Аккрециозия

Ход, который должен был всё исправить

Мы отправились в дальний полет. От Персеполиса к Митридату.

Наш корабль скользил будто по ту сторону водной глади, на границе реальности, по водам Великого Океана, омывающего все миры. Он несся в немой дремоте, стальные веки сотен глаз прикрыв, похожий на гладкого кита со множеством плавников. Скользил в пустоте, во все стороны разгоняя пространство-время, поднимая невозможные волны. Спешил, повинуясь особому чутью навигационной системы.

Корпус дрожал, глубоко в его недрах выли машины — натянутые жилы. Плавники хаотично двигались: раскрывались, разделялись на части, собирались вместе, крутились под разными углами, будто неправильные, несимметричные, несогласованные между собой крылья диковинной птицы, которая никак не могла поймать ветер. Так правил курс в пустоте цифровой кормчий.

Подолгу мог я лежать на полу, в темноте каюты. Сам не знаю зачем. Мне хотелось прикоснуться, хоть так, хоть немного, к тому, что находится по ту сторону корабля. Ощутить, толику энергии Великого Океана. Почувствовать, ту силу, с которой несет он нас, ничтожную водомерку, мельчайшую песчинку, неизвестно куда.

На какие скалы могут нас забросить эти невозможные волны?

Неясными пятнами смутных образов, в красках невозможных цветов проступала действительность в отражении его темных вод. Стоило забыться беспокойным сном на холодном полу, как все эти видения оживали. Сны ломились от сочности красок. Цвета были столь насыщены, что начинали звучать. Кричали наперебой, сливаясь в единый монотонный гул, который выбрасывал тебя из сна вон, обратно на холодный металлический пол. В темноту. К затекшим конечностям и боли в спине.

Думаю, мне хотелось найти такое состояние, в котором мое существование наиболее близко подходит к истинному существованию. Такое место, расположение духа, где мое страдание обретало бы смысл. Такую точку перспективы, с которой все неожиданно встает на свои места. Такое переживание, возможно у самой границы жизни, в котором я мог бы прикоснуться к миру невидимому. В его неоспоримом наличии.

И где, как ни здесь, лежа на полу палубы можно был ловить не столько частицы, но эхо, флер, того мира, обрушивающегося невозможными волнами Великого Океана, на хрупкий корпус корабля.

Днями напролет, я плавал по отсекам, где не было притяжения. Невесомый и безучастный. В немой тишине, и темноте. Фотосфера всюду следовала за мной. Дрон, бортовая нянька. Строго-настрого запретил ей светить. Мне не хотелось, чтобы хоть что-нибудь из того, что я делал, обрело бы очертания, стало определенным, явным и тут же бросило тень. Мне хотелось всей душой раствориться в полумраке корабельных отсеков. В этом бесконечном полете.

Мы быстро удалялись от Персеполиса. От его палящего солнца в танцующих протуберанцах. Городов цвета песчаника и белого мрамора. Высоких башен, окованных ослепительным золотом. Пылевых завес над бесконечными, опутывающими планету проспектами.

Планета – город. Планета – сад. Обвитая лозой орбитальных станций. В нём мне всегда было тесно. Слишком шумно и ярко. Казалось, что все города его спустились на планету с самого солнца, принесены были солнечным ветром, перетекли по жилам протуберанцев, отяжелели, стали почти ощутимыми миражами, обрели плотность, но так и зависли в воздухе, едва касаясь земли.

Ты почти верил, что всё это существует. Что это не увязший в горячих потоках мираж. Тяжелое, жаром пышущее наваждение, которое никак не удавалось развеять. Лазурные шпили, свечки из стекла, сгорающие на солнце, пирамиды, увенчанные остроконечными звездами, бесконечные гравиплатформы, зависшие в небе. Ростки станций, растущих из земли, переплетающихся между собой и уходящих в лазурное чистое небо.

Легче становилось, только ночью. Города обращались камнем, безликой громадой гор в синей сумрачной дымке. Становились своей тенью, своим следом на песке. Наваждение развеивалось, в глубине кварталов зажигались огни тихой уютной жизни. Персеполис же существовал, только в круге света, между пурпурной зарей и красным закатом. И в нашем, разгоряченном рассудке. Города текли навстречу восходу, перенося с собой суету полуденной жизни. Они никогда не принадлежали планете, на которой росли. Всегда оставались лишь солнца приливом, пеной принесенной волной.

Впереди нас ждал вечнозеленый Митридат, где редкие мегаполисы, усыпанные разноцветными огнями, утопали в лесных чащах, теснимы были бесконечными полями и фермами под молочно-лунным светом местной звезды.

Там, мне думалось, дышаться должно по-другому. Вдали от постоянно бегущей за солнцем жизни на Персеполисе. Сам Персеполис, когда-то для меня был символом надежды, был возможностью найти выход.

Этого не произошло. Не произойдет и теперь, по прибытию на Митридат.

Все, кто мог спать на корабле – спали. Только две стазис-капсулы были по-настоящему пусты. Я бесконечно слонялся по отсекам, коротая время, затем возвращался в каюту и заставлял себя спать или блуждал по сети. Как до того, бродил по узким ночным улочкам, пока на другой половине планеты кипела жизнь. А еще раньше, гулял в предгорьях, среди черных склизких камней вокруг своей деревни на Дубовой Теснине.

Всё вновь возвращалось на круги своя. Только теперь, для этого есть причина.

Наш корабль, меж собой, пилоты называли Спичкой. Как я понял, это от его бортового номера. «С11-И4-К1»

Он скользил бесконечно быстро. Готовый вот-вот сорваться в пустоту. И я начал ему подражать. Пытался прочувствовать его полет. Отталкиваясь от переборок, я быстро набирал скорость, старался спуститься как можно ниже, к тонкой люминесцентной линии указателя на полу. Скользил так быстро как только мог, носом почти касаясь бегущих мне навстречу аквамариновых огоньков. Гудел натужно, подруливая свое неуклюжее тело.

Мне хотелось прочувствовать остроту срыва скольжения. Оказаться на грани, там, где ещё шаг и от тебя уже ничего не зависит.

Оказаться, но не переступить.

Небольшая ошибка в расчетах и вот, чертыхаясь и кувыркаясь, зубы сжимая от боли я лечу с ушибленным коленом в глубину библиотеки, снося все на своем пути. А Спичка гудит, сотрясаясь всем корпусом. Хохочет надо мной.

Решение, которое должно было побудить всех к действию

Через некоторое время в дверях моей каюты появился Коля. Возник внезапно, грозным силуэтом на фоне яркого света коридора. Точеный, будто с плаката, вглубь комнаты он отбрасывал тяжелую тень. Оказался везде и сразу, заполнив собой всё пространство вокруг.

В прочем, как и обычно.

Был задумчив, руки держал в карманах брюк. Еще зеленый ото сна. Было видно, как на плечи ему давит тяжелая мысль. Как он хорохорился молча, пытался держаться в струне. Я слышал, как мягко включились лампы в коридоре, слышал его размеренные и вкрадчивые шаги. Будто бы он хотел обозначить себя, но не сильно. Подать виду, но не очень. Будто бы всю дорогу он уговаривал себя идти. И сохранить возможность сбежать, переиначить всё, и избежать неловкости.

Ладони у меня вспотели, с каждым шагом сердце билось чаще. Нервный холод крутился у меня в кишках. Я старался смотреть в монитор, изо всех сил вслушивался в пустоту, уговаривая себя быть безразличным.

Коля же, долго мялся, не решаясь войти. Встав на границе света и тени. Не удивительно, что послали именно его. Удивительно, что они так быстро организовались.

Интересно, кто руководил?

«Старый Фадин?» — думал я, рассматривая Колю, через полупрозрачную полусферу экрана. — «Или капитан? Вадим, кажется…»

Последний вряд ли. При знакомстве он показался мне каким-то клеклым, что ли. Но кто знает…

«Может быть, Коля вызвался сам?»

Тоже вряд ли.

Действуй он сам – его было бы слышно еще из отсека Сновидений. Стоило бы ему открыть глаза и чуть-чуть оклематься ото сна. Коля бы уже все вокруг облаял. Везде бы оставил следы своих слов и грозной, пустозвонной лапиной прошелся бы по всем коридорам и закоулкам корабля. Я бы слышал тогда не шаги, а крик, летящий впереди него. А тут…

Я посмотрел не него сквозь тюльпаны салютов.

— Привет. — сухо сказал он.

— Привет.

— Не спится, Тём?

Полусфера экрана отъехала в сторону. Мы впервые за долгое время встретились взглядом, невольно улыбнувшись друг другу. Поймав его улыбку, я тут же спросил:

— Жизнь веселая?

Коля тяжело вздохнул. Было видно, как ходят желваки на его бледном лице. Как неуютно ему в этой роли, какое бремя для него придерживаться плана.

Я продолжил за него, как можно вкрадчивее и спокойнее, помогая нам обоим снять с себя эту тесную кожу:

— Вы посмотрели камеры. Ничего не нашли. Мне и вправду не спится. Как обычно…

Он, наконец, переступил порог. Отошел в сторону и прислонился к стене, став тенью за границей яркого света. Тот бросился в комнату из коридора, резко очертив беспорядок на полу, мятую расправленную постель в углу. Кромкой коснулся меня, кончиков пальцев руки.

— На записях сюжет один. — сказал Коля. — Как ты медленно сходишь с ума.

— Это не Пандорум. Если ты об этом. Просто нужно было себя чем-то занять.

Он понимающе кивнул. По крайней мере мне так показалось. Я видел, только размытый силуэт. Сам же Коля был недосягаем для меня в тени, по ту сторону, разделявшего нас света. Мне казалось, что я вижу, как он пытается выразить тяжкую мысль, валяя её во рту будто конфету.

— Почему не поднял нас?

— Не знаю.

— Почему не лег спать?

— А если тот, кто это сделал с ней, захотел бы вернуться?

— И что бы ты сделал?

Я не ответил. Мы замолчали. Он продолжал стоять у стены. Погружаясь в новую для него реальность. В осознание новой действительности. Такой, в которой больше нет Лилии. Окутывающее, холодное чувство. В эту воду нельзя заходить с разбега. Это знакомое чувство.

Не нужно было видеть, чтобы знать, как в его голове разгораются жгучие угольки неудобных мыслей. Вот-вот он поперхнется ими, обожжет язык, нёбо. Закашляется золой с искрами вперемешку с черной угольной пылью.

Теперь это не только моя проблема. Не я начал действие.

Я бы продолжал ждать, столько сколько было бы нужно. Вплоть до самого Митридата. Начать этот курс распорядился Когитатор. Машины, как мы уже ранее выяснили, ошибаются реже всего. Если вообще ошибаются.

— Её надо бы убрать… — вдруг выпалил он в какой-то растерянности, так словно подавился.

— И сложить. — машинально ответил я.

Коля бросил на меня непонимающий взгляд. Мне стало стыдно от этой странной, глупой фразы. Но, я решил продолжать.

— Убрать и сложить. До момента, когда станет удобно заниматься этим вопросом…

Его глаза блеснули в темноте. Колючие черные глаза. Коля прыснул нервным смешком. Руки, наконец, достал из карманов, сложив их на затылке в замок. Мы помолчали.

— Не знаю, — сказал я. — Но мне стало легче…

— От чего? — сухо сказал он.

— Когда увидел её там. В отсеке. Раз всё так обернулось, то не за что больше цепляться. Не знаю. Будто бы ушло навсегда бремя невысказанности.

— Это не лучшее, что ты сейчас мог сказать.

— Зато честно.

Тишина в комнате стала осязаемой. Её бередил только настырный свет, рвущийся в комнату из коридора, да тихое сопение ламп. Затем Коля толкнулся от стены, выпрямился и оправил рубашку.

— Пойдем. Все уже собрались.

Идти по освещенному кораблю было непривычно. Теперь он казался игрушечным, компактным и невозможно тесным. Всюду взгляд утыкался в стены. После недель безграничной темноты в дневном свете было неуютно.

Мы шли по длинному коридору в кают-компанию мимо пустых кают. Фотосферу, своего верного спутника, я оставил у себя. Она сидела на своем насесте где-то под потолком в ожидании, когда её позовут.

Липкий огонёк волнения томился в моей груди. Страх и надежда. Впервые, я почувствовал его, когда увидел тело Лилии. Второй раз – сейчас. Он зарделся в предвкушении скорой развязки. Тогда я не обратил на него внимания. Но сейчас, мне хотелось рассмотреть это чувство получше, пока не закончился коридор, пока оно не переродилось, не разрешилось, став чем-то иным.

Это чувство переливалось полутонами: легкой тревогой, холодным потом, комом в горле, слабой дрожью и колючим страхом. С каждым шагом мы приближались к развязке. Вот-вот произойдет нечто такое, что избавит меня от Аккрециозии. Или хотя бы подскажет ответ. Меньшее, на что я был бы согласен.

Двенадцать-двенадцать

Все как-то слишком быстро согласились с новой картиной мира. Будто случившееся дело рук аномалии или несчастного случая. Может быть, это был только фасад мнимого принятия, за которым каждый сживался с новой реальностью по-своему. Как умел.

Свет на корабле приглушили. Стало уютнее. Будто бы ты дома, где-то за городом. Когда за окном безлунная летняя ночь, на улице горят редкие фонари, слышно пение птиц и ласковый ветер путается в кучерявых кронах.

Мы остались в круге мягкого света, в его границе внутри бездонного чрева корабля. Насекомые притянутые сиянием лампы. Друг у друга на виду. Гулкими и пустыми, погруженными в холод и темноту оставались технические отсеки и оставшиеся жилые модули.

А каждого пассажира теперь можно было увидеть издалека, по блуждающему впереди пятну фотосферы.

Мы с Колей начали проводить много времени в библиотеке пытаясь сосредоточиться на работе.

В один из дней я сидел за монитором, рассматривая фотографии почти-таких-же-людей с Митридата. Или номер двенадцать-двенадцать по каталогу доступных для изучения рас. Названия им ещё не дали. Вокруг ходило множество вариантов, но ни один из них пока не прижился.

Люди Омуты, Люди Заводи, Тихие Люди и тому подобное.

У нас было множество данных о них и при этом ничего конкретного. Фотографии поселений и их жителей. Видеоматериалы. Зоны расселения и аналитические выкладки с динамикой их неумолимой экспансии.

Всё дальше они уходили от горных хребтов, где впервые были обнаружены.

Горы Ломоносова, опоясывающие Митридат. Урановые горы, тянущиеся с севера на юг, разделяли самый большой континент планеты на две неравные части.

На картах было видно, как быстро двенадцать-двенадцать приближались к старым поселениям на Митридате, обступая их плотным полукольцом.

Коля сидел за столом напротив, через проход и внимательно изучал их язык, что-то бубня себе под нос. Раз за разом он повторял певучие фразы.

Напряженный и белый в свете экрана он усердно пытался сосредоточиться на этой работе, но всякий раз отвлекался. Ерзал в кресле, вставал, уходя в темноту коридора, чтобы затем вновь вернуться. Я смотрел то на него, то на фотографии жителей и всё никак не мог понять, почему их внешний вид меня тревожит.

Они были, в среднем, чуть выше, чем мы. Кожа была неестественно глянцевая, будто пластиковая и отдавала синевой. Глаза черные у большинства. Волосы смольные, густые. У мужчин нет бород и растительности на лице. Только тяжелые косматые брови.

Нам впервые разрешен доступ на их территорию. Чтобы поселиться и наладить контакт.

На одном из фото, на крыльце деревянного дома стояли мужчина и женщина. Они же были и на коротком видео. На них были разноцветные, свободного кроя одежды.

Цвета неба, расшитые золотыми цветам у нее и бордово-черные в серую клетку о него.

Мужчина стоял грузно, уверенно, руки держа в замке на уровне живота. Подбородок задрал, смотрел в камеру сверху вниз. На голове у него был убор похожий на вороний клюв, который крепился завязками под подбородком.

Женщина держала его под руку, улыбалась в камеру, поправляя свои длинные волосы.

Было слышно, на видео, как шуршит легонько ее просторная одежда. Ярко горели золотые цветы при свете дня.

У двенадцать-двенадцать не было религии, не было никаких культов или верований. Не было и намека на какое-то духовенство в том или ином виде. И была, при этом, чрезвычайно сложная социальная структура. На бытовом уровне это выражалось поведением, которое всех приводило в ступор.

Настолько иной была эта культура.

Я посмотрел на Колю – побледневшего и невротично шершавого, затем на них, затем снова на него. И никак не мог уловить тонкой границы. В чем же были ключевые отличия между нами?

Будто почувствовав это Коля выключил монитор и растворился в темноте. Став неясным силуэтом. Слабым эхом густого дыхания. Стало сразу так тихо, что было слышно слабое гудение моего монитора.

— Тебе не кажется, — сказал он. — Что корабль стал меньше трястись?

— Да. Когда они сами ведут его Спичка двигается плавнее…

— А разве можно вести корабль в скольжении?

— Я не знаю.

В темноте, с шелестом сервоприводов, его кресло отодвинулось от стола.

— Как-то все слишком тихо… Почему все успокоились так резко и делают вид, что ничего не произошло?

— Я не знаю. — ответил я.

На большой карте выбрал следующее поселение и стал перелистывать прикрепленные к ним фотографии.

— Как думаешь, чем вызван взрывной рост количества поселений?

— Не знаю — ответил Коля. — Есть мнение, что Омуты жили долговое время в горах убегая от Галактической войны. А когда Митридат освободили, только малая часть вернулась обратно. Большая часть иммигрировала в сторону Земли.

Щелчком он включил свою фотосферу. Она темным, затменным солнцем медленно вращалась слева от него на уровне лица, отливая красновато-оранжевым закатным светом.

Он продолжил:
— За время войны они так сильно изменились, проживая без АК-ов, что уже не смогли вернуться в города.

— За время войны, — говорю я. — Без АК-ов, они бы не успели настолько сильно измениться, чтобы не иметь возможности вернуться в города.

— А за семьсот лет после войны – вполне. Митридат довольно агрессивен вне антропного контура...

Я подумал о своем АК. Сейчас это был небольшой чемодан, в котором были собраны горы таблеток, пищевых добавок и витаминов для адаптации. А также различные устройства для сохранения биохимии тела.

Впервые я получил его во время перелета с Дубовой Теснины в Персеполис. И уже тогда он казался мне избыточным. Для полета на Митридат он вырос раза в четыре.

— После войны Митридат быстро отстроили. — сказал я.

— Но это процентов десять от прежнего всё-таки. — Коля отодвинулся еще дальше от стола, сползая в кресле. — Еще я заметил, что взрывной рост поселений начался в последние тридцать лет.

Фантом

Спичка мог перевозить несколько сотен пассажиров, но на этом рейсе была только наша группа. От этого корабль выглядел заброшенным, гулким и чрезвычайно одиноким. Создавалось впечатление, что мы пришли сюда либо ранним утром, когда еще никого нет, и вот-вот палубы заполонят сонные пассажиры, гул голосов гоня перед собой. Помятые, ничего не понимающие, с барахлом на руках. Либо, мы оказались здесь поздним вечером, когда все уже ушли, забыв нас на корабле по ошибке.

Обычно не задумываешься, сколько таких искорок, как Спичка, скользит по водам Великого Океана, словно рассыпанные бисер между планетарных систем.

Десятки тысяч подобных нашему кораблей. Одинокие. Пилигримы в неведомой пустыне.

Мне вспомнилось, как на Персеполисе, в одном из искусственных морей, оседлав тяжелые волны по морю шли одновременно десятки парусных яхт. Пока над ними кружили блестящие глайдеры и громоздкие корветы.

Помню блеск полуденного солнца в зеленых волнах. Теплый ветер. Реют радостные флаги. А с набережной, с пляжей, наблюдают за регатой множество людей. Пестрая флотилия несется вперед, разрезая носами волны, море взбивая жемчужной пеной.

Вроде бы, так отмечали какой-то местный праздник.Наверное, сейчас за бортом происходило нечто подобное. Десятки кораблей повинуясь неведомому ветру мчатся вперед, раскрыв паруса своих плавников. Несутся невесомыми водомерками к блестящим жемчужинам планет, омываемых звездным приливом.

Тяжелые фрегаты и крутобокие лайнеры пересекают бездну, повинуясь течению гипертрасс. Они везут сотни тысяч тонн грузов или десятки тысяч пассажиров.

Наверное, стоило отправиться таким путем. Было бы дольше… До Митридата, вдоль рукава галактике, по дуге, с заходом в Медею. Теперь уже всё равно.

После того, как я забинтовал руку – отправился в кафе.

В зале было темно. Множество пустых столиков. Вокруг каждого глубокие кресла-сферы, утопленные в пол. Занят был только один: в центре зала, недалеко от барной стойки, из-за которой поглядывали на меня восемь глаз робота бармена.

Казалось, что потолка не было. Прямо из пустоты спускался на тонкой ножке одуванчик фотокристаллов. Он медленно покачивался, заливаясь мягким невесомым светом. Где-то там, в вышине и темноте их колосилось целое поле.

Спичка дрожал, и они чуть слышно переливались, как крохотные колокольчики на ветру.

Фадин сидел в тени хромированной полусферы своего кресла.

— Не возражаете? — спросил я, указывая на кресло напротив.

— Прошу, конечно.

Старик добродушно улыбнулся.

Кресло легко поднялось из пола и развернулось ко мне. Стоило мне сесть как свет стал чуть ярче. Он читал что-то на своем планшете, попивая чай из глубокой чашки. На нем был все тот же твидовый костюм и темно-синяя рубашка. Из-под манжетов, выглядывала серая хромированная чешуя, облепившая его руки выше кистей.

Судя по всему, под одеждой он носил какой-то вариант АК-костюма, который автоматически регулировал химию тела вместо АК-бокса.

— Одиноко, тут. Не находите?

Игорь Семенович пожал плечами.

— Мне напоминает ночное кафе. Где-нибудь на Гагаринской. — он поймал мой взгляд и улыбнулся. — На любой Гагаринской. Редкие посетители, за окном ночь. Желательно, чтобы была прохлада, после дождя. Когда вся жизнь Персеполиса уже на другой стороне планеты, где-то там вдали скачет навстречу рассвету. Сразу дышится легко.

Фадин отложил планшет и показался на свет, выбравшись из кокона кресла. Мечтательно посмотрел куда-то вдаль.

— Мне нравилось просиживать там часами. Это место похоже.

— Только вид не тот.

Он огляделся.

— Почему?

— Не хватает простора. Куда не повернись всюду стены.

— А-а-а… Это. — он согласился. — Нужно было брать лайнер.

— Тоже об этом думаю.

— Может быть, тогда бы ничего этого не случилось.

— Не нужно об этом. Прошу. Но да, на лайнере было бы просторнее.

Повисла тишина. В появившемся меню я выбрал чай и пару сэндвичей. Что-то пиликнуло в ответ. Затем на кухне, позади бармена-паука, зашевелились машины. Кресло мое, легко подстроилось под высоту стола.

— С другой стороны, так меньше пересадок. — говорю я. — Сразу на Митридат.

Спичка вновь недовольно загудел. Над нами под потолком тихонько зазвенели одуванчики.

— Игорь Семенович, Вы давно занимаетесь почти-такими-же-людьми. Как думаете, они сильно отличаются от нас?

— Двенадцать-двенадцать. — сухо он поправил меня. — Давайте придерживаться каталога. Пока у них нет названия.

Я согласился.

— Ну… — потянул Фадин удовлетворенно. — Не сильно. Но тут, как посмотреть. Они живут в горах, В техногенных руинах старого Митридата. Отчасти в катакомбах. В довольно странной среде. Странной по отношению к нашей биологии. Они очень привязаны к своим группам… А какой был вопрос?

— Смотрите. Понятно, что им присуще все то же, что и нам. Но вот другая среда, заставляет их действовать иначе. По-новому смотреть на все те противоречия, которыми полны мы сами и которые двигают нас вперед. Неспроста же у них нет культов, по-видимому, отсутствует и религиозное чувство…

— Хотите знать, смогут ли они быть более эффективными чем мы в решении этих противоречий? Быть лучшей версией нас?

Он с интересом подался вперед, следуя за своим вопросом.

— Наверное, наверное, да. — сказал я.

— В рамках Митридата – да. Думаю да. — Фадин сцепил свои неестественно длинные пальцы в замок. — Но в этом и прелесть человечества. Выйдя за его границы, они столкнутся с тем же с чем столкнулись и мы. Им придется искать пути сохранения своей формы вне Митридата. Даже если там она успешна. И применять все те же антропокатехонные технологии что и нам.

— А если у них когда-нибудь получится?

— Не думаю. Инерция, страшная вещь. Мы набрали слишком большую историческую инерцию. Куда затягивает всех встреченных нами на пути. — он отпил чай из кружки, что-то разглядывая на дне. — Только если организм человечества слишком ослабнет. То да. — Фадин поставил кружку на стол и пожал плечами. — Это, поймите, и будет их слабое место: баланс среды, который потребуется удерживать. Стандарт среды. Понимаете?