Альберт и Консуэло

Часть 1. Священное пристанище для двоих

Альберт и Консуэло, избрав своей стезёй вечные странствия и несение идей свободы, равенства и братства по земле, кочевали только вдоль бедных деревенских селений, иногда останавливались в домах местных жителей на ночлег — или чтобы немного отдохнуть, если не находили другого подходящего места.

Молва о них уже распространилась далеко за пределы пройденного пути, люди рассказывали друг другу о двух прекрасных артистах, похожих на цыган — поющей молодой женщине и красивом мужчине чуть старше её, играющем на скрипке.

Многие были готовы принять их. Если они не располагали ничем, что могли бы отдать за предоставленные кров и еду, они пели и танцевали, и на звуки прекрасной музыки выходили все, кто хотел на время забыться, отвлечься от крестьянской жизни, полной повседневных земных забот. Веселились все — дети, взрослые и старики…

Уходили они так же, как и приходили — быстро и внезапно.

Однажды, уже собираясь прощаться с отцом семейства, любезно позволившего им переночевать в своей избе, Альберт, подойдя к нему на улице, обратился со словами:

— Простите, можно попросить у вас один предмет — в обмен на любую вещь, которую вы захотите взять? Разумеется, кроме моей скрипки, потому что люди вашего сословия не имеют традиции держать такую вещь в своих жилищах, и мы не сможем нигде найти даже похожую, а значит, лишимся возможности выполнять свою миссию — нести в мир свет и добро.

— Да, для вас всё, что угодно, — тоном, в котором читалась доброжелательная простота, проговорил невысокий, крепко сложенный человек лет пятидесяти с короткой светлой бородой, обернувшись к нему.

— Я видел, что на стене вашего дома висит… — Альберт замолчал в нерешительности, а затем произнёс: — Топор, — и тут же быстро добавил: — Спешу вас уверить, что я не собираюсь причинять никому зла. Я знаю, что для вас не представит трудности изготовить такой же, если вы вдруг по воле судьбы лишитесь того, что имели прежде.

— Но… — в глазах крестьянина отразились испуг и замешательство. — Позвольте... Зачем?..

— Я знал, что этот вопрос последует. Я не могу сказать вам правду — это священно для меня и касается только меня и Консуэло, но прошу не сомневаться в моих благих намерениях.

Всё это время крестьянин с опаской смотрел на него, но всё же по окончании речи отправился к себе за тем, что попросил Альберт, вскоре вынес и передал ему.

— Искренне благодарю вас. Что бы вы хотели взять взамен?

— Нам ничего не нужно. Ступайте с богом.

— Но…

— Ради бога… Вы доставили нам радость своим выступлением, больше нам ничего не нужно.

Альберт понимал, что страх заставляет бедного крестьянина скорее прощаться и ничего не брать из его рук, но видел, что не мог ничего сделать, чтобы исправить его впечатление.

Тут подошла и цыганка.

— Альберт... — она похолодела, увидев, что держит в руках её муж, и не обратила внимания на уходящего. В её сдавленном голосе звучал ужас.

— До свидания, Консуэло, — обернувшись, сказал крестьянин.

— До свидания... Вы были очень добры... Если бог даст, то мы встретимся вновь, — рассеянным тоном проговорила она, наконец повернувшись к крестьянину.

— Боже мой... священно... Пусть бог даст, чтобы мы никогда больше не встретились, — тихо сказал последний, идя вперёд и не оборачиваясь, чтобы проводить взглядом Альберта и Консуэло.

— Ради бога, скажи мне… зачем… зачем тебе топор? — в душу той закралось подозрение, что Альберт вновь во власти древнего отмщения, чувства справедливости, которое пробудила в нём чужая душа по воле какого-то злого рока, и на сей раз намерен претворить свой замысел в жизнь. И она не чувствовала себя уверенной даже в том, каким именем называть своего мужа, на какое он откликнется сейчас.

Когда Альберт подошёл к Консуэло, та, повинуясь инстинкту, отступила на несколько шагов.

— Я знаю, что сейчас заставляю тебя чувствовать. Но, моя Консуэло, не бойся. Так было нужно. Я прошу у тебя прощения. Я заранее раскаялся в своих действиях. Так было нужно.

На её лице читалась тень вины, но и страх от того, что она не понимает его намерений, не покидал Консуэло.

— Прости меня… но… я не знаю, что думать… И я также не хочу верить в то, что ты можешь… — в её голосе слышалось смятение.

— Нет. Если в нынешнем своём воплощении я сознательно решу причинить тебе даже самый малый, самый ничтожный вред — провидение накажет меня так, как не карало ещё ни одного грешника на земле. Я не знаю, чем буду расплачиваться за свои деяния, но стану вечно нести этот крест, и небеса не станут спасением...

— Прошу тебя, не продолжай...

— Я говорю тебе это затем, чтобы ты до конца уверилась в чистоте моих устремлений. Твои мысли не имеют подтверждения. Ко мне пришло озарение — сейчас, когда тебя не было рядом. Мы уже попрощалась со здешними жителями — так пойдём же. Мне нужно сказать тебе... Эти слова не должны слышать чужие люди...

Такая таинственность ещё более насторожила Консуэло. Альберт, всегда такой открытый перед каждым встречным человеком... Что до сих пор было ей неизвестно — как и ему? Цыганке казалось, что, исходив с ним рядом столько дорог, услышав от него множество захватывающих историй о прошлом чешского народа, гонениях и войнах, страшных видениях, где ему являлись духи прошлого, она проникла во все самые сокровенные тайны души Альберта. Но что сейчас заставляло его говорить таким тихим голосом, удаляясь от «чужих людей», при этом держа в руках топор? Если бы не этот предмет, она бы восприняла подобные действия своего мужа спокойнее, почтя за свойственные ему иногда странности в поведении, которые почти никогда не возникали для неё как что-то слишком неожиданное.

Часть 2. Предел усилий и грань немого желания

Помещая последний цветок в верхнюю часть стены, Альберт глубоко и медленно вздохнул и вновь посмотрел на супругу — казалось, что c этим взглядом его душа без какой-либо прелюдии вступила в новый этап своего существования — как будто получив разрешение свыше и молчаливое — своей возлюбленной.

Теперь предстояла самая сокровенная часть подготовки ритуала — изготовление ложа любви и стола для утренней трапезы.

— Спасибо тебе, — Консуэло с благодарностью смотрела на него.

На его губах мелькнула едва заметная улыбка, а глаза слегка увлажнились.

— Ещё рано, — пресёк Альберт сам себя, не считая, что вправе предаваться этой радости раньше времени.

— Но мне и вправду хочется поблагодарить тебя. Кто бы ещё смог сделать для меня такое…

— Просто они тебя не любили. Не любили по-настоящему. Обманывались сами, а потом, осознав собственную лживость, использовали греховное притворство против тебя.

— Да, я уже очень давно и сама это понимаю. А сейчас, Альберт, тебе нужно отдохнуть, — сказала она, и, видя, что он хочет что-то произнести в ответ, добавила: — Прошу, не противоречь мне. Я вижу, что ещё одно усилие — и ты тотчас же упадёшь в обморок.

В этот момент, чтобы сохранить равновесие, ему пришлось опереться о ближайшее дерево. Перед глазами стало темно.

— Да, — Альберт действительно хотел лечь сейчас, потому что знал: именно в этот день он закончит намеченный этап своей работы — возведёт стены, призванные надёжно отделять их таинство от внешнего мира. — Я сделал всё, что должен был сделать в этот день. И мне хватило на это сил, и я благодарю за это Господа, — едва смог проговорить он становящимся металлическим и хриплым голосом, его глаза начали закрываться.

Цыганка протянула руки, чтобы, взяв за похолодевшие ладони, поддержать Альберта, но он нашёл в себе силы тяжело опуститься под ближайшее дерево и, расстелив старую шаль, лечь на траву.

— Прости меня...

Постепенно его дыхание успокаивалось. Консуэло сидела рядом и наблюдала. Через небольшой промежуток времени, убедившись в том, что Альберт заснул, она пошла в соседнее село, чтобы договориться о вечерней трапезе.

Возвращаясь, она решила обойти дом со всех сторон, чтобы лучше осмотреть.

Не спеша оглядывая добротное и вместе с тем такое лёгкое и красивое на вид здание, осторожно проводя кончиками пальцев по цветам, она ещё раз убеждалась в многогранности талантов этого необычного человека.

Видя, что Альберт по-прежнему внешне безмятежно спит, она в колебаниях остановилась возле двери, вокруг деревянной ручки которой тоже был оплетён цветок. Это растрогало Консуэло до глубины души, и ей не удалось сдержать вздох негромких слёз. Она обернулась, боясь потревожить сон Альберта, тот ничего не слышал, но кто знает, какие всё же сны видел сейчас?.. Консуэло отчаянно хотелось верить, что в них — только блаженство и рай, котором он жил в течение последних трёх лет. Она молила об этом бога, но вряд ли это было так — слишком сильны были переживания, — и стояла так несколько секунд.

— А что, если нельзя? — она вполне могла предположить такой ход мыслей Альберта, обусловленный только ему одному ведомыми причинами, но которые он смог бы объяснить, и Консуэло смогла бы его понять.

Но всё-таки она отважилась пойти на риск и сделать шаг внутрь. Тихо растворив дверь, она вошла. Дом оказался просторным, чего нельзя было заметить, находясь с внешней стороны. Она поняла, зачем это нужно: две половины — для него и для неё, — чтобы потом они могли соединиться, слиться...

Выходя из прекрасного одинокого строения, Консуэло увидела, что Альберт уже стоит чуть поодаль и смотрит на неё, любуясь и радуясь — да, он сделал всё в точности так, как нужно.

Она не заметила во взгляде Альберта ни тени гнева и улыбнулась, глядя ему в глаза. Лицо его выглядело более свежим, на щеках появился лёгкий румянец, блеск в глазах перестал быть таким лихорадочным; прежнее волнение никуда не ушло, но теперь утомление не выступало серьёзным обстоятельством, угрожающим его рассудку.

И действительно — призраки прошлого могли в конце концов просто забрать его с собой навсегда, он мог умереть в страшных муках, например, в подземелье среди плодов больного воображения, которые слишком часто не мог отличить от реальности, и родственники могли бы долгое время не знать об этом. Сердце бедной канониссы могло бы разорваться в тот же миг, когда она обнаружила бы его там. Или в окружении родственников, коих он, считая себя Яном Жижкой, мог принимать за своих врагов, и потому отбиваться, пытаясь «победить». И такой ужасный конец был бы невыносимо печален и несправедлив как для этой не повинной ни в чём души, так и для родных, не понимающих причины такого поведения. И неважно, сколько бы лет он прожил в метаниях беспокойного духа — это не сделало бы его уход менее болезненным и непохожим на муки ада

— Мы уже можем поесть в соседней деревне — я позаботилась об этом.

— Моя Консуэло, — Альберт тихо обнял её и закрыл глаза, — что бы я делал без тебя? — с улыбкой добавил он.

И наши герои, обнимая друг друга, неторопливо, тропой, поросшей цветами, направились в близлежащее селение.

В небе и на земле между тем царили тишина и безветрие. Природа здесь имела приглушённые, сдержанные, сероватые, желтоватые, зеленоватые оттенки — одну из ипостасей своей красоты — спокойную, безмятежную. Но, несмотря на это, она совсем не казалась мрачной.

Часть 3. Тайные чувства мира в одном святом сердце. Плата за тайну. Вторая миссия Консуэло и её повзрослевшая душа

Он словно находился под гипнозом, не замечая ничего вокруг. Консуэло подняла глаза на своего возлюбленного Альберта и взяла его под руку, стремясь помочь скорее приступить к завершению своей поистине титанической работы. И тот, как будто бы очнувшись от транса и поняв смысл жеста Консуэло, с готовностью последовал за ней.

Консуэло понимала — энергия души Альберта требует выхода, и, если сейчас отвлечь, помешать ему чем-то — то Альберт, конечно, будет слушать её, проявит должное внимание и уважение — потому что он любит её, а также по причине природного благородства, — но какие немыслимые внутренние муки придётся ему преодолевать и чего это будет ему стоить...

И поэтому, когда они вернулись на место своего ночлега, Консуэло отпустила Альберта, с лёгкой ласковой улыбкой, в которой, увы, всё же неминуемо угадывались ноты грусти и тревоги, что именно сегодня, в канун ритуала, она могла упустить тот момент, когда нужно будет остановить Альберта и принудить его к отдыху, а иначе она рискует навсегда потерять любимого, так и не испытав всей силы и многогранности чувства, которые она в меру своих сил старалась скрыть. Она посмотрела ему в глаза, молча кивнула и, сев на траву в тени пышной зелёной кроны раскидистого дерева, сцепив руки на коленях, стала смотреть, как Альберт вновь принимается за работу, ради которой, казалось, прожил всю свою предыдущую жизнь. И только поэтому, как думала Консуэло, Всевышний до сих пор не забрал его на небеса — а ведь это могло случиться множество раз. Предыдущую — потому что с обстоятельствами нынешней она не имела ничего общего — только душа осталась прежней — к счастью и сожалению Консуэло. С одной стороны, остались неизменными та удивительная чувствительность, способность глубоко, тонко и чутко, не упуская ни единой детали, воспринимать жизнь во всех её проявлениях, дарование полностью отдаваться любому порыву и так сильно, беззаветно любить, быть готовым на всё — даже рисковать собственной жизнью ради предмета своей страсти. В мыслях Консуэло очень часто мелькало именно это понятие — в значении одержимости, — и она отдавала себе отчёт, что в отношении к ней Альберта присутствуют весьма заметная доля причудливого сочетания обширных знаний об истории своего народа, его войнах и гонениях и крайней впечатлительности, которая привела к приступам помрачения рассудка. И, конечно же, как ни горько это признавать, далеко не последнюю роль сыграл неестественно сильный, но сознательный — и тем страшнее — интерес к этой самой истории: Альберт чувствовал, что неотвратимо приближается ко дну самой глубокой на свете пропасти, и спасти его может только чудо, однако стремление к знаниям, казалось, целиком и полностью лишило его здравомыслия, хотя, близкие, видя тревожные перемены в поведении самого младшего из Рудольштадтов, пытались убедить его умерить жажду знаний. Но Альберт был непреклонен и погружался всё глубже в подробности описаний пыток и казней, что в конце концов привело к кошмарам, от которых он в смертельном ужасе просыпался среди ночи. Затем к ним добавились ужасные видения наяву, неотличимые от действительности — но Альберт, с детства обладая редким упрямством и крайней дотошностью, превратившимися прямо-таки в манию, не поддавался никаким уговорам. С другой же — Консуэло знала, какую цену приходится платить за этот удел. Кроме того, что невольно получилось описать выше, нужно добавить внезапные потери сознания и приступы летаргического сна, которые с каждым разом становились всё продолжительнее, и Консуэло, не зная, придёт ли он в себя на этот раз, днями и ночами, не оставляя надежды, закрыв глаза, сцепив руки на груди, в беззвучных неостановимых слезах, широкими потоками лившихся по щекам, подняв голову высоко к небесам, шевеля тонкими бледными губами, молила бога спасти любимого...

Предательство Андзолетто, встречи с людьми, держащими в своих руках власть над целыми странами, бесчисленное количество испытаний, когда ей грозила опасность смерти, ужасные зрелища посвящения, и, наконец, воля судьбы, которая свела её с Альбертом — все события в жизни Консуэло сформировали в ней привычку размышлять о многих вещах, о том, как устроена эта жизнь, о том, почему люди поступают так, а не иначе, о справедливости и непростом выборе, когда кажется, что в том и другом случае ты предаёшь кого-то... Но с тех пор, как Консуэло рука об руку с Альбертом начала своё вечное странствие, у неё появилось ещё больше времени для раздумий. И благодаря этому, а также тому, что теперь все свои дни проводила рядом с Альбертом, однажды Консуэло пришла к очень ясной мысли, что ей на самом деле несказанно повезло — иметь возможность все оставшиеся дни находиться вместе с одним из тех людей, которым было суждено взять на себя все те непрожитые из страха осуждения или отсутствия достаточной силы воли другими людьми чувства, переживания, эмоции, свершения и в меру своих внутренних сил, держа за руки и плача вместе, разделить их с ним, помочь перенести, выжить в периоды, когда напряжение достигало своего пика. И нередко ей на самом деле удавалось словами, прикосновениями и взглядами как волшебством успокоить его душу. Консуэло, за столько лет изучив все видимые не однажды движения души Альберта, но оттого не ставшие привычными — Консуэло испытывала страх каждый раз, замечая, что-то внезапно изменилось в его взгляде или поведении, даже если эти перемены были уже знакомы — и, угадывая их ещё в мгновения зарождения, знала, какие слова нужно произнести, и они всегда шли от самого сердца. Но необходимо отметить, что Консуэло не всегда могла понять, что происходит с её другом — хотя, казалось, за годы, проведённые рядом с Альбертом, она уже должна была знать обо всех страшных и печальных тайниках его души, но она была, как и все люди, несовершенна в своём существе и, конечно же, не могла помочь в этих случаях. Консуэло оставалось лишь пристальнее следить за ним, стараться всё время находиться неподалёку и, конечно же, беспрестанно молиться. В такие моменты всё, что Консуэло могла сделать — лишь молча обнять Альберта и не отпускать до тех пор, пока ему не станет хотя бы немного легче.