Алиса и магия света

Пролог. Шепот страниц.

Ночь была беззвёздной. В старом доме, где даже стены казались пропитаны временем, на чердаке зашуршало. Среди паутины и пыли стоял сундук, забытый всеми уже много лет. Крышка его приоткрылась, словно сама собой, и в темноте что-то блеснуло — мягкий золотой свет, похожий на дыхание свечи.

И тогда раздался шёпот. Он был тихим, как шелест бумаги, но в тишине чердака казался громким:

— Она придёт. Она откроет. Свет снова будет написан.

Слова растворились, и всё стихло. Только невидимые узоры на обложке старой книги мерцали в темноте, ожидая своей новой хозяйки.

Глава первая. "Тайна старой книги"

Чердак всегда начинался раньше лестницы — с того момента, как скрипела первая ступень. Этот звук был для Алисы знаком, он возвращал вместо, где воздух пах иначе: сухой древесиной, старой бумагой и пылью, в которой сохранялась тишина прожитых лет. Внизу жизнь ходила по своим кругам — чайник, домашние задания, мамино «не сиди в темноте» — а наверху, между балками и уклоном крыши, словно шевелилась невидимая карта, где линии тянулись не только по дереву, но и где-то внутрь самой памяти.

Она поднималась медленно, ставя ногу на край ступени, чтобы скрип был не громким — не потому, что боялась, а потому что так легче было слышать чердак. Он отвечал на осторожность: под пальцами мягко сдавливалось старое дерево перил, с потолка на нить паутины лениво съезжала пылинка. В узкое окно, притянутое к самой крыше, заглядывал косой солнечный луч — в нём плавала пыль, как звёзды в молоке.

Алиса любила приходить сюда без причины. Иногда — рисовать, иногда — просто сидеть и слушать. Чердак был не страшный, хотя соседи говорили, что в этом доме «шепчутся стены». Ей, наоборот, нравилось, что стены шепчутся: у шёпота нет привычки приказывать, он только зовёт и рассказывает.

В тот день жар сползал с крыши, но в тени под балками держалась прохлада. Алиса нащупала выключатель — бесполезно, лампочка давно перегорела; да она и не любила этот электрический свет: он сдирал с места его особенную тишину. Сняла со спинки старого кресла покрывало, отряхнула. Под тканью тихо встрепенулась пыль, вспыхнула в луче и осела. На стуле рядом — коробка с открытками, тетрадь с корешком, обмотанным изолентой, неработающий будильник, который время от времени по привычке делал «тик».

В углу, точно там, где крыша сходилась с несущей балкой, стоял сундук. Большой, деревянный, с железными уголками и полосой ржавчины вдоль петли. Когда Алиса была совсем маленькой, казалось, что этот сундук равен ей по росту; теперь он был ей по пояс — но не стал меньше, просто она выросла. В прошлые разы в сундуке не находилось ничего интересного: старые газеты, путанные клубки шнуров, несвежий запах ткани. И всё же его хотелось открывать снова — как будто у вещей бывают разные дни, и в один из них они вдруг решают сказать тебе то, чего прежде не говорили.

Сегодня сундук молчал, но внутри как будто что-то… шелохнулось. Не громко, едва, будто там проскользнула тень ладони.

— Мышь, — полголоса сказала Алиса. — Или снова моё воображение.

Она дернула крышку. Петля скрипнула. Внутри лежала книга.

Книга показалась сразу: никакой ткани и газет поверх, словно кто-то, наконец, разложил всё «как надо», а книгу положил наверх — не спрятать, а дождаться. Толстая, с кожаной обложкой цвета старой коры, гладкой и тёплой на вид. Ни названия, ни тиснения; если долго смотреть, на коже проступали узоры — бледные, тонкие, как следы ног на песке у воды, когда отхлынула волна. Узоры то собирались, то распадались, будто имели дыхание.

Алиса присела на корточки, протянула руку, остановилась в сантиметре. Внизу хлопнула входная дверь — мама вернулась из магазина, где вечно забывала половину списка и пугалась этого не меньше, чем МРТ. «Потом спрошу у Алисы, чего не взяла», — представила Алиса её голос. Улыбнулась — и коснулась пальцами обложки.

Кожа была тёплой. Не от солнца — тепло живое. Книга едва заметно дрогнула — не как вещь, к которой прикасаешься, а как кошка, которая подставляет под ладонь спину.

— Что ты такое? — спросила Алиса уже шёпотом, чтобы быть частью чердака, а не пришедшей снаружи.

Книга не ответила. Но в её молчании не было пустоты, в нём чувствовался… интерес, как когда встречаешь взгляд в темноте и оба делаете шаг.

Алиса подняла книгу, положила на колени, села на пол. Пыль не возражала. На миг ей показалось, будто в углу дрогнуло пятно света — домовёнок, придуманный много лет назад, кивнул и спрятался. Она осторожно раскрыла книгу.

Страницы были белые. Не желтоватые — как у старых книг, не ослепительно белые — как у новой бумаги. Белые, как окно в мороз: гладь, в которой прячется рисунок, только стоит подышать.

Ни строки. Лист за листом — пусто. Алиса перелистнула ещё — и все равно пусто, пока не вернулась на первую страницу. Там, прямо на глазах, проступали буквы. Сначала — как пятнышки света, которые складываются в линии. Потом — чёткие, ровные, чернильные.

Ты можешь писать свет.

Слова были простые, но в них было что-то, отчего в груди у Алисы щёлкнуло, как от неожиданного смеха. Она прочла вслух, тихо, пробуя каждый звук:
— Писать… свет.

Пальцы чуть дрогнули. Какое-то время она просто сидела, слушая, как где-то внутри шумит кровь, как с улицы через щёлку окна долетает гул машины, как одинокая муха, которой здесь не место, лениво трётся о стекло. Внизу позвал голос мамы: «Алиса? Ты дома?», — и сам себе ответил: «Конечно, дома».

Алиса закрыла книгу, но не выпускала. В голову полезли мысли: «Это запись старой сказки? Или такая детская игрушка с секретом? Или здесь невидимые чернила?» Она улыбнулась — и тут же поймала себя на том, что улыбается не из вежливости, а потому, что ей действительно хорошо сидеть с этой вещью на коленях, как с котёнком. «Глупости, — сказала себе. — Книга есть книга».

Она снова открыла. Страницы молчали — но не пусто, а так, будто ждут предложения. Алиса оглянулась: рядом, под стенкой, валялась её школьная тетрадка с набросками. Она вытянула из спирали карандаш — короткий, удобный, с мягким грифелем.

«Если это шутка, то какая замечательная», — подумала она и положила карандаш на первую страницу. Сердце подступило к горлу. «Дыши», — сказала себе и прикоснулась грифелем к бумаге.

Линия легла послушно. Алиса провела короткую вертикаль — свеча. Добавила чуть толще низ — основание. Чуть согнутую линию — фитиль. И — огонь: крошечный, вытянутый, как капля, у которой есть своя голова и хвост. Она всегда рисовала огонь так — не «звёздочкой», как в детских рисунках, а каплей, потому что огонь — живой. Рука помнила.

Глава вторая. "Первое чудо"

Комната Алисы никогда не была просто «детской». Мама иногда так говорила — «убери в своей детской» — но Алиса чувствовала: это скорее её маленькая Вселенная, куда она возвращалась после шумного дня. Здесь каждая вещь была кусочком её мыслей, маленькой историей, которая не заканчивалась.

Стол под окном всегда казался загромождённым, но для Алисы это был порядок. Карандаши разной длины, лежавшие будто в случайном хаосе, на самом деле располагались в строгом порядке — от самых коротких до самых длинных. На полке сбоку стояли три рисунка в рамке: смешная сова в очках, портрет мамы и домик у озера. Мама называла их «детскими», но Алиса знала: они были частями её сердца.

На подоконнике в стеклянных банках жила целая коллекция: разноцветные пуговицы, стеклянные шарики, сушёная лаванда, ракушка с отпуска. Иногда она садилась к окну, подносила ракушку к уху и слушала в ней шум — не моря, конечно, а своей крови. Но ей нравилось думать, что это кусочек чего-то далёкого и большого, которое всё ещё помнит её.

Сегодня в центре стола стояла книга. Та самая, что она нашла на чердаке. Кожаная обложка, узоры, которые будто дышали, и страницы, на которых могли появляться слова сами собой. Алиса сидела перед ней, а рядом на подоконнике в банке из-под варенья горела свечка — её первая ожившая.

Огонёк светился мягко и ровно, откликаясь на каждый её вдох. Алиса несколько раз пыталась задуть его — свеча наклонялась, но снова распрямлялась, будто жила по своим законам.

— Добро оживляет, — повторила Алиса слова книги. — Но как именно?

Она поднесла ладонь ближе и почувствовала тепло. Тепло не простое — оно будто исходило не от огня, а от самой мысли, что этот огонь появился благодаря ей. И тут же сердце сжалось от воспоминания.

Коридор школы. Толпа одноклассников. Гул голосов. И Костя.

Он всегда сидел у окна, ближе к последней парте. Маленький, в старом растянутом свитере, который казался на два размера больше. Он вечно теребил его рукава — будто пытался спрятаться внутри. Одноклассники часто смеялись: «Смотри, нитку потянем — и он распадётся». Иногда кто-то мог швырнуть ему бумажку, а он просто опускал голову ниже.

Алиса всегда смотрела на это и чувствовала, как внутри всё скручивается. Ей хотелось подойти, сесть рядом, сказать: «Оставьте его». Но ноги будто врастали в пол. Голос застревал в горле.

«А если они засмеются надо мной тоже?» — думала она. И оставалась на месте.

Теперь она смотрела на огонёк в банке и думала: «Может, книга дала мне шанс? Может, этим светом можно защитить? Но как?»

Она снова открыла книгу. Страницы сияли белым, словно дышали. Алиса достала карандаш. В голове роились мысли: «Что нарисовать? Щит? Солнце? Или что-то для Кости?» Она закрыла глаза. Представила, как он сидит один, как бы ему было легче. Не воин, не броня. Нет, что-то маленькое и доброе.

— Лёгкость, — прошептала Алиса. — Нужно что-то лёгкое.

Она начертила птицу. Простой силуэт — крылья в стороны, глазки-точки, клюв. Рука дрожала, но в этом дрожании было больше надежды, чем страха.

— Лети, если можешь, — сказала она едва слышно.

Сначала ничего не произошло. Только серый карандашный след. Но вдруг линия дрогнула. Крылья вздрогнули, будто листик подул ветерком. И ещё миг — и рисунок стал подниматься над страницей.

Алиса замерла, не дыша.

Птица выпрямила голову. В её глазах вспыхнули две крошечные искорки. Крылья задрожали сильнее, и она вдруг взмахнула ими. С листа поднялась настоящая синичка, живая, лёгкая, как трепет воздуха.

Алиса вскрикнула и прижала ладони к губам.

Птица взмахнула крыльями, зависла в воздухе. Её перья сверкали жёлтым и зелёным, крылышки блестели. Она села на край карандашницы и склонила голову, разглядывая Алису.

— Ты… настоящая, — прошептала девочка. — Живая.

Она осторожно поднесла руку. Птица склонила голову, но потом снова взмахнула крыльями и вспорхнула к окну. Стекло преградило ей путь. Алиса вскочила, кинулась и распахнула створку.

В комнату ворвался вечерний воздух: пахло мокрой землёй, листьями и далёким дымом. Птица выпорхнула наружу, села на ветку яблони и радостно защебетала.

Алиса смотрела на неё широко раскрытыми глазами.

— Лети… — сказала она.

Птица вспорхнула выше и исчезла в небе.

В комнате стало необычно тихо. Алиса обернулась. Книга снова открылась. На белой странице появлялись новые слова:

«Каждое чудо требует сердца. Чем чище намерение, тем сильнее свет».

Алиса провела пальцем по буквам. Они были тёплыми, как свеча.

Вдруг усталость обрушилась на неё. Будто кто-то вынул кусочек её тепла. Она опустилась на кровать, прижала книгу к груди и закрыла глаза.

Огонёк в банке горел ровно. Он освещал стены, книги, рисунки, и вся комната выглядела будто ожившей. Всё стало ярче и ближе.

Глава третья. "Между мирами"

Проснулась Алиса не от будильника и не от маминого «вставай», а от звука, который раньше слышала только на чердаке: шёпот, похожий на шелест переворачиваемой страницы. Он не был громким, но будто звучал внутри самой комнаты, под обоями, в подоконнике, в её собственной подушке.

— Алиса… — прошуршало где-то рядом. — Алиса…

Она подалась вверх, нащупала под подушкой книгу — тёплую, будто её только что держали в руках, — и села, подтянув колени. За окном серела ранняя тишь, полоска света на занавеске уже намекала на утро, но комната всё равно казалась вечерней: огонёк в банке на тумбочке горел ровно, мягко, как сторожевой свет.

Алиса раскрыла книгу. Страницы — пусты, но не «ничего», а «ожидание». Белизна дышала, как гладь пруда перед дождём. Она провела кончиком пальца по полю — бумага вдруг отозвалась лёгкой прохладой, и по листу пробежала едва заметная волна. Буквы проступили медленно, по одной, как капли росы на стекле:

Следуй за светом. Он выведет тебя туда, где хранятся ответы.

— Куда? — шепнула Алиса, хотя уже догадывалась.

Свеча на тумбочке вытянула пламя, словно прислушалась, и тонкая золотая струйка, лёгкая, как паутинка в солнечном луче, потянулась к стене — туда, где висела бабушкина открытка. Пламя коснулось обоев, и на стене возник блик. Сначала крошечный, как зайчик от зеркальца. Блик разросся, округлился, в нём открылся тёплый глубокий свет, как если бы из стены выглянула река. Свет загустел, принял очертания — прямоугольник с округлёнными углами, — и Алиса поняла: это дверь.

Дверь не была ни деревянной, ни стеклянной. На вид — словно из живого света, упругого и тёплого. От неё пахнуло… чем-то очень знакомым: горячим хлебом, мокрыми листьями после дождя и тем утренним воздухом, каким бывает в июне до того, как проснулись машины. Этот запах был такой реальный, что у Алисы внезапно закололо в носу, как бывает, когда хочется плакать ни с того ни с сего.

— Это сон, — сказала она, и сердце тут же ответило быстрой дробью: нет, не сон.

Осторожно спустила ноги с кровати. Пол холоднул ступни — живо, по-настоящему. Алиса подошла ближе. На расстоянии вытянутой руки от света стало теплее, как от камина, только без жара. Она протянула ладонь — и коснулась.

Ощущение было странным и чудесным сразу: поверхность будто состояла из миллиарда очень маленьких нитей, струящихся сквозь пальцы. Не вода (не мокро), не воздух (не пусто), не стекло (не жёстко). Что-то вроде плотного тумана, который вдруг становится послушным и принимает твою форму. Кожа почувствовала мягкое покалывание — как от снежинок на щеках, когда выходишь на первый снег. И одновременно — лёгкий, едва уловимый толчок изнутри: «заходи».

— Я… — Алиса оглянулась. Комната была на месте: стол, рисунки, банки на подоконнике, ракушка, лаванда, тетрадки, — всё так. Свеча склонила огонь в сторону двери, словно подсказала. — Только на минутку, — почему-то сказала она вслух и улыбнулась своей попытке уговорить реальность.

Сделала шаг.

Первое мгновение ничего не изменилось — разве что лёгкое покалывание охватило всю кожу от щиколоток до плеч, как мягкая искра. А потом стало странно в животе: будто едешь на качелях и в самой верхней точке на долю секунды отрываешься от сиденья. Воздух стал гуще, ароматней: к хлебу и мокрым листьям добавился запах тёплого молока и чуть-чуть корицы. В ушах загудело, как в ракушке. Шаг — и пол под ногами перестал быть полом: он превратился в гладкую тропу из света. Ещё шаг — и комната растаяла, как отражение в воде, если её потревожить.

Свет не ослеплял. Он был ровным и глубоким, как утро без ламп. Казалось, что идёшь по коридору, у которого нет стен — только мягкое сияние вокруг. На мгновение Алисе показалось, что рядом кто-то прошёл — не человек, а тёплая мысль — и оставил после себя шлейф запаха ромашки. Сердце отозвалось тихим «тук-тук».

Коридор света закончился так же тихо, как начался: не «вышла наружу», а как будто «всплыла». Алиса сделала последний шаг — и очутилась под открытым небом.

Сначала её ослепила не яркость — мерцание. Весь мир вокруг будто слегка сиял, как если бы воздух был наполнен крошечными невидимыми снежинками света. Алиса щурилась и разлепляла взгляд, пока кольца света не сложились в контуры. И тогда она увидела город.

Дома были… живые. Не в том смысле, что шевелились, а в том, что дышали светом. Камень снаружи не был ровным: он мерцал изнутри мягкими оттенками — молочным, янтарным, лунно-серебряным, — и каждый дом будто имел собственное настроение. Одни — тёплые, с широкими окнами, в которых дрожали золотые отсветы. Другие — строгие, высокий фронтон, заострённые карнизы, но и они улыбались каким-то своим углом.

Мостовая была выложена плитами, в толще которых мерцали песчинки — не стекло, не слюда, а как будто крошечные звёзды застыли в камне, и теперь при каждом шаге с тобой здороваются. Алиса осторожно ступила — камни под ногами ответили лёгким сиянием, как будто подошвы у неё тоже светились. От этого в теле возникло ощущение особого веса — и особой легкости одновременно.

Фонари — высокие, кованые, с плавными «шеями» — действительно склоняли «головы», как рассказывал Марк вчера: их стеклянные колпаки приветственно наклонялись, разливая по мостовой мягкие круги света. Внутри фонарей плавали световые «семечки», похожие на пушинки одуванчика — они то поднимались, то опускались, и от этого свет казался живым, пульсирующим.

В воздухе неспешно плыли полупрозрачные шары — не совсем шары, иногда вытянутые, как капли, иногда плоские, как лепестки. В каждом мерцал крошечный цвет — то изумрудный, то лавандовый, то медовый, — и в каждом, если приглядеться, пробегала картиночка — миг жизни города: девочка протягивает ладонь дождю; мальчик сажает на плечо бумажного журавлика; старик поправляет на лавке плед коту. Шары тихонько звякали, сталкиваясь, — как ложечки в ящике, — и уплывали.

Алиса огляделась. Площадь. По краю — дома с арками, в арках — лавки. На вывесках не названия, а символы: на одной — лист с каплей росы, на другой — спираль и круг, на третьей — маленькая сфера. Под арками мелькали фигуры. Некоторые — взрослые, в одежде, которая будто была соткана из света и ткани сразу: мягкие плащи, на плечах — шарфы, напоминающие потоки воды. Другие — дети и подростки. У одних в руках — тонкие посохи, на концах которых тлели искорки. У других — книжки, по страницам которых пробегали строки. У третьих над ладонью кружили зверушки, похожие на дымок с ушками, — они были совсем не страшными, как облачка: ты им думаешь колечко — и они отвечают.

Глава четвертая. "Школа чувств"

Здание школы возвышалось над улицей, словно сама Аркания решила вырастить для детей отдельный дом. Снаружи оно было похоже на замок и сад одновременно: стены из белого камня переливались мягким светом, а крыша была увита вьющимся плющом, который сиял крошечными огоньками — то ли каплями росы, то ли искрами. У входа — высокие двери, не из дерева, а из полупрозрачного материала, похожего на хрусталь, только тёплый.

Алиса замерла у подножия лестницы, вскинув голову.

— Это и есть школа? — спросила она.

— Школа чувств, — подтвердил Марк. Он шагал легко, будто здание было для него почти домом. — Тут мы учимся не заклинаниям, как думаешь, а самим себе.

Алиса сглотнула. «Учиться себе» звучало куда сложнее, чем таблица умножения или диктанты.

Они вошли внутрь.

Первое, что почувствовала Алиса — запах. В воздухе стояла смесь мелованной пыли, сушёных трав, тёплого дерева и чего-то сладкого, похожего на ваниль. Запах был настолько уютным, что хотелось сразу вздохнуть глубже, словно запах умел поддерживать.

Коридоры школы не были прямыми. Они плавно изгибались, словно их рисовали кистью. На стенах висели картины — не маслом, не акварелью, а живым светом. На одной — мальчик, протягивающий руку собаке; на другой — девушка, у которой из ладоней вырастал светящийся сад. Картины чуть дрожали, и от этого казалось, что они дышат.

Окна были высокие, и сквозь них врывался солнечный свет. Но даже если облако затмевало небо, в коридоре оставалось светло — камни стен будто сами хранили запас сияния.

Вдоль коридора мелькали ученики. Кто-то бежал со смехом, неся под мышкой книгу, из которой торчали перья. У кого-то над головой плавала светящаяся рыбка, похожая на золотую, но сделанную из воздуха. Несколько старших учеников шли рядом и обсуждали что-то всерьёз, а их шаги оставляли лёгкий след сияния на полу, который исчезал через пару секунд.

Алиса чувствовала себя так, словно попала в сон. Но всё было слишком настоящее: запахи, голоса, даже шорох обуви.

— Здесь всегда… так? — прошептала она.

— Всегда, — кивнул Марк. — Город держит школу как сердце.

Они вошли в главный зал.

Он был огромный, с куполом, в котором плавали полупрозрачные шары. Шары двигались медленно, отражая цвета чувств — красный, синий, зелёный, золотой. Их движения создавали тихий звон, похожий на перезвон колокольчиков.

Вдоль стен висели ряды сфер — прозрачных, как стеклянные капли, каждая со своим светом внутри. Одни пульсировали мягко, другие горели ярче. Воздух звенел напряжением, будто здесь хранились не просто предметы, а живые сущности.

— Каждая сфера отзывается на чувство, — сказала женщина, подошедшая к ним.

Это была наставница Элия. Высокая, волосы серебряные, глаза мягкие, но строгие. От неё веяло спокойствием, будто рядом с ней нельзя было потеряться.

— Новенькая? — спросила она, и голос её был тёплым.

Алиса кивнула.

— В этой школе мы учимся чувствовать. Не магию, не силу, а то, что внутри нас. Магия — это лишь отражение. Помни: чем чище чувство, тем сильнее его свет.

Элия повела их к кругу, где уже стояли другие дети.

Ученики обернулись на Алису. Их было человек двадцать: младшие лет десяти, старшие почти подростки. У кого-то в руках сияли книги, у кого-то — посохи, у кого-то рядом порхали световые зверушки.

Первая подошла девочка её возраста — веснушчатая, с короткими каштановыми волосами.

— Я Лея, — сказала она и улыбнулась. В руках у неё появился светящийся лук. — У тебя… книга? Это редкость.

— Алиса, — представилась девочка и чуть покраснела.

К ним подошёл мальчик постарше, с тёмными глазами. Он держал на плече маленькую сову из света.

— Рон, — коротко сказал он. — Я храню память. А ты, значит, оживляешь? Интересно.

Ещё один мальчишка — крепкий, с короткими волосами, — усмехнулся:

— Яр. Умею превращать страх в смех. Тебе понравится.

Алиса улыбнулась в ответ. Эти дети казались ей странными и родными одновременно.

— Встань в круг, — сказала Элия.

Все ученики подошли к своим сферам. Сферы вспыхнули, отражая их чувства. Одна — голубая, другая — зелёная, третья — розовая, похожая на рассвет. У кого-то сфера пылала пламенем, у кого-то сияла, как луна.

Алиса подошла к своей. Она колебалась, но протянула руку.

Сфера засияла золотым. Свет был мягким, но глубоким. Не ослеплял, а согревал.

— Это свет сердца, — произнесла Элия. — Тёплый и тихий. Он может оживлять. Но будь осторожна: свет легко превращается в огонь, если в нём поселится злость.

Алиса смотрела на свою сферу и чувствовала, как внутри сжимается и расширяется что-то новое. Это было похоже на дыхание.

— Сравни, — сказал Марк. Он коснулся своей сферы. Она вспыхнула синим, плотным, как купол. — Мой — щит.

Рядом Лея подняла лук, её сфера засияла бело-золотым, словно солнце пробивалось сквозь облака.

— Правда, — сказала она. — Я вижу ложь и разрушаю её.

Рон положил ладонь на сферу. Та вспыхнула изумрудным и показала картинки: старые воспоминания, которые никто больше не помнил.

— Память, — сказал он.

Яр громко засмеялся, и его сфера загорелась ярким оранжевым, разливаясь вокруг теплом. Дети вокруг невольно улыбнулись.

Алиса смотрела на них — и на свой золотой свет. Её свет был тише, но живее. Он не кричал, но согревал.

— У каждого — свой дар, — сказала Элия. — И вместе они сильнее.

Алиса сжала книгу в руках. Она понимала: её путь только начинается.