Альфа. Присвоенная волком

Глава 1

Аделайн сидела напротив адвоката в большом, темном кабинете, где каждый предмет словно давил на неё, заставляя чувствовать себя маленькой и беззащитной. Седой, невозмутимый мужчина сидел за массивным дубовым столом. Его лицо было бесстрастным, как холодный камень. Он излагал факты, от которых у неё пересохло в горле, как будто каждое слово вытягивало из неё воздух. Тишина комнаты, нарушаемая лишь ровным голосом адвоката, казалась ей громом, который разрушал её жизнь.

— Ваша семья, мисс Кастильо, накопила значительные долги перед кланом Монтальво, — сказал он, поднимая взгляд с документов на неё. Его глаза были серыми, холодными, без единого проблеска сочувствия. — Эти суммы должны быть погашены в ближайшее время, иначе ваш род потеряет всё.

Её сердце забилось быстрее. Слова адвоката звучали сухо, как приговор, вынесенный без права обжалования. Она пыталась сохранить спокойствие, но чувствовала, как её руки дрожат, сжимаясь в кулаки на коленях. Аделайн хотела спросить, что можно сделать, как можно всё исправить, но её слова застряли в горле, словно её душили.

— Мой отец… Он никогда не говорил мне о таких долгах, — пробормотала она, с трудом находя силы говорить. — Как… Как это возможно?

Адвокат продолжал смотреть на неё так, словно она была всего лишь очередным делом, одним из множества, которыми он занимался. Его лицо оставалось невозмутимым, когда он отвечал:

— Ваш отец знал о сложившейся ситуации, но он также знал, что есть решение, — он сделал паузу, откладывая бумаги в сторону. — Ваши родители подписали договор, в котором чётко указано, что для того, чтобы избежать банкротства и сохранить имущество, вы должны выйти замуж за Рафаэля Монтальво.

Аделайн застыла, словно её ударило током. Слова адвоката отозвались в её сознании эхом, разрастаясь до грома, который гудел в её ушах. Брак. Её судьба решена. Судьба её семьи решена кем-то другим, и она не знала об этом до этого момента. Её мир рушился, снова и снова, каждый раз, когда она думала, что уже достигла дна. Но этот удар был ещё сильнее.

— Это невозможно, — прошептала она, её голос дрожал, как растрескавшееся стекло. — Вы не можете требовать от меня выйти замуж за человека, которого я не знаю… Которого я даже не встречала!

Адвокат слегка приподнял брови, его лицо оставалось холодным и отстранённым.

— Это не просто предложение, сеньорита Кастильо, — спокойно произнес он, словно объяснял элементарную истину. — Это обязательство, от которого вы не можете отказаться, если хотите сохранить всё, что у вас осталось. Этот договор был заключен вашими родителями, и он обязателен к исполнению. Либо вы выйдете замуж за Рафаэля Монтальво, либо всё ваше имущество и наследие будут проданы с аукциона, чтобы погасить долги.

Каждое слово звучало, как удар по её душе. Аделайн не могла поверить, что её судьба была решена без её участия, что её собственная жизнь стала разменной монетой в какой-то мрачной сделке. Она чувствовала себя игрушкой в чужой игре, чьи хрупкие крылья обломали, прежде чем она успела взлететь. Её голова закружилась, и она почувствовала, как слёзы подступают к глазам, но она сдержалась, не позволяя себе проявить слабость перед этим бездушным человеком.

— И что, если я откажусь? — спросила она, стараясь звучать твёрдо, хотя её голос всё ещё дрожал. — Что, если я не соглашусь выйти замуж за этого… Монтальво?

Адвокат наклонился вперёд, его глаза сузились, и в них появилась тень усмешки, которая выглядела скорее как гримаса.

— Если вы откажетесь, сеньорита Кастильо, вы потеряете всё. Ваш дом, ваши счета, все активы, которые принадлежат вашей семье, будут конфискованы и проданы для погашения долгов. Вы останетесь ни с чем. Бездомная. — Он выдержал паузу, словно наслаждаясь эффектом своих слов. — Но не забывайте, что в этом случае и репутация вашей семьи будет уничтожена. Так что, возможно, вы захотите подумать дважды.

Аделайн закрыла глаза, пытаясь собрать все силы, чтобы не закричать. Её мир рухнул в тот день, когда умерли её родители, но теперь она осознала, что падение было только началом. Её загнали в угол, и она не знала, как выбраться. Гнев и отчаяние смешались в её груди, заставляя сердце колотиться так, что казалось, оно вот-вот вырвется наружу. Ей хотелось разбить все эти чёртовы бумаги, вырваться из этого кабинета и сбежать куда-нибудь подальше, но она знала, что это бесполезно.

Она открыла глаза и увидела, как адвокат спокойно собирает документы, словно дело уже закрыто. Его невозмутимость казалась ей издевательством.

— Я хочу видеть этот договор, — твёрдо произнесла она, пытаясь взять под контроль хотя бы этот момент. — Я хочу прочитать всё, что там написано.

Адвокат пожал плечами и протянул ей папку. Его глаза искрились холодным удовлетворением, когда он сказал:

— Разумеется. Но я вас уверяю, сеньорита Кастильо, там нет ничего, что могло бы изменить вашу судьбу. Ваши родители всё предусмотрели.

Аделайн взяла папку и, не удержавшись, ударила её об стол так, что бумаги высыпались наружу. Она подняла на адвоката взгляд, полный ярости и боли.

— Значит, они предусмотрели и то, что их дочь станет заложницей чужих долгов, да? — её голос дрожал, но в нём уже звучала угроза. — Они решили, что я обязана прожить свою жизнь по их правилам, даже если меня это уничтожит?

Адвокат развёл руками, будто соглашаясь с её словами, но ничуть не сочувствуя.

— Это бизнес, сеньорита Кастильо. Ваша семья заключила договор. Теперь ваш долг — исполнить его.

Эти слова отозвались в её сердце эхом, как последний удар колокола, погружающий всё в тишину. Она поняла, что её судьба больше не принадлежит ей, что её жизнь продана и куплена, как товар, и никто не спрашивал её мнения. И теперь ей оставалось только одно — встретиться с Рафаэлем Монтальво, чтобы понять, что это за человек, и почему он был готов купить её судьбу.

Её руки невольно сжались в кулаки, а по коже пробежала дрожь, будто сам дом отталкивал её, не желая впускать обратно. Но она знала — пути назад нет. Этот дом, когда-то величественный, как произведение искусства, стоял перед ней, суровый и мрачный, словно скорбная маска. Каменные стены были темны, как грозовые облака, словно они впитали в себя весь мрак тех лет, которые Аделайн провела вдали от этого места, вдали от всего, что её связывало с прошлым.

Глава 2

Когда она вошла в кабинет отца, её ноги дрожали. Комната была почти такой же, как она её помнила, словно время застыло, ожидая её возвращения. Тяжелый деревянный стол, кресло с потёртой обивкой, которое всё ещё держало форму его тела, словно он только что встал, оставив книгу недочитанной. Всё выглядело так, будто хозяин комнаты вышел на минуту и вот-вот вернется, поправляя манжеты рубашки и улыбаясь ей с доброй, но строгой улыбкой. Но этого не произошло. Отец не вернется. Никогда. И эта мысль ударила её снова, как нож в сердце, оставив после себя пустоту.

Она провела рукой по полированному дереву стола, чувствуя, как под пальцами холодная гладкая поверхность отзывается глухим стуком. Этот звук был пустым и отчужденным, таким же, каким был её новый мир, лишённый всех, кого она любила. На столе, среди старых книг и чернильниц, лежала кипа юридических бумаг и договоров, аккуратно сложенных в стопку, словно ожидающих её возвращения, чтобы вынести свой приговор. Аделайн не сразу заметила их, но как только её взгляд упал на верхний лист, сердце сжалось, словно на него опустилась ледяная рука.

Среди строк и печатей мелькало название, которое она не могла игнорировать — "Монтальво". Эти буквы, написанные чёрным на белом, казались ей тёмными знамениями, пророчеством беды. Словно сама судьба пряталась между строчек, ожидая, когда она прочтёт их и узнает о том, что её жизнь не принадлежит ей. Долг. Слово, которое она не могла понять. Что значило это обязательство перед семьёй, о которой она ничего не знала? Её родители оставили ей не только наследие, но и невидимую цепь, которая связала её будущее с кем-то, кого она никогда не встречала.

Туман, окутывавший город, словно проник и сюда, наполнив комнату ощущением неизбежности. Аделайн стояла, ощущая, как её дыхание становится всё более тяжёлым. Она хотела кричать, но горло сжимало от подступающего кома, как будто даже слова были лишены смысла. Всё, что осталось — это документы, холодные, беспристрастные, словно молчаливые свидетели её скорби. Но в этих документах была заключена её судьба, и она понимала, что, как бы ей ни хотелось отвернуться, убежать, сжечь эти бумаги и забыть, это невозможно.

Её родители связали её жизнь с долгом, о котором она не знала, долгом, который теперь стал её бременем. И всё, что оставалось — узнать, что значат эти слова, кто такие Монтальво и почему её жизнь теперь связана с их именем. Аделайн чувствовала, как страх и отчаяние пробираются в её душу, но вместе с этим появлялась и решимость. Она не могла позволить себе сломаться. Не здесь. Не сейчас.

Она вспоминала тот день, когда её мир разлетелся на осколки, и даже эти осколки исчезли, не оставив ничего, кроме пустоты. Всё началось с телефонного звонка. Глухой, бесцветный голос, который пробивался сквозь треск и шум в линии, объявил ей о том, что её родители погибли в автокатастрофе. Эти слова врезались в сознание, как осколки стекла, раздирая её изнутри, но не оставляя ни единого шанса почувствовать боль. Она помнит, как телефон выпал из её рук, словно стал раскалённым металлом, и она стояла там, окаменевшая, с пустыми глазами, глядя в никуда. Вся её жизнь рухнула в одно мгновение. Словно кто-то вырвал у неё землю из-под ног и она падала, падала в пустоту, без возможности зацепиться за что-то реальное.

Но это было не всё. Сразу после удара, который она не успела даже осознать, её накрыла волна другой, не менее страшной трагедии — бумажной. Пачки документов, толстые папки с печатями и официальными штампами, юридические бумаги, завещание... Они все легли на неё, как тяжёлые оковы, сковывая движения, не давая дышать. Слова, прописанные чёрным по белому, были для неё неразличимы, как текст на чужом языке. Она не могла понять, что от неё хотят, не могла найти в себе силы понять. Они требовали её подписи, её согласия, её участия в том, чего она не хотела принимать.

Аделайн чувствовала, как эти бумаги, словно тёмные и липкие пауки, обвивают её своими сетями, лишая права на скорбь. Они словно говорили: "Нет, ты не можешь позволить себе грустить, ты не можешь позволить себе плакать. У тебя есть дела. Тебе нужно быть сильной." И она стала. Она подписывала бумаги, слушала холодные голоса юристов, которые объясняли, как распределить имущество, как закрыть счета, как перевести счета на её имя. Они говорили об активах и обязательствах, как будто всё это имело значение, когда у неё не осталось ни единой живой души.

Она открывала кабинеты в родном доме, стараясь вдохнуть воздух, который ещё хранил в себе запах сигар её отца, пряных и горьковатых, и тонкий аромат дорогих духов матери, сладких и обволакивающих, как шёлк. Каждый раз, когда она открывала дверь, ей казалось, что они вот-вот войдут, как делали это раньше — отец с задумчивым видом, медленно затягиваясь сигарой, а мать, бросая на неё взгляд из-под длинных ресниц. Но этого никогда не происходило. Эти комнаты остались пустыми, холодными, словно души, которые когда-то наполняли их, ушли навсегда, забрав с собой тепло и жизнь.

Аделайн вспоминала, как её мать рассказывала ей о Монтекадо. В её рассказах город был живым, дышащим существом, полным таинственных мест, которые ждали тех, кто осмелится их найти. О тайных садах, спрятанных за мраморными статуями, окружённых живыми изгородями, настолько густыми, что сквозь них не могли пробраться даже лучи света. О сказочных ярмарках, где торговцы предлагали чудесные артефакты, шепча о древних проклятиях и сбывающихся желаниях. Эти легенды были полны очарования, но теперь, когда она вернулась, они казались пустыми, как старые слова, забытые со временем.

Город уже не защищал её. Он был безмолвен, оставляя её наедине с её болью. Аделайн чувствовала себя чужой в этом месте, где когда-то было её детство, как будто город отверг её, не признав, словно больше не хотел впускать её в свои тайны. Пустота Монтекадо эхом отзывалась в её душе, напоминая о том дне, когда она узнала о смерти родителей. О том мгновении, когда её сердце словно остановилось, разлетевшись на тысячи осколков, и каждый из них причинял новую боль. Город, в который она вернулась, был мёртв, как её мир, рухнувший вместе с их смертью.

Глава 3

Поместье Монтальво возвышалось на холме, как мрачный, неприступный замок, изрезанный временем и обветренный тысячелетиями. Готические башни тянулись вверх, будто когтистые пальцы, жадно цепляясь за мрачное небо, затянутое тучами. Лес вокруг был густым и тёмным, будто окутывал замок чёрным плащом, скрывая его от посторонних глаз. Каменные стены, поросшие мхом, казались живыми, дышащими, как монстр, замеревший в ожидании. Здесь было что-то первобытное, дикое, словно поместье готово проглотить любого, кто осмелится приблизиться. Старинные окна, узкие и высокие, смотрели, как злобные глаза, следящие за каждым, кто осмелится пересечь черту.

Аделайн ощущала, как холодок пробирается под её кожу, когда она вышла из машины и подняла взгляд на здание. Огромные чёрные ворота открылись медленно и с гулким скрежетом, будто предупредили её о том, что путь назад закрыт. Её сердце билось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди, но она заставила себя сделать шаг вперёд, потом ещё один. Каждый её шаг отзывался эхом в каменном дворе, как звук гвоздей, вбиваемых в крышку гроба.

Когда она вошла внутрь, её встретила тишина, гнетущая и густая, как густой, застоявшийся воздух. Просторный холл был освещён лишь тусклыми светильниками в форме свечей, которые отбрасывали дрожащие тени на стены. На мгновение ей показалось, что эти тени движутся, вытягиваются, как руки, стремящиеся схватить её. Она чувствовала, как страх охватывает всё сильнее, но заставила себя держать голову высоко. В этом месте ей нельзя было показать слабость.

Зал, куда её привели, был просторным, но каким-то удушающим. На стенах висели портреты предков, и лица этих людей смотрели на неё, как судьи. Свечи горели тускло, отбрасывая дрожащие тени, и в этой полумраке её дыхание казалось громким. Аделайн оглядывалась, чувствуя, как что-то невидимое, тёмное, словно наблюдает за ней, изучает её.

Затем она услышала шаги. Медленные, уверенные, почти беззвучные, они приближались, пока не появился Рафаэль. Он вышел из тени, его фигура высвечивалась мягким светом. Он был высоким, с широкими плечами, мощной мускулистой фигурой и каждый его шаг был точно выверен. Черные блестящие волосы, слегка взъерошенные, подчёркивали красивые, строгие черты лица. Глаза, ярко-зелёные, сверкали, как у дикого зверя. Эти глаза были очень пронзительными контрастируя с его смуглой кожей и темными волосами. Резко очерченный подбородок с ямочкой, густые широкие брови и чувственный яркий рот, очень сочный, капризно изогнутый…она бы сказала манящий. Но больше всего ошеломляли его глаза. И эти глаза смотрели на неё с такой уверенностью, что от этого становилось не по себе.

— Ты должно быть Аделайн, — сказал он, его голос был низким и глубоким, словно разливался по всему залу. — Добро пожаловать в моё поместье.

Она кивнула, стараясь скрыть напряжение, которое чувствовала внутри. Она пришла сюда не для того, чтобы дать себя сломать, но что-то в его присутствии уже подчиняло её воле Рафаэля. Он был так уверен в себе, что её попытки сопротивления казались чем-то смешным, наивным.

— Я полагаю, у вас есть объяснение, — начала она, приподнимая подбородок. — Почему я здесь?

Он улыбнулся. Это была едва заметная улыбка, холодная, ироничная. Он словно забавлялся её дерзостью, её попытками держаться гордо.

— Конечно, — он провёл рукой, указывая на стол, который был уже накрыт к ужину. — Но всё по порядку. Сначала ужин.

Аделайн колебалась, но потом всё же прошла к столу. Она понимала, что отступать некуда, и если она хотела получить ответы, ей придётся играть по его правилам. Рафаэль сел напротив, и его взгляд не отрывался от неё, наблюдая, как она опускается на стул.

Еда выглядела аппетитно, но Аделайн не могла заставить себя есть. Она чувствовала себя, как жертва, которую вот-вот преподнесут хищнику. Рафаэль поднял бокал вина, его губы изогнулись в лёгкой улыбке, как будто он читал её мысли. С таким успехом ее могли бы уложить на этот стол и отдать ему.

— Ты напугана, — произнёс он. — Это нормальная реакция. Ты здесь не случайно. Я уверен, ты уже слышала, что твои родители заключили договор.

Она чуть не сжала вилку в руке до боли, пытаясь сохранить невозмутимость.

— Договор, который обязывает меня выйти замуж за человека, которого я никогда не видела? — её голос звучал остро, почти вызывающе. — Вы серьёзно думаете, что я соглашусь?

Рафаэль отпил из бокала и, не отрывая глаз от неё, сказал:

— Я не думаю, Аделайн. Я знаю. Потому что у тебя нет выбора.

Он говорил это так, словно речь шла о простом соглашении, неважном контракте. Её ярость вспыхнула, и она подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом.

— Почему я? Почему ты не нашёл кого-то другого, кто с радостью согласился бы выйти за тебя? — её голос дрожал, но она заставила себя задать этот вопрос.

Рафаэль откинулся на спинку стула, его глаза не отрывались от неё, изучая её, как если бы она была головоломкой, которую он собирался разгадать.

— Потому что мне нужна ты, — сказал он, и его слова прозвучали как приговор. — Твоя семья, твоё имя, твой долг. Это не просто договор, Аделайн. Это расплата. Твои родители очень много задолжали моему клану.

Она чувствовала, как земля уходит из-под её ног. Что-то в его словах, в его голосе заставляло её замереть. Он не предлагал — он утверждал. Он не спрашивал — он приказывал. Он привык к власти, и это отражалось в каждом его движении, в каждом слове.

— Я не выйду за тебя, — прошипела она, чувствуя, как её голос дрожит. — И ничего не заставит меня это сделать. Хочешь вернуть долг – я верну его по частям.

Рафаэль наклонился вперёд, его глаза сверкнули в полумраке. Он был так близко, что она могла ощутить его дыхание на своей коже.

— О, ты выйдешь, — прошептал он, его голос был низким и насыщенным, как грозовое небо перед бурей. — Потому что я так сказал. А то, что я говорю — это закон. Ты не сбежишь. Ты не скроешься. Твои родители подписали этот договор, и теперь ты принадлежишь мне. В кредит ты не расплатишься даже если продашь все до последних трусов.

Глава 4

Рафаэль стоял перед стаей, неподвижный, словно черная скала посреди мрака. Тяжелый взгляд скользил по лицам волков, один за другим. В его глазах не было ни малейшего проблеска сострадания, ни даже намека на то, что перед ним — его собственная кровь, его стая. Глубокие, как колодцы, черные зрачки альфы смотрели на них безразлично, оценивающе, будто он решал, кто из них сегодня умрёт, а кто останется жить. Мрак, окутавший лес, только подчёркивал холодную жестокость, застывшую в его чертах. Он не был просто альфой. Он был чем-то большим — древней, первозданной силой, которая лишь приняла человеческую форму.

Тишина была абсолютной. Волки-оборотни стояли, притихшие и напряжённые, как натянутая струна, ожидая его слов. В темноте светились только их глаза — затаённые, настороженные, полные уважения и страха. Они знали: тот, кто встретит его взгляд, почувствует, как страх вгрызается в сердце, холодный и безжалостный, как сталь. Рафаэль был воплощением силы, той самой, которая рождалась из кровавых ночных схваток, из тысячелетней борьбы за выживание.

Он чуть приподнял голову, и лёгкая усмешка коснулась его губ — горькая, ироничная, лишённая всякой радости. Он знал, что его сила вызывает в них трепет, что даже самые свирепые члены стаи не рискнут бросить ему вызов. Они могли рычать, скалить зубы, но перед ним — перед альфой — им оставалось только склонить головы. Рафаэль был для них чем-то вроде ожившей легенды, той древней угрозы, которую нельзя победить, только подчиниться ей или пасть.

— Мы не трогаем людей, — произнес он, и голос его прозвучал как раскат грома, тяжёлый и неумолимый, словно сама природа решила навсегда запечатлеть его слова в сердцах каждого, кто их слышал. — Это наш закон. Нарушивший его — перестаёт быть частью стаи.

Он не спрашивал. Не предупреждал. Это было утверждение — истина.

Рафаэль шагнул вперёд, и каждый волк перед ним, будто по команде, опустил голову. Он чувствовал этот трепет, эту безмолвную покорность, что исходила от его подчинённых, и в душе мелькнуло еле заметное удовлетворение. Они понимали: перед ними не просто лидер, а тот, кто не побоится оборвать их жизни одним коротким движением руки. Его закон был непреложен, как сама природа. В его глазах каждое из этих существ было не более чем частью общего механизма — жизнью, которой он управлял и распоряжался, словно бог древнего культа.

— Закон — это не просто слово, — продолжил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Это наш способ выжить. Наша сила. Наше отличие от жалких, сломанных существ, что скитаются за пределами леса, боясь тьмы, которую сами не понимают. Мы — стая. Мы — сила, которая пришла с глубин веков, и я не позволю никому осквернить то, что нам даровано. Люди — не наша добыча. Тот, кто захочет пустить их кровь, должен сначала пустить свою.

Последние слова были сказаны с такой хладнокровной твёрдостью, что воздух словно бы замер. Рафаэль знал, что для некоторых из его подопечных этот запрет не был чем-то естественным. Их инстинкты, их животная природа жаждали кровавой жатвы, которой они лишены по его воле. Но он держал их на коротком поводке, и они знали, что любая попытка ослушаться обернётся для них смертельной ошибкой. Он не колебался ни на мгновение: он прервёт их жизнь так же хладнокровно, как перегрызает горло лани.

Рафаэль снова осмотрел собравшихся перед ним волков. Лица — одни испуганные, другие равнодушные, кое-где мелькала искра неприязни. Он знал, что многие из них его ненавидят. И что ж? Пусть ненавидят. Пусть их страх и злость становятся их топливом. Он был здесь не для того, чтобы быть любимым. Ему не нужны были их симпатии и тем более их жалкие, хрупкие привязанности. Он был их альфой, их жёстким, безжалостным вожаком, который требовал подчинения.

Он был холоден и бесстрастен, как сама смерть.

Рафаэль замер, чувствуя, как тишина поглощает каждую мелодию леса, каждый вздох ночного ветра. Он знал, что для них его слова звучат как сталь, со скрежетом врезающаяся в их инстинкты, в их жажду крови и свирепую природу. Его запрет противоречил самой сути многих из них, но они понимали: его воля была мощнее их природы. Его закон — выше их желаний.

Он чувствовал напряжение в толпе, каждый взгляд, обращённый на него, был полон глухого, подавленного страха и — в то же время — восхищения. Они знали: перед ними не просто альфа. Перед ними воплощение силы, воли и древней безжалостности, которую не сломит ни мольба, ни бунт. Он был создан не для того, чтобы слушать, а для того, чтобы приказывать и безраздельно править.

Молодой волк по имени Лоренцо, стоящий у края стаи, вдруг едва заметно пошевелился, не выдержав давления тяжёлого взгляда Рафаэля. Это движение было почти незаметно, но альфа уловил его. В его глазах вспыхнул холодный огонёк — презрение, почти неразличимое, но жгучее. Рафаэль подошёл к Лоренцо, медленно, будто смакуя каждый шаг, и вся стая, как по команде, напряглась, чувствуя, что грядёт неизбежное.

— Ты что-то хотел сказать, Лоренцо? — голос Рафаэля был обманчиво спокойным, почти ленивым, но в его интонациях проскальзывала угроза, скрытая под налётом холода.

Лоренцо замер, глядя на него, не в силах произнести ни слова. В его взгляде читалась смесь страха и стыда, но где-то в глубине плескался огонь, тот самый, что порой загорается в тех, кто не способен покорно склонить голову. Но Рафаэль уже не видел перед собой живого существа, волка, члена стаи. В этот миг он видел перед собой только зерно сомнения — маленькую тень бунта, которую нужно было вырвать с корнем, прежде чем она окрепнет и заразит других.

Мгновение — и его рука, ловкая и сильная, взлетела, обхватив шею Лоренцо. Один рывок — и молодой волк оказался на коленях, задыхающийся, беспомощный перед силой своего альфы. Вокруг воцарилась напряжённая тишина, в которой слышно было только тяжёлое дыхание Рафаэля и хрип молодой жертвы в его руках.

— Запомни, Лоренцо, — произнёс он, наклоняясь к его лицу так близко, что их взгляды встретились, — я терплю ошибки. Иногда. Я даже прощаю слабость. Но сомнение? Никогда.

Глава 5

Рафаэль стоял на опушке, погружённый в темноту, и холодный воздух леса плыл вокруг него, проникая под кожу, заполняя лёгкие. Ветер принёс с собой запах хвои, сырой земли, ночного неба. Этот запах вонзался в его сознание, вытеснял всё остальное, растапливал последние остатки человеческого — всё то, что было костью и плотью, поддающимся контролю. Лес звал его, как зовёт кровожадная пучина своих утопленников.

Рафаэль медленно сбросил с себя одежду, чувствуя, как каждая мышца под кожей напрягается, как будто сопротивляясь неизбежному. Сначала рубашка — ткань с шорохом упала на землю, как отжившая своё старая кожа. За ней последовала остальная одежда. Оголённое тело вздрогнуло от прикосновения ночного воздуха, но он едва заметил это. Он смотрел на свои руки, белеющие в сумерках, как чужие. Ещё мгновение — и они будут бесполезны, забудут, как держать меч, как сжиматься в кулак. Останутся лишь когти, когти и лапы.

Это чувство всегда приходило как тяжесть в груди, как затихающая тишина перед грозой. Он в последний раз вдохнул холодный воздух, полный запахов леса и ночи, и отпустил… контроль. Отпустил ту жалкую нить, что удерживала его в форме человека. И оно началось.

Всё происходило быстро, болезненно, но в то же время удивительно знакомо. Хруст костей раздался в тишине, резкий, почти гулкий — звук ломаемых палок под сапогом, но это ломалось его собственное тело, подчиняясь зову древней магии, всплывшей откуда-то из глубин его существа. Кости хрустели и меняли форму, растягивались и изгибались под непреодолимым давлением, как будто в них одновременно вкручивали сотни невидимых винтов. Жгучая, пульсирующая боль прокатилась по телу волнами, захватывая каждую мышцу, каждое сухожилие. Но он не издал ни звука, не проронил ни стона — это был его ритуал, его посвящение, его проклятие.

Рёбра разошлись, грудная клетка расширилась, словно в ней должно было поместиться что-то большее, чем человеческие лёгкие. Пальцы искривились, вытянулись в длинные, изогнутые когти. Он почувствовал, как его челюсть ломается и удлиняется, как зубы обостряются, становясь кинжалами, идеально приспособленными для разрывания плоти. Кожа покрылась жёсткой, густой шерстью, чёрной, как сама ночь, которая окутывала его, как тяжёлая пелена.

Это было и болью, и освобождением одновременно. Он чувствовал, как тело больше не принадлежит человеческим законам, как оно поддаётся дикой, древней силе, отзываясь на зов инстинкта, который шептал ему о крови, о ярости, о том, что есть лишь один закон — закон зверя.

И вот он стоял на четырёх лапах, тяжёлый, могучий, огромный. Он был волком, и весь мир предстал перед ним в новом свете. Зрение стало острее, ночное небо засияло оттенками тёмно-синего и серебристого. Воздух был полон запахов — запахов земли, деревьев, животных, даже далёких ручьёв, что пробивались сквозь корни и камни. Он знал теперь каждую тропу, каждую щель в скалах, каждую тень — всё стало его владениями, его охотничьими угодьями.

Рафаэль — человек исчез, растворился. Остался только волк.

Мир вокруг изменился. Обрёл новую яркость, новые детали, новые смыслы. Каждый звук стал чётче, каждый запах приобрёл остроту, от которой кружилась голова. Он слышал, как в кустах шелестит мышь, как хрустят под когтями корни деревьев, как далеко-далеко, на другой стороне леса, кто-то — может быть, олень, а может, просто глупая птица — бежит от чего-то невидимого. Для него теперь не существовало преград, не существовало границ. Лес стал его владением, его миром, его охотой.

Сердце билось ровно и уверенно, каждое движение было выверенным и точным, как удар хищника, который знает, что может взять всё, что пожелает. Рафаэль рванулся вперёд, беззвучно, плавно, как тень, что скользит по земле, не нарушая покоя ночи. Он не просто бежал — он сливался с лесом, становился его частью, его душой. Плавное движение лап по земле, легчайший шелест ветра, который скользил между деревьев, — всё это было единым потоком, единым дыханием. Рафаэль не охотился — он просто был.

Охота для него была чем-то большим, чем простой инстинкт выживания. Это было выражение его сущности, его силы, его воли. В эти моменты он чувствовал себя хозяином мира, полновластным правителем, которому не нужны законы, кроме одного — закона крови. Никто и ничто не могло преградить ему путь, остановить или укротить его. Он был альфой, диким и неукротимым, и в этом мире, полном серых теней и бледных силуэтов, не было никого, кто мог бы сравниться с ним по мощи и жажде власти.

Адреналин струился по венам, как огонь, заполнял всё его существо, подталкивал, разжигал, требовал. Он ощущал этот первобытный, древний зов в каждом нерве, в каждом вздохе. Слишком долго ему приходилось сдерживаться, слишком долго он носил на себе маску человека. Теперь маска сорвана, сброшена, и перед лесом, перед ночью предстал истинный хищник, король, для которого не существует преград, и мир, наполненный запахами и звуками, принадлежал только ему.

Он знал, что всё живое в радиусе его чувств ощущает его — каждый зверёк, каждый хищник. Они боялись, прятались, прижимались к земле, не смея подать голоса, не смея нарушить его безмолвную поступь. Они знали, что он пришёл за ними, и неважно, на кого падёт его взгляд. Он был альфой, и в эту ночь лес был его игрушкой.

Рафаэль, не сбавляя скорости, рванул вглубь леса, туда, где звуки становились приглушённее, а запахи — насыщеннее. Он был королём в этом царстве ночи и мрака, единственным, кому принадлежали и власть, и свобода.

Глава 6

Аделайн застыла на месте, когда слуга передал ей короткое, формальное сообщение — Рафаэль ожидал её в своём кабинете. Слова, сказанные резко, без лишних вежливостей, будто властно подталкивали её к нему, лишая выбора. Она знала: эта встреча не будет дружелюбной, не будет простой. Всё её тело напряглось от предчувствия, что это — лишь начало. Она не стала прихорашиваться и даже смотреть в зеркало. Последнее что она хотела – это возбудить в нем мужской интерес…хотя он недвусмысленно намекнул ей, что ему от нее нужно. И это точно не просто формальный брак на бумаге. От одной мысли об этом ее щеки зарделись.

Сердце стучало всё громче, пока она шла по длинному, почти бесконечному коридору, мимо каменных стен, освещённых лишь мягким светом редких свечей. С каждым шагом пол казался всё более скрипучим, воздух всё более густым. Она пыталась успокоить своё дыхание, но мысли не давали ей покоя.

«Ты ничего ему не должна. Ты здесь ради своей семьи, ради того, чтобы защитить свое имя и их память, сберечь свое наследие, а не потому, что он может управлять тобой». Повторяя это, она почувствовала, как гнев внутри медленно сменяется решимостью. Она не собиралась уступать. Она не позволит ему думать, что это так просто.

Дверь в кабинет Рафаэля была массивной, сделанной из тяжёлого тёмного дерева. Аделайн толкнула её, и, стоило ей сделать первый шаг внутрь, как её окружила давящая атмосфера комнаты. Всё в кабинете было организовано безупречно: большие книжные шкафы, громоздкий стол из тёмного дерева, кожаные кресла, окна, плотно закрытые тяжелыми тёмными шторами. Комната казалась лишённой света и тепла, будто отражала самого Рафаэля — властного и непреклонного.

Рафаэль сидел за столом, расслабленно откинувшись в кресле. Его поза была спокойной, даже ленивой, но напряжённость, исходящая от него, было невозможно не почувствовать. Он смотрел на неё, не моргая, и его ярко-зелёные глаза блестели хищно и опасно. Казалось, что он видел её насквозь, читал её мысли ещё до того, как она успевала их озвучить. Было в нем что-то звериное, что-то нечеловеческое…как и его дикая красота. От этого взгляда по спине пробежал холод, но Аделайн не позволила себе ни малейшего признака слабости.

— Аделайн, — наконец произнёс он, и его голос, глубокий, с лёгким, почти незаметным оттенком сарказма, разбил тишину. — Я рад, что ты нашла время для нашей беседы.

Она прищурилась, стараясь сохранять твёрдость, и сделала шаг вперёд.

— Не думаю, что мне был предложен выбор, — ответила она, стараясь придать голосу твёрдость, но её слова прозвучали резковато. Она сразу поняла, что Рафаэль заметил её колебание — едва уловимый изгиб его губ это подтвердил.

— Возможно, — проговорил он, медленно выпрямляясь, — но выбор у тебя был, когда ты подписала договор. Теперь у тебя есть только обязательства.

Он говорил спокойно, но в каждом слове была угроза. В его голосе не было ни просьбы, ни малейшей попытки сгладить резкость. Он будто бы бросал ей вызов, как волк, показывающий клыки.

Аделайн почувствовала, как гнев поднимается внутри неё. Она подошла ближе и остановилась, глядя на него с вызовом.

— Вы считаете, что имеете право решать, что мне делать? — проговорила она, и её голос, хотя и дрожал, звучал твёрдо. — Этот брак — результат старых договорённостей, и я здесь не потому, что согласна с ними, а потому, что это единственный способ спасти наследие и все дело моей семьи. Но не думайте, что вы можете контролировать меня.

Рафаэль вскинул брови, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на забаву. Он поднялся со стула и медленно подошёл к ней. Когда он остановился напротив, их разделяло всего несколько шагов, и Аделайн осознала, насколько он высок, насколько силен. Она невольно напряглась, пытаясь не показать, насколько близость этого человека выбивала её из равновесия.

— Ты считаешь, что я хочу контролировать тебя? — сказал он, и его голос стал мягче, но в этой мягкости была скрытая угроза. — Я установил условия, и они были приняты. Если ты думаешь, что можешь нарушить их — ты глубоко заблуждаешься. Всё здесь принадлежит мне, — он слегка наклонился вперёд, не отрывая взгляда от её глаз, — в том числе и ты.

Аделайн почувствовала, как ярость и страх смешались в её груди, вызывая прилив горячей волны к лицу. Она выпрямила спину, не отводя взгляда.

— Если вы рассчитываете, что я просто подчинюсь… то вы явно переоцениваете себя, — произнесла она медленно. — Я не привыкла, чтобы мной командовали.

Рафаэль ухмыльнулся, его глаза блеснули, и эта улыбка была наполнена почти животной, хищной уверенностью.

— Забавно, — сказал он тихо, и его голос был подобен шелесту листьев в преддверии шторма. — Я не привык, чтобы кто-то ставил под сомнение мои решения. Не привык, чтобы кто-то сопротивлялся. Но, возможно, в этом и будет своя прелесть научить тебя подчиняться.

Она хотела бросить ему что-то в ответ, но слова застряли у неё в горле. Она чувствовала себя, как мышь, загнанная в угол, и его взгляд, цепкий и проницательный, словно протыкал её насквозь.

— Думаешь я позволю себя учить покорности? — сказала она, наконец, после долгого молчания. — Думаешь, мы в средневековье… — она махнула рукой, не находя слов, чтобы выразить, как сильно её отталкивает вся эта ситуация. — Если бы не моя семья, я бы никогда не согласилась.

Рафаэль смотрел на неё, и в его взгляде не было ни капли сожаления или понимания.

— Твои желания здесь не имеют значения, — ответил он, и его слова были словно удар. — Ты подписала договор. Ты согласилась. Теперь ты здесь, и у тебя есть лишь два пути: смириться или столкнуться с последствиями.

Она не могла поверить своим ушам. Его холодность, эта уверенность, что всё будет так, как он скажет, вызывали в ней протест. Она шагнула к нему, сжав руки в кулаки, и вскинула подбородок.

— Я не стану вашей игрушкой, — бросила она, глядя на него в упор. — Мое дело выйти за вас замуж. Ничего другого вы от меня не получите!

Глава 7

Рафаэль стоял напротив неё, холодный и неподвижный, словно вырезанный из камня.

- А теперь нечто важное, что тебе нужно знать и выучить наизусть.

Он протянул ей папку с документами, и Аделайн почувствовала, как ледяной укол страха пронзил её сердце. Пальцы Рафаэля, крепко державшие папку, словно подчеркивали её беспомощность, её полную зависимость от него. Она осторожно взяла папку, чувствуя вес её содержания. Этот свод законов — не просто правила, это её будущее, написанное чужими руками, не оставляющее места для сомнений и вольности.

Он наблюдал за ней с почти безжалостной прямотой, и её охватила дрожь, когда она развернула первый лист. Прямо на первой странице был написан заголовок: "Законы семьи Монтальво для супруги главы рода". Каждое слово словно отбрасывало тень, утверждая свою власть, своё требование подчинения.

Она медленно пролистала страницы, и с каждым пунктом отчаяние разливалось по её телу холодными волнами. Первый пункт: "Жена обязана отражать достоинство семьи Монтальво в каждом жесте, каждом слове, каждом своём поступке." Её охватило ощущение клетки, из которой нет выхода. Здесь не было места для её собственных желаний, для её личной свободы.

Дальше: "Внешний вид супруги должен соответствовать строгим традициям семьи. В любой момент времени она обязана выглядеть так, чтобы олицетворять честь и величие рода." Это было как удар — её личность, её сущность теперь просто фасад, который должен соответствовать требованиям. То есть и трусы ей тоже будут выбирать? Куда она попала? Что это за тирания?

Она перевернула ещё страницу. "Передвижения супруги внутри поместья ограничены. До свадьбы она не может покидать его территорию без ведома главы семьи." Слова словно зазвучали в её голове, эхом отдаваясь болью: "Не может покидать..." Она вдруг почувствовала, что это не просто ограничения, это ловушка, из которой не сбежать. Её пространство, её свобода — всё теперь контролировалось этим домом, его законами и, конечно, Рафаэлем.

Её пальцы задрожали, но она быстро скрыла это, крепче сжав страницы. Она подняла глаза на Рафаэля, с трудом удерживая в них взгляд твёрдости. Ей хотелось кричать, разорвать эти страницы, бросить их к его ногам. Но он не отводил взгляда, его глаза были холодны и проницательны, как у хищника, который знает, что его жертва поймана, что у неё нет шансов вырваться.

— Это — всего лишь начало, — сказал он, его голос был тихим, но твёрдым. — Семья Монтальво веками соблюдала эти правила. Они не подлежат изменению. А теперь ты можешь идти к себе в комнату. С расписанием дня тебя ознакомит донья Исабель.

Аделайн сжала зубы, чувствуя, как слова застревают в горле, словно камни. Она не хотела подчиняться, не хотела становиться частью этого мрачного сценария, написанного задолго до неё. Но каждый взгляд Рафаэля говорил о том, что от неё не ждут согласия. Здесь, в этом доме, её будущее уже решено. Она развернулась и пошла прочь. Несколько раз заблудилась, прежде чем попала к себе в комнату.

А когда оказалась внутри, открыла папку и бегло пробежалась глазами по правилам. Каждый пункт был пронумерован и выделен жирным шрифтом.

Протокол общения
В присутствии главы семьи или старших членов рода супруга обязана придерживаться определённых формулировок. Ей нельзя спорить, прерывать, повышать голос или выражать несогласие публично, чтобы не подрывать авторитет главы. Все возражения могут обсуждаться только наедине и с его разрешения.

Ритуалы и участие в церемониях
Супруга обязана посещать все традиционные церемонии семьи, не пропуская ни одного важного события. Отказ или пропуск расцениваются как неуважение к предкам и корням семьи, что считается серьезным проступком. В таких случаях её могут ограничить в привилегиях или подвергнуть особым дисциплинарным мерам.

Строгий дресс-код
Супруга обязана следовать утверждённому стилю одежды, который выбирает глава семьи или уполномоченная личность (например, домоправительница). Её наряды, украшения, цветовые сочетания и даже прически должны соответствовать принятым стандартам. Это правило действует и для неофициальных случаев — даже в своей комнате она обязана поддерживать презентабельный вид.

Ограничение социальных связей
Ей запрещено вступать в контакт с посторонними без разрешения. Все визиты, телефонные звонки и переписка контролируются, и разрешение на них выдаёт глава семьи. Её круг общения ограничен только проверенными и одобренными людьми, и она обязана докладывать о каждом контакте.

Запрет на личные счета и финансы
Супруга не имеет права на личные финансовые активы. Все её расходы контролируются семьёй, и только глава решает, какие средства и на что она может тратить. Она обязана отчитываться за каждую трату и не может вести никакую экономическую деятельность.

Запрет на использование фамилии в личных целях
Ей строго запрещено использовать фамилию Монтальво для получения привилегий или покровительства вне семьи. Она обязана быть представителем рода, но её статус не должен использоваться для личной выгоды или для продвижения личных интересов.

Поддержание безупречной репутации
Репутация — одна из важнейших составляющих. Супруге запрещается участвовать в любых скандалах, интригах или действиях, которые могут нанести ущерб имиджу семьи. Даже её мимика и жестикуляция должны быть сдержанными и благопристойными. Она не должна привлекать к себе внимание ни одним необдуманным поступком.

Чёткие временные рамки
Все её действия, перемещения и даже время отдыха подчиняются строго определённому расписанию. На личные прогулки, отдых и прочие занятия отводится определённое время, и все нарушения этого графика караются.

Запрет на воспоминания о прошлом мужа
Супруге запрещено обсуждать или задавать вопросы о прошлых отношениях, браках или семьях мужа. Темы из жизни главы семьи, которые были до её вступления в дом, считаются запретными и подлежат уважению и сохранению в тайне. Любое упоминание считается недопустимым вторжением в личное пространство главы и влечёт за собой последствия.