не пожалела ее. Предательство не прощают. Дугур-Намаевы слишком горды, чтобы уметь прощать. Они не дают второго шанса. Первого более чем достаточно.

Жизнь малышки изменилась лишь тогда, когда появилась белая лебедь. Красивая, нежная, ранимая. Лебедь, которая смогла научить их всех любить. И прежде всего она научила любить отца. Кто бы мог подумать, что белоснежной, золотоволосой девушке удастся заставить этого черствого человека изменить устои в доме, согнуться и разрешить маленькой птичке править в своем мрачном царстве.

Это Ангаахай толкнула их к друг другу. Отца и дочь. Это она заставила Хана посмотреть на безногую девочку, как на личность. Поверить в нее, дать шанс. Только при Ангаахай в жизни Эрдэнэ появились и другие члены семьи. Раньше ее никому не показывали, а теперь все изменилось. Эрдэнэ полноценный член семьи. С ее мнением считаются, слуги склоняют перед ней голову, и никто не смеет смотреть на нее как на неполноценную. Всего этого добилась мама Вера.

Мир девочки разбился вдребезги, когда она узнала о смерти той, кого назвала матерью. Большей боли и большего горя она никогда не испытывала. Месяцами рыдала по ночам и ждала Верочку, звала ее и молилась богам, чтобы смерть оказалась обманом, и она вернулась к ним ко всем.

Но горевать не получалось…потому что остались братики. А братикам была нужна ласка и любовь, и девочка не могла позволить, чтобы про малышей забыли. Она сильная. Она Эрдэнэ Дугур-Намаева, и она сможет поставить сыновей Ангаахай на ноги.

Дочка все простила отцу – и его безумное и адское горе, и его отстраненность, его полное равнодушие к ней и к сыновьям. Она стремилась понять и понимала, насколько плохо отцу, она ощущала его агонию каждой клеткой своего тела и прощала ему все…пока он страдал по Вере, самым сильным его союзником и поддержкой была Эрдэнэ. Она бы вытерпела что угодно и закрыла глаза. Но…только не то, что он сделал. Не то, что он привел в дом тварь, химеру. Подделку.

Привел и посмел смотреть на нее такими же глазами, как и на Ангаахай. Дочь не слепая. Она все видит. Ее не обмануть. И этот блеск в его глазах, и это безумие в черных зрачках, эту резкость и эти перемены. Он снова стал другим…выбрался из могилы, перестал пить…

И нет, Эрдэнэ за него не рада. Она эгоистично хочет, чтобы он страдал по Вере и не смел менять ее на этот суррогат. Не смел никогда любить кого-то еще. Одна мысль об этом доставляла ей страдания.

Когда ощутила, насколько он увлечен псевдоженой, решила уничтожить ее…нет ничего надежней, чем высшая справедливость. Зачем убивать. Природа сама убьет подделку, устранит этот недостаток и убожество, появившееся в их доме. Убожество, которое может протянуть руки к ее мальчикам. К обожаемым братьям, которые ей как сыновья. Она обоих выкормила сама по часам, она вынянчила и выкачала их на своих руках. Пела им песни и читала сказки. Никто не отберет у нее малышей. ЭТА никогда к ним не прикоснется. Скорее сдохнет.

Но что-то пошло не так…и кошки не тронули лжеАнгаахай.

Глава 7

Он сводил с ума. Ее запах. Вытеснил собой тот другой и заменил его. Въелся в поры, в молекулы, в кожу, во все его существо, и он теперь не мог вспомнить тот. Старался, очень старался, подносил к лицу ее вещи, нюхал их и…ничего не чувствовал. Как будто бы он отовсюду исчез и появился новый. Тот…что осел в каждом атоме самозванки. Это было больно. Адски больно шаг за шагом открывать эту фальсификацию, шаг за шагом погружаться в чудовищный омут лжи и понимать, насколько его разыграли, как им манипулировали, как создавали куклу для этого проклятого спектакля. А ведь так хотелось верить…да, ему захотелось поверить, что сможет заменить, сможет просуществовать с суррогатом, пока не понял, что и суррогат-то поддельный.

Но тогда промелькнула надежда. Крошечная, призрачная, и он снова попытался. Поехал к врачу, потом обыскал клетки…так и есть, врач рассказал, как выкраивал по кускам похожую копию…но вот фото оригинала не показал. Сказал, отняли и не дали фотографировать. А в клетке нашел ее кофту…значит-таки носили еду и давали нюхать ее вещи. Вот почему кошки не нападали. Им был знаком ее запах. И никакой мистики, как думала или надеялась маленькая Эрдэнэ.

Была какая-то вера раньше, какое-то отчаянное чувство, что само провидение послало ему копию, само провидение нашло для него утешение, что это судьба или второй шанс…и как же жестоко эта вера разбилась об острые камни реальности. Вера…болезненное слово. Каждая буква, как острый, ржавый гвоздь, который пробивает прямо в сердце.

Чудес не бывает. Просто чей-то спектакль. А эта сука всего лишь хорошая актриса. И он вытрясет из нее правду – сколько ей заплатили и что именно пообещали за его смерть…Потому что нет иной причины для того, чтобы она оказалась здесь… и только она могла знать, кто выкрал Эрдэнэ и зачем. Он никогда не поверит в то, что девочка сбежала и сумела раствориться в воздухе, и ни одна тварь не смогла ее найти. Ни одна нанятая им ищейка не вынюхала, куда пропала его дочь. Но Хан ошибся…Алтан не знала. Так дьявольски хорошо играть не смог бы никто. Умирать от голода и жажды и молчать. Конечно, есть безумные и отчаянные, но она не из их числа. И отчаянной никогда не выглядела. Скорее сломленной, надорванной, смелой…Черт. Нет. Все это не может быть сказано про суррогат. Все это могло подходить только его Ангаахай. 

Какое же это мучение – каждый раз ее видеть, пытка, словно с него слазит живьем кожа. Вышвырнул из дома… а проклятый запах остался и впитался везде, где только можно. Даже шторы пахли ею. И ему хотелось одновременно выветрить его весь и вдыхать с такой силой, чтобы заболело в груди и разрывало легкие от наполненности ее ароматом.

Не видел несколько дней. Дал себе слово, что, если не признается, сдохнет, как он и планировал. Медленно и мучительно умрет в их комнате, и это будет жертва, принесенная им Ангаахай. Умертвить ту, что пыталась стать на ее место. И не смог.

Когда увидел в камеры, как она лежит на полу, как подстреленный, умирающий лебедь в своих белых одеяниях. Не выдержал и спустился к ней из своей комнаты на мансардном этаже. Оказался ближе, чем разрешал себе раньше, и чуть не сошел с ума. Вся его ненависть, ярость и презрение стали зыбкими, как туман.

Смотрел на ее страдания и сам подыхал от боли, сжимал руки в кулаки и не представлял себе, как сможет потом вынести ее тело…как сможет дать ей умереть.

Много раз думал о том, как сделает это, представлял себе, как уничтожает это исчадие ада, и потом так же представлял, как она открывает глаза, как тянет к нему руки. И там, в этой комнате он смотрел в ее наполненные слезами голубые глаза и тонул в них, погружался целиком в эту бездну и не мог сопротивляться.

Эти струящиеся хрустальные капли, эти дрожащие розовые губы, эти мокрые белые щеки. Как она молит, как изгибает свою тонкую шею, как тянется к нему …совсем как та…другая. И на мгновения он исчезает, растворяется в ней, снедаемый адским голодом, иссохший в едкой тоске по ее телу, губам, глазам, голосу. Он хотел ее. Примитивно, жадно, на каком-то невообразимо первобытном уровне. Зверски хотел, по-животному сильно, невозможно. И никакая сила воли и голос разума не могли заглушить эту бешеную тягу. Мог послать к ней кого-то из своих людей. Но не выдержал и пришел сам. Он должен был посмотреть на нее вблизи, должен был вдохнуть этот самый запах, должен был еще раз сказать себе, что это другая женщина, а вместо этого просто смотрел и сходил с ума.

Какая-то часть него хотела забыться, хотела послать все к черту и забыться в ней, сломаться и покорно стать на колени перед суррогатом и быть хотя бы с ней, хотя бы так утолить свою тоску. Проклятая дрянь, ей удавалось задурманить ему мозг, она зажигала в нем адское пламя, она дразнила его, она провоцировала и манила. Сдавит руками до хруста костей, сдавить так, чтобы выпустить уже бездыханную…и тогда и от него ничего не останется. Ведь именно этот суррогат заставил его снова очнуться и вдохнуть смрад этого конченного и провонявшегося смертью мира.

Смотрел на ее тело под тоненькой тканью и скрежетал зубами от похоти, еле сдерживался, чтобы не накинуться на нее, чтобы не швырнуть на пол, перевернув на живот, и не водраться в ее сочное тело со всей мощи. Иметь ее быстро, голодно, зверски, так, чтобы на белой коже остались следы от его пальцев и от его зубов. Быть с ней по-животному грубым, насытиться, напитаться ее плотью, как одичавший зверь.

И тонкими лезвиями по венам, когда вспомнил, что она была с Дьяволом…Цэцэг все ему рассказала, дранная сука, перед тем, как он оторвал ей язык, она красочно описала какими страстными любовниками были Тархан и его псевдо-жена. Как они сговорились отомстить ему…Такая же бл*дь, как и его первая, такая же потаскуха и тварь. Как они трахались? Он брал ее сзади? Она становилась на колени и принимала его в свой рот…рот, так похожий на рот его Ангаахай. Оооо…твою ж мать, он сойдет с ума даже от этого. Он ревнует до смерти даже ее копию, ревнует даже ее тень и образ. И эти картинки сводили с ума, превращали его в зверя, который мечется по дому, сжимает кулаки до хруста в костях и сбивает костяшки о каменные стены.

Глава 8

Я уставала так, что есть не хотелось. А если и хотелось, то кусок в горло пролазил с трудом. Единственное, что радовало – это ежедневная встреча с детьми. Их выводили на прогулку, и я через сетку рабицу могла жадно следить за тем, как они играют в мяч, катаются на качели. Иногда они подбегали к ограде и смотрели на меня, а я со слезами на глазах смотрела на них. И ничего больше мне было не нужно. Только видеть моих мальчиков, только дышать воздухом вместе с ними и понимать – ради чего я все еще жива и все еще терплю весь этот кошмар, не наложив на себя руки. После такой огромной любви страшно очутиться в болоте ненависти с безумцем.

Когда я забывала поесть, Сума приносил мне сверток из столовой и заботливо оставлял под дверью. И вот эта чужая забота трогала до слез и доводила до исступления. Потому что до безумия хотелось, чтобы меня жалел тот, другой, тот, кто превратил нашу жизнь в ад…Я могла бы напомнить ему, могла бы рассказать о тех моментах, которые знали только мы вдвоем…но моя память, она хоть и вернулась, все равно была обрывочной и неточной. Иногда я путала события, иногда не могла вспомнить, что произошло раньше, а что позже, и я боялась, что мои воспоминания могут быть полуфантазией, снами и разозлить, взбудоражить его еще больше.

Я снова начала его бояться, как когда-то, и пусть проблески былого ослепляли до тошноты, я все равно ловила себя на мысли о том, что этот психопат, которым он стал, внушает мне суеверный ужас вперемешку с дикой жалостью и отчаянием. Как бы сильно мне хотелось его исцелить, и в то же время я была бессильна что-либо изменить. Оставалось лишь надеяться на чудо.

На ужин снова не пошла и теперь сидела с подносом на коленях и ковырялась вилкой в гречневой каше с кусочками мяса. После стольких дней голодовки мой желудок настолько сузился, что теперь мне хватало и двух ложек, чтобы насытиться. Когда дверь распахнулась и ударилась о противоположную стену, я отпрянула и выронила поднос на пол. От неожиданности сердце замерло в груди и тут же пустилось вскачь, ударяясь о ребра и пульсируя в мгновенно пересохшем горле. Хан смотрел на меня, чуть наклонив голову вперед, как всегда исподлобья. И этот взгляд невыносим, он настолько тяжел, что мне кажется, он давит меня им, как каменными плитами, размазывает по стене. Его глаза сейчас настолько темные, что мне кажется, зрачок слился с радужкой, он бледен и, кажется, пьян. Как давно это было, когда я касалась этого мужественного, грубого лица ладонями, когда целовала его губы, когда имела право тереться щекой о его колючую щеку. Сколько было в нем огня, обжигающего дикого пламени, а сейчас мы словно в заснеженной пустыне, оба. Между нами ледяные глыбы его ненависти и презрения.

Как будто мой зверь одичал и стал чужим, страшным, опасным убийцей, и от панической боли сжалось сердце, застонало все внутри. Вошел в помещение и закрыл за собой дверь. В этой каморке мы остались одни. И теперь мне казалось, что исчез весь кислород и все пространство заполнено его мощным, гигантским телом. Он опять одет во все черное, и его волосы всклокочены и падают ему на лицо. Я так отчетливо вижу ниточки седых прядей, и мне до безумия хочется поправить их, убрать с высокого лба, разгладить кончиками пальцев морщины ярости, пролегшие между бровями.

Лебедь и коршун…как в моем сне. И вряд ли от лебедя останутся хотя бы перышки. Сколько шрамов на моем сердце прибавится после этого визита? Зачем он пришел?

– Уже нашла себе кормильца? – усмехнулся уголком рта и пнул носком ботинка тарелку с рассыпавшейся кашей. – Что еще он таскает сюда с кухни? А ночью тоже приходит в гости?

Наклонился и схватив меня за ногу, дернул к себе, не давая отползти к самой стенке на постели.

– Кто приходит? Что ты несешь? О чем ты?

– Об этом идиоте, который таскает тебе еду с кухни, когда твое королевское величество брезгует обедать и ужинать с прислугой! Ночью ты сосешь у него за преданность? Как он тебя трахает? На этой постели? На полу?

Подтянул к себе и схватил ладонью за лицо, заставляя смотреть себе в глаза. И мне было очень страшно, потому что я не знала, зачем он пришел и чем мне это грозит сегодня. И в этих страшных глазах я вижу тоску, вижу отчаяние и боль вперемешку с ненавистью. Он ненавидит меня за то, что приходит сюда, за то, что ему хочется сюда приходить. И именно за это Хан меня обязательно накажет. Даст сдачи, потому что у него слишком болит внутри, чтобы терпеть это одному…А мне…мне остается только принимать удары и всегда страдать одной, потому что я чувствую его боль, а он мою нет.

– У тебя везде камеры, посмотри, что я делаю ночью! – ответила гордо, глядя прямо ему в глаза, игнорируя пошлое подозрение, отвратительное в своем звучании. Но Хан никогда не церемонился и говорил грубо и похабно, особенно, если злился. Я не знала раньше, что такое его ревность, а теперь видела, как его от нее раздирает. И оказывается, нет ничего ужаснее, чем она. Чем эта черная тьма, которая заволакивает его сознание, превращая в дьявола.

– У слуг камер нет. Но я знаю, какая ты сука и так…знаю. Как умеешь манить, знаю, как соблазняешь. Ты для него оголяешь свои ноги, для него выгибаешься над тазом и вертишь задом?

Рычит, хрипит мне в лицо и давит мои скулы пальцами так сильно и безжалостно, что там останутся синяки.

– Значит, поставь и наблюдай, если тебе так важно с кем я провожу свои ночи.

Долго смотрел на мое лицо, прищурив глаза и стиснув челюсти, а потом процедил.

– Ты слишком никто, чтобы ради тебя здесь ставили камеры. Даже если еб***ся еще с кем-то, мне насрать! Поняла? Ты мне не жена! Ты просто шлюха!